Мы даже и не пытаемся описать, как прошла эта ночь для обеих женщин.
      Мы вновь встретимся с ее величеством только в девять часов утра. У королевы были красные от слез глаза, она была бледна после бессонной ночи. В восемь часов, то есть на рассвете, – дело было в такую пору, когда дни коротки и пасмурны – она поднялась с постели, где напрасно искала отдохновения всю ночь и где лишь на рассвете забылась лихорадочным и беспокойным сном.
      Хотя никто и не осмеливался нарушить ее распоряжение и не входил к ней в спальню, до нее доносились чьи-то шаги, резкий стук, какая-то возня; это свидетельствовало о том, что произошло нечто непредвиденное.
      Королева закончила свой туалет, когда часы пробили девять.
      Среди всеобщего шума она услышала голос Вебера: он призывал соблюдать тишину.
      Она кликнула верного камердинера.
      В то же мгновение все стихло.
      Дверь отворилась.
      – В чем дело, Вебер? – спросила королева. – Что происходит во дворце и что означает этот шум?
      – Ваше величество! Кажется, в Сите беспорядки, – отвечал Вебер.
      – Беспорядки? – удивилась королева. – Чем они вызваны?
      – Точно еще ничего не известно, ваше величество; поговаривают, что там волнения из-за нехватки хлеба.
      Когда-то королеве не могло бы даже прийти в голову, что на свете есть люди, умирающие с голоду; однако с тех пор, как во время возвращения из Версаля ей довелось увидеть слезы дофина, просившего у нее хлеба, а ей нечем было его накормить, она стала понимать, что такое нужда, отсутствие хлеба, голод.
      – Несчастные люди! – прошептала она, вспоминая, что говорили о ней во время путешествия, а также объяснения Жильбер. – Теперь они видят, что в их беде не повинны ни Булочник, ни жена Булочника.
      Потом она прибавила в полный голос:
      – Есть ли опасения, что это не выльется во что-либо более серьезное?
      – Не могу вам сказать, ваше величество. Все донесения противоречат одно другому, – отвечал Вебер.
      – Тогда беги в Сите, Вебер, это недалеко, – продолжала королева, – посмотри собственными глазами, что там происходит, и доложи мне.
      – А как же доктор Жильбер? – спросил камердинер.
      – Предупреди Кампан или Мизери, что я его жду, пусть кто-нибудь из них о нем доложит.
      Вебер уже взялся за дверь, когда она прибавила:
      – Передай, чтобы его не заставляли ждать, Вебер; он осведомлен обо всех событиях и сможет все нам объяснить.
      Вебер выбрался из дворца, дошел до калитки Лувра, заслышав шум, бросился бегом по мосту и, подхваченный людскими волнами, вскоре оказался на паперти Собора Парижской Богоматери.
      По мере того, как он продвигался к центру старого Парижа, толпа все увеличивалась, а крики становились все громче.
      Крики толпы, вернее, ее рев, не могли заглушить отдельных призывов, грозных, словно громовые раскаты:
      – Спекулянт! Бей его! Бей его! На фонарь! На фонарь!
      И тысячи людей, даже не понимавших, о чем шла речь, а среди них было немало женщин, уверенно вторили этим крикунам в ожидании зрелища, приводившего их в восторг:
      – Спекулянт! Бей его! На фонарь!
      Неожиданно Вебера швырнуло в сторону, как это случается при большом скоплении народа, когда в нем происходит движение; он увидел, что со стороны улицы Шануанес хлынул людской поток, живой водопад, в котором барахтался какой-то несчастный в изодранном платье.
      Именно из-за него собралась толпа, его осыпали угрозами, встречали воем.
      И лишь один человек защищал его от толпы; один-единственный человек пытался преградить путь этому живому потоку.
      Человек этот, взявшийся за дело, непосильное и для десяти, и для двадцати, и для ста человек, был Жильбер Надобно признать, что кое-кто в толпе его узнавал и кричал:
      – Это доктор Жильбер, патриота друг Лафайета и Байи! Послушаем доктора Жильбера!
      Наступила минутная заминка, нечто вроде временного затишья, опускающегося на море перед новым шквалом.
      Вебер воспользовался остановкой и с большим трудом пробился к доктору.
      – Доктор Жильбер! – молвил камердинер Жильбер обернулся на его голос.
      – А-а, это вы, Вебер?
      Знаком приказав ему подойти ближе, он шепнул:
      – Ступайте к королеве и передайте ее величеству, что я, возможно, опоздаю. Я пытаюсь спасти этого человека.
      – Да, да! – вскричал несчастный, услыхав последние слова Жильбера. – Вы спасете меня, правда, доктор? Скажите им, что я не виноват! Скажите им, что у меня молодая жена, что она ждет ребенка!.. Клянусь вам, что я не прятал хлеба, доктор!
      Однако его жалоба и мольба словно подлили масла в огонь: утихшие было ненависть и злоба вспыхнули с новой силой, а угрожающие крики готовы были вот-вот смениться ударами.
      – Друзья мои! – воскликнул Жильбер, делавший нечеловеческие усилия, чтобы попытаться противостоять разбушевавшейся стихии. – Этот человек – француз, такой же гражданин, как все; мы не можем, не должны убивать этого человека, не выслушав его. Ведите его в участок, а там решат, что с ним делать.
      – Правильно! – прокричали несколько человек, узнавших доктора Жильбера.
      – Господин Жильбер! – обратился к нему камердинер королевы. – Постарайтесь продержаться, а я побегу предупредить офицеров в участке.. Он в двух шагах отсюда. Через пять минут они будут здесь.
      Не дожидаясь одобрения Жильбера, он юркнул в толпу и вскоре исчез из виду.
      Тем временем человек пять пришли доктору на помощь и своими телами загородили несчастного от разъяренной толпы.
      Этот оплот, как бы ни был он слаб, на некоторое время остановил убийц, заглушавших своими криками голоса Жильбера и его сторонников.
      К счастью, по истечении пяти минут в толпе опять произошло движение, потом пробежал ропот:
      – Офицеры! Офицеры из участка!
      При их появлении угрозы стихают, толпа дает им дорогу. Убийцы, по-видимому, еще не получили точных указаний.
      Несчастного ведут в Ратушу.
      Он прижимается к доктору, берет его за руку и ни на минуту не выпускает ее.
      Кто же этот человек?
      Сейчас мы об этом расскажем.
      Это несчастный булочник по имени Дени Франсуа, о котором мы уже упоминали; он поставляет булочки депутатам Национального собрания.
      Поутру какая-то старуха зашла к нему в лавку на улице Марше-Палю как раз в то время, когда он распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую.
      Старуха спрашивает хлеба.
      – Хлеба больше нет, – отвечает Франсуа, – но вы можете дождаться седьмой выпечки и тогда первой получите свой хлеб.
      – Мне нужно прямо сейчас, – говорит женщина, – вот деньги.
      – Я же вам сказал, что хлеба пока нет… – замечает булочник.
      – Я хочу поглядеть, так ли это.
      – О, пожалуйста! – отвечает булочник. – Входите, смотрите, ищите, я ничего не имею против.
      Старуха входит, ищет, вынюхивает, шарит по углам, распахивает один шкаф и в этом шкафу обнаруживает три черствых булки по четыре фунта каждая, которые оставили себе подмастерья.
      Она берет одну булку, выходит не заплатив и в ответ на требование булочника собирает толпу, выкрикивая, что Франсуа – спекулянт и что он прячет половину выпечки.
      Стоило в те времена назвать кого-нибудь спекулянтом, и можно было быть уверенным в том, что ему конец.
      Бывший вербовщик драгунов по имени Флер-д'Эпин, потягивавший вино в кабачке напротив, выходит на улицу и спьяну вторит старухе.
      На их крики с воем стекается народ, все спрашивают друг у друга, что произошло, и, узнав, в чем дело, подхватывают обвинение, набиваются в лавку к булочнику, сметают четырех человек охраны, приставленной полицией, как у всех булочных, разбегаются по лавке и помимо двух черствых булок, оставленных старухой, обнаруживают еще десять дюжин свежих булочек, оставленных для депутатов, заседающих в сотне шагов от булочной.
      С этой минуты несчастный обречен; теперь не один, а сто, двести, тысяча голосов подхватывают:
      – Спекулянт!
      А толпа вторит: «На фонарь его!» В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.
      Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; он понял, что булочник невиновен, и попытался его защитить.
      Тогда толпа подхватывает и несчастную жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.
      В это время посланный королевой Вебер добрался до площади Собора Парижской Богоматери; он узнал Жильбера.
      Мы уже видели, что вскоре после того, как Вебер ушел, из участка прибыли офицеры и повели несчастного булочника в Ратушу.
      Обвиняемый, гвардейцы из участка, раздраженная чернь – все толпой ввалились в здание Ратуши, а площадь перед Ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому восстанию и отомстить за все свои беды кому угодно, кого обвиняли в причастности к общей беде.
      Едва несчастный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях Ратуши, как толпа взревела с новой силой.
      Всем собравшимся на площади людям казалось, что они выпустили из рук свою жертву.
      Отвратительные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:
      – Это платный спекулянт двора! Вот почему его хотят спасти.
      И эти слова: «Спекулянт! Спекулянт!» пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.
      К несчастью, был еще очень ранний час, и ни один из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайет – не могли предотвратить надвигавшейся грозы.
      Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы – в оглушительные завывания.
      Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и ворвались в зал, где под защитой Жильбера находился несчастный булочник.
      Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, что он выпекал в день до десяти партий хлеба; что когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; что он, желая поскорее обслужить своих покупателей, использовал печь соседнего с ним кондитера, в которой сушил дрова.
      Оказалось, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.
      Облако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: «Спекулянт!» и требовать смерти виновному.
      Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону и оказавшийся рядом с импровизированным трибуналом, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа… хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… А в глазах его застыло отчаяние! А в горле застрял стон! И вот его накрыла волна… Его поглотила бездна!
      Теперь спасти его было невозможно.
      Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.
      Теперь он просит не жизни, но смерти!..
      Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?
      В одну секунду несчастному Франсуа оторвали голову и надели ее на пику.
      Услыхав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!
      Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а нынче уже двадцать первое!
      – Ах, Бийо, Бийо! – прошептал Жильбер, бросаясь вон из залы. – Как хорошо, что ты уехал из Парижа и не видишь всего этого ужаса!
      Он пересек Гревскую площадь, идя вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.
      Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку записку, прижал палец к губам и пошел.
      Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:
      – Это наш дорогой Мирабо!
      – Да здравствует Мирабо! – сейчас же подхватила сотня голосов. – Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!
      И последние ряды тех, кто следовал за головой несчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; когда он дошел до аббатства, толпа за его спиной была уже необъятной.
      Это в самом деле был Мирабо. По пути на заседание Национального собрания он встретил Жильбера и передал ему записку, которую он перед тем написал за стойкой в лавке виноторговца. В записке он предлагал свои услуги.

      Жильбер торопливо пробежал глазами записку Мирабо, потом еще раз внимательно ее перечитал, положил в карман куртки и, подозвав фиакр, приказал отвезти его в Тюильри.
      Когда он туда прибыл, он обнаружил, что все ворота заперты, а стража усилена по приказу генерала де Лафайета: узнав, что в Париже начались беспорядки, тот прежде всего позаботился о безопасности короля и королевы, а затем отправился к месту предполагаемых волнений.
      Жильбера узнал привратник с улицы Эшель и пропустил во дворец.
      Едва увидев Жильбера, г-жа Кампан, получившая приказание королевы, пошла ему навстречу и немедленно проводила к ее величеству. Вебер по приказанию королевы снова отправился узнать, что происходит.
      При виде Жильбера королева вскрикнула.
      Сюртук и жабо доктора были в некоторых местах порваны во время борьбы, которую ему пришлось выдержать, отстаивая несчастного Франсуа; рубашка его была испачкана кровью.
      – Ваше величество! Прошу меня простить за то, что я явился к вам в таком виде; но я и так против воли задержался и не хотел заставлять себя ждать еще дольше.
      – А что с этим несчастным, господин Жильбер?
      – Мертв, ваше величество! Он был убит, растерзан в клочья – В чем же его вина?
      – Он невиновен, ваше величество.
      – Ах, сударь, вот плоды вашей революции! Перевешав знатных господ, чиновников, гвардейцев, они взялись друг за друга; неужели нет никакой возможности наказать убийц?
      – Мы постараемся это сделать, ваше величество; но лучше было бы предупредить новые убийства, нежели наказывать убийц.
      – Как же этого добиться, Боже мой?! И король и я только этого и желаем.
      – Ваше величество! Все эти несчастья происходят от глубокого недоверия народа к представителям власти: поставьте во главе правительства людей, пользующихся доверием народа, и ничего подобного никогда не повторится.
      – А-а, да, да! Господина де Мирабо и господина де Лафайета, не так ли?
      – Я думал, что королева послала за мной, чтобы сообщить, что она добилась от короля согласия на предложенную мною комбинацию.
      – Прежде всего, доктор, вы впадаете в серьезное заблуждение, что, впрочем, происходит не с вами одним, – молвила королева. – Вы думаете, что я имею влияние на короля? Вы полагаете, что король следует моим советам? Ошибаетесь: если кто и имеет на короля влияние, так это ее высочество Елизавета, а не я; а доказательством этому служит то обстоятельство, что еще вчера он отправил с поручением одного из моих людей, графа де Шарни, а я даже не знаю, ни куда, ни с какой целью он поехал.
      – Однако если бы королева соблаговолила преодолеть свое отвращение к господину де Мирабо, я ручаюсь, что король согласился бы сделать то, что я предлагаю.
      – Уж не собираетесь ли вы, господин Жильбер, уверить меня в том, – с живостью заметила королева, – что мое отвращение не имеет оснований?
      – В политике, ваше величество, не должно быть ни симпатий, ни антипатий; она должна опираться либо на принципы, либо на выгодные комбинации, и я должен заметить вашему величеству, что, к стыду человечества, выгодные комбинации несравненно надежнее отношений, основанных на соблюдении принципов.
      – Доктор! Неужто вы всерьез полагаете, что я должна довериться человеку, которому мы обязаны событиями пятого и шестого октября, и заключить договор с оратором, который публично оскорблял меня с трибуны?
      – Ваше величество! Поверьте, что господин де Мирабо не виноват в том, что произошло пятого и шестого октября; всему виной голод, неурожай, нищета – они послужили причиной грозных событий; а завершила начатое ими дело мощная, таинственная длань… Может статься, что придет такой день, когда мне самому придется защитить вас от нее и сразиться с этой темной силой, преследующей не только вас, но и всех вообще коронованных особ; эта сила угрожает не только французскому трону, но всем земным тронам! Ваше величество! Я имею честь положить свою жизнь к вашим ногам и к ногам короля, и это так же верно, как то, что господин де Мирабо не причастен к тем страшным дням: он узнал из записки во время заседания Национального собрания, как и все другие.., ну, может быть, чуть раньше других депутатов, что народ двинулся на Версаль.
      – Будете ли вы также отрицать то, что общеизвестно: что он оскорблял меня с трибуны?
      – Ваше величество! Господин де Мирабо принадлежит к породе людей, которые знают, чего они стоят, и приходят в отчаяние, когда, понимая, на что они способны и какую помощь они могли бы оказать, они видят, что короли не желают пользоваться их услугами. Да, чтобы обратить на себя ваше внимание, господин де Мирабо готов пойти даже на оскорбления, потому что он скорее согласится на то, что славная дочь Марии-Терезии, королева и женщина, бросит на него гневный взгляд, нежели совсем не будет смотреть.
      – Итак, вы полагаете, господин Жильбер, что этот господин согласится перейти на нашу сторону?
      – Он всецело принадлежит вам, ваше величество; Мирабо, удалившийся от трона, – это вырвавшийся на свободу конь: стоит ему почувствовать повод и шпоры хозяина, как он сейчас же выезжает на ровную дорогу.
      – Но он же состоит на службе у герцога Орлеанского; не может же он служить всем сразу!
      – Вот в этом-то, ваше величество, как раз и кроется сшибка.
      – Разве господин де Мирабо не состоит на службе у герцога Орлеанского? – переспросила королева.
      – Вот сколь малое отношение он имеет к герцогу Орлеанскому: узнав, что принц, испугавшись угроз генерала де Лафайета, уехал в Англию, он скомкал записку господина де Лозена, сообщавшего ему об этом отъезде, со словами: «Существует мнение, что я принадлежу к числу сторонников этого человека! А я бы не взял его и в лакеи!» – Ну, это меня с ним несколько примиряет, – попытавшись улыбнуться, молвила королева, – и если бы я поверила, что на него в самом деле можно положиться…
      – Что же тогда?
      –..Я, возможно, не стала бы столь же яростно, как король, возражать против того, чтобы с ним объединиться.
      – Ваше величество! На следующий день после того, как народ привез из Версаля королеву, короля и членов королевской семьи, я встретился с господином де Мирабо…
      – Опьяненным своим успехом?
      – Напуганным грозившими вам опасностями, а также бедами, которые вам еще суждено пережить.
      – Неужели? Вы в этом уверены? – с сомнением переспросила королева.
      – Хотите, я повторю вам его слова?
      – Да, вы мне доставите удовольствие.
      – Вот они, слово в слово; я постарался их запомнить в надежде, что смогу однажды повторить их вашему величеству: «Если вы знаете способ заставить короля и королеву вас выслушать, убедите их в том, что можно считать Францию погибшей вместе с ними, если королевская семья не покинет Париж. Я подготавливаю план их вывоза. В состоянии ли вы заставить их поверить в то, что они могут на меня положиться?» Королева задумалась.
      – Значит, господин де Мирабо тоже считает, что мы должны уехать из Парижа?
      – Так он думал тогда.
      – А разве с тех пор он изменил свое мнение?
      – Да, если верить записке, которую я получил полчаса тому назад.
      – От кого эта записка?
      – От него.
      – Можно ли на нее взглянуть?
      – Она адресована вашему величеству. Жильбер достал записку из кармана.
      – Надеюсь, ваше величество извинит, что письмо написано на листке из ученической тетрадки в клеточку и на стойке винной лавки, – предупредил он.
      – Это пусть вас не беспокоит: и бумага и пюпитр – все соответствует политике, проводимой в настоящее время. Королева взяла записку и прочитала:
 
       «Сегодняшнее событие коренным образом все меняет.
       Из этой оторванной головы можно извлечь немалую выгоду.
       Национальное собрание испугается и потребует введения закона военного времени.
       Господин де Мирабо может это поддержать и поставить вопрос на голосование.
       Господин де Мирабо может поддержать ту точку зрения, что единственное спасение – в передаче силы вновь в руки исполнительной власти.
       Господин де Мирабо может напасть на господина Неккера по вопросам продовольствия и сместить его.
       Если кабинет министров Неккера будет сменен правительством Мирабо и Лафайета, господин де Мирабо берет всю ответственность на себя».
 
      – Почему здесь нет подписи? – спросила королева.
      – Я уже имел честь доложить вашему величеству, что получил записку из рук самого господина де Мирабо.
      – И что вы об этом думаете?
      – Я полагаю, что господин де Мирабо совершенно прав и что только предлагаемый им альянс может спасти Францию.
      – Ну хорошо! Пусть господин де Мирабо передаст мне через вас докладную записку о нынешнем положении и проект кабинета министров; я доведу все это до сведения короля.
      – А вы, ваше величество, намерены это поддержать?
      – Да.
      – В таком случае господин де Мирабо, не откладывая, может уже сейчас в качестве залога поддержать введение в силу законов военного времени и потребовать передачи власти исполнительным органам, не так ли?
      – Да.
      – Можно ли в обмен на это пообещать ему, что в случае скорого падения господина Неккера проект кабинета министров Лафайета и Мирабо будет принят благосклонно?
      – Мною? Нет. Я готова доказать, что умею жертвовать своим самолюбием ради блага государства. Но, как вам известно, я не могу отвечать за короля.
      – Поддержит ли нас его высочество?
      – Я думаю, у его высочества – свои планы, которые не позволили бы ему поддержать чужие намерения.
      – Имеет ли королева какое-нибудь представление о планах его высочества?
      – Я полагаю, что его высочество придерживается первоначального мнения господина де Мирабо, то есть что король должен покинуть Париж.
      – Позволит ли мне ваше величество сказать господину де Мирабо, что именно королева поручила ему составить докладную записку и проект кабинета министров?
      – Я доверяю господину Жильберу самому решить, в какой мере он может быть откровенным с человеком, который вчера был нам другом, а завтра может превратиться во врага.
      – О, на этот счет вы можете быть покойны, ваше величество; но так как положение серьезно, мы не должны терять ни минуты; позвольте мне сейчас же отправиться в Национальное собрание: я попытаюсь увидеться с господином де Мирабо сегодня же; если мне удастся это сделать, то через два часа ваше величество будет иметь ответ.
      Королева жестом отпустила Жильбера. Тот вышел. Спустя четверть часа он был в Национальном собрании. Депутаты были взволнованы совершенным у дверей собрания убийством, да еще человека, который в определенном смысле был им верным слугой.
      Члены Национального собрания сновали от трибуны к своим скамьям, а от них – в коридор.
      Один Мирабо неподвижно сидел на своем месте. Он ждал, не сводя взгляда с общественной трибуны.
      Едва он завидел Жильбера, как его хищное лицо словно осветилось изнутри.
      Жильбер подал ему знак, на который он ответил кивком головы.
      Жильбер вырвал страничку из блокнота и написал:
 
       «Ваши предложения приняты если и не обеими сторонами, то, по крайней мере, той, которую мы с Вами считаем более влиятельной.
       Вас просят составить на завтра докладную записку, а сегодня – проект кабинета министров.
       Верните власть исполнительным органам, и они будут с вами считаться».
 
      Он сложил листок в виде письма, написал сверху:
      «Господину де Мирабо», подозвал секретаря и приказал отнести письмо по назначению.
      Со своей трибуны Жильбер увидел, как тот вошел в зал, направился прямиком к депутату от Экса и передал ему письмо.
      Мирабо прочитал его с видом глубочайшего равнодушия, так что даже сидящие рядом с ним люди не могли бы заподозрить, что полученная им только что записка отвечала его самому страстному желанию; на половинке лежавшего перед ним листа он с прежним равнодушием набросал несколько строк и с показной небрежностью передал его секретарю со словами:
      – Господину, передавшему для меня записку.
      Жильбер торопливо развернул листок.
      В нем содержалось всего несколько строк, суливших, возможно, Франции другое будущее, если предлагаемый им план мог быть выполнен.
 
       «Я буду говорить. Завтра я пришлю докладную записку. Вот требуемый список; два-три имени возможно поменять:
       «Господин Неккер, премьер-министр…»
 
      Это имя заставило Жильбера почти усомниться в том, что записку писал Мирабо.
      Однако за этим именем, как и за другими, следовали скобки, и потому Жильбер снова стал читать:
 
       «Господин Неккер, премьер-министр. (Его нужно сделать в такой же степени беспомощным, в какой степени он сам не способен на что бы то ни было, однако при этом надо сохранить его необходимость в глазах короля.) Архиепископ Бордосский, канцлер. (Посоветовать ему быть разборчивым в своих редакторах.) Герцог де Лианкур, военный министр. (Честен, решителен, лично предан королю, что обеспечит безопасность его величеству.) Герцог де Ларошфуко, королевская свита в Париже. (Type – вместе с ним.) Граф де Ламарк, военно-морской министр. (Не способен возглавлять военное ведомство: его необходимо поручить герцогу де Лианкуру. Граф де Ламарк предан, решителен, исполнителен.) Епископ Оттенский, министр финансов. (Этим местом он обязан выражению недоверия духовенству. Лаборд – вместе с ним.) Граф де Мирабо, член королевского Совета. Министр без портфеля. (Личная неприязнь сегодня неуместна: правительство должно объявить во всеуслышание, что отныне главными его помощниками будут твердые принципы, непреклонный характер и талант.) Тарже, мэр Парижа. (В этом ему поможет судейское сословие.) Лафайет, член Совета; маршал Франции, Верховный главнокомандующий на то время, которое ему понадобится для преобразования армии.
       Господин де Монморен, губернатор, герцог и пэр. (Когда расплатится с долгами.) Господин де Сегюр (из России), министр иностранных дел.
       Господин Мунье, королевский библиотекарь.
       Господин Шапелье, министр строительства».
 
      Ниже было приписано следующее:
 
       «Партия Лафайета:
       Министр юстиции – герцог де Ларошфуко. Министр иностранных дел – епископ Оттенский. Министр финансов – Ламбер, Алер или Клавьер. Военно-морской министр…
       Партия королевы:
       Военный или военно-морской министр – Ламарк. Председатель Совета по образованию и общественному воспитанию – аббат Сиейес.
       Министр юстиции…»
 
      Эта приписка свидетельствовала, по-видимому, о том, что Мирабо допускал некоторые изменения в предложенной им комбинации, что не воспрепятствовало бы его намерениям и не помешало бы его планам .
      Было заметно, что когда он писал записку, рука его немного дрожала; это доказывало, что, сохраняя равнодушный вид, Мирабо в душе, несомненно, волновался.
      Жильбер быстро прочел, вырвал из блокнота еще один листок и написал несколько строк, после чего передал записку секретарю, которого он попросил перед тем подождать. Вот о чем говорилось в записке:
 
       «Я возвращаюсь к хозяйке квартиры, которую мы хотим снять; я передам ей условия, на которых вы согласны снять и отремонтировать дом.
       Дайте мне знать на квартиру (она находится на улице Сент-Оноре за собором Успенья напротив лавки столяра по имени Дюпле) о результате заседания, как только оно закончится».
 
      Королева, жаждавшая действия в надежде заглушить политическими интригами любовную страсть, с нетерпением ожидала возвращения Жильбера, слушая новый доклад Вебера.