XVIII.

ВЫБОР КОКЕТКИ

Если с помощью мемуаров и хроник того времени восполнить рассказ Алоизы, которую Перро Давриньи, ее муж, конюший и друг графа де Монтгомери, когда-то посвящал во все обстоятельства жизни графа, то мрачная биография графа Жака, отца Габриэля, предстанет перед нами в нижеследующем виде. Сыну она известна была только в общих чертах, трагического же конца ее он так же не знал, как и все.

Жак де Монтгомери, сеньор де Лорж, был, как и все его предки, мужественным и смелым человеком. При воинственном Франциске I графа всегда видели в первых рядах сражающихся. Он рано дослужился до чина полковника французской пехоты.

Однако среди сотни громких его дел было одно весьма неприятное происшествие, о котором вскользь упомянул Нострадамус.

Случилось это в 1521 году. Графу де Монтгомери только что исполнилось двадцать лет, и был он тогда еще капитаном. Зима выдалась суровая, и молодые люди во главе с молодым королем Франциском I играли однажды в снежки. Игра была эта небезопасная, хотя и довольно в ту пору распространенная. Игроки делились на две партии: одна защищала дом, другая штурмовала его снежками. Граф д'Ангиен, сеньор де Серизоль, был как-то убит в такой игре. А на этот раз граф Жак чуть было не убил короля. После игры решили согреться. Огонь в камине погас, и все молодые эти сорванцы, толкаясь и крича, хотели сами его разжечь. Жак первый подскочил к камину с горящей головешкой в руках и, столкнувшись с замешкавшимся Франциском, нечаянно сильно ударил его раскаленной головешкой по лицу. Король отделался, по счастью, только раной, впрочем довольно тяжелой, и некрасивый рубец, оставшийся от нее, послужил основанием для новой моды, введенной тогда Франциском I: длинных бород и коротких волос.

Так как граф де Монтгомери искупил затем свою злополучную неловкость целым рядом блестящих подвигов, то король на него не гневался и дал ему возможность подняться до высших ступеней в придворной и военной иерархии. В 1530 году граф Жак женился на Клодине де Лабуасьер. Это был чисто светский брак, в основе которого не было взаимного влечения. Однако муж долго оплакивал жену, когда она умерла в 1533 году, родив Габриэля. Впрочем, в основе его характера лежала грусть, присущая людям, которых коснулся злой рок. Сделавшись одиноким вдовцом, он увлекался только военным делом, бросаясь в пекло огня. Но в 1538 году, после перемирия, заключенного в Ницце, когда этот деятельный, боевой офицер вынужден был превратиться в придворного и прогуливаться по галереям Турнелля и Лувра с парадной шпагой на боку, он чуть было не умер от тоски.

Его спасла и погубила новая страсть.

Этого старого ребенка, крепкого и простодушного, очаровала царственная Цирцея: он влюбился в Диану де Пуатье.

Три месяца он вертелся около нее, хмурый и мрачный, не произнося ни слова, но глядя на нее глазами, которые говорили все. Этого ей было вполне достаточно, чтобы понять полную победу над ним, и она записала ее, как бы на всякий случай, в уголке своей памяти.

И случай представился. Франциск I стал небрежно обращаться со своей прекрасной фавориткой, предпочитая ей госпожу д'Этамп.

Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни заговорила с Жаком де Монтгомери.

Произошло это в Турнелле, на празднике, который устроил король в честь новой фаворитки.

– Господин де Монтгомери! – подозвала Диана графа.

Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.

– Как вы грустны! – сказала она.

– Смертельно грустен, сударыня.

– О господи, отчего же?

– Оттого, что хотел бы пойти на смерть.

– Ради кого-нибудь, надо думать?

– Ради кого-нибудь – это было бы очень приятно, но и просто так, ни ради чего, было бы тоже не худо.

– Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?

– Откуда мне это знать, сударыня?

– А я знаю это, сударь! Вы любите меня.

Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось больше, чем ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил хриплым и дрожащим голосом:

– Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже!

– Тем лучше, – засмеялась Диана.

– Как вас понять? – воскликнул ошеломленный Монтгомери. – Ах, осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но искренняя и глубокая…

– Почему же безнадежная? – спросила Диана.

– Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?

– Это верно, – вздохнула Диана, – он любит меня.

– Стало быть, вы видите, что мне нельзя – если даже я смею вас любить, – нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.

– Неподобающей вам, вы правы.

– О нет, не мне! – воскликнул граф. – И если бы когда-нибудь оказалось возможным…

Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо разыгранным достоинством:

– Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.

Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью, ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит! Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым, неблагодарным, жестоким!

На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:

– Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.

– Вот как? – засмеялся король. – Ну что же, Монтгомери старинный род, и знатны они почти так же, как я. А сверх того они почти так же храбры и, как я вижу, почти так же любят женщин.

– И это все, что вы можете мне сказать? – спросила Диана.

– А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? – прищурился король. – Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него, как и у меня, хороший вкус?

– Если бы вопрос касался госпожи д'Этамп, вы бы этого не сказали, – пробормотала оскорбленная Диана.

Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять окликнула его:

– Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?

– Это естественно, герцогиня! – смиренно ответил граф. – Ведь я трепещу при мысли, что, быть может, обидел вас.

– Не обидели, сударь, а только огорчили, – вздохнула герцогиня.

– О, сударыня, как же я мог причинить вам хоть малейшую боль, если за одну вашу слезинку готов пролить всю свою кровь!

– Но ведь вы дали мне понять, что фаворитка короля не вправе мечтать о любви дворянина.

– Ах, я хотел сказать, герцогиня, лишь то, что вы не можете меня любить, потому что вас любит король и вы любите его.

– Король меня не любит, и я не люблю его, – ответила Диана.

– Отец небесный! Но, значит, вы могли бы полюбить меня? – воскликнул Монтгомери.

– Любить вас я могу, – ответила спокойно Диана, – но никогда не могла бы вам в этом признаться.

– Отчего же?

– Для спасения жизни моего отца я могла еще стать фавориткой короля, но для поддержания своей чести я не стану возлюбленной графа де Монтгомери.

Свой отказ она сопроводила таким страстным и томным взглядом, что граф не выдержал.

– О, герцогиня, – сказал он кокетке герцогине, – если бы вы любили, как я…

– Что тогда?

– Тогда – какое мне дело до всех этих светских предрассудков, до чести? Для меня вся Вселенная – это вы. Я люблю вас всем пылом первой любви. И если ваша любовь равна моей, станьте графиней Монтгомери, станьте моей женой!

– Благодарствуйте, граф, – ответила, торжествуя, Диана. – Я не забуду этих благородных и великолепных слов. А пока знайте, что мои цвета – зеленый и белый!

Жак пылко поцеловал белую руку Дианы, испытывая такое счастье, будто стяжал корону мира.

И когда на другой день Франциск I, беседуя с Дианой, заметил, что ее новый поклонник стал носить ее цвета, она ответила, зорко наблюдая за реакцией короля:

– Он имеет право на эти цвета, ваше величество. Как же мне не позволить ему носить их, если он предлагает мне носить его имя?

– Неужели? – удивился король.

– Я не шучу, государь, – уверенно заявила герцогиня.

На миг ей показалось, будто ее затея удалась и от ревности в душе неверного проснется любовь.

Но король, помолчав, встал и, чтобы положить конец этой беседе, весело сказал:

– Если это так, то пост великого сенешаля, вакантный со времени смерти господина де Брезе, вашего первого мужа, будет нашим свадебным подарком господину де Монтгомери.

– И господин де Монтгомери сможет его принять, – выпрямилась Диана.

Король с улыбкой поклонился и, не ответив, отошел от нее.

Сомнений не было: госпожа д'Этамп одержала верх. Раздосадованная честолюбивая Диана сказала в тот же день ликующему Жаку:

– Мой доблестный граф, мой благородный Монтгомери, я люблю тебя.

XIX.

КАК ГЕНРИХ II ЕЩЕ ПРИ ЖИЗНИ ОТЦА НАЧАЛ ПРИНИМАТЬ ЕГО НАСЛЕДСТВО

Свадьба Дианы и графа де Монтгомери должна была состояться через три месяца. Однако прошло три месяца, граф Монтгомери сгорал от любви, а Диана со дня на день откладывала исполнение своего обещания.

Объяснялось это тем, что вскоре после помолвки она заметила, как на нее стал заглядываться молодой дофин Генрих. Новая честолюбивая мечта зародилась тогда в сердце властной Дианы. Титулом графини де Монтгомери можно было только прикрыть свое поражение, титул же дамы сердца дофина был бы почти триумфом! Ибо Генриху предстояло рано или поздно стать королем, а неувядаемо прекрасной Диане – снова стать королевой. Это была бы и вправду настоящая победа. И, судя по характеру Генриха, она казалась совсем близка. Ему исполнилось всего лишь девятнадцать лет, но он уже проделал не одну кампанию. Четыре года был он уже мужем Екатерины Медичи, однако оставался по-прежнему ребенком, диким и застенчивым. Насколько в верховой езде, стрельбе, состязаниях, требовавших гибкости и ловкости, он обнаруживал стойкость и смелость, настолько же был неуклюж и робок в женском обществе. Неповоротливый тугодум, он легко подпадал под любое влияние. Анн де Монморанси, будучи в весьма натянутых отношениях с королем, уцепился за дофина и стал без труда внушать юноше свои взгляды и вкусы, как человек уже зрелый. Он вертел им как хотел и в конце концов так утвердил свою несокрушимую власть над этой робкой и слабой душой, так подчинил себе Генриха, что только женские чары могли бы ослабить его влияние.

И вскоре, к ужасу своему, он заметил, что его ученик действительно влюбился. Генрих начал пренебрегать друзьями, которыми Монморанси благоразумно его окружил. Из пугливого ребенка Генрих превратился чуть ли не в печального мечтателя. Приглядевшись попристальнее, Монморанси заметил, что предмет этих мечтаний – Диана де Пуатье. «Лучше уж Диана, чем какая-нибудь другая», – решил этот грубый солдафон. В соответствии со своими циничными представлениями о жизни он, опираясь на низменные инстинкты Дианы, составил особый план и предоставил дофину втайне томиться по вдове великого сенешаля.

И в самом деле: именно такая красота – лукавая, вызывающая, живая – должна была разбудить спящее сердце Генриха. Ему казалось, что эта женщина должна ему открыть какую-то неведомую науку новой жизни. Для него, любопытного и наивного дикаря, сирена эта была привлекательна и опасна, как тайна, как бездна.

Диана это чувствовала. Однако она еще колебалась, не отваживалась отдаться этому грядущему из страха перед Франциском и перед Монтгомери.

Но однажды король, всегда галантный и любезный с женщинами, беседовал с Дианой де Пуатье и заметил, что дофин искоса и ревниво следит за их беседой.

Франциск подозвал Генриха:

– Вы что там делаете, сын мой? Подойдите сюда.

Застыдившийся Генрих сильно побледнел и с минуту колебался между чувством долга и страхом, а затем, вместо того чтобы подойти к отцу, сделал вид, будто ничего не слышал, и тут же убежал.

– Что за дикий и неловкий малый! – покачал головой король. – Откуда у него эта дурацкая робость, Диана? Вы, богиня лесов, встречали когда-нибудь более пугливого оленя? Ах, как это несносно!

– Не угодно ли вашему величеству, чтобы я излечила господина дофина от этого порока? – спросила, улыбаясь, Диана.

– О, на всем свете не сыскать столь очаровательного учителя, как вы! – ответил король.

– Так будьте уверены: дофин исправится, – сказала Диана, – я ручаюсь за успех.

И в самом деле, она живо разыскала беглеца.

Графа де Монтгомери в этот день не было в Лувре, он отправлял свои служебные обязанности.

– Неужели я вам внушаю такой страх, монсеньер?

Этими словами начала Диана беседу с дофином. Как Диана закончила ее, как не замечала она промахов принца и восхищалась всем, что он говорил, как он ушел от нее в полной уверенности, что был умен и очарователен, как, наконец, сделалась она его повелительницей, – этого никто не знает. Недаром все это – вечная и не передаваемая словами комедия, которая будет разыгрываться всегда, но никогда не будет написана.

А Монтгомери? О, этот слепец слишком любил Диану, чтобы раскусить ее. Все при дворе уже толковали о новой любви госпожи де Пуатье, а благородный граф был все еще во власти своих иллюзий, а Диана умело и осторожно поддерживала их. Здание, ею воздвигнутое, было еще настолько шатко, что она трепетала от каждого его сотрясения, от малейшего шума. Таким образом, за дофина она держалась ради честолюбия, а за графа – ради осторожности.

XX.

О ПОЛЬЗЕ ДРУЖБЫ

Предоставим теперь Алоизе продолжить и закончить рассказ, к которому предыдущие две главы послужили только вступлением.

– До моего мужа Перро доходили слухи о госпоже Диане и насмешки над господином де Монтгомери… – продолжала Алоиза. – Но он, видя, что его господин счастлив, не знал, открыть ли ему глаза или, наоборот, скрыть от него гнусную интригу, в которую его вовлекла эта честолюбивая женщина. Муж делился со мною своими сомнениями, понимая, что плохого я ему не посоветую. Но тут и я растерялась, не зная, на что решиться.

Однажды вечером мы – Перро и я – находились у графа в этой самой комнате. Нужно сказать, что граф смотрел на нас не как на слуг, а как на своих друзей и хотел даже в Париже сохранить стародавний обычай зимних нормандских посиделок, когда хозяева и работники вместе греются у очага после дневных трудов. Итак, граф, задумавшись и подперев рукой голову, сидел перед камином. Вечера он обычно проводил с госпожой де Пуатье, но с некоторых пор она часто предупреждала, что нездорова и не может его принять. Об этом-то, вероятно, он и размышлял. Перро чинил ремни на какой-то кирасе, я вязала. Было это седьмого января тысяча пятьсот тридцать девятого года, в холодный и дождливый вечер, на другой день после крещения господня. Запомните эту роковую для нас дату, монсеньер.

Габриэль молча кивнул, и Алоиза продолжала:

– Тут доложили о приходе господ де Ланже, де Бутьера и графа де Сансэра. Эти молодые придворные дружили с монсеньером, а еще больше с госпожою д'Этамп. Все трое закутаны были в широкие темные плащи, и, хотя весело смеялись, мне показалось, что они принесли с собою несчастье. Чутье, увы, не обмануло меня.

Граф де Монтгомери встал и с любезным видом поспешил навстречу гостям.

– Добро пожаловать, друзья, – сказал он, пожимая им руки.

По его знаку я помогла им снять плащи, и все трое уселись у камина.

– Какой счастливый случай привел вас ко мне? – продолжал граф.

– Тройное пари, – ответил господин де Бутьер, – и я выиграл свой заклад, дорогой граф, раз мы вас застали дома.

– Ну, а я выиграл пари еще раньше, – сказал господин де Ланже.

– Я же выиграю его сейчас, вот увидите, – бросил граф де Сансэр.

– О чем же вы спорили, господа? – спросил граф Монтгомери.

– Ланже утверждал в споре с Ангиеном, – ответил господин де Бутьер, – что дофина сегодня вечером в Лувре не будет. Мы пошли туда и точно установили, что Ангиен проиграл пари.

– Что до Бутьера, – сообщил граф де Сансэр, – то он утверждал в споре с господином Монжаном, что вы, милый граф, будете сегодня дома, и вы видите – он выиграл пари.

– А ты тоже выиграл, Сансэр, я ручаюсь, – объявил, в свою очередь, господин де Ланже, – потому что, в сущности, все три пари сводятся к одному, и мы бы проиграли или выиграли их вместе. Сансэр выиграл сто пистолей у д'Оссэна, – объяснил он графу Монтгомери, – так как утверждал, что госпожа де Пуатье будет сегодня вечером нездорова.

Отец ваш страшно побледнел, Габриэль.

– Вы действительно выиграли, господин де Сансэр, – взволнованно проговорил он. – Вдова великого сенешаля только что дала мне знать, что сегодня никого не принимает из-за внезапного недомогания.

– Ну вот! – воскликнул граф де Сансэр. – Говорил же я вам! Господа, вы подтвердите д'Оссэну, что он мне должен сто пистолей.

И все они расхохотались как полоумные. Но граф Монтгомери остался хмур.

– А теперь, добрые мои друзья, – горестно усмехнулся он, – не согласитесь ли вы объяснить мне эту загадку?

– С превеликим удовольствием, – ответил господин де Бутьер, – но удалите этих слуг.

Мы, Перро и я, были уже у двери, когда монсеньер сделал нам знак остаться.

– Это преданные друзья, – сказал он молодым господам, – и мне нечего стыдиться и нечего скрывать от них.

– Пусть будет так, – согласился господин де Ланже. – Это несколько отдает провинцией, но дело, граф, касается в большей мере вас, чем нас. Ибо я уверен, что им уже известен этот секрет – ведь в городе только о нем и толкуют, – а вы, как водится, узнаете о нем последний.

– Да говорите же! – крикнул господин де Монтгомери.

– Мой милый граф, – продолжал господин де Ланже, – мы все расскажем вам, ибо больно видеть вас обманутым. Но расскажем мы при условии, что вы примете весть по-философски, то есть весело. Ведь все это не стоит вашего гнева, уверяю вас, тем более что гнев этот в данном случае совершенно бессилен.