Две Дианы

Недавно на меня наложили епитимью: прочитать тридцать «Отче наш» и тридцать «Богородиц». Я решил ее утроить и остался в церкви Сен-Жерве, где более двух часов перебирал четки. И что же? Возвращаюсь сюда и узнаю, что вы посылали меня отнести записку и что я даже принес на нее ответ. А на другой день Жасента бранит меня за то, что я накануне слишком вольно вел себя с нею. И так повторялось трижды, монсеньер! Как же вы хотите, чтобы я на себя полагался? Наверняка иной раз в моей шкуре сидит кто-то другой вместо метра Мартена…

– Хорошо, за все буду отвечать я, – нетерпеливо сказал Габриэль. – До сих пор ты умело и точно исполнял мои распоряжения, а поэтому и сегодня окажешься молодцом. И знай, что ответ этот принесет мне счастье или же ввергнет в отчаяние.

– О монсеньер, если бы только не эти дьявольские козни!..

– Ты опять за свое! – перебил его Габриэль. – Мне надо уходить, а ты тоже отправляйся через час. И вот еще что: ты знаешь, что со дня на день я жду из Нормандии кормилицу Алоизу. Если она приедет в мое отсутствие, отведи ей комнату, смежную со мной, и прими ее как хозяйку дома. Запомнишь?

– Запомню, монсеньер.

– Итак, Мартен: быстрота, тайна, а главное – присутствие духа.

Мартен ответил глубоким вздохом, и Габриэль вышел из дома.

Через два часа, рассеянный и озабоченный, он вернулся обратно, но, увидев Мартена, тут же рванулся к нему, выхватил у него из рук долгожданное письмо, жестом отпустил его и принялся читать:

«Возблагодарим бога, Габриэль, король уступил, мы будем счастливы. Вы, вероятно, слыхали уже о прибытии из Англии герольда, объявившего нам воину от имени королевы Марии, а также о крупном наступлении, готовящемся во Фландрии. Эти два события, грозные, может быть, для Франции, благоприятствуют нашей любви, Габриэль, потому что усиливают влияние молодого герцога де Гиза и ослабляют влияние старого Монморанси. Король еще колебался, но я молила его. Я сказала, что вы вернулись ко мне, что вы человек знатный и доблестный… я вас назвала, – будь что будет!.. Король, прямо ничего не обещав, ответил, что подумает; что так как государственные интересы здесь уж не столь обязательны, то жестоко было бы с его стороны губить мое счастье; что он сможет дать Франциску де Монморанси возмещение, которым тот вполне удовлетворится. Он не обещал ничего, но сделает все. О, вы полюбите его, Габриэль, как я его люблю, моего доброго отца, который претворит в действительность нашу шестилетнюю мечту! Мне столько надо вам сказать, а на бумаге слова так холодны! Слушайте, друг мой, приходите сюда сегодня в шесть вечера, во время заседания Совета. Жасента проводит вас ко мне, и в нашем распоряжении будет целый час для беседы о лучезарном грядущем, открывающемся перед нами. К тому же я предвижу, что вы будете участвовать во фландрской кампании. Вам придется, увы, провести ее, чтобы исполнить свой воинский долг и заслужить меня, любящую вас так нежно. О боже, я ведь вас очень люблю. К чему теперь это скрывать от вас? Приходите же, чтобы я увидела, так ли вы счастливы, как ваша Диана».

– Да, да, счастлив, очень счастлив! – громко воскликнул Габриэль, прочитав письмо. – И чего же теперь недостает моему сердцу?

– Уж конечно, не присутствия вашей старой кормилицы, – раздался голос Алоизы, до этого мгновения безмолвно сидевшей в темном углу комнаты.

– Алоиза! – закричал Габриэль, бросаясь к ней в объятия. – Алоиза, ты не права, тебя мне очень недостает! Как твое здоровье? Ты совсем не изменилась. Поцелуй меня еще раз. Я тоже не изменился, по крайней мере сердцем. Меня очень тревожило, что ты так долго медлила. Что тебя задержало?

– Проливные дожди размыли дороги, ваша светлость, и если бы не ваше взволнованное письмо, то мне бы и век не собраться к вам.

– О, ты хорошо сделала, что поспешила, Алоиза, отлично сделала, оттого что счастье в одиночестве – не полное счастье! Видишь письмо, только что полученное мною? Оно от Дианы. И она мне пишет… Знаешь, что она пишет мне? Что препятствия, мешавшие нашей любви, можно будет устранить; что король уже не требует от Дианы согласия на брак с Франциском де Монморанси; наконец – что она любит меня. Она меня любит! И ты здесь, я могу поделиться с тобой своею радостью, Алоиза! Скажи теперь, не достиг ли я в самом деле вершины блаженства?

– А если все-таки, монсеньер, – спросила Алоиза, все такая же грустная и сдержанная, – если все-таки вам пришлось бы отказаться от госпожи де Кастро?

– Это невозможно, Алоиза! Говорю же тебе: все затруднения исчезают точно сами собой.

– Преодолеть можно затруднения, исходящие от людей, – возразила кормилица, – но не те, что исходят от бога, монсеньер. Вы не сомневаетесь, конечно, что я вас люблю и не пощадила бы своей жизни, чтобы оградить вас от малейших забот. Ну так вот, если бы я сказала вам: не дознавайтесь, почему я об этом прошу, монсеньер, но откажитесь от брака с госпожой де Кастро, перестаньте встречаться с нею, во что бы то ни стало подавите в своем сердце любовь, ибо вас разделяет страшная тайна, открыть которую не просите меня в ваших же интересах, – если бы я с такой мольбою валялась у вас в ногах, монсеньер, то что бы вы ответили мне?

– Если бы ты, Алоиза, не приводя доводов, потребовала от меня покончить с собою, я бы послушался тебя. Но любовь не подчинена моей воле, кормилица, ведь она тоже исходит от бога.

– Господи, да он кощунствует! – воскликнула кормилица, молитвенно сложив руки. – Но ты-то видишь: он не ведает, что творит! Прости его, грешного!

– Алоиза, ты приводишь меня в смятение! Не держи меня в смертельной тревоге! Ты должна мне все рассказать… Говори же, умоляю тебя!..

– Вы этого требуете, монсеньер? Вы требуете, чтоб я посвятила вас в тайну, хранить которую я поклялась господу богу, но которую сам господь бог велит мне ныне открыть вам? Так знайте же, монсеньер: вы заблуждаетесь! А заблуждаться относительно чувства, внушенного вам Дианой, вы не должны! Не должны!.. Ибо – уверяю вас – это не желание, не страсть, а лишь глубокая привязанность, дружеская и братская потребность покровительствовать ей, монсеньер.

– Но ты ошибаешься, Алоиза, и обаятельная красота Дианы…

– Я не ошибаюсь, – поспешила перебить его Алоиза, – и вы сейчас согласитесь со мною, потому что я приведу доказательство, которое для вас будет так же бесспорно, как и для меня. Знайте же, есть предположение, что госпожа де Кастро… мужайтесь, дитя мое… что госпожа де Кастро – ваша сестра!

– Сестра! – воскликнул Габриэль и вскочил с места, точно подброшенный пружиной. – Сестра! – повторил он, почти обезумев. – Как же дочь короля и госпожи де Валантинуа может быть моей сестрою?

– Монсеньер, Диана де Кастро родилась в мае тысяча пятьсот тридцать девятого года. Ваш отец, граф Жак де Монтгомери, исчез в январе того же года, и знаете, в связи с каким подозрением? Знаете ли вы, в чем обвиняли вашего отца? В том, что он возлюбленный госпожи Дианы де Пуатье и что его предпочли дофину, ныне французскому королю! Теперь сопоставьте числа, монсеньер.

– Земля и небо! – воскликнул Габриэль. – Но постой, постой… Пусть даже моего отца и обвиняли в этом, но из чего следует, что это было обоснованное обвинение? Диана родилась через пять месяцев после смерти моего отца, но из чего видно, что Диана не дочь короля? Он ведь любит ее как отец.

– Король может ошибаться, как могу ошибаться и я, монсеньер. Заметьте, я не сказала – Диана ваша сестра. Но это вероятно. Мой долг, мой страшный долг повелел мне поставить вас в известность. Разве не так? Иначе вы не согласились бы отказаться от нее!

– Но ведь такое сомнение в тысячу раз ужаснее самого несчастья! – воскликнул Габриэль. – Кто разрешит это, о боже!

– Тайна известна была только двоим, монсеньер, – сказала Алоиза, – и только эти двое могли бы ответить вам: ваш отец и госпожа де Валантинуа… Но, думается мне, она никогда не признается, что обманула короля и что дочь ее – не его дочь…

– Да, и если даже я люблю не дочь своего отца, то люблю дочь его убийцы! Ибо за смерть отца мне должен ответить он, король Генрих Второй. Так, Алоиза?

– Кто это знает, кроме бога?

– Всюду мрак и хаос, сомнение и ужас! – простонал Габриэль. – О, я с ума сойду, кормилица!.. Нет, нет, – тут же воскликнул молодой человек, – я не желаю превращаться в безумца, не желаю!.. Сперва я попытаюсь во что бы то ни стало докопаться до истины. Я пойду к герцогине де Валантинуа, я умолю ее посвятить меня в тайну, которую буду свято хранить. Она ведь набожная католичка, и я добьюсь, чтоб она клятвой скрепила правду своих слов… Я пойду к Екатерине Медичи, может, она знает что-нибудь… Я пойду и к Диане и прислушаюсь, что говорит мне голос сердца. А если бы я знал, где найти могилу отца, я бы пошел и воззвал к нему с такой силой, что он бы восстал из праха и ответил мне!

– Бедный, дорогой мой мальчик! – прошептала Алоиза. – Какая смелость, какое мужество даже после такого страшного удара!

– И я приступаю к делу тотчас же, – сказал Габриэль, охваченный лихорадочной жаждой деятельности. – Сейчас четыре часа. Через полчаса я буду у герцогини де Валантинуа, часом позже – у королевы, в шесть – на свидании с Дианой, и, когда вечером вернусь сюда, Алоиза, для меня уже приподнимется, пожалуй, уголок мрачной завесы, скрывающей мою судьбу. До вечера!

– Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросила Алоиза.

– Ты можешь молиться, Алоиза. Молись!

– Да, за вас и за Диану, ваша светлость.

– И за короля, Алоиза, – мрачно произнес Габриэль. И он стремительно вышел.

XIV.

ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ

Коннетабль де Монморанси все еще находился у Дианы де Пуатье.

– В конце концов, она же ваша дочь, черт возьми, – надменно и властно говорил он, – и вы имеете те же права и ту же власть над нею, что и король. Требуйте венчания.

– Но, друг мой, – мягко отвечала Диана, – не забывайте, что до сих пор я слишком мало уделяла ей внимания. Как же мне проявить материнскую власть? Я ее не ласкала, как же мне ее бить? Мы находимся с ней – и вы это знаете – в весьма холодных отношениях, и, несмотря на ее попытки сблизиться со мной, мы продолжали встречаться лишь изредка. Она к тому же сумела приобрести большое влияние на короля, и я, право же, не знаю, кто из нас влиятельнее сейчас. Поэтому исполнить вашу просьбу, друг мой, очень трудно, если не сказать – невозможно. Махните рукой на этот брачный союз и замените его еще более блестящим. Для вашего сына мы попросим у короля маленькую Маргариту.

– Мой сын уже не играет в куклы, – фыркнул коннетабль. – И как могла бы содействовать процветанию моего дома девочка, едва научившаяся говорить? Наоборот, герцогиня де Кастро, как вы только что сами заметили, имеет на короля большое влияние, потому-то я и желаю, чтоб она стала моею невесткой. Удивительная вещь, гром и молния, сколько препятствий на пути к этому браку! Наперекор госпоже де Кастро, наперекор этому расфуфыренному капитанишке, наперекор самому королю я хочу, чтоб этот брак состоялся! Я так хочу!

– Хорошо, друг мой, – согласно кивнула Диана де Пуатье, – я обещаю сделать все возможное и невозможное для исполнения вашего желания.

Коннетабль что-то недовольно проворчал. Странно, но Диану де Пуатье необъяснимо тянуло к этому старому, вечно тиранившему ее ворчуну. Ведь Анн де Монморанси не был ни умен, ни блестящ и пользовался заслуженной репутацией скряги. Одни только страшные казни, которыми он усмирил мятежное население Бордо[28], создали ему своего рода омерзительную известность. Даже обладая храбростью, он оказался неудачлив в тех сражениях, в которых участвовал. При Равенне и Ариньяне, где одержаны были победы, он еще не командовал и ничем не отличался среди прочих. При Бикоке, стоя во главе швейцарского полка, он дал перебить почти весь свой полк, а при Павии был взят в плен. Тем исчерпывалась его воинская слава. И если бы Генрих II – разумеется, под влиянием Дианы де Пуатье – не благоволил к нему, он так и остался бы на втором плане и в Королевском совете, и в армии. Тем не менее Диана преданно заботилась о нем и во всем ему подчинялась.

В этот миг послышался осторожный стук в дверь, и появившийся паж доложил, что виконт д'Эксмес настоятельно просит герцогиню оказать ему милость, приняв его по чрезвычайно важному делу.

– Влюбленный! – воскликнул коннетабль. – Чего нужно ему от вас, Диана? Уж не пришел ли он, чего доброго, просить у вас руки дочери?

– Принять его? – покорно спросила Диана.

– Разумеется, ведь этот визит может нам быть полезен. Но пусть он немного подождет, пока мы договоримся.

Паж удалился.

– Если к вам пришел виконт д'Эксмес, – сказал коннетабль, – то это значит, что возникло какое-то непредвиденное затруднение. Положение, должно быть, кажется ему отчаянным, иначе он бы не прибег к этому крайнему средству. Слушайте же внимательно, и если вы точно выполните мои наставления, то, возможно, вам и не придется тогда обращаться к королю. Диана, о чем бы виконт ни просил вас, отвечайте отказом. Если он попросит вас указать ему путь, направьте его по пути противоположному. Если пожелает услышать от вас «да», говорите «нет». Ведите себя с ним высокомерно, пренебрежительно – словом, дурно… Вы поняли меня, Диана? Сделаете то, что я вам говорю?

– Все будет исполнено в точности, мой коннетабль.

– Тогда, надеюсь, кавалер наш будет сбит с толку. Бедняга! Бросается прямо в пасть к… – он хотел сказать «к волчице», но поправился: – к волкам. Предоставляю вам его, Диана, и жду от вас подробного отчета о беседе с этим красивым претендентом. До вечера!

И, поцеловав Диану в лоб, он удалился. В другую дверь паж ввел виконта д'Эксмеса.

Габриэль отвесил Диане почтительнейший поклон, на который она ответила небрежным кивком. Но Габриэль, заранее готовый к неравной борьбе между пылкой страстью и ледяным тщеславием, начал довольно спокойно:

– Герцогиня, я понимаю дерзость и тщетность моей просьбы, с которой осмеливаюсь к вам обратиться. Но в жизни случаются иной раз такие важные, такие крайние обстоятельства, что под их влиянием становишься выше обычных условностей и невольно пренебрегаешь обычными приличиями. И вот я стою перед одним из страшных определений судьбы, сударыня. Человек, говорящий с вами, вручает вам свою жизнь, и, если вы безжалостно отнесетесь ко мне, я погибну.

Госпожа де Валантинуа, казалось, застыла в немой неподвижности и не сводила с Габриэля недовольного, удивленного взгляда.

– Вы знаете или, может, не знаете, герцогиня, – продолжал он, стараясь не поддаваться обескураживающему воздействию этого нарочитого молчания, – что я люблю госпожу де Кастро, люблю ее глубокой, пылкой, необоримой любовью.

Легкая усмешка Дианы де Пуатье словно говорила: «А мне-то что до этого?»

– Я заговорил об этой переполняющей мою душу любви, герцогиня, дабы иметь повод сказать, что я преклоняюсь перед нею, обожествляю ее как наитие свыше. Сердце, которое она посетила, становится чище, возвышеннее, ближе к небу…

Диана де Пуатье переменила позу и, полузакрыв глаза, небрежно откинулась на спинку кресла.

«Куда он гнет со своею проповедью?» – думала она.

– Таким образом, вы видите, что любовь для меня святыня, – продолжал Габриэль. – Более того, она всесильна в моих глазах. Пусть бы даже супруг госпожи де Кастро был еще жив, я любил бы ее и даже не старался бы подавить в себе это непобедимое чувство… Только надуманная любовь поддается укрощению, истинная же не слушает приказов, и спастись от нее нельзя. Поэтому и вы, сударыня, вы тоже не защищены от вторжения в вашу душу истинной страсти…

Герцогиня де Валантинуа по-прежнему молчала. Лишь насмешливое изумление светилось в ее глазах. Габриэль заговорил с еще большим жаром, точно желая смягчить это каменное сердце.

– Король был восхищен вашей дивной красотой, вы – тронуты его любовью, но сумело ли ваше сердце ответить ему взаимностью? Увы, нет… И вот однажды вас увидел красивый, доблестный и преданный дворянин. Он влюбился в вас, и страсть его нашла отклик в вашей душе, не сумевшей отозваться на страсть короля. В самом деле, разве титулы покоряют сердца? Кто может вам помешать в один прекрасный день великодушно и с чистой совестью предпочесть подданного господину? Не знаю, как другие, но я настолько понимаю благородство чувства, что никак не могу поставить в вину Диане де Пуатье, при всей любви к ней Генриха Второго, любовь ее к графу де Монтгомери.

Диана порывисто приподнялась и широко раскрыла свои большие зеленые и ясные глаза.

– Что ж, вы располагаете вещественными доказательствами этой любви? – обеспокоенно спросила она.

– Я располагаю только уверенностью, правда, не вещественной, но твердой, – ответил Габриэль.

– А! – произнесла она, и лицо ее приняло прежнее надменное выражение. – В таком случае мне ничего не стоит сказать вам правду. Да, я любила графа де Монтгомери. А дальше что?

– Дальше?.. – Габриэлю было мучительно и больно. Однако он продолжал: – Вы любили Жака де Монтгомери, герцогиня, и я осмеливаюсь предположить, что вам еще дорога его память. Ибо если он и исчез с лица земли, то из-за вас. И вот я именем его заклинаю вас, герцогиня, разрешите мне задать один вопрос, который может показаться вам очень дерзким. Но я повторяю, что жизнь моя связана с этим ответом, и если вы мне в нем не откажете, то отныне я буду ваш душою и телом…

– Довольно, сударь, – сказала герцогиня. – Задайте же этот страшный вопрос.

– Позвольте мне, произнося его, преклонить пред вами колени, – сказал Габриэль и действительно опустился на колени и с бьющимся сердцем тихо спросил: – Герцогиня, вы любили графа де Монтгомери в тысяча пятьсот тридцать восьмом году?

– Возможно, – ответила Диана де Пуатье. – Дальше.

– В январе тысяча пятьсот тридцать девятого года граф исчез, а в мае того же года родилась будущая герцогиня де Кастро.

– И что же?

– Вот здесь-то, герцогиня, – продолжал Габриэль едва слышно, – здесь-то и заложена томящая меня тайна. Я умоляю вас открыть мне ее. Ведь от нее зависит вся дальнейшая моя судьба, и, поверьте, она умрет в моей груди, если вы удостоите меня откровенности. Перед этим распятием клянусь вам, сударыня: у меня вырвут прежде жизнь, чем ваше признание. К тому же вы можете всегда отречься от него, вам поверят больше, чем мне… Герцогиня! Кто отец Дианы де Кастро? Действительно граф де Монтгомери?

– Ха-ха! – презрительно рассмеялась Диана. – Вопрос и впрямь дерзновенный! И вы правильно поступили, предпослав столь пространное введение. Но успокойтесь, милейший, я не гневаюсь на вас. Вы и в самом деле заинтересовали меня своей загадкой, и, знаете ли, загадка эта все еще продолжает меня занимать. Ибо, в сущности, вам-то что за дело, господин д'Эксмес, дочь ли короля или дочь графа герцогиня Ангулемская? Король считается ее отцом, этого довольно для вашего честолюбия, если вы честолюбивы. И что за бесцельное желание допрашивать прошлое? У вас есть для этого основание, сударь?

– Вы правы, герцогиня, основание у меня есть, но я заклинаю вас не спрашивать меня о нем, – отозвался Габриэль.

– Вот как! – воскликнула Диана. – Мои тайны вы желаете знать, а свои скрываете. Сделка для вас, во всяком случае, небезвыгодная.

Габриэль подошел к дубовому резному аналою, стоявшему за креслом Дианы, и снял с него распятие слоновой кости.

– Можете ли вы поклясться вечным спасением своим, герцогиня, молчать о том, что я вам сообщу, и никогда не злоупотреблять этим сообщением?

– Ну и клятва! – удивилась Диана.

– Да, сударыня, я знаю, что вы ревностная и набожная католичка, и если вы поклянетесь спасением души своей, то я поверю вам.

– А если я откажусь поклясться?

– Тогда я промолчу, сударыня, и вы откажетесь сохранить мне жизнь.

– Знаете, сударь, вы удивительно раззадорили мое женское любопытство. Тайна, которою вы так трагически окружаете себя, притягивает и, сознаюсь, искушает меня. Но предупреждаю вас, что если я и поклянусь, то лишь для того, чтобы лучше вас понять. Поклянусь из чистого любопытства, должна вам признаться!

– Я тоже, герцогиня, руковожусь лишь стремлением узнать тайну, но только любопытство мое сродни любопытству подсудимого, ожидающего смертного приговора. Как видите, горькое и страшное любопытство. Угодно ли вам дать эту клятву?

– Говорите же, я буду повторять за вами эту вашу клятву.

И действительно, Диана повторила за Габриэлем: «Вечным спасением своим в настоящей и в грядущей жизни клянусь никому в мире не открывать тайны, которую вы мне сообщите, никогда ею не пользоваться вам во вред и во всем поступать так, словно она оставалась и навсегда останется мне неизвестной».

– Так, герцогиня, – сказал Габриэль, – благодарствуйте за первое доказательство снисхождения. Теперь вам все объяснят два слова: имя мое – Габриэль де Монтгомери и Жак де Монтгомери – мой отец.

– Ваш отец! – воскликнула пораженная Диана.

– Таким образом, – продолжал Габриэль, – если Диана де Кастро – дочь графа, то та, кого я люблю, – моя сестра.

– А, понимаю… – протянула, несколько опомнившись, Диана де Пуатье. «Вот что спасает коннетабля», – подумала она.

– А теперь, сударыня, – твердо заявил побледневший Габриэль, – окажите мне милость, поклянитесь на этом распятии, что герцогиня де Кастро – дочь короля Генриха Второго! Вы молчите? Почему вы молчите, герцогиня?

– Потому что не могу поклясться в этом.

– О боже мой! Диана – дочь моего отца? – пошатнувшись, спросил Габриэль.

– Этого я не говорю. И никогда не скажу! – воскликнула госпожа де Валантинуа. – Диана де Кастро, конечно же, дочь короля.

– Правда? О, герцогиня, как вы добры! Но простите, быть может, слова эти подсказаны вам вашими личными интересами?.. Поклянитесь же, сударыня, поклянитесь. Во имя дочери вашей принесите клятву и в этом!

– Не принесу! – отрезала герцогиня. – С какой стати мне клясться?

– Но ведь вы только что принесли подобную же клятву лишь для удовлетворения собственного любопытства, а теперь, когда дело касается человеческой жизни, когда вы можете несколькими словами спасти от гибели двух людей, вы спрашиваете: «С какой стати мне клясться?».

– Сударь, вы слышали: я не поклянусь, – холодно и решительно повторила Диана.

– А если я все же женюсь на госпоже де Кастро, сударыня, и если она мне сестра, вы думаете, что грех не падет на вашу голову?

– Не на мою, – ответила Диана, – потому что я ни в чем не поклялась.

– Это ужасно, ужасно! – воскликнул Габриэль. – Но не забудьте, что я могу повсюду рассказывать о вашей связи с графом де Монтгомери, о вашей измене королю…

– У вас нет никаких доказательств, – едко усмехнулась Диана. – Вам просто не поверят. Заметьте к тому же, что я могу преподнести государю дело так, будто вы посмели объясниться мне в дерзновенной любви, угрожая оклеветать меня, если я вам не уступлю. Тогда вы не избежите гибели, господин Монтгомери. Но простите, – прибавила она, вставая, – я вынуждена с вами расстаться, сударь. Я очень интересно провела с вами время, право же, очень, и ваша история принадлежит к числу самых необыкновенных.

Она позвонила.

– О, как это подло! – вскричал Габриэль, потрясая сжатыми кулаками. – Ах, отчего вы женщина? И отчего я дворянин? Но берегитесь, герцогиня! Вы не безнаказанно надругались над моим сердцем и над моею жизнью… Вы еще ответите мне, ибо, повторяю, вы совершаете подлость.

– Вы находите? – сказала Диана, сопровождая эти слова свойственным ей одной сухим, издевательским смешком.

В этот миг паж, явившийся на зов, приподнял портьеру. Она иронически кивнула Габриэлю и вышла из комнаты.

«Коннетаблю решительно везет», – подумала она.

Габриэль вышел вслед за Дианой, ничего не видя от ярости и обиды.

XV.

ЕКАТЕРИНА МЕДИЧИ

Но Габриэль был человеком сильным и мужественным, с решительным и твердым характером. Ошеломленный в первую минуту, он подавил в себе приступ отчаяния, поднял голову и велел доложить о себе королеве. Ведь могли же дойти какие-нибудь слухи до Екатерины Медичи об этой безвестной трагедии соперничества ее мужа с графом Монтгомери. Как знать, не играла ли она в ней и сама какую-либо роль? В ту пору ей было лет двадцать. Молодая женщина, красивая и покинутая, должна была наверняка зорко и неотступно следить за всеми происками и ошибками своей соперницы. Габриэль рассчитывал, что ее воспоминания смогут осветить ему ту темную дорогу, по которой он брел пока еще ощупью.

Екатерина приняла виконта д'Эксмеса с той подчеркнутой благосклонностью, которую выказывала ему всякий раз, когда к этому представлялся случай.

– Это вы, прекрасный победитель? – улыбнулась она. – Какой счастливой случайности обязана я вашим милым посещением? Вы редко наведываетесь к нам, господин д'Эксмес, и впервые, кажется, попросили у меня аудиенции. Между тем вы всегда для меня желанный гость, так и запомните.

– Государыня, – ответил Габриэль, – я не знаю, как вас благодарить, и знайте, что моя преданность…

– Оставим в стороне вашу преданность, – перебила его королева, – и перейдем к цели вашего прихода. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?

– Да, ваше величество, мне кажется, что можете.

– Тем лучше, господин д'Эксмес. – И Екатерина поощрительно улыбнулась. – Если в моей власти то, о чем вы собираетесь меня просить, заранее обещаю исполнить вашу просьбу. Это, быть может, несколько неосторожное обещание, но вы, конечно, им не злоупотребите.

– Боже меня упаси от такого намерения, государыня!

– Итак, я слушаю вас, – вздохнула королева.

– Я дерзнул явиться к вам, ваше величество, только для выяснения одного обстоятельства, в котором для меня заключается все. Простите ли вы меня, если я коснусь воспоминаний, весьма неприятных для вашего величества? Я говорю о событии, относящемся к тысяча пятьсот тридцать девятому году.

– О, в ту пору я была очень, очень молода, – сказала королева.

– Но были уже несомненно красавицей, достойной любви, – заметил Габриэль.

– Иной раз мне приходилось это слышать, – ответила королева, приятно взволнованная оборотом, который принимала беседа.

– И тем не менее, – продолжал Габриэль, – другая женщина уже осмеливалась захватить права, данные вам богом, происхождением и красотой. И женщина эта не удовлетворилась тем, что ваш супруг отвратил от вас свое сердце. Она изменила ему, полюбив графа Монтгомери. Впрочем, в своем справедливом презрении вы, быть может, не сохранили об этом никаких воспоминаний?

– Нет, у меня еще свежи в памяти, – ответила королева, – и этот случай, и все уловки той, о ком вы говорите. Да, она полюбила графа Монтгомери. Затем, увидев, что страсть ее обнаружена, она трусливо заявила, что ломала комедию, дабы испытать сердце дофина, а когда Монтгомери исчез – и, быть может, по ее приказу, – она его не оплакивала и на следующий же день появилась на балу веселая, кокетливая. Да, никогда я не забуду первых интриг, которыми эта женщина подкапывалась под власть молодой королевы; из-за них я дни и ночи проводила в слезах. Но позже во мне проснулась гордость. Своим достойным поведением я заставила всех уважать во мне супругу, мать и королеву. Я подарила семерых детей королю и Франции. Теперь же я сохранила к мужу только спокойную любовь, как к другу и к отцу моих детей. Я достаточно жила для общего блага. Разве нельзя мне пожить немного и для себя? И если бы я заметила чье-то юное и пылкое влечение ко мне, разве было бы преступлением отвергнуть его, Габриэль?

Взгляды Екатерины дополняли ее слова. Но мысли Габриэля витали далеко. Он уже не слушал королеву, а думал о чем-то своем. Задумчивость эту Екатерина объяснила себе по-своему. Но вскоре Габриэль нарушил молчание.

– Разрешите вас просить, государыня, еще об одном разъяснении, чрезвычайно важном для меня. Вы ведь добры ко мне! Направляясь к вам, я недаром предчувствовал, что уйду отсюда удовлетворенным. Довершите же ваше благодеяние. Раз вам хорошо знакома эта мрачная история с графом Монтгомери, то не знаете ли вы, чья дочь герцогиня де Кастро, родившаяся через несколько месяцев после исчезновения графа? Злые языки называют отцом Дианы господина Монтгомери.

Несколько мгновений Екатерина Медичи молча глядела на Габриэля, как бы желая проникнуть в скрытый смысл этих слов. Наконец, решив, что разгадала загадку, она улыбнулась:

– От меня не ускользнуло, что вы заметили госпожу де Кастро и принялись усердно за нею ухаживать. Я догадываюсь теперь о ваших желаниях. Но прежде чем идти дальше, вы, вероятно, пожелали удостовериться, что идете не по ложному следу и что предмет вашего увлечения действительно дочь короля. Вы не желаете, женившись на узаконенной дочери Генриха Второго, оказаться вдруг супругом внебрачной дочери графа Монтгомери. Да вы честолюбец, господин д'Эксмес! Не оправдывайтесь, такая черта внушает мне еще большее уважение к вам.

– Но, государыня, – пробормотал в замешательстве Габриэль, – быть может, и вправду…

– Отлично! Я вижу, что разгадала вас, мой рыцарь, – сказала королева. – Так вот что, послушайтесь дружеского совета: в ваших же интересах отказаться от госпожи де Кастро. Оставьте эту куклу. Я не знаю, по правде говоря, чья она дочь – короля или графа, но, если даже она и дочь короля, не такая жена, не такая опора вам нужна. Герцогиня Ангулемская натура слабая и мягкая, сотканная из чувствительности и грации, но ей недостает силы и энергии. Ей удалось снискать благоволение короля, не спорю, но воспользоваться им она не сумеет. Вам же, Габриэль, для осуществления ваших великих замыслов нужна мужественная и влиятельная подруга, которая бы помогла вам в меру всей своей любви, служила бы вам опорой и сама опиралась на вас. Такое сердце, виконт д'Эксмес, вы, сами того не ведая, нашли!

Он глядел на нее озадаченный. Она увлеченно продолжала:

– В силу своего положения мы, королевы, освобождены от обычных правил приличия и можем, не стыдясь, сами пойти навстречу чьему-то желанию. Послушайте, Габриэль! Вы красивы, смелы, пылки, горды! С первого же взгляда я испытала к вам незнакомое мне чувство, и – разве я ошиблась? – ваши слова, ваши взгляды, даже сегодняшняя просьба, в которой, быть может, надо видеть лишь ловкий маневр, – словом, все побуждало меня думать, что я натолкнулась на человека благородного.