XVIII

По блеску глаз Серафина Мовпен понял, что ему удастся выйти, лишь переступив через труп пажа. Это еще более увеличивало нараставшие опасения шута за своего государя, которого надо было во что бы то ни стало поскорее разыскать.

— Посторонись! — еще раз крикнул он.

— Сначала реванш!

— Я дам его тебе потом!

— Нет, сейчас же!

— В последний раз: посторонись! — крикнул Мовпен, угрожая шпагой.

Но вместо ответа Серафин парировал удар и сам стал в позицию.

— Да ты, видно, хочешь, чтобы я убил тебя! — крикнул Мовпен.

— Нет, я хочу только реванша! — ответил паж. — Я очень упрям!

Мовпен бешено набросился на Серафина; однако в тот момент, когда шут короля Генриха сделал решительный выпад, Серафин умело отскочил в сторону, и шпага Мовпена воткнулась в дверь. Конечно, паж герцогини воспользовался этим и, приставив острие своей шпаги к груди Мовпена, заставил последнего отступить и выпустить рукоять.

— Я мог бы убить вас, — сказал он, — но к чему бесполезная жестокость? Мне кажется, мы столкуемся и так. Прежде всего я нахожу, что вашей шпаге удобнее всего торчать в двери, так что оставим ее там! А затем присядем и вы дадите мне реванш!

У Мовпена не было выбора, и приходилось подчиниться. Серафин подвел его к столу, уселся, взял шпагу в правую руку, а кости — в левую, и игра возобновилась.

Теперь счастье решительно отвернулось от Мовпена: Серафин выигрывал каждую партию!

— Однако! — воскликнул паж. — Теперь я всегда буду играть левой рукой — мне везет гораздо больше!

— Мсье Серафин, — сказал Мовпен, — когда вы отберете у меня весь выигрыш, вы отпустите меня?

— Видите ли, собственно говоря, мне ужасно нравится ваше общество, мсье Мовпен.

— Да, но у меня… дело…

— Во всяком случае у вас много времени. Я должен отыграть у вас по крайней мере дюжину пистолей!

— Позвольте мне попросту отдать их вам!

— Нет, я хочу играть!

— Ну, так будем пить по крайней мере!

— Да вина-то нет.

— Но я хочу вина!

— Ну так, если хотите, отправляйтесь в погреб и достаньте сами! — иронически ответил Серафин. Мовпен взял одну из свечей и спустился в погреб.

— Ты очень разочаруешься, милочка! — пробормотал ему вслед Серафин. — Из погреба нет другого выхода!

Вскоре Мовпен показался из погреба, но вместо бутылок он держал в руках грандиозный жбан.

— Однако! — воскликнул Серафин, — И вы рассчитываете выпить все это?

— Может быть! — ответил Мовпен, подходя к столу, но вместо того, чтобы поставить жбан на стол, неожиданным движением выплеснул его содержимое в лицо Серафину.

Паж, ослепленный и растерявшийся, вскрикнул и схватился за лицо, выпустив шпагу. Тогда Мовпен наступил на нее, охватил обеими руками шею Серафина, полузадушил его и бросил на пол.

Затем, засунув ему в рот платок, чтобы помешать кричать и звать на помощь, он связал ему руки своим поясом, засунул его под стол и, схватив шпагу, быстро выбежал из кабачка… Тем временем король плавал в блаженном тумане.

Пройдя по коридору, как указал ему Серафин, и постучавшись в дверь, Генрих III очутился в маленьком будуаре, погруженном в ласкающую полутьму. Приглядевшись, король увидел на оттоманке белокурую женщину, предмет своих страстных грез. Правда, она опять была в полумаске, но ее костюм был достаточно прозрачен, чтобы король мог судить о ее привлекательности.

Движением руки незнакомка подозвала к себе короля, и он сейчас же подошел к оттоманке, опустился на колени и благоговейно приник к ее руке. А затем… затем наступила пора сладкого тумана. Любовный лепет, взаимные признанья, ласки, сначала такие стыдливые, потом все более и более смелые, а в конце концов блаженная пропасть страсти поглотила короля и заставила его забыть обо всем на свете.

Прошел час. Наконец незнакомка вырвалась из объятии влюбленного короля.

— Пора, — с каким-то страхом воскликнула она, — я должна идти!

— О, еще минутку! — простонал Генрих.

— Нельзя, возлюбленный мои! Завтра мы опять увидимся, но теперь мы должны расстаться! Пусть вот это будет тебе памятью обо мне! — и с этими словами незнакомка взяла с окна букет цветов и подала его королю.

Генрих III с благодарностью поднес цветы к устам и произнес:

— О, какой запах! Но завтра мы непременно увидимся?

— Непременно, непременно! Но теперь, повелитель мой, ты должен дать мне еще обещание: побудь здесь, пока я не уйду совсем! О, пожалуйста, побудь здесь еще четверть часа, и затем ты свободен!

Королю оставалось только подчиниться такому несложному желанию. В последний раз сомкнулись их уста. Затем незнакомка накинула плащ и вышла из комнаты, тогда как король кинулся на оттоманку и, прижимая к лицу букет цветов, принялся вспоминать блаженство проведенных минут.

А незнакомка, в которой читатель, конечно, узнал герцогиню Монпансье, эту «женщину-дьявола», выйдя из дома, остановилась на минуту и произнесла с дьявольской улыбкой:

— Пусть же теперь Господь ищет заместителя французскому королю, потому что трон очень скоро станет вакантным!

XIX

Чтобы читатель мог понять эти слова герцогини Монпансье, мы должны вернуться к тому моменту нашего рассказа, когда несчастный Жак принялся истерически кричать, что он — действительно сумасшедший. Как мы уже упоминали, в этот момент на дороге показался монах, который, услыхав вопли юноши, подошел к нему и сказал:

— Очень часто, сын мой, то, что люди считают сумасшествием, является просто игрой злых духов. Мне не раз удавалось исцелять одержимых; расскажи мне, чем ты страдаешь, и, быть может, я помогу тебе!

В этот момент на крыльце показалась герцогиня Монпансье; услыхав последние слова монаха, она воскликнула:

— Исцелите его, батюшка, я буду вам крайне признательна! Ведь это мой самый любимый паж!

О, какой сладкой болью отозвались эти слова в сердце влюбленного Жака!

Монах принялся расспрашивать юношу, что в сущности вызывает его отчаяние, и затем сказал:

— Твое горе, сын мой, очень легко поправимо! У меня для этого много средств. Начнем с молитвы! Куда направляется ваша госпожа? В Шато-Тьерри? Отлично! Ну, так пойдемте со мною пешком туда, молодой человек, и я постараюсь вылечить вас заклинаниями!

Герцогиня Монпансье с удовольствием согласилась на предложение монаха-заклинателя, и Жак отправился с ним. По дороге монах совершенно не давал есть Жаку, объясняя, что духи легче всего овладевают человеком на сытый желудок. Зато молитвами он кормил его сверх меры, объясняя также, на какие только шутки пускаются демоны, чтобы смутить сердце верующего.

Так, он, монах, совершенно уверен, что Жак-Амори никогда в жизни не видывал короля Франции, а ему представляется лишь злой дух, принявший облик государя; вследствие всего этого нервное состояние Жака ко времени прибытия в Шато-Тьерри еще усилилось до чрезвычайности.

Прибыв в город, монах-заклинатель свел Жака в какой — то дом, стоявший на самой окраине города. Там они прошли задами в сурово обставленную комнату, единственным украшением которой было резное изображение какого-то святого. Здесь монах усадил Жака и сказал ему:

— Я надеюсь, сын мой, что мои молитвы помогли тебе и дьявол отошел от тебя. Я ведь уже говорил, что демон-искуситель нередко принимает человеческий образ, чтобы ввести в заблуждение испытуемого. Теперь остается последнее испытание.

Встань и молись этому святому, сын мой! Только он может дать тебе окончательное исцеление!

С этими словами монах ушел, заперев за собою дверь, а Жак стал пламенно молиться святому.

Вдруг послышался легкий треск; святой отодвинулся в сторону, и на его месте образовалось светлое пятно, в котором Жак увидал какую-то женщину, раскинувшуюся на кушетке, и мужчину, стоявшего перед нею на коленях. Хотя женщина лежала спиной к Жаку, но юноша сразу узнал в ней свою хозяйку, герцогиню Монпансье. Когда же мужчина поднял голову, то Жак увидел, что это — король Франции, Генрих III.

Злоба, ревность — все вместе ударило в виски Жаку. Он вскочил с колен, чтобы броситься на счастливую парочку, но вдруг резной святой вновь занял свое место, и видение исчезло.

В комнате воцарилась прежняя полутьма. Жак кинулся ниц на землю и опять стал пламенно молиться, чтобы Господь избавил его от дьявольского наваждения.

Прошло еще некоторое время, раздался скрип отпираемого замка, и в комнату вошел монах. Жак с истерическим криком бросился ему навстречу:

— Батюшка! Я опять видел короля!

— Бедный мой сын! Король находится в Сен-Клу, ты не мог видеть его! Давай помолимся вместе, и, может быть. Господь вое же поможет тебе!

Монах опустился на колени рядом с Жаком, и они принялись молиться. Вдруг резкое изображение святого снова сдвинулось в сторону, и опять Жак увидел сцену, еще более соблазнительную, чем прежняя. Это заставило всю его кровь еще бурнее вскипеть в жилах; он хотел кинуться на призрак короля, но в тот же момент святой снова занял прежнее положение, и опять видение скрылось без следа.

— Я опять видел его!

— Где? — удивился тот. — А я не видел ничего!

— О, а я видел его очень хорошо… слишком хорошо!

— В таком случае, сын мой, твое положение действительно опасно, и надо будет употребить крайнее средство! Слушай меня внимательно, сын мой! Пустынники Фиванды сильно страдали от злых демонов, принимавших человеческие образы, и святых отцов приводило в отчаяние, что молитвы не помогали им прогнать наваждение. Тогда одному из самых святых старцев было видение, научившее, как отогнать демона. Для этого надо было иметь освященный кинжал и этим кинжалом поразить демона в человеческом образе. Тогда влияние чар пропадало навсегда. У меня, по счастью, имеется такой кинжал. Вот возьми его, сын мой, и в случае повторения видения поступи по совету святых отцов!

С этими словами монах передал Жаку кинжал, и юноша судорожно ухватился за его рукоять.

Прошло еще немного времени, и вдруг стена раздвинулась совершенно, открывая широкий проход. Через эту щель было видно короля, лежавшего на оттоманке и прижимавшего букет к лицу. Жак вскочил и издал дикое рычанье.

— Что с тобою, сын мой? — спросил монах.

— Разве вы не видите… вот… вот там!

— Я вижу стену и резное изображение святого, сын мой, больше ничего!

— А я вижу демона, принявшего образ короля!

— Ну, так тебе остается лишь поступить по указу святых отцов: вонзи ему кинжал в сердце!

Жаку не надо было дважды повторять это. С бешеным рычанием ринулся он на «призрак» дремавшего короля.

XX

Выбежав из кабачка, Мовпен бросился прямо к домику, в котором скрылся король. Дверь была по-прежнему заперта, и напрасно королевский шут стучался — никто не отзывался на его стук.

Сознавая, что ему не взломать массивной двери, Мовпен решил поискать, нет ли в доме доступа с другой стороны. Он еще ранее заметил, что с одной стороны дом был обнесен садом.

Правда, последний был окружен забором, но не настолько высоким, чтобы в случае крайней нужны нельзя было перелезть через него. Мовпен, конечно, сделал это и, попав в сад, увидел освещенное окно. Подбежав к нему и заглянув туда, он увидел, что король лежит на оттоманке и, видимо, спит. Мовпен остановился в затруднении: как знать, может быть, красавица на минуту вышла за чем-нибудь в соседнюю комнату, и едва ли король поблагодарит за такое вмешательство в интимнейшие моменты жизни?

Вдруг Мовпен с изумлением увидал, что часть стены раздвигается. В отверстие показалось бледное, возбужденное лицо Жака, и чей-то голос произнес:

— Вонзи ему кинжал в сердце!

Не помня себя, Мовпен вскочил в окно и обрушился прямо на Жака, стремглав несшегося с обнаженным оружием на короля. Затем, со всего размаха ткнув несчастного монашка шпагой в грудь, он крикнул:

— А, предатель! Видно, я вовремя попал!

Монашек упал, обливаясь кровью. Но ни крик Мовпена, ни шум падения тела Жака не разбудили короля, который продолжал безмятежно спать, прижимая букет к лицу.

Однако Мовпену некогда было задумываться над этим, так как сейчас же в комнату вскочил монах-заклинатель; откинув рясу и обнажив шпагу, он засучил рукава, вытащил шпагу из ножен и кинулся по всем правилам фехтовального искусства на королевского шута.

— А, так, значит, вас было двое! — воскликнул шут, приготовляясь отразить атаку. — Монах-то, как видно, фальсифицированный!

Действительно, по всем ухваткам в мнимом монахе чувствовалась привычка к оружию. Но и Мовпен фехтовал неплохо, и лжемонах сразу увидел, что ему не так-то легко будет совладать с этим противником.

Действительно, Мовпен понимал, что ему необходимо убить своего противника, так как только это могло гарантировать королю безопасность. Монах ведь мог кликнуть сообщников, которые, наверное, бродят где — нибудь поблизости, и тогда с

Генрихом быстро порешат. Это сознание заставляло шута быть особенно осторожным и изобретательным.

Сражаясь, он, конечно, не переставал болтать и шутить, как того требовала рыцарская мода того времени.

— А вы недурно фехтуете! — сказал он противнику, отбивая какой-то хитрый финт. — Готов поручиться, что вы, ваше преподобие, обучались ратному делу не в монастыре.

Лжемонах не отвечал, стараясь поскорее найти какоенибудь слабое место Мовпена, чтобы покончить с ним. Но шут бился на диво, продолжая:

— Да-с, вы — военный человек, убей меня Бог! Мне даже кажется, что я видел вас где-то: может быть, в Блуа в обществе герцога Гиза или… Ага! Вы ранены!.. Лжемонах с бешенством крикнул:

— Это пустяки!

— Так вы хотели прикончить короля, милый мой? — продолжал шут. — Ну хорошо, что я пришел вовремя!

— Нет, — гаркнул лжемонах, — вы явились слишком поздно, — и с этими словами он сделал такой стремительный выпад, что шпага Мовпена сверкнула вбок, оставляя открытым все его тело.

Но, видно, не суждено было королевскому шуту окончить свои дни в этот момент. Шпага лжемонаха попала в пряжку, скользнула по полированной стали, сверкнула вбок, разорвала камзол, однако не тронула тела шута. В то же время Мовпен быстро перевернул шпагу в своей руке и ударил ее рукояткой, словно палицей, монаха по голове с такой силой, что тот рухнул на землю. Мовпен сейчас же наступил ногой на его шпагу и приставил свою к его горлу. Затем он оглянулся на короля: тот продолжал спать по-прежнему! Тогда Мовпен принялся рассуждать:

«У этого субъекта могут быть соучастники, которые вдруг явятся к нему на помощь. А между тем король спит. Вероятно, его опоили чем-нибудь, и в случае, если к лжемонаху прибудет подкрепление, мне придется защищать и свою жизнь, и королевскую. Это может оказаться мне не под силу. Конечно, жестоко убивать лежачего и безоружного, но… раз нет иного выхода…»

И, не задумываясь долее, Мовпен нажал на шпагу, и та с глухим хряском вонзилась в горло лжемонаха. Тот вздрогнул, конвульсивно забился, однако сейчас же затих.

— Так-с, с этим покончено! — сказал Мовпен, убедившись, что открытые глаза лжемонаха окончательно погасли.

Затем он подошел к Жаку. Последний не был мертв, он еще дышал, хотя с большим трудом и прерывисто. Тогда королевский шут взял монашка, приподнял его и прислонил к стене. Жак на секунду открыл глаза, но сейчас же закрыл их снова. Его губы слабо прошептали:

— О, герцогиня… О, несравненная Анна!

— Вот как? — пробормотал Мовпен. — Да ведь это — целое откровение! Так вот откуда пришла вся беда? Ну, дружочек, тобой надо непременно заняться, чтобы выходить и потом узнать все подробности этой интриги!

Затем шут подошел к королю. Генрих III по-прежнему крепко спал. Мовпен окликнул его, затем осторожно дернул за руку, наконец с силой потряс за плечо, однако король не просыпался!

— Гм… вот так сон! — пробормотал шут. — Это наводит на размышления!

Он выдернул из королевских рук букет и понюхал его. Должно быть, запах цветов чем-нибудь поразил его, так как шут неодобрительно покачал головой и затем поднес букет к пламени свечи. Нежные лепестки свернулись, затрещали и вдруг вспыхнули, распространяя удушливый запах. Мовпен выбросил букет за окно и снова пробормотал:

— Так! Теперь все окончательно понятно! Этой штучкой усыпили короля…

Стон Жака заставил его оглянуться: глаза монашка были открыты и, видимо, молили о чем-то.

Мовпен взял со стола графин воды, налил полный стакан и поднес к бледным устам Жака, приговаривая:

— Пей, милый мой, я буду очень рад, если это поможет тебе! Я сам очень хотел бы, чтобы ты остался жить, но в данный момент не могу заниматься тобою, так как мне надо позаботиться о своем повелителе!

Оставив Жака, Мовпен снова подошел к королю и внимательно поглядел на него. Что делать с этим бесчувственным телом? Конечно, хорошо было бы дать ему подышать свежим воздухом, по как?

Мовпен подумал-подумал, потом решительно взвалил короля себе на спину и выскочил с ним в окно.

Но напрасно шут таскал на себе короля по всему саду: Генрих не приходил в себя. А ведь оставаться здесь с ним долее было опасно! Каждый момент могли прийти сообщники. Что делать тогда?

Но как спасти короля? Сам Мовпен еще мог перелезть через стену сада, но перетащить короля было ему не под силу. И он стал искать какого-нибудь выхода из сада. После продолжительных поисков ему удалось набрести на калитку, скрытую искусно расположенными кустами. Она была заперта, но это показалось шуту сравнительно пустяковым препятствием. Он бережно свалил короля на землю и принялся ковырять петли калитки своим кинжалом.

Вдруг по другую сторону стены послышался какой-то шум. Мовпен прекратил работу и замер в ожидании.

XXI

Шум, который слышал Мовпен, происходил от стука чьих-то сапог; видно, около стены сада бродили два-три человека. Чтобы узнать по голосу, кто это — друзья или враги, Мовпен приложил два пальца к губам и тихо свистнул. В ответ на это из-за ограды послышался знакомый голос, проворчавший:

— Тысяча бомб! Значит, там все-таки кто-то есть? Тогда Мовпен быстро вскарабкался на стену и тихо окликнул:

— Герцог Крильон! Какое счастье!

Действительно, это был герцог Крильон. Он видел, как король вышел из замка в сопровождении Мовпена и неизвестного пажа, и из скромности не стал следить за ним, а только заметил направление, куда они пошли. Когда же король вскоре не возвратился, верный своим принципам Крильон отправился на розыски. Указания нескольких горожан и двух солдат помогли герцогу ориентироваться; он поблагодарил горожан и взял с собою солдат. Вот каким образом он очутился около таинственного дома. Увидав Мовпена, он сейчас же спросил:

— Где король?

— Здесь.

— Жив и здоров?

— Да, но он с трудом избежал смертельной опасности. Его усыпили и хотели убить. Я вовремя ворвался, чтобы помешать этому. Теперь он спит. Я взвалил его на плечи и вытащил сюда, но не мог перетащить через ограду. Подробности мне некогда рассказывать; бога ради, перелезайте скорее сюда и помогите мне!

Крильон при помощи солдат поспешно перескочил в сад и первым делом кинулся к королю, чтобы выслушать его сердце и дыханье. Затем, обратившись к Мовпену, он спросил:

— Кто покушался на короля?

— Монашек, которого король приказал отодрать в Сен — Клу. С ним был еще другой, переодетый монахом.

— Вы убили обоих?

— Второго — да, а первого опасно ранил. Но дело сейчас не в этом; надо решить, как нам быть с королем. Ввиду того, что с уст монашка сорвалось имя герцогини Анны, можно с уверенностью сказать, что вдохновителями покушения были Гизы.

— Это я мог бы сказать и без того! — заметил Крильон.

— Значит, дом принадлежит им, и с минуты на минуту можно ждать, что они явятся сюда, — продолжал Мовпен. — Значит, короля надо скорее унести прочь отсюда!

— Нет, это было бы ошибкой! — возразил Крильон. — Вопервых, нельзя поднимать тревогу, которая непременно возникнет в замке, когда увидят короля в таком виде, а во-вторых, если люди герцога Гиза бросятся за нами в погоню, -то на открытом месте нам будет гораздо труднее отразить их. Поэтому короля надо перенести обратно в дом и там ждать, пока он проснется.

— Но, быть может, дом кишит врагами!

— А на что же здесь я? Чтобы встретить их лицом к лицу! — просто ответил Крильон. — Да, наконец, в комнате мы можем принять все меры, чтобы отразить нападение! — сказав это, он крикнул солдатам: — Оставайтесь пока там, и если я кликну вас, перелезайте через стену и бегите ко мне! Ну-с, — обратился он снова к Мовпену, — беритесь за короля и давайте отнесем его обратно в комнату!

Они донесли короля до дома; Мовпен вскочил в окно, принял голову короля и помог Крильону уложить Генриха на оттоманку. Затем шут сказал:

— Ну, раз вы здесь, герцог, я могу заняться этим несчастным и перевязать его раны.

— Как? — буркнул Крильон. — Вы хотите спасти этого подлого цареубийцу?

— А как же? — ответил шут. — Ведь если этот мальчик выживет, то он сможет дать очень интересные показания перед парламентом и довести лотарингских принцев до плахи!

— Черт возьми! Вы это ловко придумали! — пробурчал герцог.

— Каждый делает, что может! — скромно ответил Мовпен и, вооружившись платком, принялся тампонировать рану монашка Жака.

Уже начинало светать, когда Генрих III открыл глаза. В первый момент он никак не мог понять, где он находится. Между тем в комнате не было ни малейших следов кровавой ночной борьбы. Труп лжемонаха был вынесен в другую комнату, Жак — тоже, кровь тщательно вымыта.

Мало-помалу память стала возвращаться к королю. Он вспомнил, что белокурая женщина просила его побыть четверть часа в комнате после ее ухода.

— Ну конечно, — вслух проворчал король, — я заснул, а это животное Мовпен даже не подумал разбудить меня! Наверное, он спокойно вернулся в замок или запьянствовал в каком-нибудь кабачке!

— Ни то, ни другое, государь! — ответил Мовпен, который вошел в комнату, заслышав голос своего повелителя.

— Да как же это ты дал мне проспать столько времени? — накинулся на него король.

— Для этого у меня было два веских основания, — спокойно ответил Мовпен. — Во-первых, нужно не раз подумать, прежде чем решиться разбудить короля, да еще такого, который вечно жалуется на бессоницу, а во — вторых, ваше величество было слишком трудно разбудить!

— Что ты говоришь? Я всегда очень чутко сплю!

— Да, так чутко, что мне пришлось битый час таскать ваше величество на плечах, а пока вы изволили спать, я около вас убил полтора монаха!

— Шут, — крикнул король, — я не люблю глупых шуток, когда говорю серьезно!

— Да ведь и я говорю совершенно серьезно! — и с этими словами Мовпен откинул портьеру.

Король взглянул и, вдруг побледнев, отшатнулся: в соседней комнате лежал труп человека, одетого в монашескую рясу.

— Я говорю «полтора монаха» потому, что другой еще совсем маленький, да и убит-то он лишь наполовину! — произнес шут.

— Но где же это ты разделался с ними? — спросил король с дрожью в голосе.

— Здесь.

— Пока я спал?

— Вот именно. А когда я покончил с этими господами, я взял ваше августейшее тело к себе на плечи и потащил прогуливаться по саду!

— Мовпен, — крикнул король, — если ты позволяешь себе вышучивать меня, я велю отодрать тебя плетьми!

— Вы сделали бы лучше, государь, если бы пожаловали мне хорошенькое именьице, важный чин, несколько тысчонок пистолей да орден на шею!

— Но послушай…

— Во Франции много коннетаблей, которые сделали гораздо меньше, чем я, для спасения монархии!

— Да что ты, собственно, сделал?

— Я ткнул шпагой человека, избравшего августейшее тело вашего величества ножнами для своего кинжала!

— Да, это правда! — произнес чей-то серьезный голос из соседней комнаты. — В эту ночь король был на волосок от смерти!

— Крильон! — воскликнул король. Действительно, это был герцог, который, перескочив через труп монаха, вошел в комнату.

— Да! — продолжал герцог. — Господин Дюзес вправе говорить, что спас монархию!

Король расширенными от ужаса глазами поочередно смотрел то на Мовпена, то на Крильона.

А последний подошел к королевскому шуту и сказал, взяв его за руку:

— Несколько дней тому назад вы непочтительно обошлись со мною, но я так доволен вами теперь, что прощаю вам!

— Господи, герцог, — ответил Мовпен, — вот что мне дороже всякого ордена!

— Еще бы! — наивно подтвердил герцог. — Дружба Крильона на улице не валяется!

— Да объясните же мне наконец, что тут произошло! — воскликнул король.

— Чрезвычайно простая вещь, государь:, вы взяли из рук белокурой красавицы букет цветов, а так как цветы были осыпаны наркотическим порошком, то вы и заснули, вдыхая их аромат.

Тогда белокурая женщина натравила на вас монашка, и, не вбеги я вовремя в комнату, у Франции не было бы теперь короля!

— А если вы, ваше величество, узнаете, кто эта белокурая женщина, — сказал Крильон, — то окончательно перестанете удивляться!

— Как же зовут эту женщину?

— Ее зовут Анна Лотарингская, герцогиня Монпансье, государь! — ответил Крильон.

— Женщина-дьявол! — пояснил Мовпен.

— Королева баррикад! — упавшим голосом пробормотал Генрих III. — Вот он, сон!