XVII

Итак, ответ Лагира произвел очень благоприятное впечатление на короля, который сказал ему:

— Хорошо, я готов верить, что вы убили этого человека в честном бою. Но что вы ответите мне, если я спрошу вас, зачем вы вздумали похищать королеву-мать? — Государь, я гугенот!

Лагир лгал: он был католиком, но для удачного проведения намеченного им плана защиты Генриха Наваррского так было гораздо удобнее.

— А, так вы гугенот! — сказал король. — Хорошо, но что же из этого?

— В наших глазах, государь, в глазах этой несчастной, но честной и преданной вашему величеству кучки людей самым ожесточенным врагом является сначала его высочество герцог Гиз, а… потом… Лагир запнулся. — Говорите, не бойтесь! — А потом: королева-мать. — И вы осмелились поднять на нее руку? — Да, государь. — Чего вы хотели достигнуть этим?

— Мы хотели ценой свободы ее величества купить себе безопасность и спокойствие.

— Значит, вы признаетесь в этом государственном преступлении?

— С нашей точки зрения, это не преступление, государь, а законная самозащита.

— У вас было трое товарищей, — продолжал король. — Назовите мне их имена! — Нет, ваше величество, этого я не сделаю даже под пыткой. — Берегитесь! — крикнул король, гневно топая ногой.

— Государь, — гордо ответил Лагир, — мое тело принадлежит людям, моя жизнь — королю, моя душа — Богу. Король может приговорить меня к смерти, люди могут исполнить этот приговор но лишь Бог может избавить меня от данной клятвы. — А, значит, вы поклялись молчать? — Да, государь.

— И не выдадите сообщников, даже если я обещаю помиловать вас? — Я не прошу помиловать, государь.

— Это будет бесцельная жертва, друг мой, потому что графа де Ноэ все равно найдут, и тогда все и помимо вас объяснится.

— Граф де Ноэ? — с видом крайнего изумления повторил Лагир. — При чем же здесь граф де Ноэ? Он меня едва ли и в лицо-то знает, так как я сам видел его только мельком несколько раз.

— Как? — крикнул герцог Гиз, пораженный этой спокойной наглостью. — Вы будете уверять, что незнакомы с графом де Ноэ, когда он был взят в плен вместе с вами и сидел в этой самой камере?

— Я ровно ничего не понимаю, ваше высочество, — ответил Лагир, пожимая плечами. — Моим товарищем по несчастью оказался человек, которого при французском дворе ровно никто не знает. Скажу больше, даже я сам не знаю, кто он, так как этот гасконец был мне представлен под именем «товарища Гонтрана». Но этот Гонтран был до того чужим в Париже, что не мог никак разобраться в улицах и вечно путался.

Король повернулся к остолбеневшему Генриху Гизу и строго спросил: — Что же все это значит, герцог?

— Но, государь, — воскликнул тот, — уверяю вас, что человек, убежавший ночью из этой тюрьмы, был граф Амори де Ноэ, интимнейший друг наваррского короля.

— А, теперь я все понимаю! — сказал Лагир, хлопая себя по лбу. — Что вы хотите сказать? — обернулся к нему король.

— Да видите ли, ваше величество, правда, я с товарищами осмелился устроить заговор против королевы-матери, ну, а его высочество герцог Гиз кует заговоры не только против вашего величества, но также и против наваррского короля. Король с увеличивающимся гневом топнул ногой и крикнул: — Да говорите же толком, черт возьми!

— Тут явный заговор, государь, — продолжал Лагир. — Этот заговор направлен против наваррского короля, и его участниками являются герцог Гиз, ее величество королева и Рене Флорентинец. Теперь я понимаю, почему моего товарища выпустили на свободу: герцогу стало удобно утверждать, что граф де Ноэ участвовал в похищении ее величества, ну, а раз участвовал «интимнейший друг наваррского короля», как выразился господин герцог, значит, участвовал и сам король… Я даже начинаю думать, уж не был ли «товарищ Гонтран» подослан герцогом Гизом.

Обстоятельства сложились так странно, что объяснения Лагира получили необыкновенную логичность. К тому же гасконец говорил совершенно спокойно и смотрел прямо в глаза королю и герцогу.

Король Карл опять обратился к Гизу и снова строго спросил:

— Так что же значит все это, герцог? Гизом овладел приступ страшного гнева. Он схватился за шпагу и с силой крикнул:

— Этот негодяй лжет, государь. Рене и все мои люди подтвердят вам…

— Полно! — перебил его Лагир. — Люди герцога Гиза известны тем, что подтвердят хоть под присягой все что угодно.

Бешенство герцога достигло апогея, и, не будь здесь короля Лагиру не выйти бы живым из погреба. Но Карлу нравился смелый гасконец, и, кроме того, он хотел во что бы то ни стало добиться истины. Поэтому он сказал:

— Герцог, прошу вас пожаловать сегодня вечером в Лувр, где вся эта история должна будет разъясниться в присутствии королевы-матери и наваррского короля, а этот гасконец поедет вместе со мной, — он мой пленник. Дайте ему лошадь!

— Ей-богу, государь, — весело ответил Лагир, — мне и умирать-то будет не страшно, если я буду знать, что палач, который отрубит мне голову, состоит на жалованье у короля Франции, а не у лотарингских принцев.

Приказание короля относительно Лагира было слишком формально, и Гиз не мог воспротивиться ему, хотя ему очень хотелось бы на полной свободе порасспросить пленника. Но король пожелал, и вскоре Лагир почтительно следовал за ним в Париж, эскортируемый швейцарской гвардией.

XVIII

Для конвоирования арестованного наваррского короля Пибрак взял только двоих швейцарцев. Когда юному королю подвели лошадь, он вскочил в седло и, обращаясь к Пибраку, сказал:

— Господин капитан, чтобы облегчить вам ваше поручение, даю вам слово дворянина и короля, что я не сделаю ни малейшей попытки к бегству и последую за вами в Лувр беспрепятственно.

— Слушаю, государь, — ответил Пибрак и приказал гвардейцам ехать впереди, сам же вместе с Генрихом следовал за ними шагах в десяти сзади. Двинувшись в путь, Генрих сказал:

— Вот отличный случай побеседовать на родном языке, Пибрак.

— Да уж не иначе, государь, — ответил капитан гвардии. — Ведь мы собираемся говорить о таких вещах, которые сильно интересуют короля Карла и его слуг.

— В этом вы совершенно правы, — согласился Генрих и весело рассмеялся.

— Ей-богу, государь, вы слишком весело относитесь к своему аресту!

— А чего же мне грустить, Пибрак! Ну, давайте поговорим серьезно. Вы находите, что короля можно казнить так же просто, как всякого другого человека?

— Между собой короли, государь, признают только право сильного.

— Согласен, но, чтобы присудить меня к смертной казни, меня сначала надо судить и осудить! — Так вас и будут судить, государь! — Нужны доказательства! — Их придумают!

— О, я не сомневаюсь, что королева-мать особенно изобретательна на этот счет, но… у меня найдется еще не один якорь спасения.

— Вы рассчитываете на письмо герцога Франсуа и на бумаги, отобранные у Лашенея?

— Между прочим — да, но и, кроме того, у меня найдется, конечно, и кое-что другое… например, наваррская королева Маргарита!

— Мне кажется, что в этом направлении вы сильно ошибаетесь, ваше величество, — возразил Пибрак. — После того, что произошло…

— После того, что произошло, королева Маргарита чувствует себя очень оскорбленной, как женщина, потому что она слишком красива, чтобы примириться с существованием соперницы. Но в качестве наваррской королевы она не покинет меня в трудную минуту.

— Допустим, что это так. Но королевы Маргариты нет в данный момент в Лувре.

— К сожалению, вы правы; но, если она узнает, что меня будут судить, она поспешит сюда сейчас же, где бы она ни была.

— Да, если вас будут судить… А если обойдутся и без суда? Ведь король так слаб… — Ну, тогда остается еще один якорь спасения. — А именно?

— Одни зовут его случаем, другие — счастьем, я же зову его своей звездой. Полно, Пибрак, успокойтесь! У королей своя судьба, и если Господь Бог предназначил меня для великих дел, то мой час еще не пробил.

Разговаривая таким образом, они подъехали к Парижу и направились вдоль Сены. Около того места, где к реке подходит дорога из Шайльо, они встретили двух бедно одетых людей, шедших за мулом. Генрих рассеянно взглянул на них и вдруг сказал Пибраку: — Посмотрите-ка, до чего этот блондин похож на Ноэ. Да ведь это мул Маликана! Боже мой, а спутник блондина похож как две капли воды на Гектора!

Между тем блондин подошел к Генриху и почти шепотом сказал: — Тише, государь, это я!

— Так тебе удалось скрыться? А Лагир? Генрих посмотрел на Пибрака, потом на швейцарцев, безмятежно ехавших впереди.

— Успокойтесь, государь, — сказал Пибрак, — я хорошо знаю своих людей — они будут ехать не оборачиваясь. Пусть ваши друзья едут рядком, и никто ничего не заметит. — Да ты куда едешь? — спросил Генрих Ноэ.

— В Париж, хотя тамошний воздух и не очень благоприятен для меня. — Как и для меня тоже! — сказал Генрих.

При этих словах Ноэ взглянул на него и чуть не вскрикнул: наваррский король был без шпаги.

Генрих, заметив это изумление, рассказал Ноэ и Гектору все, что случилось с ним, и гасконцы немало дивились тому, как сплелись обстоятельства. Зато надо было видеть удивление Пибрака и Генриха, когда Ноэ рассказал им историю об ограблении Лашенея. Их, во-первых, удивило, как ухитрился суконщик выбраться живым из ублиетты, а во-вторых, они немало подивились ловкости, с которой Ноэ воспользовался заблуждением агента герцога Гиза, чтобы отобрать у него крупную сумму денег. — Но куда же вы дели такую массу денег? — спросил Генрих. — Мы отвезли их в Шайльо, к тетке Вильгельма Верконсина. — Ах, вот что! Ведь и Сарра тоже там? — Да, государь! — Ну а куда вы спрятали деньги?

— В такое хранилище, где никто не догадается искать их. Мы разгребли овес в кормушке, ссыпали туда деньги и опять завалили сверху овсом.

— Ну что же, — сказал Генрих, — добытые у Лашенея бумаги да эти деньги, может быть, и помогут нам выиграть нашу партию. Значит, ты едешь в Париж, Ноэ? Ну а где ты думаешь спрятаться там? — У жены, которая сама скрывается у Жоделя. — Ну а Гектор?

— А Гектору нечего прятаться — ведь его никто не знает, и он может свободно расхаживать с утра до вечера около самого Лувра.

— В этом ты прав. Но сам ты делаешь все-таки большую ошибку, возвращаясь в Париж. Хочешь, я дам тебе добрый совет? Садись-ка ты на своего мула и пришпорь его хорошенько, чтобы успеть сделать как можно скорее восемь или даже десять лье от Парижа. — Допустим, я соглашусь на это. Ну а далее?

— Далее ты продашь усталого мула, купишь себе свежую, хорошую лошадь и сядешь на нее, чтобы сломя голову скакать в Наварру.

— Государь, — смеясь ответил Ноэ, — я охотно последовал бы не совету, а примеру вашего величества, однако все мои попытки уговорить вас… — Я хотел спасти тебя и Лагира!

— Вот совсем как и я тоже! Я хочу вернуться в Париж, чтобы спасти ваше величество и Лагира.

— Упрямец! — буркнул наваррский король. Вскоре они подъехали к месту, откуда Лувр был виден как на ладони.

— Ну-с, господа, — сказал наваррский король, — тут нам нужно расстаться, но я дам вам о себе весточку, будьте спокойны. Мы будем сноситься при посредстве Пибрака и Маликана.

С этими словами они расстались; Генрих и Пибрак направились к Лувру, а Ноэ и Гектор продолжали путь к кабачку Маликана.

XIX

Что же случилось с Лашенеем?

Из потайной двери он попал в подземный ход и по нему выбрался на задворки того самого кабачка, где обыкновенно останавливался герцог Гиз во время наездов в Париж. Здесь на пороге он встретил Гертруду.

Та с криком радости бросилась навстречу своему хозяину, чуть не во весь голос крича при этом: — Боже мой, а я и не чаяла встретить вас живым.

— Тише! — остановил ее Лашеней. — У меня нет времени на излиянья. Сейчас же найди мне бритву и скинь с себя платье!

Гертруда изумленным взором встретила столь необычное приказание, но Лашеней поспешил успокоить ее, сказав, что он находится в здравом уме и что ему только некогда объяснять происходящее.

Гертруда немедленно принесла бритву, и суконщик принялся брить себя; тем временем Гертруда принесла ему свое платье нормандской крестьянки, Лашеней переоделся в него и превратился в старушку довольно отвратительного вида.

Затем он поспешно направился обратно к своему дому, думая:

«Я не могу отобрать у них золото, похищенное ими, но для того, чтобы это могли сделать другие, я должен знать, куда они денут его».

Дойдя до угла, он остановился, стал наблюдать и таким образом увидел, как Ноэ и Гектор, переодетые в простонародное платье, нагружали на мула золото герцога Гиза.

Когда мул был нагружен и гасконцы двинулись в путь, Лашеней последовал за ним, что удалось ему без особого труда, так как благодаря тяжелому грузу мул мог идти только шагом.

Так он дошел до Шайльо и видел, как Ноэ и Гектор скрылись в доме тетки Вильгельма. Против дома был как раз кабачок; Лашеней вошел туда, потребовал мяса и вина и, усевшись у самого окна, принялся наблюдать. Через некоторое время он увидел, что ворота дома снова открылись, и оттуда показались мул и оба провожатые. По тому, как шествовал теперь мул, было сразу видно, что он уже освободился от тяжелой ноши.

«Золото — там!» — подумал Лашеней и, расплатившись, вышел из кабачка.

Теперь ему предстояла задача вызволить золото. Но как это сделать? Гертруда сообщила ему, что герцога Гиза и герцогини Анны Монпансье нет в Париже, а где они — она не знала. Как же быть? Нельзя было оставлять золото на долгое время в этом домике: ведь Ноэ и его товарищ могли еще раз вернуться и перевезти деньги в другое место. Значит, надо было действовать, найти кого-нибудь. Но где и кого?

Как ни раздумывал преданный Гизам старик, он не видел иного исхода, кроме того, чтобы самому отправиться в Медон, где всегда можно было рассчитывать встретить кого-нибудь из людей герцога.

Однако на этот раз ему благоприятствовала удача. Не успел Лашеней дойти до леса, как впереди послышался стук чьих-то копыт, и вскоре на дороге показался Рене Флорентинец.

Парфюмер-отравитель возвращался в Лувр после того, как принял участие в совещании герцога Гиза и королевы-матери о положении дел. Он был погружен в свои мысли и немало удивился, когда его окликнула какая-то незнакомая уродливая старушка. — Дорогу, старуха! — нетерпеливо крикнул он.

— Боже мой, да неужели вы не узнаете меня? — жалобно сказал в ответ Лашеней.

Рене внимательно пригляделся и вдруг разразился неистовым смехом. Затем, несколько успокоившись, он сказал:

— Вот уж никогда не узнал бы вас, мэтр! Но что случилось и почему вы в таком необычном виде?

— Господин Рене, — ответил Лашеней, — у нас нет времени для подробных объяснений. Вы должны сейчас же помочь мне и отправиться в Шайльо. Этого требуют интересы герцога.

— А что нам делать там? — спросил Рене, у которого название «Шайльо» вызывало очень неприятные воспоминания: ведь именно в этой деревушке Ноэ укрыл когда-то обольщенную им Паолу.

— Мы должны вернуть золото герцога! — ответил Лашеней, от волнения забывая, что такого человека, как Рене, было весьма опасно подпускать близко к чьим бы то ни было деньгам.

— Что вы говорите? — воскликнул Рене. — Какое золото герцога? И почему оно в Шайльо?

— Потому что у меня украли его сегодня утром! — ответил Лашеней. — Откуда? — Из моего дома. — И воры спрятали его в Шайльо? — Да, мессир. — Где именно?

— В домике, который находится как раз против кабачка. Рене вздрогнул, вспомнив, что дом, в котором укрывали Паолу, тоже находился как раз против кабачка; но он быстро оправился и спросил суконщика: — А вы знаете, кто именно эти воры? — Одного из них вы хорошо знаете — это граф Амори де Ноэ. — Как? Ноэ? — переспросил пораженный Рене.

— Ну да, он-то и был главным коноводом. Сегодня утром я встретил его в доспехах, чрезвычайно похожих на доспехи сира Арнембурга, и, приняв его за последнего, повел его в дом, так как он под ловким предлогом просил у меня разрешения сопровождать меня туда. Когда мы остались с ним с глазу на глаз, он поднял забрало у шлема, обнаружив, что он — вовсе не то лицо, за которое я его принял, и со шпагою в руке потребовал у меня выдачи золота герцога.

— А много там было? — с жадным любопытством спросил Флорентинец. — Приблизительно сорок тысяч пистолей.

Рене внутренне даже задрожал от овладевшей им радости, подумав:

«Тысяча ведьм! Лашеней наивен, если воображает, что я помогу ему вернуть деньги герцогу. Какое мне дело до Гиза? Своя рубашка ближе к телу, а такие деньги всякому пригодятся!» Затем он сказал вслух:

— Ну что же, едем! Но только нам совершенно ни к чему торопиться. Золото надо отобрать без всякого шума: ведь иначе это может обратить на себя внимание короля, а этим вы окажете герцогу плохую услугу. Ведь дом не необитаем, я думаю?

— О, нет; я видел там здоровенного парня, провожавшего грабителей.

— Это Вильгельм Верконсин, — больше для себя, чем для Лашенея сказал Рене. — Так вы идите себе потихоньку, а я скоро догоню вас; у меня имеется спешное дело в Медоне.

Рене повернул лошадь и направился в Медон. Как он и ожидал, около самого домика с ним встретился один из рейтаров. Рене подозвал его, о чем-то таинственно пошептался с немцем, и в конце концов тот с довольным видом закивал головой. Затем парфюмер королевы отправился догонять Лашенея. Флорентинец нагнал его около самого Шайльо и сказал ему: — Проедем мимо дома, где хранится золото, не останавливаясь.

— Зачем?

— А мы спрячемся с вами вон в тех деревьях, которые свешиваются к реке; нельзя же предпринимать такое дело, не выработав плана действий. Они достигли деревьев и углубились в окружавшие их кусты. — Давайте отдохнем здесь, — сказал Рене, указывая на местечко, закрытое со всех сторон густой порослью. — Здесь нам никто не помешает, и мы можем поговорить на досуге, потому что нам нужно будет подождать, пока стемнеет.

Лашеней доверчиво опустился на траву и принял удобную позу. Рене уселся рядом с ним.

Несколько минут прошло в молчании, пока наконец Флорентинец спросил: — Есть ли у вас по крайней мере оружие?

— Откуда? — ответил Лашеней. — Как вы хотите, чтобы я был вооружен в этом платье? — Ну, кинжал или пистолет вы всегда могли бы припрятать.

— Я так торопился, что не мог взять с собою никакого оружия. — Это для вас должно быть крайне неприятно. — Почему?

— А вот почему! — и с этими словами Рене ударил старика кинжалом в грудь.

Удар пришелся в самое сердце, и Лашеней рухнул на землю, не издав ни одного звука.

Тогда Рене взял труп старика за ноги и, стащив к реке, спустил его в нее.

Бедному Лашенею действительно не везло. В течение целых суток он только и попадал что из огня да в полымя!

XX

Течение унесло труп Лашенея. Рене некоторое время наблюдал, как этот труп несся по глади реки, поддерживаемый вздувшимся платьем, но вскоре оно намокло, и волны навсегда сомкнулись над стариком.

— Вот лучший способ сохранить любую тайну! — пробормотал Рене со скверной улыбкой и, вытерев кинжал о траву, направился к кабачку.

Здесь его уже ждал рейтар, с которым он перед тем имел таинственное совещание.

Кроме рейтара в кабачке не было никого из посторонних, и, подойдя к конторке, около которой сидел трактирщик, Рене, бросив на нее золотую монету, сказал хозяину:

— Слушай-ка, милый человек, умеешь ты отвечать на такие вопросы, за которые хорошо платят?

— Золото всегда развязывает язык кому угодно! — с низким поклоном ответил кабатчик.

— В таком случае скажи мне, кто живет в домике, находящемся против твоего кабачка? — Старуха. — Она живет одна?

— Нет, с племянником; только этого молодого человека сейчас нет дома.

— Значит, старуха там совсем одна?

— Нет, там живет еще одна женщина.

— Какова она собою?

— Она молода, высока ростом, черноволоса и очень красива.

«Это Сарра!» — подумал Рене и, отойдя от буфета, обратился к рейтару: — Итак, друг мой, ты помнишь, о чем мы говорили с тобой?

— Помню, — ответил тот. — Мы говорили о том, что, если я буду беспрекословно слушаться вас, я могу заработать много денег.

— Да, это так! Но ты, должно быть, знаешь, что за пустяки денег не платят?

— О, я готов сделать что угодно, лишь бы мне удалось получить столько денег, сколько мне нужно для возвращения на родину.

— Даже если я потребую от тебя, чтобы ты убил кого-нибудь?

— В этом мое ремесло. Воина не приучает нас к жалостливости.

— Но на войне не убивают женщин, а здесь это может случиться!

— И на войне всякое бывает.

— Значит, ты готов убить даже женщину, если это понадобится?

— Если за это заплатят, так отчего же не сделать этого!

— Я насыплю тебе полную каску золота!

— Вот-то хорошенький домик куплю я себе на родине! — воскликнул рейтар.

— Значит, получив деньги, ты сейчас же уедешь к себе в Германию?

— Ну еще бы. Что мне здесь делать? Ведь я только потому и служу на чужбине, что хочу прикопить денег и зажить в довольстве у себя на родине.

— В таком случае мы столкуемся. Пойдем! — сказал Рене и повел рейтара прямо в дом к тетке Вильгельма Верконсина.

Калитка была не заперта, и они беспрепятственно прошли в кухню, где сидела старуха.

Увидев вооруженных людей, она вскрикнула, но Рене поспешил успокоить ее, сказав:

— Не бойтесь, добрая женщина, мы — друзья! Подойдите поближе и скажите нам: ведь ты — тетка Вильгельма? Старуха ответила: — Да, но его нет дома.

— Я знаю, он — в Париже; мы видели его там. Эти слова окончательно успокоили старуху, и она с любопытством спросила: — Кто же вы такие?

Рене наклонился к самому уху старухи и таинственно шепнул:

— Мы — люди короля Генриха. Старуха вежливо присела и сказала: — Добро пожаловать, дорогие гости!

— Нас преследуют, — продолжал Рене, — и мы хотим укрыться у вас. Кстати, найдется ли у вас овес? Наши лошади очень устали!

— Ваши лошади на дворе? Да? — спросила старуха. — Ну, так тут же, во дворе, находится сарайчик с кормушкой и ящиком для овса. Да я вам сейчас покажу.

— Не трудитесь, добрая женщина, мы справимся сами, — ответил Рене, которому сарайчик нужен был лишь для того, чтобы, не вызывая подозрений, ознакомиться с расположением служб: ведь ему предстояло еще найти золото, которое было спрятано неизвестно где!

Он прошел в сарайчик, указанный ему старухой, которая не была посвящена в тайну спрятанного золота. Там он вооружился ведерком и сунул его в ящик, чтобы набрать овса.

Вдруг рука Рене натолкнулась на что-то твердое. Не подавая вида, Рене быстро ощупал попавшийся предмет и благодаря хорошему осязанию, которым отличается всякий опытный хирург, быстро распознал, что здесь находятся мешки с золотом.

«Вот не ждал, что мне выпадет такая удача!» — подумал он и поспешил засыпать овса обеим лошадям, боясь, как бы рейтар не полез тоже за овсом и не нащупал мешков в свою очередь.

Задав корма, он знаком приказал рейтару выйти из сарайчика, а сам наклонился к уху старухи и таинственно шепнул: — У меня поручение к ней.

— А, от него? — ответила старуха. — Ах, если бы вы знали, как эта бедняжка любит его!

«Погоди же ты, чертова ведьма! — подумал Рене. — Даже если бы ты и не мешала мне, я убил бы тебя только за одни эти слова!» Но вслух он сказал: — Где же она?

— Госпожа спит! Ведь вот уже три ночи, как эта несчастная женщина, не смыкая глаз, молилась за него. Наконец усталость взяла свое, и она заснула. Но если вам нужно, я разбужу ее.

— Нет, пусть она спит себе. Вот только не найдется ли у вас вина, добрая женщина, а то мы просто умираем от жажды?

— Как не быть? Я сейчас принесу! — с готовностью сказала старуха и, взяв ключи от погреба, отправилась за вином. Когда она вышла, Рене шепнул рейтару:

— Иди за ней и там… — он многозначительным жестом показал, что старуху надо прикончить. — А как убить ее? — спросил рейтар. — Лучше всего задуши: это делает меньше шума.

Рейтар отправился в погреб, и вскоре оттуда донесся слабый крик, и затем все смолкло. Между тем Рене думал в это время:

«В сущности говоря, было бы безопаснее всего пришибить рейтара и отправить его в погреб за компанию со старухой. Но я надумал другое. Наверное, развратитель несчастной Паолы, этот негодяй Ноэ, еще придет сюда; с помощью рейтара я буду в состоянии задержать его, и на этот раз он уже не уйдет от нас. Заодно поимка Ноэ выдаст с головой также и наваррского короля, которого я тоже ненавижу… Нет, рейтар еще нужен мне, и с ним надо подождать».

Тем временем рейтар вышел из погреба, и Рене, увидев его, спросил: — Ну, что?

— А ничего. Надавил немного на горло — много ли старухе нужно? — пискнула, да и вся недолга! Я сунул ее за бочку… небось не встанет!

Рене достал из кармана кошелек и кинул его рейтару, сказав: — За первую услугу первая плата!

— Служить вашей чести — одно удовольствие! — с восхищением ответил рейтар, пряча кошелек.

— А теперь выслушай хорошенько, что я скажу тебе, — продолжал Рене.

— Я весь внимание, ваша милость!

— Встань здесь под окном!

— Слушаюсь!

— Если кто-нибудь придет и постучится, ты откроешь дверь, но сам изловчишься и схватишь вошедшего сзади. Затем крикни меня, и я помогу связать пойманного тобою.

— О, я один справлюсь, — ответил рейтар. — Силы-то у меня хватит!

— Но если ты услышишь шум борьбы и крики изнутри, то делай вид, будто ничего не слышишь! — Понимаю, ваша честь.

«Ну-с, а теперь к Сарре!» — подумал Рене и поднялся по лестнице в верхний этаж дома.

Там он увидел несколько дверей; осторожно открывая их одну за другой, он наконец попал в ту комнату, где не раздеваясь спала Сарра.

Не спуская воспаленного взора со спящей красавицы, Рене принялся бесшумно снимать с себя доспехи, которые могли только помешать ему в борьбе с женщиной, а затем подошел к кровати и приник страстным поцелуем к бледным устам Сарры.

Она сейчас же проснулась и, увидев перед собой ненавистное лицо Рене, вскочила с отчаянным криком: — Ко мне! Помогите! Помогите!

— Кричите сколько хотите, никто не поможет, — цинично сказал Рене. — Теперь вы в моей власти! — и он кинулся к Сарре, чтобы схватить ее в свои объятья.

Но молодая женщина соскочила с кровати и кинулась к дверям.

Увы! Предусмотрительный Рене догадался запереть их за собой. Тогда она принялась кричать в дверь: — Ко мне, Вильгельм!

— Вильгельма нет! — сказал Рене, подходя к ней. — На этот раз ты в моей власти, и уже никто не вырвет тебя у меня.

Сарра в ужасе кинулась прочь от двери, но Рене сейчас же настиг ее и опять схватил в объятья. Несколько раз она, словно уж, выскальзывала из рук ненавистного ей человека, но пространство было слишком тесно, да и силы стали изменять несчастной. Наконец настал момент, когда Рене крепко держал в своих объятьях обессиленную женщину.

— Я заставлю тебя полюбить меня! — прохрипел он, и взор его налившихся кровью глаз впился в искаженное ужасом лицо Сарры.

Эти слова и взгляд подействовали на нее как удар бича, и, собрав последний остаток сил, она оттолкнула Рене, крикнув: — Никогда! Никогда я не полюблю тебя, негодяй!

Было что-то особенное в тоне ее голоса, что произвело впечатление на Рене; он перестал преследовать ее, остановился и некоторое время молчал, вытирая выступивший на лбу пот. Наконец он сказал:

— Выслушайте меня, мы должны поговорить и объясниться. Не бойтесь!.. Если только вы не откажетесь выслушать меня, то я не возобновлю попыток овладеть вами насильно. Вот видите, я даже отошел в сторону.

Рене действительно отошел в сторону и уселся верхом на скамейку.

Сарра с ужасом ждала, что будет дальше, притаившись в дальнем углу комнаты. Между тем Рене продолжал:

— Я должен повторить, что все мое существо полно непреодолимой любви к вам.

— О! — перебила его Сарра, и в этом простом восклицании, как и в сопровождавшем его жесте, было столько презрения, ненависти, брезгливости, что Рене на миг почувствовал себя сбитым с толку.

Однако эта растерянность продолжалась недолго, и он снова заговорил:

— Я знаю, что моя любовь ненавистна вам, и не пытаюсь побороть вашу антипатию. Но подумайте сами: мы здесь одни, вы — со своей ненавистью и слабостью, я — со своей силой и любовью. Борьба неравна, если только вообще возможна… Ведь вы ненавидите меня, не правда ли? — Я вас просто презираю! — ответила Сарра.

— Ну, презираете, ненавидите — не все ли равно? Но я-то люблю вас!

Сарра встала на колени и, молитвенно сложив руки, произнесла:

— Господи Боже мой! Убей меня на месте, но сделай так, чтобы мне не пришлось долго слышать пакостные речи этого человека! Рене дико расхохотался и сказал:

— Ты делаешь большую ошибку, красавица моя, обращаясь с такой мольбой к Богу. А вдруг Он исполнит твое желание и убьет тебя теперь, как раз в тот момент, когда я хотел поговорить с тобой о любимом человеке, о котором знаю кое-что интересное?

На лице Сарры отразилась такая сложная, такая трогательная игра чувств, что даже Флорентинец-отравитель, этот не знавший жалости человек, почувствовал какой-то слабый укор совести. — Слушай, — сказал он, — хочешь ты спасти его? — Хочу ли я? Боже мой!.. Рене продолжал:

— Ему грозит смертельная опасность — даже больше: неизбежная смерть! — Ему?

— Над ним тяготеет такое обвинение, которого уже достаточно для присуждения к смертной казни. Но его даже не будут судить, потому что парламент может оправдать его; его не пошлют на Гревскую площадь, потому что палач может призадуматься и отказаться выполнить приговор. Нет, его попросту прирежут потихоньку, и это случится в самом непродолжительном времени.