Молодость короля Генриха (№6) - Варфоломеевская ночь

— Да ведь королева-мать — недурной залог… Убедившись, что любви королевы Маргариты ему не вернуть, герцог Гиз мог посадить королеву-мать в экипаж и… увезти ее в Лотарингию! — Неужели ты думаешь, что он мог решиться на это?

— Эх, государь, да ведь принцы Лотарингского дома способны решиться на что угодно.

— Но ведь это — черт знает, что такое! В таком случае надо сейчас же снаряжать солдат в погоню за похитителями.

— А какой прок, ваше величество? Если все случилось так, как я предполагаю, то люди герцога Гиза отъехали уже на такое расстояние, что их не догнать. — Но с какой целью могли они завладеть королевой?

— Я уже сказал, государь, что королева Екатерина — хорошая заложница. А ведь лотарингские принцы уже давно поглядывают на крепость Дьелуар.

— И они думают, что я отдам им ее в обмен на королеву? Rак они рассчитали без хозяина… Пусть королева-мать просидит всю жизнь в Лотарингии, но Дьелуара им не видать, как своих ушей. А королеве это только хороший урок… В самом деле! Она вечно строила разные ковы против лиц, которых я люблю, заводила хитрые интриги, покровительствовала негодяю Рене, во вред моим интересам тайно завела дружбу с Гизами… Ну, так пусть же она и платится теперь за все это.

— Значит, государь, дело об исчезновении королевы — матери надо, говоря судейским языком, «предать воле Божией»?

— Отнюдь нет. Я не могу допустить, чтобы лица моей крови исчезали безнаказанно из моего дворца, и потому необходимо тщательно расследовать, где именно скрывался герцог в Париже… Не слыхал ли ты чего-нибудь относительно этого, Пибрак?

— В Париже все в один голос твердят, что суконщик Лашеней занимается своим ремеслом лишь для отвода глаз, а на самом деле является банкиром и агентом лотарингских принцев.

— Ну, так с этим надо покончить. Возьми, друг мой Пибрак, швейцарцев и сейчас же арестуй и приведи ко мне этого Лашенея! Я лично допрошу его.

— Слушаю-с, ваше величество, — ответил Пибрак и отправился исполнять возложенное на него поручение.

Он взял из луврской кордегардии десять швейцарцев и отправился с ними к дому Лашенея.

Расставив швейцарцев кордоном вокруг дома, он приказал им:

— Не выпускайте из дома никого. Если кто попытается насильно пройти через вашу цепь, уложите на месте.

Затем он подошел к двери и постучал, но никто не ответил на этот стук.

«Этот субъект спит еще, — подумал Пибрак, — какое неприятное пробуждение ждет его!..»

Подумав это, он постучался еще сильнее.

VI

В ответ на повторный стук одно из окон верхнего этажа открылось, и высунувшаяся из него старуха хриплым голосом спросила: — Что вам нужно? — Нам нужно видеть господина Лашенея. — Его нет дома. — В таком случае откройте нам дверь.

— Его нет дома! — повторила старая карга и закрыла окно. Тогда Пибрак подозвал рослого швейцарца и приказал ему взломать дверь алебардой. Швейцарец ревностно принялся за это занятие. Тогда открылось другое окно, и старик, высунувшийся из него, сердито крикнул: — Что за шум? Что нужно?

— Батюшки, да ведь это — господин Лашеней! — сказал Пибрак. — Ну да, это я, — ответил тот. — А нам сказали, что вас нет дома. — Я приказал, чтобы меня не будили… Я спал… — А теперь вы проснулись! — Ну да.

— Так прикажите открыть дверь, у меня имеется к вам небольшое дельце. — От кого? — От его величества короля. Лашеней понял, что тут шутки плохи, и крикнул старухе: — Гертруда, откройте дверь! Старуха открыла дверь, и Пибрак вошел в дом. Туг его встретил полуодетый Лашеней и, зная Пибрака в лицо, спросил его: — Чем могу служить вам, господин капитан? — Король желает видеть вас! — ответил тот.

— Что же могло понадобиться его величеству от такого ничтожного человека, как я? — Уж право, не знаю.

— Так будьте любезны передать его величеству, что я сейчас же явлюсь в Лувр.

— Нет, это не дело! Вы должны идти сию же минуту, и вместе со мной. — Но король, вероятно, еще в постели. — О, нет, он давно встал и ждет вас.

— Но в таком случае дайте мне один только час, чтобы я мог приготовиться. — Ни одной минутки, дорогой господин Лашеней. — Да ведь я должен одеться в подобающую одежду!..

— Полно! Наш король — очень простой человек и терпеть не может лишних церемоний. Но вот ждать кого-нибудь — этого он не любит еще больше. Поэтому пойдемте немедленно!

— Я совершенно не могу предстать перед его величеством в таком виде!

— Ну что же, в таком случае я прикажу связать вас, и мои люди отнесут вас в Лувр на руках.

На лбу Лашенея выступил пот… Он понял, что дело плохо и сопротивляться бесполезно.

— Позвольте мне только отдать моей домоправительнице кое-какие распоряжения по хозяйству, — попросил он. — Пожалуйста.

Лашеней кликнул Гертруду, но, как только старуха появилась в дверях, Пибрак приказал двум швейцарцам, вошедшим за ним в дом:

— Свяжите эту ведьму и стерегите ее! Займите дом, и пусть сюда никто не входит и не выходит отсюда. Ну а вы, Лашеней, — марш за мной!

Лашеней должен был покориться, так как не мог оказать сопротивление. Наконец, помимо отсутствия какой-либо возможности для этого, разве он не скомпрометировал бы себя непокорностью?

Итак, дрожащий Лашеней отправился с Пибраком в Лувр. При входе их король бросил на стол книгу, которую читал, и, пытливо уставившись в лицо агенту герцога Гиза, спросил: — Вас зовут Лашеней? — Точно так, ваше величество. — Чем вы занимаетесь? — Я суконщик, ваше величество. — И только? Больше вы ничем не занимаетесь? — Ровно ничем, ваше величество.

— Вот как? А мой друг Пибрак уверяет в противном: он говорит, что вы являетесь в Париже агентом и банкиром моих милых родственников, принцев Лотарингских!

Лашеней удивленно вскрикнул, поднял взор к небу и, всплеснув руками, сказал:

— Можно ли так смеяться над бедным суконщиком, господин Пибрак! Господи Иисусе Христе! Да ведь я был бы счастлив, если бы это было так! — В самом деле? — кинул король.

— Да как же, ваше величество? Ведь тогда я был бы богатым человеком и вместо того, чтобы тяжелым трудом зарабатывать жалкие гроши, я… — Ладно! — перебил его король. — Значит, Пибрак солгал? — Его милость просто плохо осведомлены.

— Это очень плохо для вас, мой милый Лашеней! — насмешливо сказал король. — Я привык верить Пибраку во всем и решил повесить вас завтра на восходе солнца, если вы не удовлетворите моего любопытства относительно моих лотарингских родственников…

— Значит, я буду повешен, государь, за то, что я даже никогда не видывал их высочеств?

— Это очень досадно! — ледяным тоном сказал король. — Значит, вы будете повешены, потому что вы сами понимаете, что не могу же я изобличать во лжи своего друга.

Лашеней очень боялся смерти, но отличался совершенно не плебейской верностью своим господам, а потому покорно ответил:

— Что же делать? Видно» мне на роду написано умереть без вины!

— До завтрашнего утра у вас еще есть время одуматься, — ответил король, — а пока отведи-ка его, Пибрак, в одну из луврских камер!

Пибрак взял Лашенея за плечо и вывел из королевского кабинета. Первому встречному ландскнехту он приказал:

— Сбегай в кордегардию и возьми у дежурного офицера ключ от При-Дье.

При-Дье, о котором говорил Пибрак, было название одной из ужаснейших камер, которыми изобиловал Лувр. Там была страшная сырость, кишела масса насекомых и стадами ходили гигантские крысы. Осужденный, которого заперли бы там на неделю, мог не бояться палача, так как в этом ужасающем, зараженном воздухе самый здоровый человек не выжил бы и трех дней. А самое главное — в этой камере была «ублиетта», что уже само по себе обеспечивало довольно неприятную смерть в тюрьме.

В то время «ублиетты» находились во многих камерах. Они представляли собой широкую каменную трубу, которая вела в реку. Человек, оступившийся или силой вытолкнутый туда, падая, натыкался сначала на железные острия и брусья, а потом его обезображенное тело уносило водой. Отсюда и произошло их название: «ублиетты» сулили вечное забвение.

Приведя в эту страшную камеру осужденного, Пибрак подвел его к дальнему углу и, при кровавом свете факелов показав зияющее отверстие, произнес:

— Король обещал повесить вас, дорогой господин Лашеней, но я попытаюсь отговорить его от этого неразумного решения. К чему столько помпы для такого незначительного человека, как вы? Просто мы утром спустим вас вот в эту каменную дыру, и делу конец. Затем Пибрак запер арестанта и ушел к Маликану.

— А вы и в самом деле серьезно озабочены, как видно! — сказал ему кабатчик.

— Господи, еще бы!.. Обстоятельства складываются так, что я не могу не беспокоиться. — Я с удовольствием рассеял бы ваши опасения, но… — Но ты поклялся ничего и никому не говорить? — Вот именно. Но скоро я буду свободен от своей клятвы. — А когда именно? — В полночь.

— Черт возьми! Я вовсе не любопытен по природе, но в полночь я непременно зайду к тебе. — Хорошо! — сказал Маликан. — Я буду ждать вас.

— «До полуночи еще далеко, — подумал Пибрак, возвращаясь домой. — Чем бы мне заняться в течение этого времени в интересах дела? Ага, знаю! Волей короля я поставлен в открытые враждебные отношения с Гизами, и все равно они объявят мне теперь войну. А у Лашенея в доме, наверное, найдутся какие-нибудь документы, способные окончательно скомпрометировать лотарингских принцев. Это и будет моим оружием против них. Итак, вперед! Однако сначала надо подкрепить силы обедом, а потом можно будет пойти в дом этой старой крысы».

Пибрак вернулся в Лувр, пообедал, отдал все необходимые распоряжения к порядку дня, касающиеся его обязанностей, и затем отправился к дому Лашенея. Но его ждала там совсем неожиданная картина, для объяснения которой нам необходимо вернуться немного назад.

VII

Двое швейцарцев, оставленных Пибраком сторожить дом и связанную Гертруду, комфортабельно устроились в кухне у камелька и стали ждать. Но вскоре они начали ощущать все неудобство своего поста; ведь они вышли из Лувра ни свет ни заря, и желудок властно вступал в свои права. Между тем Пибрак, казалось, совершенно забыл о них.

— Уж не думает ли капитан, что мы можем обойтись без еды и питья? — пробурчал один из швейцарцев.

— Но ведь есть и пить нам не запрещено, — ответил другой. — Мы только не смеем выходить из дома. Так почему бы нам не угодить голода и жажды здесь, на месте?

— Ты прав. У старой обезьяны, наверное, найдется хорошее винцо.

— Ну, и кусок хлеба да ломоть сала тоже должны найтись; надо только пошевелить старую ведьму! — и с этими словами швейцарцы подошли к Гертруде, лежавшей связанной в углу кухни. — Эй, ты, старая ведьма, — крикнули они. — Мы хотим есть и пить. Покажи нам погреб и кладовую! — А что мне за это будет? — спросила старуха. — Мы угостим и тебя тоже!

— Этого мне мало. Обещайте отпустить меня на волю, и тогда я предоставлю вам хозяйничать во всем доме.

— Да ты с ума сошла? Уж не хочешь ли ты, чтобы нас повесили? — Ну, так ищите сами, а я ничего не покажу.

— Э, нет, старая ведьма, так дешево ты от нас не отделаешься. Ну-ка, товарищ, возьмем ее на руки и сунем в огонь. Вот увидишь, как славно запахнет жареной свининой! Старуха испугалась угрозы и сказала:

— Да не могу же я показать вам погреб и кладовку, раз я связана по рукам и ногам. Развяжите меня сначала, а потом уже я достану все, что нужно.

Развязанная Гертруда приготовила им яичницу с салом и принесла шесть бутылок старого вина. Через час оба солдата были уже совершенно пьяны. Тогда старуха сказала им:

— Я вижу, что вы славные парни, а потому угощу вас вишневой наливкой собственного приготовления.

Гертруда действительно принесла пузатую бутылочку, и содержимое последней очень понравилось солдатам. Но едва только они выпили по стаканчику, как ими овладела непреодолимая сонливость, и доблестные стражи без памяти свалились под стол. Тогда старуха поспешно взбежала на первый этаж и, высунувшись в окно, стала смотреть. Улица была совершенно пустынна, так как Пибрак ограничился в смысле охраны дома Лашенея теми двумя швейцарцами, которых опоила Гертруда, а остальных увел с собой. Что же касается прохожих, то их тоже не было в этом глухом углу, если не считать какого-то молодого человека, взад и вперед прохаживавшегося в отдалении от дома. Приглядевшись, старуха узнала в этом человеке приказчика Лашенея и сейчас же крикнула: — Эй, Патюро, Патюро! Иди сюда! Патюро с опаской подошел поближе и сказал: — Хозяина-то арестовали!

— Да, но мы должны принять меры, чтобы его не повесили. Иди сюда скорее!

Гертруда затащила молодого человека в дом и провела его в комнату Лашенея.

Здесь она открыла известный ей тайник и достала оттуда связку документов, причем, подавая их Патюро, сказала:

— Сама я не умею читать, но мне не раз приходилось слышать от хозяина, что в этой связке достаточно материалов для громкого процесса. — Значит, эту связку надо сжечь? — сказал Патюро.

— Нет, боже упаси! Просто ее надо припрятать в надежное место, а самым надежным будет, если ты спрячешь бумаги у себя на квартире. Кому придет охота искать важные документы у такого незначительного человека, как ты?

— Но ведь такая охота все же может прийти кому-нибудь, и тогда… — с отчаянием воскликнул Патюро.

— Берегись, Патюро! Нашего хозяина все равно выпустят из тюрьмы, а тогда тебе несдобровать.

— Да я не отказываюсь взять эти бумаги, а только представляю вам свои соображения! — испуганно спохватился приказчик. — Если же вы находите, что так будет лучше, то я готов взять их.

Гертруда передала ему бумаги, и они вышли из дома, причем старуха, заперши выходную дверь на ключ, спрятала последний в карман.

Патюро принес опасную связку бумаг к себе домой и здесь погрузился в глубокую задумчивость. У него не было ни малейшей привязанности к Лашенею, который обращался с ним очень грубо и безжалостно помыкал им. Чего же ради рисковать жизнью из-за такого хозяина? Между тем у Патюро уже давно горела в душе мечта прикопить денег и вернуться к себе на родину. Где там станет разыскивать его Лашеней или даже сами лотарингские принцы? Вот если бы обратить эти бумаги в деньги… Но чего же проще? Ведь ни для кого не тайна, что лотарингские принцы злоумышляют против короля; значит, королю будет очень важно проникнуть в подобные планы заговорщиков, а следовательно, он не откажет вознаградить того, кто выдаст их. Одна беда, как пробраться к королю?

Тогда Патюро пришло в голову действовать через посредство Пибрака, который, как он знал, был постоянно вхож к королю, и с этой целью он направился к Лувру. Ему посчастливилось, так как Пибрак попался ему на полпути. Но Патюро был робок, а Пибрак задумчив в этот момент и не расслышал негромкого оклика бедно одетого горожанина. Тогда Патюро решил пойти следом за Пибраком, и таким образом они дошли до дома Лашенея.

Было уже около девяти часов вечера, на улицах стояла темь, и Патюро удалось дойти до самого дома, не будучи замеченным Пибраком. Только тогда, когда капитан несколько раз безуспешно постучался в дверь, Патюро вынырнул из тени и подобострастно предложил Пибраку свои услуги. — Кто ты такой? — спросил его капитан. — Патюро, приказчик Лашенея! — ответил тот. — Почему дверь заперта?

— Потому что Гертруда опоила ваших солдат и сама скрылась, заперев дверь. — А ты можешь открыть запертую дверь? — Мы можем пройти через магазин, ключ от которого у меня. — Хорошо, веди меня!

Патюро провел Пибрака в дом, и тут капитан гвардии мог воочию убедиться в плачевном состоянии оставленной им стражи.

Тогда, отложив счеты с пьяницами-солдатами до их протрезвления, Пибрак обратился к Патюро: — Знаешь ли ты, где твой хозяин?

— Знаю, ваша честь. — А знаешь ли ты, что его ждет? Он будет повешен завтра на восходе. Между тем ему было легко сохранить свою жизнь: стоило только отдать мне важные бумаги, которые я у него требовал. Так вот не желаешь ли ты составить компанию своему хозяину? Если нет, тогда укажи мне, где то, чего я ищу. Патюро набрался храбрости и ответил:

— Если я не укажу этих бумаг, меня ждет виселица; но что ждет меня, если я укажу их? Ведь согласитесь, ваша честь, что в здешнем мире все оплачивается. — Значит, ты можешь дать полезные указания? — Могу, ваша честь, если… если это будет стоить того! — Ну, так вот тебе пистоль.

Патюро не взял монеты, протягиваемой ему Пибраком, и улыбаясь ответил:

— Ваша честь смеется надо мной! Разве бумаги, которые вы ищете, стоят всего только пистоль?

— Дурак! — спокойно сказал Пибрак. — Я могу попросту повесить тебя, а вместо этого предлагаю тебе целый пистоль, от которого ты отказываешься.

— Ваша честь, — возразил Патюро, — я предлагаю вам то, что вам очень нужно в данный момент, а вы отказываетесь. — То есть как это я отказываюсь? — Ну конечно! Раз вы повесите меня, то ничего не узнаете.

— Ладно, милый мой! Стоит тебе только увидать веревку и перекладину, как живо выболтаешь все, и притом совершенно даром.

— Не рассчитывайте на это, ваша честь! Ведь за выдачу важной тайны мне все равно будут мстить, и если я попаду в руки герцога Гиза, то он тоже рассчитается со мной веревкой. Значит, для меня только тогда есть смысл выдать вам бумаги, если сумма, которую я получу за это, даст мне возможность скрыться из Парижа. — Сколько же ты хочешь? — Сто пистолей, ваша честь.

— Да ты белены объелся, что ли? Нет, брат, видно, нечего с тобой говорить. Я просто разнесу весь дом в щепки, найду, что мне нужно, а тебя повешу. — Бумаг в этом доме нет, ваша честь. — Где же они?

— Это моя тайна, за открытие которой я хочу получить сейчас же на руки сто пистолей. — Да откуда взять такую большую сумму офицеру?

— От короля, который рад будет получить столь важную тайну за маленькую для него сумму.

Ну, так вот что. Ты знаешь меня? Да? Так, если я дам тебе честное слово, что завтра до полудня ты получишь свои сто пистолей, поверишь ты мне или нет? Помилуйте, ваша честь… — Но бумаги мне нужны теперь же! — Хорошо, ваша честь, пожалуйте за мною! — сказал Патюро.

Он немедленно провел Пибрака к себе в дом, вручил ему там связку бумаг Лашенея и рассказал Пибраку при этом, каким образом он сам овладел этими важными документами.

Пибрак провел часа два в бедной комнате Патюро, рассматривая полученные документы, а затем тщательно спрятал их под камзол и ушел, думая: «Этого совершенно достаточно, чтобы герцог Гиз с братцами — герцогом Майнцским и кардиналом Лотарингским — отправился на Гревскую площадь».

Раздумывая о свойстве полученных документов, Пибрак дошел до Луврских ворот. Здесь он застал какого-то монаха, который умолял часового пропустить его к королю.

— Я во что бы то ни стало должен видеть короля, чтобы рассказать ему об одном приключении, имеющем отношение к королеве-матери! — ответил монах.

Пибрак вздрогнул и поспешил отвести монаха на несколько шагов в сторону. Здесь он сказал:

— Простите, ваше преподобие, но теперь уже поздно, его величество спит, и будить его без важных оснований нельзя. Поэтому потрудитесь рассказать мне, в чем дело.

Монах — это был тот самый, у которого герцог Гиз отобрал письмо Екатерины Медичи, — сообщил Пибраку о странном приключении, случившемся с ним, и в заключение сказал:

— Когда я вернулся в монастырь, отец-настоятель остался очень недоволен происшедшим и приказал мне сейчас же отправиться в Лувр, чтобы лично доложить королю все, что случилось.

— В таком случае, — сказал Пибрак, — соблаговолите прийти сюда завтра утром, и я проведу вас к его величеству. Скажите только, каков был собою дворянин, предводительствовавший всадниками, отобравшими у вас письмо?

— Он молод, высок, крепок и очень красив; через все лицо у него идет глубокий шрам. В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.

— А, вот как! — сказал Пибрак. — У него шрам во все лицо? Так, так! Значит, до завтра, ваше преподобие! Монах ушел, а Пибрак подумал:

«Этот герцог Гиз, прозванный „Балафрэ“. Но чтобы меня черт побрал, если я тут что-нибудь понимаю. Пойду-ка я к Маликану… ведь уже пробило полночь, и он освободился от своей клятвы!»

VIII

Маликан уже поджидал Пибрака, хотя в кабачке и не было огня. Но, как выразился кабатчик, «у слов нет цвета», а потому они решили из осторожности говорить, не зажигая огня.

— Мне кажется, что я догадался сам, — начал Пибрак. — Наваррский король похитил королеву-мать. — Совершенно верно, — согласился Маликан. — Это отчаянный поступок, но… конец венчает дело!

— В этот момент всякая опасность уже миновала, — наваррского короля и его добычи не догнать никому. Да и некому догонять, потому что еще никто не знает и не подозревает истины.

— Ошибаетесь, герцог Гиз уже прозрел планы наваррского короля и преследует его по пятам! — и Пибрак рассказал Маликану все, что только что узнал от монаха.

— Это неприятно, но нашему королю не помешает, — возразил Маликан, отлично знавший план Генриха. — У него все рассчитано и принято во внимание. Однако что это такое?

Они оба насторожились и в ночной тишине ясно расслышали стук копыт лошади, мчавшейся бешеным галопом. Стук становился все яснее и, видимо, близился к кабачку. У Маликана и Пибрака сердце сжалось неясным, но жутким предчувствием. Но вот стук копыт замер у дверей кабачка, и знакомый голос крикнул по-беарнски: — Отворите!.. Скорее!..

— Господи Иисусе Христе! — простонал Маликан. — Это он! Что же случилось? — и встревоженный кабатчик поспешил отпереть дверь. — Боже мой, это вы, государь? — сказал он, увидав Генриха Наваррского.

— Да, это я. Спаси меня! Мы погибли! — крикнул Генрих и вбежал в зал кабачка. Несмотря на царившую там тьму, он различил какую-то человеческую фигуру, стоявшую посредине, и крикнул, хватаясь за шпагу: — Кто здесь? — Друг, — ответил голос. — Это Пибрак? Вы… все слышали?

— Я все знаю, но не я же предам своего государя! — сказал капитан королевской гвардии.

— Нет, вы не все знаете, Пибрак, потому что вы не знаете, что мы погибли! — ответил Генрих, в изнеможении бросаясь на скамью. — Не знаю, что сыграло с нами злую шутку — предательство или несчастная случайность, но, проехав Блуа, мы не нашли заказанных свежих лошадей. А в это время нас настиг отряд из пятнадцати человек, которым командовал… — Герцог Гиз. '

— Вы это тоже знаете? Каким образом? Пибрак рассказал Генриху о монахе. Выслушав его, наваррский король продолжал:

— Произошла жаркая схватка. Мои молодцы бились как львы, но враги задавили нас численностью. Лагир и Ноэ попались в руки герцога Гиза, а мне с Гектором удалось убежать. Около Парижа моя лошадь пала, и тогда Гектор отдал мне свою. Что у него за лошадь! И вот я примчался сюда. Маликан, зажги лампу и дай мне поесть, я умираю с голода.

— Но почему же вы не ехали к себе в Гасконь, государь? — спросил Пибрак.

— Как, вы хотели бы, чтобы я покинул своих друзей на произвол судьбы? Ведь их ждет эшафот, от которого я должен спасти их!

Маликан принес еду и питье, и Генрих с жадностью стал утолять голод и жажду. В это время Пибрак сосредоточенно думал о чем-то. Когда Генрих утолил первый голод, капитан спросил его:

— Я вижу, что вы были замаскированы, государь. Ваша маска не развязалась в сражении? — О, нет. — Значит, вашего лица никто не видел? — Никто, как никто не слыхал моего голоса.

— В таком случае никто не может доказать, что вы были в числе похитителей. Вам следует сейчас же вернуться в Лувр, государь, а завтра утром повидаться с королем. — Сначала надо посоветоваться с королевой Маргаритой. — Ее величества нет в Лувре. — Как? Пибрак достал письмо Маргариты и, подавая его, сказал: — Королева-мать исчезла, ваше величество — тоже, королева Маргарита — тоже. Я не знал, что случилось, и потому взял на себя смелость вскрыть адресованное вам письмо.

Генрих прочел поданное ему письмо и упавшим голосом сказал: — А ведь я так любил ее!

— Полно, ваше величество! — сказал Пибрак. — Теперь не время думать о любви. У меня в голове составился полный план спасения, и я расскажу вам его в Лувре. Идем!

Генрих, пошатываясь от усталости, встал и оперся на руку Пибрака, который сказал Маликану: — Побывай завтра у меня; ты, может быть, понадобишься мне.

Затем они направились к Лувру. Генрих так плотно закутался в плащ, что часовой не узнал его и лишь почтительно отдал честь капитану.

Последний, по прибытии в комнату наваррского короля, сказал: — Должно быть, вашему величеству очень хочется спать? — Я умираю от усталости!

— Тем не менее вам придется пересилить ее, государь, и просмотреть вместе со мной вот эти бумаги, — с этими словами Пибрак выложил перед Генрихом бумаги, взятые у Патюро, и прибавил: — На сто пистолей здесь достаточно, по крайней мере для того, чтобы снести голову герцогу Гизу.

IX

Просмотрев бумаги, Генрих Наваррский убедился, что некоторые из них были шифрованными — очевидно, самые важные; кроме того, судя по цвету чернил, они принадлежали к самому недавнему времени; следовательно, в них-то и крылась наиболее опасная для Гизов тайна. В нее необходимо было проникнуть… но как?

Хотя Генриху и очень хотелось спать, но он понимал, что время не ждет и надо до утра привести себя в такое состояние, чтобы быть во всеоружии. Единственно, кто мог открыть тайну шифра был Лашеней; поэтому, преодолевая страшную усталость, Генрих решил последовать предложению Пибрака и отправиться в камеру к Лашенею, чтобы постараться заставить агента герцога Гиза открыть всю истину.

Они застали Лашенея сидящим в углу своей камеры. При свете факелов узник вышел из охватившей его моральной оцепенелости и вскочил на ноги. Узнав в спутнике Пибрака наваррского короля, он удивленно и испуганно посмотрел на него, решив, что раз злейший враг герцога Гиза явился в тюрьму, где заключен вернейший слуга герцога, то нечего ждать пощады. Пибрак уловил этот испуганный взгляд и сказал:

— Не бойтесь ничего, милейший Лашеней! Стоит только вам быть благоразумным, и вам ничего не грозит. Мы пришли, чтобы покончить утренний разговор. — Но ведь я все сказал! — упрямо ответил Лашеней.

— О, нет, милый мой Лашеней, вы сказали далеко не все! — возразил Пибрак. — Вы не сказали, например, что у вас в доме имеется потайной ящик, в котором хранятся очень интересные документы.

— Вот этот, например! — прибавил Генрих Наваррский, расстегивая камзол и доставая шифрованную бумагу.

— Какие странные значки! — сказал Лашеней, выдерживая принятую на себя роль.

— Да, милый мой, они очень странны, и вы должны удовлетворить наше любопытство, объяснив, что здесь написано! — сказал Пибрак. — Но откуда же мне знать это? — Полно притворяться!

— Я не знаю, что здесь написано, и поэтому не могу ничего объяснить вам! — упрямо повторил верный клеврет лотарингских принцев.

— В таком случае придется пустить в ход решительные средства! — сказал Генрих Наваррский. — Ну-ка, милейший Пибрак, воткните свой факел в землю и помогите мне приподнять этого молодца.

— Что вы хотите сделать со мной? — тревожно спросил Лашеней.

— Мы хотим дать вам поближе полюбоваться той самой ублиеттой, о которой я говорил вам сегодня утром! — ответил Пибрак и, подхватив вместе с Генрихом под мышки старика, посадил его у самого края каменной дыры, в глубине которой слышался мрачный рокот Сены. — Ну-с, — сказал он затем, — у вас только пять минут срока, милый мой господин Лашеней. — На что? — На то, чтобы прочесть поскорее этот документ. — Я не знаю этого шифра. — Да полно вам! — Или — вернее — я не хочу открывать вам его тайну! — Ну, так вам придется расстаться с жизнью. — Значит, вы убийцы?

— Нет, мы просто очень любопытные люди! — насмешливо ответил Генрих Наваррский.

Глаза Лашенея налились кровью, на губах показалась пена. Кинув злобный взгляд на Генриха, он сказал: — Ну, так убейте меня, я же ничего не скажу вам!

— Это ваше последнее слово? — крикнул Пибрак, теряя терпение.

— Нет, мое последнее слово будет вот что:» Да здравствует герцог Гиз. Смерть наваррскому королю!« — и, выкрикнув с дикой энергией эти слова, Лашеней сам бросился в ублиетту. Генрих и Пибрак вскрикнули и с изумлением переглянулись. — Вот таковы-то они все, слуги герцога Гиза! — сказал Генрих, когда прошла минута первого изумленья. — Что же нам теперь делать и как объяснить королю исчезновение Лашенея?

— Ну, это-то совсем простое дело, — сказал Пибрак. — Мои швейцарцы преданы мне и скорее сложат головы на плахе, чем выдадут то, что я прикажу им скрыть в тайне. Часовые по моему приказанию промолчат о нашем посещении темницы Лашенея, и дело получит такой вид, что он с отчаяния сам бросился в ублиетту. Гораздо важнее решить сейчас же, что делать, если король потребует нас к себе завтра утром.

— Ну вот еще! Это меня тоже нисколько не затрудняет. Я скажу ему, что, увидав письмо королевы Маргариты, бросился в погоню за нею и вернулся в Лувр, ничего не достигнув, умирающим от усталости, голода и жажды. — Ну а бумаги?

— С ними надо подождать, Пибрак. В данный момент королевы-матери еще нет в Лувре, и гнев короля Карла направится в пустое пространство. Вы ведь знаете, что король легко вспыхивает и легко остывает. Мы должны приберечь эти бумаги до более благоприятного времени. Ну, а теперь до свидания, милейший Пибрак, я умираю от усталости.

Генрих ушел к себе, а Пибрак тщательно запер опустевшую камеру, отдал необходимые распоряжения часовому и тоже ушел в свои комнаты. Но, в то время как Генрих Наваррский спал крепчайшим сном, забыв о всех своих горестях, Пибрак нетерпеливо ворочался с боку на бок, одолеваемый тревожными мыслями. Он успокоился только под самое утро. Однако едва он стал засыпать, как в дверь постучались, и вошедший паж позвал его к королю.

— Здравствуйте, Пибрак, — сумрачно встретил его Карл, когда капитан гвардии вошел в королевскую спальню, — знаешь ли, ведь я глаз не сомкнул всю ночь! Я думал, что моя бедная мать, быть может, томится теперь узницей лотарингских принцев, а мы-то пользуемся здесь всеми удобствами. Поэтому я решил, что если королеву Екатерину похитил действительно герцог Гиз с целью получить крепость Дьелуар, то бог с нею, с этой крепостью!» О, изменчивый монарх!« — подумал Пибрак. Между тем король продолжал: