IX

Внезапное появление Дамы в черной перчатке произвело на капитана сильное впечатление. Откровенности Жермена и вызванная им ревность — все исчезло перед взглядом и улыбкой молодой женщины. Туман рассеялся с первым лучом солнца. Точно поняв, что его власть кончилась, Жермен незаметно ускользнул из комнаты.

Мнимая дочь генерала де Рювиньи легкими шагами вошла в комнату и села у камина, где камердинер во время своего объяснения с барином развел сильный огонь. В ту же минуту капитан, как было сказано выше, соскочил с постели, на которой лежал совершенно одетый, и почтительно поцеловал ей руку.

— Здравствуйте, друг мой, — приветствовала она его своим мелодичным голосом, — я пришла просить у вас прощения.

— Вы… вы… просите у меня прощения? — пробормотал Гектор Лемблен, крайне удивленный и испуганный. — Прощения в чем?

— За ту неприятность, которую я причинила вам.

— Когда? — произнес он тоном человека, тщетно стремящегося понять что-либо.

Любовь его была так сильна, что он смотрел на нее с восхищением и, по-видимому, забыл решительно весь мир. Она слегка пожала его руки.

— Выслушайте меня, мой друг, — продолжала она, — и сознайтесь, что я очень злая женщина и что мне приходят иногда в голову злые вещи.

Гектор молча смотрел на нее.

— Вчера я поступила жестоко и безрассудно…

— Вы?

— А сегодня утром я была глупа…

— Что же вы такое сделали? — спросил Гектор. — О чем вы говорите?

— Зато вы были великодушны и добры, — продолжала Дама в черной перчатке, — и, по-видимому, забыли все.

— Я ничего не помню, — сознался капитан.

— Зато я помню. О! Я помню все.

Гектор Лемблен вздрогнул. Он вспомнил все, что случилось, и слова Жермена. Он подумал было, что эта женщина признается ему в какой-нибудь низкой интриге и будет молить его о прощении. Но он ошибся; она продолжала:

— Вчера я захотела провести ночь в комнате покойной госпожи Лемблен.

Слова эти испугали капитана, и в ушах его, как похоронный звон, раздался вопрос, заданный ему молодой женщиной: «Скажите, не умерла ли ваша жена насильственной смертью?»

Он боялся, уж не открыла ли Дама в черной перчатке его ужасную тайну. Но она улыбалась и ласково смотрела на него. А разве так улыбаются убийце? Разве так смотрят на него?

Дама в черной перчатке продолжала:

— Уж это одно было жестоким капризом с моей стороны. Но я хотела испытать вас, я хотела узнать, любите ли вы вашу жену до сих пор.

— Сжальтесь… сжальтесь… — умолял капитан, и холодный пот выступил у него на лбу.

— Мало того, — продолжала молодая женщина, — мне показалось недостаточно этого испытания, и я поступила отвратительно.

Гектор Лемблен был бледен как смерть, и глаза его блуждали.

— И вот, сегодня утром, когда вы пришли ко мне в комнату, полную для вас ужасных и грустных воспоминаний, я начала рассказывать вам придуманную мной бессмысленную историю.

Она остановилась и посмотрела на капитана, продолжая улыбаться. Гектор, смертельно бледный, стоял, как приговоренный к смерти, и даже можно было расслышать учащенное биение его сердца.

— Историю о галлюцинации, о привидении, ужасную историю, сочиненную мною, которой я хотела испытать, насколько вы продолжаете любить ту… место которой я вскоре должна занять, — докончила она, скромно опустив глаза.

Слова эти были для капитана тем же, чем является для утопающего раздавшийся над ним голос его спасителя. Все пережитое было забыто, все выстраданное исчезло. Он радостно вскрикнул и, упав на колени, схватил руки молодой женщины и с лихорадочным восторгом поднес их к губам.

Она казалась тронутой, взволнованной, но потихоньку высвободила свои руки.

— Вы прощаете меня, не правда ли? — спросила она после минутного молчания.

— Прощаю ли я вас! — воскликнул Гектор.

— Но ведь это так извинительно, — прервала она, — я ревновала.

Она сказала это с кокетливостью, рассчитанною на то, чтобы уничтожить последнюю искру рассудка, которую сохранял еще увенчанный сединою человек, умиравший от неведомого страдания.

Но Дама в черной перчатке ошиблась в своих расчетах. Слова ее имели совершенно обратный результат. Напоминание Гектору о ревности можно было бы сравнить с тем отдаленным звуком военной трубы, которая пробуждает полковую лошадь, давным-давно работающую на пашне, и заставляет ее внезапно поднять голову и заржать от гнева и гордости. Ему показалось, что Жермен, неверный слуга Жермен, его соучастник, явился перед ним насмешливо и нахально улыбающийся и сказал:

«Ну, дорогой барин, и просты же вы, как посмотрю; неужели вы не видите, что эта женщина вас обманывает и что каждый вечер… в восемь часов… в замок пробирается человек, в то время, как вы гоняетесь по лесам».

И странная вещь! Десять минут назад, когда молодая женщина входила в комнату, капитан заряжал пистолеты, нимало не сомневаясь в истинности слов своего камердинера… Но достаточно ей было войти, а ему увидать ее улыбку, как подозрение его исчезло — и он бросил на Жермена исполненный презрения уничтожающий взгляд. Очутившись наедине со своей собеседницей, Гектор Лемблен, держа ее руки в своих, слушал ее с восторгом и упивался ее взглядом, видя, как она краснеет. Но достаточно было одного слова, напомнившего о ревности, чтобы он вспомнил слова Жермена. Бледный от ужаса, он вскочил, точно у ног его разразилась молния.

— Боже мой! — вскричала молодая женщина, от внимания которой не ускользнула быстрая перемена, происшедшая с капитаном в течение какой-нибудь секунды. — Что с вами?.. Вы бледны и дрожите…

— Я? Нисколько… Вы ошибаетесь… Со мной ровно ничего, — бормотал он.

— Ах! Вы обманываете меня!.. Вы страдаете…

— Нет! Нет!..

— Неужели все это наделало воспоминание? Боже мой, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы загладить… свою вину, заставить забыть…

Капитану показалось, что молодая женщина сильно взволнована. Человеческое сердце уж так создано, что черпает силу в слабости другого. Капитан, за минуту бывший пугливее ребенка, почувствовал прилив энергии, которую, по-видимому, утратила молодая женщина, и проницательно смотрел на нее. Казалось, он хотел проникнуть этим взглядом в самые сокровенные уголки сердца Дамы в черной перчатке. Но ее сердце оставалось непроницаемо, как тайна.

Он снова взял ее руку.

— Выслушайте меня, — сказал он, — и выслушайте внимательно.

— Боже мой! Что еще случилось? — с испугом спросила она.

— Выслушайте меня, какую бы глупость я ни сказал.

— Хорошо, говорите.

— Вы заставили меня принять к себе обратно Жермена — лакея, который только что вышел отсюда.

— Да, я просила вас об этом…

— Зачем?

Молодая женщина нахмурила брови, но через несколько минут на ее губах снова заиграла улыбка.

— Потому, что во время вашего пребывания в Париже, — ответила она, — этот человек бросился предо мною на колени и молил ходатайствовать за него, и мне показалось, что он очень предан вам.

Несмотря на чистосердечие, с которым Дама в черной перчатке давала это объяснение, капитан, по-видимому, им не удовлетворился. Он смотрел на нее с некоторым недоверием.

— Только поэтому? — спросил он.

— Да.

— Странно.

Гектор задумался, и злой огонек блеснул в его обыкновенно пасмурных глазах.

— Странно? — повторила она. — Что же в этом странного?

— Простите меня, — сказал он с порывом откровенности, — но я тоже…

Он запнулся.

— Да говорите же! — с нетерпением воскликнула молодая женщина.

— Я тоже ревную.

— Ревнуете! — воскликнула она, расхохотавшись.

— Да…

— К кому же это?

Гектор опустил голову и молчал.

— Ревнуете к кому? К лакею? Но знаете ли, — высокомерно произнесла она, — что это уже дерзость, милостивый государь.

— О, простите меня! — умолял он. — Вы не поняли меня.

— Наконец… объяснимся!

— Хорошо! Тот человек…

— Какой человек?

— Жермен… лакей… он только что сообщил мне странные и ужасные вещи…

— Что же он рассказал?

— Сударыня, сударыня, — молил капитан, снова почувствовав нерешимость и тревогу, — ради Бога, ответьте…

— Да говорите же… спрашивайте! Что вы хотите знать?

— Почему вы поставили мне условием каждый вечер отлучаться из замка… в восемь часов?

— Это моя тайна, — проговорила она со спокойствием, взбесившим капитана.

— А! — крикнул он. — Значит, Жермен не обманул меня! Теперь я знаю, почему…

Она остановила на капитане свой загадочный взгляд, взгляд змеи-обольстительницы, более ужасный, нежели взгляд, полный ненависти.

— Постойте! — остановила она его. — Что вам сказал Жермен?

— Что каждый вечер, как только я уезжаю, в замок является мужчина! — закричал капитан, забывший о необходимости сдерживаться в приличии.

Если бы Дама в черной перчатке возмутилась и начала отрицать этот факт, как все слабые натуры, в порыве гнева взвинчивающие себя до крайней степени бешенства, и Гектор Лемблен возвысил бы голос еще сильнее. Но Дама в черной перчатке остановила его порыв словами:

— Это правда!

Значит, она не удостаивала даже лгать: ее голова по-прежнему была гордо откинута назад, взгляд спокоен, голос уверен и ровен. Все это поразило капитана, как удар молнии, и он несколько минут сидел, уставившись глазами в одну точку.

— Жермен — верный слуга, — сказал она. — Ему дорога честь его господина, и вы хорошо сделали, приняв его обратно на службу.

— Значит, вы сознаетесь?.. — прошептал капитан.

— Сознаюсь.

— Что какой-то человек приходит в замок…

— Каждый вечер.

— И… этот человек?.. — снова впадая в раздраженный тон, спросил капитан. — Этот человек… кто он?

— Вы этого не узнаете. И Дама в черной перчатке улыбалась, смотря на него.

— Право, — продолжала она, — вы забываете наши условия, капитан. Разве я не говорила вам, когда вы на коленях просили моей руки, что моя жизнь полна тайн?

— Это правда, но…

— Но? — переспросила она, не переставая улыбаться.

— Вы не сказали мне, что… у вас есть… Капитан не кончил.

Дама в черной перчатке с негодованием поднялась с места, как разгневанная королева, и бросила на капитана взгляд, полный презрения.

— Довольно, милостивый государь! Вы забываетесь! Помните, что я еще не госпожа Лемблен и пока обязана отдавать отчет в моих поступках одному только Богу.

Она направилась к двери.

— Прощайте, — сказала она. — Я уезжаю через час… Прощайте…

Гектор Лемблен любил, и эта любовь доводила его до сумасшествия и трусости. Видя, что женщина, только что признавшаяся ему, что к ней каждый вечер является кто-то, готова уйти, навсегда покинуть Рювиньи, он потерял голову и, подбежав к ней, упал на колени, простирая руки и моля опрощении…

Постыдное и раздирающее душу зрелище представлял этот человек с седеющими уже волосами, с виду совершенно старик, распростертый, в слезах, у ног женщины, которая играла им, как тигрица своею добычей, прежде чем прикончить ее одним ударом своей могучей лапы.

Сжалилась ли она над ним или захотела продлить жестокую игру, уносившую понемногу частицы жизни этого и без того разбитого человека? — это покрыто мраком неизвестности. Но только она вернулась, приказала ему встать и, пристально посмотрев на него, сказала:

— Выслушайте теперь меня.

Он рыдал, с обожанием смотря на нее, как дикарь смотрит на своего идола.

— Выслушайте меня внимательно, — продолжала она. — Вы говорите, что любите меня, и, вероятно, этот так, если такой человек, как вы, забывает достоинство своего пола и валяется в ногах, рыдая, как ребенок.

— О, да! Я люблю вас, — подтвердил Гектор.

— Хотите вы жениться на мне?

— Да… отныне жизнь без вас для меня беспросветная мука.

— Но наш брак может состояться только при одном условии.

— Говорите… я покоряюсь.

— Тот человек, тот неизвестный, к которому вы ревнуете…

Капитан задрожал, но не сказал ни слова.

— … будет являться сюда каждый вечер.

Гектор опустил голову, как бы заранее обрекая себя на всевозможные унижения.

— И каждый вечер, в восемь часов, вы будете уезжать из замка.

Все происшедшее в замке Рювиньи в два последующих дня может быть передано в нескольких словах. Покоренный, обвороженный этой женщиной, капитан подчинился всем ее требованиям, исполнил все ее желания. Жермен куда-то исчез с раннего утра. Вечером, после обеда, граф Арлев снова сделал выразительный знак Гектору Лемблену, означавший: «Едемте! Нам уже пора выезжать».

Капитан, порабощенный загадочным взглядом молодой женщины, встал, последовал за майором, вскочил на лошадь и целых два часа носился по лесу, не удостоившись услышать ни полслова от своего спутника. В десять часов он вернулся в замок.

— Протрубите же в рог, — резко приказал ему майор. Капитан сыграл на трубе веселый мотив, в то время как в душе у него царила смерть, и подумал, что, быть может, в эту минуту его счастливый соперник, предупрежденный о его возвращении, удаляется из замка.

На следующий день он возобновил свою прогулку. Через день граф Арлев по окончании обеда обратился к нему:

— Капитан, поезжайте сегодня один, мне что-то нездоровится.

— Идите! — сказала ему Дама в черной перчатке. Гектор встал и, как и накануне, уехал из замка. Невозможно передать, какие муки ревности пережил

капитан в эти три дня. Он постарел на целый год. В его ушах постоянно звучали два голоса, поочередно одерживавшие верх друг над другом. Один говорил ему: «Эта женщина играет тобою, она обманывает тебя… Если ты женишься на ней, то доведешь себя до окончательного падения». Другой голос возражал: «Ты любишь ее… невинную или виновную, но ты любишь ее… В ней вся твоя жизнь… Склони покорно голову перед ней и повинуйся… »

В ту минуту, как они выезжали из замка, снова раздались голоса и не умолкали во все время, пока он не достиг леса, в котором был обречен странствовать в течение двух часов.

Но сегодня он заметил у дороги человека, который стоял, скрестив руки и, очевидно, кого-то поджидал. Этот человек подошел к Гектору и сказал с насмешкой:

— Эге, капитан, мой дорогой барин, значит, вас отпустили сегодня одного? Черт побери, кажется, они доверяют вам…

Капитан узнал голос Жермена.

X

Жермен без церемоний взял лошадь своего господина под уздцы.

— Вы на лошади, — сказал он, — а я пешком, это неудобно. Слезьте-ка и поболтаем-те немного, капитан!

В эту минуту на Гектора Лемблена напал припадок ревности, и встреча с Жерменом, несмотря на его нахальный тон, оказалась очень кстати. Притом слуга, в конце концов, приобрел над своим господином некоторую власть. Действительным слугой оказался уже не Жермен, а сам Гектор Лемблен.

Капитан соскочил с лошади.

— Откуда ты взялся? Зачем ты здесь? — спросил он. — Отчего тебя не было видно в замке?

— Ах, честное слово! — воскликнул Жермен: — Я не показывался потому, что мне опротивело видеть, как вас водят за нос.

— Жермен!..

— О, я знаю, что вы мне скажете! — издевался лакей. — Вы ее любите… и она вас любит… Ну, что еще?

Капитан сжал рукоятку хлыста.

— Человек, который любит, — продолжал Жермен, — так слаб!

— Молчи!

— Ну, нет, любезный барин, — продолжал лакей, ухмыляясь, — вот уже два дня я прихожу сюда в надежде, что майору наскучит ваше общество и я улучу случай поговорить с вами. Я встретил вас одного и воспользуюсь этим. Я должен высказать все, что накопилось у меня на душе…

Жермен привязал лошадь к дереву. Затем он отвел капитана к краю оврага.

— Сядем-те здесь, — сказал он. Капитан повиновался беспрекословно.

— Послушайте, — продолжал Жермен, — что она вам сказала?

— Она сказала, — ответил капитан, — что действительно принимает каждый вечер в замке одного человека.

— Ага! Она откровенна, по крайней мере.

— Что же! Ничто ведь не доказывает, что этот человек…

— Ладно! Понимаю… и отсюда вижу все, что там происходит. Вы хотели разыграть Отелло?

Капитан молчал.

— Потом она встала в негодовании и пригрозила вам, что уедет.

— И это правда.

— Вы бросились на колени, моля о прощении.

— Увы!

— Но так как женщины менее нас доверчивы и притом умеют пользоваться своей победой, то она поставила вам новые условия.

— Нет.

— О! Я хочу сказать, что она добилась, что вы по-прежнему будете уезжать из замка.

— Жермен, — сказал капитан, почувствовавший, как он сильно любит, — у этой женщины в жизни есть тайна.

— Да, я знаю ее, эту тайну, я, Жермен, тот самый, который говорит с вами.

— Ты ее знаешь?

— Еще бы!

— Ах, сегодня-то уже ты будешь откровеннее, скажешь мне, я полагаю…

Голос капитана звучал повелительно, как угроза.

— Ладно, скажу.

И Жермен прибавил с обычной наглой улыбкой.

— Эта тайна, дорогой капитан, не что иное, как красивый двадцатишестилетний юноша, с тонкими усиками, высокого роста, который нарочно приехал из Парижа, чтобы наслаждаться здесь любовью.

— Ты лжешь! Ты лжешь!

— Я докажу вам, что это правда.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Жермен, берегись! Лакей расхохотался.

— И просты же вы, как я посмотрю, — сказал он, — вы требуете доказательств, а когда вам их приводят, то вы пугаетесь и не можете решиться…

— О, я ничего не боюсь! — вне себя воскликнул Гектор Лемблен. — И если бы сегодня я увидел его у ее ног…

— Вы и увидите.

— Ты говоришь правду?

— Клянусь вам.

Жермен пристально посмотрел на капитана.

— Знаете ли, — сказал он, — что при такой жизни, какую вы ведете, вам остается прожить какой-нибудь месяц? Вы постарели на целых десять лет.

Так как капитан молчал и, казалось, был поражен словами Жермена, то последний принудил его встать.

— Идемте, — уговаривал он, — идемте со мною… вы увидите, лгу ли я…

— Идем! — пробормотал капитан голосом человека, идущего на смерть.

Жермен оставил лошадь привязанной к дереву у опушки леса. Затем, взяв своего господина за руку, он увлек его за собою.

Узкая тропинка вела к берегу моря, спускаясь по долине, пролегающей между утесами. По этой-то дорожке и направился камердинер.

— Если вы пройдете здесь, — заметил он, — то никто не увидит, что вы вернулись в замок.

Капитан шел неровными шагами, опустив голову на грудь. Теперь он почти раскаивался, что послушал Жермена. Поддавшись сначала желанию получить доказательство измены любимой женщины, этот человек, которому суждено было пережить весь стыд и позор бесчестия, хотел уже, чтобы Жермен умер по дороге, сраженный апоплексическим ударом. Капитану пришло было в голову убить его, но у него не было с собою оружия, а Жермен, человек молодой и сильный, мог опрокинуть его на землю одним ударом кулака, до такой степени Гектор Лемблен сделался слаб и немощен. К тому же железная рука камердинера, как клещами, впилась в него и увлекала его за собою.

— Идете ли вы? — спрашивал насмешливо и язвительно голос предателя.

Жермен продолжал быстро идти вперед, таща капитана за собой.

Они подошли таким образом к лестнице, выбитой в скале Таможенного, по которой блестящий молодой лейтенант Лемблен некогда взбирался ежедневно, идя на свидание с нежно любимой им Мартой де Шатенэ. Жермен продолжал тащить своего господина.

— Знаете, — сказал он немного погодя, — что «эта дама» завладела прелестным будуаром, который покойный генерал так роскошно отделал для госпожи…

— Да! Да! — пробормотал капитан, невольно вздрагивавший каждый раз, когда упоминали о его покойной жене.

— Этот будуар, как вам известно, — продолжал Жермен, — примыкает к большой зеленой гостиной.

— Знаю.

— В гостиной есть камин с зеркальным стеклом, через которое можно видеть, что делается в будуаре.

— Что же из этого следует? — воскликнул капитан с лихорадочным нетерпением.,

— Я приведу вас в зеленую гостиную.

— Значит, они сидят в будуаре?

Капитан задал этот вопрос, задыхаясь от бешенства.

— Да, идемте.

Они поднялись по лестнице, дошли до площадки, миновали ее и прошли через стеклянную дверь, которая выходила в коридор. Этот коридор вел в комнату, названную Жерменом зеленой гостиной. Дойдя до нее, Жермен остановился.

— Капитан, — сказал он, — у меня в кармане лежит ключ от зеленой гостиной, но вы войдете туда не иначе, как дав мне предварительное обещание.

— Говори! Ты хочешь опять денег?

— Нет.

— Так чего же?

— Вы дадите слово, что не устроите скандала.

— Я хочу убить этого человека.

— О, я не имею ничего против этого, — сказал Жермен, — но я не то хочу сказать.

— Так объясни.

— Когда вы войдете в гостиную и увидите…

— Так что же?

— Вы сейчас же уйдете…

— Но я хочу убить его!

— Вы подождете, пока он выйдет на площадку.

— Согласен!

— Поклянитесь.

— Клянусь!

— Превосходно.

Жермен вынул из кармана ключ и отпер дверь.

— Идите на цыпочках, — шепнул он. — И не шумите…

Жермен крепко сжал руку капитана и ввел его в комнату. Толстый ковер заглушал шум их шагов. Зеркальное стекло над камином давало возможность видеть весь будуар; со стороны гостиной оно было задернуто зеленой шелковой материей, отстававшей немного с одного края, так что капитан мог приложить глаз к узенькой щелке.

— Смотрите! — шепнул Жермен.

Капитан взглянул и тотчас же оперся на руку камердинера, боясь упасть. Его волнение было так сильно, что он не мог ни двинуться, ни крикнуть.

Вот что увидел капитан Гектор Лемблен. Воспитанница графа Арлева сидела в большом кресле, пододвинутом к огню. Перед нею на коленях стоял Арман, сын полковника, и, держа ее руку в своих, оживленно объяснял что-то. Что он говорил ей? Насколько сильна была его страсть? Капитан не мог этого определить, так как разговор велся почти шепотом, а зеркальное стекло не пропускало ни одного звука. Но она слушала его с улыбкой, а улыбка ее была так обворожительна, так обаятельна, так полна страстных обещаний, что сердце капитана охватил холод. Он не сомневался больше!

Но железная рука Жермена снова увлекла его.

— Идем, идем, — торопил его слуга.

Он заставил капитана выйти из гостиной и снова запер за собою дверь.

Когда он очутился в коридоре, Жермен взглянул на своего господина. Лицо капитана было бледно как смерть. Он дрожал, чуть держась на ногах.

— Однако, как вы ее любите, черт возьми! — прошептал камердинер.

И он прислонил капитана к стене.

— Право, — произнес он, — кажется, мне незачем идти за пистолетами, вы все равно не сможете удержать их.

Однако при этих словах капитан выпрямился, глаза его заблистали злым огоньком, а нервная дрожь исчезла; он снова превратился в прежнего энергичного солдата, некогда воевавшего в Африке.

— О, — проговорил он, — ты ошибаешься, Жермен, ты ошибаешься!

— Но вы дрожите, как женщина.

— У меня хватит силы убить их обоих.

— Нет, не обоих, — заметил на это Жермен.

— О, презренные!

— Его можете, если хотите… но не ее…

— Да ведь она мне изменяет!

— Как! — воскликнул Жермен с оттенком злобы. — Вы хотите всю вашу жизнь убивать женщин?

Эти слова окончательно уничтожили капитана.

— Марта! Марта! Вечно Марта, — чуть слышно прошептал он.

Жермен вывел капитана из коридора.

— Слушайте, — сказал он, — нужны вам или нет ваши пистолеты?

— Нужны ли мне они!

Капитан сразу преобразился в двадцатилетнего юношу и, побуждаемый ненавистью, бросился в свою спальню и захватил оттуда оружие. Жермен следовал за ним. Капитан взвел курки и осмотрел затворы.