XVII

Придворные, присутствовавшие на пытке, считали Рене окончательно погибшим, а потому держали себя довольно непринужденно и перекидывались улыбками и усмешками. Если бы они только могли предположить, что у Флорентийца имеется хоть какой-либо шанс на спасение, они были бы много осторожнее. Но гибель Рене казалось несомненной, особенно теперь, когда допрос Гаскариля должен был окончательно доказать вину Флорентийца.

Один только Крильон не разделял этой уверенности остальных непосвященных. Сидя около короля, он что-то бормотал сквозь зубы.

— Что вы бормочете, герцог? — спросил король.

— Я говорю, что хотел бы быть королем на часок! — ответил Крильон.

— А для чего, собственно?

— Для того, чтобы оставить Гаскариля самым спокойным образом в его темнице!

— А что же выйдет из того, что Гаскариль останется в своей камере?

— Тогда не обманутся ожидания всех парижан. Я рассуждаю так, ваше величество: если у меня к обеду имеется такое лакомое блюдо, как, например, филе из дичи, седло дикой козы, голова дикого вепря или что-нибудь другое еще в этом же роде, то я не подумаю о том, чтобы взяться за плошку чечевицы или бобов!

— Э, да вы гастроном, герцог! — сказал король.

— Для меня, как и для всех парижан, — продолжал герцог, — Рене представляет собою филе из дичи, а Гаскариль — вареную чечевицу.

Король громко расхохотался, а за ним расхохотались также все придворные.

— Однако, — шепнул Генрих на ухо Маргарите, — этот упрямец способен расстроить все хитрые комбинации королевы с Ренодэном!

Того же мнения держались, должно быть, и заинтересованные лица, потому что королева была бледнее смерти, волосы Рене встали дыбом, да и президент Ренодэн явно чувствовал себя не в своей тарелке. Если Гаскариля не допросят сейчас же — Рене погибнет.

— Ну-с, доканчивайте свою мысль, герцог, — сказал король.

— Так вот, ваше величество, если бы я был королем, я угостил бы парижан филе из дичи и не портил бы им аппетита вареной чечевицей. Иначе говоря, я сначала расправился бы с Рене, а потом уже стал бы думать, нужно ли или нет возиться с Гаскарилем.

— Одно другому не мешает, — ответил король. — Гаскариля мы все-таки допросим, а потом видно будет. Рене мы повесим в первую голову, и парижане получат свое филе из дичи, ну а через несколько дней они удовольствуются и чечевицей!

— Как угодно вашему величеству! — мрачно буркнул Крильон.

Дверь снова отворилась, и в камеру пыток ввели Гаскариля. Рене и королева перевели дух, президент Ренодэн почувствовал большое успокоение. Гаскариль был высоким парнем лет двадцати восьми, отлично сложенным, с умным лицом и смелым взглядом.

Королю он понравился.

— Черт возьми! Согласитесь, друг мой Крильон, что парижане получат очень добропорядочную чечевицу! — сказал он герцогу, затем, посмотрев снова на Гаскариля, произнес, обращаясь к нему:

— Ну-ка ты, чудак! Видишь эту лежанку, клинья, жаровню, испанский башмак? Что ты скажешь об этом?

— Все это я уже давно знаю, ваше величество, — ответил Гаскариль. — Я уже подвергался пытке в Орлеане года четыре тому назад.

— И надеюсь, признался во всем?

— То есть ни единого словечка не проронил, ваше величество! Если я нахожу это нужным, то даю признание по доброй воле. Но пусть господин Кабош, — он любезно поклонился палачу, — сожжет мне обе руки, перебьет кости, истерзает мне тело калеными щипцами, а я не скажу ни слова, если вобью себе в голову, что говорить не надо!

— Вот как? — сказал король.

— Гаскариль! — строго прикрикнул президент Ренодэн, — ты забываешь, что говоришь с самим королем!

— Боже сохрани забыть! — ответил Гаскариль. — Но только раз уж мне все равно умирать, так могу я хоть говорить что думаю?

— Пусть говорит! — сказал король. — Хладнокровие этого чудака нравится мне!

— Ваше величество, — сказал Гаскариль, бросая насмешливый взгляд на Рене, — я догадываюсь, чему обязан честью находиться в вашем присутствии!

— А, так ты догадываешься?

— Ко мне посадили «барана», и вы хотите узнать что-нибудь о деле на Медвежьей улице?

— Вот именно, паренек, и, чтобы заставить тебя рассказать нам всю правду, мы вольем тебе в горло несколько пинт воды.

— Это совершенно бесполезно, ваше величество! — ответил Гаскариль.

— Почему? Разве ты решил говорить по доброй воле?

— Гм… Это зависит…

— От чего?

— Я присужден к повешению и уже примирился с мыслью о смерти. Мне придется пережить один неприятный момент, но он короток. А вот если я признаюсь в убийстве на Медвежьей улице, меня будут колесовать.

— Значит, ты не хочешь сознаваться?

— Нет, я этого не сказал, но только, если ваше величество собирается подвергнуть меня пытке, я не вымолвлю ни слова, а вот если мне кое-что обещают…

— Ручаюсь, что этот чудак хочет испросить помилования! — смеясь, заметил король.

— Я вовсе не настолько честолюбив, — с улыбкой ответил Гаскариль, — да кроме того, уже примирился со своей судьбой. Так вот, если вы, ваше величество, обещаете мне, что в каком бы преступлении я ни сознался, меня все равно повесят, а не колесуют, то я расскажу все!

Король повернулся к Крильону и сказал ему:

— Видно, парижанам придется удовольствоваться чечевицей на прованском масле, а не на коровьем!

— Ваше величество, — ответил Крильон, — я из страны прованского масла и отношусь к коровьему с большим пренебрежением.

— Благодари герцога Крильона, — сказал король Гаскарилю, — он подал голос за тебя. Ты будешь повешен!

— Что бы ни случилось и в чем бы я ни признался?

— Да, — ответил король, — даю тебе в этом свое дворянское слово.

— В таком случае вашему высочеству остается лишь отпустить господина Кабоша: нам он не нужен!

— Говори!

Гаскариль уверенно оглянулся по сторонам и начал:

— Я расскажу вам, как случилось это дельце на Медвежьей улице. Мессир Рене был в любовной связи с госпожой Лорьо, женой убитого…

Рене едва удержался от жеста изумления, а Генрих подавил в себе крик ярости. Но президент Ренодэн строго посмотрел на Рене, и тот понял все.

Гаскариль продолжал:

— Рене был знаком с ландскнехтом Теобальдом, который был также и моим другом. Мы с Теобальдом устроили не одно изрядное дельце. Ну и Рене Флорентийцу Теобальд тоже услуживал, а когда Рене бывал у госпожи Лорьо, то он сторожил на улице. Однажды Теобальд сказал мне: «Лорьо богат, как король. Нельзя ли запустить руку в его сундук?» «Это трудновато», — ответил я. «Да ведь он выходит каждый вечер из дома, а в это время к нему забирается Рене». — «Так нам придется иметь дело с Рене?»— «Нет, потому что сегодня вечером Рене похищает ювелиршу». — «Так что же ты хочешь сделать?»— «По-моему, надо убить ювелира, когда он будет проходить по мосту Святого Михаила, и отобрать у него домовый ключ. Ну, а раз ювелирши и Рене не будет там…»— «Да уверен ли ты, что это так?»— «Мне сказал об этом Годольфин, приемный сын Рене…»

— Ну, дальше, дальше! — нетерпеливо сказал король.

— Годольфин около десяти часов вечера вышел из лавки, — продолжал Гаскариль. — Мы встретили его и прошли с ним небольшую часть пути. Годольфин рассказал нам, что он несет кинжал Рене в починку оружейнику, а от последнего должен пройти к ювелирше и предупредить ее, что сегодня вечером похищение не состоится, так как Рене должен работать у королевы, а будет ждать ее там-то и тогда-то. Для того чтобы Годольфин мог тайно попасть к ювелирше, Рене дал ему ключ, который сам получил от красавицы Сарры. Ну, мы с Теобальдом живо сообразили, что нам нужно делать, схватили Годольфина за горло, придушили и бросили его в воду, отобрав кинжал и ключ. Вскоре после этого мы встретили самого Лорьо и убили его…

— Постой! — перебил его король. — А Рене?

— О Рене дело еще впереди, ваше величество, — спокойно ответил Гаскариль и продолжал: — Мы с Теобальдом решили сказать госпоже Лорьо, что пришли от Рене; мы были готовы убить в случае чего и ее, но ее не оказалось дома: не зная, что Рене перенес день бегства на другое число, она ушла на условленное место. Так вот, с помощью ключа, который мы взяли у Годольфина, мы проникли в дом. Но старый жид не хотел добром пропустить нас, и мы прикончили его. Так же мы разделались и со служанкой. Но каково же было наше разочарование, когда мы добрались до сундука: он был совершенно пуст, и только в углу лежала кучка пистолей. Делиться такими пустяками не было смысла, и я убил Теобальда кинжалом Рене.

— Но что же делал сам Рене в это время? — крикнул король, бледнея от злости.

— Должно быть, работал в Лувре с королевой, как говорил Годольфин, — спокойно ответил Гаскариль.

— Это правда! — крикнула королева.

— Значит, Рене невиновен?

— В этом деле невиновен, — ответил Гаскариль. Все замерло в камере пыток, лица придворных побледнели. Сам король казался пораженным столбняком.

— Так… значит… он… невиновен? — заикаясь, повторил Карл IX.

— Невиновен, — словно эхо отозвался Гаскариль. Крильон, зеленый от бешенства, яростно кусал кончики усов.

Придворные были в полном отчаянии.

Король бросил недобрый взгляд на Екатерину и мрачно сказал:

— Ваше величество, если Рене невиновен, то это страшное несчастье, если же он все-таки виновен, то вы хорошо сыграли вашу партию. Но… я еще возьму реванш! — Король в бешенстве встал с кресла, крикнул придворным: «За мной, господа!»— и дошел уже до порога, но тут обернулся и сказал Ренодэну: — Раз этот господин невиновен, раскуйте его и отпустите, ну а того, другого, прикажите сейчас же повесить без всякого отлагательства.

Через час палач вел уже Гаскариля на Гревскую площадь.

Гаскариль, полагаясь на обещание президента и королевы, был уверен, что ему ничего не грозит, и шел за палачом с видом жениха, отправляющегося на свадьбу, или племянника, шествующего за гробом дяди, от которого ожидается крупное наследство.

В момент выхода из Шатле к нему подошел президент Ренодэн и сунул ему сверток золота в карман.

— Ты снесешь эти деньги сам своей Фаринетте, — сказал он при этом, — Кабош подкуплен мной, будь спокоен!

И Гаскариль с самым веселым видом шел к Гревской площади. Парижане не ждали казни, а потому Гревская площадь была почти совершенно пуста; собралось только несколько человек зевак.

— Эх, парень! — сказал палач. — Не везет тебе! Вся эта история разыграется почти лишь среди своих!

— Шутник! — ответил воришка. Кабош обвязал его тело веревкой.

— Прочна ли эта веревка? — поинтересовался Гаскариль.

— Очень прочна! — успокоил его палач. — Ну, поднимайся теперь на лестницу!

Гаскариль быстро поднялся на самый верх. Кабош взобрался следом за ним и стал завязывать петлю в тоненькой веревочке.

— Готово! — сказал он, надевая петлю на шею осужденного.

— Да что вы делаете? — крикнул Гаскариль. — Вы с ума сошли?

— Что ты поешь тут, паренек?

— Да ведь это мертвая петля! Узел не закреплен!

— Ну да! Но как же ты хочешь, чтобы я удавил тебя, если петля не будет мертвой?

— Да ведь вы же знаете…

— Ровно ничего не знаю!

— Но ведь вы должны были повесить меня лишь в шутку.

— Что такое? — насмешливо сказал палач. — Кто это тебе напел такую глупость?

Сказав это, он толкнул несчастного и схватился за его плечи. Гаскариль оказался повешенным самым заправским образом, и королева не сдержала своего слова…

XVIII

Целый день в Лувре все ходили как ошалелые. Необычайная развязка дела Рене погрузила всех придворных в состояние страшного трепета: ведь теперь Рене станет еще страшнее, еще опаснее, так как пылает жаждой мести; на короля плоха надежда: вся эта комедия с Гаскарилем достаточно ясно показала, насколько он бессилен!

Королева вернулась в Лувр с высоко поднятой головой, а Карл IX сейчас же заперся у себя в кабинете.

Через час после возвращения из Шатле Пибрак встретил на луврском дворе герцога Крильона. Крильон был страшно взбешен и говорил, что отщелкает Рене по щекам, чтобы заставить парфюмера драться с ним на дуэли.

— Герцог! — сказал капитан гвардии. — Я хочу дать вам хороший совет!

— Именно?

— У вас отличные земли в Провансе и дом в Авиньоне, о котором рассказывают чудеса!

— Ну-с?

— На вашем месте я сейчас же отправился бы посмотреть, хороши ли виды на урожай и не требует ли дом ремонта…

— Вы смеетесь надо мной?

— Дикий зверь спущен с цепи…

— Ну что же, — ответил герцог, — если этот зверь наскочит на меня, я сверну ему шею!

— Не забудьте, что сам король не мог ничего поделать!

— Ну а я…

— А вы? Вы, ручаюсь вам, менее чем через три дня проглотите что-нибудь такое, от чего умрете в страшных мучениях!

— В предупреждение этого я принесу в вашем присутствии обет: клянусь не пить в Париже ничего, кроме воды, и не есть ничего, кроме свежих яиц, до тех пор пока не сверну шею Рене!

Пибрак только покачал головой.

— Ну да ладно, черт возьми! — продолжал Крильон. — Я от правлюсь сейчас к королю и выскажу ему прямо в лицо, что думаю обо всем этом.

— Берегитесь!

— Чего именно?

— Королева-мать находится у его величества.

— Ну так что же? Мне-то что!

С этими словами бесстрашный Крильон направился к кабинету короля. В приемной сидел паж Рауль.

— Король никого не принимает! — заявил он.

— Ну меня-то он примет!

— Я пойду скажу его величеству, что вы желаете видеть его! Рауль ушел в кабинет, откуда сейчас же до Крильона донесся желчный голос Карла IX, крикнувшего:

— Скажи герцогу, что у меня болит голова и я не могу принять его!

— А, так королева действительно предупредила меня! — с бешенством буркнул герцог.

Он был вне себя и опять спустился во двор, чтобы привести в исполнение дикую идею, пришедшую ему в голову. Он хотел дождаться, когда Рене явится в Лувр, и, как говорил герцог, «свернуть шею парфюмеру сатаны».

Через некоторое время к нему опять подошел Пибрак.

— А, — сказал герцог, — вы пришли за мной от короля?

— Нет, герцог.

— В чем же дело?

— У меня к вам поручение.

— А именно?

— Король просит вас сесть на лошадь и отправиться в Авиньон, где вы подождете новых распоряжений.

— Но ведь это немилость! — крикнул Крильон.

— Нет, это уже ссылка, — печально ответил Пибрак. — Согласитесь, герцог, что я только что давал вам очень хороший совет!

— Черт возьми! — крикнул Крильон. — Раз король ссылает меня, я уеду, но ранее того я сверну Рене шею!

— Увы, вы лишены даже и этого удовольствия, герцог, так как король поручил мне взять с вас честное слово, что вы сейчас же уедете!

— А если я не дам честного слова?

— Тогда я должен буду попросить вас вручить мне шпагу! Бешенство Крильона сразу упало.

— Вы были правы, мой милый друг, — сказал он, — воздух Парижа действительно вреден мне теперь. Мне нечего делать при дворе такого слабого, неустойчивого короля, и возвращение к себе домой будет действительно лучше всего. Солнце Прованса греет больше, чем луврское… Бедный король! — И, не думая больше о Рене, Крильон ушел собираться в путь.

Пибрак задумчиво шел по двору.

— Эй, Пибрак! — крикнул в этот момент Генрих Наваррский, которого капитан гвардии не заметил.

Теперь он обернулся и, направившись к принцу, сказал ему:

— Ваше высочество, только что я давал Крильону хороший совет отправиться подышать чистым воздухом юга…

— А зачем?

— Да затем же, зачем и вам говорю: ваше высочество, сейчас отличное время для охоты; если бы вы отправились в наши родные горы…

— Милый Пибрак, — смеясь, ответил Генрих, — ведь только я и Крильон не боимся Рене, а все вы остальные…

— Вы делаете большую ошибку, ваше высочество.

— Но Рене нуждается во мне больше, чем в королеве, и вы увидите, кто из нас должен бояться!

— На поддержку короля больше нельзя рассчитывать!

— Ну вот еще!

— Королева Екатерина снова забрала его в свои руки, и вот уже и результат: Крильон сослан!

— Ну, это уж чересчур! — пробормотал Генрих.

— И я начинаю думать, что Рене и на самом деле колдун!

— Ну, вы увидите, что я больше колдун, чем Рене! — ответил принц. — До свидания, Пибрак! — Куда же вы идете?

— К королеве-матери.

— Она у короля.

— Ну так я подожду ее.

У Генриха была своя мысль. Он хотел предупредить Рене и не потерять своего реноме искусного колдуна. Он рассуждал так:

«Ее величество все поставила на карту, чтобы спасти Рене, но она должна быть очень раздражена против него за те волнения и беспокойства, которые ей пришлось испытать по его милости. Спасение Рене было равносильно для нее возврату власти и влияния над королем. Поэтому она будет жестоко преследовать всех, кто был на стороне короля против Рене. Но к самому Рене она будет, особенно на первых порах, относиться не очень-то милостиво, а так как все мои предсказания оправдались наилучшим способом, то положение Рене при королеве на первое время останется за мной!»

Думая все это, Генрих шел к королеве-матери. Как и сказал ему Пибрак, Екатерины не было, но в салоне принц застал Нанеся, сиявшего как человек, партия которого одержала верх.

Ввиду того, что королева всегда с готовностью принимала сира де Коарасса, Нанеси считал и его членом партии королевы. а потому принял его более чем любезно и выказал явную склонность поболтать с ним по душам.

«Гм! — подумал Генрих. — Самое лучшее средство узнать у болтуна всю подноготную — это молчать и ничего не спрашивать. Попытаемся применить тот же метод к господину Нансею!»

— Откуда вы сейчас, господин де Коарасс? — спросил Нансей.

— Из своей гостиницы.

— Значит, вы ничего не знаете?

— Что?

— Да что здесь произошло.

— Нет, не знаю.

— Король опять примирился с королевой Екатериной!

— Разве?

— И знаете, как это случилось?

— Нет.

— Из Анжера прибыл на рысях всадник с каким-то важным известием от герцога Франсуа, губернатора Анжера. Не зная ничего о здешних событиях, этот всадник — зовут его Дюра — направился прямо к королеве, думая, что она по-прежнему правит здесь всем. Насколько я понял, известие, привезенное господином Дюра, касалось открытия нового заговора среди гугенотов. Королеве пришлось чуть не силой вломиться к королю, так как сначала он не хотел впустить ее. Но… в самом непродолжительном времени Крильону было передано от имени короля, чтобы он отправлялся в свои поместья. Отсюда можно заключить, что королева вновь овладела волей короля. Да оно и понятно: разве король умеет править? И раз открылся заговор, он сам увидал, что без матери он не может ничего поделать. Таким образом, теперь мы сильнее, чем когда-либо прежде!

Не успел Нансей договорить последние слова, как в комнату вошла Екатерина. Она сияла гордостью и торжеством.

— Это очень хорошо, что вас надоумило прийти сюда как раз в этот момент, господин де Коарасс! — сказала она, протягивая Генриху руку для поцелуя. — Я только что хотела послать за вами, так как вы мне нужны!

«Черт возьми! — подумал принц, целуя руку королеве. — Как-то я теперь выпутаюсь?»

XIX

В то время когда в Лувре происходила эта перемена позиций, Рене выходил из Шатле. Президент Ренодэн и палач с помощниками были по-прежнему в камере пыток. В первый момент, когда король вышел, отдав приказание освободить парфюмера, эта неожиданная развязка так поразила всех, что некоторое время палачи стояли, разинув рты.

— Развяжите же господина Рене! — сказал им президент Ренодэн. — Да смотрите, обращайтесь с ним поосторожнее: он и без того пострадал достаточно!

Рене, в каком-то отупении стоявший у стены, встрепенулся при этих словах, поднял голову и странным взглядом посмотрел на президента. Затем он перевел взор на палачей, и этот взгляд был настолько красноречив, что палачи, развязывавшие его узы, невольно вздрогнули.

— О, мессир Рене! — испуганно пробормотал Кабош. — Вы, должно быть, очень сердиты на меня, а между тем я немало сделал для вас! Ведь я два раза заявлял королю, что вы не можете выносить долее пытку, без этого вы были бы мертвы!

— В свое время я все это припомню, бедный Кабош, — ответил Рене с такой жестокой иронией, что у палача на голове зашевелились волосы.

Чтобы отвлечь свои мысли от ожидаемых бед, Кабош отправился вздергивать на виселицу несчастного Гаскариля.

Тогда Рене, прихрамывая, подошел к столу Ренодэна и спросил:

— Вы заметили тех, которые смеялись? — Да.

— А! Ну так они попомнят это! А Крильон?..

— Берегитесь, господин Рене, Крильон такой человек, который способен свернуть вам шею!

Рене улыбнулся с видом голодной гиены.

— О, я нападу на него не с кинжалом в руках… Ну да это мой секрет! — И он пошел к выходу, отчаянно хромая и размахивая сожженной, покрытой перевязками левой рукой.

— Волк спущен с цепи! — со злым смехом сказал Ренодэн.

Из тюрьмы Рене отправился прямо к себе в магазин. Он понимал, что Екатерина должна сердиться на него, и потому решил прождать дома столько времени, пока она сама не позовет его.