Год тому назад я приехал в Лондон. Я подал в отставку и поехал во Францию, куда был вызван письмом моей матери. На море нас застигла буря, бриг «Чайка» разбился о скалы, и я спасся вплавь. Боровшись некоторое время со смертью вместе с одним молодым англичанином, я выбрался, наконец, на маленький безлюдный островок и вытащил товарища, который, лишившись чувств, начал уже тонуть. Ночь была темная. Мне страшно захотелось пить, и я пошел бродить по острову в поисках какого-нибудь источника. Вдруг я провалился в яму, откуда не мог никоим образом выбраться. Утром я начал окликать своего товарища. Придя в чувство, он действительно подошел к яме. Я рассказал ему о своей беде и описал то место, где оставил пистолеты, пояс и жестяную сумку, в которой хранились мои документы. Он пошел за поясом, с помощью которого должен был вытащить меня из этой ямы, но не возвратился. Настала ночь. Голод и жажда страшно меня мучили. Наконец, я лишился чувств. Я не знаю, что со мной произошло, но когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на койке в каюте и окружен незнакомыми людьми.
      Мне рассказали, что я был поднят матросами и что в продолжение нескольких дней у меня была страшная горячка и бред, что теперь я нахожусь на корабле и плыву в Сенегал и что меня зачислят в матросы, так как на корабле мало людей. Корабль этот вел торговлю невольниками. Под страхом смерти меня принудили остаться в его экипаже, а так как я хорошо знал службу, то капитан назначил меня своим помощником. Вот каким образом маркиз Альберт де Шамери сделался каторжником.
      — Рассказ этот, — продолжал капитан Педро, — так был похож на истину, что сначала я поверил «маркизу» и начал было хлопотать о его освобождении и написал в Париж. Но вскоре я убедился, что все это была чистейшая ложь, так как маркиз де Шамери существует, он живет и до настоящего времени в Париже. Этот молодец хотел, вероятно, прикрыть себя его именем.
      В то время как капитан говорил, Эрмина внимательно смотрела на молодого арестанта.
      — Фернан, — шепнула она на ухо своему мужу, — попроси у капитана позволения поговорить с этим человеком, когда мы высадимся на берег.
      — Ты с ума сходишь, моя милая.
      — Почем знать! Но мне кажется, что такая наружность не может скрывать в себе преступника.
      — Хорошо, — отвечал Фернан, пожав плечами, — я исполню твое желание.
      Однажды утром граф Арман де Кергац получил письмо от Фернана Роше следующего содержания:

      «Любезный граф!
      Я решаюсь сообщить вам нижеследующее, так как мы вместе с вами участвовали во многих драматических происшествиях.
      По всей вероятности, вы знаете в Париже молодого человека, известного под именем Альберта-Фридерика-Оноре де Шамери.
      Представьте же себе, любезный граф, что я нашел в Кадиксе человека, называющегося или воображающего, что он называется также маркизом Альбертом-Фридериком-Оноре де Шамери, к тому же уверяет, что он служил в Индийской компании и что он сын покойного полковника де Шамери и брат девицы Бланш.
      Известие это тем более вас поразит, если я скажу, что второго маркиза де Шамери я увидел в кандалах, в красной куртке и зеленой шапке, т. е. арестантом-каторжником!»

      Здесь Фернан Роше входил в мельчайшие подробности, описывал рассказанную уже нами сцену и оканчивал рассказом испанского капитана Педро С.

      «Сильно заинтересованный, я выпросил у капитана позволения расспросить арестанта, он удовлетворил мою просьбу, приказав привести его в залу.
      — Вы не хотели поверить мне, комендант, — проговорил арестант, печально улыбнувшись, — но эта дама и господин, как французы, поверят моим словам.
      Затем он рассказал нам то, что я описал вам, любезный граф.
      Но когда я сказал ему, что в Париже существует маркиз де Шамери и что весь город его видел и знает, он отвечал:
      — Если это так, то я догадываюсь, кто этот самозванец: это человек, которому я спас жизнь. О! — воскликнул арестант. — Он украл мои бумаги, он украл мое имя!..
      Когда я рассказал ему о смерти маркизы, он зашатался и, упав на колени, закрыл лицо руками и горько заплакал.
      Увидев его в это время, я и Эрмина перестали уже сомневаться. Кроме того, маркиз-арестант помнит, что в зале замка был портрет, снятый с него в детстве, когда ему было лет девять. На этом портрете он изображен в шотландском костюме — в маленькой конической шапке с соколиным пером, шлем с голубыми и белыми полосами, ноги обнажены до самых колен. Затем он обнажил свою правую ногу, на которой мы увидели большое родимое пятно. Он говорит, что это пятно изображено на его портрете.
      Я пишу вам, любезный граф, чтобы предоставить вам трудное дело — убедиться в существовании и верности этого портрета.
Фернан Роше».

      В ту самую минуту, когда граф де Кергац дочитывал письмо, лакей доложил о приходе графини Артовой.
      Граф бросился навстречу Баккара с письмом в руках.
      Она прочитала его с величайшим вниманием и, наконец, проговорила:
      — Девица де Салландрера находится уже в Испании, настоящий маркиз де Шамери также в Испании, следовательно, и я должна ехать в Испанию.
      — А портрет, о котором он пишет?
      — Я достану его.
      — С кем же вы поедете?
      — С доктором Самуилом Альбо. Я попрошу у вас только одно.
      — А именно?
      — Письмо к французскому консулу в Кадиксе.
      — Хорошо. Оно будет у вас сегодня вечером.
      — Итак, прощайте, граф. Я напишу вам из Кадикса. Графиня Артова, взяв с собою письмо де Кергаца, написала записку к Самуилу Альбо, прося его прийти к ней.
      Мы уже знаем начало их разговора.
      — Итак, доктор, мы завтра едем в Испанию. Уверены ли вы, что Цампа совершенно поправился и может ехать с нами?
      — Конечно.
      — Пришлите его ко мне сегодня вечером.
      — Но что же мы будем делать в Испании, графиня?
      — Мы едем разыскивать маркиза де Шамери.
      — Разве он там?
      — На каторге в Кадиксе. Доктор невольно вздрогнул.
      — Но как же мы оставим графа Артова?
      — Вы говорили мне о вашем товарище, докторе X., который лечит, следуя вашим советам и указаниям. Мы оставим графа на его попечении.
      Самуил Альбо ушел от графини, а спустя полчаса пришел Цампа, совершенно уже поправившийся.
      — Цампа, — проговорила Баккара, — вы были приговорены в Испании к смерти. Вы находитесь теперь под арестом, на поруках у доктора Альбо, если он объявит, что вы выздоровели, вас снова предадут в руки правосудия, которое, конечно, откроет, кто вы такой. Если вы этого не желаете, то должны во всем мне повиноваться.
      — Все, что прикажете, — отвечал Цампа.
      — Во-первых, вы должны сопровождать меня в Испанию.
      — В Испанию?! — воскликнул в ужасе Цампа.
      — Да. Но не беспокойтесь, вас там никто не узнает. Я беру вас с собой для того, чтобы вы рассказали девице де Салландрера, каким образом умер дон Хозе и как был отравлен герцог де Шато-Мальи.
      — И тогда меня простят?
      — Вас простят в тот день, когда человек, который хотел убить вас, будет сослан в каторжные работы или взойдет на эшафот.
      Спустя два дня по Турени через маленький городок Г. проезжала почтовая карета. В ней сидели Баккара, в мужском костюме, с коротко остриженными волосами, и доктор Самуил Альбо. На запятках сидел Цампа, одетый в ливрею.
      — Любезный доктор, — проговорила Баккара, — мы остановимся в двух милях отсюда, в замке Оранжери, куда завтра приедет мнимый маркиз де Шамери.
      — Разве мы будем ожидать его здесь?
      — Нет, но мы будем ночевать там сегодня.
      — Зачем?
      — Этого я теперь не скажу вам, — отвечала Баккара. — Помните только о том, что почтарь должен опрокинуть нас в ров близ замка Оранжери.
      Действительно, спустя час почтарь сильно хлопнул бичом. Графиня, поняв этот знак, сказала доктору:
      — Держитесь крепче за тесьму — тогда толчок будет не так силен.
      Через несколько секунд карета довольно тихо опрокинулась в ров, так что пассажиры не почувствовали никакого ушиба.
      Цампа и почтарь начали во все горло звать на помощь.
      Сбежались люди, которые поспешили высвободить доктора и юношу (Баккара) из кареты, между тем как Цампа вылезал из рва, весь испачканный в грязи.
      Сюда же явился и Антон, старый управитель замка Оранжери.
      — Не ушиблись ли вы, господа? — спросил заботливый старик.
      — Нет, благодаря Богу.
      — Но ваша карета поломалась.
      — Где же мы? — спросила графиня.
      — В замке Оранжери, принадлежащем маркизу де Шамери.
      — A! Это зять виконта д'Асмолля, не правда ли? Я хорошо его знаю.
      — В таком случае, — сказал Антон, кланяясь почти до земли, — не угодно ли вам будет отдохнуть в замке, пока починят вашу карету.
      — Хорошо, — сказала Баккара и, взяв за руку доктора, пошла за управителем.
      Спустя несколько минут графиня и Самуил Альбо вошли в большую залу.
      — Теперь восемь часов, — сказал Антон, — вашу карету не скоро исправят, так что я полагаю, что вам бы лучше переночевать здесь!
      — Ах, какая досада! — проговорил доктор. — Ну да делать нечего.
      Путешественникам подали ужин, и, пока они сидели за столом, Баккара заговорила с Антоном.
      — Я привез вам хорошую весть, — сказала графиня, улыбаясь.
      — Какую-с?
      — Ваш барин приедет сюда завтра.
      — Неужели? — воскликнул старик в сильном волнении. — О, слава Богу, наконец-то я увижу моего дорогого маленького Альберта!.. Извините, сударь… я хотел сказать господина маркиза. Но, видите ли, я знал его малюткой, еще вот каким.
      Старик указал на висевший на стене портрет.
      Графиня взяла свечку и со вниманием его рассмотрела.
      Этот портрет был тот самый, о котором писал Фернан, и Баккара тотчас же заметила родимое пятно, на которое ссылался кадикский каторжник.
      Она снова села за стол, а Антон вышел, мысленно радуясь, что вскоре увидит своего молодого господина.
      Вскоре вошел Цампа.
      — Послушайте, Цампа, — сказала Баккара, — вы были искусным вором.
      Португалец поклонился с самодовольною улыбкой.
      — И теперь вам предстоит случай поддержать свою репутацию. Вы видите этот портрет?
      — Вижу, сударыня.
      — Надеюсь, вы меня понимаете. К четырем часам утра карета будет готова, и мы уедем. Похлопочите, чтобы портрет к тому времени был в чемодане.
      — Это будет исполнено, — отвечал Цампа с уверенностью человека, полагающегося на свое искусство.
      Цампа удалился. Спустя несколько времени возвратился управитель.
      — Я полагаюсь на вас, господин управитель, — проговорила Баккара, — и рассчитываю на то, что моя карета будет готова к четырем часам утра.
      — Можете, сударь, вполне рассчитывать на это. Здесь Баккара рассказала управителю, что она — бразильский дворянин и путешествует по Европе вместе с этим господином, своим воспитателем. Затем подала ему визитную карточку с маркизской короной.
      — Однако, — заметила она, — нам пора отдохнуть. Управитель поспешил отдать приказание отвести господ в приготовленные для них комнаты,
      В четыре часа утра Цампа постучался к ним в дверь.
      — Карета запряжена, — сказал он.
      — А портрет?
      — Он уже в карете.
      Графиня и Самуил Альбо поспешили выйти на двор, где стоял уже старый управитель.
      — Поклонитесь от меня маркизу, — сказала ему Баккара, вскочив в карету.
      — Слушаю-с, господин маркиз, — отвечал управитель, кланяясь.
      Графиня сунула ему в руку десять луидоров.
      Цампа уселся на запятках и крикнул почтарю: «Пошел!»
      Карета быстро помчалась.
      Управитель тотчас же вошел в замок, чтобы велеть убрать комнаты, затворить двери и окна.
      Войдя в залу, он вдруг вскрикнул от испуга, увидя, что в рамке нет портрета.
      В это время вошел лакей.
      — Знаете ли что, господин Антон, — сказал он, улыбаясь, — мне кажется, что этот молодой господин — барышня.
      — Ах, отстань, пожалуйста, с своими пустяками. Я знаю только то, что у меня украли портрет.
      Старый управитель бросился из залы в погоню за почтовым экипажем.
      Но карета уже исчезла из виду.
      — Боже мой! — простонал старик. — Что я теперь, несчастный, буду делать?
      — Это, наверное, была женщина, — повторил лакей. — Она, должно быть, влюблена в маркиза я поэтому украла его портрет.
      Возвратимся теперь к ложному маркизу де Шамери, то есть к Рокамболю, которого мы оставили лишившимся чувств в почтовой карете, в то время как голова приговоренного к смертной казни свалилась с плеч. Д'Асмолль, как помнит читатель, не любивший кровавых зрелищ, отвернулся и закрыл глаза. Глухой звук секиры и говор народа возвестили ему, что все кончено. Он открыл глаза, посмотрел на Рокамболя и заметил, что тот лишился чувств.
      Маркиз был бледен как смерть, его зубы были сжаты, руки — неподвижны и безжизненны, так что заметны были все признаки летаргии.
      — В гостиницу, скорей в гостиницу, — закричал виконт своему лакею, — маркиз в обмороке…
      У д'Асмолля был с собой флакон со спиртом, он дал понюхать Рокамболю, но бесполезно, ложный маркиз не приходил в себя.
      Толпа начала редеть и молча расходиться во все стороны; это дало возможность почтарю продолжать свою дорогу, сперва медленно, а потом рысью, и наконец карета двух путешественников выехала на большую улицу и на площадь С, на которой стоит лучшая гостиница в городе, гостиница Людовика XI.
      Д'Асмолль выскочил из кареты, потребовал тотчас медика, и Рокамболя, все еще лежавшего без чувств, перенесли в комнату гостиницы и положили на кровать. Медик явился, осмотрел ложного маркиза, расспросил, что с ним случилось, и объявил, что его обморок не опасен.
      — Это случилось, — сказал он, — от сильного испуга, при сильной нервной раздражительности. Обморок пройдет сам собой, только, может быть, за ним последует непродолжительный бред.
      Медик прописал успокоительное лекарство и ушел, посоветовав оставить маркиза одного.
      Предсказания доктора вскоре исполнились. Через час Рокамболь открыл глаза и бросил вокруг себя блуждающий взгляд. Он находился в неизвестной комнате и не заметил Фабьена, поместившегося в темном углу, у кровати. Вскоре сбылось то, что предсказал доктор, у больного сделался припадок горячки.
      — Где я? — спросил он себя. — Где же я?
      Его взгляд был тускл, голос хрипл. Он попробовал встать, но не мог.
      Фабьен, сидя неподвижно близ кровати, не смел приблизиться.
      Вдруг Рокамболь хлопнул себя по лбу.
      — О, — сказал он, — я помню… я видел палача!.. Я видел его… у него были голые руки… он хохотал, глядя на меня, он показывал мне нож… ха-ха-ха!..
      Рокамболь принялся бессмысленно хохотать под влиянием сильного страха.
      Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.
      — Прочь! — закричал Рокамболь, отталкивая его. — Прочь… ты пришел взять меня, —меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…
      Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».
      Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:
      — Прочь, палач! Прочь!..
      Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.
      Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.
      Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.
      — Бедный Альберт, — сказал он, — как ты чувствуешь себя?
      — Ах, это ты, Фабьен! — сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.
      — Это я, мой друг.
      — Где же мы?
      — В Г., в трех милях от Оранжери.
      — Вот как! — сказал ложный маркиз. — Зачем мы остановились в Г.?
      — Потому что ты захворал.
      — Захворал?
      — Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.
      — Но почему?
      Фабьен не решался говорить. Но смутное воспоминание пробежало в голове Рокамболя.
      — Ах! — сказал он, — помню… гильотина… казнь…
      — Точно так.
      Рокамболь вздрогнул еще раз, но рассудок возвратился к нему, а вместе с ним и осторожность.
      — Итак, я был в обмороке? — спросил он.
      — Да, ты не мог перенести этого ужасного зрелища.
      — Какая же я баба!
      — Мы перенесли тебя сюда в бесчувствии.
      — И у меня была горячка?
      — Бред, мой друг.
      Рокамболь почувствовал, что холодный пот выступил на его лбу.
      — В таком случае, — продолжал он, стараясь улыбнуться, — я, верно, говорил странные вещи…
      — Странные вещи…
      — В самом деле, — проговорил он.
      — Вообрази, — продолжал д'Асмолль, — что история преступника, рассказанная толпою народа у дверей нашей кареты за несколько минут до казни, вероятно, произвела на тебя такое сильное впечатление, что ты воображал несколько минут, будто бы ты и есть сам осужденный.
      — Какое безумие!
      — Ты целый час воображал, что за тобой пришел палач, что ты задушил свою приемную мать.
      От этих последних слов у Рокамболя закружилось в голове, и он вообразил, что изменил себе в бреду. Он посмотрел на виконта д'Асмолля странным образом и, казалось, спросил сам у себя, не имеет ли виконт с этой минуты ключа к его страшным тайнам.
      Но д'Асмолль продолжал, улыбаясь:
      — Наконец, ты так вжился в образ осужденного, что говорил, как мог бы говорить несчастный за час перед казнью… ты — мой друг и мой брат… ты — Шамери.
      Эти последние слова совершенно успокоили Рокамболя. Он стал улыбаться и говорить легким тоном.
      — Вот, — сказал он, — странная галлюцинация.
      — О! — отвечал виконт. — Это не так странно, как ты думаешь, и мы видим частые примеры…
      — Но, — прибавил Рокамболь, сделав усилие и соскочив с постели, — это похоже на историю несчастного графа Артова, который, прибыв на место дуэли и приготовясь драться с Ролланом де Клэ, принял себя за противника.
      — К счастью, — сказал виконт, — развязка не та, и ты не помешан.
      Потом виконт прибавил:
      — Посмотрим теперь, как ты себя чувствуешь.
      — Не дурно…
      — В голове нет тяжести?
      — Нет.
      — Нервы не расстроены?
      — Нисколько.
      — Чувствуешь ли ты, что в состоянии будешь ехать сегодня ночевать в Оранжери?
      — Ну, конечно.
      — В таком случае поедем после обеда. Оденься, перемени белье, я пойду приказать, чтоб заложили лошадей ровно к семи часам.
      Сказав это, виконт вышел.
      Когда Рокамболь остался один, им овладел страх, который можно назвать «озирающимся страхом».
      — Какой я дурак! — шептал он, прохаживаясь крупными шагами по комнате. — Лишился чувств, потому что глупцу отрезали голову, у меня сделалась горячка, бред, и я говорил о матушке Фипар! Еще раз приключение в этом роде — и я буду потерянным человеком!
      Рокамболь бегал взад и вперед по своей комнате и дрожал, стараясь понять, что с ним случилось. Он шептал:
      — Ах, если бы Фабьен не был честным дворянином, а был бы любопытным,то есть судебным следователем, как славно маска, снятая с ложного маркиза де Шамери, обнаружила бы воспитанника сэра Вильямса.
      При имени, вырвавшемся из его уст — имени сэра Вильямса, бандит стал страшно дрожать.
      — Ах, — сказал он шепотом, — я напрасно убил сэра Вильямса… он был моим вдохновителем, моей звездой путеводной… а теперь, когда его нет в живых, я боюсь… мне кажется, что меня ждет эшафот… мне кажется, что я слышу молот работников, которые ставят его… О, эта молния, которая обожгла мне глаза сегодня утром… это было предзнаменование!
      Шаги Фабьена, раздавшиеся в прихожей, избавили Рокамболя от страха.
      — Я сошел с ума, — подумал он, — я помешан и трус-сэр Вильямс умер, это правда, но на что мне он… разве я не маркиз де Шамери? Не женюсь ли я на Концепчьоне?.. Ну, ну, запасись храбростью и смелостью, с этим, как говорил сэр Вильямс, дойдем до всего!..
      Рокамболь после этого выпрямил голову и придал своему лицу выражение ложного спокойствия. Фабьен вошел.
      — За стол, — сказал виконт, — теперь уже шесть часов, и ты, должно быть, голоден.
      — Действительно, — отвечал Рокамболь, — мне кажется, что я пообедаю с большим аппетитом.
      Он оделся наскоро и последовал за Фабьеном, который повел его в нижний этаж гостиницы.
      Виконт, хотевший непременно развлечь своего мнимого шурина, не потребовал, чтобы подали обед в особую комнату, а велел поставить два прибора за общим столом.
      Это развлечение было полезно для Рокамболя. Общий разговор позволил ему совершенно оправиться от волнения и помешал Фабьену заметить его бледность и замешательство. За столом собрались все обычные посетители гостиницы в праздничный день: богатые фермеры, несколько мелких дворян, получающих около тысячи экю доходу, заводчики и торговцы, путешествующий купеческий приказчик — остряк, который рассказывал, что обедал на прошедшей неделе у министра в обществе трех посланников. Все эти люди разговаривали о казни, совершенной поутру, и мучение Рокамболя возобновилось.
      Вдруг кто-то из посетителей — к счастью, в то время уже подали десерт — сказал:
      — Господа! Я видел, как арестовали знаменитого Коньяра.
      — Коньяра?.. Что это за человек? — спросили несколько голосов.
      — Это был убежавший арестант, выдававший себя в начале Реставрации за графа Сент-Элена, которого он убил.
      Рокамболь помертвел и, опасаясь выдать себя в случае вторичного обморока, поспешно встал.
      — Поедем! — сказал он Фабьену и прибавил тихим и дрожащим голосом: — Эти люди наводят скуку, как осенний дождь.
      Виконт д'Асмолль, который действительно не мог предположить, чтобы было что-нибудь общее между каторжником Коньяром и тем, кого считал своим зятем, не обратил никакого внимания на разговор, происходивший за столом, он не заметил равным образом и нового волнения мнимого маркиза де Шамери, он взял его за руку и повел во двор гостиницы.
      Карета была готова.
      — В дорогу! — сказал виконт д'Асмолль. Почтовая карета поехала быстро и очутилась вне города перед заходом солнца.
      Через два часа после этого путешественники приехали в Оранжери. Замок Оранжери, в котором настоящий маркиз де Шамери провел свое детство, не был знаком Рокамболю. За несколько дней до того, как маркиза де Шамери умерла, в ту минуту, как ее мнимый сын вошел к ней и прогнал Росиньоля, в окрестностях замка появился нищий. Он обошел парк и при приближении ночи стал просить позволения переночевать у работника фермы, который и разделил с ним постель. Этот нищий был Рокамболь.
      Луна освещала деревья, и когда карета поехала вдоль парка, ложный маркиз указал рукой на них.
      — А! — сказал он. — Теперь я узнаю места, и мои детские воспоминания приходят ко мне толпой. Вот Оранжери!.. Только бы не было срублено мое старое каштановое дерево, под которое я ходил читать Беркена и Флориана.
      Рокамболь был великолепен, говоря о Беркене и Флориане.
      В ту минуту, как карета въезжала в аллею, ложный маркиз прибавил:
      — А мой старый Антон?.. Ох, с каким удовольствием я обниму его!
      — Дорогой Альберт! — проговорил Фабьен.
      При появлении фонарей почтовой кареты весь замок пришел в движение.
      — Это барин, — говорили слуги, спеша навстречу. Когда карета подъехала к крыльцу, ее окружили старые слуги замка Оранжери, которым казалось, что им мало двух глаз для того, чтобы увидать, как будет выходить из кареты тот, кого они принимали за своего молодого барина.
      — Здравствуй, Марион!.. Здравствуй, Жозеф. Ах, вот и ты моя бедняжка Катерина, — говорил Рокамболь, позволяя целовать свои руки.
      — Царь небесный!.. Он узнал нас… как он высок ростом, наш барин! — воскликнула простодушно Катерина, восьмидесятилетняя кухарка.
      — Конечно, я узнал вас, мои друзья. Но где же Антон, мой старый Антон?
      — Антон в городе.
      — В городе Г.? Но мы сами приехали из Г. и не встретили его.
      — Он отправился сегодня утром.
      — Зачем он отправился в Г.? — спросил виконт д'Асмолль.
      — С жалобой к полицейскому комиссару.
      — С жалобой?
      — У нас случилась кража сегодня ночью.
      — Кража?.. А кто украл?
      Слуга, называвшийся Жозефом, тот самый, который поутру думал, что молодой человек, ночевавший в замке, — женщина, взялся отвечать.
      — Это довольно забавная история, — сказал он. — Вчера вечером опрокинулась в ров, у парка, почтовая карета и в ней переломилась ось. В карете были три путешественника: молодой человек да еще один очень смуглый господин, походивший на негра, и слуга. Молодой человек сказал, что коротко знаком с вами.
      — Как его зовут?
      — Гм, про это знает Антон.
      — И этот молодой человек украл?
      — Да, сударь.
      — А что он украл?
      — Ваш портрет, маркиз, — тот портрет, который висел в зале и который изображал вас в детстве.
      Фабьен и Рокамболь не могли удержаться от крика удивления.
      Жозеф продолжал:
      — Доказательством того, что этот господин знал вас, маркиз, служит то, что он возвестил нам ваш приезд…
      — Мой приезд?
      — Да, маркиз. Он сказал Антону, что вы приедете через сутки.
      — Ну так не можешь ли ты, мой милый, — сказал Фабьен, — припомнить, кому ты говорил о твоем отъезде?
      — Не знаю… не помню.
      — Этот господин, продолжал Жозеф— говорил, что видел вас, маркиз, накануне в обществе.
      Фабьен засмеялся.
      — У тебя славное знакомство, — сказал он Рокамболю. — Друзья, которые приезжают воровать у тебя, и как еще воровать!..
      — Конечно, эта кража очень странна, — прошептал Рокамболь, задумавшись.
      Они вошли в залу, и Жозеф показал им пустую рамку. Рокамболь подошел к ней, внимательно осмотрел ее и почувствовал нервную дрожь.
      — Холст не вынули, — сказал он сам себе, — а вырезали, да притом… и инструмент, которым резали, был, надо полагать, дивно остр. Тот, кто сделал кражу, искусен.
      Он быстро повернулся к слуге.
      — Но, — наконец сказал он, — каков собой этот молодой человек?
      — Среднего роста, белокурый, тоненький.
      — Антон знает его имя?
      — Да, сударь, молодой человек дал ему карточку. Виконт д'Асмолль и ложный маркиз смотрели друг на друга с возрастающим недоумением. Жозеф продолжал:
      — Отец Антон очень хороший человек, но он делает все так, как ему на ум попадет.
      — Что же такое?
      — Он пошел жаловаться, вместо того, чтоб ждать приезда господина маркиза… Воры, приехавшие в почтовой карете для похищения портрета, — не простые воры.
      — Неоспоримо, — сказал Фабьен, — что хороший человек Антон — дуралей.
      Жозеф принял таинственный вид и сказал шепотом Рокамболю:
      — Если бы господин маркиз позволил мне сказать ему по секрету…
      — Говори, — сказал Рокамболь, все более и более приходя в удивление.
      — Я думаю, что вор очень дорожил портретом.
      — А! Ты думаешь?
      — И что он был способен на все, чтобы только похитить его.
      — Черт возьми!
      — Господин маркиз, — продолжал Жозеф, отойдя немного от Фабьена и говоря так тихо, что последний не мог его услышать, — господин маркиз возбудил в ком-нибудь несчастную страсть.
      Рокамболь вздрогнул. С минуту он думал о Концепчьоне и вообразил, что она участвовала в похищении портрета.
      — Этот белокурый тоненький молодой человек, — продолжал Жозеф, — это, может быть, была женщина.
      Фабьен, подошедший к нему и расслышавший эти слова, захохотал.
      — Ого, прошу покорно! — сказал он. — Я не ждал такого заключения.
      Но при слове «женщина», при описании Жозефом наружности белокурого, тоненького, безбородого молодого человека Рокамболь, вместо того чтоб смеяться, почувствовал смертельный страх.
      — Баккара! — подумал он.
      — Как? — сказал Фабьен, взяв его руку. — Ты любим до такой степени!.. — И, наклонясь к его уху, он прибавил: — Но, несчастный, ведь ты женишься на Концепчьоне… и…
      Фабьен не докончил. По аллее, идущей к замку, послышался конский топот, и Жозеф тотчас сказал: «Вот и господин Антон возвратился».
      Действительно, старый управитель возвращался из ближнего города верхом на толстой кобыле.
      — Загадка сейчас объяснится, — сказал Фабьен, потом он прибавил: — Добряк-старичок способен с ума сойти, увидев тебя. Жозеф, отведите маркиза в его комнату. Я пойду навстречу к Антону и вскоре все узнаю.
      Рокамболь, мучимый мрачными предчувствиями, пошел за Жозефом, который отвел его в большую комнату, обитую голубыми обоями, в ту самую, о которой настоящий маркиз де Шамери так много говорил в своих записках, Рокамболь, знавший их наизусть, не забыл сказать, входя:
      — Да, это та комната, в которой спала моя матушка.
      — Да, сударь, — сказал Жозеф, — а вы — вы спали в этом кабинете.
      — Помню.
      Рокамболь подошел к окну и посмотрел при лунном свете на управителя, который слезал с лошади и, кланяясь Фабьену, спрашивал:
      — Он здесь, не правда ли? Он здесь, мой молодой барин? О! Я знаю это, господин Фабьен, знаю. Вот посмотрите: в городе мне отдали письмо к нему, письмо, посланное из Парижа после вашего отъезда и адресованное в Оранжери.
      — А откуда это письмо? — спросил Фабьен.
      — Из Испании.
      Рокамболь услышал это; он вскрикнул от радости и сказал Жозефу: «Беги, принеси мне скорей это письмо».
      Письмо из Испании от Концепчьоны…
      Концепчьона не перестала любить его…
      Рокамболь забыл на минуту свой страх, свои угрызения, похищение портрета и Баккара, он все забыл, срывая печать с конверта письма, принесенного ему Жозефом, в то время как виконт д'Асмолль расспрашивал управителя замка Оранжери о похищении портрета.
      Вот письмо Концепчьоны:

      «Мой друг!
      Уже прошла целая неделя с тех пор, как я писала вам.