- Не забыл еще?
      Степан Степанович не понял вопроса.
      - Танцевать-то не разучился?
      Степан Степанович проворно вскочил, поклонился и по-военному прищелкнул каблуками.
      - Полундра!-крикнул Сеня, не прерывая игры.
      Молодежь со смехом расступилась, уступая дорогу дородной Полине Матвеевне.
      Ганне снова было весело. Ей хотелось танцевать без конца.
      - Буде! - взмолился Сеня и, пискнув на высокой ноте, перестал играть.
      Всем сделалось душно, захотелось подышать свежим.
      воздухом.
      - Идемте к Неве, - предложили в один голос Нелька и Нюся.
      - Идея!-поддержала их вся компания. Стали собираться.
      - Надень пиджак, - сказала Ганна Леше.
      - Ну-у, теплота.
      Он был розовый, раскрасневшийся, белая рубашка очень шла ему, делала молоденьким и свежим.
      "Ах, какой он у меня красивый",-подумала Ганна и засмеялась от счастья.
      Компания с шумом вышла из квартиры, Леша. чуть приотстал: закрыть двери.
      Шум разбудил Кирилку. Вскинув тяжелую хмельную голову, он увидел перед собой белое пятно. Приглядевшись, различил Лешу.
      - Лешка, а меня? - прохрипел он.
      Леша остановился, хотел что-то ответить, но не ответил, повернулся, чтобы идти.
      Кирилка вдруг вспомнил обиду, что его выгнали со свадьбы, увидел нож и, не соображая, что делает, крикнул:
      - Ну, так и ты не пойдешь!
      Он выдернул нож из косяка и кинулся на белое пятно - на Лешу.
      Послышался необычный звук: не то крик, не то стон.
      Все обернулись. Леша, держась за перила, начал както странно оседать. На белой рубашке под левой лопаткой появилось красное пятно. Рядом с Лешей стоял Кирилка и дикими глазами, далеко отставив руки, смотрел на нож, весь в крови.
      - Леша?-прошептала Ганна.-Леша!-крикнула она и подбежала, подставляя руки под его спину.
      - Держите убийцу!-закричала Полина Матвеевна.
      - Не надо. Не убегу.
      Кирилка выпустил нож и обмяк, опустился на ступени. Нож долго звенел, подпрыгивая внизу, на каменной площадке.
      Лешу обступили.
      -"Скорую". Быстро,-приказал Степан Степанович.
      Сергей бросился к телефону.
      Когда приехала "скорая", Леша, не приходя в сознание, умер.
      * * *
      В окно был виден кусочек неба, крыша соседнего дома, оцинкованный карниз. Все было покрыто тусклым ночным светом. Все было хорошо различимо, но казалось необычным, неживым. По небу клубились тусклые облака, похожие на дым, точно там, высоко, бушевал пожар без огня, без искорки, с одним бесконечным дымом. К карнизу прильнул тускло-серый голубь и сидел не шевелясь, не дрогнув, будто мертвый.
      Ганна переводила взгляд на небо, но неподвижный голубь снова и снова притягивал ее внимание, и она опять смотрела на него, и опять он представлялся ей мертвой птицей. И тусклость за окном мертвая. И тишина вокруг могильная. И комната как склеп, хотя и стоят четыре кровати, хотя и спят в них Галка, Нелли я Нюся.
      - Ты все не спишь? - раздался знакомый шепот Галки. После паузы послышалось шлепанье босых ног. - Уснула бы. Ведь третьи сутки...
      "Зачем она? И для чего спать, когда все мертво? И он мертв".
      - Выпей снотворного.
      Ганна с неприязнью глянула на подружку, перевела взгляд и опять увидела мертвую птицу.
      "Для чего они мешают? Он оживет, и я должна поддержать его. Только бы на этот раз не упустить мгновение, только бы не помешали..."
      Это случилось на кладбище. Ганна замолчала, ушла в себя, как бы выбыла из жизни.
      До того времени она все ждала, что это кончится и он встанет, и жизнь будет продолжаться. Даже когда он лежал в гробу и играла печальная музыка, она не верила в смерть. Он лежал в белой рубашке, красивый, почти не изменившийся, только бледный и строгий. Он просто очень устал и очень измучился от боли, и ему надо было отдохнуть. И она не мешала, не будила его. И не плакала.
      Даже когда гроб поставили перед могилой и она опустилась перед ним на колени, поцеловала любимого в губы, она все еще надеялась, что он встанет.
      Но он не встал. Его закрыли и засыпали землей.
      И кто-то сказал: "Вот и все".
      "Как же так?"-хотела спросить Ганна и оцепенела в недоумении.
      - Поплачь - полегчает, - посоветовала Полина Матвеевна.
      Но Ганна не плакала, смотрела недоуменно, широко открытыми глазами.
      "Как же так?-мысленно повторяла она.-А свадьба? А жизнь?"
      Никто не отвечал на ее вопросы, все только утешали, сочувствовали, плакали, то есть соглашались с тем, что его нет. Она смотрела на всех с неприязнью и хотела лишь одного - чтобы они оставили ее в покое, не мешали думать о нем, ждать, надеяться.
      "Да не может этого быть! Не может он не вернуться, зная, что я жду его",-
      Ей врезался в память момент, когда он опускался на ступени, стараясь удержать голову.
      "Ах, если бы я успела поддержать его... Но сейчас важно не упустить мгновения..."
      "Клянусь, что буду свято хранить этот свет",-услышала она его голос.
      "А я клянусь, клянусь, прекрасный мой... - и она стала произносить те слова, что не сказала тогда:-Ты вечно будешь со мной. Всегда-всегда. Ты даже не знаешь, как ты мне дорог и как нужен..."
      Кто-то пришел, послышались голоса.
      "Ах, зачем они? Как они не понимают?"
      - Тебе жить надо... ~ сказала Полина Матвеевна, подсаживаясь к ней на кровать.-Тебе жить надо.
      Ганна вся сжалась, наморщилась и отвернулась от Полины Матвеевны.
      - Слеза не идет,-сказала Полина Матвеевна" вставая с кровати.-Прорвало бы-полегчало бы. Водки не давали?
      - Не пьет, не ест.
      - Давай-ка я покормлю.
      Ганна взяла чашку, чтобы только они отвязались, выпила сладкий чай с вареньем, от бутербродов отказалась.
      - Ну, доченька, ну еще,-упрашивала Полина Матвеевна.
      Ганна ничего не брала, на все уговоры не отвечала.
      - Кто-нибудь оставайтесь с ней,-наказала Полина Матвеевна.-Я договорюсь. А после работы сама приду.
      Когда все ушли и осталась только Галка, Ганна снова легла на спину и уставилась в окно.
      Небо просветлело. А голубя уже не было.
      "Ну вот. Упустила. Помешали".
      В дверь постучали. Галка долго переговаривалась с кем-то, потом подошла и сказала:
      - Нужно одеваться. Давай я помогу.
      Появился Степан Степанович, поздоровался.
      - Пойдем, подышим.
      У Ганны не было сил сопротивляться, и она пошла.
      Степан Степанович шел молча, придерживая ее под руку, словно боясь, что она упадет. И то, что Степан Степанович не утешал ее, не сочувствовал, как все, зна* чит, не соглашался, что его нет,-успокоило Ганну.
      Она покорно дошла до скамейки в тенистом углу сада, покорно села и замерла в ожидании.
      - Тебе еще раз спасибо,-тихо сказал Степан Степанович. - Теперь дело пошло.
      "О чем это он? И что может быть хорошего, когда его нет?"
      - Через неделю, думаю, вполне освоюсь.
      "Ах, да. Он о работе. Еще привыкнуть не может".
      Впервые за трое суток Ганна подумала о другом, и удивилась, что существует это другое.
      - Ты мне большую помощь оказала, - продолжал Степан Степанович.-Важное это дело-вовремя поддержать человека. У тебя способность на это. Ты прямотаки... Ты сама не знаешь, какое добро несешь. Для этого стоит жить...
      По аллейке, переваливаясь с лапки на лапку, шагал серый голубь. Он покачивал точеной головкой, на шее переливались перья - фиолетовые, зеленые, серые. Крылья вздрагивали, бусинки глаз блестели.
      "Голубь ожил, - подумала Ганна. -А он не оживет". -
      И тут она вполне ясно поняла, что ждать его больше нечего, о н не встанет, не придет, не вернется.
      - Нет... Нет, нет, - проговорила она и впервые заплакала.
      * * *
      С этой минуты Ганне сделалось легче. Она стала разговаривать с подругами, слушать их и спрашивать:
      - Почему так случилось? Скажите?
      Все отвечали по-разному. Полина Матвеевна сказала:
      "Судьба". Девочки - "Случай". А Сергей Дегтярев, пришедший ее навестить, - "Недоглядели. Наша вина".
      Сознанием Ганна понимала, что ничего теперь не изменишь. Его не вернешь, но сердце не могло примириться с этой мыслью. Сердце все еще ожидало чуда. Ганна часто настораживалась, замолкала среди разговора, прислушивалась, все ей казалось, что вот-вот раздастся его голос.
      Она попробовала пойти на завод, в цех, не потому, что ей так хотелось, - ей больше всего хотелось быть одной со своими мыслями и воспоминаниями. Она пошла в цех. из жалости к Галке, которая измучилась, ухаживая за нею.
      В цехе ее встретили хорошо. Все были приветливы и внимательны, старались не говорить о случившемся. Но как только она подошла к своему станку, ей невольно захотелось посмотреть налево, на его станок. Она не могла удержаться,и повернула голову. Но его там не было. Станок не работал. Он стоял сиротливо и неподвижно среди шума, движения и грохота.
      И Ганна заплакала.
      Товарищи подхватили ее под руки и повели к начальнику цеха.
      - Она не может работать,-сказала Полина Матвеевна, сдерживая одышку.
      - Отведите ее домой. - Кузьма Ильич повернулся к Ганне и, стараясь придать своему сегодня особенно почерневшему лицу д,оброе выражение, сказал:-Ты отдыхай. Мы отпуск дадим.
      - Ей бы уехать, - вмешался Степан Степанович. - Путевку бы.
      - Ходил в завком... И комсомол этим делом занимается.
      - Очень долго раскачиваются...
      Начальник цеха перебил Степана Степановича:
      - Вот вы и пособите. А мне сейчас... - Кузьма Ильич только махнул рукой.
      - Иди, полковник. Ты вес имеешь,-сказала Полина Матвеевна.
      И Степан Степанович пошел прямо к Песляку.
      Песляк сидел весь багровый, держа телефонную трубку в руке. Видно, только что происходил неприятный разговор с начальством. Увидев Степана Степановича, он заговорил первым:
      - Вот расхлебывай теперь. У вас там воспитательная работа на обе ноги хромает, а мне... - он хлопнул себя по жирному затылку.
      - Выдержит,-пошутил Степан Степанович.
      - Тебе что, - буркнул Песляк. - Ты от этого далек.
      - Да нет,-не согласился Степан Степанович.- Я с молодежью двадцать пять лет дело имел.
      - Опять не понимаешь... То армия,-возразил Песляк.
      - Те же люди.
      - Сравнил. - Песляк вновь начал краснеть. - Тут не командовать, тут индивидуально воспитывать надо.
      Степан Степанович смекнул, что спор ему вовсе ни к чему, не затем пришел, упредил Песляка:
      - Я вот что... Цыбулько путевку достать бы надо.
      Песляк посмотрел на него проницательно.
      - Такое состояние...-поспешил объяснить свою просьбу Степан Степанович. - И на народ подействует.
      Вот это и будет воспитанием.
      Песляк кивнул в анак согласия и уже вслед Степану Степановичу буркнул:
      - Со стороны легко...
      Степан Степанович сделал вид, что не расслышал этих слов.
      Не успел он вернуться к станку, ему передали вызов к начальнику цеха.
      Кузьма Ильич погладил небритые щеки и указал Степану Степановичу на стул.
      - Цыбулько дают путевку на Юг.
      - Хорошо.
      - Завтра уезжает.-Кузьма Ильич помедлил.- Надо бригаду принимать.
      - Кому? Мне? - Степан Степанович привстал. Предложение было неожиданным.
      - А что особенного? Я уверен, что справитесь.
      Кузьма Ильич придвинул свой стул поближе к Степану Степановичу, вытащил из кармана пачку "Беломора". Когда закурили, Кузьма Ильич выпустил дым в сторонку и спросил:
      - Так как же?
      - Так я ж план не выполняю. Я только-только...
      - Это известно. Но больше некому. А вы имеете опыт работы с людьми.
      - Но я сам еще плохо работаю. Я еще не привык...
      Я еще чувствую себя не на месте...
      - Тут важен опыт работы с людьми, - перебил Кузьма Ильич.
      Степан Степанович вспомнил, что полчаса назад он сам как раз об этом говорил Песляку, и замолчал, не стал возражать, иначе получилось бы, что он возражает сам себе.
      - Опыт и крепкая рука, - повторил Кузьма Ильич.
      Степан Степанович невольно взглянул на свои руки, успевшие за эти дни потемнеть от масла и стружки.
      - Я вас очень прошу. На время. Пока Цыбулько отдыхает.
      Степан Степанович не знал, что делать. Доводы Кузьмы Ильича были убедительными: действительно не хватает слесарей и в бригаде зеленая молодежь, действи* тельно у него опыт.
      - Так как?
      Лицо у Кузьмы Ильича было усталое, и весь он какой-то переутомленный, измученный.
      "Наверное, досталось ему за это ЧП". - Степан Степанович вспомнил Песляка, его слова: "У вас там воспитательная работа хромает..." И опять свои слова;
      "Я с молодежью двадцать пять лет дело имел".
      - Вы ж видная фигура,-сказал Кузьма Ильич.
      - Так мне и не можете простить прошлого, - пошутил Степан Степанович.
      - Оно у вас-дай бог, как говорится, каждому.
      Боевое. Им гордиться можно. Я рад, что в моем цехе такой человек появился...
      Степан Степанович вдруг ощутил теплоту в груди, в памяти вспыхнули картины этого прошлого. Он - комсорг роты, и весь в работе. Боевые листки, самодеятельность... А через два года он уже заместитель начальника политотдела по комсомолу, выступает с трибуны Съезда от имени армейских комсомольцев. Молодежь любила его, слушалась, понимала. И он любил молодежь. Даже в последний год службы выкраивал время, чтобы побеседовать с новобранцами, побывать на первых занятиях, первых стрельбах,
      - Что ж... Придется. - Степан Степанович по военной привычке встал.
      - Посиди. Давай еще покурим,-сказал Кузьма Ильич, сразу переходя на "ты".
      * * *
      Кузьма Ильич погасил папиросу о чугунную пепельницу и сказал по-свойски:
      - Завтра приходи пораньше. Помозгуем насчет наряда. Дело тонкое. Тут надо... - он почему-то замялся и улыбнулся неловко, одними губами.
      Только вечером, когда Степан Степанович вернулся домой и поужинал в одиночку, он догадался, почему надо "мозговать насчет наряда" и отчего начальник цеха замялся при этих словах.
      "Так он же хочет дать работу полегче, не надеется на меня, старается, как говорится, подпереть с тылу".
      Степан Степанович разделся, лег, но никак не мог уснуть. В доме было как-то особенно тихо и пусто, как в нежилом помещении. Что-то пощелкивало, резко и равномерно, как метроном. Это пощелкивание напомнило эпизод из времен войны. Под Данцигом было. Их штаб разместился в двухэтажном помещичьем доме. Степан Степанович вернулся из госпиталя, еще трудно ходил и потому занял полуподвальную комнату-дворницкую.
      Вот так же не спалось. И среди ночи он услышал тиканье.
      Срочно вызвал саперов. Оказалось, дом заминирован и через два часа взлетел бы на воздух.
      "Тогда можно было разминировать. Приказал - и сделают. А сейчас... Я хуже их работаю, а получать буду столько же, сколько и они. Это несправедливо...
      Я должен взять себе отдельный наряд",
      И как только ему пришла эта мысль, стало легче, и он уснул.
      Проснулся Степан Степанович рано, сразу, как привык просыпаться за годы службы. Вновь услышал пощелкивание и лишь теперь выяснил, что пощелкивает счетчик, он забыл с вечера выключить свет в прихожей.
      "Зато не забыл главного. Вот сейчас приду к начальнику цеха и начну с этого, с наряда".
      Кузьмы Ильича не было. Нормировщица молча подала Степану Степановичу уже готовый наряд.
      У первого же станка Степан Степанович столкнулся со своим мастером, по фамилии Дунаянц.
      - Здравствуй, дорогой, - сказал тот приветливо.
      Степан Степанович удивился этой приветливости.
      В первые дни работы мастер вообще не замечал его. После злополучной рекламы - статьи в многотиражке и фотографии -мастер при виде его хмыкал и отворачивался.
      После того как Степан Степанович возмутился незаслуженной шумихой, отказался принимать корреспондентов-мастер начал отвечать на приветствия. А сегодня сам поздоровался.
      - Идем, дорогой бригадир. Покажу и расскажу, что делать надо.
      - Тут такое дело, - прервал его Степан Степанович. - Относительно наряда.
      - А что, разве не получил?
      - Получить-то получил...
      - Не бойся, дорогой. - Дунаянц дружелюбно похлопал его по плечу.-Справишься. Работа нетрудная.
      Идем.
      Степан Степанович не двигался.
      - Я хочу иметь отдельный наряд,-сказал он.
      Темно-карие глаза Дунаянца блеснули таким осуждающим светом, что Степан Степанович поспешил объяснить:
      - Я не ради своего... Не думайте... Я о заработке молодежи забочусь...
      - Не то, не то говоришь. - Мастер весь сморщился и махнул рукой, что означало: "Следуй за мной".
      Он издали подал знак Сене Огаркову, и тот, прекратив разговор с друзьями, подбежал к нему. Вместе с Сеней подошли девушки - Галка, Нюся и Нелька.
      - Вот, пожалуйста.-Мастер кивнул в сторону Степана Степановича.-Он не хочет с вами на один наряд работать.
      Девушки переглянулись, а Сеня Огарков вздернул длинные брови и проговорил ни к селу ни к городу:
      - Неубедительно.
      - Как же так? - спросила Галка. - Мы привыкли все вместе. Как же так отдельно?
      - Я хуже вас работаю. Меньше заработаем на одном наряде.
      - Что вы такое говорите?!-возмутилась Галка.- Ну, девочки!
      - В самом деле,-в один голос сказали Нелька и Нюся.
      Степан Степанович повысил голос.
      - Дослушайте меня,-настаивал он. Ему казалось, что его совершенно не понимают, что неверно истолковывают его добрые намерения.-Я хуже вас работаю,- повторил он,-а котел у нас общий, то есть заработок.
      Значит, незаслуженно буду получать столько же, сколько и вы...
      - Не смейте так! - перебила его Галка. - И не думайте...
      - Но эта несправедливо,-доказывал Степан Степанович.
      Галка обиженно пожала плечами и отвернулась.
      Молчавший все это время Сеня Огарков сделал шаг вперед и спросил:
      - А если бы вы, например, воевали с нами... представьте, товарищ полковник... Вы тоже бы выбрали себе отдельный участок?
      - Нет, почему же? - смешался Степан Степанович. - Я воевал т'ам, где все.
      - А почему теперь отдельно?-спросил Сеня.
      Хорошим, искренним, далеким, тем бескорыстным чувством, что наполняло Степана Степановича и его друзей в годы юности, повеяло сейчас от этой молодежи, от Сени, Галки, Нюси и Нельки. Он понял, что его отдельный наряд для них оскорбление, вроде бы как он с подчиненными, с товарищами по службе за один стол сесть не пожелал.
      Степан Степанович минуту помедлил, кашлянул и, все еще не решаясь произнести ответ, протянул руку Галке и Сене Огаркову.
      - Наряд тебе, дорогой, вне очереди за ошибки!- воскликнул мастер и хлопнул укрощенного бригадира по плечу.
      * * *
      Весь этот день Степан Степанович не отходил от станка. Лишь к концу работы не выдержал и, найдя предлог, прошел мимо Сени Огаркова, косясь на железную коробку у его ног. В коробке лежали готовые детали-тусклые пластинки с тремя разнокалиберными отверстиями. Даже не считая, заметно было: Сеня выработал больше его.
      Степан Степанович возвратился к станку, опять взялся за дело, стараясь догнать молодого товарища. Он чувствовал, что рубашка прилипла к спине, и видел, как от сверла шел легкий дымок, как будто и оно вместе с ним вспотело от напряжения.
      Он снова поглядел на Сеню. У того ловко все получалось, споро, красиво. Пластинки нанизывались на сверло одна за другой, и получался "шашлычок". Новая порция. Новый "шашлычок".-
      Степан Степанович попробовал также нанизывать пластинки на сверло. Не вышло.
      Металл не поддавался. Сверло входило в него, как в мокрую глину.
      Степан Степанович посильнее' нажал на рычаг. Послышался резкий треск. Он оглянулся. Клепко не смотрел. А вот Сеня заметил. Остановил станок.
      - Вы почаще маслом смазывайте,-сказал он участливо, приближаясь к Степану Степановичу почти вплотную. - Сверло горит. Сталь вязкая. У вас кисточки-то есть?
      - Да, есть,-сказал Степан Степанович, не глядя на Сеню.
      - А сверлишко я подброшу. У меня в запасе имеется.
      Поблагодарив Сеню за сверло, Степан Степанович пошел покурить, успокоиться. В проходе между цехами, под плывущим над головой мостовым краном, его встретил Куницын.
      - Здравия желаю, товарищ полковник! .Как служба?
      - Плохо,-ответил Степан Степанович откровенно, потому что ему все равно было, что подумает о нем в данном случае Куницын.
      Куницын захохотал, будто чему-то обрадовался. Усы задрожали. Степан Степанович заметил, что они вновь лихо закручены и торчат острыми концами вперед.
      - Хохочешь, а что ты хочешь? - спросил он резко.
      Куницын вытянул руки по швам, поклонился насмешливо, бочком.
      - Парламентер. Имею особое поручение.
      - Слушаю.
      - Приехали товарищи из радиокомитета.
      - Какое отношение ты имеешь к раднокомитету?
      - Я-то никакого. Они тебя спрашивают.
      - При чем тут ты?
      Куницын взъерошил усы, помедлил.
      - Песляк узнал, что имею честь .с тобой... - он снова перешел на насмешливый тон:-Вы, говорит, знаете лично Степана Степановича Стрелкова...
      - Мне не до шуток,-оборвал его Степан Степанович.
      - Они ж специально приехали.
      - Ненужная рекламка. Я уже говорил Песляку. Слава, да еще такая, незаслуженная, мне не нужна.
      - Но против заслуженной ты не возражаешь? - оживился Куницын.
      - Никакой не надо.
      - Тогда какой же смысл?
      - Смысл? Работать. Видеть дело своих рук.
      - Но труд и слава... Разве одно исключает другое?
      Мостовой кран возвращался в цех, шипение нарастало. Где-то пронзительно запело сверло. Степан Степанавич повысил голос до крика:
      - Не за славой сюда пришел, понятно?.. И привет товарищам из радиокомитета.-Он повернулся и хотел уйти.
      Куницын придержал его за локоть.
      - Скользишь на одно крыло.
      Степан Степанович одернул промасленную гимнастерку с поблекшими пуговицами, заговорил сам, не дожидаясь вопросов:
      - Ты на фронт зачем шел?
      Куницын не ответил. Вопрос был неожиданным. Степан Степанович поспешил объяснить:
      - А некоторые за орденами, за славой шли...
      Степан Степанович заметил, что Куницын как-то сник, не перебивает его и в глаза не смотрит.
      - Конечно, пока что туго, - признался Степан Степанович. - Все не могу войти в норму, в человеческую имею в виду... Касательно отношений с людьми. Вот хотел отдельный наряд взять по справедливости, чтоб общий заработок не снижать... А они... молодежь... - он не закончил мысли. - А я отстал. Вот ты знаешь, что такое слесарь современного аппаратного производства? ..
      То-то... А туда же: "Скользишь на одно крыло..." Думаешь, как раньше-молотком да зубилом!.. Теперь слесарь сверлит, зенькует, нарезает резьбы, штампует на прессе н даже шлифует. Теперь все заготовки поступают из штамповочного и механического цехов... Вот сейчас мне нужно пластинку в трех местах просверлить. Если одолею-вот мне и радость. Я ее-эту радость-в ру-.
      ках подержу. А слава что? Ее за хвост не ухватишь...
      Он подождал, не скажет ли чего Куницын, потом пожал ему руку и торопливо направился в свой цех, к своему станку. У самого цеха Степан Степанович обернулся.
      Куницын все еще стоял под проплывающим над ним краном и о чем-то серьезно думал.
      * * *
      Куницын тяжело переживал конфликт с Песляком. Он хорошо понимал: нельзя служить под началом человека, с чьим мнением не соглашаешься. Тем более что и служить он не собирался, чувствуя себя гостем на заводе. Все искал повод уйти. Но уйти надо было тихо, спокойно, незаметно, а тут эта стычка с Песляком. Куницын не знал, как быть. И вдруг подвернулся Стрелков.
      О его персоне произошел случайный разговор с Песляком, и это сыграло положительную роль.
      - Вы знаете Стрелкова? Тогда зайдите.
      Песляк долго выспрашивал Куницына о Стрелкове, интересовался подробностями и мелочами вроде: курит ли? пьет ли? играет ли в карты? По тону разговора Куницын понял: Песляк недоволен Степаном Степановичем.
      - Зря он это. Не в наши годы к станку вставать, - заметил Куницын.
      - Тут не то, - возразил Песляк. - Конечно, я не призываю полковников в отставке к станку. Но если человек сам захотел - криминала нет. Напротив, в этом я лично вижу хорошее. Человек пронес любовь к рабочей профессии через всю жизнь. Вот это пример для молодежи. Его разумно использовать надо. А он? - Песляк вдруг покраснел, вспомнив об ошибке газеты, о протесте Стрелкова, об угрозе его пойти в райком. -Были и у нас накладки. Ну так... это поправить можно. А он категорически возражает. И вникнуть не желает. И слушать не хочет... Вы бы поговорили с ним по-товарищески.
      Это было нетрудно, и Куницын согласился. В парткоме появились товарищи из радиокомитета, и Куницын воспользовался этой возможностью, вызвался сходить за старым товарищем. Он почти был уверен в успехе своего похода.
      Отказ Стрелкова ошеломил Куницына. Не неудача переговоров больше всего поразила его, и даже не новый возможный неприятный разговор с Песляком, а тот поворот, то неожиданное открытие, которое сделал он в Стрелкове.
      Оказывается, тот не желает славы, а просто стремится поработать в свое удовольствие, для души.
      "А я вот не могу так. И дело мое-то, чем я сейчас занимаюсь, - не по мне".
      Желание Стрелкова было естественным и здоровым.
      Стрелков не хотел стариться, хотел жить. "Не старость старит, а безделье". Куницын где-то читал, что нарушение "динамического стереотипа", то есть привычного ритма жизни, распорядка дня, возможности трудиться, это нарушение, особенно в пожилом возрасте, вызывает тяжелые психические последствия. Он сам испытал это на себе. Что уж говорить, от скуки не помолодеешь...
      Но работа для души сейчас для Куницына была несбыточной мечтой. Именно теперь он почувствовал это остро и больно, как приступ стенокардии.
      "Не туда сунулся. Поспешил. Устроился на спор под горячую руку. И сейчас уже не изменишь. Товарищи засмеют..."
      А ведь было все по-другому, вот так же, как у Стрелкова. Работа-радость, служба-счастье. Он помнит как светлый праздник, как чудесную книгу время своей молодости. Детский дом. Комсомол. Училище. Первые годы службы в армии. Звонкие шаги во главе своей роты по утреннему холодку в часы развода на занятия. Помнит состояние торжественности, точно каждый день в ту пору был праздником. И тогда он действительно жил ради любимого дела в свое удовольствие, но удовольствие это приносило пользу людям, сливалось с такой же радостью товарищей.
      Это было, было, было, но прошло, пронеслось стороной - не догонишь. Оно почти забылось, как забывается здоровая жизнь, когда ты болен и болезнь не дает покоя.
      Куницын сглупил, уйдя в отставку, и как будто стал ограниченно годным. Именно ограниченным почувствовал он себя сейчас, вспомнив прошлое, светлое, незабываемое. И горько сделалось оттого, что ничего не вернуть и не исправить.
      Он представил физиономию Песляка, когда тот услышит его доклад о безуспешном походе к Стрелкову.
      - И пусть, - произнес он громко и направился было к выходу.
      Но тут боязнь за себя, за свой авторитет все-таки переборола, он замедлил шаг.
      "Нет, нет, - рассудил Куницын. - Надо что-то придумать. Новая стычка с Песляком мне вовсе ни к чему...
      А может, я ошибаюсь относительно Стрелкова? В самом деле, не ради же этих пластинок с тремя дырками пошел он к станку. Какое в этом счастье? По его виду что-то не видно, чтобы он был счастлив... Спрошу-ка я других.
      У его товарищей по работе. Уж они-то не покривят дуч шой".
      Как раз навстречу Куницыну шли Пепелов и Клепко, о чем-то оживленно споря. Куницын знал их, встречал не один раз в парткоме.
      Он поздоровался, придержал рабочих за плечи.
      - Тут один легендарный вопросик... Между нами, конечно.
      Рабочие стояли с недовольными лицами. Разговор был некстати, но Куницын являлся для них начальником, и они вынуждены были слушать его.
      - Я насчет своего однополчанина, полковника Стрелкова. Как он тут?
      - Работает,-сказал Пепелов.
      - Дает дрозда, - буркнул Клепке, обиженный на Степана Степановича за то, что тот никак не хочет сближаться, признать в нем своего, тоже офицера. Степану Степановичу просто не до Клепко было все это время.
      А Клепко понимал это как нежелание познакомиться поближе и обижался на Стрелкова.
      - А что именно? - осведомился Кукицын. - Что значит "дает дрозда"?
      - А как же... Сам еще не будь здоров... а бригаду взял. В начальство потянуло...
      - Это ты брось, - оборвал Пепелов. - Сам попробуй. Я в любое время готов поменяться...
      Куницын уходил из цеха с облегченной душой.
      "Вот и рабочие говорят тоже неопределенно. Бригаду молодежи, оказывается, взял. Зачем бы? .."
      У самого заводоуправления он остановился. "Ну, что ж, скажу, пусть товарищи из радиокомитета повременят малость, тем более что он в новой должности, еще не освоился..."
      * * *
      Степан Степанович пришел на завод пораньше, за час до начала работы. Других дел все равно не было, в пустой квартире одному быть не хотелось, а работа тянула, мысли о ней не давали покоя. "Шашлычок" начал получаться, пластинки нанизывались на сверло, точно как у Сени Огаркова, только медленно и не так ловко. (Эту операцию Сеня называл "на прокол", а Степан Степанович по-своему-"шашлычком".) Вчера он специально остался после смены, подсчитал выработку.
      У Сени было на пятьдесят шесть пластинок больше, чем у него. Нужно было догнать Сеню или хотя бы сократить этот разрыв.
      В цехе было пусто и тихо. Станки стояли безмолвные и неподвижные, отдыхали. Краны не двигались. Горело несколько лампочек под потолком, и тусклый ночной свет слабо освещал цех. Станки были похожи один на другой.
      "Сейчас я вам устрою подъемчик", - мысленно произнес Степан Степанович, ощущая радость и силу от этой предстоящей приятной работы.
      И как только звучно запело сверло, а в руке очутилась еще холодная пластинка металла,- он тотчас забыл обо всем на свете, кроме своей работы.