Спящее золото

— Наследство мертвецов до добра не доводит! — настаивал Скейв.

— Всякое наследство остается после мертвецов! — мудро заметил Грим Опушка. — Наследство живых называется грабежом!

— Ему самому пригодятся фьялльские руны! — сказал Скъёльд, злобно глядя на Вигмара. Ему все казалось, что он еще не рассчитался за насмешки. Впрочем, это чувство наполняло его при каждой встрече с Вигмаром Лисицей. — Ведь и он, мне сдается, занимается колдовством!

Вигмар быстро встал на ноги, рука его выразительно скользнула к рукояти фьялльского меча. Колдовство — женское дело, обвинять в нем мужчину — оскорбление.

Рагна-Гейда перестала улыбаться. Это уже было не забавно.

— Прекрати, сын! — с напором сказал Кольбьёрн и опять оперся руками о стол, что у него служило признаком серьезности намерений. Он не слишком любил Вигмара, но на пиру положено соблюдать мир и не наносить оскорблений своим недругам, раз уж ты сел с ними за один стол.

— Я видел, как он сидел посреди пустоши возле костра и бормотал что-то! — продолжал Скъёльд, бросив на отца быстрый взгляд. Это была правда, а не клевета, а правду, по его мнению, можно было говорить за чьим угодно столом, и тем более за своим собственным. — Пусть он скажет, что это не колдовство!

— Если ты хочешь, я именно так и скажу! — ответил Вигмар. Он старался быть спокойным, но его лицо напряглось и побледнело, белизна кожи ярче проступила рядом с рыжими волосами, и что-то неуловимо звериное в острых чертах проявилось яснее. — Я не знаю, о каком дне ты говоришь, но после охоты я всегда приношу жертвы моему покровителю, Грюле. Приносить жертвы — не значит колдовать. Спроси хотя бы у своей матери, если не веришь мне.

— А что это были за фьялльские руны? — торопливо спросила Рагна-Гейда, стремясь взять разговор на себя и перевести на другое, пока братья опять чего-нибудь не придумали. Вигмар-то за себя постоит, но драка на пиру позорит в первую голову хозяев дома.

Вигмар повернулся к ней, потом сел на место. По ее лицу и голосу было заметно, что она тревожится. А о чем тревожиться дочери Кольбьёрна? У нее так много братьев, что одним больше, одним меньше…

— Что за амулет ты нашел? — обратилась к нему Рагна-Гейда.

— Я нашел очень занятную вещь! — сказал Вигмар и вынул из-под рубахи золотой полумесяц на ремешке. — Твои братья решили, что тебе, йомфру, будет любопытно на него взглянуть. Она была закладом в нашем споре, просидят они две полуночные стражи или не просидят. А поскольку они их именно просидели , то амулет остается у меня. По-моему, и сам Форсети* не рассудил бы лучше.

— Но ты мог бы дать мне его хотя бы посмотреть! — Рагна-Гейда снова улыбнулась, в глазах ее заблестело скрытое лукавство. В глубине души она подозревала, что даже для такого норовистого коня, как Вигмар сын Хроара, можно подобрать узду.

Но смысл ее взглядов оставался скрытым от всех, кроме самого Вигмара. Иногда ему казалось, что они слишком уж хорошо понимают друг друга, даже когда не хотят быть понятыми. И в такие мгновения, как сейчас, набитая людьми гридница делалась пустой — он видел одну только Рагну-Гейду и знал, что она видит только его.

— Да, я мог бы дать тебе его посмотреть, йомфру! — нарочито простодушно ответил Вигмар и подвигал бровями, как дурачок, который не может подобрать подходящих слов. — Но не задаром. За плату.

— Что он там такое бормочет? — с досадой выкрикнул Атли, о котором снова забыли. Дочь Кольбьёрна уж слишком много внимания уделяет недостойным людям!

А Вигмар бросил короткий взгляд на Атли, заметил недовольное лицо Модвида — его-то не так дотошно расспрашивают о подвигах! Стролинги сидели с настороженными лицами: ждали подвоха. Умники, правильно ждали!

— Чего же ты хочешь? — понизив голос, как будто дразня, спросила Рагна-Гейда.

— Поцелуй! — тоже понизив голос, сказал Вигмар, уже ловя слухом тот всплеск общего негодования, который непременно должен последовать.

Конечно, он не ждал согласия, а ждал именно этого всплеска. О котором и будут рассказывать, вспоминая этот пир, еще долго-долго. А вовсе не о красном плаще Атли сына Логмунда.

— Придержи язык! Ты кто такой! Ты с кем говоришь! — закричали, конечно, со всех сторон, и Атли с Модвидом старались постоять за честь хозяйской дочери не меньше, чем ее родня. Хотя им-то, собственно, какое дело?

Скъёльд и Ярнир опять вскочили, сжимая кулаки, но Вигмар теперь не тронулся с места и сидел с таким довольным видом, словно ему тут пели хвалебные песни. Хозяева не вызовут гостя на поединок прямо из-за стола, да и повод слишком ничтожен, чтобы затевать серьезный раздор. А что рассердятся — так любви и не водилось, терять нечего. А сама Рагна-Гейда…

А Рагна-Гейда смеялась. Тихо, уголками губ, так что и соседки по столу не слышали, но смеялись ее глаза, устремленные на Вигмара. Он ведь не хотел обидеть ее, и она это знала. Это был тот случай, когда Вигмар был рад их пониманию.

Вигмар спокойно сидел на своем месте, ожидая, пока буря над его бесстыжей головой стихнет, и большинство гостей постепенно начало ухмыляться, посмеиваться, хохотать. Фру Арнхильд тоже сидела спокойно и чуть-чуть усмехалась. Она отлично понимала, отчего Атли и Модвид так разгорячились: каждый из них рад был бы посвататься к Рагне-Гейде, но не уверен в благоприятном ответе. А она и рада позабавиться, заигрывая у всех на глазах с человеком, который заведомо не годится ей в женихи. Сама фру Арнхильд в юности была точно такой же и сейчас думала, что понимает свою дочь.

Оглянувшись на жену, Кольбьёрн понял, что бушевать из-за такой глупости не стоит, и принялся унимать сыновей. Фру Арнхильд была очень мудрой женщиной и никогда не ошибалась.

— Теперь я вижу, почему вы одолели войско фьялльских мертвецов! — сказала фру Арнхильд, когда общий шум поутих. — Ведь среди вас были одни храбрецы. И я не удивлюсь, если и правда найдутся охотники поглядеть, так ли велики сокровища Старого Оленя, как о них рассказывают.

Все в гриднице вертели головами, глядя то на Вигмара, то на братьев Стролингов. Кто первым ответит и что ответит? А Рагна-Гейда вдруг сказала, с насмешкой в глазах глядя на Вигмара:

Муж иной хвалиться ловок —

слух недаром слово ловит —

воин славный делом доблесть

деве явит в плеске лезвий.[9]

Вигмар хотел бы ответить, но не мог, простые слова не шли на ум. Виса Рагны-Гейды взволновала его гораздо больше, чем враждебные слова и гневные крики мужчин. Она поймала строки его собственных стихов, произнесенных здесь же чуть раньше, как иной удалец в битве ловит вражеское копье, чтобы тут же метнуть его назад. И только глупый великан не поймет, в кого она метила этим копьем. Славным воином можно назвать любого мужчину, но Рагна-Гейда вплела в свой стих его имя.[10] И это был очень меткий бросок! Только она одна, Рагна-Гейда, из всего рода Стролингов была для него достойным противником.

— Уж конечно, мы не будем сидеть сложа руки и ждать, что подскажут сны! — Ярнир первым не выдержал и взвился над столом, как будто собирался бежать прямо сейчас. — Мы пойдем пошарим в закромах Старого Оленя, да?

С птичьим проворством он завертел длинной шеей, оглядывая братьев.

— А что же молчит славный Победитель Мертвецов? — язвительно спросил Скъёльд. — Ты, Вигмар, не хочешь пойти с нами?

— Я уступаю вам честь быть первыми, — великодушно сказал Вигмар. Но все Стролинги готовы были дать руку на отсеченье, что Лисица опять задумал какой-то подвох. — Ведь это ваш предок когда-то одолел Старого Оленя, вам и повторить его подвиг. А я уж потом… Если сами не справитесь…

Пока Стролинги на много голосов уверяли, что справятся без помощников, Рагна-Гейда снова улыбнулась.

— И если не поцелуй, то рог с медом я обещаю поднести тому, кто принесет и положит на этот стол лучшее из сокровищ Гаммаль-Хьёрта! — сказала она, с вызовом поглядывая на Вигмара.

Блеска леса быстрой сельди

Больше мертвому не мерить!

Пред очами Вёр веретен

Выкуп выдры скоро будет![11]

— мгновенно ответил Вигмар, как будто давно приготовил эту вису и держал на языке. На самом деле она складывалась уже тогда, когда он начал говорить, но получилось так хорошо, что он сам восхитился своим мастерством. Но удивительного в этом ничего не было: когда он видел Рагну-Гейду, все его силы вскипали, как горячие подземные ключи, и не было такого дела, на которое он не ощущал бы себя способным. И единственное, что в такие мгновения смущало его мучительными сомнениями: по искреннему ли движению сердца она так открыто выделяет его из всех или нарочно подзадоривает вечного соперника своих братьев, чтобы иметь случай посмеяться над ним?

Вечером, когда большинство гостей уже укладывалось спать и только самые стойкие воины еще сидели в гриднице вокруг последнего котла с пивом и нестройными голосами тянули восемнадцатую за этот вечер круговую, Вигмар столкнулся в пустых темных сенях с Рагной-Гейдой. Лишь бледный луч света упал через выпустившую ее кухонную дверь, но он узнал ее, не мог не узнать. При ее появлении какое-то свежее чувство толкало его изнутри, и весь мир изменялся, так что даже запахи делались резче и очертания предметов ярче. Сам воздух становился другим, когда она появлялась поблизости — все его жизненные ощущение обострялись и оттого жизнь делалось сладкой, как никогда. Дверь из кухни закрылась, но Вигмар продолжал видеть в темноте эту стройную фигуру, каждое движение которой было так легко и плавно, овеянную мягким рассеянным светом, как будто она сама излучает его, точно светлый альв*.

Никто их тут не видел. Вигмар мгновенно взял Рагну-Гейду за плечи и задвинул в самый темный угол. Никто ему не давал такого права, он сам его присвоил.

— Это ты, Гроза Мертвецов! И как я только терплю твое нахальство? — шепотом изумилась Рагна-Гейда.

— А ты и не терпишь! — утешил ее Вигмар, не снимая ладоней с ее плеч, но и не предпринимая никаких дальнейших шагов: здесь был предел ее терпению, и он об этом знал. — Ты бурно возмущена, просто как валькирия*, нашедшая в котле с медом дохлую крысу.

— В Асгарде* не водятся крысы! — фыркнула Рагна-Гейда. Если Вигмар хотел ее рассмешить, то она при всем желании не могла удержаться от смеха. — Вот, кстати, об Асгарде: я просто ужасно тебя боюсь. Тебя же, говорят, убили!

— Ты так думаешь? — шепнул Вигмар и придвинулся к ней еще ближе.

Между ними дышал могучий теплый поток какой-то силы, упрямо тянувшей их друг к другу. Но если Вигмару это нравилось, то Рагна-Гейда испытывала нечто вроде жути: они уже больше трех лет играли в эту непонятную игру, а сейчас игра вдруг стала оборачиваться какой-то грозной и неодолимой правдой. Она поняла это, когда слушала рассказ Гейра о схватке Вигмара с рябым фьяллем. Кто он для нее, этот Вигмар Лисица? Да никто, даже в женихи не годится. Но если бы он не вернулся, ее мир непоправимо опустел бы. И Рагна-Гейда испугалась, когда поняла это.

— Зачем ты так сказал? Там, на пиру? — зашептала Рагна-Гейда, торопясь выяснить самое важное. Это случайное затишье в сенях дома, битком набитого гостями, не могло быть долгим. — Про поцелуй? Ты это нарочно — громко и при всех?

— Да, да, я это нарочно, громко и при всех! — заверил Вигмар, склоняясь к ней и почти касаясь губами ее лба. — Я хотел посмотреть, как они все возмутятся и закричат. Все эти герои, которые думают, что стоит им вырядиться в красный плащ, так все женщины их полюбят…

— А заодно и мои родичи! — с укором перебила его Рагна-Гейда, быстро обшаривая взглядом его лицо, как будто думала хотя бы сейчас, вблизи, в его чертах разглядеть ответ на те сомнения, которые не давали ей покоя. Она тоже не знала, искренне ли Вигмар предпочитает ее всем девушкам округи или просто нашел хороший способ досадить Стролингам. Много она отдала бы, чтобы это узнать! — Меня бранят целый день! Так что Гейр даже вступился: что вы, говорит, к ней привязались, ведь это Вигмар просил у нее поцелуй, а не она у него!

— Уж если бы ты попросила у меня поцелуй, то я тебе не отказал бы! — перебил ее Вигмар, кожей чувствуя, что кто-то идет и у них остались считанные мгновения.

— А разве я тебе отказала? — Рагна-Гейда лукаво и значительно подняла брови и попыталась улыбнуться. Но улыбки не вышло: она была слишком взволнована. Никакого ответа она не могла найти в его лице, только сильнее удивлялась, почему же ее так тянет именно к нему. — Ты же не отказался показать мне твой чудесный амулет!

— Неужели ты считаешь меня таким скрягой? — Вигмар тоже поднял брови, передразнивая ее. — Мы ведь не на торгу в Эльвенэсе! Посмотри, если тебе любопытно.

— Покажешь? — Рагна-Гейда изобразила изумление.

— Покажу! — с видом скромного благородства заверил Вигмар. — Только возьми сама. Ты же видела, где он.

Рагна-Гейда немного помедлила, потом подняла руку и коснулась тонкого черного ремешка, видного на груди Вигмара в разрезе рубашки. Ей было жарко, дыхание перехватывало, мысли разбегались. Сейчас она ни одной руны не отличила бы от другой. Вигмар ждал, и Рагна-Гейда ощущала, что он дышит чаще обычного. Да что же это такое, богиня Фригг*! Откуда это берется? И что с этим со всем делать?

Наружная дверь скрипнула. Рагна-Гейда метнулась к противоположной двери в кухню, а Вигмар шагнул следом, спиной заслоняя девушку от глаз входящего. Она исчезла; Ульв Тресковый Хвост, в десятый раз за вечер посетивший задний двор, прошел через сени, слегка покачиваясь, и благодушно похлопал Вигмара по плечу: дескать, прости, друг, что помешал, еще успеешь. Девушку Ульв не разглядел, да и какая разница? Все они одинаковы.

— Я едва поверила своим ушам, когда услышала, что ты пропускаешь их вперед! — говорила Эльдис Вигмару на следующий день, по дороге от усадьбы Хьёртлунд домой. — Что с тобой случилось? Ты никого и никогда не пропускал вперед! Или ты думаешь, что Старый Олень съест их всех?

— Я их пропускаю вперед, потому что ничего у них не получится! — весело отвечал Вигмар. Он был в прекрасном расположении духа, оставшись доволен этой поездкой, как и не ждал. — А когда у них ничего не получится и они как следует опозорятся, тогда я пойду следом и заберу всю честь себе! Так что не бойся, мышка!

Вигмар стукнул указательным пальцем по носу Эльдис, и она рассмеялась, глядя на Вигмара обожающими глазами. Она была на десять лет младше Вигмара и просто боготворила брата. Эльдис не была дочерью Хроара-С-Границы. Однажды хозяину пришлось больше года, четырнадцать месяцев, пробыть в отлучке, и она родилась за это время. Десятилетний Вигмар, как единственный тогда мужчина в семье, сам взял ее на руки, окропил водой и дал ей имя. Хроар хёльд, вскоре вернувшийся, распорядился было выбросить в лес неизвестно чью дочь, но Вигмар сказал, что вместе с ребенком его матери придется выбросить и его. И Хроар смирился, но все пятнадцать лет почти не замечал Эльдис, уделяя ей внимания не больше, чем собаке или кошке. Их мать он с тех пор не признавал своей женой, и она ночевала в женском покое до самой своей смерти пять лет назад. После этого случая в нем и зародилась неутолимая неприязнь к Стролингам, хотя Вигмар, уже взрослым размышляя над этим, не мог и вообразить, чтобы отцом Эльдис оказался Кольбьёрн, Фримунд, Хальм или еще кто-то из старших Стролингов. Но какая-то связь тут была, и какой-то вины Хроар не мог им простить. С провинившейся женой он не развелся, потому что уже не мог вернуть ее приданого, но от измены очень страдал и сразу после ее смерти женился снова. Мачехой Вигмара и Эльдис стала Хлода, тихая и незлая женщина. Пасынка она побаивалась, с Эльдис обходилась ровно и ласково — перед ней-то девочка была ни в чем не виновата. Своих детей у Хлоды не было.

Узнав о замысле Вигмара, она так разволновалась, что даже посмела его не одобрить.

— Что это ты задумал? — повторяла фру Хлода, нервно теребя край передника. Серое плотно передника было покрыто ржавыми пятнами от селедочного рассола, не то что у Арнхильд, жены Кольбьёрна. — Это тебя тролли научили, никак не боги! Да Старый Олень бережет свое добро получше Фафнира*! Думаешь, до вас никто не догадался к нему слазить? Сколько народу он уже присоединил к своим спутникам в Хель? Ты об этом не подумал?

Вместо ответа Вигмар подошел к мачехе и слегка подергал за край серого передника. Фру Хлода замолчала, настороженно глядя на него.

— Я тебе благодарен за заботу, хозяйка! — проникновенно сказал Вигмар. — Но лезть в курган меня не отговорит и сама богиня Фригг. Ты еще не забыла, что наша треть корабля уплыла к фьяллям вместе с теми двумя, что принадлежали Стролингам? И наша треть железа тоже? А фьялли такой народ, что уже не вернут однажды взятого. И если ты хочешь когда-нибудь сменить этот троллиный передник на новый, то не пророчь мне несчастий. Для этого есть довольно много людей в округе, чтобы я еще терпел попреки в собственном доме.

Фру Хлода вздохнула и ничего не ответила. Вигмар умел как-то очень быстро убеждать в своей правоте. По крайней мере, ее.

— Но ведь это не очень опасно? — несчастным голосом спросила Эльдис. Хлода обняла ее, как будто им обеим уже приходилось спасаться от горя утраты.

— Нет, конечно! — уверенно и беззаботно ответил Вигмар. — Лучшее из сокровищ кургана будет моим. И лучшее из сокровищ Стролингов тоже. Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду?

Эльдис смущенно фыркнула — она отлично знала, что или кого Вигмар подразумевает под лучшим сокровищем Стролингов. А Хлода опять покачала головой. По ее глубокому убеждению, в Вигмаре дремал то ли берсерк, то ли оборотень, и в придачу он был сумасшедшим.

Усадьба Пологий Холм лежала почти в конце длинного Аскрфьорда, так что последнюю часть пути «Олень» проплыл один. В дружине Эрнольва Одноглазого, его нового хозяина, было всего двадцать пять человек, вперемешку своих и чужих, и теперь они из последних сил налегали на весла квиттинского корабля. «Ты его первым увидел — ты и бери! — сказал ему Торбранд конунг. — Конечно, эту снеку не сравнить с вашим прежним кораблем, но сам знаешь: нет уздечки — и веревка сгодится». Всю дорогу людям пришлось грести, не меняясь, поскольку заменить их было некому. Двадцать пять человек — двадцать четыре весла и руль.

На отмели перед ельником, отделявшим Пологий Холм от берега, виднелась пестрая толпа — чуть ли не все население усадьбы. Заметив ее, Эрнольв ниже склонился к веслу, словно хотел спрятаться, выгадать еще несколько мгновений. В мыслях он все оттягивал встречу, все надеялся, что сумеет хотя бы по дороге от берега к дому найти какие-то слова для матери, для отца, для Свангерды… Но какие слова здесь помогут! Сам Один, Отец Поэзии и даритель красноречия, едва ли сумеет помочь человеку, который везет весть о смерти старшего брата родителям и вдове. Придется рассказывать все-все: и про пустую усадьбу квиттинского хёвдинга Фрейвида Огниво, которая была главной целью похода, и про ночной пожар этой самой усадьбы, в котором только чудом никто не погиб; и про то, как чудовищный тюлень, злой дух квиттинского побережья, разбил и утопил все шестнадцать кораблей Торбранда конунга, погубил треть дружины и заставил фьяллей захватывать любые корабли, какие попадутся по пути, чтобы скорее вернуться домой… И что Халльмунд был в числе утонувших. И что его тело, как почти все тела погибших, невозможно было найти и достойно похоронить… Нет, все дорогу Эрнольв жалел, что Халльмунд, а не он сам погиб в волнах квиттингского моря.

Нынешняя встреча была совсем не похожа на другие. Никто не бегал, не махал руками, не кричал. Даже дети молча жались к бокам матерей, исподлобья вглядываясь в незнакомый корабль с оленьей головой на штевне. На верхушке мачты — чужой бронзовый флюгер, отлитый в виде волка с языками пламени в широко раскрытой пасти, на бортах висит по четыре-пять щитов, выловленных из моря… как остатки зубов в сильно пострадавшей челюсти. За этого «Оленя» пришлось заплатить «Вислоухим». У Хравна хёльда из Пологого Холма был отличный боевой корабль, единственным недостатком которого считались слишком широко расставленные уши драконьей головы на штевне. Мастер хотел пошутить…

Корабль подходил к берегу, уже можно было разглядеть лица. Эрнольв старался туда не смотреть, но одним коротким взглядом его единственный ныне глаз охватил их всех: мать, отца и Свангерду. Они стояли рядом, женщины жались друг к другу, и маленькая, хрупкая Свангерда казалась девочкой рядом с рослой, плечистой фру Ванбьёрг. Они не сводили глаз с корабля и молчали.

«Они все знают,» — мелькнуло в голове Эрнольва, но облегчения он не испытал. На голове Свангерды было светлое покрывало, она еще не считала себя вдовой.

«Олень» царапнул днищем песок. Эрнольв встал, как обреченный на казнь, перепрыгнул через борт и по пояс в холодной воде побрел к берегу. Больше отступать некуда.

Фру Ванбьёрг сделала шаг ему навстречу.

— Приветствую тебя, сын мой! — сказала она ровным негромким голосом, и это спокойствие шумной и порывистой фру Ванбьёрг так ясно выдавало ее горе, что Эрнольву показалось, будто он только сейчас впервые понял всю глубину их потери. — Мы рады видеть тебя дома… живым и… невредимым…

Голос ее дрогнул, но она все же справилась с собой и докончила приветствие. Если хозяйка не сумеет держать себя в руках, то весь этот берег мигом покроется воплями и плачем.

Эрнольв посмотрел в лицо матери, заметив вдруг несколько глубоких морщин возле глаз и по сторонам носа, и забыл даже те жалкие слова, которые нашарил по дороге. Свангерда не смотрела на него, а обыскивала взглядом чужой корабль — от носа до кормы и обратно. Она уже все поняла, но еще не хотела верить, обманывала сама себя, в ложной надежде искала снова.

— Ты вернулся один? — негромко спросил отец. Хравн хёльд сейчас даже больше, чем в молодости, походил на ворона, давшего ему имя[12]: его волосы поседели, но брови остались угольно-черными и грозным углом сходились над острыми, твердыми глазами. — Значит, это верно… что Халльмунд… больше не вернется?

— Да, — хрипло выдавил Эрнольв. — Мой брат погиб у квиттинского побережья. Квиттингское чудовище разбило все корабли, и «Вислоухого» тоже. Многие люди погибли, и Халльмунд… он не выплыл.

— А мы знаем! — крикнула йомфру Ингирид, пятнадцатилетняя воспитанница Хравна. В ее быстрых ясных глазах и на румяном свеженьком личике не было и следа скорби. — Тролль из Дымной горы назвал его, и всех других тоже. Еще десять дней назад!

Эрнольв невольно оглянулся к вершине фьорда, где над лесом поднимался к низкому хмурому небу едва заметный серый дымок. В Дымной горе жил бергбур — огромный тролль, одноглазый и уродливый. И уже много веков он оказывал обитателям Аскрфьорда услугу, за которую ему никто не был благодарен: когда кто-нибудь из здешних людей погибал на чужбине, ровно в полночь бергбур выходил из горы и громким грубым голосом называл имя погибшего. Но сейчас Эрнольв готов был благодарить мерзкого соседа: если бы не тролль, то бросить это горе на головы близких пришлось бы ему самому. А так они уже знают. Целых десять дней.

— Значит, это правда… — услышал он сдавленный шепот Свангерды.

Обернувшись, Эрнольв увидел, что она судорожно прижимает ко рту край головного покрывала, а в ее больших желтовато-серых глазах вместо слез стоит такая мучительная тоска, что он не выдержал и опять отвернулся. Все десять дней она знала, но надеялась, что бергбур ошибся или зло надсмеялся над ними. Нет — эта порода не умеет смеяться…

Свангерда отвернулась, как-то сдавленно всхлипнула и пошла по тропе к усадьбе. Она прижимала к лицу край покрывала и спотыкалась, не глядя под ноги. Плечи ее дергались, и она, невысокая и хрупкая молодая женщина среди старых толстых елей, казалась потерянной и беззащитной. Эрнольв шагнул было за ней, но фру Ванбьёрг положила ему руку на плечо.

— Подожди, — тихо сказала она. — Не сейчас.

Чужой корабль вытащили на берег, хирдманы сворачивали парус, убирали весла. Домочадцы погибших наконец поверили, как и Свангерда, в свое несчастье, над берегом зазвучал плач. Чужие хирдманы, одолженные Эрнольву конунгом, чтобы довести «Оленя» до Пологого Холма, торопились затащить его в корабельный сарай, чтобы самим идти назад, к Ясеневому Двору.

— Такое теперь везде! — сказал Эрнольв отцу, кивнув на плачущих женщин. Его подавленность сменилась злобой. — Везде! Мы потеряли треть дружины! Шестнадцать кораблей! А конунгу все мало! Вы думаете, он успокоился? Понял, что богам не нравится эта война? Нет, он еще по дороге обещал тут же выковать ратную стрелу*! Теперь он собирается ехать созывать войско! Теперь он задумал пойти на квиттов по суше! Как тебе это нравится?

— Ты знаешь твоего родича Торбранда конунга, и я его знаю, — отозвался Хравн хёльд. — После смерти кюны* и детей он стал одержимым. Тихий берсерк — я сказал бы про него так. Ему бесполезно показывать плачущих женщин. Он сказал, что отомстит квиттам, и отговаривать его бесполезно. Мой тебе совет — не пытайся. Мы только поссоримся с ним, и больше ничего. Если бы погиб Хродмар сын Кари, Торбранд мог бы одуматься. А раз его любимец жив, то он верит, что удача еще к нему вернется.

При упоминании Хродмара сына Кари Эрнольв насупился. Они считались родичами, но никто не назвал бы их друзьями. И именно Хродмар, любимец Торбранда конунга, горячее всех настаивал на этом походе. Как и теперь настаивает на его продолжении.

— А что… Ты нашел тело? — тихо спросила Ванбьёрг, как будто боялась громким голосом разбить что-то.

Эрнольв молча покачал головой. Ему было нестерпимо стыдно, что даже последний долг перед погибшим братом он оставил неисполненным, но что он мог поделать? Утонувших утащило в море, разметало по берегу на дни пути во все стороны, а у фьяллей не было времени искать и хоронить их. Они были в самом сердце вражеской земли, измученные и беспомощные без кораблей, зажатые на узкой полосе берега между Квиттингом и морем. Торбранд конунг приказал уходить, и они ушли.

— Боги ошиблись! — вдруг вырвалось у Эрнольва. — Это меня они хотели взять! Зачем его…

— Нет! — Фру Ванбьёрг перебила его. — Не говори так, это неверно.

Она подошла к младшему сыну, который к двадцати шести годам вырос на голову выше ее — а и саму фру Ванбьёрг никто не назвал бы низкорослой, — и погладила его по щеке, как в детстве.

— Если бы норны* судили тебе раннюю смерть, то ты умер бы вместе с кюной и ее детьми, — продолжала фру Ванбьёрг. — Но тебе оставлена жизнь. Боги берут лучшее. Вот они и взяли Халльмунда. Горько думать, что он попал в сети Ран…

— Но есть занятие получше, чем плакать, — неловко закончил Хравн хёльд.

Эрнольв не поднимал глаз. Занятие получше, чем слезы, — месть. Но кому мстить сейчас? Квиттингскому тюленю? Судьбе? Богам? Квиттинской ведьме, вызвавшей своими чарами пожар в усадьбе и разбудившей чудовище? Но ведьма — это как сама земля, как лес и море, ей не отомстишь. С ней можно бороться, можно даже отогнать, но нельзя окончательно победить.

Боги взяли лучшее… Халльмунд, бывший на два года старше Эрнольва, был лучшим всегда и во всем. Даже «гнилая смерть», бушевавшая в Аскрфьорде месяц назад, унесшая жизнь кюны Бломменатт, двух ее сыновей и еще десятка человек, даже не посмела подступиться к веселому великану из усадьбы Пологий Холм, Халльмунду сыну Хравна, которому пророчили славу нового Сигурда. Зато она навек обезобразила лицо Эрнольва, покрыв его глубокими красными шрамами, и в придачу сделала одноглазым — левый глаз после болезни перестал видеть. «Ты сам теперь похож на тролля из Дымной Горы, — сказала ему бессовестная Ингирид, когда он оправился. — Такой же здоровенный, уродливый и одноглазый. Сватайся теперь к троллихам — может, у того урода в Дымной горе есть дочери».

Но что ему было за дело до собственного безобразия и даже до насмешек Ингирид? С тех пор как Халльмунд три года привез из зимнего похода по стране жену Свангерду, Эрнольв перестал оглядываться на девушек и даже не слушал, если при нем рассуждали, что, мол, у Хугвида Ловкача или у Арнвида Сосновой Иглы подросли хорошие дочери-невесты. Ни одна невеста на свете не могла быть лучше Свангерды, а худшей Эрнольв брать не хотел. Он любил ее, как солнечный свет, как свежий ветер, был счастлив тем, что она живет в одном доме с ним и он может каждый день ее видеть. Он отдал бы жизнь за нее — но вот, у нее беда, больше которой трудно придумать, и он ничем, совсем ничем не может ей помочь. Если бы он сам погиб вместо Халльмунда, ей было бы не так горько.

— И вот… — Эрнольв вытащил из-под рубахи рунный полумесяц и на ладони показал отцу. — Чего теперь делать? Снять? Наверное, нельзя носить одну половину, когда другая…

Хравн хёльд несколько мгновений молча смотрел на амулет, словно впервые его увидел. Ему не сразу удалось взять в толк еще одну беду, пришедшую с этой нелепой и горькой смертью Халльмунда.

— Да-а, жаль, — протянул наконец Хравн хёльд. — Рунной луне уже больше двух веков, и всегда в нашем роду были обе половинки. Это очень плохой знак. Очень плохой.

Хравн хёльд повернулся и побрел к усадьбе, по той же тропе меж елями, где давно скрылась Свангерда. Ванбьёрг хозяйка подтолкнула Эрнольва в плечо и пошла вслед за мужем. А Эрнольв все стоял, держа на ладони золотой полумесяц. Уже больше двух веков две половинки амулета носили братья в каждом поколении рода. Рунная луна обладала чудесной силой — даже разделенные огромными расстояниями, братья могли передавать силы от одного к другому, кому они больше нужны. Золотые полумесяцы направляли тропы братьев друг к другу, помогали разлученным встретиться снова. А если один из братьев погибал, то второй снимал с шеи свой амулет, и две половинки рунной луны хранились вместе, пока новым братьям не исполнится двенадцать лет и пока амулету не придет пора опять приносить им здоровье и удачу.

Но никогда еще одна из половинок не терялась. Где она сейчас — лежит вместе с мертвым телом на дне моря в сетях Ран, поблескивает на трупе где-то на прибрежном песке? Всем фьяллям этот поход принес много несчастий, но роду Хравна хёльда — больше всех. Очень плохое знамение. По-другому не скажешь.

От усадьбы Оленья Роща до кургана Гаммаль-Хьёрта было далеко — выехав из дома на сереньком летнем рассвете, братья Стролинги только за полдень увидели с вершины верескового холма его покатую макушку.