- Ну, они не так уж и безобидны.
      - Что вы, уверяю вас! Эти человеков в жертву не принесут! Нет! Они как бы, в мистическом плане, полный противовес самосожженцам. Те - в огонь, эти - в воду. Те в небо, к духу, а эти в землю, к плоти. Призыв у них не из той сферы, не для культа смерти. Травоядные. Уж поверьте мне, старому сектоведу.
      Они были уже внизу. От реки привычно шумело, справа от кухни ветерок нес слюноточивый запах хлебного дымка. Празднично просвечивая за густыми ветвями березняка разноцветными боками и спинами, раздувались своей гостеприимностью большие и малые палатки. Для порядка весь периметр лагеря был обтянут длиннющей белой бельевой веревкой. Можно было бы перешагнуть ее в любом месте, но Анюшкин повел Глеба к свежесрубленным высоким жердевым воротам. Над ними действительно свисали несколько флагов и скрутившийся уже от солнца и туманов, написанный синими по белому буквами, такой до боли родной лозунг: "За духовное возрождение России!" Снаружи возле ворот стояло несколько молодых курящих людей в черных рубахах и с усами. Анюшкин громко поздоровался, как-то задиристо посмотрел на них с "высоты" своего ростика, но от комментариев воздержался. Глеб, кивнув, тоже попытался проскочить за ним, но тут его окликнули по имени. Он вздрогнул. Жадно оглянулся: кто?
      - Что ж ты мимо? - Молодой, лет двадцати с небольшим, толстый парень смотрел нагловато и весело. Явно знакомый. Но кто? Где они виделись? Ну да, да! В Питере!
      Глеб радостно шагнул к нему, протянув руку. Парень важно, работая на своих товарищей, подал свою. Питерцы - о, это вам не целующиеся при каждой возможности москвичи. После него руки подали остальные, внимательно и запоминающе вглядываясь. Глеб вдруг заволновался. Экзамен, что ли?
      - Ты здесь как? Только что подъехал?
      - На правах гостя.
      - А мы с самого начала. Сегодня в горку сходим. Устали от придурков.
      - Так быстро?
      - Ты же знаешь коммуняк этих. Задолбали своим светлым будущим.
      - А здесь опять солянка?
      - Как всегда. Но зато отдых тут ничего. Посмотрим. Идея-то неплохая: найти мистические исходные точки патриотизма. Вот мы завтра с докладами выступаем. Приходи, не пожалеешь.
      - Спасибо. Обязательно.
      Глеб сделал пятками, вытянул руки по швам, быстро полупоклонился. И, резко развернувшись через левое плечо, почти уставным шагом вошел в лагерь.
      Анюшкин покосился на Глеба, но вопрос задал только когда удалились на определенное расстояние:
      - Кто это?
      - Монархисты. Из Питера. Только не помню ни одного имени.
      Через весь лагерь они прошли к сколоченной из окрашенных синим досок эстраде, расположенной почти на самом берегу. Анюшкин слепо заглядывал в каждое лицо: "Дажнева не видели? Дажнева здесь нет? Дажнев не знаете где?" А на него даже не обращали внимания.
      Народная "трезвость" видна была издали: на груди у всех обязательно, даже на безбожниках и потомственных колдунах, алел маленький значок, на котором святой Георгий Победоносец пронзал копьем почему-то именно "зеленого змия". Женщины-трезвенницы своим большинством ходили в национальных, разной этнографической достоверности платьях и сарафанах. Одно такое их скопление под руководством худенького, навсегда печального и не снимавшего даже в самую плотную послеобеденную жару своих аккуратно замятых в гармошку лакированных сапог, длиннобородого руководителя окружало плотным "карагодом" маститого московского доктора-психотерапевта. Доктор рассказывал о тайнах женских наговоров с точки зрения науки. Женщины очень серьезно и внимательно выслушивали, в каких пропорциях нужно смешивать святую воду и средство от тараканов и какие мысли при этом "заряжать" в снадобье от запоя, задавали вопросы о приворотах и периодически разрушали ход собрания неожиданными запевками на никому не понятном, своем собственном, "фольклорном" языке. "А еще великое учение Авесты утверждает..." - искренне захлебывался в собственных знаниях доктор, а Глеб был уже не в состоянии эмоционально среагировать на это. Он просто пошел подальше: "Психотерапевт. И маг... А я его где-то в президиуме на каком-то съезде видел. Очень представительный. Да. И сидел два часа почти не шевельнувшись... Наверное, министром хочет быть. В любом новом правительстве. И будет. От левых или правых. И тетки тоже - дома нужно сидеть, детей кормить, мужиков после работы отмывать". А куда пропал Анюшкин? Как сквозь землю...... Стоп, он же нес молоко. Может, на кухню?
      На истекающей бурлящим жаром кухне возле бригады молодых, в белых на голое тело халатах женщин и девушек ошивались казачки из охраны лагеря. В двух полевых кухнях и на сложенной тут же из кирпичей маленькой печи что-то кипело и бурлило, а казаки крутили усы на запаренных поварих. Рядом под навесом за длинным столом сидело человек десять полностью экипированных горнолазов. Их армированные, фантастические по объемам рюкзаки терпеливо стояли у ног хозяев, дожидая скорого выхода. От группы просто физически ощутимо исходила плотная магнитирующая сила. И поварихи, поверх лихо заломленных синих фуражек с красными околышами, смотрели только туда.
      Глеб попросил водички и сел с кружкой недалеко от альпинистов. Их вожак внимательно и строго посмотрел на него, но промолчал. Говорил сухой, одноглазый, уже почти старик. Короткая стрижка, выпирающий кадык, руки с сильными, огромными суставчатыми пальцами. "Как пауки". Старик не просто говорил, он отдавал приказы смертникам: "Успеем подняться засветло - живы. Успеем выставить пост - правы. У нас всего четыре дня. Потом луна идет на спад. Йети вернутся через белки к Шамбале". Поперхнувшись, Глеб выплеснул кружку в песок, тихонечко встал, вежливо вернул ее кухаркам и пошел, пошел куда глаза глядят. "Да что же это такое? Бред. Криптозоологи. Они-то каким боком с патриотами? Или что, наши русские реликтовые гоминоиды отныне решительно не желают ничего иметь с тибетскими? Как когда-то, в девяносто первом, эстонские педики бойкотировали петербургских? И что, мне теперь каждый день здесь ошиваться, пока Анюшкин все свои метеориты соберет? Да лучше пусть меня "пастушки" пасут... Бред. Как на машине времени куда-то крякнул. Если это все реальность, то тогда где же я был эти десять лет? В какой черной дыре? И опять - на! Этот любимый московский оккультизм: заговоры, снежные с красными глазами и зеленые человечки, сейчас кто-нибудь начнет шарик по телу гонять. Бред... Это у меня бред. Может, это и не лагерь? Может, это заповедник? Заповедник лотофагов? Серебряный век вечных младенцев? Или Остров блаженства? Где все как-то по-своему счастливы. И мне от них что?"
      Анюшкин сам шел навстречу. Он был не один. Рядом медлительно вышагивал крупный, головастый мужчина лет этак чуть за пятьдесят, с короткой, выбритой по щекам бородкой "клинышком", маленькими умными глазками под нависшими светлыми бровями и стрижкой "с челочкой". На нем были только бежевые брезентовые шорты и сабо. Мощная грудная клетка, сильные, развитые руки обнаженная фигура былого атлета несколько портилась короткими ногами. Но он все же был достоин любования. Анюшкин, уже избавившийся от своей сумки "молоко-то донес?" - радостно взмахнул ручонками:
      - Глеб! А мы вас ищем! Знакомьтесь - Дажнев.
      - Глеб.
      - Владимир Викторович.
      - Вот я вас и передам в надежные руки. Владимир Викторович руководитель лагеря. Вы сейчас получше узнаете друг друга и сойдетесь, непременно сойдетесь. Хорошо? Хорошие люди легко это делают.
      Сходящиеся потихоньку присматривались друг к другу. Глебу на сегодня оставались силы только на вежливость. Дружбы он сегодня уже не искал. Дажнев же чего-то хотел, не ради чудака с молоком он, начальник, как простой крокодил Гена, ходил по зеленой поляне в поисках друга. Ему с таким хозяйством поди и так не скучно. Надо, надо собраться и послушать.
      - Меня добрый Анюшкин подлечивает. Застарелая язва. Давление. Да, набор травок подобрал. В молоке надо запаривать.
      Маленькие умные глазки сверлили, сверлили, спрашивали - можно ли с ходу?
      - Вы же, Глеб, из "защитников"? Я много про вас наслышан. Вы - герой.
      - Кто это так постарался?
      - Ну как же! Про вас все говорят... Пройти всю мясорубку. Выжить. Устоять.
      - Разве это героизм - выжить? Это просто инстинкт.
      - Мы тут день и ночь, без отдыха. Народ-то, сами понимаете, еще тот собран. Все очень замечательные, очень политически активные люди. Но вместе не могут! Все, буквально все лидеры! Вот моя задача - их разводить, как волка, козу и капусту. Сколько лет вы уже в патриотическом движении?
      Глеб даже опешил: сколько же? Как книжку про Суворова прочитал? Или после "Протоколов"? С какой точки начать? С маминой колыбельной? Ладно:
      - С восемьдесят шестого.
      - Хороший стаж. Какие надежды тогда были! Вы в "Трезвости"?
      - Нет, "трезвенником" не был. Хотя не пью.
      - Это хорошо.
      - Вначале в "Патриотическом обществе", потом, совсем недолго, в "Памяти". Потом в Союз духовного возрождения вступил. Меня просто лично Михаил Михайлович Антонов по жизни водил.
      - Это замечательно. Чудесный он человек. Его многие тогда не понимали, а он ведь первым указал путь развития современного коммунистического движения в сторону христианских нравственных идеалов. Жаль, жаль его тогда не услышали. Но все великие люди обгоняют свое время. А вы здесь как? По работе, по творческим делам?
      Это было грубовато. Что ж так уж сразу: надо было хотя бы покормить, помыть, а потом уж и лыто спрашивать. Неужели он так уверен в своей, в общем-то, такой примитивной лести? Глеб нежно уворачивался от буровящих его глазок.
      - Я мимо ехал. По делам отцовской фирмы. А у меня в дороге все документы украли. Теперь как привязанный. Без права эмиграции, но и без прописки. Бомж!
      Тон был взят не тот, но нужно было уйти от игровых правил Дажнева. Глеб с надеждой взглянул на совсем затихшего Анюшкина. Тот оказался на высоте:
      - Владимир Викторович здесь столп и утверждение. Какое огромное мероприятие на нем! Действительно - тут с полсотни лидеров, да каких ярких и ярых лидеров! Это только подумать: ведь не к каждому люди поедут. Со всей страны. Да в такое трудное материальное время. А он вот собрал. Хорошо, очень хорошо! И администрация района навстречу пошла.
      От таких лещей Дажнев даже не поморщился. И это вот действительно было хорошо. Это был отнорочек на крайний случай. Теперь Глеб тоже заулыбался ему лицо в лицо:
      - Я действительно оказался тут в крайне глупом положении. Без связей, знакомств. О политике, кажется, здесь никто не слышал. Хотя, может, это и к лучшему?
      - Нет, вы так не говорите! Так нельзя унывать. Что бы ни случилось, мы должны смотреть только вперед. В этом наша жизнь. И прежде всего, мы должны уже сейчас готовиться к новым выборам, искать и вовлекать новые силы, находить и адаптировать новые идеи. Политика должна быть делом каждого гражданина, каждый должен стать сознательным патриотом, только в этом залог победы. Без того, чтобы во всех домах люди начали четко понимать, как демократы обкрадывают лично каждого, лишают будущего их детей, а у стариков отнимают их славное прошлое - нет ни малейшей надежды на успех. Мы проигрываем в деньгах, но наша сила в людях...
      Удивительно, как Дажнев, шагая очень не спеша, очень спокойно и размеренно, умудрялся все время быть чуть-чуть впереди их. Так, даже не на полкорпуса, меньше, но впереди. С ними теперь все здоровались: кто-то громко издали, кто-то молча пожимая руки. Чувствовалось, как удивленно смотрели в спину. "Надо бы тоже раздеться, подзагореть и слиться с местным социумом". Тем более что за эти дни он очень неплохо похудел. Глеб позволил себе сменить тему:
      - Удачно выбрали место. Такая красота вокруг.
      - О, это действительно так. Нас глава района тут повозил, показал достопримечательности. Мосты, горные покосы, озера, плотина у них тут есть чудесное впечатление. И в тайге, на кордоне побывали. Там и познакомились с добрым Анюшкиным. Вы же сейчас там тоже отдыхаете?
      - Отдыхаю.
      - Не вздыхайте, я попрошу главу, он вам посодействует. Документы восстановят, и все обернется просто приятными воспоминаниями о приятном отдыхе. А сейчас мы отобедаем. Что там Юлечка нам приготовила?
      Они подошли к угловой палатке. Под развернутым пологом большого тамбура стоял складной алюминиевый столик с белым пластиковым покрытием и маленькие складные стульчики. "Да как он, такой здоровый, на них сидит?" Глебу уже улыбалась пышная красавица в накинутом поверх купальника светлом тонком пончо - чтоб плечи не обгорали. В ее присутствии Дажнев несколько потерял свою монументальность, даже в массе вроде как поубавился. Гостей посадили рядом за еще пустой столик, а хозяин нырнул внутрь за рубашкой.
      - Какой у вас представительный муж. Сразу видно спортивную закалку и хороший уход умеющей любить жены.
      Глеб вдруг получил ногой пинка от такого тихого-тихого Анюшкина. Юля особо обворожительно улыбнулась и тоже исчезла за соседнюю маленькую палатку, где у них, оказывается, хранились продукты.
      - Вы что?! - совершенно беззвучно зашипел Анюшкин ему в самое ухо. Она ему не настоящая жена... Вы же сейчас...
      Дажнев вышел в шикарной рубашке с картинкой на тему далеких островов. Сел осторожно, прочувствовал прочность, облегченно вздохнул.
      - Мне не пришлось быть тогда в Москве. А я так хотел. Ведь очень многие из моих товарищей тогда стояли у "Белого дома". Да вот не судьба... У сына случились форс-мажорные обстоятельства... с институтом... Но какую же бойню эти демократы учинили, какой позор на весь мир! И еще после этого они на что-то надеются! Нет, после такого их власть не вечна. И когда мы придем, они за все ответят. За все.
      Юля грациозно вынесла прозрачный пластиковый поднос, уставленный большими и маленькими тарелками, тарелочками, розетками, стаканчиками и цветными пачечками. Она опять особо улыбнулась Глебу и стала накрывать. Как это все поместилось на столике? Это чудо, просто чудо! Юля цвела.
      - Да, она у меня действительно молодец. В таких в общем-то диких условиях суметь сохранить полное ощущение домашнего быта. Мы же за это лето второй лагерь проводим. Первый на Урале. Но там задачи иные, чисто политические, организационные. А здесь нами впервые проводится лаборатория на сверхидеологические изыскания. Психотронные, если можно так сказать. Впервые в мире!
      Еда, за исключением местного алтайского сыра и хлеба, в основном была вся из импортных упаковок. Анюшкин ел очень осторожно, комично разглядывая через свои лупы каждую бумажку, каждую буковку. Все начали потихоньку над ним подтрунивать, он оправдывался тем, что, когда готовит сам, даже не догадывается сколько получается в результате холестерина, сколько естественных и неестественных красителей и консервантов.
      - Консервов, тех точно полбанки уходит. Если больше бухнуть, то тогда действительно жиров мне многовато. А? Так ведь в Бийске они консервы из одного сала и жил только делают! Да если бы проклятые американцы подсчитали, сколько мы этого "яда" за свою жизнь съели, они бы ничего такого на баночках не писали, не мелочились бы. А просто крупными такими буквами: "Ешь!" - и все. А то мучайся теперь, высчитывай - чем теперь ужинать, чтобы суточный баланс в организме поддержать после этакого.
      - Володя, тебе надо Анюшкина к себе ассистентом брать. На лекции о раздельном питании! - Юля хохотала, держась за спинку стула Глеба.
      - Правильно! Владимир Викторович будет себя на моем фоне показывать и доказывать свои теории: он такой большой - от раздельного питания, а я такой маленький - от всеядности! Очень будет наглядно.
      - Договорились! А если без шуток, то, конечно, совершенно не важно, что и как ты ешь. Наша же задача - научить человека контролю за собой. Самоконтроль - это основа и личного, и социального благоустройства. На этом вся партийная дисциплина и держится. Только человек, следящий за любыми своими проявлениями, может быть человеком будущего века. Человек, несущий свою свободу на щите самоограничений. Как лик Горгоны.
      - Постойте! Это же образ смерти? И к тому же насчет контроля за собой: не это ли преследует то жуткое количество информации на этих баночках?
      - Совершенно верно! У Запада есть что взять. Вообще, нам надо больше изучать своих врагов, изучать причины их сегодняшней победы. Мы же не должны стоять на месте. А развитие невозможно без диалектического подхода - кроме своего, нужно брать и лучшее чужое. Усваивать.
      - И опять образ каннибализма! - не отставал очень умный Анюшкин.
      - А я и из ваших вопросиков самое лучшее на вооружение возьму! - вдруг удачно вывернулся Дажнев.
      Все сыто рассмеялись.
      - Юлечка, ты бы с нашим оппортунистом посекретничала, как лучше лекарство заваривать. А мы с Глебом пока маленько поскучаем без вас.
      Намек был прост и доступен. Анюшкин подхватил поднос, Юля составила на него опустевшие тарелки, стаканы и другую мелочь, и они, воркуя, удалились. Дажнев посмотрел им вслед, налил в чистые одноразовые стаканчики минералку. Очень осторожно откинулся, всмотрелся в выпрыгивающие крохотными капельками пузырьки, сощурился вслед ушедшим. Что же еще? Неожиданно перешел на "ты":
      - Ты не осуждай. Юля - моя полевая жена. Мы уже много лет вместе. Даже не представляю, как бы мы расстались. Она называет сама себя моей Берегиней. Так оно и есть. Там, дома, все другое. А здесь без нее не смог бы. Развестись в свое время из-за карьеры не решился. Тогда это строго наказывалось. Ну и сын, конечно. А впрочем, и теперь не легче. А зачем? Все всё понимают - проформа, атавизм. Ты-то женат?
      - Разведен.
      - Дети?
      - Дочь. Второклассница.
      - Тяжело. Но надо жить дальше. Ты готов?
      А может, хватит уже анкетировать? Пора бы и к вербовке перейти. Что уж так долго-то кругами бродить? Давай торговаться: что у тебя для меня есть? И чем я так интересен? На что будем меняться? Какие скидки, если оптом?
      - Я, прости, конечно, может слишком в лоб, но... ты как после того расстрела себя чувствуешь? Гм... Понимаешь, для многих это стало слишком сильным стрессом. Многие из наших товарищей сломались. Многие. Мы их не осуждаем: человеческая психика очень тонкий, нежный механизм, мы еще не можем пока свободно управлять им. Будет время, верим, наступит... А пока становятся особо ценными те, кто, пройдя такую закалку, не потерял стремления жить. И не просто, а именно активно жить в этой стране. Те, кто как ты, сумели выдержать все и теперь, уже прекрасно понимая, с кем они имеют дело, очень осознанно идут на борьбу. Если ты чувствуешь в себе силы для новой жизни, то есть новой борьбы, то тебе стоит четко для себя решить, с кем ты. Уж сам понимаешь, один в поле не воин. Пока мы вместе, мы заставляем мир с нами считаться. Пусть пока как оппозицию. Будет время...
      Дажнев снова налил себе водички, потянулся к Глебу, стульчик под ним застонал. Но у того стакан был еще полон.
      - Почему не пьешь? Жара третий день, нужно в организме уровень жидкости поддерживать. А впрочем, о чем это я? Да, вот, ты ведь хочешь в этой жизни не дворником быть, не сторожем, а кем-то, кто держит в своих руках реальные рычаги, кто участвует в управлении, в устроении мира! И это - только с партией... Я все могу пережить, все сегодняшнее стерпеть... Но только как подумаю, как нас тогда везде уважали! Ведь одного слова было достаточно, чтобы какую-нибудь войну в Египте прекратить! А сейчас мы кто? Тьма... Вот западные подачки едим! Ладно, это все не вечно. Мы сейчас собираем силы для новых боев. И нам нужны именно новые, свежие кулаки... и перспективные головы, конечно. Ты же известный компьютерный системщик.
      А это было явно лишним. Еще бы помянул, как отца из партии исключали. Или в каком году мать на пенсию отправили. Дажнев сам понял, что проболтался насчет своей осведомленности. Глеб тоже оказался не на высоте - поставил свой слишком легкий стаканчик чересчур сильно. Тонкий пластик смялся.
      Дажнев разулыбался:
      - Ну что мы все в кошки-мышки играем?
      - Действительно играем.
      - Сам понимаешь, я один все не решаю, но моя рекомендация дорогого стоит. Так вот слушай: мне поручено представить в ближайшее время понимаешь кому - список кандидатов... ну, как бы выразиться? Список лиц... пассионарных, что ли? И еще я...
      Но тут появились уставшие друг от друга Юля и Анюшкин. Анюшкин был красен и заметно чем-то пришиблен. Юля же подчеркнуто спокойна. Она строго и внимательно оглядела Дажнева и Глеба. Они сделали вид, что заждались. Тогда и она заговорила быстро и напевно, не присаживаясь и тем давая понять, что пора прощаться:
      - Ах, Глеб, какой вы, однако, интересный человек. Мне Анюшкин про вас такого понарассказывал! Я теперь спать спокойно не смогу. Приходите в ближайшее время в гости, и тогда сами все подтвердите. Договорились? Я буду ждать.
      Анюшкин подавал какие-то знаки, но Глеб, помня его неожиданный пинок под столом, держался от него на расстоянии. Даже Дажнев немного нервно стрелял глазками по всем, но молодец: улыбался, как только мог. Гости поблагодарили хозяйку за стол, за душевное тепло, она их - за интересную беседу. Дажнев вызвался проводить до ворот. По дороге он совсем откровенно игнорировал Анюшкина, который, прощупав, так ли уж не нужен он в их беседе, согласно приотстал, терпел, только издали навострив уши.
      - Нужно закончить мою мысль. Не буду повторяться, мы можем сделать тебе будущее. Это не только какие-то далекие светлые обещания, кое-что делается и сейчас: мы и подкормим, и поддержим, и приподнимем, если есть проблемы. А они у тебя, наверное, есть. Они есть... Мы - партия дела. У нас не только горизонты. Но будущее именно у нас, коммунистов. Почему? Партия сильно меняется. Что-то отсеивается, что-то приобретается. А это самое главное: мы берем на вооружение абсолютно все идеалы, какие только еще горят в душах людей. Мы их синтезируем. И приспосабливаем. То есть создаем систему единого и универсального смысла жизни для всех- всех-всех: социальных слоев, этнических групп, даже отдельных в своей неудобности психотипажей. Это тем более мудро в современной социальной обстановке, при крайней поляризации всего общества. Ты здесь очень не засматривайся, эти придурки вокруг - так, они силовое поле. Без ума, только сила. Но сила очень страшная. Вот мы их тоже под себя берем, каждого на свой уровень, конечно. Как гениально сформулировал Ленин: "Идти - врозь, бить - вместе!" Пусть. Сейчас нам годится все: йога, тантризм, язычество финнов - все, вплоть до магии и фетишизма... И ивановство в том числе... А когда все устоится, ты с ними никогда даже не встретишься. Да что там говорить, ты же понимаешь. Но без них никак нельзя: они магниты, к ним многие тянутся. На это вот определение: почему же тянутся, за чем тянутся? - и направлена работа данной лаборатории. Здесь мы определяем силу психического влияния неординарных личностей на подсознание масс. Ведь полная ерунда - кто там из них чему учит, ерунда! Что их Порфирий или Блаватская! Пусть хоть Заратустра. Главное, их степень уверения толпы! Пить или не пить русскому народу, курить или не курить - все ерунда, в конечном счете! Кому-то можно, кому-то нельзя... Сказано же: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку... Глеб, я надеюсь на твой скорый ответ. Помни главное: мы тебе всегда сможем помочь. Всегда... Мы - сила. Всегда. Ну вот, кажется, и все? Прощайте?
      Они крепко пожали друг другу руки. "Сильная у него рука. Здоровый? Ну-ну". Дажнев еще немного постоял в воротах, посмотрел им вслед. Ну-ну. Это было физическое ощущение: уколы от маленьких острых глазок крупного человека.
      Молча поднимались к ручейку. Вдруг Анюшкина взорвало:
      - Нет. Не так, вернее, и не так тоже: что дозволено быку, то не дозволено Юпитеру! Если ты бог, будь добр вести себя по-олимпийски. Будь добр! Я такого не понимаю - и они еще называют себя оппозицией, светлым будущим! Да чем же оно светлее прошлого? Я ведь на какое-то время поверил: да, коммунизм стал меняться. Да, от него только корочка осталась. А нутро новое. Куды там, кума, окстись! Чур! Чур меня! У них все: рычаги, приводные ремни, винтики и колесики - все, кроме силы притяжения - любви! Вот они здесь и собрали этот паноптикум сект. Я-то думал, чтобы изучить опасность удаления от истины, а они - нет, взять это на вооружение! Силы ада - на вооружение!
      - Да вы успокойтесь. Вас-то что это так коснулось? То ли вы чего такого не видели? А когда к вам ваш местечковый Совмин приедет зайцев бить?
      - Так то - сегодняшние. А эти, я думал, на будущее.
      - А отчего думали?
      - И... правда? Ну ведь хочется.
      - То-то. Очень хочется.
      - И еще эта Юля.
      - Красивая женщина. Тоже разочаровала?
      - Тоже.
      - Она-то в чем перед вами виновата?
      - Чем? Действительно, чем? А своей красотой. Она же - Афродита!
      - Так вам-то Афину положено любить! А не такими чароваться.
      - Вот сами и любите себе Диан! Но! Я-то видел ваши искорки из глаз!
      - Ревнуете? Вовсе зря. Это был обязательный ритуал. Как ленточка на куст. Но я старался быть масштабным, а не мельтешить, как пчела, у чресел. Пардон.
      - Вы еще только меня не разочаровывайте, пожалуйста.
      - Хорошо. Предлагаю схему: Юля вас обидела тем, что обратилась к вам... Нет, я не скажу "как к немужчине" - как к врачу. Но совершенно не к тому: она попросила вас дать средство избавить одного человека, и я опять молчу какого! - от стрессов в интимной жизни. И при этом разговоре все время смотрела вам прямо в глаза. А? Прямо в глаза? А?
      - Ну... Очень похоже.
      Они шли к кордону. За спиной Анюшкина болталась сумка с даже не вынутыми сегодня рамочками.
      Глава девятая
      А Анюшкин заболел. Как они пришли вчера, он молчал, молчал. Похоже, это было к чему-то, так как даже корова, проинтуичив это, не дожидаясь розыска, впервые пришла из леса домой сама. Но и это Анюшкина не удивило и не разговорило. Совсем к ночи он молча развел керогаз и забыл про него. Глеб сам поставил воду, заварил чай. Вначале он был рад тишине, удалось пару часов посвятить бумагам. Нервные перетряски последних дней позволили отстраниться от уже написанного, теперь легко правилось лишнее, ясней провиделся финал. А потом, когда солнце село, вдруг захотелось и поболтать, поделиться неожиданно даже для самого себя обнаруженными связками тех событий, но Анюшкин в ответ молчал. Он вообще как будто не видел Глеба. Вяло покормил собак еще с утра заваренной кашей и лег. Что ж, нет так нет. Глеб вчера вот и сам хотел бы такой тишины. Но, на правах гостя, вот так вот молчать не решался. А сегодня... Ладно. Попил на крылечке чай в гордом одиночестве: ни одна местная псина с ним так дружить и не захотела. Они теперь на него больше не лаяли, но следить продолжали все же внимательно, настороженно. Наверное, он не очень хороший человек. Для псов, по крайней мере.
      Утром Анюшкин не встал. Он спал, а корова орала благим матом. На остатках генетической памяти Глеб принес ей воды. Она подозрительно, долго нюхала ведро. Потом все же выпила и снова заорала. Глеб жалобно попробовал разбудить хозяина. Тот спал почти не дыша, жутко сморщившись, поджав к себе ручки и ножки. У него что-то внутри болело. "Да пошла ты!" Глеб открыл косую, измазанную засохшим навозом калитку, и корова, удивленно оглядываясь, пошла в лес, на что-то жалуясь всему свету. "Ну да, я тебя подоить забыл. Прости, но чего не умею, того не умею". Так. Теперь лайки. Они вдруг приблизились. Вдруг не чурались. Они просто не спускали с него глаз и даже унизительно подвиливали чужаку своими скрученными хвостами. Что делать? Что варить? Но стоп! Где же он прочитал, что хищникам необходимо один день в неделю поголодать? Даже львов в зоопарке по понедельникам не кормят. А для собак разгрузка была назначена на сегодня. Ясно! Умные лайки поняли, повздыхали и убежали в лес ловить мышей. Теперь что еще? Все? Замечательно! Так он ловко расправился с хозяйством и мог совершенно спокойно заняться своей "литературой". Это было очень даже хорошо: сесть одному и все забыть. Выключиться. Чтобы не возникало никакой, самой тонкой, свистящей связи между прошлым и настоящим. Чтобы прошлое не оживало здесь ни для кого, кроме самого Глеба... И именно здесь он совершил ошибку: забыл покормить домового.
      В полдень с тропинки раздалось ржание. Из-за мелкого густого ельника на границе начинающейся тайги бодренько (от чувства уже скоро-скоро обретаемого дома), мотая потными мокрыми шеями, вышли три тяжело груженные лошадки. Впереди, в окружении подпрыгивающих от счастья собак, ходко шагал высокий худой человек в старой брезентовой штормовке, заношенной фетровой шляпе, галифе и резиновых сапогах. Судя по бурной радости лаек, это и был главный хозяин кордона Степан. Издали сухо поздоровавшись с Глебом, Степан очень неспешно разгрузил усталых покорных лошадок около своего дома, ловко стреножил толстенными веревками и отпустил их на "свободу". Перетаскал мешки в большой сарай и исчез. Вышел только часа через четыре. Подошел к крыльцу анюшкинской избы, где Глеб корпел над бумагами. Приблизившись, еще раз поздоровался, но уже с некоторым интересом. Покосился на записи:
      - А где Нюшкин?
      - Спит. Не смог его разбудить.
      Степан носил большие, с подусниками рыжие усы.
      - Енто у ево быват.
      - Странно. Может, заболел?
      - Быват. По три дня спит. А то - четыре. Пущай. Ты-то чей?
      - Глеб. Я от Семенова.
      - А. Голодный поди? Айда на веранду, пошамаем. Меня Степан звать.
      - Я так и знал. А Анюшкин как?
      - У каво кака болезь. Он так часто спит. А я запойный. Редко, но быват. Вот мы за друг дружкой ходим. Иначе пропали бы. Ты кто, не русский? Не шорец?
      - Наполовину татарин.
      - Это ничо. Шорцев не люблю. Телеуты ничо, а шорцев - нет.
      Они прошли и сели под сенью холодного самовара. Тут уже, оказывается, стоял едва откипевший чайник, парил котелок густого супа с разваренной вяленой олениной, рядом круглый картофель, лук и хлеб. Солдатские алюминиевые чашки и деревянные ложки дополняли слюноточивый натюрморт.