- Или недочеловеком?
      - Уточни. - Семенов набил полный рот для молчания.
      - Сначала краткое лирическое отступление для новеньких. Дело в том, что мы с дорогим моим оппонентом уже лет двадцать как знакомы. Еще с острова Русский. Там в морской пехоте служили. Я, конечно, поскромнее - просто разведка, а он элита - диверсант. Но встречались. Потом параллельно йогой увлекались. Хоть и в разных местах, но в одно время... И опять- таки я только в мирных целях... Вот поэтому он теперь меня не может сейчас цельно воспринимать: был "свой", нормальный "восточник", а тут вдруг все отрицаю. Вроде как в особую гордыню впал: он против моего православия ничего не имеет, а я прямо-таки трясусь от его медитации. И в самом деле трясусь. А объясниться не можем.
      - А может, не надо? Все равно я пропащий. Мне теперь только в ад дорога. По-твоему, конечно, - демонстративно дожевывал "диверсант".
      - Вот-вот. Так и всегда: глухая защита. Он, отцы родные, только "терпит", а мне - ну "очень надо"! Только зачем, в самом-то деле?.. Все бы ничего, да на тебя много людей завязано. Семья: смотри, что ты с детьми делаешь! Они же русские, а не китайцы... И еще девчонки. Стоп! Я понимаю, что простые девочки бы тут с мокиварами не работали, что это особый тип психики.
      - Ага! Ну хоть тут сознался. И психики, и физики. Главное же отличиеих энергетика. Ты вот здоровый мужик. Тоже бить умеешь. А из них самая маленькая тебя срубит. Любой блок пробьет. А почему?
      - От умения впускать в себя некую безымянную силу.
      - А почему ты ерничаешь? Или ваша монашеская православная практика не этим живет? Не этим чудеса показывает?
      Семенов сидел, подогнув под себя ноги, весь напряженный, сжатый. Отец Владимир тоже вибрировал, хотя вновь демонстративно мирно отвалился с чашкой давно остывшего чая. Начал очень медленно:
      - Человек - совершенное творение. Когда я увлекся йогой, я еще не знал этого. И хотел переделать себя. Улучшить. Путь всем известен: аскеза, энергетика. С аскезой - ладно: без вина и мяса прожить можно. Можно даже и не орать на своих родных. А с энергиями? Свои-то - до известного предела. А дальше? Откуда брать? Вот и грел кундалини. Причем я фанатично работал, даже пару раз копчик до волдырей сжигал: наверх еще канал не открываетя, а огонь уже прет! Не смейтесь - от трусов больно было! У меня и медитация хорошо пошла: в астрале как в своем доме ночью без фонаря ходил. Уже и в ментал заглядывал... А потом попала мне в руки одна книга - автор некто Позов. И дали-то мне ее на пару дней, ночей, точнее... А словно все обнажилось: в тех же мне хорошо уже знакомых словах и терминах санскрита этот человек мне рассказал о православной мистике. Ведь открой простой читатель Добротолюбие - и что?.. Если ты не понимаешь, что это за слова: "трезвение", "образ, запечатленный в сокровенном уме"? Что ты там прочитаешь? Вот то-то!.. А в оккультной литературе все разжевано: кундалини - змей, хранящий энергию, спящий до поры свернувшись пружинкой вокруг копчика. Он просыпается, раскручивается и по энергоканалам вдоль позвоночника проникает вверх, в голову, заполняет ее, отворяет темя. Это очень сильный змей, очень... Он заполняет все, и ты чувствуешь сверхвозможности. Стоп! А тебя-то уже нет! Тебя - человече - нет! Со всеми своими собственными силенками ты теперь уже никто в этом сотворенном по твоему же личному желанию симбиозе! Ты, вроде как могущий стоять на одном пальце, часами не дышать, даже не стучать сердцем - да что уж там детские прыжки на три метра или битье черепиц! - ты просто никто... Ибо все это на самом-то деле делает Змей - не просто "энергия", "сила", а вполне даже конкретное существо, личность. С именем! Не ты теперь совершаешь подвиги, а твой - по твоему же позволению новый хозяин... Вот тебе и все "сверхвозможности"! Ты сам - просто оболочка, перчатка для его воли. Его желаний... Здесь же четкий отказ от собственной личности. Во имя чего? Фокусов? Но почему это называется сверхчеловеком? Почему? Это же теперь недочеловек. Нет, даже - полузмей: тело человека, а дух змея. Дракона... Раб дракона - и сверхчеловек!
      - Это просто олицетворение природной силы.
      - Чего?! Ты чего пионером прикидываешься? Или вправду такой?
      - Так научи! - Семенов заиграл желваками.
      - Тебя? Подожду. Пока ты через своих детей созреешь... Это когда ты один - сам себе хозяин, можешь играть в любые игры. "Ах, карма, карма!" А когда ты в системе заложников - жена, дети... Тогда от реалий не уйдешь. И от своих страхов. Ты-то меня понял... И еще... Мне приходилось наркоманов исповедовать. Ужас. И хорошо, что я сам когда-то медитативную практику прошел: мне их "картинки" все очень знакомы. Один к одному. Только наркотики не требуют аскезы: укол - раз! - и ты уже в астрале. Правильно сказано: "Бог пришел на Запад в виде наркотиков". Да. На тупой протестантский Запад, где соскучились по отвергнутой их тупыми прадедами мистике. Тоскуют ведь по любой мистике - пусть самой примитивной, без разбора- даже сатанинской! Даже вуду. Любой! Естественно необходимой, как обязательной части жизни души! А они тоже ведь люди. Ну нет у них молитвенного общения с Богом, ну не может им публичный экстаз даже самого восторженного проповедника заменить личные переживания ночной тайной молитвы... Вот - и укольчик. А чем, собственно, твоя самадхи от героина отличается? Чем - в принципе?! Это же полный отказ от себя, от своей личности!
      Но наконец и сам отец Владимир увидел, что его не слушают. Разве что Анюшкин. Но тот нирваны не искал. Он искал знаний о нирване.
      - Все, отцы родные. Прошу прощения. Заболтался.
      - Подожди, - Анюшкин попросил точки. - А нирвана-то, нирвана где? Ее разве в наркотиках нет?
      - Покоя без желаний - нет. Иллюзии и хотения остаются.
      - И последний вопрос: а вот немецкий доктор Фаустус? Он разве не ее, свою нирвану, в католической мистике искал? "Остановись, мгновенье!" - это разве не его счастье в остановке времени?
      - Вся наша проблема - русская проблема - в том, что мы православные. И поэтому нас со всех сторон давят. Но давят очень одинаково. Скажу всем тут по секрету: между мистическими переживаниями Франциска Ассизского и Вивекананды - разницы ноль. Слышишь, Семенов? У того и другого - только игры воображения на строго заданную учителем тему. Иллюзорный план, или, как сейчас говорят, виртуальная реальность. В йоге ты тоже учишься разбирать себя на кожу, мышцы, связки и кости, "видишь" их гниение и распад для понимания смерти тела - и у тебя останавливается сердце... В католичестве ты точно так же вызываешь видение распятия - и у тебя раскрываются стигматы. Остановка сердца и раны на руках - реальность. Но все это результат виртуальной игры в ментальном плане. Ни йог, ни францисканец к духовному плану даже близко не пробиваются. Так как не хотят. Не желают знать Истину.
      - Так Фауст где? Фауст?
      - Фауст? Вот он и раскрывает нам эту механику мистических блужданий в гностицизме: кто его водит в познании? Кто приводит его к "нирване", достижению той гармонии мира, которая более не нуждается ни в чьей волевой переделке? Это не некая "неизвестная сила природы", как мы тут слышали, а вполне даже конкретная личность с петушиным пером в берете... И про расплату за мгновение нирваны: в первоисточнике легенды, в народной средневековой немецкой книге "Про доктора Фаустуса" весьма подробно описывается его конец. Дело в том, что бес утаскивает купленную душу в ад с "эффектами" - грешник всегда умирает очень тяжело. Очень, отцы родные, уж поверьте мне как священнику. Вот и наши колдуны часто умирают в банях, конюшнях, в подполе, на болотах - и страшно!- от удушения... Все их бывшие подручные - кикиморы там, банники и иные, в момент смерти отыгрываются на своих "хозяевах". Вовсю...
      "Йо-хо-хо-хо-хо-хо-о!!" Вдоль реки к ним возвращалась ватага ребятни. Они украсились юбочками из папоротника, повтыкали в волосы гусиные и иные перья и, грозно потрясая над головами дротиками, с индейским улюлюканьем вскачь неслись к столу.
      - Предлагаю сдаться, - за всех испугался отец Владимир, - или отступить в дом.
      Они отступили, оставив все на разграбление и поедание налетевшей банде дикарей. Тем более что отцу Владимиру наступила пора собираться в райцентр домой. И он забирал с собой Глеба, чтобы завтра подвезти в Бийск: Котов нашел его новосибирских грабителей.
      Глава двадцатая
      Старенький двухдверный "ниссан-сафари" безобразно дымил непереваренным дизтопливом и гремел передней подвеской... На заднем сиденье, между двумя тихими-тихими из-за попачканных "выходных" платьев девочками, лежала икона... Отец Владимир вел хорошо, да и дорога была знакома до последней кочки. Выскочили на трассу вдоль Катуни. А деревья-то уже все пожелтели! Вот тебе и на... "Это после гроз. Теперь все. Лето кончилось". Отец Владимир оглянулся на догонявшую "восьмерку", кивком поздоровался. Оттуда на Глеба удивленно покосилась пожилая пара. "Ничего, скоро, совсем скоро уже не буду вам глаза мозолить... Пусть красноярцы теперь попялятся. На горный загар".
      - Мы с Семеновым давно дружим. Судьба странно свела. Я начинал под Вологдой служить. Священником. Представь только, в дьяконах только месяц - и сразу на приход. В малюсенькую деревушку Велое Олонево. Одно название чего стоит. Храм большущий, каменный, лет под триста ему. Ветхий, его из-под амбара вернули. За ненадобностью... Приход - двенадцать дворов, из них девять одиноких старух... А у меня только-только третий ребенок родился... Отцы родные! Зима, во всем убогость, повальная нищета и пьянство, ох-ох, тоска беспросветная. Все, думал, с ума сойду: в избушке холодина, малышка сразу простыла, кричит... Но и молился тогда, как никогда всласть. Этим и жил... Вот, уже под весну, Великим постом я в алтаре прибирался, вдруг как ветром дохнуло. Выглядываю - стоит посреди храма огромный такой мужичина, рядом тройка молодых парнишек. Я-то сам вроде не маленький, но там не просто физика, там другое... Выхожу, здороваются по-мирскому. Ладно, что дальше? И тут этот мужичина важно так говорит: "Я Семенов". - "И что?" - "Мой прапрадед с шестью сынами этот храм строил". Вот как оно бывает. Разговорились. О предках, о России. Он только тогда с войны вернулся, из госпиталя - хромал сильно. "Где служил?" Оказались оба морпехи, да еще в одно время на базе. И даже вроде как пару встреч почти вспомнили... Короче, на второй день я его крестил. Его и учеников. Это в субботу, значит. А в воскресенье ученики на причастие пришли, а Семенов нет. Дальше так: он мне с людьми познакомиться помог: и с начальством местным, и с мастерами, мне крышу подремонтировали, ограду. Да. А сам вот в храм ни ногой. Все вокруг да около... Я тогда, по молодости, попытался на него поднадавить. Только хуже вышло... Поэтому откровенный разговор только здесь, на Алтае, вышел, когда опять встретились. Разве случайно? Опять-таки здесь на Бога надежда. Это же не идеология - это вера. То есть кто какому духу отдастся. Проще, когда кто-то в родне - сильный молитвенник. Тогда мать может сына-наркомана вытащить. Или дочь - пьяницу отца. Вот и тут, я думаю, раз предки храм строили, значит, они оттуда его вымолят... Да и дети у него хорошие, тоже надежда, что через них его пробьет. Ведь дети его бросят. Такого... Ты хоть веришь, что мне его очень жаль?
      Вот подъезд к поселку. Первые дома - выделялся Светланин. Глеб сам пропустил этот момент, когда у него вдруг вырвался громкий стон: в сердце опять уперся браслет. И отец Владимир уже тормозил и смотрел на него в упор, аж к рулю пригнулся.
      - Остановить?
      - Н-нет. Нет, поехали. Я им не смогу... Не смогу ничего сказать.
      Отец Владимир даванул на газ. Выдав особо плотное облако черного дыма, джипок влетел на деревенскую улицу, пугая кур и овец гремящей подвеской, проскакал центр, не доезжая храма резко повернул налево, по узкому проулку стал подниматься в гору. Пару раз мотнувшись направо и налево, резко затормозил около забора, за которым пышно разросся яблоневый сад. Старенький, приплюснуто широкий деревянный домик со множеством самых разнообразных пристроек был аккуратно выкрашен зеленой краской. Своими белыми ставенками он уютно поглядывал из глубины густой раскидистой листвы с высвечивающимися молодыми еще плодами. Глеб вышел, выпустил девочек. Подождал, пока хозяин откроет ворота выложенного из какого-то серого кирпича гаража, загонит машину. Помог закрыть, нажав снаружи... Отец Владимир через забор проследил, куда убежали девочки, но калитку отворять не спешил, указал на маленькую скамеечку рядом:
      - Давай здесь посидим. Пока гонцы весть донесут, пока хозяйка к встрече приготовится... А ты мне расскажешь. О чем назрело.
      Да. Это сейчас было самым важным. Иначе уже и жить нельзя. Ни здесь, ни в ином месте. Не-в-мо-го-ту. Внутренняя, клокочущая желчью и слезами боль заполняла все тело, она просто уже сочилась из Глеба: он ходил, а за ним оставались влажные следы этой боли. И эти следы вели целую свору псов, гиен и шакалов, которые чуяли его слабость и, рыча друг на друга, жадно лизали его муки, в беззастенчивой междоусобной драчке решая его судьбу - чей он? Кто первый из них поймает момент его последнего падения и уже безнаказанно разгрызет горло и вылакает пульсирующую кровь... А его мнение? Его желания?..
      -...Вот и все... Я не знаю: как правильнее было бы сделать? Войти в лабиринт? Но я не чувствую, телом не чувствую, что терпит раковый больной. Могу поверить в его боль. Но испытать?.. А еще, пусть я буду не прав, я готов отвечать любому суду... Уже готов. Но только я не смогу смотреть ей в глаза. В глаза... И так я всегда боялся смерти. Просто боялся... И боюсь. И не понимаю: почему меня смерть постоянно по головке гладит?! Зачем я ей? Я же не солдат. И не мечтал быть солдатом... Но тут не трусость. Веришь? Не трусость! Со Светланой все не так: это ее решение. Уйти... Я даже не понял тогда - куда... Да и сейчас не совсем понимаю. Надо? Так судите меня. Меня! Но кто посмеет осудить ее? Дети? Церковь?..
      - Ты хочешь сказать - я?
      - Не сказать, а спросить.
      - Я не возьмусь... ее осудить.
      Они, сгорбившись, сидели на низенькой, на двух вросших в землю чурбачках, лавочке под нависшими через забор длинными, утяжеленными мелкими красными плодами ветвями яблони и оба внимательно смотрели, как из-под палочки отца Владимира разбегаются по песку кони. Он удивительно, единым росчерком, давал полный контур скачущей или стоящей на дыбах лошади, подштриховывая лишь глаза, ноздри, гривы.
      - Мне духовник очень просто сформулировал выход из подобных тупиков. Когда закон требует одно, а сердце не соглашается. По "Кормчей" вроде как надо бы осудить, а как? Такую боль человек терпит. Вот и думай: сам бы вынес? Мой духовник говорил: "Умрем - все ясно станет". И нечего себе накручивать... Светлана приходила ко мне. И не раз. У нее же эти "контакты" с йети год назад начались. Она тогда искала исцеление повсюду: у врачей и у бабы Тани, у гомеопатов, у шаманов и у откровенных колдунов... К ламам ездила. Я не могу навязываться. А она начиталась всякой оккультной дряни... Вот и "законтактировала" с этими... твоими красноглазыми. Ну, как хочешь их называй: бесы, дэвы, гоминоиды... Что в таких случаях делать? Я объяснял ей, кто это, и молился за нее сугубо. Но... Она сама-то не молилась. То есть она вроде бы и молилась, честно молилась - и рядом со мной в храме, и коленопреклоненно. Со слезами... Но! При этом она не каялась... Тут большая тонкость: так она скорее торговалась с Богом. Брала зароки, обещания, а кому это нужно? Что мы можем дать своего Богу, давшему нам все? Конечно, любая жертва - это уже хорошо, но это то же самое, что я даю ребенку шоколадку, а он меня угощает от него кусочком. Это любому педагогу понятно: такая жертва полезна именно ребенку! Но он же меня этим не подкупит!.. Вот и Светлана. Мне ее до слез жаль, до слез... Она просто не понимала, зачем ей вера. Если без благополучия. Ее личного, материального... И дети вот на стариках теперь. Еще вопрос: как им сообщить? И кто?.. Только не ты, пожалуйста... Я попрошу знакомых ребят, они сегодня же за ней пойдут. У них в лабиринте уже есть наработки, не первый год там лазают, почти все ходы прошли. Но к озеру никто не выходил, я от тебя впервые о нем слышу... Все равно поищут. Постараются ее вернуть. Хотя, если честно, надежды не очень много. Она ведь наверняка не откликнется на зов. Даже на твой голос. Не тот она человек. Очень гордый. Я, когда с таким сталкиваюсь, только руками развожу: не знаю, чем здесь помочь... Болеет он, страдает, а из рук - как зверь - ничего не берет. Гордость... Знаешь, чем домашнее животное от дикого отличается? Способностью любить. Так просто, бескорыстно любить человека... Не за еду. Дикий зверь, тот никого и никогда не любит. Ищет выгоды, привыкает... Чуешь, куда клоню? Послушай, Глеб, а ты точно знаешь, что такое любовь? Ты сам для себя это точно знаешь? Не эрос, а агапи... Это только жертва. Жертва - до креста! Другой нет... Теперь терпи: если и было в вас созвучие, то только в том, что в тебе не главное. Не главное! И водопад твой - соблазн! Он твое падение, ибо тотемизм в духовном плане есть скотоложество. Да ты же после него, как альфонс, бабской защиты искал! И не смей обижаться! Слушай! Вы пересеклись, но не слились. У каждого из вас своя собственная судьба. Своя.
      - Но я тоже этого видел. Красноглазого. И потом...
      - Я тебе не буду рассказывать, что и кого здесь еще увидеть можно. Это же горы... Но тебе есть еще зачем жить. Никто ведь не лишает тебя твоей боли. Это только время излечивает. Но главное - помни о том, что ты мужик. Муж. У тебя, отцы родные, кроме личного благополучия, всегда и сверхзадача на Земле есть. И с тебя ведь не за страдания юного Вертера там спросят, а за дело. Твое дело. Сделанное дело... Терпи. Все терпи... Хотя и это не приказ.
      - Нет. Нет, отец. Все не так. Если я и не пойду, то только по ее просьбе, а не по твоему рассуждению. Прости. Я не пойду только потому, что она просила! Она - сама - меня - об этом - просила!
      - Да-да! Конечно. Ты успокойся. Успокойся... Все правильно. Это я неточно выразился. Прости.
      Жена отца Владимира оказалась полной, забавно медлительной и совсем не такой, какой "должна быть" жена священника. Она не важничала: светлая, веснушчатая, как-то совсем по-родному доверчиво улыбнулась входящим своими мелкими, очень белыми зубами, тыльной стороной голой мокрой руки убирая падавшую на лоб прядь. На длинном, застеленном зеленой клеенкой столе две девочки, лет десяти и двенадцати, доставляли большие узбекские чашки и ложечки. "Да сколько же у них дочерей?" Пятерых Глеб точно видел. Матушка молча указала пальцем - посредине поставили мед.
      - У нас - шестеро! Да, и все вот девки. Ну а вы как? Наспорились с Семеновым? Это ж надо, а, сколько лет всё друг друга давят. Словно перед собой оправдываются. Или, скорей, вместе боятся чего-то и, как дети, на всякий случай друг на дружку вину сваливают.
      - Вот еще один психоаналитик.
      Отец Владимир благословил стол.
      - Матушка, ты это... привечай гостя. А я пока до Кулебякиных добегу.
      - Что? Кто-то пропал в горах?
      - Пока предположения. Только - чур, гостя не пытать.
      Это "чур" уже прозвучало из сеней.
      Бедная-бедная матушка: "не пытать"! Вот так заданьице для женщины. Но она молодец. Глебу стало вдруг очень-очень тепло и уютно. Словно он дома - у родителей. Что в этой женщине, внешне совершенно не похожей на его мать, было все же поразительно ей созвучным? Восхищение мужем? И детьми?.. Девочки тоже старались уважить гостя. Говорили почти шепотом. И салфетку, и ложечку подавали за полсекунды до необходимости. И с совершенно явным удовольствием. А матушка то выбегала к жужжавшей стиралке, то возвращалась к бурлящей плите. И - улыбка для Глеба:
      - А как же? Деревня без работы не бывает. Мне даже трудно сейчас уже и вспомнить, как я в городе росла, воспитывалась. Смотрю на свою сестру, ее мужа, детей и удивляюсь: как так можно? Ужас, как они детей портят! Мои-то и не знают, что такое скука. И дом тут, и хозяйство. А Женя, так она и с машиной отцу помогает. Не помню, где я прочитала, но как-то в памяти засело: "Работа - это любовь, ставшая видимой". И забавно - явно не из православной литературы, а так хорошо сказано. Действительно, как еще эту самую любовь в мир проявишь, кроме как работой?
      - Умной работой.
      - А другое-то и не работа. Игра.
      Работа без любви - игра! Игра - любовь без работы. Это здорово!
      Глеб, откинувшись на спинку, смотрел в окно исцеляемым человеком. Вот сколько его перед этим ни бил отец Владимир, ни подцеплял - это было рядом, лишь рядом. Ах, женщина... Только она развязывает узелки, затянутые другой.
      - Мы же с батюшкой со школы дружили. Я его и из армии ждала. И потом, со всеми его "поисками истины", чуть с родителями окончательно не порвала... Мы из города в деревне-то первое время не передать как мучались. Не то что там дрова, вода с колодца, холодный туалет. А с людьми не сходились. Они нас чурались - либо жалели, либо измывались над нашей беспомощностью... А что там, иной раз и есть нечего было. Этот вон "джип" старый из Финляндии друзья подарили, внешне забавно выглядим, как буржуи, а так ведь стройка все съедает. Иной раз и за молоко с соседями рассчитаться нечем. В долг месяцами берем. А дочки-то как растут - скоро одевать уже надо будет... Батюшка у нас такой смешной бывает. Вот ситуация: оплатили мы для храма лес - сорок кубов сухой "пятидесятки" и бруса, а хранить негде. Попросили пока на складе подержать... Приезжаем через две недели с рабочими, а леса нет. Продали и пропили. Взамен предлагают подгнившее сырье. Батюшка и пошел в контору стыдить... А там замдиректора с бодуна бычится. И так - при людях - посылает отца-то на три буквы. Я аж испугалась: все, он же разведчик был! Сейчас, думаю, он этого идиота сквозь стену вынесет. Нет, батюшка выдержал. Молча вышел, только сгорбился...
      Глеб вдруг понял, что сейчас убежит. Просто возьмет и убежит домой - в Москву. Прямо так, по лесам и по долам, пешком, вплавь или на четвереньках. Но он очень, очень хочет в семью. Такую же вот семью. Только в свою. Чтобы там о нем говорили так же - с гордым любованием и теплом, сердечным теплом. Чтобы его женщина и его дети, как планеты, вращались вокруг света большого стола... Но бежать ему не к кому. Только от кого. Или от чего... Или до чего?.. До конца своей книги. Ибо в нем все же не каких-то несчастных девять Изидовых возрождений. Нет, в нем тысячи, тысячи тех, чьи имена он запишет. Похоронит с почестями. Как полагается героям... Поэтому не стоит преграждать его путь. Именно его, а не ему. Он-то здесь при чем? Так, буквонос. Есть летописцы. Есть светописцы. А он - имяписец.
      Отец Владимир кого-то заставил прибираться во дворе. Сначала оттуда раздалось его приглушенное рыканье, потом шик и писк: видимо, команды передавались от старших к младшим с нарастающим физическим давлением. Он вошел красный, с бегающими глазами:
      - Ну все. Машина туда пошла.
      Матушка вспыхнула и ускользнула на веранду к стиралке. Отец Владимир выпил полную чашку воды, фыркнул. Отер бороду.
      - Пойдем ко мне в кабинет. Теперь на все воля Божия.
      Кабинет - крохотная комнатенка с огромным, некрашеного дерева столом-верстаком, самодельными полками по всем стенам, заваленным книгами лежаком. Как-то втиснуто обшарпанное кресло. Самое яркое - восточный, молитвенный угол: иконы, иконы, иконы. Старинные черные, новые, с ярким золотом, деревянные, бумажные и медного литья. Подвешенная перед ними оловянная лампадка с крохотным, мутно мерцающим за темно-красным стеклом огонечком... И еще большой парадный фотопортрет последнего Императора в окружении маленьких фотографий - семьи Мучеников.
      Глеба посадили в кресло, а сам хозяин, раздвинув груды на лежаке, притулился бочком напротив.
      - Тут у меня тихо. Женщины сюда не заходят - я здесь святыню храню. И в пост отдельно от них живу.
      - Замечательный портрет.
      - Да. Это мне из Москвы прислали.
      - Какие же все-таки у государя глаза! Затаенная боль. А могли ли спастись? Нет, я не о том, что кто-то там конкретно мог организовать побег, нет! Были ли в принципе вокруг тогда монархисты? В стране? Или же полное замутнение? Беснование... Нужен ли кому тогда был Царь?
      - Похоже, никому. Как и сейчас, впрочем.
      - Ну почему же... А наше монархическое движение?
      - А ты не обратил внимания, как оно потребительски к Церкви относится? То-то. Все это политика. В самом худшем понимании этого слова. Вот приехали ко мне из Алтайска: "Давай, мол, вступай в нашу Русскую партию! Будем с казахами и тувинцами бороться!" И прямо во время службы через пономарку в алтарь прутся. Я их завожу в храм, показываю: из пятнадцати прихожанок в храме стоят двенадцать алтаек. "А вас, робяты, я почему-то и не вижу!" Так ведь еще и обиделись: "Ты предатель нации!" Вот здесь все они, наши местечковые монархисты... Недавно опять письмо пришло. Из Северной Пальмиры. Новая игра - орден. Слыхал? Вот опять же, отцы родные... Ну какие же могут быть новые структуры в деле спасения, если не отрицать того, что Сам Господь Бог две тысячи лет назад уже все создал? Спасать самим - значит отрицать того Спасителя... Действительно, что у всех политиков всех направлений за проблемы? Я скажу тебе, это одна болезнь: им всем хочется священства. До боли, до тоски смертной. Почему они просто карьеру не делают? Не становятся, там, ни директорами, ни генералами? Там ведь тоже можно руководить тысячами. А-а-а! Всем, всем им хочется не просто чьими-то телами повелевать, а именно душами человеков! Душами... Всякий политик есть карикатура на жреца... Почему масонство всех их - и самых правых, и самых левых - в себя так легко вбирает? Да оно им и дает эту иллюзию жречества! Вот и весь их Орден: он только для начала помимикрирует под православность. Только до поры прячась, как грибок под корой дерева... А его конечная задача уже ясна. Как и у всех партий, даже самых-самых "русских", - подменить собой Церковь. И подменят! Антихрист-то раздаст всем националистам по потребности: неграм - на набедренную повязку, арабам - на шаровары... Русские? Бери самую черную косоворотку... Всем - всё! Только душу отдайте. Политика и есть купля-продажа душ. Голосовал? Значит, продался. И не надо только говорить, что боролся за справедливость! Просто торговался: кто тебе больше пообещает. Благ. Вполне земных, сытных... Ибо, если ищешь возможности повоевать за Истину - иди в храм, входи в Литургию, будь сопричастником Бога и святых... Ну что еще за новое рыцарство? За царя? Но какого? Ведь и сейчас Россия Империя! Ведь Матерь Божия из рук Государя Сама державу приняла, Сама на наш престол села: вон она, икона-то, Державная! Богородица - Царица Руси!.. Как же, Ее-то не спросясь, новую монархию обустраивать? "Верую Ему, яко Царю и Богу" - зачем же собственную клятву преступать? Какое еще рыцарство? Вот оно, иерейское облачение! Даже палица на боку! И уже есть: дьяконы оруженосцы, паства - воины... И главное - ответственность, какой этим ребятам и не снилось... Когда в алтаре пред престолом предстоишь, руки возденешь - это же на вершине мира. На полюсе. Только вот: солнце - потир, луна - дискос. Внизу мир, вверху Сам Господь. И страх, и восторг... Такая это страшная ответственность, когда Лицо в лицо. Глаза в глаза. Все - уже! в храме - есть. Но куда там! А кто же тогда "оне" будут? Никто. Ничто...
      - Все это правильно, отец. Но с Россией-то как? На что же тогда нам надеяться? На что?
      - А проще некуда! На Бога. Да, на Бога! Даст Господь - народятся десять гениев. Или двадцать. И - всё! Это же всё: есть Ломоносов - значит, есть Российская академия, есть Суворов - есть и примиренная Европа... В миру гении, а у Церкви - святые: Сергий Радонежский, Иоанн Кронштадтский...... А что, по-твоему, Пушкина нам из какой партии выбирать? И без Королева как в космос полететь? Как? Придя к пролетарскому консенсусу?.. Эх, дерьмократия...... Только бы нам самим понять: Россия - превыше человеков. Всех. Любых. Ее не нам переделывать. Ее только любить и за нее молиться нужно. Всем. Как за мать... Бог даст гениев.
      - Так... просто?
      - Ну а как иначе?
      - Тогда вопрос: где и когда этих гениев ждать? В каком городе, в какой семье, от каких отца-матери?
      - Что-то не понял....
      - Ну как гений на свет появляется? От царской ли крови, от чистой арийской или от смешанной? То есть - что для этого надо?
      - Как что? Историческая необходимость! Ты же в советской школе учился. Хорошо, хорошо, я тебя понял: как это вычислить?.. Да никак! "Тайна сия велика есть". Если бы рождение гения ну хоть сколь-нибудь вычислялось, то сатанисты бы его еще в утробе убивали. И его, и всех вокруг - на всякий случай! Как Ирод вифлеемских младенцев. Посему - тайна! И упование.
      - А это твое мнение или всей Церкви?
      - Какое у меня может быть свое мнение? И на что оно мне? На муки совести? Или на страх грядущего Суда? Церковь - это же совокупность. Совокупность, а не смешение. Единство из множества. Множества! И мнений в том числе...
      Он опять встал, покрутился, разминая поясницу. И начал еще раз перекладывать бумаги, освобождая себе побольше места. Из кипы выпала на пол старая, желтая, с обтрепанными краями фотография.
      - Вот взгляни! Уникальный кадр. Знаешь же, Святейший Патриарх Тихон же не благословил Белое движение на гражданскую войну. А тут снят наш Чемальский женский монастырь в сентябре восемнадцатого. Вот, видишь: священство служит молебен перед колчаковцами. Так-то... И тогда Патриарха никто не понял, и сейчас разве из вас, политиков, кто понимает: враг-то наш не в ком-то, а в нас самих сидит. Враг - в душе... Надо себя сначала разобрать, а потом и Родину на составные делить. Вообще, всегда было и будет трудно понять, где в России кончается Третий Рим и начинается Новый Иерусалим. Все деления - в духе.
      - А кровь?
      - Что? Не понял.
      - Ну род. Национальность.
      - Это ты до такой степени с Анюшкиным наобщался? Ну-ну, беда... Тогда вот: мы на сегодняшнее время несем на себе всю ответственность вселенскости. И это от нас исходит сейчас свет Православия в остальной мир. "Свет во откровение языкам..." Это от нас рождаются и живут Американская церковь и Японская. И Алтайская тоже... Именно наше Православие дает право и чукчам, и туркам правильно славить Бога на их родных языках, воцерковляя все свои - не магические - национальные обряды и обычаи. В этом тоже вселенскость.