Филин весь выговорился и опал. Сошел с постамента, зябко сунул ладони под мышки. Из-под лохматых бровок неярко горели желтоватые огоньки. Но он теперь очень ласково заглядывал Глебу в глаза, очень. Совсем как родному. Даже несколько заискивающе - конечно, кто его к Беловодью-то проведет? К Арию? Он, он, Глебушка. Баба Таня другому-то Буратино-Аладдину не доверится. А без ее волшебного клубочка туда дорожки никому не отыскать. Да... А что дают взамен? Посвящение в элиту будущего мира? Ну как же! Как же, начинали-то разговор с красного диплома. Власть, власть дадут! И он не будет там какой-нибудь слепой кишкой в Великом Левиафане, нет! - он будет его глазом. Или пупом...
      - Мне так хорошо сейчас было... Хорошо. Ты мне очень неожиданно раскрылся, ты даже сам не подозреваешь, какая у тебя судьба может быть. Может быть... Может и не быть. Но я постараюсь, постараюсь тебе помочь... Я могу это. И ты скоро многое сам сможешь, когда познаешь суть. Гносисединственная реальная сила, направленно меняющая мир... Но главное, нас с тобой теперь завязало. Так вот просто мы уже не расстанемся, я тебя не отпущу, уж не отпущу... Но, прости, у меня вот-вот занятия начнутся с детишками... Они у меня про четыре луны в себе все ищут. И находят. Удивительно ведь легко, если им технику медитации пораньше давать... Жаль, твоей дочки здесь нет, я бы и ее раскрыл...
      Ага. Вот уж спасибо. Этого ей очень не хватало. Глебу нужно было срочно обмыться: кроме непреходящей боли в затылке, он как будто разом весь покрылся какой-то липкой, сальной грязью. И просто мучительно захотелось как можно скорее расстаться с Филиным, чтобы побыстрей пойти куда-нибудь окунуться.
      - А еще... Там, около кухни, на берегу стоит двойная палатка. С трубой. Так это баня. Приходи-ка сегодня часиков в двенадцать ночи. Тогда все уже разойдутся, только свои останутся. Со своими мы и помоемся. Обязательно приходи... Обязательно, там только свои будут. Свои.
      Филин отходил, продолжая оглядываться и улыбаться. Глеб тоже ему разок улыбнулся... И ужаснулся внутренней опустошенности: от внезапно охватившей анемии его руки и ноги отнялись. Он опустился к воде на коленях, зачерпнул полные бесчувственные ладони. Ни тепла, ни холода. Потом просто прилег на камни и погрузил лицо в упругие стерильные струи. Выдохнул, пуская щекочущие пузыри... Сердце колотилось жутко. Даже вода не успокаивала. Глеб встал, повернулся и... увидел давешнего крепыша. Так. Только этого и ждали...
      Парень стоял поодаль. Переминался с ноги на ногу. Потом все же шагнул и, через шум реки, стал извиняться:
      - Глеб, я хочу попросить у вас прощения! Я же не знал, кто вы! Если вы не заняты, мы вас приглашаем к себе в гости. Посидеть, поговорить. Немного перекусим.
      Говорить сегодня уже невмоготу. Но нельзя ему было и отказать. Мир всегда всего дороже.
      Глава четырнадцатая
      Угощение было искренним. Человек двадцать, развалившись, как древние греки, на два ряда, уже лениво поглощали остатки привезенных из чемальского магазина продуктов - "...а надоела вся эта каша с лапшой!"- полупустые консервные банки просто изрыгали на свежий хвойный воздух запахи толстолобика в томате, тушеной свинины и подкрашенного зеленого горошка. Мелко изрезанный белый хлеб с "Рамой" и плавленым сыром, сосиски и яйца стол был неслыханно богат. Карамель и два арбуза были последним его излишеством... Председательствовал на собрании глава питерской монархической миссии Саша. Светло-русый, стриженный под полубокс, с круто закрученными вверх пышными усами, тридцатидевятилетний красавец, он словно сошел с офицерской фотокарточки конца девятнадцатого века. Немного выпуклые серые глаза его смотрели на мир почти не мигая... Открыв собрание своим командирским словом о почетном, возлежащем от него по правую руку дорогом госте - герое обороны "Белого дома" и соратнике уважаемого генерала, Саша все остальное время молчал. Говорили, по мере прохождения по кругам "братчины" - наливаемой и испиваемой ими подпольно от сухого устава всего лагеря деревянной литровой кружки с вином - все остальные. Вначале тостами, затем и просто так. В основном это была достаточно зеленая молодежь. Где-то с краю притулился и "обидчик" Глеба. Он только поглядывал, чувствовалось, что он здесь из самых младших по статусу. Ох и досталось ему, поди, от них, когда выяснилось, на кого он дернулся. Ничего, это урок второй: перед любым противоправным действием выясни, на кого нарываешься. Может, тогда свою обиду лучше съесть самому... Надо потом будет его ободрить, как третий урок... Урок терпения сильного.
      Разговоры вертелись около династийных притязаний очень уж чернявого внучка покойного ныне Кирилла. Протестовали дружно - тут уж доставалось и самой "царице Цаце", и ее старшей сестре, жене наркома Берии, и Собчаку с младшим Бурбулисом - всем ее сопродвижникам. Спорили и о только что заявившем о себе Самозванце. Глеб всегда удивлялся этой, ну, что ли, неумираемости самых пустых и ненужных тем. Сколько же можно это все муссировать?
      Темнело по-горному быстро: полчаса назад солнце зашло за правую гору, а слева уже небо было синим-синим, и лес вокруг темным-темным. И от речки чувствительно потянуло холодком. Послышались предложения о костре и о чае. Но тут вновь заговорил Саша. Он резко сел, отряхнулся:
      - Так. Три человека остаются. Прибираются. Заготавливают все для огня. Но зажжем, когда вернемся. - Повернулся в сторону гостя, - Сегодня у нас маленькая заготовка. Пойдешь с нами? Дундуков попугаем.
      - Кого?
      - НЛОшников. Тарелочников.
      Глеб вспомнил альпинистов. Их пугать напрасный труд. Те мужички смерти в глаза не раз заглядывали, они пацанов не забоятся. Один вожак чего только стоил. Металл.
      - Нет. Альпинисты еще с белков не вернулись. А тут космисты и колдуны секцию свою ведут. Ну конечно, русских почти нет. И все только о мире, о добре, о пацифизме гуторят. Армия для них - самое главное зло. А владение оружием - это уж самый страшный грех. Боятся насилия над личностью. Своей, конечно. А что там кто-то будет слабого обижать - это не их заботы...
      Они прошли вдоль реки до конца лагеря. Перелезли через веревку ограничения, стали подниматься в гору. Это было направление к кордону. Глеб поежился. И пошел поближе к Саше. Остальные двигались за ними в две колонны. Нет, впереди, шагах в двадцати, шел еще и разведчик. Порядочек. А вообще, это даже приятно. Так-то вот можно было бы смело и до Анюшкина дойти. В таком-то качестве. И количестве. А уж тот бы обрадовался! Он сразу бы вывел какую-нибудь все разрушающую теорьицу "О гибели личности, зажатой в самой себе посредством плотно окружающего ее коллектива". Или "О возрождении личности в этом самом коллективе через коллективное же подсознательное". Это для Анюшкина, в конечном счете, и неважно. А Глебу тут, внутри, было просто хорошо...
      Колонна поднялась наверх. Здесь лесок кончался, обнажая большую, каменистую, поросшую редкими прутиками шиповника, выпуклую поляну. Саша поднял руку, все остановились. Потом быстро перестроились в две шеренги, выровнялись и немного раздвинулись на два-три метра друг от друга. Впереди, на вершине этой выпуклости, под уже высыпавшими в густой голубизне звездами ало полыхал большой костер. Около него широким кругом сидело человек двенадцать - пятнадцать мужчин и женщин. Ярко высвечивались лица и руки, белые фрагменты одежд. Они все чем-то были очень увлечены, спорили, рассыпались на несколько группок, перемешивались и снова рассыпались. Двое одинаково лысых и бородатых, черных и носатых, как грачи, мужчин в вязаных длиннорукавных свитерах стояли друг перед другом и, как петухи, размахивали рукавами. А вокруг теснились исключительно женщины. Или очень похожие на женщин... Отмашка - и из темноты на костер бесшумно набежали редкие цепи.
      - Здорово, соратники!
      От такого многоглоточного крика сидевшие около костра почитатели внеземного разума сыграли в "морская фигура, замри": двое споривших застыли со своими широко разлетевшимися в разные стороны рукавами, остальные, остекленев глазами, как стояли и сидели - так и замерли. В позах выражающих личное каждого отношение к предмету только что оборванного спора. Их можно было и пощупать... Разве что из объятий одной женщины выпала большая книга прямо в огонь. И она одна, на фоне общей недвижимости, нервно и мелко вздрагивая плечиками, пыталась незаметно для нападающих вытолкнуть ее носком ботинка из костра.
      Саша, похоже, тоже держался где-то в стороне. И сразу от костра заигрывающе, торопливо и подобострастно закивали, нервно заприветствовали. Ну-ну. Что дальше?
      - Позволите к вашему огню?
      Еще бы нет!
      - О да! Да!.. Конечно!.. Мы рады... Рассаживайтесь... Поместимся...
      Так зачем же все это? Глеб нашел замершую в темном отстоянии фигуру и теперь неотрывно следил только за Сашей. А несколько человек бросились вытаскивать из огня и обдувать почерневшую по краю книгу. Аборигены ахали и охали, облегченно похихикивая и заглядывая на всякий случай в лица подошедших. И тоже - из темноты очень заметно - пытались разгадать: кем и зачем была проведена эта атака? А "хулиганы" продолжали давить:
      - Ну как вы тут? За небом наблюдали? Тарелки-то седня не летают?
      - Нет, пока ни одной не видели, - то ли пошутил, то ли нет один из уже чуток оживших НЛОшников. Вокруг опять робко захихикали.
      - А мы вот вчера за рекой что-то такое видели. Поэтому и пришли.
      Неужели на эту глупость можно было купиться? Оказывается - можно: та самая женщина с подкопченной книгой первой впала в восторг, сразу же вытянулась в стойку:
      - Да вы что?!
      - Ага, видели. Что-то круглое. Но на тарелку не похоже.
      Тут к восторгу подсоединилось сразу еще несколько человек. Вопросы, предположения и предложения - возле костра наступало робкое успокоение... Причем пришлые "варвары" сами активно входили внутрь самых "космических" тем, заново возрожденных и продолженных оттаивающими на глазах "тарелочниками": "А вот в прошлом году в Карпатах...", "Нет, нет - это случилось над Таймыром", "И еще его видели в Горьком".... Людские массы окончательно смешались, и начался активный обмен и угощение самыми различными историями из своей, но зачастую все же из соседской жизни... Глеб все смотрел, как Саша в темноте, не приближаясь, продолжал чертить вокруг бурно ожившего костра круг за кругом. Зачем?..
      Диффузия двух секций была уже довольно глубокой, когда почти незаметно для чужого глаза взлетела рука и раздался очень короткий, сухой приказ: "Прощаемся!" В пять секунд от света назад во тьму метнулись быстрые молодые тени, и ночь, как волна, смыла нежданных и не очень-то, если честно, дорогих гостей. "До свидания!" - это только женщина с подгорелой книгой попыталась пойти с ними и что-то договорить, дорассказать им про Солнце и про культуру Египта, но споткнулась и отстала... Так зачем все это было? Зачем этот километровый ночной поход? Что стояло за унижением этих, наверно, самых безобидных в лагере чудаков?
      Их уже ожидал подготовленный правильным шалашиком, но не зажженный без команды костер. Расселись двойным полукругом с одной стороны, Саша, один напротив всех, - с другой. В постепенно наступившем молчании звонко чиркнула зажигалка, и огонь прихватился почти сразу. Глеб, пользуясь гостевым статусом, не сел, а стал медленно прохаживаться по границе света и тени, за спинами сидящих - пора было опять отвыкать от стаи. Огонь быстро разросся, превратив лица в оранжевые пятна с фиолетовыми тенями вокруг блестящих глаз. Ребята были возбуждены, и вскоре вполголоса, но почти все начали шутить над своим походом. Кто-то прыснул слишком громко, и поднялась рука. В свете на пальце блеснул серебряный перстенек. Все затихли.
      - Сейчас вы участвовали, и успешно, в небольшом эксперименте. В котором вы сумели доказать себе простую истину, что любая, даже самая безумная на первый взгляд, форма поведения принимается, причем людьми принципиально противного вам мышления, как нечто совершенно адекватное, если это поведение заранее оговорено достаточно большим кругом единомышленников. Вы видели: двенадцать, по крайней мере, из пятнадцати идеологических противников стали вести себя так, как вы им то навязали. Вначале был страх от нелепой, немотивированно агрессивной атаки. Но тут же, как люди страстные, при самом грубом заигрывании они не смогли зафиксироваться на недоверии, так как перед ними оказалась новая, "жадная" до переполняющих их знаний аудитория. Сейчас они там ссорятся и, может, даже дерутся в попытке объяснить происшедшее с ними. Но так как они не были в предварительном сговоре и не распределяли отдельные функциональные роли в коллективе, они не смогут ни прийти к единому мнению, ни тем более разгадать поставленную перед ними загадку. Хотя вполне может быть, что кто-то один, сам по себе, и сделает правильный вывод.
      Глеб присел рядом с тем крепышом. Тут действительно не баловали, а работали, и работали весьма серьезно. Стоило бы все видимое им сегодня вокруг - от обеденной "братчины" и кильки в томате - переоценить на другую валюту. "Но как Филин разом подавил их? Там ведь половина была этих же ребят?" Наверное, и механизмы управляемости (или подавляемости) у коллектива исходят от единого лидера. Вон как тот же Саша их держит. "А что, кстати, за перстенек?" Тут ухо держи. Вопрос: а кто становится лидером?
      - В нашей сегодняшней модели участвовали, пусть невольно, но от этого искренне, люди наиболее далеких от нас политических взглядов. Это были самые отъявленные космополиты среди патриотического лагеря. В России их интересуют, во-первых, остатки праарийских культов в языческой славянской магии; во-вторых, предчувствие мессианской роли русского народа... Как ни парадоксально звучит, но сегодня ближе всего к нашему монархическому движению находятся его вроде как принципиальные противники - крайние большевики. При всех своих лозунгах о дружбе и братстве пролетариев, оставшихся им от коммунистов-ленинцев, у них присутствуют практически все внутренние и внешние атрибуты имперского устроения партии. Не неся с собой устаревшего каменного груза скрижалей космополитизма, в то же время не имеют своей собственной новой государственной теории. Они в принципе просто наша пародия. Пародия до мелочей. Так у обезьяны всегда есть жажда выглядеть человеком, а у новых большевиков это заложено и просто генетически, ведь нравится им это или нет, но их старый папаша Маркс - даже внешне тоже лишь человекообразная обезьяна. И пока они не смогут отказаться от своего прошлого и повторить "подвиг" собственного героя Павлика Морозова, они не смогут стоять двумя ногами на русской земле, а не висеть всеми четырьмя руками на ливанском кедре.
      Саше поднесли кружку с чаем. Потом такие же кружки и овсяное печенье стали раздавать остальным. Эмалированная кружка была жутко горячей, Глеб осторожно, но быстро поставил ее перед собой. Нет, ему здесь опять нравилось. Опять захотелось в эту стаю... Печенье, стоило его окунуть в кипяток, тут же ломалось. Нужно было успевать прихватывать мокрый край губами... И главное, никаких глаз на затылке не требовалось- на это за спиной были специальные люди. Как и люди для чая. И для костра... И наверное, для мыслей на завтра... Гм... Кажется, он заразился оппортунизмом от Анюшкина...
      - Для того чтобы начать программировать человека, перестраивать его психику, его нужно исключить, изъять из стереотипов его мышления, из потока инерционного восприятия и рефлективных реакций на окружающий мир. Такое состояние ума, когда уже не требуется напрягать зрение или память, чтобы включить свет на своей кухне, является очень глубоко эшелонированной обороной полуспящего мозга. В таком состоянии человек не способен ни слушать, ни тем более слушаться. А попробуйте оголить выключатель? Шок электрического удара! И он уже весь внимание! Шок - вот что является началом всякого обучения. Это хорошо сформулировано нашим уже знакомым Соломоном: "Начало премудрости есть страх!" Это мы сегодня и изучили на практике: люди, говоря открыто, днем просто ненавидящие нас, ночью были настолько напуганы этой организованной, я повторяю: нашей организованной! - психоатакой, что даже стали униженно заигрывать с вами. С теми, кого они до этого презирали как существ низших, неразвитых. Но их испуг - не самоцель эксперимента. Это лишь ключик, отворяющий чужие двери. Есть еще и вторая система проникновения: это обман или розыгрыш. Тот самый "троянский конь" Одиссея-Улисса. И неизмеримую роль тут тоже играет слаженность коллектива. Его подготовленность, притертость, умение уже чувствовать, а не только понимать друг друга... Но об этом завтра! Всем спасибо, и спать!
      Все встали, пожимая друг другу руки. Глеб подошел к Саше:
      - А мы посидим еще?
      Как будто Глебу в самом деле можно было выбирать.
      - Да, с удовольствием.
      - Сейчас ребят отпущу. Потом чайку попьем узким кругом.
      С Сашей он сталкивался по жизни несколько раз, обычно на каких-то "сборных солянках". Последний раз, правда, очень давно - до того... Кажется, это было в Колонном зале, на Съезде русского народа. Да, тогда о монархическом движении как о новой политической реалии вообще никто всерьез-то и не думал. А оно, смотри-ка, набрало силу. Чистится по составу и идеологически и тактически встает на собственные оригинальные рельсы. Теперь точно будет жить - с таким вот лидером...
      У догорающего костра их осталось трое: Глеб, Саша и еще тот молодой толстяк, который встретился им с Анюшкиным в первый день. Они теперь вольготно развалились, уже не напрягаясь друг перед другом на фоне подрастающего поколения патриотов... Когда это случилось, Саша был в Аргентине. Поэтому даже через все его умение держать себя от него в сторону Глеба тонко-тонко сочилось чувство вины. Вины личного неучастия...
      -...Я, понимаешь, по ночам не сплю все последнее время. Голову кружит... Только на земле могу лежать. А когда на кровати, и особенно если на каком-нибудь этаже - нет, кружит. И я все думаю: хватит мне жизни или нет? Так хочется увидеть Белого царя. Я бы за это все смог перетерпеть, все вынести... Особенно сейчас время тяжело тянется. После той эйфории. Только посмотри, как вокруг масонство наглеет!
      - Так что здесь плохого? Было тайным, стало явным. Ты вот начал о коммунистах - и что? Они раньше посвящение разве не получали? Может, лишь в самый короткий околовоенный период...
      - Так это и раздражает: как же они сейчас с демократами воюют, если на одной грядке выросли? "Свобода, равенство, братство!" И еще что там? "Будь готов! - Всегда готов!" Злит. Меня злит!
      - Да что? Что злит? Ну, была революция, гражданская война. Тогда коммунисты демократам по зубам надавали. Теперь перестройка, тоже война, но теперь демократы коммунистам хвост вертят. Закон маятника.
      - Так в том и дело. Именно! Они раскачиваются, а погибает Россия.
      - Говори! - Глеб отпрянул от выстрелившего в него уголька.
      - Потому что мы, русские, учимся плохо. Плохо учимся в себе себя самих любить. А где нет любви, там нет и чистоты. И нет горения. Я в Зарубежную церковь столько вложил! Помогал им приходы открывать, помогал печататься. Сколько фактов про продажность наших архиереев достал из закрытых архивов... И что? Они столько нам оттуда об истине говорили, а на поверку сами-то почти все демократами оказались. Ты понимаешь, в Америке с ума можно было сойти: кроме тех, кому за семьдесят, ни одного последовательного монархиста! Я вначале просто себе не верил.
      - А кто тебя уверял, что истина для нас может быть вне России?
      Толстенький Юрка молча прятался с той стороны слабеющего огня. На виду от него остался только блестящий и краснеющий сквозь извивающийся горячий воздух лоб. Глебу, видимо, не стоило очень-то духарить Сашу даже при этом бессловесном подчиненном. Стоило не нажимать, оставляя лазейку для выверта, "сохранения лица", как говорят японцы. Но он переоценил свой гостевой статус:
      - Саша, кто тебя в этом уверял? Мы все играли, да и продолжаем играть, даже не понимая - с кем и во что. Видимо, каждому нужно где-нибудь посидеть хоть с годик, в какой-то пещере или шалаше, одному. Перебрать себя по частям, чтобы забыть, забыть навсегда эту наглую, жутко хамскую уверенность, что вот ты, именно ты можешь спасти Россию. Муравей! Пылинка! Да если тебя не подхватит ветром, не вознесет - кто ты? Кто?.. Что ты сейчас себя с коммунистами сравниваешь? Знаешь сколько их? Миллионы. Миллионы! А таких, как ты? Ну если честно? Так может, в этом самом "гомо советикус" тоже что-то такое есть? Может, не все только временем определяется? Они, мол, вчера, а мы завтра. Может, и в них не только красная чечевичная похлебка... Я это не от упадничества, пытаюсь как бы со стороны на все взглянуть. Что пользы нашей Родине от такого нашего же упрощения друг друга?
      - Ты что? Это ты меня хочешь уговорить в вере засомневаться? Ну и пусть "зарубежка" вымерла. У меня еще ИПХ останется... Я катакомбы вскрою и по своим приходам высажу.
      - Почему ты свою правду все где-то на стороне ищешь? Почему вот Истинно Православные Христиане тоже за восемьдесят лет в кислую труху не выродились?
      - Почему?! Да потому, что... Давай потише?
      - Давай...
      - Ты про два рода русских царей что-нибудь слыхал?
      - Две династии?
      - Две. Когда пресекся род Русов, то у славян не было другой с правом династии, кроме Рюрика. А теперь все идет к тому, чтобы восстановить первую. И сделаем это мы! Мы! Коммунисты уже расчистили место: в этом смысл советского ужаса.
      - Где ты ее найдешь?
      - Я ищу. И те ищут. Слышал: здесь, на Алтае, есть проход в Шамбалу? Или в Беловодье.
      - Кажется, об этом здесь все только и говорят.
      - А что? Может, ты уже больше меня знаешь?
      - Зачем вы здесь?
      - Филин пригласил. Чтобы мы могли рядом с этими вот НЛОшниками, язычниками и рерихнутыми поработать.
      - Я и спросил: зачем?
      - Ты слышал про экспедицию эсэсовцев на Тибет в Лхасу?
      - Да, у Воробьевского читал: первая европейская экспедиция в священный город.
      - Вторая. А первую туда водил Рерих. Это была экспедиция НКВД.
      Костер догорал. Ослабевшие синие и белые всполохи нервно гонялись друг за другом по мерцающим рубиново-сизым головням. Молчаливый до неудобства Юра поковырял угли полуобгорелой палкой, толкнул дымящее основное бревно, и все отстранились от выброса взметнувшегося в небо длинного роя искр. Черный, пробитый звездами лес нависал на них со всех сторон детской и восторженной тайной. Нет, пожалуй, в детстве у Глеба такого вот ночного костра не случилось. Была только мечта. Мечта об этих небольно колющих лапах, о вяжущем запахе бадана, о так вкусно шипящих смолой и пощелкивающих на разрыв угольках... И мягкой, бархатной тишине по всей земле... В темноте кто-то зацепил сухую ветку, она звонко отломилась. Юра массивно вскинулся:
      - Что там?
      - Все тихо. - Это был часовой. Нет, все у них хорошо.
      Саша достал из брюк примятую пачку "Невы", поискал в ней, протянул одну сигарету Юре, одну сунул в рот себе. Они прикурили от тонко дымящей палки.
      - Рерих страшно гордился своей фамилией. Он ее как "Рюрик" и воспринимал. И у него была надежда, что в Шамбале ему дадут силу на трон. И даже не на русский, а на мировой. То есть для него большевики тоже были теми, кто только освобождает место. В Европе уже не раз масоны сажали на троны "своих" монархов... И кто еще знает, чем бы это еще кончилось? Но Господь не впустил в Россию. Помер на пороге. И - только пепел по ветру... Чтоб нашу Землю не поганил.
      - Один вопрос: ведь на царство помазуют. Это же чисто церковный акт. И без него кто бы там ни явился, он только самозванцем будет. Без именно патриаршего-то помазания.
      Саша откинулся в темноту. Немигающе уставился Глебу в лицо:
      - Наши попы все красные. Они за Зюганова голосуют. Хуже этих вот "тарелочников". Они, как раз лобызнули гэбэшные погоны, так и не могут без них ничего теперь решать. Понимаешь, то, что сейчас вокруг происходит, должно было бы остановить поспешливось в выборе дружбы и вражды. Надо бы чуток притормозить и осмотреться, чтобы больше не терять лучших бойцов в этих площадных ловушках. Кровь слишком дорога, чтобы не научиться ее беречь... Необходимо сжаться в кулак. Все равно всегда все решают единицы. Но только организованные по принципу спецназа. Смотри сам: за всю мировую историю только иезуитам одним удалось удачно противостоять масонам. Только лишь напрочь закрытому монашеско-рыцарскому ордену целых четыреста лет удавалось сдерживать атаку сатанизма! По всему миру! Пока не разложились от собственной силы. И роскоши. Но как масоны их боялись! И поэтому теперь мы, если на самом деле хотим что-то реально сделать со своей страной, должны принять на себя их крест, подхватить их знамя... Понимаешь, мы должны создать партию нового типа - не политическую, а политико-мистическую. Наше время требует совсем особого подхода к организации национальной власти: мы должны создать Орден. Русский Христианский Орден.
      Глеб не хотел больше спрашивать - почему христианский, а не православный? Зачем? У кого? Православный - значит, подчиненный патриарху, синоду... Какому-нибудь там "батюшке"... А тут человек сам себе открывает приходы. Сам их закрывает, переориентирует на ИПХ. Если не будут слушаться... И там уже полшага до унии, до папы римского как "главного борца с коммунистами"... Да, а так хорошо начинал...
      - Мы должны будем полностью скопировать иезуитский устав и уклад. Ибо это уже было проверено временем... Русский Орден... С основой на самом жестком, самом утонченном ритуале... Ритуал - это все! Это именно та огранка камней, из-за которой не рушатся пирамиды... И в то же время защита от внутреннего гниения: тут ступени от рядового до генерала будут не просто ростом карьеры - каждый подъем, каждое звание только за конкретное дело, как на войне. Нужно, чтобы звание рыцаря выкупалось кровью. Рыцарское звание как сан. У нас и посвящение тоже ничем не будет отличаться от церковного, но все именно через кровь, через ее реальное обобщение в реальной чаше. И братание, а не водяная купель... Крест и меч - вот наше оружие. А крест, он уже и есть меч, острие которого направленно вниз - в сатану... И выхода назад никому не будет... Все тоже как в монастыре! Если не смерть, значит, пожизненное заточение. В подвалах, в цепях... Все у нас будет без оглядки. Все будут друг за друга заложниками... Это и есть единственная форма защиты от внедрения чужих... Как в опричнине...
      - Так ты мне среднюю сектантскую или воровскую банду описываешь! У блататы ведь тоже все на страхе смерти завязано. Это уже совсем как-то не по-христиански, на страхе-то. Это уже простая круговая порука, подельничество...
      - Что?! Что... ты сказал? Да если бы ты... не был там!..
      Ну, положим, Глеба даже очень выкаченные глаза уже давно не пугали. И спрятанные за спину руки. Его это только обижало: остались вроде одни, вроде для честной такой беседы, без свидетелей и нервов. А получается как на собрании.
      - Глеб. Прости меня. - Саша отсел. Вновь простучал по карманам, но сигарет больше не было.
      Позади еловых зубцов слабо-слабо обозначился скорый уже рассвет. Где-то вовсю запела малиновка. О чем она? Гнездовой-то период давно кончился. Недалекая река напоминала о себе тонким слоем тумана, застелившимся над травой ощутимой свежестью. От такой напряженной ночи все тело гудело, и слегка подташнивало от крепкого чая. Доболтались. Глеб встал, потянулся в рост. И зачем, главное? Кто кого был должен в чем-то переубедить? Кому должен? Все от собственной неуверенности.
      - О чем ты? Все нормально.
      Но Саша не удержался. Наверное, из-за присутствия Юры:
      - Прости. Зря я на тебя так давил. Ты все равно этого не поймешь, твоя... э-э-э... кровь запротестует. Потому что ты не русский.
      Что тут можно было ответить?
      Они шли бойко. Они - Глеб и Павел, тот самый крепыш-задира. Когда Глеб вежливо, подчеркнуто вежливо, попрощался с хозяевами, поблагодарил за угощение и науку, он отправился в сторону кордона. Если там "важные шишки" еще не отъехали, то оттуда к Семенову дорогу он теперь тоже знал. "Елки-палки! Совсем про баню забыл! А Филин-то поди ждал. Забыл... Или не забыл?.." Стоило ему на пару сотен метров отойти от затушенного "по-пионерски" останков кострища, как его догнал Павел. Повздыхал и предложил проводить. Ну так, на всякий там какой случай. Почти полчаса молчал. Потом разом вернулся к старой теме:
      - Там ведь какая накладка вышла. Это ведь мой братан младший со своей Олькой на берегу были. Он все и напутал, решил, что вы заодно с теми парнями были. Он рассказал, а я закипел. Побегал тогда по лесу, побегал, а никого нет. Ну, еще и вспомнил, как вы тогда подозрительно реку перебредали... А тут у нас крест и меч на берегу стояли - их кто-то не просто сломал, а это... надругался, другими словами... Вот я уже ничего и не мог с собой сделать. Потом, конечно, стыдно было. Получилось, что все на одного.
      Глеб рассмеялся. Надо же: "все на одного". Такое стало уже забываться. В том смысле, что "стыдно". Это уже давно норма.
      - Ладно. Забыли. Только об одном прошу: ты больше тех не ищи. Это ведь даже не придурки, не отморозки. Это зомби. Ты для них только объект. Запомни, тебя мама не затем рожала, чтобы кто-то упражнялся в метании ножиков. А сам ты убивать не готов.
      - Пока не готов.
      - Ты вот когда вырастешь, когда женишься, когда родишь и подержишь на руках ма-аленькую такую капельку, вот тогда и хорохорься. "Пока"!
      - Но вы-то, когда были в "Белом доме", - убивали?
      - Кого?
      - Ну, этих гадов.
      - Не успел.
      - Жаль!
      Глеб остановился. Посмотрел по сторонам. Они стояли на уже косо подсвеченной снизу маленьким красным солнышком округлой верхушке лысой горы. Теперь впереди предстоял долгий-долгий спуск. Он похлопал Павла по плечу.
      - Шагай назад, балда! Спасибо за проводы.
      Глава пятнадцатая
      ...Алтай - центр Земли. Вот идет человек по огромному, в низкой легкой бледно-фиолетовой дымке, такому серебристо-серому на свету и васильковому, в длинных тенях, бесконечному каменистому полю.