- Я имею в виду несчастную Трою. Вы из "Илиады"?
      - Предупреждаю: ты нарываешься на войну. Лена, сразу говорю: он муж.
      - И отец. И не скрываю. И не скрываюсь, как некоторые.
      - пойми меня правильно, я не затем, чтобы тебя в лужу сунуть. А потому, что мне крайняя надобность покинуть это заведение до фуршета. Посему я сразу ставлю все точки над "i": только мужу и отцу я могу доверить эту девушку.
      - А так ты бы мне отказал в кредите?
      - Скажу как человек уже многоопытный: отказал бы...
      Простой такой человек Никита. Жаль только, что гений. Точнее, жаль, что он как-то постоянно помнил об этом. И другим старался не давать забывать. Такое тонкое-тонкое, ну... небрежение, что ли. Так, вроде все у всех хорошо, но... он, Никита, тебя лучше. Лучше знает, лучше видит, лучше подводит итог. И твое мнение, если оно полностью с его не совпадает, никого уже нисколько не интересует. Хочешь - подстраивайся, не хочешь - гуляй... Он-то все равно гений...
      Елене было двадцать пять, Никите - вот-вот сорок. У него уже побывало три жены, и от двух росли дети. Поэтому какой-то особой жалости Глеб к нему не испытывал. Он только поискал к ней ключик. Причем даже безо всяких там надежд и перспектив... И нашел... Он же не знал в ту пятницу, что в воскресенье у Елены и Никиты свадьба, что уже сшито свадебное платье, а в его фотоателье стояли дефицитные ящик шампанского и початый ящик водки...
      Это был совершенно новый, доселе невиданный мир, о котором он даже и не подозревал. Мир самых серьезных фантазий... Мир необыкновенного, пьянящего запаха пыльных кулис и раскаленных фонарей в осветительских ложах, что счастливыми квазимодами таились под самым потолком... Мир трепета завсегдатаев "пятнадцатого" подъезда... Узких кривых коридоров и старых-старых лифтов со слепыми консьержами, где всегда жила возможность лицом к лицу столкнуться с Образцовой или Улановой... Глеб никогда не забудет тех двух своих коротких "видений" Григоровича: невысокий, сухой, какой-то подчеркнуто ледяной, он шел, рассыпая обжигающие всех искры. Его уже травила вся эта свора грассирующих критиков и стареющих, вихляющих задами танцоров. Глеб и услышал эту точную в своей житейской злости театральную формулу: "Актер - это человек, похожий на героя". Что потом хорошо помогало не купиться даже на самые громкие и благородные фразы "депутатов от интеллигенции". Врожденные данные не дозволяет артисту сомневаться в себе ни в чем - или в нем будут сомневаться и зрители... И не похлопают... Кто бы раньше ему объяснил, что между профессией режиссера и актера лежит непреодолимая пропасть: как между тигром и дрессировщиком, между овцой и пастухом. Отцом родным и капризным ребенком... И действительно, стоило теперь "разбирающемуся" в проблеме Глебу только оглянуться, чтобы увидеть столь явную закономерность: как только директором становился актер - гибель театра неминуема... Прекрасный, хрупкий, болезненный мир...
      Солнцево... Они были в нем фантастично, постыдно счастливы. Глеб бросал свою "копейку" внизу, зачастую даже не запирая - пустую машину просто прошаривали, без всякого умысла угнать. Если рядом стояла белая "шестерка" Елены, счастье начиналось уже там, сразу у подъезда...
      Огромная, абсолютно пустая кровать, телевизор и два стула на кухне - ее трехкомнатная, действительно солнечная квартира была тайно построенной для них двоих Троей. Неприступной, недосягаемой, только их Троей, которую никто не осаждал... И которую они разрушили сами, только сами...
      "Ни одно царство не устоит, если разделится между собою..." Они не перестали служить разным богам: Глеба все больше забирала накаляющаяся не по дням, а по часам атмосфера политики, Елена же не знала ничего, кроме мира репетиторов и надежд на сольные партии в тройках-четверках... Ну и хорошо, если бы ей светило хоть какое-то лидерство! Но как можно любить балет ради просто балета?.. Он же сразу прошел от простых посетителей собраний до участников советов... Это были времена его больших надежд... Она же только уперто держала режим, диету, пунктуально смотрела все спектакли всех заезжих и проезжих... Он уже делал... Она все еще присутствовала... Ей достаточно было уже просто находиться в атмосфере, а он хотел быть только в фокусе...
      Он в один день ушел от семьи и от Елены. Слабое, но все же оправдание. Чувство приходит и уходит. Без объяснений. Утро, вечер. И тьма. Осталось... что же ему осталось? Только память? Нет, еще тайное, тонко-тонко щемящее, раздражающее понимание, что он не сумел чего-то распознать... Его зачаровывала женская доверчивость и красота, он был всегда готов на любую жертву, любую защиту этой веры в него. Он даже помнит, что точно ощутил, как в этой отданной ему красоте, в сердечном звоне тонким прозрачным стебельком прорастает ребенок - его ребенок! И ему дано было видеть, как женщина дышит и жречествует в музыке... И все же в чем-то, может быть самом главном, он прошел мимо.
      Страна дымила внутренним тлением. Трухлявое социалистическое братство народов распадалось националистическими обломками. О "ветре перемен", закатывая в истоме глаза, пели все - от великой Мери Поппинс до малюсенького попрыгунчика Газманова. Всем чего-то хотелось. Особенно тварям. Россию, лежащую в болевом шоке, бесстыдно раздевали, разрезали, пили кровь, даже не оглядываясь - жива ли, выживет ли... Ее, ослабевшую, смело ненавидели... Все недоноски всех несостоявшихся этносов, все те, кто не имел за плечами Глинки, Чайковского, Рахманинова и Свиридова, в чьих жилах не текла кровь Державиных, Пушкиных, Толстых, Достоевских и Гумилевых, недопонимая своей сатанинской "павлико-морозовской" одержимости, плясали на крохотных своих "лилипутских" площадях "Свобод" и глумились, глумились над русскими. Даже не за тридцать сребреников, а именно из безумия они соревновались похвальбой в убийстве Империи - общей семьи, по-матерински жертвенно их вскормившей и научившей многих хотя бы пользоваться унитазом... И Глеб тогда просто прилепился к Антонову. Этот сгорбленный, головастый, больной старичок, не обходившийся более двух часов без какой-нибудь таблеточки, знал, куда ведут эти завихренные оргии экстазов, и стоял на своем не сгибаясь ни на приманки агонизирующей без единого своего вожака компартии, ни на обожествляющих в своем молочном младенчестве белоэмиграцию монархистов, ни на колдующих и кощунствующих "реликтовых" панславянистов. За свое убежденное, опытное знание всех этих тупиков он уже отдал совкам больше десяти лет лагерей и спецпсихушек. Какие пряники ему можно было предложить?.. Поэтому с ним все позаигрывали - и бросили. Но он успел вывести Глеба на уровень непоследних людей, успел дать ему уроки своей лобастой упертости бескомпромиссного упрямства мученика, не нуждающегося в тысячах зрителей Колизея для смерти "за веру"...
      Почему Глебов ужас не поняли ни та, ни другая? Просто до истерик не желали даже выслушать?.. Только мама опять переживала о том, чтобы ее "мальчики не слишком задерживались"....
      Глава тринадцатая
      Филин был шестидесятилетним, невысоким, чуть сутулящимся, каким-то очень уж сереньким человеком с болезненно бледным лицом. Маленькая, с сильной проседью бородка, темно-коричневый и весьма уже поношенный костюм, под ним, несмотря на тепло, синяя вязаная жилетка. И, как настоящий художник, в сером старом фетровом берете... От филина у него только были разве что толстые, лохмато торчащие вразлет брови и маленький, острый, немного пригнутый к выпуклой губе носик... Голос неспешный, своей тенорковой негромкостью заставлявший внимательно вслушиваться в произносимые им слова. Беседа шла кругами, вроде как и ни о чем: так, о книгах, об известных людях - словно две улитки, встретившись, тихо-тихо ощупывают друг друга рожками, в любой момент готовые отступить и разойтись по своим путям.
      Мелколиственная, чуть ржавеющая снизу акация давала прозрачную тень, круглые, теплые от полуденного солнца валуны служили им удобными "седушками". Где-то далеко внизу звучали распевки детского хора, там вовсю готовились к большому вечернему общелагерному "костру"... И тут из травки под руку Филину выползла небольшая серо-рябенькая змейка и стала, ласкаясь, сматываться колечком ему под ладонь. У змейки не было желтых пятнышек на голове - значит, гадюка... Филин осторожно выпустил из рук змейку подальше от Глеба.
      - Хорошо, что ты змеек не боишься. У тебя действительно очень сильное поле. Только нужно научиться им управлять. Что, впрочем, будет весьма несложно. Ты, говорил, кандидат?
      - Физико-математических.
      - Замечательно, просто замечательно. Я знаю, между просто хорошим студентом и студентом-отличником всегда принципиальная разница. Красный диплом - это вовсе не дверь на хорошую работу, нет, у нас чаще наоборот только троечники могут рассчитывать на карьеру. Но это дверь в элиту, национальную элиту. Знаешь, сколько проблем у всех дворянских родов? Ну да, ты же Климова читал. Не все там глупость. Вот так и рассыпается идея о чисто наследственной передаче элитарности. Сколько при этом выдувалось несуразностей: и Ломоносову приписывали не крестьянское происхождение - мол, проезжал мимо боярин! И Жанне Д'Арк подводили внебрачные связи Гизов. Нет, все вымысел. И его несостоятельность доказали большевики. Да, те самые, наши с вами любимые большевики. Они же дарвинисты! Вот после победы первого в мире и до того небывалого государственного строя встал вопрос о создании и принципиально нового народа, способного достойно соответствовать новой государственности. Первый их эксперимент - Сухумский обезьянник. Это только нужно представить: еще не закончилась гражданская война, еще всюду разруха и голод, а тут уже выделяются огромные по тем временам суммы на создание научного центра по выведению расы рабов под видом "восстановления промежуточного звена"! Платоновцы. Остались документы, что там производилось искусственное перекрестное осеменение людей и обезьян. Какая там фантастика! После такого всепереселения народов в целях скорейшей их ассимиляции просто бытовой рабочий момент. И борьба с голубой интеллигенцией в двадцать девятом... А вот совсем уже близко: проект еще одного лысого покровителя селекции - строительство академгородков. Мол, пусть умные люди между собой женятся и рожают еще более умных. "Нашу советскую элиту!" Но почему-то получившиеся дети в основной массе даже высшего образования не осваивали.
      - Это вы сами по Климову. Простенько очень.
      - И Климов ведь тоже не на пустом месте вырос. Он весь из розановского "лунного света", а того ведь простачком не обзовешь. А академгородки по идее Павлова строились, по его теории перехода условных рефлексов в безусловные. Но - увы, получилось совсем другое: если бы действительно элитарность нации передавалась одним только наследственным путем, то и не было б революций. То есть каждый народ раз и навсегда выстраивал бы самый удобный для своего менталитета государственный строй, с самыми достойными представителями на верхушке пирамиды. И процветал бы потом до конца света. Для голландских протестантов - да, это демократия, для иудеев - уже совет жрецов, а для монголов - родовое рабовладение.
      - А для русских - социалистическая монархия?
      - Совершенно верно. Совершенно. Только вот в нашем народе говорили: "Царство справедливости". Так-то оно так. Но революции существуют. И народы то и дело меняют свои правительственные и социальные взаимоуклады. Через бунт и разруху. Хаос, то есть рождение через смерть. При этом происходит самое главное - обновление правящих элит. У одного нашего замечательного философа есть эта тема - Федотова не читали? нет? не страшно, очень редкое издание. Но он лишь только-только ее обозначил: это проблема "чина" Мелхиседека. Помните, из Библии: это тот неизвестного происхождения жрец и царь, что благословлял Авраама. Понимаете? Царь и жрец, но не имеющий родословной! Неизвестно, от кого и откуда. Для Библии, с ее скрупулезными списками потомства, просто безумие. Тысячелетия вопросов: откуда? от кого? То есть почему он имел право благословлять первого еврейского патриарха? А потом апостол им вдруг про Христа провозгласил: "Первосвященник по чину Мелхиседекову!" Опять иудеи сломались... А тут вся тайна элиты: не только все по крови, по душе, но и по духу - "по чину Мелхиседекову" право на лидерство передается...... Да... А наш лагерь замечателен, зря ты так пренебрежительно поглядываешь. На людей-то. То, что они все здесь разных идейных направлений собраны, это и хорошо. Пусть побьются, потягаются. В таком вот столкновении побеждают не идеи - нет! На самом-то деле идеи не могут столкнуться вовсе. Ведь они не этого, а ментального мира. Побеждают духи, которые эти идеи приносят. Идея - только тень, она сама по себе ничто. За ней должна стоять сила, то есть этот самый дух. Тогда вопрос: чья это тень? как его имя? кто там склонился над нашей Землей? чьи руки касаются ее гор и долин, кто навевает сны и возбуждает самые жуткие, самые неодолимые желания и страсти? И тут не хаос. Я внимательно все отслеживаю. И по сторонам развожу, если нужно. Пусть спорят, шумят, пугают - лишь бы крови не пролили. Помнишь, как инквизиция даже самых злостных преступников казнила? Бескровно. Да! Человеческая кровь не принадлежит людям. Она для Бога. Всякая, пусть и случайно пролитая человеческая кровь - это всегда жертва. Жертва, но кому?
      - Вам это интересно?
      - Нет. Уже нет. Просто здесь - под моим, извини, надзором - и происходит это самое уложение новых устоев. Здесь, как ни напыщенно звучит, но выводится закваска будущей всемирной России. Здесь ее бродило и беременность. Так-то ведь лучше, чем народ на площадь выводить. И к тому же всякое бунтование в принципе бесцельно. Это же истерика, бессмысленность. Все эти взятия мэрий и телебашен. Там людская кровь, как недобродившее молодое вино, из старых, прогнивших мехов сливается в грязь. Просто в грязь.
      - Неужели я слышу...
      - Да, молодой человек. Это вам пока страшно. Но и мне в свое время нелегко было понять. Очень нелегко. Проще было взять да и погибнуть. По молодости же главное - чтоб красиво. Но с возрастом и опытом приходит понимание своих сил. И задач. У меня здесь собраны концы очень многих ниточек. Со всей страны. И еще дальше. Здесь узелок, а сеть по всему миру растянута... Слушай. Слушай внимательно. Очень-очень внимательно. Готов?.. Тогда слушай... Да, мы живем в Седьмой день творения. Я сказал - творения! Это не ошибка. Ибо наш день не тот день отдыха по иудео-христианской традиции, когда уже ничего не происходит. В этот день Демиург продолжает творить. Как и в первый, и во второй, и в третий... Только теперь творятся не стихии и животные, не ангелы и люди, а новое, высшее земное существо, где все люди только его клеточки, его составные. Имя ему - Левиафан. Это единое, совершенное, вечное и прекрасное государство для всех племен и народов. Для всех-всех... Гоббса когда-нибудь приходилось читать? Это великая цель непролития человеческой крови. Мира для всего мира.
      - Как же для всех? Утопия! Вот здесь вроде одни патриоты собраны, демократов и близко нет, ну и где он, этот мир? А добавь сюда хасидов, толибанцев или мормонов! Они же и двух дней не переживут. Где он, этот ваш мир?
      - Правильно, правильно, Глеб. Вот поэтому здесь только патриоты. Ибо на ближайшем историческом этапе Земле предстоит задача обустройства России. И все, только одной России. Почему? Да потому, что именно в нас зреет призвание на мессианство. То, что так исказили православные апологеты: "богоносность"! А на самом деле - на мировую социальную справедливость! Ибо в России одной до нашего времени сохранился идеал Царства. Справедливого Царства.
      Филин возбудился: он перешел совсем на шепот, пригнувшись к Глебу, словно их кто-то мог здесь подслушать и предать гласности их тайну осознания своей элитарности. От него, от его давящего и подчиняющего возбуждения хотелось бы и отойти, и приклониться одновременно. Какие-то равно чередующиеся волны притяжения и отталкивания, как прибой, просто физически раскачивали Глеба. Но куда уйти? И куда приклониться? Он попытался противостоять этому прибою. И для этого почти не слушал, почти не включался в тихое властное шипение шепота, в силовое излучение дыхания, в смысл его загружения...
      - Церковь навязала русскому народу совершенно противоположную по своей цели задачу - строительства идеального царства в ином мире, после смерти. Счастье и справедливость - только после смерти! Как это может понять пусть простой, неразвитый, необразованный, но чувствующий человек? Никак. Поэтому Церковь не могла и никогда не сможет насытить всю Россию: все время в народе идет бунт против этой жуткой идеи рабской покорности смерти, идеи обязательно только загробного счастья. А как иначе? Народ хочет жить, а не умирать! Так было всегда: настоящие русские люди не желали склонять головы перед чужой им религией, навязанной варяжской дружиной варяга Владимира. Да! Россия всегда сопротивлялась Церкви, всегда пыталась разорвать ее душные цепи на множество частей: наши стригольники, иудействующие, хлысты, скопцы, духоборы, толстовцы - это все очень стабильные симптомы!.. Всегда были и есть люди, требующие для себя особого, непереносимого для других духовного накала, требующих рая уже здесь, сейчас, на этой грешной земле... Коммуны народников? Ячейки социал-демократов? Вот и опять знакомые "корабли": в ячейке все должно быть общее. Идеально общее, вплоть до отказа от семьи, детей, от себя самого. От жизни. От будущего. Без компромиссов. И здесь навсегда главное - их опаляющая, иллюминирующая, феерическая страсть! Это же такая страсть всеобщей чистоты и справедливости - всем - уже тут, сейчас, а не за далекими облаками! Настоящие коммунисты! И поэтому кем же им еще быть? Да! Конечно - саваофами, христами, богородицами, не меньше! Да! От этого же все эти Петербурги, Екатеринбурги и Сергиевы Посады переименовывались от христианских святых на собственные имена. Так новые святые заполняли российский небосвод!.. И пусть на какое-то время запал ослаб... Но - это было! Было! Это же какая сила, какая сила вырвалась тогда из-под давящего церковного спуда...
      Филин привстал, и из его рукава выпала в траву пригревшаяся там змейка. Глеб отшатнулся, но Филин удержал его за плечо, потом удивленно посмотрел на свою левую ладонь:
      - Какое, однако, у тебя поле сильное. Пойдем-ка пройдемся.
      - Но я как-то теперь и не представляю Россию без уже тысячелетнего Православия.
      - Тысяча лет? Тебя так давит эта циферка? Так нужно, чтобы мы поверили, что нам семь, десять, двадцать тысяч! Когда мы будем знать свою родословную на миллион лет, тогда нас, так же как и евреев, уже на эту удочку - "придите ко Мне все труждающиеся и обремененные..." - не поймаешь... А потом, кто вообще говорит, что православие надо бы насовсем убирать? Нет! В нашем будущем государстве всему место найдется.
      - И тогда еще вопрос: как же та работа Шафаревича? Про социализм и ереси?
      - Шафаревича?.. В чем-то и он, конечно, прав. Но ведь он описывает только Запад, католицизм. Его болезни, конечно же, заразные и для нас, но не смертельные. Все прививки европейского происхождения были в лучшем случае катализаторами своего собственно русского процесса брожения, не имевшими возможности спуститься за определенный интеллектуальный барьер и саморазрушавшиеся в чуждой им народной среде. Шафаревич... Это его якобы такое наивное желание снова хоть как-нибудь придать православию человеческое лицо, оправдать его историческую тупиковость... И прости: мне трудно о нем говорить справедливо, он мой личный враг.
      Они потихоньку подошли к воротам лагеря. Забавно, что на вид такой "серенький" Филин распространял свою "серость" и на Глеба. На них никто не смотрел. С ними даже не здоровались... А может, все лагеряне так привыкли за эту неделю друг к другу, так передружились или перессорились, что уже и не желали друг друга видеть... Главное полотнище окончательно провисло. Флага с Андреевским косым крестом просто не было: "Антропософы либералов уехали от нас вчера с вечера. Но это ничего, ничего, они свою лабораторию хорошо отвели". Зато рериховский вымпел был аккуратно выглажен. "А над "Белым домом" ни "рериховского", ни "либерального" не было". Тут Глеба снова закачало. Он едва устоял...
      Глеб хотел войти в ворота, но Филин опять тихо, но с усилием удержал его за рукав. Почему?.. Навстречу им вываливали те самые ребята-футболисты, под прикрытием которых Глеб сумел оторваться от "пастушков". Ребята остановились, закивали в его сторону: "Вот он, тот самый!" - "Он, гад!""Да, да! Он, сволочь". Они широким неплотным кольцом вдруг стали обступать их. Филин застыл, слегка прикрыв глаза своими полупрозрачными, как промасленный пергамент, не скрывающими зрачков веками. На Глеба повеяло холодом. Что-то почувствовали и сами ребята, стали переглядываться, ища, кто возьмет на себя лидерство в явно намечающемся конфликте. Наконец вперед высунулся невысокий крепыш с хорошо накачанной шеей:
      - Ты кто?
      Зря он так грубовато начал свою атаку. Опыта ему еще пока не хватало. Глеб тоже, как и Филин, приспустил веки. Растопырил пальцы опущенных ладоней. Тихо выдохнул:
      - А ты кто?
      - Ты здесь чего ищешь? - парень не мог уже перестроиться.
      - Я, кажется, тебя спросил: ты кто?
      - А охрана!
      - Тогда поди-ка к своему начальству. За справками.
      Ситуация становилась все глупее и глупее. Нужно было ее разрядить не обидно для ребят и для себя. Глеб решил просто игнорировать этого самозваного лидера и обратился через его голову:
      - Ребята, что вы хотите? Говорите, не стесняйтесь.
      Те опять замялись, похоже, что настоящий вожак, направивший их так агрессивно на Глеба и Филина, прятался, выставив крепыша. Но тот уже сам не останавливался, не желая терять возможность покрасоваться в предложенной ему случаем роли:
      - Я же тебя спросил: что ты ищешь в нашем лагере? Что ищешь?
      Его нужно было отключить.
      - Ребята, я весь внимание.
      - Мне отвечай! - парень сделал шаг, протягивая руку.
      Урок первый: как только рука коснулась глебова плеча, она оказалась прижатой ладонью. Легкий поворот корпуса - и парню пришлось стать на колени. Все расступились и обнажили истинного лидера. Высокий, очень худой, он от неожиданности оглядывался, ища, куда скрыться в нестандартно сложившейся ситуации. Глеб обратился к нему:
      - Я все же не понял: в чем я виноват?
      - Вчера был разрушен наш знак на берегу. А там видели ваших друзей. В таких вот белых же кроссовках. И в солдатском камуфляже.
      - У меня тут из друзей только Дажнев и Семен Семенович.
      Малый попытался встать. Глеб ему разрешил, отступив на полшага.
      - Тут еще двое вас искали. Они так и сказали: "Друга".
      На "вы" - это уже неплохо. Очень неплохо. Это признание, что он выиграл. Можно мягко перевести стрелки в сторону.
      - Семен Семенович, я не знаю, о ком они говорят.
      И - совсем неожиданно - Филин полушепотом:
      - Пошли вон. Быстро.
      Ребята и пошли. Пошли дружно, даже не оглядываясь. Глеб удивленно покосился на Филина. Тот тоже хитро посмотрел на Глеба:
      - С твоим полем не обязательно пальцы заламывать. Если тебя раскрыть, ты и так будешь на колени ставить... А они как мои ученики. С теми тоже периодически случается, бунтуют. Закон противовеса стаи и вожака. Проверяют меня на прочность, себя на взрослость. Ладно, мы с ними вечером, у "костра" помиримся. А пока пусть чуток поволнуются, пошумят, попереживают.
      Молодежь, отойдя на достойное расстояние, бурно разбирала свои ошибки... А Глебу пришлось теперь все рассказывать Филину: и про убийство на повороте, нечаянным свидетелем которого он стал, и про скитания по горам и по долам... И про бабу Таню в том числе, с ее теплым ручейком и кошкой... При последнем рассказе Филин заметно напрягся, стал чуть-чуть подергивать левым плечом, похрустывать суставами пальцев:
      - Где, где ты говоришь, она живет? Надо бы мне с ней обязательно встретиться. Обязательно. Это, судя по всему, наш человек. Местные старообрядцы, кержаки, очень, очень интересный народ. Покажи-ка пояс... Да-да, это они, контровые свастики... Здесь же, Глеб, на Алтае, сходятся мировые полюса. Но не земные, географические, а этого мира и антимира. Здесь, где-то совсем рядом, второй проход в Беловодье - в Шамбалу. И ведь кержаки знают где, но молчат. Скрывают... Может, она тебе откроет? Так просто она бы не подарила, значит, отметила... Первый-то проход хорошо описан Рерихом: под пятью вершинами Кинчинджунги... Беловодье- Шамбала Агарта... Это сакральной город арийской космической мудрости, охраняемый злом. Мир, о котором так мечтал доктор Фауст...
      После Глебова рассказа Филин перестал прятаться окончательно. Он даже теперь не смотрел на него, не сомневаясь в глебовой покорности, - он нескрываемо пел... Что-то это очень-очень напоминало... И от этой похожести у Глеба чесалось в висках, зажимало спину... Сколько же раз его уже принимали за другого? Сколько раз, даже и не спрашивая согласия у него самого, "женили" на самых странных, фантастических и отвратительных идеях. А все из-за его молчания - внутреннего, именно внутреннего молчания... Вот и теперь Филин, как Карабас Барабас или тот колдун из Магрибы, явно увидел в нем своего Буратино или Аладдина, с помощью которого он обязательно легко откроет потайную дверь или достанет лампу. То есть проникнет к старообрядцам. В их Беловодье. Так вот просто. А почему он так решил? Или это как-то связанно с картинкой, что на водопаде ему показала Светлана?..
      -...Все равновесия Евразии соблюдены здесь. Хан Алтай - не просто ось, он есть связь всех трех миров. Здесь, и только здесь можно проникать в любую зону материи... Эрлик подарил смерть, он упокаивает людей, освобождая их от стареющих тел... И в этом же прохождении вверх-вниз мы можем также уйти в бессмертие - телесное бессмертие... Смотри... Там, в Шамбале, лежит сам Великий Арий... Смотри... Когда-то эта Земля вращалась гораздо быстрее, и около нее кружилось четыре луны. Притяжению материи противостояла мощная центробежная сила... И тогда на земле росли и не ломались под собственной тяжестью гигантские рыхлые хвощи. Их следы мы находим повсюду... Но скорость вращения замедлялась. И вот упала самая малая луна... Был первый потоп. Погибли гигантские растения... В уголь... Смотри... Наступила эра великих динозавров. Все же Земля, окруженная тремя лунами, тогда еще не так давила на жизнь, ее заполнявшую... Их большие сердца могли прокачивать густую кровь, их огромные мышцы позволяли гордо подымать свои головы... Потом упала и вторая луна. И опять был потоп... Кровь гигантских животных - наша нефть... На небе оставалось две луны... На Земле жили гигантские люди. Это были дети богов или дети ангелов... Они не теряли связи со своими отцами, они могли слышать Космос... Их мир слишком условно мы можем назвать цивилизацией... Смотри, смотри!.. Нет, это было нечто иное... Но упала третья луна... Земля теперь вращалась совсем лениво, как сейчас... Потоп опять залил все равнины, и только вершины гор сохранили жизнь. Последние из оставшихся ариев теперь уже только лежали, они не могли больше даже стоять, собственный вес убивал их, великие сердца останавливались. Они умирали... И тогда трое самых молодых, мужчина и с ним две женщины, были унесены в подземелье реликтовыми человекоподобными обезьянами йети. И там они заснули... Ты видишь?.. У всех народов арийской группы существует удивительно одинаковое описание этих спящих. Спящих... Во всех наших сказках и легендах герой ждет срока пробуждения... Где-то он Бова-королевич, укрытый до времени в дупле священного дуба, где-то Святогор, живой, но в гробу... Буддисты ждут его как Майтрейю... Но одно главное для всех: найти его, разбудить, получить его наследство - живую связь с космосом. Без этого арии погибнут под беспрестанными атаками недочеловеков... Да. Эта идея всегда поднимала белые имперские волны с запада на восток, вопреки всем желтым "переселениям народов": Александр Македонский, Траян, Наполеон, Гитлер... Они все искали тайную страну Гипербореев, границу с которой стерегут в золотоносных пещерах одноглазые карлики... Искали... Но только для России этот путь оказался открыт! Только ей дано было лечь так, чтобы центр Мира стал и ее центром. Здесь! Он - Хан Алтай. Это и есть полюс, ось трех миров. И... и эта вот свастика - из Атлантиды - через Трою - через кельтов - через наш Север - сюда - в Алтай! Это наш арийский ключ к Космосу!.. Сталин чувствовал это, но ни сам Джугашвили, ни его окружение не могли вот так взять и применить свастику. Поэтому у него и не получилось с переносом столицы в Новосибирск. Да! Он лишь успел подписать генеральный проект его перестройки и через три месяца был убит... Так было надо... Но все-таки столица будет именно здесь: Москва слишком забита энергетикой христианства и не сможет принять на себя миссию Столицы Великого Левиафана. Там слишком много этих православных мертвецов, их мощей и икон... Скоро, скоро она за это обязательно утонет в своей собственной крови... "Белый дом" - только очень слабое, дальнее предвестие, зарница... Мы работаем. Нас уже хватает...
      Они стояли на берегу. Глеб присел внизу у воды. Филин возвышался над ним на округлом, косо торчащем камне: точно еще живой, но уже памятник себе - маленькому потомку великих предков. Сцепив пальцы за спиной и вытянувшись в струнку на самом краю залепленного цветным лишайником, серого, крупнозернистого валуна с подбивающими под него мерно хлюпающими волнами, смотрел он из-под своих прозрачных полуприкрытых век вдаль и словно спал. А его сны видел Глеб: тупая боль в затылке все разрасталась и вызывала странный паралич воли. Свет вокруг потускнел, а слух, наоборот, обострился до звонкой рези, и чужие слова, властно прорезая мозг, превращались в картины. Сначала туманные, серовато-дымные, перламутрово скользящие в боковом зрении, потом они стягивались к центру, становясь все контрастней, живее, перебивая реальность. И вот они и сами объявлялись реальностью: словно оживающие фотографии со спутника - гигантский, выпуклый полукруг Земли - вихри циклонов, спирали облаков и ветров над материками - и над всем- чьи-то черные руки в круговых магических пассах... Пассы заводили и смешивали в хороводы облака и народы... Земля все уменьшалась, удалялась и превращалась в уже крохотный, переливающийся ртутным металлическим блеском шарик... А руки... Так это же были теперь его собственные руки!.. Его, Глебовы, руки... Так когда-то он засыпал за рулем - одни видения просто заслоняли другие, и вместо дороги он вдруг оказывался дома, он был маленький и виноватый, и отец ему что-то выговаривал, выговаривал... А он, такой беспомощно неправый, слушал, слушал... Пока почти не уткнулся лицом в огромное колесо "КамАЗа"...