только в более приятной компании. Пожалуйста, садитесь, мосье Дювале.
      (Садится между столом и диваном.)
      Миссис Нокс, ошеломленная, садится против нее за стол.
      Нокс остается посреди комнаты.
      Дювале (садясь на диван). Это пустяки. Маленькое приключение. Пустяки. Маргарет (упрямо). Задержана за пьянство и нападение на полицию! Сорок
      шиллингов или месяц тюрьмы! Миссис Нокс. Маргарет! Кто обвинил тебя в этом? Маргарет. Полисмен, на
      которого я напала. Нокс. Ты хочешь сказать, что ты действительно это сделала? Маргарет. Да. Это удовольствие я себе, во всяком случае, доставила. Я ему
      выбила два зуба. Нокс. И ты преспокойно сидишь здесь и говоришь мне такие вещи? Маргарет. А где я, по-твоему, должна сидеть? Какой смысл в том, что ты
      говоришь? Нокс. Моя дочь в Холоуэйской тюрьме! Маргарет. Все женщины в Холоуэйской тюрьме - чьи-то дочери. Право же, папа,
      ты должен примириться с этим. Если бы ты просидел в камере четырнадцать
      дней, пытаясь с этим примириться, ты бы понял, что я совсем не в таком
      настроении, чтобы на меня таращили глаза, пока ты стараешься убедить
      себя, будто этого не могло быть. Такие вещи случаются каждый день, о
      них читаешь в газете - и думаешь, что так и полагается. Ну так вот: это
      случилось со мной, и дело с концом. Нокс (слабея, но не сдаваясь). Но с тобой это не должно было случиться!
      Неужели ты не понимаешь? Маргарет. Мне кажется, это ни с кем не должно случаться. Однако случается.
      (Порывисто встает.) Право же, я, кажется, лучше пойду и поколочу еще
      какого-нибудь полисмена и вернусь в Холоуэй, чем толковать без конца
      все об одном и том же. Если ты хочешь выгнать меня из дому, выгоняй, и
      чем скорее, тем лучше. Дювале (вскакивает с места). Это немыслимо, мадемуазель. Ваш отец должен
      думать о своем положении. Если он выставит дочь за дверь, это его
      погубит в глазах общества. Нокс. А, так это вы ее подстрекали? А разрешите спросить, при чем здесь вы? Дювале. Я здесь, потому что вы меня пригласили, и притом очень настойчиво.
      Но на мой счет вы можете не беспокоиться. Я принимал участие в
      печальном инциденте, который привел вашу дочь в тюрьму. Меня
      приговорили к двум неделям без права замены штрафом на том нелепом
      основании, что я должен был ударить полисмена кулаком. Знай я об этом,
      я бы с удовольствием это сделал, но я не знал и ударил его по уху
      башмаком - должен сказать, что это был великолепный мулине ногой. Мне
      сообщили, что я повинен в гнусном поступке, но из уважения к Entente
      cordiale ["Сердечному согласию" (франц.)] мне будет оказано
      снисхождение. Однако мисс Нокс, которая пустила в ход кулаки, получила
      месяц, но с правом замены штрафом. Я об этом не знал, пока меня не
      выпустили, после чего первым делом уплатил штраф. А затем мы явились
      сюда. Миссис Нокс. Джо, ты должен вернуть джентльмену его деньги. Нокс (покраснев). Разумеется. (Достает деньги.) Дювале. О, что вы! Это неважно.
      Нокс сует ему два соверена.
      Ну, если вы настаиваете... (Прячет деньги.) Благодарю вас. Маргарет. Я вам так благодарна, мосье Дювале. Дювале. Не могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен, мадемуазель? Маргарет. Пожалуй, если вам все равно, вы лучше уходите сейчас, а уж мы тут
      до чего-нибудь договоримся. Дювале. Разумеется. Мадам! (Поклон.) Мадемуазель! (Поклон.) Мосье! (Поклон.
      Выходит.) Миссис Нокс. Не звони, Джо! Ты сам можешь проводить джентльмена.
      Нокс поспешно выпроваживает Дювале. Мать и дочь. не
      говоря ни слова, растерянно смотрят друг на друга.
      Миссис Нокс медленно садится. Маргарет следует ее
      примеру. Снова смотрят друг на друга. Мистер Нокс
      возвращается.
      Нокс (отрывисто и сурово). Эмили, ты сама должна поговорить с ней.
      (Обращаясь к Маргарет.) Я оставляю тебя с матерью. Я свое слово скажу,
      когда узнаю, что ты ей сообщишь. (Уходит, величественный и
      оскорбленный.) Маргарет (с горьким смешком). Вот об этом-то мне и говорила суфражистка в
      Холоуэе. Он все сваливает на тебя. Миссис Нокс (укоризненно). Маргарет! Маргарет. Ты знаешь, что это правда. Миссис Нокс. Маргарет, если ты так ожесточена, я не вижу смысла говорить с
      тобой! Маргарет. Я, мама, не ожесточена, но я не могу болтать чепуху. Видишь ли,
      для меня это все очень реально. Я это выстрадала. Со мной грубо
      обращались. Мне выкручивали руки и иными способами заставляли меня
      кричать от боли. Швырнули в грязную камеру к каким-то несчастным
      женщинам, словно я мешок угля, который высыпают в погреб. А между мной
      и другими была только та разница, что я давала сдачи. Да, давала! И я
      еще хуже делала. Я держала себя совсем не как леди. Я ругалась.
      Говорила скверные слова. Я сама слышала, как у меня срывались слова,
      которых я как будто и не знала, словно их говорил кто-то другой.
      Полисмен повторил их на суде. Судья сказал, что отказывается верить.
      Тогда полисмен протянул руку и показал два зуба, которые я у него
      выбила. Я сказала, что так оно и было, что я сама ясно слышала, как
      говорю эти слова, а в школе я три года подряд получала награду за
      примерное поведение. Бедный старенький судья приставил ко мне
      священника, чтобы тот узнал, кто я такая, и установил, в своем ли я
      уме. Конечно, ради вас я не хотела назвать себя. И я не сказала, что
      раскаиваюсь, прошу прощения у полисмена, хочу вознаградить его или еще
      что-нибудь в этом роде. Я не раскаивалась! Если что и доставило мне
      удовольствие, то именно этот удар по зубам, - и я так и сказала.
      Священник доложил, что я, по-видимому, ожесточена, но, посидев день в
      тюрьме, конечно, назову себя. Тогда мне вынесли приговор. Теперь ты
      видишь, что я совсем не та девушка, какой ты меня считала. И совсем не
      та, какой я сама себя считала. И в сущности, я не знаю, что ты за
      человек и что за человек мой отец. Интересно, как бы он поступил, если
      бы разъяренный полисмен одной рукой скрутил ему руку, а другой тащил
      его за шиворот! Он не смог бы размахнуться ногой и, описав полный круг,
      сбить с ног полисмена чудесным ударом по каске. О, если бы все дрались,
      как мы двое, мы бы их побили! Миссис Нокс. Но как это случилось? Маргарет. Ах, не знаю! Кажется, в тот вечер были гребные гонки. Миссис Нокс. Гребные гонки! Но какое ты имеешь отношение к гребным гонкам?
      Ты пошла со своей теткой в Альберт-холл на праздник Армии спасения. Она
      посадила тебя в автобус, который проезжает мимо нашего дома. Почему ты
      вышла из автобуса? Маргарет. Не знаю. Собрание почему-то подействовало мне на нервы. Должно
      быть, всему виной пение: ты знаешь, как я люблю петь наши ритмичные
      бодрые гимны. И вот я почувствовала, что нелепо ехать домой в автобусе
      после того, как мы так чудесно пели о золотых ступенях, по которым мы
      всходим на небо. Мне хотелось еще музыки... счастья... жизни. Хотелось,
      чтобы рядом был человек, который чувствовал бы то же, что и я. Я была
      возбуждена, мне казалось недостойным бояться чего бы то ни было. В
      конце концов, что могли мне сделать против моей воли? Кажется, я
      немножко рехнулась. Словом, я вышла из автобуса у Пикадилли-серкус,
      потому что там было очень светло и людно. Я свернула на Лестер-сквер и
      вошла в какой-то большой театр. Миссис Нокс (в ужасе). В театр! Маргарет. Да. Очень много женщин входило туда без мужчин. Пришлось заплатить
      пять шиллингов. Миссис Нокс (не веря своим ушам). Пять шиллингов! Маргарет (сконфуженная). Да, ужасно дорого. Там было очень душно. И публика
      мне не понравилась,- мне казалось, что она скучает, но на сцене было
      чудесно, и музыка упоительная. Я заметила этого француза, мосье Дювале.
      Он прислонился к барьеру и курил папиросу. Он казался таким безобидным,
      ну и вдобавок он красив и настоящий моряк. Я подошла и стала рядом с
      ним, надеясь, что он со мной заговорит. Миссис Нокс (потрясенная). Маргарет! Маргарет (продолжает). И он заговорил так, как будто мы давным-давно
      знакомы. Мы болтали, как старые друзья. Он спросил, не хочу ли я
      шампанского, а я сказала, что оно слишком дорого стоит, но что
      потанцевать мне ужасно хочется. Я мечтала о том, чтобы поплясать на
      сцене с актерами. Там была одна чудесная танцовщица! Он мне сказал, что
      пришел сюда специально, чтобы посмотреть на нее, а потом мы можем пойти
      куда-нибудь, где танцуют. Так мы и сделали; он привел меня в какой-то
      зал, там на галерее играл оркестр, а внизу танцевали. Танцующих было
      очень мало, - женщины хотели только показывать свои туалеты; но мы
      танцевали без конца, и, глядя на нас, многие тоже стали танцевать. А мы
      просто удержу не знали и в конце концов выпили-таки шампанского. Я
      никогда еще так не веселилась. А потом все испортили студенты из
      Оксфорда и Кембриджа, приехавшие на гонки. Они напились, стали буянить,
      и явилась полиция. Тут началось что-то ужасное. Студенты полезли в
      драку с полисменами, а те вдруг озверели и начали выбрасывать всех на
      улицу. Они налетали на женщин, которые ни в чем не были виноваты, и
      обращались с ними так же грубо, как со студентами. Дювале возмутился и
      вступил в спор с полисменом, который толкал женщину, хотя та
      преспокойно шла к выходу. Полисмен вышвырнул женщину за дверь, а потом
      повернулся к Дювале. Вот тогда-то Дювале ударил полисмена ногой, и тот
      упал. А на француза набросились трое, схватили его за руки и за ноги и
      понесли лицом вниз. Двое других подлетели ко мне и стали толкать к
      двери. Меня это взбесило. И одному из них я изо всех сил дала в зубы.
      Дальше было ужасно. Меня тащили по улицам к полицейскому участку.
      Подталкивали коленями, выкручивали мне руки, издевались надо мной,
      оскорбляли, осыпали руганью. А я им напрямик сказала, что я о них
      думаю, и вывела их из терпения. Одно хорошо, когда тебя побьют: после
      этого крепко спится. В грязной камере, в обществе каких-то пьяниц, я
      спала лучше, чем дома. Нет слов, чтобы описать, как я себя чувствовала
      на следующее утро. Это было отвратительно. А в полиции хохотали; все
      утверждали, что это развлечение в английском духе, и вспоминали
      прошлогодние гребные гонки, когда было еще хуже. Я была вся в синяках,
      чувствовала себя больной и несчастной. Но странное дело - я не
      раскаивалась. И сейчас не раскаиваюсь. И по-моему, я ничего плохого не
      сделала. (Встает и потягивается, вздыхая глубоко, с облегчением.)
      Теперь, когда все кончено, я даже горжусь немножко. Хотя я теперь знаю,
      что я не леди. Но я не знаю, почему это так. Быть может, потому, что мы
      только лавочники. Или потому, что нельзя быть леди, если с тобой не
      обращаются, как с леди. (Садится в угол дивана.) Миссис Нокс (в полном недоумении). Но как ты могла дойти до этого, Маргарет?
      Я не браню тебя, я хочу только понять. Как ты могла дойти до этого? Маргарет. Не знаю, что тебе ответить. Я сама не понимаю. После молитвенного
      собрания я почувствовала себя свободной. Не будь молитвенного собрания,
      я бы ни за что этого не сделала. Миссис Нокс (глубоко потрясенная). Ох, не говори таких вещей! Я знаю, что
      молитва нас освобождает, хотя ты меня не понимала, когда я говорила
      тебе об этом, но она освобождает нас для добрых дел, а не для дурных. Маргарет. Ну, значит, я ничего дурного не сделала. А может быть, я получила
      свободу и для хорошего и для дурного. Как говорит папа: всего сразу не
      получишь. Дома и в школе я была - пользуясь вашим языком - хорошей, но
      не свободной. А когда я получила свободу, мало кто назвал бы меня
      хорошей. Но я не вижу ничего дурного в том, что я сделала, тогда как
      мне причинили много зла. Миссис Нокс. Надеюсь, ты не воображаешь себя героиней романа? Маргарет. О нет! (Снова садится к столу.) Я героиня реальной жизни, если уж
      ты называешь меня героиней. А реальная жизнь жестокая, грязная, когда
      приходится с ней сталкиваться. И все-таки она чудесна. Такая настоящая
      и полная! Миссис Нокс. Маргарет, мне не нравится твое настроение. Мне не нравится, что
      ты говоришь со мной таким тоном. Маргарет. Ничего не поделаешь, мама. Тебя и папу я люблю ничуть не меньше,
      но разговаривать с вами по-старому я уже не могу. Я, можно сказать,
      побывала в чертовом пекле. Миссис Нокс. Маргарет, какие слова! Маргарет. Ты бы послушала, какие слова произносили в тот вечер! Ты бы
      поговорила с людьми, которые других слов даже не знают. Но это
      выражение - чертово пекло - я употребила совсем не в ругательном
      смысле. Я говорила очень серьезно, как проповедник. Миссис Нокс. Проповедники говорят совсем другим тоном - благоговейным. Маргарет. Знаю, и этот тон показывает, что понятие "пекло" для них
      нереально. И для меня оно было нереально. А теперь оно стало реальным,
      как брюква. И мне кажется, навсегда таким останется. Я действительно
      побывала в аду. И вот что я теперь думаю: единственное, что стоит
      делать, это спасать людей от ада. Миссис Нокс. Они будут спасены, как только захотят уверовать в это. Маргарет. А что толку в таком спасении, если они в него не верят? И ты сама
      не веришь, иначе ты бы не стала платить полисменам за то, чтоб они
      выкручивали людям руки. Какой смысл притворяться? Вся наша
      респектабельность - это притворство, притворство и притворство! Слава
      богу, из меня ее выбили раз навсегда! Миссис Нокс (в сильном волнении). Маргарет, не говори так. Я не могу слышать
      от тебя такие греховные речи. Я еще могу вынести, когда дети мира сего
      говорят суетно и безумно на языке сего мира. Но когда я слышу, как ты,
      оправдывая свою порочность, призываешь имя божие, это ужасно! Кажется,
      будто дьявол высмеивает религию. Я учила тебя познавать счастье,
      даруемое религией. Я все ждала, когда ты поймешь, что счастье в нас
      самих, а не в мирских забавах. Ты не знаешь, как часто я молилась о
      том, чтобы на тебя снизошел свет. Но если все мои надежды и молитвы
      привели к тому, что мои слова и мысли перепутались у тебя с соблазнами
      дьявола, тогда я не знаю, что мне делать. Не знаю! Меня это убьет! Маргарет. Напрасно ты молилась о том, чтобы на меня снизошел свет, если ты
      не хотела для меня этого света. Уж коли на то пошло, мне кажется, все
      мы хотим, чтобы наши молитвы исполнялись только наполовину: приятную
      половину. А твоя молитва, мама, была исполнена целиком. Ты получила
      этого света больше, чем рассчитывала. Мне уже не быть такой, как
      раньше. Я никогда не буду говорить по-старому. Меня выпустили на
      свободу из этой дурацкой жалкой норы со всем ее притворством. Теперь я
      знаю, что я сильнее, чем ты и папа. Я не нашла этого вашего счастья,
      которое будто бы в вас самих, зато я нашла силу. Я обрела свободу и для
      добра и для зла, и теперь меня не может удержать то, что удерживало
      раньше.
      Входит Нокс; у него не хватило терпения дожидаться.
      Нокс. Ты еще долго будешь меня томить, Эмили? По-твоему, я что, железный?
      Что натворила эта девчонка? Что мы теперь будем делать? Миссис Нокс. Она вышла из-под моей власти, Джо, и ты над ней не властен.
      Теперь я даже молиться за нее не могу, потому что хорошенько не знаю, о
      чем молиться. Нокс. Не говори глупостей, сейчас не время молиться. Кто-нибудь об этом
      знает? Вот о чем надо думать. Если бы только нам удалось это скрыть, я
      бы ни о чем не беспокоился. Маргарет. Брось пустые надежды, папа: я всем скажу. Об этом нужно говорить,
      нужно! Нокс. Молчи, девчонка! Или убирайся сию же минуту вон из моего дома! Маргарет. Охотно. (Берет шляпу и поворачивается к дверям.) Нокс (загораживает ей дорогу). Стой! Куда ты идешь? Миссис Нокс (встает). Не выгоняй ее, Джо! Если она уйдет, я уйду вместе с
      ней. Нокс. Да кто ее выгоняет? Но ведь она хочет нас погубить! Хочет, чтобы все
      узнали про ее стыд и позор! Хочет лишить меня того положения, которое я
      сорок лет с таким трудом создавал для себя и для тебя! Маргарет. Да, я хочу все это разрушить, оно стоит между нами и жизнью. Я
      всем скажу. Нокс. Мэгги, дитя мое, не доводи своего отца до могилы. Я одного хочу:
      скрыть это все. Я, твой отец, я на коленях прошу тебя, можно сказать в
      ногах у тебя валяюсь: не говори никому! Маргарет. Я все скажу.
      Нокс - в глубоком отчаянии. Миссис Нокс пробует молиться
      и не может. Маргарет стоит с неумолимым видом.
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Снова в столовой Гилби. После полудня. Обеденный стол
      покрыт суконной скатертью, на нем чернильница, ручка,
      тетрадь и учебники. Бобби Гилби, съежившись в кресле у
      камина, читает иллюстрированную газету. Это красивый
      юноша с потугами на аристократизм, сильный и
      мужественный от природы; но он не тренирован и не
      развит, ибо его родители воображали, что воспитание
      сводится к системе запретов. Благодаря такой системе у
      него развилась только привычка ускользать от нее путем
      обмана. Он встает, чтобы позвонить, затем снова
      усаживается в кресло. На звонок является Джогинз.
      Бобби. Джогинз! Джогинз. Что прикажете, сэр? Бобби (угрюмо и саркастически). К черту сэра! Джогинз (бодро). О нет, сэр! Бобби. Я сидел в тюрьме, а вы ничем себя не запятнали. Джогинз. Это ничего не значит, сэр. Ваш отец платит мне за то, чтобы я
      называл вас сэром, а я беру деньги и не должен нарушать договор. Бобби. А вы называли бы меня сэром, если бы вам за это не платили? Джогинз. Нет, сэр. Бобби. Я говорил о вас с Дорой. Джогинз. Неужели, сэр? Бобби. Да. Дора уверяет, будто ваша фамилия не
      Джогинз и будто у вас манеры джентльмена. А я всегда думал, что у вас
      нет никаких манер. Во всяком случае, они не похожи на манеры
      джентльмена моего круга. Джогинз. Так и должно быть, сэр. Бобби. Вы, кажется, не расположены обсуждать точку зрения Доры? Джогинз. Да, сэр. Бобби (швыряет газету на пол и, перебросив ноги через ручку кресла,
      поворачивается лицом к лакею). По договору вы должны немножко
      прислуживать мне, не так ли? Джогинз. Да, сэр. Бобби. Ну-с, так вот, не укажете ли вы мне пристойный способ порвать
      помолвку с девушкой так, чтобы не доводить дело до скандала за
      нарушение обещания жениться и не быть последним негодяем? Джогинз. Нет, сэр. Не будучи негодяем, вы можете порвать помолвку лишь в
      случае, если леди сама не согласится выйти за вас замуж. Бобби. Но она не будет со мной счастлива, раз я не люблю ее по-настоящему. Джогинз. Женщины не всегда думают о счастье, когда выходят замуж, сэр. Часто
      они это делают для того, чтобы быть замужними женщинами, а не старыми
      девами. Бобби. Но как же мне быть? Джогинз. Жениться на ней, сэр, или поступить как негодяй. Бобби (вскакивает). Ну, так я на ней не женюсь - коротко и ясно! А что бы вы
      сделали на моем месте? Джогинз. Я сказал бы молодой леди, что не могу выполнить принятые на себя
      обязательства. Бобби. Но ведь нужен, знаете ли, какой-то повод. Мне хочется сделать это
      по-джентльменски: сказать, что я не достоин или что-нибудь в этом роде. Джогинз. Это не по-джентльменски, сэр. Как раз наоборот. Бобби. Ничего не понимаю! Вы хотите сказать, что это не совсем так? Джогинз. Это совсем не так, сэр. Бобби. Я мог бы сказать, что никакая другая девушка не будет для меня тем,
      чем была она! Ведь это правда, потому что мы были в исключительных
      условиях. А она подумает, что я ее люблю больше, чем могу полюбить
      другую. Видите ли, Джогинз, джентльмен должен щадить чувства девушки. Джогинз. Если вы хотите пощадить ее чувства, сэр, вы можете на ней жениться.
      А если вы ее оскорбляете отказом, то лучше уж не притворяться,
      прикрываясь деликатностью: это ей не понравится. И начнутся разговоры,
      от которых вам же будет хуже. Бобби. Но послушайте, ведь я действительно не достоин ее. Джогинз. Вероятно, она никогда и не считала вас достойным, сэр. Бобби. Послушайте, Джогинз, вы пессимист. Джогинз (собираясь уйти). Прикажете еще что-нибудь, сэр? Бобби (ворчливо). Не очень-то вы мне помогли. (Безутешно бродит по комнате.)
      Обычно вы меня учили корректному поведению. Джогинз. Уверяю вас, сэр, корректных способов бросить женщину нет. Это само
      по себе некорректно. Бобби (оживляясь). Вот что я сделаю: я ей скажу, что не вправе связывать ее
      судьбу с человеком, который сидел за решеткой! И конец делу!
      (Усаживается на стол. успокоенный и повеселевший.) Джогинз. Это очень опасно, сэр. Ни одна женщина не откажет себе в
      романтическом удовольствии пожертвовать собой и простить, если ей это
      приятно. Почти наверно она скажет, что после вашего несчастья вы стали
      ей еще дороже. Бобби. Какая досада! Просто не знаю, что делать. Послушайте, Джогинз, ваши
      хладнокровные и упрощенные методы действия не имели бы успеха в
      Дэнмарк-хилле. Джогинз. Не отрицаю, сэр. Конечно, вы предпочли бы придать этому такой вид,
      будто вы жертвуете собой ради нее, или спровоцировать ее, чтобы она
      сама порвала помолвку. И то и другое было испробовано не раз, но,
      насколько мне известно, без всякого успеха. Бобби. Черт возьми! Как хладнокровно вы устанавливаете законы поведения. В
      моем кругу приходится слегка маскировать свои поступки. Дэнмарк-хилл
      это, знаете ли, не Кэмберуэлл. Джогинз. Я заметил, сэр, что, по мнению Дэнмарк-хилла, чем выше вы стоите на
      социальной лестнице, тем меньше вам разрешается быть искренним, а
      вполне искренни только бродяги и подонки общества. Это ошибка. Бродяги
      часто бывают бесстыдны, но искренни - никогда. Хлыщи - если разрешите
      воспользоваться этим термином для высших классов - гораздо чаще ведут
      игру в открытую. Если вы скажете молодой леди, что хотите ее бросить, а
      она назовет вас свиньей, тон переговоров, возможно, оставляет желать
      лучшего; но все же так будет менее по-кэмберуэллски, чем если вы
      скажете, что недостойны ее. Бобби. Никак не могу вам втолковать, Джогинз: ведь эта девушка - не
      судомойка. Я хочу сделать это деликатно. Джогинз. Ошибка, сэр, поверьте, если только у вас нет к этому природного
      таланта... Простите, сэр, кажется, звонят. (Уходит.)
      Бобби, очень озабоченный, засовывает руки в карманы и
      слезает со стола, уныло глядя перед собой; потом
      неохотно возвращается к своим книгам, садится и что-то
      пишет. Входит Джогинз.
      Джогинз (докладывает). Мисс Нокс.
      Маргарет входит. Джогинз удаляется.
      Маргарет. Все еще готовитесь к экзамену в Общество искусств, Бобби? Все
      равно провалитесь. Бобби (вставая). Нет, я писал вам. Маргарет. О чем? Бобби. Так, пустяки. А впрочем... Ну, как поживаете? Маргарет (подходит к другому концу стола и кладет на него номер "Лойдз
      Уикли" и сумочку). Прекрасно, благодарю вас. Весело было в Брайтоне? Бобби. В Брайтоне? Я не был в... Ах да, конечно. Ничего, недурно. А ваша
      тетка здорова? Маргарет. Моя тетка? Вероятно. Я целый месяц ее не видела. Бобби. А я думал, вы гостили у нее. Маргарет. А, так вот что они вам сказали! Бобби. Да. А разве вы были не у нее? Маргарет. Нет. Я вам хочу что-то сказать. Садитесь, устраивайтесь поудобней.
      Она усаживается на край стола. Он садится рядом с ней и
      лениво обнимает ее за талию.
      Бобби, незачем это делать, если вам не хочется. Давайте отдохнем разок
      от наших обязанностей и посмотрим, как это получится. Бобби. Обязанностей? О чем вы говорите? Маргарет. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Бобби, разве вы
      когда-нибудь хоть чуточку любили меня по-настоящему? Не увиливайте,
      пожалуйста. Я-то к вам совершенно равнодушна. Бобби (обиженно отдергивает руку). Простите, пожалуйста, я этого не знал. Маргарет. Не знали? Бросьте! Не притворяйтесь. Ведь я сказала напрямик. Если
      хотите, можете свалить все на меня, но я не верю, что вы мной
      интересуетесь больше, чем я вами. Бобби. Вы хотите сказать, что нас толкали к этому папы и мамы? Маргарет. Да. Бобби. Но это все же не значит, что я к вам равнодушен. Видите ли, ни одна
      девушка не может заменить мне вас, но ведь мы выросли вместе и
      относимся друг к другу скорее как брат и сестра, чем... чем как-нибудь
      иначе. Правда? Маргарет. Совершенно верно. Как это вы обнаружили, что есть разница? Бобби (покраснев). Ну, Мэгги... Маргарет. Я узнала от француза. Бобби. Мэгги! (В ужасе соскакивает со стола.) Маргарет. А вы - от француженки? Видите ли, об этом всегда от кого-нибудь
      узнают. Бобби. Она не француженка. Она очень славная женщина. Но ей не повезло в
      жизни. Она дочь священника. Маргарет (в испуге). Ой, Бобби! Такая женщина! Бобби. Какая женщина? Маргарет. Глупый мальчик, неужели вы поверили, что она дочь священника? Ведь
      это ходячая фраза. Бобби. Иными словами, вы мне не верите? Маргарет. Нет, я не верю ей. Бобби (заинтересованный, снова подсаживается к ней на край стола). Что вы
      можете знать о ней? Что вы вообще можете знать о таких вещах? Маргарет. О каких вещах, Бобби? Бобби. Ну, скажем, о жизни. Маргарет. Я много пережила с тех пор, как мы в последний раз виделись. Я и
      не думала гостить у тетки, пока вы были в Брайтоне. Бобби. Я не был в Брайтоне, Мэг. Уж лучше я вам все скажу, все равно рано
      или поздно вы узнаете. (Смиренно начинает свою исповедь, избегая
      встречаться глазами с Маргарет.) Мэг, в сущности, это ужасно, вы
      сочтете меня последним негодяем. Я сидел в тюрьме. Маргарет. Вы?! Бобби. Да, я. За пьянство и нападение на полицию. Маргарет. Вы хотите сказать, что вы... ох, как это досадно! (Спрыгивает со
      стола и, безутешная, падает на стул.) Бобби. Конечно, после этого я не могу связывать вас. Я как раз вам писал,
      что вы можете порвать со мной. (Тоже слезает со стола и медленно идет к
      камину.) Должно быть, вы меня считаете последним мерзавцем. Маргарет. Выходит, что все сидели в тюрьме за пьянство и нападение на
      полицию? Долго вас держали? Бобби. Две недели. Маргарет. Столько же и я высидела. Бобби. О чем вы говорите? Где? Маргарет. За решеткой. Бобби. Но я не шучу. Я говорю серьезно. Честное слово, я... Маргарет. Что вы сделали фараону? Бобби. Ничего. Ровно ничего. Он возмутительно преувеличивал, я только
      посмеялся над ним. Маргарет (с торжеством вскакивает). Я вас перещеголяла! Я выбила ему два
      зуба. И один из них у меня. Он мне его продал за десять шиллингов. Бобби. Пожалуйста, перестаньте дурачиться, Мэг. Говорю вам, что я не шучу.
      (Надувшись, садится в кресло.) Маргарет (берет номер "Лойдз Уикли" и идет к Бобби). И я вам тоже говорю,
      что я не шучу. Смотрите. Вот тут все сказано. Ежедневные газеты никуда
      не годятся, зато воскресные - просто прелесть. (Садится на ручку
      кресла.) Слушайте. (Читает.) "Неисправима в восемнадцать лет. Скромно
      одетая, приличная на вид девушка, которая отказывается назвать свою
      фамилию..." Это я! Бобби (на секунду отрываясь от газеты). Вы хотите сказать, что пустились во
      все тяжкие только из озорства? Маргарет. Я ничего плохого не сделала. Я пошла посмотреть чудесные танцы, я
      познакомилась с очень славным человеком и тоже танцевала. Что могло
      быть невиннее и очаровательнее? А вот другие поступали скверно и, если
      хотите, делали это из чистого озорства. Как бы там ни было, Бобби, а мы
      с вами оба посидели за решеткой и навеки опозорены. Какое облегчение,
      не правда ли? Бобби (с чопорным видом встает). Но для девушки это, знаете ли, не так
      просто. Мужчина может делать то, что женщине не прощается. (Стоит на
      коврике перед камином, спиной к огню.) Маргарет. Вы шокированы, Бобби? Бобби. А неужели вы воображали, Мэг, что мне это понравится? Вот уж не
      думал, что вы такая! Маргарет (вскакивает, возмущенная). Я не такая! Пожалуйста, не
      притворяйтесь, будто вы считаете меня дочерью священника. Бобби. Очень прошу вас не шутить этим! Вспомните, какой разразился скандал,
      когда вы проболтались, что восхищаетесь Джогинзом!
      Она быстро поворачивается к нему спиной.
      Лакеем! А что это за француз? Маргарет (снова повернулась к нему лицом). О французе я знаю только то, что
      он славный малый, умеет размахивать ногой как маятником и сбил ею
      полисмена. Он сидел вместе с вами в Уормвуд-Скрабз, а я была в Холоуэе. Бобби. Конечно, можете потешаться, сколько вам угодно, Мэг, но это, знаете
      ли, уж слишком. Маргарет. Вы хотите сказать, что не могли бы жениться на женщине, которая
      сидела в тюрьме? Бобби (поспешно). Нет, я этого не говорил. Пожалуй, это даже дает женщине
      больше прав на мужчину. Любая девушка может попасть в беду, если она
      легкомысленная и выпьет лишнее. Всякий, кто ее знал, должен понять, что
      ничего плохого в этом нет. Но вы не из тех, которые любят проказничать.
      Во всяком случае, вы не были такой. Маргарет. Я не такая. И никогда не буду такой. (Подходит к нему.} Я не
      проказничала. Боб. Я это сделала по наитию. Потому что я - такой
      человек. Я это сделала под влиянием религиозного настроения. Я ведь
      неисправима в восемнадцать лет. Ну, так как же теперь насчет нашей
      помолвки? Бобби. Знаете, Мэг, мне кажется, вы не имеете права на ней настаивать.
      Конечно, смешно, если бы я вздумал возмущаться. Я ни в кого не могу