Бернард Шоу
      Первая пьеса Фанни
      Легкая пьеса для маленького театра
      ПРОЛОГ
      Конец зала в старомодном загородном доме (Флоренс
      Тауэрс, владелец - граф О'Дауда) отделен занавесом,
      образуя сцену для любительского спектакля. Лакей в
      великолепной испанской ливрее появляется перед
      занавесом, с левой стороны от актеров.
      Лакей (докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд.
      Сесил Сэвоярд входит; средних лет, во фраке и в пальто
      на меху. Он удивлен, что никто его не встречает. Удивлен
      и лакей.
      О, простите, сэр! Я думал, что граф здесь. Да он и был здесь, когда я о
      вас докладывал. Должно быть, он через сцену ушел в библиотеку.
      Пожалуйста сюда, сэр. (Направляется к проходу между полотнищами
      занавеса.) Сэвоярд. Подождите минутку.
      Лакей останавливается.
      В котором часу начинается спектакль? В половине девятого? Лакей. В девять, сэр. Сэвоярд. Прекрасно. Будьте добры, позвоните в гостиницу "Джордж", моей жене,
      что спектакль начнется не раньше девяти. Лакей. Слушаю, сэр. Миссис Сесил Сэвоярд, сэр? Сэвоярд. Нет, миссис Уильям Тинклер. Не забудьте. Лакей. Миссис Тинклер, сэр. Слушаю, сэр.
      Граф выходит из-за занавеса.
      А вот и граф, сэр! (Докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд, сэр. (Уходит.)
      Граф О'Дауда (красивый мужчина лет пятидесяти, в изысканно элегантном
      костюме, устаревшем на сто лет; приветливо улыбаясь, подходит, чтобы
      пожать руку гостю). Прошу извинить меня, мистер Сэвоярд. Я вдруг
      вспомнил, что все шкафы в библиотеке заперты; в сущности, они не
      открывались с тех пор, как мы приехали из Венеции. Но ведь наши гости
      литераторы и, вероятно, будут широко пользоваться библиотекой. Вот я и
      поторопился все отпереть. Сэвоярд. А-а-а... вы имеете в виду театральных критиков! М-да... Курительная
      комната, полагаю, здесь есть? Граф. К их услугам мой кабинет. Дом, знаете ли, старомодный. Садитесь,
      мистер Сэвоярд. Сэвоярд. Благодарю.
      Они садятся.
      (Глядя на вышедший из моды костюм графа, продолжает.) Я понятия не
      имел, что вы сами участвуете в спектакле. Граф. Я не участвую. Этот костюм я ношу потому, что... но, пожалуй, я вам
      все объясню, если это вас интересует. Сэвоярд. Разумеется. Граф. Видите ли, мистер Сэвоярд, я - как бы чужестранец в вашем мире. Смею
      сказать, я отнюдь не современный человек. И в сущности, не англичанин:
      мой род ирландский, всю жизнь я прожил в Италии, преимущественно в
      Венеции, и даже титул мой иностранный: я граф Священной Римской
      империи. Сэвоярд. А где это? Граф. В настоящее время - нигде. Только воспоминание и идеал.
      Сэвоярд почтительно склоняет голову перед идеалом.
      Но я отнюдь не мечтатель. Я не довольствуюсь прекрасными грезами, мне
      нужны прекрасные реальности. Сэвоярд. Хорошо сказано! Я вполне с вами согласен, если только их можно
      найти. Граф. А почему бы их не найти? Трудность заключается не в том, что
      прекрасных реальностей нет, мистер Сэвоярд. Трудность в том, что очень
      немногие из нас узнают их, когда мы их видим. Мы унаследовали от
      прошлого великую сокровищницу прекрасного - нетленные шедевры поэзии,
      живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, изысканный стиль одежды,
      мебели, убранства домов... Мы можем созерцать эти сокровища! Можем
      воспроизвести многие из них! Можем купить несколько неподражаемых
      оригиналов! Мы можем выключить девятнадцатый ве... Сэвоярд (поправляет его). Двадцатый. Граф. Век, который я выключаю, для меня всегда будет девятнадцатый, так же
      как вашим национальным гимном всегда останется "Боже, храни королеву",
      сколько бы королей ей ни наследовало. Англию я нашел оскверненной
      индустриализмом. Ну что ж! Я поступил, как Байрон: я попросту отказался
      в ней жить. Помните слова Байрона: "Я уверен, что кости мои не обретут
      покоя в английской могиле и мой прах не смешается с землей этой страны.
      Мне кажется, я бы сошел с ума на смертном одре при одной мысли, что у
      кого-либо из моих друзей хватит низости перевезти мой труп на
      английскую землю. Даже ее червей я бы не стал кормить, будь это в моей
      воле". Сэвоярд. Неужели Байрон это сказал? Граф. Да, сэр, сказал. Сэвоярд. Это на него не похоже. Одно время я очень часто с ним встречался. Граф. Вы? Как же это могло быть? Вы слишком молоды. Сэвоярд. Ну конечно, я был еще молокосос. Но я участвовал в постановке
      "Наших мальчиков". Граф. Дорогой сэр, это не тот Байрон! Лорд Байрон - поэт. Сэвоярд. Ах, простите! Я думал, вы говорите об известном Байроне. Так,
      значит, вы предпочитаете жить за границей? Граф, Англию я нахожу уродливой и пошлой. Ну что ж, я в Англии не живу.
      Современные дома я нахожу уродливыми: я в них не живу; у меня есть
      дворец на Grand canal. Современную одежду я нахожу прозаической: я не
      ношу ее, вернее, ношу только вне дома. Гнусавая лондонская речь
      оскорбляет мой слух: я живу там, где ее не слышно, говорю по-итальянски
      и слушаю итальянскую речь. Бетховен, по моему мнению, груб и неистов, а
      Вагнер лишен смысла и отвратителен. Я их не слушаю. Я слушаю Чимарозу,
      Перголези, Глюка и Моцарта. Ничего не может быть проще, сэр. Сэвоярд. Конечно, если ваши средства это позволяют. Граф. Средства! Дорогой мистер Сэвоярд, если вы обладаете чувством
      прекрасного, вы можете устроить для себя земной рай в Венеции за
      полторы тысячи фунтов в год, тогда как наши вульгарные
      промышленники-миллионеры тратят двадцать тысяч на развлечения,
      достойные маркеров. Могу вас уверить, что по современным масштабам - я
      человек небогатый. Однако я всегда имел лучшее, что может дать жизнь.
      Мне посчастливилось: у меня красивая и очаровательная дочь; и поскольку
      это от меня зависело, сэр, она не видела ни одного безобразного
      зрелища, не слышала ни одного безобразного звука. И уж конечно, она
      никогда не носила безобразных платьев и не прикасалась к грубой пище и
      плохому вину. Она жила во дворце, а ее детской коляской была гондола.
      Теперь вы знаете, что мы за люди, мистер Сэвоярд. И можете себе
      представить, как мы живем здесь. Сэвоярд. Так сказать, вдали от всего? Да? Граф. Вдали от всего! Вдали от чего, сэр? Сэвоярд. Ну... от всего. Граф. Вдали от копоти, тумана, грязи и восточного ветра, вдали от
      вульгарности и уродства, лицемерия и жадности, суеверий и глупости! Да,
      вдали от этого всего! Но в ярком солнечном свете, в зачарованной
      стране, которая открыта только великим художникам, - в священной стране
      Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина. Вы не завидуете мне,
      мистер Сэвоярд? Сэвоярд. Кое-кому приходится, знаете ли, жить в Англии хотя бы только для
      того, чтобы жизнь здесь не замирала. А кроме того, - но заметьте, я не
      говорю, что это плохо с точки зрения высокого искусства и так далее...
      кроме того, я лично от такой жизни через три недели впал бы в
      меланхолию. Впрочем, я рад, что вы мне это сказали: теперь я понимаю,
      почему вы не вполне ориентируетесь в Англии. Кстати, ваша дочь,
      надеюсь, осталась довольна? Граф. Кажется, она довольна. Она мне говорила, что присланные вами актеры
      прекрасно справляются со своими ролями и с ними очень приятно работать.
      Насколько мне известно, на первых репетициях у нее были какие-то
      затруднения с джентльменом, которого вы называете режиссером, но только
      потому, что он не читал пьесы, а как только он разузнал, в чем там
      дело, все пошло гладко. Сэвоярд. А вы сами разве не бывали на репетициях? Граф. О нет! Мне было запрещено даже встречаться с актерами. Могу вам
      сообщить только одно: герой-француз.
      Сэвоярд слегка шокирован.
      Я ее просил не выводить героя-англичанина. Вот все, что мне известно.
      (С грустью.) Со мною даже о костюмах не советовались, хотя здесь, мне
      кажется, я бы мог быть полезен. Сэвоярд (в недоумении). Да ведь никаких костюмов нет. Граф (потрясенный). Как! Нет костюмов! Неужели вы хотите сказать, что это
      современная пьеса? Сэвоярд. Не знаю. Не читал. Я передал ее Билли Бэрджойсу - это режиссер - и
      предоставил ему выбор актеров и все прочее. Но заказывать костюмы
      пришлось бы мне, если бы они были нужны. Их нет. Граф (успокаиваясь и улыбаясь). Понимаю! Костюмы она взяла на себя. Она
      знаток по части красивых костюмов. Кажется, я могу вам обещать, мистер
      Сэвоярд, что вы увидите балет с картины Ватто, в стиле Людовика
      Четырнадцатого. Героиней будет изысканная Коломбина, ее возлюбленным
      изящный Арлекин, ее отцом - колоритный Панталоне, а лакеем, который
      водит за нос отца и устраивает счастье влюбленных, - гротескный, но
      обладающий вкусом Пульчинелле, или Маскариль, или Сганарель. Сэвоярд. Понимаю! Три мужские роли, затем шут и полисмен - всего пять. Вот
      почему вам понадобилось пять мужчин в труппе. Граф. Дорогой сэр, неужели вы предположили, что я говорю об этом вульгарном,
      безобразном, глупом, бессмысленном, порочном и вредном зрелище - об
      арлекинаде из английской рождественской пантомимы девятнадцатого века?
      В конце концов, что это, как не дурацкая попытка идти по стопам
      гениального Гримальди, который имел такой успех сто лет назад? Моя дочь
      понятия не имеет о подобных вещах. Я говорил о грациозных и
      очаровательных гротесках итальянской и французской сцены семнадцатого и
      восемнадцатого веков. Сэвоярд. Ах, простите! Совершенно согласен с вами: арлекинады - вздор. От
      них отказались во всех хороших театрах. Но из слов Билли Бэрджойса я
      понял, что ваша дочь прекрасно здесь ориентируется и видела много пьес.
      Он понятия не имел о том, что она все время жила в Венеции. Граф. О, не все время! Я забыл сказать, что два года назад моя дочь
      рассталась со мной, чтобы закончить образование в Кембридже. Я сам
      учился в Кембридже. Конечно, в мое время там не было женщин, но мне
      казалось, что если дух восемнадцатого века еще сохранился где-нибудь в
      Англии, то только в Кембридже. Месяца три назад она в письме спросила
      меня, хочу ли я сделать ей подарок ко дню рождения. Конечно, я ответил
      утвердительно; и тогда она меня удивила и обрадовала: она сообщила, что
      написала пьесу и просит разрешить ей исполнение этой пьесы в домашнем
      кругу силами профессиональных актеров и в присутствии профессиональных
      критиков. Сэвоярд. Да, вот это-то меня и поразило. Пригласить труппу для спектакля в
      домашнем кругу - задача несложная, это делается довольно часто; но
      пригласить критиков - вот это было ново! Я просто не знал, как взяться
      за дело. Они никогда не получают таких приглашений, и, стало быть, у
      них нет агентов. Вдобавок, я понятия не имел, сколько им предложить. Я
      знал, что они берут меньше, чем актеры, у них ангажементы на большие
      сроки - иногда на сорок лет, - но это не имеет отношения к данному
      случаю, когда речь идет о случайной работе. А затем - критиков такое
      множество! На премьеры они расхватывают все кресла в первых рядах, вы
      для родной матери не найдете приличного билета. И нужно целое
      состояние, чтобы пригласить всю ораву. Граф. Конечно, я и не помышлял о том, чтобы звать всех. Только нескольких,
      первоклассных знатоков театра. Сэвоярд. Вот именно! Вы хотите выслушать всего несколько отзывов, так
      сказать характерных. Из сотни рецензий всегда найдется не больше
      четырех, непохожих на остальные. Ну-с, так вот я и раздобыл для вас
      нужную четверку. А как вы думаете, сколько это мне стоило? Граф (пожимая плечами). Не имею ни малейшего представления. Сэвоярд. Десять гиней плюс расходы. Эту десятку пришлось дать Флонеру
      Банелу. На меньшее он бы не пошел. А запросил он пятьдесят. Я должен
      был дать ему десять, потому что, если бы не пришел он, не пришли бы и
      другие. Граф. Но как же остальные, если мистер Фланел... Сэвоярд (шокированный). Флонер Банел!.. Граф. ...если мистер Банел получил все десять гиней? Сэвоярд. О, это я уладил! Так как спектакль великосветский, то прежде всего
      я пошел к Тротеру. Граф. Ах, вот как! Я очень рад, что вы получили согласие мистера Тротера. Я
      читал его "Веселые впечатления". Сэвоярд. Видите ли, я его немножко побаивался. Он не из тех, кого я называю
      доступными, и сначала он держал себя довольно холодно. Но когда я ему
      все объяснил, сказал, что ваша дочь... Граф (с беспокойством перебивая). Надеюсь, вы не сказали, что она автор
      пьесы? Сэвоярд. Нет, это хранится в глубокой тайне. Я сказал только, что ваша дочь
      просила поставить настоящую пьесу настоящего автора и с настоящим
      критиком и прочими аксессуарами. Как только я упомянул о дочери, он
      стал шелковым. У него самого есть дочь. Он и слышать не хотел о плате!
      Пожелал прийти только для того, чтобы доставить ей удовольствие.
      Обнаружил человеческие чувства. Я был изумлен. Граф. Чрезвычайно любезно с его стороны. Сэвоярд. Затем я отправился к Воэну; он вдобавок и музыкальный критик, - а
      вы говорили, что, по вашему мнению, там есть музыка. Я ему сказал,
      что Тротеру будет скучно без него, и он, молодчина, тотчас же обещал
      приехать. Затем я подумал, что вам захочется видеть у себя одного из
      самых передовых - из тех ребят, которые смотрят последние новинки и
      клянутся, что это старомодно. И я залучил Гилберта Гона. Словом,
      четверка хоть куда! Кстати (взглянув на часы), они сейчас придут. Граф. До их прихода, мистер Сэвоярд, не можете ли вы сообщить мне
      какие-нибудь сведения о них? Это помогло бы мне поддерживать с ними
      беседу. В Англии, как вы изволили заметить, я держусь вдали от всего
      этого и могу, по неведению, сказать что-нибудь бестактное. Сэвоярд. Что бы вам такое сообщить? Так как англичан вы не любите, то вряд
      ли вы споетесь с Тротером: он англичанин до мозга костей. Счастлив
      только в Париже и по-французски говорит до того безупречно, что, стоит
      ему раскрыть рот, в нем немедленно узнают англичанина. Очень остроумен
      и тому подобное. Делает вид, будто презирает театр, и говорит, что люди
      слишком носятся с искусством.
      Граф крайне возмущен.
      Но, понимаете ли, это он только из скромности, ведь искусство - его
      специальность... и, пожалуйста, не дразните его Аристотелем. Граф. Почему бы я стал его дразнить Аристотелем? Сэвоярд. Ну, этого я не знаю, но так уж принято его дразнить. Впрочем, вы с
      ним поладите: он человек светский и неглупый. Но вот с Воэном следует
      быть осторожным. Граф. В каком смысле, разрешите спросить? Сэвоярд. Видите ли, Воэн лишен чувства юмора, и, если вы с ним шутите, он
      думает, будто вы умышленно его оскорбляете. Заметьте: это не значит,
      что он не понимает шутки. Нет, шутку он понимает, но она ему неприятна.
      От комической сцены ему становится тошно, он уходит из театра сам не
      свой и шельмует всю пьесу. Граф. Не кажется ли вам, что это очень серьезный недостаток для человека его
      профессии? Сэвоярд. Еще бы! Но Воэн честен, он не заботится о том, нравится ли
      кому-нибудь то, что он говорит, или не нравится. А вам нужен хоть один
      человек, который будет говорить то, чего никто другой не скажет. Граф. Мне кажется, что в данном случае принцип разделения труда проведен
      слишком основательно - как будто честность и прочие качества
      несовместимы. А можно узнать. какова специальность мистера Гона? Сэвоярд. Гон - интеллигент. Граф. А разве не все они интеллигенты? Сэвоярд. Что вы! Боже сохрани! Вы должны быть осторожны в этом отношении. Я
      бы не хотел, чтобы меня кто-нибудь назвал интеллигентом; и вряд ли это
      придется по вкусу хоть одному англичанину! Интеллигенты, знаете ли, в
      счет не идут, но тем не менее важно их залучить. Гон - из молодых
      интеллигентов. Он сам пишет пьесы. Он полезен, потому что разносит
      старых интеллигентов, которые ему мешают. Но можете мне поверить, что
      ни один из этих трех молодчиков, в сущности, не имеет значения. Флонер
      Банел - вот кто вам нужен. Банел - действительно представитель
      английских зрителей. Если пьеса ему нравится, можно поручиться, что она
      понравилась бы и сотне тысяч лондонцев, узнай они только о ней.
      Вдобавок, Банел знаком с закулисной стороной театра. Мы его знаем, и он
      нас знает. Он знает все входы и выходы, знает, чего хочет, знает, о чем
      говорит. Граф (с легким вздохом). Должно быть, умудрен годами и опытом? Сэвоярд. Годами! Я бы ему дал двадцать лет, никак не больше. Но в конце
      концов, это ведь работа не для стариков, не так ли? Быть может, Банел и
      не задирает нос, как Тротер и прочие, но к нему я прислушиваюсь больше,
      чем к кому бы то ни было в Лондоне. Он рядовой обыватель, - а это как
      раз то, что вам нужно. Граф. Я готов пожалеть, что вы не удовлетворили требование этого
      джентльмена. Я охотно заплатил бы пятьдесят гиней за здравое суждение.
      Как бы он не подумал, что его обсчитали! Сэвоярд. Пусть думает. Это уже чересчур - запрашивать пятьдесят. В конце
      концов, кто он такой? Всего-навсего газетчик. Это для него большая
      удача - заработать десять гиней. Я уверен, что за такую же точно работу
      он частенько брал полфунта.
      Фанни О'Дауда стремительно выходит из-за занавеса; она
      возбуждена и нервничает. Девятнадцатилетняя девушка в
      платье той же эпохи, что и костюм отца.
      Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со шпагой, как...
      (Замечает Сэвоярда.) Ах, простите! Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая. Фанни (протягивая руку). Здравствуйте. Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О'Дауда. Пусть треуголка вас
      не пугает. Тротер - член нового Академического комитета. Он уговорил их
      там ввести мундиры, как во Французской академии, а я попросил его
      явиться в мундире. Лакей (докладывает). Мистер Тротер, мистер Воэн, мистер Гон, мистер Флонер
      Банел.
      Входят четыре критика. Тротер - в мундире, со шпагой и
      треуголкой; ему лет пятьдесят. Воэну - сорок. Гону
      тридцать. Флонеру Банелу - двадцать, и он резко
      отличается от остальных: в тех можно с первого взгляда
      узнать профессионалов, Банел - человек, не нашедший себе
      применения в коммерции; он ухитряется зарабатывать на
      жизнь благодаря своеобразному мужеству, которое делает
      его беззаботным, веселым и дерзким, а этому мужеству
      помогает некоторая способность к писательству, тогда как
      удобное невежество и отсутствие интуиции скрывают от
      него все опасности и унижения, страх перед которыми
      сковывает людей более тонких. Граф радушно идет им
      навстречу.
      Сэвоярд. Граф О'Дауда, джентльмены. Мистер Тротер. Тротер (глядя на костюм графа). Я имею удовольствие приветствовать коллегу? Граф. Нет, сэр. У меня нет никаких прав на этот костюм, если не считать, что
      любовь к прекрасному дает мне право одеваться красиво. Добро
      пожаловать, мистер Тротер.
      Тротер кланяется на французский манер.
      Сэвоярд. Мистер Воэн. Граф. Как поживаете, мистер Воэн? Воэн. Прекрасно. Благодарю. Сэвоярд. Мистер Гон. Граф. Очень рад познакомиться с вами, мистер Гон. Гон. Очень приятно. Сэвоярд. Мистер Флонер Банел. Граф. Благодарю вас, что вы согласились прийти, мистер Банел. Банел. Не стоит благодарности. Граф. Джентльмены, это моя дочь.
      Все кланяются.
      Мы глубоко признательны вам, джентльмены, за то, что вы столь любезно
      согласились потворствовать ее капризу.
      Звонок - переодеваться к обеду. Граф смотрит на часы.
      Переодеваться к обеду, джентльмены! Наш спектакль начнется в девять, и
      я вынужден был немного передвинуть обеденный час. Разрешите проводить
      вас в ваши комнаты?
      Он выходит, за ним все мужчины, кроме Тротера, которого
      задерживает Фанни.
      Фанни. Мистер Тротер, я хочу кое-что сказать вам об этой пьесе. Тротер. Это не полагается. Вы не должны суфлировать критику... Фанни. О, у меня и в мыслях не было повлиять на вашу оценку... Тротер. Но вы это делаете, вы влияете на меня самым возмутительным образом!
      Вы меня приглашаете в этот прекрасный дом, где я буду наслаждаться
      прекрасным обедом, а перед самым обедом меня отводит в сторону
      прекрасная молодая леди, чтобы потолковать о пьесе. Можно ли ждать
      после этого, что я буду беспристрастен? Упаси меня бог выступить в роли
      судьи или посягнуть на большее, чем простой отчет о своих впечатлениях!
      Но и на мои впечатления можно влиять, - и в данном случае вы на них
      влияете без зазрения совести. Фанни. Не пугайте меня, мистер Тротер, я и так нервничаю. Если бы вы знали,
      каково мне! Тротер. Вполне понятно: это ваш первый прием, ваше первое выступление в
      Англии в роли хозяйки. Но вы прекрасно справляетесь со своей ролью. Не
      волнуйтесь. Все нюансы безупречны. Фанни. Как мило, что вы так говорите, мистер Тротер. Но не это меня
      беспокоит. Дело в том, что мой отец будет ужасно шокирован пьесой. Тротер. С прискорбием должен сказать, что ничего необычайного в этом нет.
      Добрая половина всех молодых леди в Лондоне занимается тем, что водит
      своих отцов на спектакли, которые не подобает смотреть пожилым людям. Фанни. Ах, мне это неизвестно, но вы не понимаете, как это может повлиять на
      папу. Вы не так невинны, как он. Тротер (протестуя). Дорогая леди... Фанни. Я говорю не о морали: всякий, кто читал ваши статьи, знает, что вы
      невинны, как агнец. Тротер. Что?! Фанни. Ну конечно, мистер Тротер! Я неплохо узнала жизнь с тех пор, как
      приехала в Англию, и могу вас уверить: вы сущий младенец, милый,
      добрый, благонамеренный, остроумный, очаровательный, и все-таки
      крошечный ягненок в мире волков. Кембридж уже не тот, каким он был при
      моем отце. Тротер. Однако, скажу я вам! Фанни. Вот именно! Это одна из наших рубрик в Кембриджском фабианском
      обществе. Тротер. Какие рубрики? Не понимаю. Фанни. Мы распределяем наших старых тетушек по категориям. И одна из
      категорий называется "Однако, скажу я вам". Тротер. Я беру назад "однако, скажу я вам". Вместо этого я говорю: "Черт бы
      побрал моих кошек!" Нет: "Черт бы побрал моих котят!" Заметьте, мисс
      О'Дауда, - котят! Я готов повторить еще раз, наперекор всему
      Кембриджскому фабианскому обществу, - котят! Дерзких маленьких котят!
      Черт бы их побрал! Их надо отшлепать. Я догадываюсь, что лежит у вас на
      совести. Вы заманили меня на одну из тех пьес, в которых члены
      фабианских обществ обучают своих бабушек искусству доить уток. А теперь
      вы боитесь, что ваш отец будет шокирован. Ну что ж, я надеюсь, так оно
      и будет! И если он спросит моего мнения, я ему порекомендую отшлепать
      вас хорошенько и отправить спать! Фанни. Это одна из ваших чудеснейших литературных поз, мистер Тротер, но на
      меня она не действует. Я, видите ли, лучше вас знаю, что вы собой
      представляете. Мы вас основательно проанализировали в Кембридже, а вы
      себя никогда не анализировали, правда? Тротер. Я... Фанни. Ну конечно не анализировали. Стало быть, и нечего вам со мной
      тротерствовать. Тротер. Тротерствовать! Фанни. Да, как это называется у нас в Кембридже. Тротер. Не будь это самым откровенным театральным штампом, я бы сказал: "К
      черту Кембридж!" Но лучше уж я отправлю к черту своих котят. А теперь
      разрешите вас предостеречь: если вы намерены быть очаровательной,
      здоровой молодой англичанкой - я могу попасться на вашу удочку. Если же
      вы намерены быть сварливой бесполой фабианкой - я буду обращаться с
      вами, как с человеком, равным мне по уму, как обращался бы с мужчиной. Фанни (с обожанием). А как мало мужчин, равных вам по уму, мистер Тротер! Тротер. От этого мне не легче. Фанни. О нет! Почему вы так говорите? Тротер. Разрешите вам напомнить, что сейчас будет звонок к обеду. Фанни. Ну так что же? Мы оба готовы. А я вам еще не сказала, что мне от вас
      нужно. Тротер. И не склонили меня исполнить вашу просьбу разве что из чистого
      великодушия. Ну, в чем же дело? Фанни. Я нисколько не боюсь, что эта пьеса явится для моего отца моральным
      шоком. Ему полезно получать моральные шоки. Единственное, что молодежь
      может сделать для стариков, - это шокировать их и приближать к
      современности. Но эта пьеса должна шокировать его как художника, вот
      что меня пугает! Из-за моральных разногласий пропасть между нами не
      разверзнется - рано или поздно он мне все простит; но в области
      искусства он не пойдет на уступки. Я не смею признаться ему, что люблю
      Бетховена и Вагнера. Что касается Штрауса, то, услышь он три такта из
      "Электры" - и между нами все кончено! А вас я хочу попросить вот о чем:
      если он очень рассердится, если будет возмущен пьесой - пьеса-то ведь
      современная, - скажите ему, что это не моя вина, что и стиль ее, и
      композиция, и все прочее считаются теперь самым высоким искусством.
      Скажите, что автор написал ее так, как полагается писать для
      репертуарных театров самого высокого разряда, - вы понимаете, какие
      пьесы я имею в виду? Тротер (настойчиво). Я, кажется, понимаю, какого рода представления вы
      имеете в виду. Но, пожалуйста, не называйте их пьесами. Я не считаю
      себя непогрешимым, но, во всяком случае, я доказал, что эти
      произведения, как их ни назови, конечно не пьесы. Фанни. Авторы и не называют их пьесами. Тротер (с жаром). Мне известно, что один автор - со стыдом признаюсь, это
      мой личный друг - без стеснения прибегает к трусливой уловке: называет
      их диалогами, дискуссиями и так далее, с явным намерением избегнуть
      критики. Но меня такими фокусами не обезоружить! Я говорю, что это не
      пьесы. Если хотите - диалоги, быть может, изображение характеров - в
      особенности характера самого автора. Пожалуй - беллетристика, но с той
      оговоркой, что здесь выводятся иногда реальные лица и, стало быть,
      нарушается святость частной жизни. Но только не пьесы. Нет! Не пьесы!
      Если вы с этим не согласны, я не могу продолжать наш разговор. Я к
      этому отношусь серьезно. Это вопрос принципиальный. И прежде чем мы
      продолжим наш разговор, я должен вас спросить, мисс О'Дауда, считаете
      ли вы эти произведения пьесами? Фанни. Уверяю вас, не считаю. Тротер. Без всяких оговорок? Фанни. Без всяких оговорок. Я терпеть не могу пьес. Тротер (разочарованный). Это последнее замечание все дело портит. Вы
      восхищаетесь этим... этим новым театральным жанром? Он вам нравится? Фанни. А вам? Тротер. Конечно нравится. Неужели вы меня за дурака принимаете? Думаете, что
      я предпочитаю популярные мелодрамы? Да разве я не писал самых
      похвальных рецензий? Но повторяю - это не пьесы. Не пьесы! Я ни секунды
      не могу остаться в этом доме, если мне хотят подсунуть под видом пьесы
      нечто, имеющее хотя бы отдаленное сходство с этими подделками. Фанни. Я вполне согласна с тем, что это не пьесы. Я только прошу вас сказать
      моему отцу, что в наше время пьесы - это не пьесы. Во всяком случае, не
      пьесы в том смысле, какой вы придаете этому слову. Тротер. А, вы опять о том же! Не в том смысле, какой я придаю этому слову!
      Вы думаете, что моя критика - только субъективное впечатление, что... Фанни. Вы сами всегда это говорили. Тротер. Простите, не по этому поводу. Если бы вы получили классическое
      образование... Фанни. Да я получила его! Тротер. Вздор! Это в Кембридже-то? Если бы вы учились в Оксфорде, вы бы
      знали, что точное и научное определение пьесы существует уже две тысячи
      двести шестьдесят лет. Когда я говорю, что такой вид увеселений - не
      пьесы, я употребляю это слово в том смысле, какой был дан ему на все
      времена бессмертным Стагиритом. Фанни. А кто такой Стагирит? Тротер (потрясенный). Вы не знаете, кто был Стагирит? Фанни. Простите! Никогда о нем не слыхала. Тротер. Вот оно - кембриджское образование! Ну-с, дорогая леди, я в
      восторге, что есть вещи, которых вы не знаете. И я не намерен вас
      портить, рассеивая невежество, каковое, по моему мнению, чрезвычайно
      идет вашему возрасту и полу. Стало быть, мы на этом покончим. Фанни. Но вы обещаете сказать папе, что очень многие пишут такие же пьесы,
      как эта, и мой выбор был продиктован не одной только жестокостью? Тротер. Решительно не знаю, что именно я скажу вашему отцу о пьесе, пока не
      видел пьесы. Но могу вам сообщить, что я ему скажу о вас. Я скажу, что
      вы глупенькая молодая девушка, что вы попали в сомнительную компанию и
      что чем скорее он вас возьмет из Кембриджа и Фабианского общества, тем
      лучше. Фанни. Как забавно, когда вы пытаетесь играть роль сурового отца! В
      Кембридже мы вас считаем bel esprit, [Утонченным (франц.)] остряком,
      безответственным, аморальным парижанином, tres chic.[Шикарным (франц.)] Тротер. Меня? Фанни. Есть даже Тротеровский кружок. Тротер. Да что вы говорите?! Фанни. Они увлекаются приключениями и называют вас Арамисом. Тротер. Да как они смеют! Фанни. Вы так чудесно высмеиваете серьезных людей. Ваша insouciance.
      [Небрежная манера (франц.)] Тротер (вне себя). Не говорите со мной по-французски: это неподобающий язык
      для молодой девушки. О боже! Как могло случиться, чтобы невинные шутки
      были так ужасно истолкованы? Всю жизнь я старался быть простым,
      искренним, скромным и добрым. Моя жизнь безупречна. Я поддерживал