В великокняжеском замке цвели розы. Между их кустами расхаживал, припадая на правую ногу, невысокий худенький человек. Непомерно большая для его роста голова, приподнятое к самой мочке уха левое плечо, сморщенное детское личико с жидкой седенькой бороденкой. Смиренный взгляд, скромное серое одеяние — ничего, кроме чувства жалости, не могла вызвать подобная фигура у постороннего человека.
      Однако у тех, кто хоть однажды сталкивался с хромоногим садовником, его вид вызывал страх. Потому что это был боярин Адомас, ближайший советник и наставник великого литовского князя Ягайлы, сына недавно умершего Ольгерда.
      Адомас с детства мечтал о воинской карьере, но несчастный случай — его едва не до смерти изорвали вырвавшиеся из сарая псы — сделали эту мечту несбыточной. Однако маленький калека стойко перенес удар судьбы и смело пошел наперекор ей.
      Запретив себе даже помышлять о бранной славе, он стал служить великому князю чем только мог. Вскоре природные ум и сметка, отсутствие угрызений совести за содеянные им неблаговидные поступки, а также чувство зависти и ненависти ко всему живому и здоровому вначале приблизили его к Ольгерду, затем сделали незаменимым для его сына.
      Звуки раздавшихся невдалеке шагов заставили Адомаса распрямить спину и повернуть голову. По усыпанной мелким речным песком дорожке к нему приближался слуга.
      — Боярин, с тобой желает встретиться Богдан, воевода русского князя Данилы. Что передать ему?
      Хотя Адомас меньше всего ожидал услышать подобное известие, он ничем не выдал удивления.
      — Ответствуй воеводе, что жду его.
      Боярин проводил взглядом удаляющегося слугу, снова облокотился на заступ. Лишь сейчас в его глазах зажглось любопытство. Князь Данило и воевода Богдан… Знакомые имена! От одного только воспоминания о них начинала бушевать в душе ярость!
      Минуло уже почти полтораста лет, как Литва, спасенная от татарского нашествия русским мечом и русской кровью, воспользовалась последовавшим ослаблением Руси и захватила часть ее южных и западных земель. С тех пор и существуют в Литовском великом княжестве, кроме своих, литовских, также русские князья и бояре, с того времени говорит больше половины его населения по-славянски. Вот уже полтора века почти две трети территории литовского княжества составляют некогда русские земли.
      Однако не смирились с этим гордые и свободолюбивые русичи, много крови попортили они за это время литовским князьям и их верным слугам. Немало бессонных и тревожных ночей заставили провести они и его, боярина Адомаса. Среди непокорных русичей, с трудом терпящих над собой власть Литвы и с надеждой взирающих на крепнущую от года к году Русь, были князь Данило со своим воеводой Богданом. Опасные люди, от таких постоянно жди смуты!
      Но что могло понадобиться русскому воеводе от него, правой руки великого литовского князя, непримиримого врага Руси? Наверное, опять будет жаловаться на своих соседей, литовских бояр? Это было бы совсем некстати. Потому что великий литовский князь заключил недавно союз с бывшим темником, ныне ханом Золотой Орды Мамаем, и со дня на день собирается двинуться в поход на Русь. Для этого ему, как никогда, необходимы единение и дружба всех своих вассалов и в первую очередь литовских и русских князей. Ведь в Литве в предстоящих сражениях так нужны полки и дружины воинственных и храбрых русичей, до этого уже не раз приносивших ей славные победы на северном и западном порубежье.
      Однако зачем ломать голову, если сейчас все станет известно от самого воеводы? Широко ступая за семенящим мелкими шажками слугой, он уже показался в начале садовой дорожки. Богдан был во всегдашней своей чешуйчатой кольчуге, с длинным мечом на поясе. Его скуластое лицо было сурово, глаза чуть прищурены, ветер слегка шевелил волосы на непокрытой голове. Среднего роста, кряжистый, он по виду ничем не отличался от десятков и сотен виденных Адомасом русских воинов. Лишь тяжелый властный взгляд под нахмуренными бровями да большая золотая гривна на шее отличали его от простого дружинника.
      Приблизившись к Адомасу, Богдан слегка наклонил в полупоклоне голову и тут же выпрямил ее.
      — Добрый день, боярин.
      — Будь здрав, воевода. Что привело ко мне?
      — Дело. Хочу говорить о нем без лишних глаз и ушей.
      — Оставь нас, — повернулся Адомас к слуге, и тот послушно исчез.
      — Боярин, челядник сказал, что ты занят. Я тоже тороплюсь, поэтому буду краток
      — И правильно поступишь, поскольку время дорого всем. Особенно в нашем с тобой возрасте.
      — Скажи, не забыл ли ты о моей недавней поездке с князем Данилой и боярином Векшей в Москву?
      — Помню о ней.
      — Думал ли ты, что мой князь и я вернемся тогда из Москвы снова в Литву?
      Адомас на мгновение задумался. Он прекрасно помнил, как около года назад русский боярин Боброк, ближайший сподвижник великого московского князя Дмитрия, пригласил в Москву на день ангела своей жены ее литовских родственников — князя Данилу и боярина Векшу. Сопровождая их, с княжеской охранной сотней ездил на Русь и стоявший сейчас против него воевода. Многие думали, что князь Данил останется в столь милой ему Москве навсегда. Однако тот возвратился, чем вызвал немало толков и пересудов. Искал тогда причину неожиданного поступка своего недруга и он, боярин Адомас… И вот сегодня, спустя год, этот странный вопрос воеводы.
      — Нет, не думал. Когда вы вернулись, был удивлен.
      — И, конечно, стал допытываться обо всем у боярина Векши? И что сказал этот продажный пес?
      — Что князь Данило оказался верен Литве и своему великому князю, — уклончиво ответил Адомас.
      — Ты поверил ему?
      — Нет.
      Воевода чуть заметно усмехнулся.
      — Ты был прав. Князь Данило и боярин Боброк отлично знали, что за человек Векша, и ни в чем ему не доверяли. Зато они не остерегались меня. Потому лишь четыре человека в Литве и на Руси доныне ведают, зачем князь Данило ездил в Москву и почему вернулся оттуда. Это великий московский князь Дмитрий, его мудрейший советник боярин Боброк, мой князь Данило и я.
      Адомас недоверчиво посмотрел на воеводу.
      — Возможно ли такое? Три сановитых державных мужа и ты, простой воевода? Трудно поверить.
      Однако Богдан совершенно не реагировал на ядовитое замечание собеседника. Его лицо оставалось спокойным, голос звучал бесстрастно, правая ладонь неподвижно покоилась на крыже меча.
      — Опасаясь боярина Векши, который ни на шаг не отставал от князя Данилы, московский Дмитрий и Боброк, переодевшись в простое платье, сами ходили по ночам в опочивальню моего князя и вели в ней тайные беседы. На страже дверей опочивальни всегда стоял только я, ближайший воевода князя Данилы. Стоял, дабы ни одно слово, прозвучавшее там, не достигло чужого уха, но ты, боярин, знаешь, что для того, кто очень хочет видеть и слышать, не существует стен и дверей, равно как и стражи у них.
      Адомас прищурился, его маленькие глазки пронизывающе уставились в лицо воеводы.
      — Слуга, подслушивающий своего хозяина, уже изменяет ему, — осторожно заметил он.
      — И ищет того, кому можно было бы подороже продать его тайны, — невозмутимо, как и прежде, прозвучал голос Богдана. — Ответствуй, боярин, желал бы ты стать пятым человеком, знающим самые сокровенные тайны своих недругов в Москве и Литве?
      — Великий князь Ягайло щедро наградит того, кто откроет ему планы московского Дмитрия, — ответил Адомас, глядя в глаза воеводы.
      Тот поморщился.
      — Боярин, мы не маленькие дети, и оба знаем, что Литвой правят два человека: ты и потом уже великий князь. Потому и спрашиваю: что можешь обещать, ежели я сделаю тебя этим пятым человеком?
      — Я еще не знаю цены твоему секрету.
      Богдан понимающе хмыкнул.
      — Боишься продешевить? Хорошо, слушай… Московский Дмитрий ведает о литовском сговоре с Мамаем и считает, что у Руси сейчас два ворога: на юге — Орда, на западе — Литва. Но дабы разбить их сразу, у Руси не хватит сил. И Дмитрий с Боброком замыслили громить своих недругов поодиночке. Они уже подняли на Мамая всю Русь и с этой доселе небывалой и грозной силой уничтожат вначале самого страшного и опасного ворога — Орду. Потом, боярин, они примутся за твоего великого литовского князя, старого недруга Руси и сегодняшнего союзника Мамая.
      Вцепившись в рукоять заступа, Адомас жадно слушал воеводу, стараясь не пропустить ни одного его слова.
      — Но московский Дмитрий понимает, что Орда и Литва вряд ли станут спокойно ждать, когда он разобьет их, и могут напасть на Русь первыми, причем в одно и то же время. Дабы не позволить растащить собственные силы по частям, а иметь возможность бить недругов порознь и единым кулаком, московский Дмитрий и Боброк замыслили следующее. Решив лишить Орду подмоги с запада и схватиться с ней один на один, они хотят вывести Литву из игры чужой силой, руками других ее ворогов. Ты их знаешь, боярин. На юге это бесчисленные степные орды, не признающие власти золотоордынского хана, на западе — поляки, на севере — крестоносцы. Когда Ягайло покинет с войском Литву, эти извечные его вороги по тайному сговору с Москвой двинутся на ваши кордоны. Внутри княжества их поддержат князья и бояре, тяготящиеся властью Литвы, а также Ягайловы недруги из литовской знати, кто давно уже недоволен им. А когда пожар в собственном доме, уже не до вражды с соседом. Поэтому литовскому князю придется спасать свое родное и кровное, а не зариться на чужое. Такова хитрая задумка московского Дмитрия и Боброка. Вот для чего нужна им помощь князя Данилы и прочих его единомышленников.
      Воевода смолк, в упор посмотрел на Адомаса.
      — Теперь и ты, боярин, ведаешь то, что знают на Руси лишь московский Дмитрий с Боброком, а в Литве я с князем Данилой. Какова, по-твоему, цена моим словам?
      Отведя глаза от лица Богдана и уставившись взглядом куда-то в пространство между двумя крепостными башнями, Адомас некоторое время молчал.
      — Воевода, мне слишком много лет, чтобы верить кому-то на слово, — наконец заговорил он. — Жизнь научила меня ценить лишь дела и поступки, все остальное — ничто.
      — Я знал, что ты не поверишь мне, а потому пришел только сегодня. Ни днем раньше, ни днем позже. Был уверен, что потребуешь доказательств моих слов, а я их до сего дня не имел.
      Адомас сразу встрепенулся, насторожился.
      — А сейчас?
      — Суди сам. Три дня назад к князю Даниле ночью прискакали трое конных. Он сам встретил их у ворот, проводил на свою половину. Двоих прибывших я признал в тот же миг, как увидел, — это были доверенные люди боярина Боброка. Те, от кого у него нет тайн и кто проводит в жизнь все его хитроумные планы-задумки.
      — Ты не мог ошибиться?
      — Я не единожды видел их в Москве, когда был гостем Боброка, и хорошо запомнил.
      — Что делают московиты у князя Данилы?
      — Покуда ничего, отсыпаются да отъедаются. Однако князь велел мне держать постоянно наготове конную полусотню, а заодно сыскать верного человека, хорошо знающего дорогу в Польшу и к черкасам-ватажникам. Такого человека я нашел, отборная полусотня дружинников днем и ночью при конях. Для чего все это, мне пока неведомо.
      Сжав рукоять заступа с такой силой, что побелели кончики пальцев, Адомас задумался. Боярин Дмитрий Боброк-Волынец! Имелся ли в мире еще хоть один человек, которого бы он так боялся и ненавидел? Пожалуй, нет.
      Выходец из далекой Волынской земли, боярин издревле русского княжества, попавшего после Батыева нашествия под власть великого Литовского княжества, он не выдержал на своей родной земле чужого засилья и покинул отчий кров. Обретя после многолетних странствий приют и спокойствие души в Московском княжестве, он принес туда как память о крае отцов свое прозвище Боброк-Волынец. Его верная служба новой родине не осталась незамеченной, и вскоре он стал правой рукой и незаменимым советником великого московского князя. Не родовитость или богатство, не угодничество или слепое послушание позволили ему занять положение, которого старались добиться многие. Был он честен и прям, умен и храбр, знал несколько иноземных языков, мог читать латинские и цесарские книги. Бывал в разных далеких странах, повидал много страшного и поучительного, познав все стороны жизни и обретя немалый опыт. Сам же московский Дмитрий ценил в нем глубокий ум и воинскую доблесть, умение одновременно быть увертливым дипломатом и настойчивым проводником в жизнь политики великого московского князя. Боброк появлялся везде, где только грозила Москве Орда, и на любом месте оказывался незаменим.
      Адомас отвлекся от мыслей, глянул на Богдана.
      — Все едино не верю тебе.
      Русский воевода снова остался невозмутимым.
      — Я предвидел и это, боярин. Коли желаешь, представлю тебе способ проверить мои слова. Каждая птичка рано или поздно возвращается к своему гнезду. Точно так люди Боброка в конце концов тоже вернутся к тому, кто верховодит ими в Литве. Я покажу московских лазутчиков твоим слугам, а как поступить дальше — не тебя учить. Когда окончательно решишь, можно ли мне верить, мы продолжим наш сегодняшний разговор. Согласен?
      — Ты еще не сказал, что желал бы получить за свою верную службу. Говори.
      От взгляда Адомаса не укрылось, как застыли у воеводы на скулах желваки, опустились в землю глаза.
      — Боярин, князь Данило стар и одинок Ежели его вдруг не станет, вспомните с великим князем обо мне.
      — Обещаем это, — без раздумий ответил Адомас.
      Он мог обещать этому человеку что угодно, поскольку был убежден, что до выполнения обещаний дело никогда не дойдет и воевода попросту не успеет воспользоваться каким-либо плодами своего предательства.
      — Благодарю, боярин. Скажи, где и когда ждать твоих людей, дабы указать им московских лазутчиков.
      — Они будут у тебя сегодня ночью. Узнаешь их по такому перстню. — И Адомас протянул воеводе руку.
      — Прощай, боярин. Помни о своем обещании.
      — До встречи, воевода. Будь и дальше верным слугой великого князя Ягайлы.
      Развернувшись, Богдан той же размеренной поступью направился к выходу из цветника. Он уже исчез, а Адомас все еще продолжал стоять, опершись руками о заступ и уставившись глазами в землю…
      Воевода подошел к группе поджидавших его русских дружинников, вскочил в седло.
      — К князю! — бросил он сотнику.
      Однако покинуть замок им удалось не сразу: в крепостные ворота въезжала кавалькада всадников. Впереди на рослом буланом жеребце восседал преисполненный важности боярин Векша. На нем был роскошный жупан, на голове золоченый шлем с султаном из перьев, на боку усыпанный самоцветами меч. На жеребце бросался в глаза чепрак с серебристой бахромой, конская грива, дабы ее не лохматил ветер, была убрана под сетку из тонкой полупрозрачной зеленоватой ткани. Мелодично звенели посеребренные бубенчики на ногах жеребца, глухо и размеренно ухал набат на седле — даже слепой должен был знать, что мимо едет боярин, и уступить ему дорогу.
      По бокам Векши на белых тонконогих аргамаках ехали два его сына, молодые, статные, с лихо закрученными усами. Если младший спокойно смотрел перед собой на дорогу, то старший, подбоченясь в седле, гордо озирался по сторонам, окидывая встречных пренебрежительным взглядом. У младшего боярского сына чепрак заменяла шкура барса, у старшего — рыси. Крупные, с оскаленными пастями головы зверей лежали выше седельных лук, их согнутые лохматые лапы с выпущенными на всю длину когтями плотно обхватывали бока лошадей.
      — Не русский боярин, а прямо-таки аломанский князь, — презрительно заметил придержавший подле воеводы скакуна сотник из его отряда. — Спеси-то сколько! Откуда она и берется? Ведь ни умом, ни воинской доблестью боярин никогда не блистал.
      — Зато его младший сын — добрый рубака, — сказал Богдан. — Я дважды ходил с ним на крестоносцев. Немало мы тогда их рогатых шлемов вместе с хозяйскими головами на полях оставили. Жаль будет, если такой молодец пойдет по дорожке своего отца.
      — Старший уже пошел, — проговорил сотник. — Я был с ним на ляшском порубежье, знаю.
      Воевода не поддержал разговора. Проводив глазами последние ряды конной боярской дружины, следовавшей за Векшей и его сыновьями, он вытянул коня плетью.
      — За мной, сотник. Князь Данило ждет нас.

      Опустив на колени манускрипт, Адомас медленно окинул взглядом представшего перед ним слугу. Усталое, осунувшееся лицо, исцарапанные ветвями деревьев руки, покрытые слоем пыли сапоги. Было видно, что ему пришлось проделать длинный и нелегкий путь, прежде чем предстать перед боярином. Это был один из слуг, которых он посылал к воеводе Богдану с приказанием следить за московскими лазутчиками. Неужто в сообщении русского воеводы что-то оказалось правдой?
      — Слушаю тебя, Казимир.
      Прибывший входил в число тех немногих близких слуг, которым боярин доверял свои самые тайные и опасные дела. Хорошо знавший привычки господина, Казимир был немногословен.
      Воевода Богдан сделал все, что обещал. Будучи единственным и полновластным распорядителем внутренней жизни княжеской усадьбы, он выдал присланных литовских соглядатаев за новых княжеских дворовых, избавив их от неизбежных в таких случаях расспросов. Лично Казимир, приглянувшийся воеводе своей сметкой, был направлен к челядникам, которые обслуживали московитов. Когда двоим из них пришло время покидать усадьбу князя Данилы, воевода назначил Казимира им в провожатые. Хорошо известными ему звериными тропами он провел московитов в Черное урочище. Но когда те отпустили его, пошел не обратно в усадьбу, а за ними. Так незваным гостем он попал в тайный лесной лагерь московитов.
      — Я родился и вырос в этих местах, знаю здесь каждый камень и куст. Поэтому змеей прополз мимо секретов московитов и очутился на краю большой поляны. Посреди нее горел костер, вокруг сидело несколько человек Но я узнал только одного, к которому подошли вновь прибывшие. Я вначале не поверил собственным глазам и даже ущипнул себя — не сон ли вижу Потому что этим человеком был не кто иной, как боярин Боброк-Волынец.
      Адомас вздрогнул так, что в стоявшем сбоку кресла канделябре заплясало пламя свечей.
      — Врешь, холоп, — прошипел он, подавшись корпусом вперед. — Откуда тебе знать боярина Боброка?
      — Господин, ты несколько раз посылал меня с тайными письмами в Москву. Там три или четыре раза я видел боярина Волынца и запомнил на всю жизнь. У меня, как у старого охотника, острый глаз, я чувствую живую тварь в темноте, как зверь. Для меня лес — родной дом, я смог бы узнать в нем боярина Боброка даже с закрытыми глазами по одному лишь дыханию, а на поляне он сидел от меня всего лишь в десятке шагов и был освещен ярким костром. Ошибиться я не мог никак — это был Дмитрий Боброк и никто другой. Верь мне, боярин.
      Откинувшись на спинку кресла, Адомас старался унять охватившую его нервную дрожь.
      — Дальше.
      — Еще раньше по твоему велению, господин, наши люди обложили со всех сторон усадьбу князя Данилы. Высмотрев, что нужно, я потихоньку отполз от пристанища боярина Боброка и направился к ближайшей нашей засаде. Привел часть ее людей с собой к поляне, приказал тайно следить за московитами и лишь после этого прискакал к тебе. Скажи, что нам делать дальше.
      Хороший слуга, что умело вышколенный пес. Выполнив приказ хозяина, он должен ждать нового. Однако давать следующую команду рано, поскольку самому хозяину еще не все ясно до конца. Адомас выпрямился в кресле, пристально глянул на Казимира и спросил:
      — Что еще скажешь о московитах? Сколько их, каковы собой?
      — На поляне их было человек тридцать. Но боярин Боброк осторожен и, конечно, расставил вокруг своего становища стражу. Думаю, всего их наберется душ пятьдесят. Все конны и оружны, в бронях или кольчугах, молодец к молодцу.
      — Что приметил на поляне помимо московитов?
      — Два воза. Стояли рядышком подле костра, и ходила вокруг них стража с копьями.
      — Возы? — насторожился Адомас. — Что за возы? Откуда? С чем?
      Казимир пожал плечами.
      — Не знаю, господин. Возы как возы, такие почти в каждом хозяйстве имеются. Оба с поклажей, обшиты рядном и перевиты веревками. И кони из упряжек рядом пасутся.
      Да, Казимир, не зря послали тебя к князю Даниле. Много ты рассказал интересного, есть над чем поломать голову. Но слугу, как хорошую собаку, нельзя баловать излишней лаской. И Адомас строго посмотрел на челядника.
      — Говоришь, провожал в урочище двоих московитов? А как твои люди упустили третьего, что был с ними у князя Данилы?
      Казимир сник, отвел глаза в сторону.
      — Винюсь, боярин. Этот московит ускакал с княжьей полусотней, о которой говорил воевода. Вырвались они в полночь из ворот усадьбы и взяли сразу в полный намет. Пятьдесят с лишним мечей… От такой силы надобно держаться подальше и без крайней нужды не связываться. Двадцать верст мои люди за ним гнались и след держали, а в одной лесной низине утеряли его. А в чащобе ночью куда попало не сунешься: стрела или меч быстро прыти поубавят. Когда же рассвело и подошла подмога, беглецов и след простыл.
      — Что сказал о вашей промашке воевода?
      — Вместе с дружинниками был проводник, знающий дороги от Крыма до Карпат. Повели сей отряд княжий сотник Андрей и московит — верный человек Боброка — тоже сотник по имени Григорий. Но куда и зачем они отправились, воевода не ведает.
      Полузакрыв глаза и вытянув руки вдоль широких подлокотников кресла, Адомас задумался. Значит, Боброк не на Руси, не с московским Дмитрием, а рядом, на русско-литовском порубежье, почти под боком у великокняжеского замка. Отчего он здесь, что ему надобно? Неужто его присутствие для князя Дмитрия сейчас важнее здесь, в Литве, нежели в самой Москве или на кордонах с южной степью, откуда надвигается на Русь Мамай? Что за люди с Боброком, что связывает их с князем Данилой? Что в тех обвязанных рядном возах, которые даже при Боброке окружает стража? Кому и зачем потребовалась полусотня отборных дружинников князя Данилы с его вернейшим сотником Андреем? Куда они поскакали, для чего им нужен проводник, знающий степные дороги до самых Карпат?
      Вопросы теснились в голове, от их обилия темнело в глазах и ломило в висках. Каждый таил неведомую и оттого еще более страшную угрозу, требовал немедленного решения. А все сводилось к тому, что в урочище, где пребывает Боброк, должен отправиться он сам, поскольку лишь ему по силам единоборство с таким противником, как Дмитрий Боброк.
      Адомас открыл глаза, глянул на Казимира.
      — Хочу сам видеть Боброка. И как можно скорее.
      — Если выступим в дорогу через час, к вечеру будем у ночного становища московитов.
      — Отправляемся в урочище немедля. Предупреди об этом всех, кого надобно. Заодно пусть будут наготове три конные сотни великокняжеской стражи. Ступай.
      Адомас проводил глазами уходящего Казимира, позвонил в колокольчик.
      — Вели оседлать моего коня и помоги переодеться, — сказал он тотчас вошедшему дворецкому…
 
      Как предсказывал Казимир, на место лагеря Боброка они прибыли к вечеру. Едва скакавший первым Казимир остановил коня перед остатками потухшего костра, с ветвей одного из деревьев, окружавших поляну, спрыгнул человек и подбежал к нему.
      — Туда, — коротко сказал он, указывая рукой направление.
      Его слова были излишни, поскольку в ту сторону вели две глубокие борозды от колес телег и уходила цепочка следов конских копыт. Бегло осмотрев пустую поляну, на которой не было обнаружено ничего заслуживающего внимания, отряд Адомаса двинулся по оставленной колее. Впереди шел напарник Казимира, поджидавший его прибытия на дереве, за ним ехал Казимир с десятком латников и лишь затем на рослой, с огромным крупом кобыле — боярин Адомас. Хотя вместо обычного седла под ним было нечто среднее между седлом и мягким стульчиком, длительная дорога его изрядно утомила. Ломило позвоночник, болели тазовые кости и бедра, к горлу подкатывал и не давал нормально дышать сухой першистый комок.
      Однообразие медленного движения постепенно начало укачивать боярина, он все чаще закрывал глаза. Вдруг внезапно остановившаяся кобыла чуть не заставила его вылететь из седла-кресла. Схватившись за рукоять длинного охотничьего ножа, который он привык носить вместо меча, Адомас повел глазами по сторонам и вздрогнул. Прямо перед копытами его лошади лежали один возле другого три трупа. Соскочивший с коня Казимир уже нагнулся над ними и переворачивал лицами вверх.
      Это были трупы его людей, которых он оставил наблюдателями у поляны и которые после ухода с нее отряда Боброка пошли следом за московитами. Все трое были поражены из луков. Из двух тел стрелы были вытащены, и лишь из одного обломок стрелы торчал между ребер. С холодком, невольно пробежавшим по коже, Казимир отметил про себя меткость неизвестных стрелков и их хозяйственность опытных воинов, хорошо знающих в походе цену каждой стреле и не желающих напрасно терять ни одной из них. Встреча с такими сулила мало приятного, и, не будь рядом боярина, он предпочел бы находиться подальше от головы колонны.
      Выпрямившись, Казимир хотел подойти к Адомасу, однако тот, недовольно скривив губы, махнул рукой. Боярину все было ясно и без чужих объяснений. На этом месте охотники, шедшие по следу, сами превратились в дичь. То ли они позволили московитам почувствовать погоню, то ли те попросту решили проверить свой «хвост», но результат был налицо: несколько стрел, пущенных чуть ли не в упор, избавили отряд Боброка от нежелательного сопровождения. Приказав выслать вперед разведку, боярин пропустил мимо себя полтора десятка всадников и лишь потом тронул кобылу с места.
      Борозды от колес привели преследователей к широкой, спокойно несущей свои воды лесной речушке. Ее низкие, слегка заболоченные берега густо поросли осокой и тальником, к чистой воде вела узенькая, прорубленная в кустарнике тропинка. В ее начале, посреди небольшой поляны, стояли два пустых распряженных воза и пузырилась гора брошенной холстины. Следы лошадиных копыт вели по тропинке к воде, на противоположном берегу, чуть ниже по течению, они начинались снова, исчезая затем в береговом кустарнике.
      Приподнявшись на стременах, боярин зорко всматривался в пустынный берег, как вдруг неясный шум сбоку привлек его внимание. Обернувшись, он увидел, что возле одного из оставленных московитами возов стоят на четвереньках двое его дружинников. Один, вцепившись другому в горло, стремился дотянуться до его руки, сжатой в кулак и отведенной за спину. Казимир, перехватив взгляд Адомаса, поднял коня на дыбы и очутился возле дружинников. Разрезала воздух плеть, опускаясь на их плечи, свистнула еще раз, обвиваясь вокруг сжатой в кулак руки. Кулак разжался, и на землю упало несколько тускло блеснувших кружочков. Казимир соскочил с коня, быстро нагнулся над ними. Подобрав их, он опустился на четвереньки и начал ползать под возами.
      Встав с земли, Казимир подошел к наблюдавшему за ним боярину, молча протянул ему ладонь, на которой лежало несколько золотых монет. Адомас взял одну, поднес к глазам и довольно прищурился. Именно то, что он и предполагал, только услышав об этих возах. Вот почему они были так тщательно перевязаны и охранялись даже от своих людей. А Казимир уже протягивал боярину другую руку с зажатой в пальцах короткой толстой веткой. Между мелкими чешуйками ее коры застрял обрывок грубой серой нити.
      — Торопились московиты, боярин, видно, погони нашей опасались. Брод искать недосуг было, а река в этом месте для переправы тяжелых возов никак не годится. И глубина в два человечьих роста, и дно неподходящее: ил засосет колеса возов по ступицы. Вот и пришлось московитам перегружать поклажу на седла, в спешке кто-то зацепил мешком за ветку. Монеты, что в дыру просыпались и на виду оказались, московиты подобрали, а которые в траву далеко укатились, времени искать не было.
      Адомас бросил монету в ладонь Казимира, брезгливо вытер о лошадиную гриву пальцы.
      — Обоих в железо, а вернемся в замок — в погреб, — отрывисто бросил он, даже не взглянув на провинившихся дружинников. — Или нет, постой, — с усмешкой остановил он бросившегося выполнять его приказание Казимира. — Отправь их первыми на тот берег. Пусть не я, а Бог станет им судьей.
      Адомасу вовсе не было жалко тех золотых кружочков, которые пытались утаить от него воины. Что значили они для него? Ровным счетом ничего. Разве можно было обменять их на здоровье или откупиться от постоянно сидевшей в нем боли? Все золото мира было бессильно помочь боярину в его беде, а потому ни вид драгоценного металла, ни обладание любым его количеством Адомаса нисколько не волновали. Наказывал же он дружинников за то, что, утаи они монеты и не стань ему известно о находке, кто знает, какой дальнейший ход о цели приезда Боброка получили бы его мысли.
      Адомас с интересом наблюдал, как оба дружинника медленно, опасливо, один за другим спустились по тропинке к реке и заставили коней войти в воду. За ними цепочкой двинулись остальные всадники.
      Что толкнуло боярина ударить кобылу в бока шпорами и нырнуть с ней в обступившие поляну кусты, он точно объяснить не мог. То ли расслышал звон летящей стрелы, то ли в нужный миг безошибочно сработал инстинкт самосохранения, так сильно развитый в нем с детства. Как бы то ни было, прежде чем посланные первыми через реку дружинники, пронзенные стрелами, стали падать с лошадей, он уже оказался в кустах и выглядывал из-за ствола толстого дерева. Оставив мертвых товарищей в мелкой прибрежной воде, великокняжеские стражники разворачивали коней обратно. Но тут снова просвистели в воздухе стрелы, и двое из них, взмахнув руками и выпустив поводья, повалились из седел. Пока уцелевшие из находившихся в реке воинов сумели достичь спасительного берегового кустарника и исчезнуть в нем, еще пара их свалилась с лошадей.
      Адомас непроизвольно передернул плечами, вытер со лба холодный пот. Шесть стрел и столько же неподвижно лежащих тел. Да, Боброк знал, кого брать в попутчики, на кого можно смело положиться в своем рискованном путешествии по Литве.
      — Боярин, я знаю эти места, — прозвучал у него над ухом голос Казимира. — Верстой ниже на реке будет брод. Если позволишь, я незаметно переправлю там одну нашу сотню и ударю московитов сбоку. Мы зажмем их с двух сторон, и золото московского Дмитрия станет нашим. Добро, господин?