— Спафарий, — начал тот, часто моргая глазами, еще не успевшими привыкнуть к успокаивающей полутьме шатра, — я к тебе с вестью от друнгария . Ты приказал ему…
      — Знаю и без тебя, что приказывал друнгарию, — резко оборвал его Василий. — Говори сразу, с чем прибыл.
      — В полдень флот русов разделился на три части. Отряд в пятнадцать ладей атаковал наши плывшие за варварами хеландии и отогнал их под защиту дромонов. Пользуясь этим, остальные русские суда оторвались от нас и ушли из-под наблюдения. Друнгарий пока не знает, куда направились скрывшиеся от наших глаз русские ладьи, однако он уверяет тебя, спафарий, что…
      — Мне не нужны его обещания, — бросил Василий, соскакивая с кресла и подходя к гонцу вплотную. — Лучше скажи, по скольку ладей в ушедших от вас русских отрядах?
      — В каждом примерно по полтора десятка. Они почти одинаковы по числу судов.
      — Немедленно отправляйся обратно к друнгарию и передай, чтобы он в кратчайший срок отыскал оба ушедшие от него отряда русов. И горе ему, если в ближайшие же часы не исправит свою ошибку, — сказал Василий, поворачиваясь к гонцу спиной и снова направляясь к креслу.
      Не успел гонец от друнгария покинуть шатер, а Василий опуститься на сиденье кресла, как дежурный центурион ввел к нему нового посланца. Это был один из тех трех болгарских лазутчиков воеводы Бориса, что остались следить за русско-болгарским отрядом, ускакавшим вчера вечером из замка кмета Младана и проведшим ночь в лесном урочище. Оставляя огромными сапогами следы грязи на пушистом сарацинском ковре, которым был покрыт пол шатра, гонец приблизился к креслу его хозяина. Жадно, с присвистом втянул в грудь воздух, выдохнул его вместе со словами чуть ли не в лицо подавшегося назад Василия.
      — Спафарий, русы и болгары покинули в полдень место ночлега и направились к побережью. Сейчас они затаились рядом с морем и даже не расседлывают коней. Видимо, чего-то ждут…
      Жестом Василий остановил лазутчика.
      — Говоришь, укрылись недалеко от берега? Нет ли рядом с ними длинной узкой бухточки, почти неприметной с моря? Той, в которую впадает ручей, берущий начало у седловидной горы?
      Гонец с удивлением посмотрел на Василия.
      — Да, спафарий, эта бухточка прямо под ними, стоит им лишь спуститься к побережью. Откуда тебе известно это? Неужто кто-то из твоих людей смог опередить меня?
      Василий довольно усмехнулся.
      — Я знаю не только это, — многозначительно произнес он. — Ответь, могут ли русы и твои соплеменники спуститься в бухту так, чтобы охватить ее одновременно с обеих сторон, отрезан от остального побережья? Если да, то каким образом они могут совершить подобный маневр?
      — Для них это не составит труда. Нужно разбиться на два отряда и начать движение к морю вдоль противоположных склонов седловидной горы. Затем путь проляжет по имеющимся в ущелье с ручьем настушьим тропам, которые выведут их к любому концу бухты. Именно так спускаются на побережье здешние горцы.
      — Сколько требуется для этого времени?
      — Конному полчаса, пешему вдвое больше.
      — Последний вопрос. Сколько спусков с седловидной горы тебе известно? — поинтересовался Василий.
      Лазутчик пожал плечами.
      — Об этом не могу сказать ничего, спафарий. Я родился по ту сторону перевалов и плохо знаю побережье. Тем более, что у этой горы располагаются охотничьи угодья самого кмета, и даже из местных жителей редко кто на ней бывает.
      — Хорошо, болгарин, иди. Но далеко от моего шатра не отлучайся, ибо можешь скоро мне понадобиться.
      Расставшись с гонцом, Василий удовлетворенно потер ладони. Выходит, в полдень славяне начали действовать одновременно на суше и не море. Их конница уже в условленном месте у бухты, а ладьи, естественно, войдут в нее только ночью. Значит, события развиваются именно так, как он рассчитывал. Прекрасно и то, что даже не всем болгарам известна естественная природная ловушка на вершине седловидной горы — так легче будет загнать на нее в темноте пришлых русов и дружинников Младана. Последние хоть и болгары, но провели большую часть жизни в далеких походах, жили при замке кмета и вряд ли знали как следует родные горы и побережье.
      Следующий гонец прибыл в наступивших сумерках. Им оказался уже известный Василию посыльный от друнгария.
      — Спафарий, один отряд ускользнувших русских ладей обнаружен. Хотя второй словно провалился на дно, мы вскоре отыщем и его.
      Василий презрительно посмотрел на гонца.
      — Нечего сказать, хороших помощничков получил я на море… — Он выпрямился в кресле, строго посмотрел на гонца. — Сейчас же отправляйся к своей хеландии и, не жалея парусов и весел, спеши к друнгарию. Скажи, что если не знает он, где скрывшиеся от него язычники, то это известно мне. Пусть оставит для наблюдения за обнаруженными русскими ладьями один дромон и пару хеландий, а сам со всеми остальными кораблями плывет к месту, которое ему укажет посланный мной с тобой человек Он моим именем будет приказывать друнгарию, что и когда ему делать. Теперь не теряй ни минуты.
      Полный нетерпения, Василий не мог сидеть на одном месте и принялся быстро шагать по шатру из угла в угол. Так продолжалось до тех пор, пока он не дождался прибытия болгарского лазутчика, первым явившегося к нему от воеводы Бориса. От него спафарий услышал весть, ожидание которой не давало ему покоя весь день.
      — Ромей, русы зажгли сигнальный огонь.
      — Где? — спросил Василий, замирая на месте как вкопанный. — На скалах у входа в бухту?
      — Нет, совсем не там, где мы ожидали. Они разложили его в пещере на склоне одной из гор. Огонь виден только с моря и утеса, на котором мы были с тобой утром и откуда я только что прискакал. Торопись, спафарий, ибо ладьи русов должны быть уже на полпути к бухте.
      Но Василия не нужно было торопить. Не дожидаясь слуги, он набросил на себя плащ, схватил в руки каску, рванул со стены перевязь с мечом. Выскочив из шатра, он подошел к дежурному центуриону
      — Тревога! Комеса и стратига ко мне!
      Надев каску и перебросив через плечо перевязь с мечом, он минуту наблюдал за пришедшим в движение лагерем, после чего снова обратился к последовавшему за ним лазутчику.
      — Ты уверен, что проход из моря в бухту не занят русами?
      — Вполне, поскольку он им совершенно не нужен. Скалы ночью постоянно в тумане, с них ничего, кроме пролива, не видно. Да и кроме обнаруженной нами в скалах расщелины на них больше негде укрыться.
      — В таком случае немедленно скачи к бухте и жди меня на конях у пролива. Я хочу сам захлопнуть подготовленную язычникам западню.
 
      Расщелина змеилась у вершины одной из скал, ограждавших с боков проход со стороны моря в бухту. Брызги от разбивавшихся о подошву скалы волн почти не долетали до расщелины, но постоянно висевшая над скалами и проливчиком водяная пыль обволакивала ее. Водяная пыль сразу сделала влажными одежду и тело, однако Василий не замечал этого. Втиснувшись в расщелину и прижавшись к скале спиной, он как можно дальше высунул наружу голову, насторожив в обступившую ночь уши, впившись в темноту глазами.
      Вокруг не было ничего подозрительного. До слуха спафария доносились лишь слабый плеск воды да мерный рокот бивших в основание скалы волн. Глаза упирались в ночную темень, выделяя из нее слабо мерцавшую в лунном свете желтую дорожку-проливчик между морем и бухточкой. Давно притихли лежавшие рядом с Василием трое спутников, не было слышно и видно примостившегося на вершине скалы легионера с потайным фонарем. Только спафарий, чуткий, настороженный, превратившийся в комок нервов, без устали вертел по сторонам головой. У него не было сомнений — русы обязательно должны приплыть в бухту, и первым увидеть их надлежит ему.
      И наконец… В мертвенном свете луны по краю светившейся глади проливчика, прижимаясь к скалам почти вплотную, скользнула длинная черная тень. Может, почудилось? Намертво вцепившись пальцами в острые края расщелины, Василий высунулся из нее по пояс, повис над бездной с напряженными до последнего предела глазами. Нет, не ошибся, его предчувствие оправдалось.
      Вдоль противоположного берега проливчика, стараясь держаться в тени и не появляться на освещенной луной середине прохода, медленно двигалась русская ладья. Иногда тени скал не хватало, чтобы скрыть ее целиком, и тогда Василий отчетливо видел высокие борта, висевшие на них продолговатые русские щиты, уставленные вверх блестевшие в лунном свете жала копий. Он мог различить даже длинные, одновременно выбрасываемые вперед весла, видел ритмично раскачивавшиеся в такт рывкам веслами спины гребцов, однако не слышал ни одного всплеска воды, ни одного звука или шороха, доносившегося с ладьи. Что ж, это немудрено: русы всегда слыли не только отличными воинами, но и прекрасными мореходами. Недаром это море издавна звалось жившими по его берегам народами Русским морем.
      За первой ладьей показалась вторая, третья. За ними мелькнули слабо различимые контуры четвертой и пятой. Василий неслышно взобрался к легионеру на вершину скалы. Отсюда он мог видеть не только пролив, но и подход к нему со стороны моря. Русские ладьи беззвучными призраками возникали из непроницаемой черноты моря, мелькали на миг желтым пятном в начале проливчика и тут же исчезали в его окруженной скалами пасти.
      «Десять… пятнадцать… двадцать, — считал Василий скользившие по воде тени. — Двадцать две… двадцать четыре. Неужели все?» Сколько ни вглядывался спафарий в горловину пролива, там было пусто, однако он не спешил отводить оттуда глаз. И вскоре у одной из скал различил два продолговатых черных силуэта, вплотную приткнувшихся в ней. Вот один, покачиваясь на волнах, направился вперед, к проходу между скалами. Остановился у его начала, на некоторое время замер на месте, после чего также медленно и бесшумно возвратился назад, к собрату. Так и есть, осторожные русы стерегли горловину проливчика, в котором исчезли их товарищи. Дозорные ладьи были готовы первыми принять на себя возможный вражеский удар с моря. По лицу Василия пробежала ухмылка: жалкие, глупые варвары, они ждут неприятеля откуда угодно, только не там, где он существует на самом деле и давно поджидает их.
      Приподнявшись на корточки, спафарий перевел взгляд на бухту, залитую по всей водной поверхности ярким лунным светом. Ее хорошо просматривавшаяся из конца в конец ширь была испещрена линиями русских ладей. Одна из них находилась рядом с песчаной отмелью у впадения горного ручья в бухту, две или три успели уткнуться в берег носами. Василию показалось, что он даже различил спрыгивавших с бортов ладей русов и бегущих им навстречу от горного ручья товарищей.
      Может, пора захлопнуть ловушку? Нет, рано. Приплывшие в бухту русы уже не в счет, поскольку доживают сейчас последние отпущенные им Богом часы. Какая разница, когда они умрут: сию минуту, через два-три часа или к утру? Не имеет значения и то, где это случится: на берегах бухты, в ущелье с ручьем либо на склонах седловидной горы.
      Сейчас важно другое: еще оставшиеся в открытом море язычники не должны узнать об их судьбе. Тогда, возможно, они также решат воспользоваться этой дважды проверенной в деле бухтой и тоже угодят позже в западню. Однако для этого сегодняшней ночью не должна спастись ни одна из стоявших у входа в пролив сторожевых ладей, ни единый человек с них. Поэтому, хитроумный спафарий, терпение и еще раз терпение. Ведь именно этого прекрасного качества так не хватает простым смертным, а ты всегда считал себя намного выше их.
      Василий поудобней устроился на вершине скалы, вытянул голову в сторону моря, неподвижно замер. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре, словно по команде, обе сторожевые ладьи качнулись, рывком двинулись вперед. Быстро юркнули к горловине прохода из моря в бухту, исчезли в нем одна за другой. Вслед за этим с противоположной стороны пролива, из-под скалы, на которой прятались византийцы, появились два узких, стремительных силуэта. Сделав плавный разворот у начала горловины, они черными молниями скользнули в нее и пропали из глаз спафария.
      — Пора! — еле слышно прошептал Василий, протягивая к легионеру ладонь.
      Почувствовав в ней тяжесть потайного фонаря, он поднялся на четвереньки, стал всматриваться в место, где пролив соединялся с бухтой. Когда из темной горловины на сиявшую отраженным лунным светом гладь бухты вырвались четыре сторожевые русские ладьи, спафарий поднялся на вершине во весь рост, вскинул на уровень груди фонарь. Раз, два — мигнул он в левую сторону от бухты и столько же вспышек послал от нее вправо. Развернувшись в направлении гор, Василий трижды просигналил в сторону дороги. Тотчас на далекой вершине утеса вспыхнули три ярких костра, вписавшись огнями в звездную россыпь неба.
      Василий облегченно перекрестился. Вспышки фонаря, посланные им вправо и влево, служили сигналом стратегу Иоанну начать атаку на бухту с обеих сторон огибавшей ее дороги. Это должно было не позволить высадившимся в бухте русам уйти из нее по берегу моря, оставив им единственный путь к спасению — вверх по горному ручью к седловидной горе. Зажженные на вершине утеса костры являлись приказом комесу Петру перекрыть отступавшим по ущелью русам все выходы из него, кроме одного — на пологий склон седловидной горы. Эти же огни костров служили сигналом и друнгарию флота: со всей возможной скоростью спешить к входу в бухту и намертво запереть его. Оставив дромон и пару хеландий наблюдать за вновь обнаруженной им в море частью русского флота, друнгарий располагал теперь лишь тремя дромонами и восемью хеландиями, однако и этих сил было вполне достаточно, чтобы не выпустить обратно из бухты ни одной ладьи.
      Василий дождался, когда из морской тьмы показались контуры тяжелых неповоротливых дромонов и силуэты легких, подвижных хеландий. Внимательно пронаблюдал, как два дромона заняли позиции по разным сторонам пролива, третий, закупоривая горловину, бросил якорь строго напротив нее, как растянулись между ними в линию хеландий. Лишь когда на палубах дромонов у сифонов с «греческим огнем» замерла в боевой готовности их прислуга, а экипажи хеландий изготовились поражать из луков и пращей русов, которые будут пытаться спастись вплавь с пылающих ладей, он тронул легионера за плечо.
      — Я спокоен за пролив — ни одному русу не удастся уйти через него живым. Теперь мое место на суше, где суждено произойти главным событиям ночи. Вставай и помоги мне спуститься к подножию скалы…
      Побережье бухты встретило Василия шумом боя, лязгом оружия и грохотом сталкивавшихся щитов, криками людей и лошадиным ржаньем. Стратега он нашел за большим камнем сбоку от дороги, вдоль которой наступали в сторону бухты и ущелья с горным ручьем когорты пеших легионеров, поддержанные несколькими центуриями конницы.
      — Ну? — с нетерпением поинтересовался Василий, спрыгивая с коня и уклоняясь от просвистевшей возле плеча стрелы.
      — Нам не удалось захватить русов врасплох, — виновато отвечал Иоанн. — Они словно заранее ждали нас в этом месте, заблаговременно перекопав дорогу рвом, завалив ее камнями и срубленными деревьями. Сейчас пехота штурмует эти препятствия, а конница поддерживает ее стрельбой из луков.
      — Сколько ты собираешься топтаться на месте? — спросил Василий. — Или решил дать русам время уйти в горы?
      — Я послал за «греческим огнем», его доставят с минуты на минуту. Смотри, он уже здесь, — обрадованно указал Иоанн на появившиеся из-за поворота дороги две повозки с установленными на них трубами-сифонами для метания горючей смеси.
      Повозки мгновенно были освобождены от лошадей, развернуты жезлами труб-сифонов вперед, в сторону неприятельских укреплений. Вместо животных в оглобли впряглись по десятку здоровенных легионеров. Прикрываемые от славянских стрел щитами шедших впереди товарищей, расчищая дорогу среди трупов погибших легионеров, они подтащили повозки к завалу на расстояние полета смеси. И вот две ослепительно яркие в темноте ночи струи огня вырвались из жерл труб, ударили в высокий завал из камней и деревьев. Там сразу взвихрилось и зашумело пламя, в воздухе запахло горелым деревом и жженым металлом. Завал и дорогу стал заволакивать густой дым.
      Трижды сифоны заливали жидким огнем славянский завал, и только после этого лучшие центурионы повели в атаку отборные когорты. Однако укрепление и отрезок дороги от него до бухты оказались оставлены противником. Славянские стрелы и дротики-сулицы встретили византийцев лишь у входа в ущелье, которое по всей длине также оказалось перегорожено каменным завалом.
      Снова сифоны залили преграду огнем, лучники и пращники засыпали ее тучей стрел и камней, после чего двинулась в атаку пехота. Укрепление опять было пусто, лишь обстреливали плотные ряды когорт славянские лучники, не допуская преследования себя византийцами в более подвижных расчлененных порядках. Здесь в ущелье, на полпути между бухтой и подножием седловидной горы встретили Василия комес Петр и неотлучно находившийся с ним болгарский лазутчик воеводы Бориса. Еще в лагере он был приставлен спафарием к начальнику конницы в качестве проводника.
      — Спафарий, мы не пустили русов в горы ни по козьим тропам, ни по руслу высохшей реки, — возбужденно доложил Василию Петр. — У них остался единственный путь — на седловидную гору.
      Спафарий недовольно поморщился: он не разделял оптимизма комеса. Ему уже приходилось видеть в бою русов, не раз сражался он против болгар, и весь предшествующий опыт свидетельствовал о воинском умении и боевом упорстве противостоящего ему сегодня врага. Поэтому столь поспешное отступление обычно неустрашимых, презирающих смерть славян настораживало и даже немного пугало опытного спафария. Неужели военачальники русов, надеясь на ночь и знание болгарами-союзниками гор, надеются так просто оторваться от преследования византийцев? Пожалуй, в подобных рассуждениях имеется определенная логика, но если дело вовсе не в этом? Тогда в чем?
      — Сколько варваров направляется к горе? — спросил Василий.
      — Много, спафарий, очень много, — продолжая оживленно размахивать руками, ответил комес. — Я сам видел среди отступавших и русов, и болгар. Их легко различить по оружию и доспехам даже в темноте. А я подобрался к бегущим варварам почти вплотную, при желании я мог дотянуться к ним копьем.
      — Это не ответ. Много, мало — пустые слова и значат то же, что слово «ничто», — холодно заметил Василий. — Меня интересует точное число варваров. Ты должен знать это, если утверждаешь, что отступавшие прошли мимо тебя.
      Комес удивленно посмотрел на Василия.
      — Я не считал их, спафарий, мне это даже не пришло в голову. Тем более что варвары, защищаясь от преследователей-легионеров, засыпали все вокруг себя стрелами.
      — Зато я сосчитал их, спафарий, — прозвучал голос болгарского лазутчика. — Их было чуть больше таксиархии. Правда, я не делал в счете разницы между русами и болгарами, поэтому называю их общее число.
      Василий, не считая нужным даже повернуть голову в сторону лазутчика, ответил:
      — Ты плохо считал, болгарин. Славян должно быть вдвое больше.
      — Их было около одиннадцати центурий, ромей, — так же спокойно, как прежде, сказал лазутчик.
      — Ошибаешься, болгарин, — раздраженно повторил Василий. — В бухту вошли двадцать восемь русских ладей, на каждой из них обычно пять-шесть десятков воинов. Это уже полторы таксиархии. Добавь к ним дружинников тысяцкого Микулы и болгарского сотника Мирко, и ты получишь больше двадцати центурий.
      — Их было чуть больше десяти сотен, — упрямо заявил лазутчик.
      Считая бесполезным вести с ним разговор дальше, спафарий снова повернулся к комесу.
      — Продолжай преследование. Когда славяне очутятся на горе, отрежь им все пути назад. Перекрой завалами и рвами дороги и тропы, тревожь их всю ночь ложными атаками, не позволяя им ни на миг сомкнуть глаз. К утру я сообщу, как с ними поступить дальше: уничтожить, в бою либо заставить передохнуть на горе от голода и жажды. А ты, Иоанн, — обратился Василий к сопровождавшему его стратигу, — немедленно окружи конными разъездами гору… всю и со всех сторон, — подчеркнул он. — Я не допущу, чтобы спасся хоть один рус или болгарин, гора должна стать для них общей могилой.

5