Под надутыми ветром парусами, без устали работая веслами, русские ладьи приближались к цели похода. Путь к имперской столице русичам был хорошо знаком. В ней не единожды бывали киевские купцы, да и многие дружинники, участвуя в выполнении заключенного князем Олегом договора с Византией о взаимной помощи, высаживались в константинопольской гавани для защиты южной соседки.
      Вначале плавание проходило спокойно, затем по мере приближения к неприятельским берегам от кормчих сторожевых ладей, высылаемых впереди русской флотилии, стали поступать странные донесения. Кормчие неоднократно замечали на горизонте неизвестные суда, которые немедленно исчезали, едва русские ладьи пытались с ними сблизиться. Великий князь не придавал этим сообщениям особого значения, поскольку суда скорее всего принадлежали местным рыбакам. Даже если это были патрульные византийские корабли, они могли опередить русичей всего на двое-трое суток, которые уже мало что значили для организации обороны Константинополя…
      Дело в том, что накануне похода из Царьграда в Киев возвратились великокняжеские лазутчики, засланные туда осенью под видом русских купцов. Они сообщили Игорю, что на имперских кораблях идет спешная подготовка к отплытию в Италию, поэтому к моменту появления русичей у стен Константинополя византийского флота там не будет. Именно это известие явилось одной из причин, отчего великий князь вначале настаивал на задуманном им походе, теперь без должного внимания отнесся к настораживающим донесениям кормчих со сторожевых ладей…
      Византийский флот внезапно появился перед русичами на рассвете. Появился одновременно со всех сторон, готовый к немедленному бою, занявший наивыгоднейшую по отношению к славянам позицию. Это были не собранные воедино в спешке дозорные суда, а весь византийский флот, не имевший себе равных в мире ни по количеству кораблей, ни по их оснащенности и выучке экипажей.
      Прижавшись спиной к мачте, вцепившись пальцами в широкий кожаный пояс, великий князь расширенными от изумления глазами смотрел на возникшего перед ним врага. Игорь отчетливо различал огромные, со сложной системой парусов и длинными рядами весел дромоны и триремы , множество сновавших вокруг них либо вырвавшихся вперед легких, подвижных памфил и хеландий . Флот империи надвигался на противника медленно, неотвратимо, уверенный в собственной мощи и несокрушимости, постепенно уплотняя боевой порядок и загоняя славянские и варяжские ладьи в центр замкнутого им со всех сторон пространства.
      Игорь уловил на себе тревожно-вопрошающий взгляд стоявшего рядом Ратибора, напряжением воли сбросил овладевшее было им оцепенение. Лицо главного воеводы было бесстрастным, на нем не было заметно каких-либо признаков волнения, лишь немного белее обычного стали широкие скулы да совсем скрылись под длинными густыми усами крепко стиснутые губы.
      — Ромеи, княже, — тихо произнес он. — Мыслили скрестить меч с империей на суше, а придется мериться с ней силой на море.
      — Но откуда они здесь? — выкрикнул Игорь. — Ведь имперский флот еще месяц назад должен был уйти к берегам теплых морей! Уйти полностью и надолго!
      Ратибор пожал плечами.
      — Разве теперь это важно? Что там ни случилось, ромеи перед нами и надобно готовиться к скорой брани. Тяжкой и кровавой будет она для нас.
      — Ромеев столько, что нам не одолеть их. Так пусть сполна заплатят за нашу смерть, — со злостью проговорил Игорь, хватаясь за меч.
      — Умереть легче всего, княже, — невозмутимо сказал Ратибор, не отрывая взгляда от приближавшихся византийских кораблей. — Пусть боги не даровали нам победу сегодня, мы одержим верх завтра А для этого надобно жить. — Он повернулся к Игорю, в упор посмотрел ему в лицо. — Следует прорываться, княже. Как можно скорее и обязательно в разные стороны.
      — Согласен, главный воевода, — не раздумывая, ответил Игорь. — Спасибо за твои слова, — дрогнувшим голосом добавил он. — Ты прав: коли боги отвернулись от нас сейчас, мы заслужим у них право на победу в следующий раз…
      Ключ , в котором плыла ладья Микулы, по команде воеводы Асмуса резко повернул вправо и, сбавляя скорость, начал принимать боевой порядок. Византийские корабли были уже рядом, всего в нескольких стрелищах от русичей. Ближе всех к ладье Микулы находился дромон с высокими, ярко раскрашенными бортами, вдоль которых часто блестели каски и копья легионеров. Несколько маневренных быстроходных памфил вырвались было перед ним, но, увидев устремившийся на них плотный строй русских ладей, тотчас поспешно отпрянули назад, под защиту бортов дромона. Тройка следовавших за ним тяжелых, неповоротливых грузовых кумвирий почти вплотную приткнулись к его корме.
      Под дружными, сильными ударами гребцов борт вражеского корабля приближался с каждой секундой, угрожающе вырастал в размерах. Ладья Микулы вырвалась из общего строя ключа на несколько корпусов вперед, за ней смело шли на сближение с неприятелем остальные русские корабли: стремительные ладьи и более внушительные, с нашивными бортами насады. И вот дромон всего в полете стрелы от ладьи тысяцкого.
      Микула поднялся со скамьи, плотнее надвинул на лоб шлем. Поправил бармицу, снял с борта висевший на нем свой щит, рванул из ножен меч.
      — К бою, други! — далеко над морем разнесся его голос. — Смерть ромеям!
      — Смерть! — оглушающе раздалось вокруг.
      На скамьях вдоль бортов судна осталось всего несколько самых опытных и сильных гребцов, которые должны были не позволить ладье столкнуться с дромоном, заняв, однако, удобное для абордажа положение. Остальные дружинники проверяли оружие, натягивали на луках тетивы, поудобнее пристраивали на бедрах колчаны со стрелами. Один из воинов, пристроившийся до этого на дне ладьи на коленях, выпрямился, открывая взорам большую жаровню с ярко тлеющими угольями. С разных сторон десятки рук протянули к ней стрелы с привязанными к древкам пучками просмоленной пакли.
      Микула оглянулся. Две ладьи, догнав его суденышко, плыли рядом, следом за ними широким полукругом надвигались на дромон другие ладьи и насады их ключа. Пора! Микула резко опустил меч, и десятки горящих стрел метнулись к византийскому кораблю, впиваясь в деревянные борта, застревая в такелаже, влетая внутрь его чрева через отверстия для уключин весел. Еще взмах меча — и новая стая горящих стрел обрушилась на неприятельское судно.
      Ладья тысяцкого почти вплотную приблизилась к дромону. Гребцы сумели быстро и умело развернуть ее вдоль чужого борта, и врагов теперь разделяла лишь узкая полоска воды. Дружинники откладывали в сторону ненужные луки, обнажали мечи, выстраивались у ближайшего к дромону борта ладьи. Несколько воинов, прикрытых сверху щитами товарищей, лихорадочно готовили к броску на византийский корабль длинные лестницы с острыми крючьями на концах. Две другие вырвавшиеся вперед русские ладьи плыли чуть в стороне от суденышка Микулы, готовясь идти на абордаж дромона с кормы.
      На палубе византийского корабля раздалась громкая, властная команда, и через его борта полыхнуло пламя. Длинные ярко-красные с дымными хвостами струи огня протянулись к русским ладьям, следовавшим сбоку Микулы, уткнулись в них. И вместо красавиц-ладей с десятками готовых к бою воинов на волнах выросли большие чадные костры, все еще продолжавшие по инерции свой бег к корме дромона. Леденящий душу, полный ужаса и боли крик пронесся над гигантскими кострами, из бушевавшего огня метнулись в море три-четыре объятые пламенем человеческие фигуры. А над бортом дромона снова взлетело пламя, и еще несколько языков огня, словно живые, потянулись к другим русским суденышкам.
      «Греческий огонь»! Микула и раньше много слышал об этой таинственной горючей смеси, которую метали византийцы во врагов на суше и море, заживо испепеляя их. В зависимости от обстоятельств ромеи швыряли в неприятеля глиняные сосуды, которые при ударе о твердый предмет разбивались и разбрызгивали во все стороны самовозгоравшийся на воздухе горючий состав, либо выплескивали огненные струи через специально изготовленные метательные трубы-сифоны. Секрет огня был известен только византийцам, и сколько побед они выиграли лишь благодаря его применению! Если им сейчас не помешать, ромеи уничтожат все живое и неживое, что находится в окруженном их флотом пространстве.
      — На копье! — что было сил крикнул Микула, нарушив нависшую над ладьей мертвую тишину.
      Он оттолкнул плечом в сторону замешкавшегося дружинника, вырвал из его рук конец абордажной лестницы, изловчившись, ловко швырнул ее крючьями на борт дромона. Прежде чем византийцы успели их обрубить или оттолкнуть лестницу обратно, тысяцкий первым бросился по перекладинам на вражескую палубу. Двое легионеров у борта выставили ему навстречу копья, но в горло одного тут же впилась русская стрела, в грудь второго с силой вонзились несколько коротких метательных копий-сулиц.
      Слыша за спиной яростные крики ринувшихся за ним по лестнице дружинников, Микула спрыгнул на палубу дромона. Увернулся от блеснувшего рядом с ним лезвия секиры, принял на щит укол широкого ромейского копья, отбил клинком удар чужого меча. Тотчас по его бокам выросли двое дружинников, за ними еще трое. Краем глаза Микула успел заметить, что и над другим бортом дромона появились остроконечные русские шлемы, как затем стена червленых щитов хлынула на палубу
      — Смерть ромеям! — прокричал Микула, бросаясь с мечом вперед, в гущу византийцев.
      Жестокий и беспощадный бой на уничтожение, не знающий раненых и пленных, разгорелся на палубе и корме дромона, в его чреве…
      Весла в руках отборных гребцов-силачей гнулись и скрипели, их покрасневшие от напряжения лица лоснились от пота, из шумно вздымавшихся грудей рвалось тяжелое, прерывистое дыхание. Великий князь, словно обыкновенный лучник, стоял за щитом у борта ладьи и посылал в мелькавшие мимо него чужие корабли стрелу за стрелой. В середине своего ключа, прикрытая спереди и с боков другими русскими суденышками, ладья великого князя шла на прорыв.
      Безоблачное с утра небо сейчас было затянуто дымной пеленой, и даже лучи солнца не могли пробиться сквозь нее. Тут и там на воде виднелись ярко пылавшие русские ладьи и насады. Косматые языки пламени быстро пожирали просмоленное сухое дерево, густой смрадный дым медленно поднимался вверх, растекался по сторонам. Впереди великокняжеской ладьи смутно вырисовывались неясные очертания византийских кораблей, палубы и борта которых периодически озарялись вспышками метаемого в русичей огня. Его струи попадали в ладьи и насады, хлестали в дымную пелену, из которой те вырывались, византийцы будто хотели залить огнем все, что находилось внутри замкнутого их флотом круга. Все большее число русских кораблей заволакивалось пламенем и дымом, все больше огромных костров из дерева и заживо сгораемых людей колыхалось на пунцовых от крови и огня волнах.
      Охваченные пламенем русичи прыгали за борт, однако тяжелое вооружение тянуло их на дно. Да и сама вода не сулила спасения: на ее поверхности тоже плясал огонь — горела не угодившая в суда зажигательная смесь. На русичей, которым все-таки удавалось отплыть на чистую воду, начинали густо сыпаться стрелы и камни расположившихся на палубах византийских кораблей лучников и пращников. Рев и гул десятков кострищ-пожарищ, крики и стоны сотен горевших живыми, тонувших в воде людей неслись со всех сторон.
      Опустив лук, великий князь прижался лбом к борту, закрыл глаза, тихо застонал. Залитое огнем, пылающее море, жарко дышавшее в лицо пламя — разве не эту картину видел он в пещере старого волхва, хранителя священного Перунова источника? Кто знает, сколько уже сейчас пролилось по его, князя Игоря, вине русской крови? Может, намного выше, чем по колени? Боги, зачем вы затмили его рассудок, отчего не внял он вашему предостережению на Лысой горе? Боги, будьте хоть в эту суровую годину вместе с внуками-русичами!
      Игорь открыл глаза, достал из колчана и положил на тетиву очередную стрелу. Великокняжеская ладья вырвалась из дыма и пламени, оставила сбоку полыхнувшую в нее с палубы ближайшей триремы струю огня, расчетливо скользнула между ней и бортом соседнего дромона. Тотчас из-за кормы триремы на ладью бросились две быстрые, хищные хеландии, битком набитые легионерами. Наперерез им, заслоняя собой великокняжеское суденышко, метнулись две русские ладьи, ощетинившись копьями и мечами готовых к рукопашному бою дружинников. Мгновение — и противники с треском и шумом толкнулись бортами, в воздух взметнулись абордажные лестницы и крючья, две людские стены, сверкая оружием, бросились друг на друга.
      Гнулись и скрипели весла в руках не знающих усталости дюжих гребцов, из-за спины слабо доносился гул страшного морского сражения. Великокняжеская ладья, будто пущенная из тугого лука стрела, стремительно неслась уже в открытом, распахнутом для нее во всю ширь море…
      Микула вложил в ножны меч, вытер со лба обильно выступивший пот, огляделся по сторонам. Палуба дромона была густо завалена трупами, в нескольких местах на корабле бушевали пожары, Дружинники спускали в ладьи раненых товарищей. Из чрева дромона доносились частые удары секир — это русичи, не надеясь на огонь, который могли потушить высадившиеся с других кораблей ромеи, прорубали в днище и бортах дыры.
      Участок моря, откуда совсем недавно шла на прорыв ладья тысяцкого, был густо затянут дымом, в котором пылали или, уже догорая, чадили десятки русских ладей и насадов. Серую дымную пелену во всех направлениях прорезали багровые сполохи от выпускаемого из метательных труб-сифонов струй «греческого огня». Горели или медленно погружались в воду с прорубленными днищами несколько захваченных русичами в бою византийских трирем и дромонов. Немало носилось по волнам пустых памфил и хеландий, экипажи которых были полностью уничтожены в рукопашных схватках. А через бреши, пробитые в некогда сплошном строю окружившего славян ромейского флота, вырывались на морской простор группами и в одиночку русские ладьи, уходя из уготованной им византийцами смертельной ловушки. Нельзя было медлить и тысяцкому с его воинами.
      Микула стер непроизвольно вспыхнувшую на лице радостную улыбку, взглянул на стоявшего рядом сотника.
      — Всем в ладьи! И скорей из этого проклятого богами места!
 
      Любовно разглаживая бороду, протовестиарий Феофан, под командованием которого находились все отправленные против князя Игоря византийские силы, рассеянно слушал приглашенных в его каюту полководцев и сановников. Он уже изрядно устал от произносимых ими льстивых и хвалебных речей, его клонило в дремоту от вкрадчивых, ласковых голосов. Как хотелось ему остаться одному, насладиться тишиной и покоем! Что мог услышать он от присутствовавших нового или полезного? Все было известно и предельно ясно без лишних слов и объяснений.
      Флот язычников вчера утром был окружен, часть его сожжена и потоплена, остаткам варваров удалось прорваться и рассеяться по морю. Византийские корабли до самой ночи преследовали их, однако быстроходные, управляемые опытными мореходами славянские ладьи было не так просто настичь. Сейчас Феофан должен был решить, как ему обезопасить границы от нападения со стороны уцелевших после вчерашнего разгрома варваров.
      — Патрикий Барда, что донесли капитаны посланных вдогонку за язычниками кораблей? — не поднимая от пола глаз, спросил Феофан у одного из присутствовавших.
      — Русы ушли в трех направлениях. Основная масса скрылась в малоазиатском мелководье, незначительное число повернуло обратно к русским берегам, остальные направились в сторону болгарского побережья. Суда варваров легки и быстры, как чайки, желание оторваться от погони удесятеряет силы гребцов, поэтому мы смогли догнать и захватить лишь несколько вражеских кораблей.
      Рука Феофана замерла на бороде, он посмотрел на собеседника.
      — Патрикий, вчера мы не смогли полностью уничтожить варваров, хотя это было вполне в наших силах. Правда, нам удалось главное — спасти от их вторжения столицу, однако побережью империи все еще грозит опасность. Русы храбры и отважны, они обозлены неудачей и гибелью товарищей, а посему страшны вдвойне. Вот почему мы обязаны догнать и разбить варваров окончательно, истребить их до последнего. Самые многочисленные и опасные из них те, что уплыли к берегам Малой Азии. Поэтому ты и доместик Иоанн отправитесь против них.
      Барда низко склонил голову, приложил к груди руку.
      — Твоя воля будет исполнена, протовестиарий.
      — Даю вам половину флота. Берите лучшие корабли и как можно скорее настигните варваров. Выступайте немедленно. Император и я ждем от вас известий о победе.
      К удивлению Феофана, ни один из названных им полководцев не тронулся с места. Переступив с ноги на ногу, патрикий Барда нерешительно посмотрел на протовестиария.
      — Прости, мы не можем выступить в погоню так быстро. Своими стрелами русы перебили вчера половину гребцов, оставшиеся изранены, устали, не в состоянии даже шевелиться. Им нужен хотя бы кратковременный отдых.
      Лицо Феофана нахмурилось.
      — Мне докладывали об этом, и я велел вместо убитых гребцов приковать к веслам пленных варваров. Выполнен ли мой приказ?
      — Да, протовестиарий. Но пленные русы не желают грести.
      Феофан рассмеялся.
      — Не желают? Так заставьте их! Или считаете, что кто-то добровольно сядет на скамью гребца-невольника? Прикажите распять на глазах у всех парочку самых строптивых, и пленные будут грести лучше, чем на собственных лодках.
      — Мы распяли дюжину, однако русы и не помышляют брать весла в руки.
      Протовестиарий не терпел возражений и пререканий, но патрикий Барда был его любимцем и лучшим из переданных под командование Феофана полководцев. Только поэтому он сдержал готовую вырваться наружу ярость. Подавшись в кресле, он строго посмотрел на другого сановника.
      — Спафарий Василий, я велел заняться пленными тебе. Объясни, что происходит.
      Лицо спафария побледнело, он поспешно отвел глаза от наклонившегося в его сторону Феофана.
      — Протовестиарий, разреши мне узнать все самому.
      — Ступай, — отрывисто бросил Феофан. — Помни, что бешеных животных уничтожают, а их смерть, служа назидательным уроком для остальных, способствует усмирению и улучшению нравов стада. Это правило вполне приемлемо и к варварам. Жду тебя, спафарий…
      Огромный, обезьяноподобный чернокожий раб-надсмотрщик, плененный десяток лет назад в Африке, низко поклонился Василию, придал грубому, отталкивающему лицу заискивающее выражение.
      — Рад снова видеть тебя, господин.
      — Отчего новые рабы не гребут? — прошипел спафарий, хватая его за грудь.
      Надсмотрщик шумно засопел, его мясистые, вывороченные наружу губы перекосились.
      — Они решили умереть господин, и уже полностью отрешились от всех земных дел. Я хорошо знаю русов, их упрямство не имеет предела. Никакая сила в мире не может заставить их пойти наперекор собственной воле.
      Василий зловеще усмехнулся, хищно раздул ноздри.
      — Решили умереть? Что ж, я помогу им в этом. Он вырвал из руки надсмотрщика тяжелую ременную плеть, повел глазами по сторонам. Пленных русов на дромоне протовестиария насчитывалось около трех десятков. Скованные по рукам и ногам цепями, они были рассажены вперемежку со старыми рабами-гребцами. Большинство русов были изранены и покрыты кровью. Под страхом смертной казни им было запрещено перевязывать друг другу раны или оказывать иную помощь, поэтому многие раны еще кровоточили. Впрочем, причина была не в запрете: русы предусмотрительно были разобщены, находясь один от другого не ближе, чем через несколько скамей. Некоторые из пленных не шевелились: прикованные вчера вечером к скамьям едва живыми, они к утру умерли от ран и потери крови.
      Взгляд спафария остановился на русе, сидевшем на третьей от него скамье. Этот пленник был старше других по возрасту, богаче одет, гордо посаженная голова и осанистая фигура выдавали в нем не простого воина. Лицо заинтересовавшего Василия пленника было разрублено до кости, и с него на скамью капала кровь. Подбородок руса был вскинут, глаза прищурены, немигающий взгляд прикован к какой-то далекой точке на горизонте.
      — Греби, собака, — скомандовал спафарий, шагая к русу и опуская на его спину плеть.
      Пленник не шелохнулся. Казалось, он не слышал ни голоса Василия, ни удара плети.
      — Что, пес, оглох? — недобро ощерил зубы спафарий. — Ничего, сейчас будешь слышать все.
      Сбросив с плеч на руки чернокожего надсмотрщика плащ, Василий обрушил на спину и голову руса град ударов. Из открытых ран пленника тотчас брызнула кровь. Опускаемая сильной и умелой рукой плеть рвала и шматовала тело, сдирая с него вместе с кожей мелкие кусочки мяса. Спина и плечи истязуемого покрылись багровыми, быстро вспухавшими рубцами. И опять рус ни разу не пошевелился. Его руки, лежавшие на коленях, остались неподвижны, направленные к горизонту глаза даже не мигали. Остервенев и не чувствуя усталости, спафарий наносил удар за ударом.
      Неожиданно пленник всем телом вздрогнул, стал медленно подниматься со скамьи, выпрямился во весь рост. Его лицо просветлело, глаза радостно блеснули. Удивленный Василий опустил плеть, проследил за взглядом пленника. Глаза руса были направлены на красный диск солнца, появившийся среди покрывавших с утра небо грозовых туч. Раздавшийся с разных сторон звон цепей заставил спафария быстро завертеть головой. Все русские пленники как один встали со скамей, их взоры были обращены на встающее из волн небесное светило. Пожилой рус, насколько ему позволяли висевшие на запястьях цепи, протянул руки к солнцу.
      — О светлый Даждьбог, ты явился взглянуть на своих внуков, — раздался в тишине зычный голос пленника. — Прости нас, что не смогли умереть вчера с оружием в руках, однако не наша в том вина. Мы примем смерть сейчас, дозволь нам прийти в твои сады вместе с ушедшими раньше нас другами-братьями. Даждьбог, прими на небо наши души, сделай их путь в вырий легким и быстрым. О дарующий свет и жизнь Даждьбог, прими нас…
      — Прими, Даждьбог, — словно эхо раздалось со всех скамей.
      Это было столь неожиданно, что спафарий непроизвольно сделал шаг назад, схватился на рукоять меча. Надсмотрщик наклонился к его уху.
      — Солнце — главный бог русов, — зашептал он. — Они молятся ему и обещают, что сегодня умрут. Поэтому ни один из них не притронется к веслам. Мы бессильны заставить их работать, господин.
      За время пребывания в неволе надсмотрщик научился неплохо понимать языки и наречия всех племен и народов, у чьих сынов ненасытная империя отняла свободу и превратила в пленников.
      Однако спафарий и без слов чернокожего раба понял смысл только что случившегося. Он и сам прежде неоднократно встречался с русами, немало слышал о них от других, так что многое из жизни и обычаев могучего северного соседа было ему известно. Он знал, что у русов-воинов сдача в плен почиталась тягчайшим позором и они предпочитали в безвыходном положении лучше умереть от собственной руки, нежели попасть во власть врагов. Превыше всего ценившие свободу русы считали унизительным и недостойным настоящего мужчины повиноваться кому-либо, кроме своих богов, князя и командиров дружины.
      Из сидевших в цепях перед спафарием русов никто не сдался в плен добровольно. Одних, израненных и обессилевших, взяли в бою с оружием в руках, других, полузахлебнувшихся в воде либо потерявших в ней сознание, вытащили из моря. Сейчас, дождавшись появления своего верховного божества и вознеся ему молитву, пленные русы решили умереть, только бы не стать рабами. Так могла ли найтись во вселенной сила, которая оказалась бы могущественнее их воли? Нет!
      Спафарий ощутил, как в душу вползает липкий, холодный страх перед непонятным ему мужеством и презрением к смерти. Ему захотелось очутиться как можно дальше от гордых, даже сейчас, с цепями на ногах и руках, неподвластных чужой воле людей. Выхватив из рук надсмотрщика свой плащ, Василий сунул ему дымившуюся от свежей крови плеть.
      — Бей! — крикнул он, указывая на пожилого руса. — Они хотят умереть? Пусть этот подохнет первым!
      С шумом набрав в легкие воздуха, надсмотрщик высоко занес над головой плеть, со свистом опустил ее на спину пленника. Сила его ударов была такова, что под ними не устоял бы и вол, и после нескольких взмахов плети рус рухнул. Преодолевая брезгливость, спафарий наклонился над куском кровоточившего мяса, которое недавно было спиной пленника, поднял за волосы его голову. Рус не дышал, умерев еще до того, как упал. Он принял смерть стоя, как и подобает настоящему воину.
      Спафарий выпрямился, взглянул на почтительно замершего подле него надсмотрщика.
      — Этот был первым, а последним будет тот, — указал Василий на первого попавшегося ему на глаза пленника. — Тела их потом вышвырнешь на корм рыбам. Все понял, раб?
      — Да, господин, — низко склонил голову надсмотрщик.
      Василий уже собирался уйти, но тут с соседней скамьи в его сторону с криком метнулась фигура.
      — Ромей, постой! Выслушай меня!
      Спафарий остановился, с любопытством посмотрел на кричавшего. Высокий рост, широкие плечи, всклокоченные на голове волосы, растрепанная русая борода. Белесые от страха глаза, с мольбой протянутые к нему руки.
      — Кто ты, раб? — с презрением спросил Василий.
      — Варяг… Не рус, а викинг… — быстро, словно боясь, что ему не позволят договорить, забормотал человек. — Вчера я сам бросил меч, не принеся зла ни одному ромею.
      Действительно, в отличие от израненных и окровавленных русов на пленном викинге не виднелось ни единой царапины, его одежда была цела и опрятна.
      — Ну и что? — пожал плечами спафарий. — Ты находился вместе с русами и, значит, враг империи. Такой же, как они.
      — Нет, ромей, у варягов нет врагов. Их враг тот, кто враг их хозяина. А хозяином викинга может стать каждый, кто ему хорошо заплатит. Но тебе, ромей, я готов служить даже не за деньги.
      Спафарий рассмеялся.
      —Жалкий червь, какой мне от тебя прок? Чем ты можешь быть полезен?
      — Не торопись, ромей, выслушай меня до конца. Вчера вы лишь разбили русов, но вовсе не уничтожили. Вы разожгли в их душах злобу и жажду мести, и русы постараются как можно быстрее сполна расквитаться с вами. Вместе со славянами вышли в море тридцать сотен викингов, которые вчера сражались с вами за имперское золото, а теперь станут мстить за мертвых соплеменников. Я знаю многих русов и варягов, почти всех русских воевод и ярла Эрика. Ромей, если твой император и ты пообещаете мне свободу, я помогу империи уничтожить оставшихся в живых сотни и сотни ее злейших врагов. Взамен одной собственной жизни я обещаю отдать вам жизни многих тысяч русов и викингов. Подумай над этим хорошенько.
      Однако Василию не нужно было и думать — он сразу по достоинству оценил сделанное варягом предложение.
      — Освободи его, — приказал он надсмотрщику, указывая на бывшего викинга. — Он пойдет со мной…
      Протовестиарий внимательно выслушал Василия, пожевал губами.
      — Русы непокорны и на редкость упрямы, а поэтому неважные рабы. Ты правильно сделал, что избавил нас от них, поскольку они стали бы плохим примером для остальных рабов. Раз новых гребцов-русов не приобрели, а старые устали и нуждаются в отдыхе, вы, — повернулся Феофан к патрикию Варде и доместику Иоанну, — выступите против варваров не сейчас, а вечером. Пусть гребцы день отдохнут, ибо каждому из них придется трудиться за двоих.
      Замолчав, протовестиарий некоторое время пристально рассматривал стоявшего рядом со спафарием викинга.
      — Варвар, еще вчера ты был с нашими врагами, сегодня хочешь стать нашим другом. Как могу верить тебе?
      — Вчера меня вела в бой жажда обладать чужим золотом, сегодня — стремление снова обрести свободу. Это разные вещи, ромей.
      — Предавший раз — предаст снова. Ты можешь изменить и нам, сбежав к соплеменникам.
      — У меня их здесь нет, ромей. Среди викингов сыны многих северных народов, в жилах большинства варягов течет славянская либо смешанная кровь. Я родился под Упсалой и, как чистокровный свион , презираю этот сброд, отчего и не захотел вчера умирать вместе с ним. Однако варяги, кем бы они ни являлись по крови, имеют общие законы и не прощают трусости, ни измены. Если викинги узнают, что я сам бросил в бою оружие, они обязательно разыщут меня и предадут смерти. Я лишь тогда смогу спокойно жить, когда все, кто находился со мной в последнем бою в одной ладье, будут мертвы. Поэтому, ромей, у нас с тобой сейчас общие враги.
      Феофан задумался, его рука замедлила движение вдоль любовно ухоженной бороды.
      — Патрикий, сколько варваров уплыло к берегам Болгарии? — поинтересовался он у Варды.
      — Судя по числу судов, около тридцати сотен.
      Протовестиарий выпрямился в кресле, откинулся на спинку.
      — Болгары ненавидят империю, считают русов своими братьями. Сегодня славянских варваров три тысячи, завтра вместе с болгарами станет десять или больше. Поэтому мы должны уничтожить русов прежде, чем они успеют высадиться на побережье Болгарии. Это сделаешь ты, спафарий Василий, поможет тебе пленный викинг. Даю под твое начало комеса Петра, в его когортах пять тысяч мечей.
      Спафарий хорошо знал Феофана и догадывался, что у того после вчерашней победы хорошее настроение. Поэтому он решил поторговаться.
      — Протовестиарий, ты сказал, что к русам могут примкнуть болгары. Думаю, что так и случится, поскольку русы опередили нас и будут у берегов Болгарии раньше нас. А раз так, объединенные силы русов и болгар окажутся для империи не меньшей угрозой, чем уплывшие к малоазиатскому мелководью остатками русского флота. Сомневаюсь, что с одним легионом возможно уничтожить высадившихся в Болгарии русов и пришедших им на помощь болгар.
      Василий не ошибся — у Феофана действительно было отличное настроение. Он понимающе усмехнулся, с ленцой прикрыл глаза.
      — Хорошо спафарий, возьми себе в подчинение еще две тысячи всадников стратига Иоанна, несущих службу на болгарском побережье. Но помни — ни один варвар не должен уйти из Болгарии живым. Мы должны навсегда отучить их от походов на Новый Рим.
 
      Солнце нещадно палило голову, в ушах шумело, губы распухли от жажды.
      Вот уже несколько суток русские ладьи, повернувшие после неудачного морского боя к болгарскому побережью, плыли вдоль него, не смея пристать к земле. Когда русичи, впервые увидев долгожданный берег, приблизились к нему, то увидели у воды длинные шеренги стоящих в полной боевой готовности византийских легионеров, замершие на флангах своей пехоты две колонны тяжелой панцирной конницы. Русичей ждали, причем с силами, намного превосходящими их собственные.