— Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога — или богов, — в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?

— И это спровоцировало вас на метание миски?

Еще один крученый!

— Он оскорблял моего отца. — Эдвард решил занести эти слова в протокол.

— Он обвинял его в поклонении Дьяволу. — Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!

— Именно такими словами — «поклонение дьяволу»?

— Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…

— Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?

— Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.

По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.

— Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?

Эдвард потер затекшую шею.

— Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.

— В молодости он и сам был миссионером.

— Да, я знаю.

— Где вы родились, мистер Экзетер?

Какое это имеет отношение к смерти Волынки?

— В Британской Восточной Африке. В Кении.

Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!

— А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?

— Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.

— Раньше вы говорили несколько иначе.

— Верно, — согласился Эдвард, злясь на себя. — Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.

— Можете вы назвать кого-то из них?

— Нет. Это было так давно…

— А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?

— Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.

Лизердейл подкрутил ус.

— Приходился вашему отцу младшим братом?

— Вовсе нет! Он гораздо старше.

— Есть ли у вас доказательства, мистер Экзетер?

— Я довольно хорошо знаю обоих.

— А документальные свидетельства?

Эдвард недоуменно посмотрел на него:

— Сэр, какое это имеет отношение к расследованию?

— Будьте добры, отвечайте на поставленный вопрос.

— Я полагаю, что возраст отца записан в моем свидетельстве о рождении. Боюсь, я редко перечитываю свое свидетельство о рождении.

Манеры! Он начинает огрызаться. Ему показалось или в глазах Лизердейла действительно вспыхнул огонек? Он сидит против света, так что трудно сказать наверняка.

— Когда британский подданный рождается в колониях, кто заполняет свидетельство о рождении?

— Полагаю, администратор округа.

— Значит, ваше свидетельство о рождении заполнено рукой вашего отца?

— Возможно. Обязательно посмотрю, когда выпишусь из больницы.

— Я спрашивал вас о возрасте вашего отца. У вас имеются доказательства вашей точки зрения непосредственно здесь, под рукой — ну, например, фотография?

Что за наглость! Лицемер чертов! Этот наглец рылся у Эдварда в кошельке, пока он лежал без сознания! Желание встать и одернуть его казалось просто неодолимым.

— У меня есть фотография.

— Не будете ли вы любезны показать ее?

Кипя гневом, Эдвард открыл тумбочку и достал кошелек.

— Только, пожалуйста, осторожнее. Она хрупкая, а это единственная сохранившаяся фотография моих родителей.

Лизердейл почти не смотрел на снимок.

— На ней ваши родители сняты в Африке?

— Да. Ее сделал кто-то из гостивших у нас и прислал ее нам еще до моего отъезда.

— Так когда она была сделана?

Куда клонит этот хитрый дьявол?

— В тысяча девятьсот восьмом. Мне тогда было одиннадцать, почти двенадцать.

— И как по-вашему, сколько лет мужчине на фотографии, сэр?

Не выпуская фотографии из рук, Лизердейл дал ее Эдварду, чтобы тот мог посмотреть.

— Около сорока, полагаю. Никак не пятьдесят. И наверняка больше тридцати.

Изображение и без того не отличалось четкостью, а за шесть лет в кошельке карточка основательно вытерлась, словно группа на веранде стояла в густом тумане. Лицо его матери закрыла тень. Вот он сам стоит перед родителями, застенчиво улыбаясь, рука отца покоится на его плече.

— Ваш отец — Камерон Экзетер, сын Орейса Экзетера и миссис Экзетер, в девичестве Мариан Камерон из Уолд-Холла, Вертинг, графство Суррей?

Эдвард плавал, и еще как. Ему даже показалось, что кровать под ним покачивается. Это похуже экзамена по геометрии. «Докажите, что треугольник А-Дэ-Цэ подобен треугольнику Дэ-Цэ-Ка…»

— Кажется, да. Я не знаю точно, где они жили, кроме того, что это было где-то в Суррее. Я даже имен их точно Не помню.

Лизердейл кивнул, словно ловушка захлопнулась.

— Их старший сын Камерон родился в тысяча восемьсот сорок первом году, мистер Экзетер. Значит, в тысяча девятьсот восьмом году ему исполнилось шестьдесят семь лет. Сколько, вы сказали, ему лет на фотографии?

Эдварду отчаянно хотелось пить, но он не решался брать стакан на случай, если у него дрожат руки.

— Сорок?

— Его мать, ваша бабка, скончалась в тысяча восемьсот пятьдесят пятом, почти шестьдесят лет назад.

— Боюсь, вы что-то путаете. Сложная это штука — арифметика.

— Ваш дядя видел эту фотографию?

— Не знаю. Я мог показывать ее, когда только приехал в Англию. Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— Это было слишком давно. Я, право же, не помню, сэр. Что вы предполагаете?

— Я предполагаю, что мужчина на фотографии или не ваш отец, или ваш отец не тот, за кого себя выдавал.

Нет, в этом разговоре абсолютно нет никакого смысла! Это просто сети, чтобы запутать его. Эдвард в замешательстве провел рукой по волосам и понял, что весь вспотел. Он повернул голову, чтобы дать отдохнуть шее, посмотрел, как торопливо пишет в блокноте сержант, потом уставился в потолок в ожидании продолжения.

Когда он повернулся к Лизердейлу, тот снова невозмутимо подкручивал усы. Эдвард уже знал — это плохой знак. Впрочем, он вряд ли так уверен, как пытается казаться.

— Вы неплохо поработали, инспектор! — Он со стыдом услышал в своем голосе некоторую дрожь. — Увы, вас скорее всего дезинформировали. Вчера был отпускной день. Вы, наверное, телеграфировали сегодня утром в Сомерсет-Хауз или в министерство колоний, да? Уайтхолл должен сейчас стоять на ушах, это вполне естественно — вот-вот разразится война. Кто-то там ошибся, отвечая вам.

— Всю информацию я получил у вашего дяди.

О Боже! Эдвард придержал язык, прежде чем успел ляпнуть что-нибудь.

— Мне кажется, вам стоит проверить все, что он вам наговорил. Свяжитесь с министерством колоний.

— Ладно. Можете ли вы назвать мне кого-нибудь, с кем бы я мог там связаться, сэр?

С заметным облегчением Эдвард ответил:

— Да! Мистер Олдкастл. Жаль, я не знаю его должности. Я всегда писал ему на дом.

— Его полное имя?

— Джонатан Олдкастл, эсквайр.

— Вы можете вспомнить его адрес?

— Да! В последние два года я писал ему каждую неделю или две. Ага, Дубы, Друидз-Клоуз, Кент.

Лизердейл кивнул и уселся поудобнее.

— Вы списывали в школе этот адрес, сержант?

Послышался шелест страниц.

— Да, сэр, — отозвался сержант.

— И этот мистер Олдкастл отвечал на ваши письма, сэр?

— С завидной регулярностью. Он был очень добр — и щедр.

Снова толстые пальцы потеребили седой ус.

— Экзетер, в Кенте нет населенного пункта под названием Друидз-Клоуз. Пункта с таким названием в Британии вообще не существует.

— Но этого не может быть!

— Сержант, можете ли вы подтвердить то, что я только что сказал свидетелю?

— Да, сэр.

Эдвард помолчал немного.

— Кажется, мне нужен стакан воды, — сказал он.

Начиная с этого момента, все пошло хуже, гораздо хуже. Лизердейлу удалось сбить его с толку, и теперь он не давал ему возможности опомниться. Каким-то образом они вернулись к Грейфрайерз-Грейндж…

— Вы зарезали Тимоти Боджли?

— Нет!

— Вы в этом уверены? Вы точно помните?

— Нет, сэр, я не помню, но…

И к Африке…

— Кто такой «Джамбо»?

— Кто? — яростно переспросил Эдвард. Подлец! Письмо!

— Есть в Англии кто-нибудь, кто знал бы вашего отца?

— Не знаю.

И снова к Грейндж…

— Вам приходилось быть в этом подвале раньше?

— Нет, сэр. Я не помню такого.

— Может ли школьник забыть посещение склепа четырнадцатого века?

— Скорее всего нет. Так что, думаю, я не…

— Вы слышали стук людей в дверь одновременно с криками этой женщины? Она долго кричала? Как долго вы удерживали ее стулом?

Постепенно, неизбежно Эдвард начал сбиваться.

— Вы помните эту вещь, мистер Экзетер?

— О, так вы нашли его! — «Что ты ляпнул, дурак проклятый!»

Лизердейл прыгнул, как кот, выпустив когти.

— Вы знаете, что он был потерян!

— Это ключ. Я не знаю, от чего этот ключ… Нет, я не узнаю его… Многие ключи похожи на этот — большие, ржавые… — Увести его подальше, срочно!.. — Я так понял, потому что вы спрашивали раньше о двери… — Безнадежно. Признав полное поражение, подозреваемый рассказал о послании, переданном ему Джинджером. «Предатель! Доносчик! Стукач!»

Лизердейл закреплял свою победу, разя его вопросами, как сабельными ударами.

— Почему вы убили его? Почему вы спорили с ним? Почему вы кричали? Что вы кричали? Какую тайну он вам открыл? Опишите кухню.

— Большая. Высокая. Очень старая. А что?

— Насколько высокая? Там высокие потолки?

Эдвард вытер вспотевший лоб.

— Откуда мне знать? Пятнадцать футов?

— Двадцать один. Вы помните полку на стене под колоколами?

— Я помню полки, шкафы, а колокола… — Ну да, длинный ряд колокольчиков, по одному на каждую комнату дома.

Лизердейл хмуро улыбнулся.

— Да, это ключ от кухни в Грейфрайерз-Грейндж. Мы нашли его, мистер Экзетер, в горшке на верхней полке.

— Ото!

— Двадцать футов, да еще плохое освещение. На запыленных нижних полках никаких следов, мистер Экзетер. Что вы скажете на это?

— А что вы на это скажете, сэр?

— Я скажу, что единственный способ положить ключ в этот горшок — это бросить его так, чтобы он отрикошетил от потолка. Тот, кто смог сделать такое с первой попытки при плохом освещении, должен быть отменным метателем. Подающим, возможно?

Допрос наконец закончился. Эдвард в отчаянии созерцал, как книги Джинджера Джонса приобщаются к вещественным доказательствам вместе с его драгоценной фотографией — самой дорогой для него вещью на свете. Полисмены ушли.

Он не признался. Ему даже не выдвинуто обвинений, но совершенно очевидно, теперь это только вопрос времени.