Великая игра (№1) - Прошедшее повелительное

— Да суссиане не отличат достойного собрания от пьяной потасовки!

— А как процветает достойное ремесло драконокрада? — перешла в наступление Элиэль.

Т'лин закрыл лицо руками и застонал:

— Боги не дадут мне соврать, этот ребенок меня с кем-то путает! Никогда еще не пересекал горных перевалов торговец честнее!

Это замечание напомнило ей о возникших у труппы проблемах. Охота беззаботно болтать пропала.

— У меня есть для тебя кое-какие новости.

Кустистые рыжие брови Т'лина хмуро сдвинулись:

— Я жду их с нетерпением. Воистину ты бесценный источник информации, а информация — единственное, что помогает бедному, но честному человеку в житейских невзгодах.

Т'лин, конечно, шутил, но от взгляда его быстрых зеленых глаз не скрылась ее озабоченность. Вполне возможно, очень немногое из того, что рассказывала Элиэль, являлось для него действительно новостью. Порой труппе случалось играть в богатых домах, иногда даже в домах правителей, и там она могла услышать или заметить что-то такое, что он не мог бы узнать ни от кого другого. Все остальное являлось пустыми слухами. Но торговца интересовало все: болтовня на рынке или форуме, цены на съестное, жизнь богатеев, жалобы бедноты, воля богов, урожай, дороги…

«Когда я покупаю дракона, — сказал как-то раз Т'лин, — я не просто смотрю на его когти. Я рассматриваю каждую чешуйку, каждый зуб. Я заглядываю ему в глаза и в уши. Иногда какая-то мелочь может рассказать мне о важном, особенно вместе с другими мелочами, верно? Например, молодой дракон со спиленной уже вьючной пластиной. Но когти у него еще не сточены, а чешуя не стерлась от подпруги — знаешь ли ты, что это означает, о ипостась Астины? Ну конечно же, это означает, что ему до сих пор почти не приходилось работать, верно? Выходит, ему просто везло, да? А возможно, с ним что-то не так. Скажем, дурной характер. Так вот, когда я приезжаю в новый вейл торговать, я не могу просто взять и спросить, какие у них тут цены на драконов, — мне никто не скажет. То есть сказать-то, конечно, скажет, да только соврет. Я во всяком случае, не поверю. Нет, на новом месте я смотрю на все — абсолютно на все! И посмотрев, решаю, сколько здесь должны стоить драконы и что мне выгоднее — покупать или продавать».

Потом он торжествующе улыбнулся и взлохматил свою медную бороду. А она так и не поняла до конца, говорил он серьезно или так, язык чесал.

Когда Элиэль Певица рассказывала новости Т'лину Драконоторговцу, она выкладывала ему все, что могла вспомнить. Он никогда не говорил ей, что слышал об этом раньше или что ему что-то неинтересно. Под конец он выуживал из всего вороха одну-две новости, но Элиэль никогда не знала заранее какие именно. И действительно ли они интересовали его больше, чем другие. Вполне возможно, он просто вел себя как хороший торговец. Если его лицо и меняло выражение, рыжая борода это скрывала.

А потом Элиэль получала вознаграждение. Когда она была младше, наградой служила поездка на драконе, теперь же Т'лин давал ей деньги — порой несколько медяков, а однажды целую джоалийскую серебряную звезду. Иногда — редко — он хвалил ее за хороший рассказ или говорил, что ей стоило обратить больше внимания на то или это.

Постепенно Элиэль научилась замечать То, Что Может Интересовать Т'лина,

— она училась запоминать это и раскладывать должным образом в своей голове. Впрочем, актеры вообще отличаются хорошей памятью.

Она набрала в легкие побольше воздуха и начала с наводнения в Мапленде. Потом описала волнения в Лаппине, где погибло шесть человек и сожгли два дома. Потом вспомнила о необычном числе монахов и жрецов на Фандорпасском перевале — всех цветов: белых, красных, синих, желтых, зеленых — и сколько их ждет здесь очереди на мамонта… хотя он, наверное, и сам это заметил. Еще она рассказала про магистрата здесь, в Нарше, — тот умер, и в следующий головадень соберется совет выбирать ему замену. Это напомнило ей…

— Мне сказали, что в городе Жнец!

Снежно-голубая самка оглушительно рыгнула и, повернув голову на длинной шее, с осуждением посмотрела на Элиэль, словно это она, а не дракониха произвела не совсем приличный звук.

— И еще в городе пруд-пруди таргианцев, — гордо закончила свой рассказ девочка. — Я слышала, как они говорят. Они пытались исказить свою речь, но мы — люди театра — хорошо разбираемся в произношении. Два синих монаха приходили на спектакль позавчера, и три хорошо одетые женщины вчера. Я слышала двоих молодых людей у булочника. Один — толстый — нездешний, а другой — местный купец с женой. Я их еще раньше видела. Я подслушала белого жреца на улице. Они все старались говорить с джоалийским произношением, но я точно знаю: они все из Таргии. Ну, откуда-то из Таргдома. — Она чуть-чуть подумала. — Это все.

На протяжении всего рассказа Т'лин только смотрел на нее, неподвижный, как статуя. Должно быть, Элиэль не единственный его информатор в Нарше. Она часто видела, как он разговаривает с людьми, которые никак не могли быть покупателями: с детьми, с нищими, со жрецами. По большей части все они жили здесь; возможно, одна только Элиэль странствовала, как и он сам. Раз или два Т'лин говорил ей об этом. Местные много знают, говорил он, но путешественники, бывающие здесь изредка, лучше видят перемены.

Он молча достал платок и начал протирать чешую сланцевого дракона. Чудище заурчало. Урчание дракона — довольно-таки устрашающий утробный звук, словно мухи жужжат в жестяной коробке.

— Люди умирают каждый день, — сказал Т'лин. — Далеко не всякая внезапная смерть — дело рук Жнеца.

— Но ведь случается все-таки!

— И не все таргианцы шпионы.

— Тогда с какой стати они старались изменить произношение?

Т'лин пожал плечами.

— Из-за чего случились беспорядки в Лаппинвейле?

— Последователи Д'мит'рия Карзона напали на дом, а котором, по их словам, собирались те, кто поклоняется Предвечному. Дом сожгли, и при этом погибло шесть человек. Никто не был наказан. — Это должно заинтересовать Т'лина. Таргианцы обычно строго карают за нарушение законов в землях, которыми правят. Правда, сам Таргленд, говорят, то еще гнездо смутьянов.

— В Лаппине есть храм Зоана, бога истины, ипостаси Висека, Предвечного, главного божества, — сказал Т'лин, немного помолчав. — Тогда зачем белым понадобилось молиться ему в доме, а не в храме? И какое до этого дело последователям Карзона?

— Так я слышала.

Он задумчиво почесал бороду.

— Ты уверена, что они поклонялись Прародителю? Повтори именно те слова, что ты слышала.

Интересно, до сих пор Т'лин Драконоторговец никогда не признавался, что рассказанное Элиэль — для него новость. Это взволновало ее, и она прикинула, сколько он ей заплатит на этот раз. Девочка зажмурилась, изо всех сил напрягая память. Потом снова посмотрела на него.

— Единый?

— Ты уверена?

— Не совсем, — призналась она. Глаза Т'лина превратились в пару холодных зеленых камней.

— Что ты знаешь о Едином?

— Ну… обычно так говорят о Висеке, Прародителе, Первоисточнике. Или о его аватарах, например, о Зоане.

— Благословенны аватары Висека, Отца и Матери богов, да святится имя его. Ты сказала «обычно»? А кто еще Единый?

— Ну… а… — Теология вся такая запутанная, и Т'лин вроде никогда раньше не проявлял к ней интереса. Странно.

Он продолжал протирать драконью чешую, храня молчание до тех пор, пока Элиэль не начала беспокойно ерзать.

— Есть еще бог, имя которого никогда не упоминается, — сказал он наконец. — Его называют Единым и Неделимым Истинным Богом.

— Висек.

Драконоторговец покачал головой.

— Прародителя никогда не называли Единым, пока не появился этот, другой. Другие боги не принимают Единого. Полагаю, у него были последователи в Лаппине. Судя по тому, что ты рассказала, их теперь стало меньше. Действительно, там не было ни храма его, ни часовни.

Элиэль кивнула, несколько опешив от столь неожиданного интереса к богам. Впрочем, возможно, этот интерес был и праздным, поскольку Т'лин внезапно сменил тему.

— Опиши этих чужаков из Тарга! Так, чтобы я узнал их при встрече. Никого с уродливыми ушами?

— Конечно, нет! Какой из него шпион? Но вот тот толстяк, которого я видела с местными… местный — Гаспак Жестянщик. Он надеется, что у него есть шанс сделаться новым магистратом, и если он поддержит джоалийцев, а не таргианцев…

Т'лин усмехнулся и выпрямился.

— Ты никогда не слышала про крестьянина, который купил леопарда, чтобы тот охранял его кур от лис?

— Нет, — озадаченно призналась Элиэль.

— Джоалийцы — это лисы.

— Ага! А таргианцы — леопарды?

Драконоторговец рассмеялся и порылся в кармане.

— Воистину ты кладезь полезных сведений, о возлюбленная Тиона. Держи!

Она протянула руки, и он, не считая, высыпал в них пригоршню серебра. Она чуть не поперхнулась от свалившегося на нее богатства.

— Отлично сработано, о Владычица Мира, — сказал Т'лин. — Передай от меня привет Суссу.

— Если мы только туда попадем… Т'лин! Драконы ведь могут переходить горы?

— Да, — осторожно сказал он.

— Тогда, раз все мамонты в этом году заняты, а нам надо попасть туда больше, чем… ну, скажем, купцу там или жрецу, — я хочу сказать, наше искусство ведь так важно! Я только думала… — Она осеклась, заметив в его глазах огонек.

— Ну да, я могу посадить тебя и твоих друзей на своих драконов и поработать перевозчиком, но только это будет в первый и последний раз. Известно ли тебе, кто хозяин этих мамонтов, о ипостась Астины? — Он оскалился. — Храм Оис! И жрецы не терпят конкуренции. Они могут вообще лишить меня торговой лицензии.

— Ох…

— Вот именно. Так что ты уж играй себе! Удачи тебе на Празднестве!

Ну как он может быть таким бестактным? Он что, правил не знает?

— Я не уверена, что уже достигла тех высот в искусстве, чтобы участвовать.

Т'лин пожал плечами:

— Ну, тогда удачи тебе в Суссленде, как бы там ни было.

9

Элиэль спешила по раскисшему лугу обратно к мамонтам. Лямки мешка больно резали плечи даже сквозь толстую шерстяную одежду. Сквиш-скваш, сквиш-скваш… Бедро болело, в бок впивался грубый шов рубахи.

Еще издали она увидела, что цепочка мамонтов потянулась в сторону далеких гор — первые уже переходили вброд реку. У лестницы стоял последний мамонт — он задрал хобот и затрубил, возможно, призывая остальных подождать его. Посадка шла бойко. Труппе ни за что не успеть совершить в храме еще одно жертвоприношение. Утиам Флейтист знала, куда пошла Элиэль. Они бы не уехали без нее. Еще одна ночь в этом жалком, промерзшем Нарше!

Элиэль добралась до толпы, сгрудившейся у лестницы. Труппы не было и в помине. Она начала протискиваться через толпу, не обращая внимания на сердитые замечания.

Она не видела продавца билетов, но слышала голоса отчаянно торговавшихся за места в паланкине. Даже если тех денег, что дал ей Т'лин, и хватило бы на билет — что сомнительно, ибо, судя по голосам, цена уже измерялась золотом, — она не могла уехать одна, не предупредив остальных. Конечно, с их стороны разумнее было бы послать ее вперед — Гэртол Костюмер уже два дня как находится там, в Филоби, устраивая все для сегодняшнего вечернего представления. Он не будет знать, что с ними случилось. Сорванный спектакль — разочарование богатых зрителей, а значит, очередная потеря денег. Что за день такой невезучий выдался!

И до начала Празднества остается всего три дня! Пропустить Празднества

— более страшной трагедии Элиэль не могла и вообразить.

Нет, в голову ей пришла мысль о еще более ужасном несчастье. Оис ведь богиня всех перевалов. Что, если она не сменит гнев на милость и труппа застрянет в этом ужасном Наршвейле навсегда? Даже Фандорпасский перевал может оказаться опасным.

Что-то сильно толкнуло ее в спину.

— Дитя! — раздался резкий голос.

Она повернулась и оказалась лицом к лицу с древней синей монахиней. Так вот чья клюка упиралась ей в спину.

— Тебя зовут Элиэль?

— Да. У тебя какое-нибудь известие для меня?

— О нет! — Длинный нос сестры Ан казался еще краснее, чем прежде, а выцветшие глаза слезились еще сильнее. — Но это объясняет, почему мы все время сталкиваемся с тобой.

— Ты не знаешь, мои друзья не уехали?

— Друзья? — Монахиня печально покачала головой. — Твои друзья к делу не относятся, дитя мое. Ты единственная, о ком говорится.

Неожиданно по толпе прошло движение, словно ветер разметал листву. Двое мужчин перед Элиэль попятились так резко, что чуть не сбили ее с ног. Она пошатнулась, с трудом сохранив равновесие, и обнаружила, что они с синей монахиней остались одни посреди внезапно опустевшего пространства. Продавец билетов удивленно озирался вокруг. Это был мясистый краснорожий парень. На его пухлом лице обозначилось забавное недоумение.

— Ну что ж, это кстати, — пробормотала сестра Ан едва слышно. — Пошли, дитя мое. — Она опустила на плечо Элиэль скрюченную руку и толкнула ее вперед с неожиданной силой.

— Я не могу уезжать без друзей, — запротестовала Элиэль.

— Но важна только ты! — сердито буркнула монахиня. — Разве не написано: «Элиэль станет первым искушением»?

— Написано? — Тот сумасшедший старый жрец бормотал что-то насчет пророчества. — Где написано? Что написано?

— Если ты не знаешь, возможно, так предназначено, чтобы ты не знала. Пошли!

Она толкнула сильнее. Осторожно глядя под ноги, чтобы не порезаться о меч старухи, Элиэль, сама того не желая, все ближе подходила к продавцу билетов. И тут он издал вопль ужаса.

К лестнице приближался человек — скорее всего мужчина, но возможно, и очень рослая женщина. На нем была тяжелая, похожая на монашескую хламида, а голову он опустил так низко, что капюшон полностью скрывал лицо. Он был черный, с головы до ног черный. Даже веревка, которой он подпоясывался, была черная. Рука, протянувшая продавцу билетов монету, — и та была в черной перчатке.

Продавец уронил свою сумку и отпрянул, врезавшись спиной в ногу мамонта. Он сделал попытку заговорить, но не смог выдавить ни звука. Он выпучил глаза; лицо его побледнело. Сам Тронг Импресарио не смог бы изобразить ужас более убедительно.

Незнакомец в черном снова попытался предложить плату за проезд, и снова продавец отверг ее, продолжая пятиться. Пожав плечами, черный монах повернулся к ступенькам и медленно поднялся на паланкин. Погонщик в ужасе оглянулся на него и чуть не выронил жезл.

Толпа бесшумно рассасывалась, многие спасались бегством.

— Воистину боги вознаграждают тех, кто имеет веру, — провозгласила синяя монахиня. — Пошли, милая, посмотрим, сколько стоит место теперь.

Она покрепче оперлась на свою клюку и шагнула вперед, но опоздала: продавец билетов нырнул под брюхо мамонта и устремился прочь с такой скоростью, будто сам Зэц гнался за ним.

— Подожди! — крикнула монахиня, но ветер унес ее крик. Черный монах занял свое место на скамейке. Девять мест в паланкине остались свободными. Лестница тоже была пуста.

— Теперь ты можешь ехать, если хочешь, — сказала Элиэль. Во рту у нее пересохло, хотя не мог ведь этот человек в черном быть тем, кого она так боялась встретить.

— Мы должны ехать вдвоем, ибо так написано, но мы не можем ехать, не заплатив. — Сестра Ан всхлипнула. — И теперь этот юноша, что продавал билеты, исчез…

Похоже, она совершенно растерялась. Она, наверное, сумасшедшая. С другой стороны, все остальные, наверное, не менее безумны. Один-единственный человек занимает место — бесплатно, — и никто, кроме сестры Ан, не горит желанием разделить с ним паланкин. Как объяснить такое чудо? Да еще в скупердяйском Нарше? Погонщик потихоньку отодвигался все дальше от паланкина и его одинокого пассажира, пока не оказался почти на голове у мамонта.

— Возможно, о цене можно договориться с этим погонщиком, — пробормотала сестра Ан, но в это мгновение тот что-то сказал мамонту, и огромный зверь двинулся вперед.

Элиэль в отчаянии озиралась по сторонам, но последние зеваки уже расходились. Они остались вдвоем со старухой. Никто больше не хотел ехать с человеком в черном.

— Это Жнец? — спросила Элиэль. Впрочем, кто это еще мог быть?

Сестра Ан все смотрела вслед удаляющемуся мамонту, и на лице ее читалось явное сожаление. Она удивленно оглянулась на Элиэль.

— Это жрец, служитель Зэца. Да, его называют Жнецом.

Сердце Элиэль отчаянно подпрыгнуло в груди, колени предательски подкосились, и что-то стиснуло ей горло.

— Я никогда не видела Жнеца, — просипела она. — Но средь бела дня? — О Жнецах не говорили вслух, только шепотом. Но тот сумасшедший старый жрец говорил о нем.

Монахиня хихикнула.

— В темноте, милочка, тебе вряд ли удалось бы увидеть его! — заявила она, неожиданно вернувшись в доброе расположение духа. — А почему бы и не днем? Он всего лишь человек. Должен же он делать что-то от рассвета и до заката.

Час от часу не легче!

— Ты хочешь сказать, днем он разгуливает, переодевшись?

— Да, обыкновенно он не носит облачение. Ты же видела, какой это производит эффект. — Старуха неодобрительно тряхнула головой. — Никто не захотел сесть рядом с ним.

— А ты бы села?

Бесчисленные морщины вокруг рта сестры Ан собрались в очередную отвратительную улыбку, но слезящиеся глаза хранили скорбное выражение. Она подняла свой длинный нос и посмотрела вслед мамонту.

— А почему бы и нет? Если бы он хотел принести мою душу в дар Зэцу, он бы давно это сделал. Я не сомневаюсь, что он бегает куда быстрее меня. Сказано же в Зеленом Писании, Стих 2578: «Все боги играют с людьми, но лишь Зэц никогда не проигрывает».

Хуже всего в ее безумии было то, что она не сомневалась: Элиэль поедет с ней.

— Тогда почему ты не поехала?

— Потому, что я не заплатила, разумеется. Нам, дочерям Ирепит, не дозволено принимать милостыню. За все так или иначе надо платить — обычно рассказом или уроком. Я собиралась предложить урок в пути, но молодой человек отверг мое предложение. — Теперь ее глаза слезились еще сильнее, и она казалась растерянной — почему, Элиэль не понимала. — Я надеялась, что он все же согласится.

Должно быть, Жнец тоже находился в толпе. Когда цена билета перевалила все разумные пределы, он надел свое облачение и сделал еще одну попытку. Элиэль вздрогнула.

— Что этот Жнец здесь делал?

— Днем он зарабатывает себе на жизнь, — не оборачиваясь, ответила сестра Ан. Жнецы, судя по всему, мало интересовали ее. — А души собирает по ночам.

Элиэль в страхе возвела глаза к небу — пора бы появиться большой луне. Но небо было затянуто тучами. Со времени прошлого затмения Трумба прошло по меньшей мере недели две, так что ему уже пора повториться.

Когда зеленый черным станет, Жнец жать души не устанет.

Правда, это вовсе не означает, что он устанет жать души в другие ночи.

Вдалеке мамонт с одиноким пассажиром пересек Наршуотер, постепенно нагоняя остальных. Зачем Жнец отправился в Суссленд? Кто навлек на себя гнев Зэца? Скоро затмение Трумба. Где же труппа? Может, лучше вернуться к храму?

Вконец расстроенная, дрожащая на ледяном ветру, Элиэль окинула взглядом луг. Без мамонтов он сразу как-то опустел, хотя ламы и драконы в стороне никуда не делись, да и на Торжке у городских ворот по-прежнему было полно народу. Другой караван мамонтов прибудет из Суссвейла сегодня вечером. Загон стоял пустой, низенький забор окружал только клочок вытоптанной земли. Рядом с загоном сидел спиной к ней на своем мешке, уронив голову на руки, Клип Трубач. Похоже, он пропустил драматическую историю со Жнецом!

Так быстро, как только могла, Элиэль поспешила к нему: клоп! клип!.. клоп! клип!..

Клип был самым младшим в труппе после Элиэль. Еще в прошлом году он играл женские роли. Теперь он этого не мог, но и для мужских еще не созрел, а потому служил по большей части просто рабочим. Его прыщи количеством не уступали звездам на небе. А его мнение о себе как о человеке и музыканте было неоправданно высоко. Олиммиар, старше Клипа всего на два месяца, до сих пор считала его просто мальчишкой. Гольфрен Флейтист отказывался выходить на сцену с ним. Зачем он пришел? И почему один?

— Ты не видел, кто…

Клип Трубач поднял глаза. При виде его лица она отшатнулась.

— Что случилось?

— Альпака… — произнес он хрипло.

— Что с ней? — Элиэль видела, что с утра он потерял по меньшей мере три года: на месте самонадеянного музыканта перед ней сидел простой перепуганный мальчишка, и эта разительная перемена страшила ее.

— Она была прекрасна, Элиэль, прекрасна! Белоснежная и такая шелковистая! Ни одного темного волоска. Ни царапинки на копытах. Амбрия заплатила за нее пять джоалийских звезд!

Пять!!!

— И?..

Лицо Трубача перекосилось, будто он хотел расплакаться.

— И все ее внутренности оказались прогнившими. Черными и вонючими. Ужасно! Вонь на весь храм.

Элиэль прямо колотило от холода. Или от страха. Сначала безумный жрец, потом еще более безумная монахиня, потом Жнец, а теперь еще это! Она уронила свой мешок на землю и села, спрятав руки в рукава. Одно хорошо: по крайней мере Жнец уехал из города.

— Что мы сделали такого, что Владычица так гневается на нас?

Клип облизнул пересохшие губы. Даже его прыщи побледнели, чуть розовея на посеревших щеках.

— Сама Владычица или только Оис? Трудно сказать. Жрецы говорят… Ты сама бывала в ее храме?

— Нет.

— Тогда они, может, и правы. Никто из нас не молится в этом храме, только в те дни, когда нам надо уезжать. Возможно, этого недостаточно.

Элиэль сделалось дурно.

— И?..

Клип с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

— Теперь нам придется искупать вину.

— Всем?

— Женщинам. Амбрия пыталась уговорить их отпустить Олиммиар, утверждая, что ей только пятнадцать и что она девственница. Жрецы заявили, что это сделает ее жертву особо ценной для богини. — Трубач закрыл лицо руками. Он пробормотал что-то похожее на «они могли потребовать и большего».

Элиэль ждала… и ждала. Она считала удары своего сердца. В конце концов она не выдержала:

— И мне тоже?

Клип вскинулся, и она увидела слезы у него на глазах. Наверное, от ветра.

— Нет, нет! Ох, прости, Элиэль! Я должен был сказать сразу! Нет, тебе не надо! Амбрия спросила, и жрецы сказали: нет, если только Владычица еще не благословила тебя, сделав женщиной.

Она почувствовала облегчение и обругала себя за это. Жертвы остальных могут только усилить гнев Владычицы, а она ничем не помогает. Ей этого не хотелось, нет, но ведь и остальным тоже не хочется.

— Может, на следующий год? — кисло спросил Клип.

— Возможно, — неохотно ответила она. Что ж, это и в самом деле возможно. Многие девушки получают благословение Владычицы в тринадцать или даже раньше. Впрочем, она радовалась уже тому, что это случится не сейчас!

— И что же нам теперь делать?

— Возвращаться в гостиницу и ждать, пока они не совершат служение.

— Ты хочешь сказать, это может затянуться надолго?

— Все зависит от жрецов — они решают, когда богиня довольна. Может, несколько дней.

Празднества Тиона начнутся через три дня!

Клип вдруг встал и поднял с земли оба мешка. Элиэль протянула руку к своему, но он отодвинулся.

— Да я сама донесу! — крикнула она.

— Ничего, мне нужно упражняться, — упрямо заявил он. — Я хочу, чтобы у меня плечи стали сильнее.

Элиэль терпеть не могла, когда ее начинали жалеть из-за ноги, но все же решила поверить ему и позволила нести оба мешка. Когда они тронулись в путь, она решила, что Клип Трубач в конце концов не так уж и плох.

— Хочешь, открою тебе один секрет? — предложила она. — Только ты обещай, что не расскажешь никому. Несколько дней назад Олиммиар говорила, что ты возмужал и стал сильнее. Ты только не говори ей, что я тебе рассказала!

Робко улыбнувшись, он посмотрел на нее сверху вниз.

— Ничего я ей не скажу, потому что ни слову не верю.

— Но это правда!

— А вот и нет.

Элиэль фыркнула и вскинула голову. А она-то хотела подбодрить его. Мог бы хоть притвориться, что поверил. Ладно, раз так, она не перескажет ему слова Тронга, которые подслушала как-то раз, — Тронг говорил, что из Клипа со временем выйдет хороший актер.

В молчании добрели они до городских ворот.

— Мне кажется, это все из-за Утиам! — вдруг жалобно сказал Клип.

— Что?

— Жрецы особо интересовались ею.

— Как? Они что, знали, как ее зовут?

— Та, что играла Эринию позавчера, они сказали, — она здесь? Это все заговор, Элиэль! Неужели ты не понимаешь? Какой-нибудь богач увидел Утиам в роли Эринии и возжелал ее. Он помолился Владычице и предложил золото, и она исполнила его просьбу! Жрецы знали, что делают!

— Клип! — Она положила руку ему на рукав. — Ты не должен говорить так о Владычице!

Он яростно посмотрел на нее.

— Я говорю так о Оис, пусть она и богиня! Они увели Утиам отдельно от остальных — так они смогут послать за этим человеком, передать ему, что она доступна! Ясно? И что он может быть первым. Утиам, самая прекрасная, самая нежная…

— Да, конечно. Но…

— Гольфрен просто обезумел! Он предложил девяносто четыре звезды за то, чтобы стать тем мужчиной, который ляжет с ней, единственным мужчиной. Девяносто четыре!

Девяносто четыре звезды? Да это же целое состояние! Элиэль давно уже удивлялась, с чего это Гольфрен носит деньги в поясе, — он, наверное, считал, что никто, кроме Утиам, этого не знает.

— Откуда у Гольфрена Флейтиста, бродячего актера, столько денег?

— Ну… Он, наверное, собирался пожертвовать их Тиону в Суссе, чтобы тот даровал Утиам победу на Празднествах!

— И жрецы отказали?

— Они ответили, что мужья не считаются. Я уж было думал, что он бросится на них с кулаками!

— Ой, Клип! Бедный Гольфрен!

Бедная Утиам!

Трубач остановился и опустил один из мешков, чтобы высморкаться в рукав. Он посмотрел на Элиэль — глаза его покраснели.

— Ладно, увидимся в гостинице!

Она печально кивнула и захромала в сторону базарных рядов.

10

Дойдя до маленького рынка у ворот, Элиэль сообразила, что здорово проголодалась. Конечно, стыдно думать только о своем желудке, когда с друзьями такое ужасное несчастье. Но она со вчерашнего вечера ничего не ела. И теперь можно не бояться, что ее укачает на перевале. Затесавшись в толпу одетых в шерстяные одежды слуг и кухарок, Элиэль изучила содержимое лотков. По большей части здесь предлагались овощи — это был крестьянский рынок. Наконец ее привлек соблазнительный запах, и Элиэль обнаружила лавку, где торговали пирогами с мясом.

Т'лин, конечно, дал ей денег, но ей хотелось бы сберечь их. У лотка толпились женщины, и торговец смотрел в их сторону. Элиэль подобралась к прилавку с краю и нагнулась, словно завязывая шнурок. Секунду спустя, когда кто-то из покупателей выкладывал монеты, маленькая ручонка быстро просунулась между двумя дородными тетками, и на лотке стало одним пирогом меньше.

Сунув драгоценную добычу за пазуху, Элиэль поднялась и заковыляла прочь. Отойдя на безопасное расстояние, она вынула пирог и тут же столкнулась с худенькой женщиной в синем.

— Очень мило с твоей стороны, дитя мое, — сказала сестра Ан, хватая пирог скрюченными пальцами. — Я так давно не ела. Ах, как вкусно пахнет! — Ее выцветшие голубые глаза слезились, но в них не было и намека на хитрость.

Подавив раздражение, Элиэль решила проявить великодушие. Может, Дева заметит это и замолвит словечко перед Владычицей, чтобы та сменила гнев на милость. И к тому же там, откуда взялся этот пирог, оставалось еще много таких же.

— О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило бы получше заботиться о себе. Что тебе нужно — так это хорошую шубу из меха ламы. У тебя есть что-нибудь теплое на ночь?

— Я не могу принимать милостыню, — пробормотала монахиня, не отводя взгляда от пирога. — Ибо сказано: «Все имеет свою цену».

— Платить вовсе не обязательно. Одно из моих деловых предприятий оказалось нынче утром неожиданно прибыльным, так что я могу себе это позволить.

Похоже, старуха окончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде, хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.

— Вот как мы поступим… — Она огляделась по сторонам как бы в поисках стола и стульев. — Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о Жнецах. Подержи-ка минуточку. — Она вернула девочке трофей и уселась на траву. Это было довольно сложной и даже опасной процедурой, ибо ей приходилось одной рукой цепляться за клюку, а другой придерживать меч, чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.

— Да, мне повезло в делах сегодня утром, — сказала девочка, опускаясь на землю. — Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем тебе надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.

Сестра Ан взяла скрюченными пальцами пирог, разломила его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий — прямо из печки.

— Так, значит, ты и есть Элиэль! — сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. — Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?

— Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось…

Монахиня нахмурилась:

— Что вы играете?

— И трагедии, и комедии. И я пою в…

— А какая между ними разница? — перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща.

Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила:

— Комедии — про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но…

— М-м-м! Ты изображаешь богинь?

— Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.

— Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества?

Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть.

А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос.