Золотая серия фэнтези - Приют охотника (Омар, меняля историй - 2)

      И сказал Агваш:
      - Воистину не видел я еще коня столь кривоногого и тощего, столь старого, но способного еще держаться на ногах. Однако позволь заметить, что не таковы были условия нашего спора.
      - Согласен, не таковы. А теперь приготовься и смотри.
      И протянул Негрол человеку по имени Пило серебряную монетку, и дал ему этот Пило взамен овсяную лепешку из тех, что продаются на рынке по дюжине за медный грош.
      И показал Негрол лепешку коню, говоря так: "Твак, это мой старый друг Агваш. Скажи, сколько у него сыновей?"
      И начал Твак бить по земле копытом, а хозяин его, человек по имени Пило, считал удары. Надо же! Стоило тому досчитать до четырех, как Твак остановился.
      И дал тогда Негрол Тваку лепешку, и сказал:
      - Агваш, у тебя четверо сыновей, так что должен ты мне теперь еще мешок золота.
      И как ни был потрясен этим Агваш, как человек осторожный и осмотрительный он обдумал все это некоторое время, но наконец склонил в печали голову.
      - Вот ни за что бы не поверил, что старый друг мой задумает такой обман, - сказал он. - Ведь этот человек по имени Пило наверняка узнал у тебя раньше ответ на вопрос, что задал ты этой дохлой кляче. Он держит коня за уздечку и подает ему знак, чтобы тот перестал бить копытом.
      Тогда достал человек по имени Пило из кармана своего халата еще одну лепешку и сказал:
      - Вижу я, что ты человек нездешний. Поскольку ты сомневаешься, я привяжу Твака к этому вот столбу и позволю тебе задать еще один вопрос бесплатно.
      И привязал он Твака, а сам отошел в сторону, а Агваш тем временем набирался смелости задавать коню вопрос на глазах у стольких зевак. И спросил он: "Скажи, Твак, скольких лошадей купил я у Негрола сегодня?"
      И ударил Твак копытом о землю четырнадцать раз, а потом остановился.
      И сказал Негрол: "Согласись, Агваш, не правда ли, ты не видел еще в жизни коня замечательнее, чем Твак? Ты купил у меня четырнадцать голов, и ты должен мне мешок золота!"
      И обеспокоился тогда Агваш за свое золото. Но, обдумав это еще немного, решил он, что Негрол мог и догадаться, какой вопрос задаст Агваш Тваку, и подсказать ответ человеку по имени Пило заранее.
      - Этот твой Пило - замечательный дрессировщик, - сказал он, доставая серебряную монету. - Я задам еще вопрос, но он должен будет уйти туда, где конь не увидит и не услышит его сигнал.
      Он ожидал, что человек по имени Пило будет противиться таким условиям, но тот даже не думал. Он дал Агвашу овсяную лепешку в обмен за его монету, а потом пошел и стал за палаткой Могура-корзинщика, где Твак не мог его видеть. Тут увидел Агваш, что все зрители улыбаются, и стало ему еще страшнее. Он решил задать такой вопрос, ответа на который не мог знать никто в деревне, кроме него самого, чтобы никакой тайный помощник в толпе не смог подать сигнал коню.
      - Твак, - сказал он. - Три ночи пришлось проторчать мне в городе Пульнке по дороге сюда. Скажи, сколько дев обнял я в городе Пульнке?
      И стукнул Твак копытом по земле четырежды, а все зрители захлопали в ладоши.
      И заплакал Агваш, и дернул себя за бороду.
      - Воистину, - сказал он, - не видел я коня замечательнее, чем этот, и я должен своему старому другу мешок золота, да сгноят боги его легкие и да наполнят его потроха червями и прочими хворобами.
      И сжалился тогда Негрол над его бедой, и сказал ему так.
      - Увы, - сказал он, - нет цены этому коню, и не продаст этот человек по имени Пило его ни за какие деньги. Но видят боги, ты, друг мой, самый строгий и зоркий судья в лошадях, с каким я имел несчастье иметь дела. Поэтому есть у меня к тебе еще одно предложение. Может статься, что в этого коня вселился демон. Или может статься, у этого человека по имени Пило есть секрет, способный принести неплохой доход всякому, кто его узнает. Оставайся у нас в деревне и наблюдай. И если через три дня ты сможешь рассказать мне, каким образом Твак творит свои чудеса, я верну тебе оба мешка золота. Но если не сможешь, сам отдашь мне еще столько же.
      И сильно расстроился Агваш при мысли о том, сколько же это золота придется ему отдать в случае проигрыша, но все же согласился на новый спор и не сходя с места начал осыпать человека по имени Пило серебряными монетами за право задать вопрос коню.
      И вышло так, что Твак ответил Агвашу, сколько у него братьев. Твак ответил ему, сколько колонн у дворцового храма в Мортлане, сколько горошин в горшке, сколько кабаков в Пульнке и сколько столов в каждом. Еще Твак стукнул копытом, как раз когда Агваш проводил правым указательным пальцем по шраму на левой руке, хотя тот был скрыт рукавом. И наконец, Твак ответил Агвашу, в какой день какого месяца родился брат отца его отца.
      Конь отвечал на вопрос вне зависимости от того, в какую сторону стоял мордой, видел он своего хозяина по имени Пило или нет, или даже стоя в палатке наедине с самим Агвашем.
      Это все было в первый день.
      На второй день Агваш не стал больше тратиться на овсяные лепешки, но сел в тени на краю базара и стал наблюдать за конем Тваком. Однако мало что увидел он тогда, ибо никому в деревне не хотелось больше сомневаться в способностях Твака, и только чужаки готовы были платить втридорога за овсяные лепешки. Один лишь купец подошел спросить, сколько дней придется ему ждать одного важного для него письма, но на этот вопрос Твак отвечать отказался, так что человек по имени Пило вернул купцу его серебряную монету, а овсяную лепешку положил обратно в карман.
      На утро третьего же дня Агваш снова пришел на базар. И увидел он там человека, ведущего в поводу хорошую верховую кобылу, и обратился он к нему со своими обычными для такого случая словами: "Не продашь ли ты мне, незнакомец, свою клячу, ибо собаки мои голодны и нету мяса у меня, чтобы накормить их?"
      Человек вздохнул и объяснил, что кобыла эта - все, чем он владеет на этой земле, а также единственный близкий друг и источник дохода, ибо выигрывает любую скачку вне зависимости от соперников, но что он может подумать, не расстаться ли ему с этой кобылой, если собеседник его достаточно богат, чтобы предложить за нее разумную цену.
      И отвел Агваш человека вместе с его кобылой к Тваку, и заплатил человеку по имени Пило серебряную монету, и спросил:
      - Скажи, Твак, какую наименьшую плату возьмет этот человек за эту кобылу?
      И ударил Твак копытом о землю семь раз, и сказал тогда Агваш человеку:
      - Предлагаю тебе за эту кобылу семь золотых.
      Тогда посмеялся человек над таким предложением и сказал:
      - Клянусь, за такую кобылу даже и двадцать золотых предлагать - это грабеж.
      - Воистину грабеж, - согласился Агваш и отошел.
      И позже, в разгар дня, подошел этот человек к Агвашу, сидевшему в тени на краю базара, и сказал, что готов взять семнадцать золотых. Агваш же стоял на семи.
      И в конце дня подошел человек к Агвашу снова. Плача, взял он у него семь золотых, отдав ему кобылу.
      И встал тогда Агваш, и пошел в гончарную лавку, и купил там два самых лучших горшка, один оранжевый и один красный, оба с крышками. Солнце клонилось уже к закату, и пришел тогда Негрол к Агвашу, говоря: "Ну что, друг мой, скажешь ли ты мне, как творит Твак свои чудеса, или отдашь еще два мешка золота?"
      - Не может такого быть, - отвечал ему тогда Агваш, - чтобы старый барышник не перехитрил старого коня, так что придется тебе, друг мой, вернуть мне те два мешка золота, что проиграл я тебе по старой дружбе.
      И пошли они вдвоем к коню Тваку и хозяину его по имени Пило, и купил тогда Агваш две овсяные лепешки. И половина жителей Ванбурта собралась послушать, сможет ли Агваш объяснить, как творит Твак свои чудеса, ибо шла о нем слава как о человеке, что знает толк в лошадях.
      И показал Агваш Тваку оранжевый горшок, и спросил:
      - Скажи, Твак, сколько горошин в этом горшке?
      И стукнул Твак копытом по земле четыре раза, а человек по имени Пило считал вслух, и остановился. И сказал Агваш Негролу:
      - Друг мой, загляни-ка в оранжевый горшок и скажи мне, верно ли ответил этот конь.
      И сделал тот, как его попросили, и сказал:
      - Воистину так, в этом горшке лежит четыре горошины, не больше и не меньше.
      И отдал Агваш Тваку первую лепешку. Тогда показал Агваш Тваку красный горшок и попросил коня, чтобы тот сказал ему, сколько горошин и в этом горшке. Твак стукнул копытом по земле раз, и еще раз, и еще, а человек по имени Пило все считал вслух, и когда они досчитали до ста, сказал Агваш Негролу:
      - Друг мой, загляни-ка теперь в красный горшок и скажи нам, верно ли это?
      И заглянул Негрол в красный горшок, и сказал:
      - Надо же! Здесь ведь только три горошины!
      Тогда Твак перестал бить копытом по земле, а человек по имени Пило вернул Агвашу одну серебряную монету, ибо не смог его конь сказать верно, сколько горошин лежит в красном горшке.
      И увидев это, заплакал Негрол в сильном горе, и порвал на себе одежды, ибо решил он, что придется теперь ему вернуть старому другу два мешка золота, которые считал уже своими.
      - Увы мне! - вскричал он. - Выходит, теперь ты знаешь, как конь творит свои чудеса. Так скажи мне быстрее, и я - ах! - верну тебе обещанные деньги, ибо нет под небесами человека честнее Негрола.
      Но сказал ему Агваш на это:
      - Нет, не знаю я этого. Пойду я теперь в свой шатер собрать два мешка золота, хоть это все деньги, что остались у меня теперь, и дети мои теперь будут страдать от голода, но я принесу тебе это золото, старый мой друг.
      - Но ты же выиграл спор! - вскричал Негрол.
      - Нет, проиграл, - отвечал Агваш. И так они спорили, кто из них кому должен два мешка золота, а все смотрели на них в сильном удивлении.
      И сказал Негрол:
      - Но ты же знаешь, как творит конь свои чудеса!
      - Нет, - вздохнул Агваш, - не знаю. Верно, есть у меня одна теория, но это всего лишь догадка, предположение, и я могу ошибаться. Значит, я проиграл и буду платить.
      - Так поведай мне свою теорию, - сказал Негрол, - и тебе не надо будет платить.
      - Нет, не могу, - возражал Агваш. - Я заплачу тебе, друг мой, ибо я тоже честный человек.
      И дернул себя тогда Негрол за бороду.
      - Скажи мне свою теорию, - сказал он, - и я сам отдам тебе два мешка золота, а от тебя не возьму ничего.
      - Не могу, - повторил Агваш. - Я не могу доказать, что моя теория верна, и ты сможешь назвать меня лжецом. Нет, воистину я не открою тебе свою теорию, даже если ты предложишь мне десять мешков золота.
      И вскричал Негрол, словно от страшной боли, и сказал затем:
      - Пять!
      - Восемь, и ни мешком меньше!
      И так далее.
      Так и вышло, что позже вечером, когда друзья сидели вдвоем в шатре у Агваша и никто не мог их слышать, Негрол отдал Агвашу семь мешков золота и три меха хорошего вина в придачу, и сказал тогда Агваш:
      - Вот какова моя теория. Сдается мне, этот ваш Твак - конь старый, и много раз продавали и перепродавали его из рук в руки, и столько раз видел и слышал он, как свершается купля-продажа, что и сам выучился не хуже конеторговца. И когда спросил я Твака, сколько может запросить тот человек за свою кобылу, начал Твак бить по земле копытом. И досчитав до семи, он остановился, и так и случилось, что в конце концов смирился тот человек, согласившись на семь золотых. Однако кто мог знать эту цену раньше, кроме самого этого человека, а он не мог ни сказать этого Тваку, ни подать ему сигнал, ибо это было бы просто глупо с его стороны.
      Так вот, когда мы с тобой, старый мой друг, торговались из-за четырнадцати полудохлых кляч, что я купил у тебя, заметил я, что перед тем как назвать сумму, которую был готов принять за них, ты делал паузу. Ты говорил что-то вроде "я могу согласиться на..." или "я возьму только...", а потом ждал, пока я не посмотрю тебе в лицо в ожидании, пока ты договоришь. И признаюсь, эта твоя привычка изрядно раздражала меня, ибо перенял ты ее у меня.
      - Может, так оно и есть, - согласился Негрол, - хоть я и не думал об этом раньше.
      - Даже в молодые твои годы богов тошнило от твоей зловонной лжи, да и впав в старческий маразм, ты не сделался лучше. Так вот, это твое извращение имеет единственной целью посмотреть на мое лицо, дабы видеть, удовлетворит ли меня такая цена.
      - Лицо Агваша, - возразил Негрол, - подобно горе Беломраморной, и никто не может судить по нему, что кроется за его выражением. Это хорошо известно любому и каждому во всех долинах вплоть до реки Крокодильской.
      Эти слова были приятны Агвашу, и все же продолжал он хмуриться, словно не принесли ему радости.
      - Может, это и верно для неумытой черни, но это никак не относится к такому прожженному и беззастенчивому мошеннику, как ты, старый мой друг. И, сдается мне, к старому коню Тваку. Ибо как бы ни стремился человек скрывать свои чувства так, чтобы они не отражались на его лице или в повадках, он все равно выдает себя в мелочах, которые не пройдут незамеченными для пристального взгляда. Возможно, он даже сам не отдает себе отчета в этих сигналах, и все же они посылаются и принимаются.
      Негрол обдумал все это и налил себе и старому другу еще вина.
      - Тогда объясни мне про эти два горшка, что показал ты Тваку, оранжевый, содержимое которого он угадал, и красный, на котором он ошибся.
      - Воистину нет ничего проще. Я знал, что в оранжевом горшке четыре горошины, ибо сам положил их туда. Но я попросил другого положить горошины в красный и накрыть его крышкой прежде, чем вернуть его мне, - так, чтобы я сам не знал, сколько в нем горошин. Поэтому Твак не видел никого, кто знал бы верный ответ, и не увидел сигнала, говорящего о том, что он досчитал до нужного числа, поэтому он и не переставал бить по земле копытом.
      - И точно так же не смог он ответить купцу, когда тот получит письмо, ибо купец сам не знал ответа.
      И сказал тогда Негрол:
      - Воистину нет на просторах между Мортланом и рекой Крокодильской жулика и пройдохи страшнее тебя, и ограбил ты меня в мои старые годы!
      И на следующий день ушел Агваш из Ванбурта, забрав с собой всех лошадей, которых купил, а с ними все золото, которое выиграл, чему был весьма рад.
      26. ШЕСТОЙ ПРИГОВОР
      - Рози - не лошадь! - возмутилась старуха.
      Я вздохнул. Чертова старая карга не хотела посмотреть правде в глаза.
      - Нет, сударыня. Она ишачиха. Вам известно, что ишачий труд делает с людьми? Я могу назвать вам множество достойных домов, где к лошадям относятся лучше, чем к челяди.
      Меня перебил солдат. Он говорил негромко, но убедительно, словно разнимая двух ссорящихся пьянчуг:
      - Твоя притча занимательна, Омар, но какое отношение имеет она к нашему случаю? Конь, про которого ты рассказал, стучал копытом до тех пор, пока не видел, что удовлетворил спрашивающего. Потом он останавливался и получал награду. Мне приходилось встречать много умных лошадей, но Рези не топает по земле ногой.
      - Она заикается! - ответил я. - Скажите, разве не так это происходило? Вы спрашиваете ее о чем-то - ну, например, о том, как звали ее мать. Она уходит спросить Верл - или фигурку, про которую думает, что это Верл. Потом возвращается, и вы повторяете вопрос. Она очень нервничает, она заикается, бормочет что-то... В случае с именем ее бабки... Кстати, эта экономка маркграфа говорила вам, как звали ее мать?
      Он пожал плечами.
      - Они полагают, что Марша, но столько лет спустя они уже не уверены.
      - Она верит, что ее настоящее имя - Розалинда, а имя ее матери Свежероза, так что вполне естественно, она начинает со звуков, напоминающих эти имена. Верный ответ - Розосвета, и услышав его, вы улыбаетесь и киваете, верно? Стоит ей издать звук, хоть немного похожий на ответ, которого вы ждете, и вы каким-то образом показываете свое согласие. - Я огляделся по сторонам: не выказывает ли кто-нибудь знаков согласия со мной? - Всю свою жизнь Рози была последней из последних. Ей приходилось угождать дюжине разных людей одновременно - и каждый считал своим долгом кричать на нее, а то и бить. Еще бы ей не научиться угождать людям! Я думаю, она сама даже не понимает, как делает это.
      - Вздор! - пробормотала старуха. Никто не выразил несогласия с нею.
      Похоже, я не завоевал особой поддержки.
      Гвилл зевнул. Его зевок оказался заразительным. Наступал рассвет. Бледный дым от свечей висел в воздухе. Все устали от долгой бессонной ночи. Я чувствовал, что все больше сидящих в комнате не прочь были бы последовать примеру Рози и пойти спать. Если я останусь без слушателей, мне придется иметь дело с Фрицем. Но оставалась нерешенной еще одна загадка, и это препятствие стоило убрать с дороги в первую очередь. Я посмотрел на купца, который зевал громче остальных, лениво потягивался.
      - Ну, бургомистр? А вы что расскажете нам, дабы завершить эту ночь?
      Он бросил на меня кислый взгляд, потом задумчиво покосился на свою жену. Марла казалась бодрее остальных, но конечно же, по роду деятельности ей полагалось привыкнуть к долгим и утомительным ночам.
      Она ответила ему застенчивой улыбкой.
      - Наверное, уже поздно, Йоханн, милый! Почему бы нам не подняться и нырнуть в постельку, а? - Она похлопала ему по брюшку золотой цепью.
      Он с неожиданным интересом поднял свои, кустистые брови.
      - Ты хочешь спать, любовь моя?
      - О, немножко. Устала от всей этой болтовни. - Она погладила его по щеке.
      - Гх-м! - вмешался солдат. - Бургомистр, вы ведь так и не сказали нам, зачем прибегли к услугам майстера Тиккенпфайффера, тем более по вопросам, касающимся отдаленной Верлии?
      Купец поколебался немного, потом пожал плечами.
      - Ну, вообще-то я хотел, чтобы это было сюрпризом. Видите ли, мы с моей дорогой женой проводим медовый месяц.
      Тут уж поперхнулся даже Гвилл.
      - Вы захватили с собой в свадебное путешествие нотариуса, майн герр?
      Фриц и солдат не удержались от двусмысленной ухмылки. Даже старуха как-то странно хмыкнула.
      - Попридержи язык, менестрель! - огрызнулся толстяк, презрительно зыркнув на старую даму. - Пожалуй, эта минута не хуже любой другой, чтобы открыть всю правду. Не знаю, верю ли я в байку Омара про коня, сударыня, но точно знаю: ваша бесценная Роза не та, за кого вы ее принимаете.
      - Тогда молю, просветите нас!
      - Милый? - вмешалась актриса и перегнулась через его плечо, чтобы поцеловать его. - Неужели ты любишь меня меньше, чем эту скучную Рози?
      - Потом, любовь моя.
      - Ну же, милый!
      - Сказал тебе, потом! Я поведаю седьмой рассказ, чтобы открыть тайну.
      - Уу! - взвизгнула Марла, внезапно меняя тактику. - Открыть тайну? Вот здорово! И что за сюрприз, а, милый? Сюрприз для меня?
      Он потрепал ее по коленке.
      - Тебя он удивит не меньше, чем остальных, птичка моя. - Он громогласно прокашлялся и обвел нас хмурым взглядом, дабы убедиться, что мы слушаем его с должным вниманием.
      - Я - бургомистр Йоханн, старший магистрат Бельхшлосса. По профессии своей я торговец. Я унаследовал дело от своего отца и сделал свое предприятие одним из самых крупных в Фолькслянде. Я считаюсь самым богатым человеком в городе - если не считать крупнейших землевладельцев, разумеется, и я точно знаю, что далеко не все из них... ладно, шут с ними. У меня четверо сыновей и две дочери. Моя первая жена умерла несколько лет назад. Я собирался жениться вторично, но дела все не давали мне такой возможности. Сами понимаете, выбрать себе жену - дело серьезное!
      - Как мне повезло, что ты повременил с этим, милый, - вмешалась актриса, хлопая своими огромными как опахала ресницами.
      Я поймал взгляд Гвилла и поспешно отвернулся. Я сразу вспомнил дымную, вонючую залу в гильдербургском "Бархатном стойле" и танцующих на столах девиц. Потом я попробовал представить себе почтенных отцов Бельхшлосса, восхищающихся новой женой бургомистра. Одна эта мысль...
      Так что такое лукавство, черт побери?
      27. РАССКАЗ КУПЦА
      Я заинтересовался верлийскими делами несколько месяцев назад, в начале лета. Я сидел в своей конторе, как обычно занятый делами. Сами понимаете, богатство отдыха не приносит. Мы работаем больше, чем бедные. И потом, моя деятельность как городского главы тоже отнимает уйму времени.
      Помню, я был тогда не в духе. Я уже забыл, что так раздосадовало меня наверное, бесконечная тупость моих конторщиков. У них мозгов как у цыпленка, и они только и ждут, чтобы прикинуться больными или когда рабочее время кончится. Я даю им два свободных дня в месяц! Вполне достаточно на все их болезни.
      Ну да ладно. В общем, в тот день ко мне явился очень необычный посетитель. По большей части мои посетители - это другие видные купцы или цеховые мастера, видите ли, или часто заходят еще дворяне денег занять. Я люблю заставить их подождать. Так вот, когда мне доложили, что меня хочет видеть какая-то пожилая монахиня, это не произвело на меня особого впечатления. Я в голову не мог взять, зачем это меня хочет видеть какая-то монахиня, если не для того, чтобы поклянчить денег на ремонт своей обители или чего другого в этом роде. Я, возможно, и не нашел бы для нее времени тогда, если бы только в приемной у меня не торчал один тощий юный аристократ, о котором я знал, что он надеется занять у меня солидную сумму. Еще я знал, что ему позарез нужны деньги. Чем дольше я его промариную, тем меньше он станет визжать, услышав мои условия. И потом, увидев, как женщину, к тому же духовного звания, пропускают вперед него, он понял бы, что солнце встает не для него одного и не только из-за того, что он обладает наследственным правом писать в серебряный горшок, ну и так далее. Поэтому я приказал послать сперва за этой монахиней.
      Она вошла, опираясь на посох, ее облачение было все выцветшее и поношенное, и я даже не узнал, какого она ордена, ибо была она не из Бельхшлосса и не из Гильдербурга. Она была старая и немощная, и я даже предложил ей сесть, хоть и не собирался позволять ей долго рассиживаться.
      Я продолжал подписывать бумаги.
      - У меня мало времени нынче утром, сестра, - сказал я ей. - Так что вы уж, пожалуйста, побыстрее.
      Она примостилась на самом краешке кресла и вроде как не знала, что ей делать со своим посохом. Она все дергалась и волновалась.
      - Простите, что мне пришлось отвлекать такого занятого человека, как вы, бургомистр, - сказала она. - Я не беспокоила бы вас, когда бы дело не было таким важным. Через несколько недель ей давать обет.
      Ясное дело, старая карга была здорово взволнована.
      - Кому это "ей"? - спросил я.
      - Послушнице Марле, ваша честь.
      - А я здесь при чем?
      - Вы ни при чем. То есть мне хотелось бы, чтобы вы были при чем... О Боже! Видите ли, мне кажется, это может быть очень важно.
      Признаюсь, тогда я сильно сомневался во всем этом. Я решил, что дам этой жабе еще пять минут, а потом прикажу вышвырнуть вон. Но скоро ее рассказ меня заинтересовал. Я не какой-нибудь бродячий мастер молоть языком вроде Омара, так что даже не буду пытаться рассказать вам все, как она это рассказала. Я просто изложу вам голые факты.
      Моя посетительница назвалась сестрой Заух из какой-то крошечной обители в Лютцфройле, о которой я слыхом не слыхал. В горах их полным-полно. В конце концов, дешевле сбагривать нежеланных дочерей в монастыри, чем копить им на приданое. Монахини довольствуются куда меньшим - уж я-то знаю!
      Но эта история была совсем другого рода. Лет двадцать назад, холодной зимней ночью, в двери обители постучалась женщина. Она была больна точнее, умирала - и несла с собой маленькую девочку. Мать почти сразу и умерла. Девочку оставили в приюте. Ничего особенного. Лютцфройль расположен по ту сторону Гильдербурга, если ехать из Бельхшлосса - то есть по эту, если смотреть с нашего нынешнего места, - и если кто-то, перевалив через горы, свернет не в ту сторону... но это я забегаю вперед. Сначала-то я думал, что можно идти на юг, и увидеть, что перевалы непроходимы, и заблудиться по дороге обратно.
      Сестра Заух давно уже выбилась из своих пяти минут, и я сказал ей, чтобы она переходила к делу. Она достала старое-старое письмо. Сестры, судя по всему, пытались узнать, кто такая эта умирающая женщина, но безуспешно. Настоятельница написала письмо маркграфу, но в силу каких-то причин его так и не отправили. Оно пролежало в бюро двадцать лет. Монахини ведь не особенно деловые дамы. Сама сестра Заух нашла это письмо несколько недель назад.
      Так вот, девочка выросла и готовилась принести обеты. Ну и что, спросите вы? Но сестре Заух самой пришлось приехать в Бельхшлосс по какому-то там семейному делу, и она захватила девушку с собой. И раз уж она оказалась здесь, она решила посоветоваться с представителем власти. Не посоветую ли я, что стоило бы сделать? На всякий случай?
      Я? С какой это стати должен я заботиться о потерянных аристократических ублюдках? Но, наверное, бургомистр представляется этим старухам-святошам кем-то вроде маркграфа.
      Ну, письмо оказалось получше, чем бормотание этой древней старухи. Оно подтверждало рассказ про умирающую женщину, но в нем упоминались также некоторые слова, что повторяла она в бреду. Одним из них было "царевич", и это, разумеется, привлекло мое внимание. Бред - слабое свидетельство, но были и другие доказательства. Ребенок был завернут в одеяло из очень хорошей шерстяной ткани с вышитым в углу вензелем из сплетенных рук. В письме имелась зарисовка этого вензеля, и она походила на подлинную, хотя обычно я не трачу времени на всякую там геральдическую чушь.
      Я принялся допрашивать эту старую сестру Заух. Ей нечего было добавить. Одеяло давным-давно потерялось, письмо так и не отослали. Она не хотела, чтобы послушница Марла знала что-нибудь о нашем разговоре, если только не подтвердится, что она действительно благородной крови, - чтобы не расстраивать ее. Это казалось вполне разумным.
      Разумеется, я отнесся к этому скептически. Я пообещал старой курице, что наведу справки об этом вензеле и дам ей знать тотчас, как узнаю что-нибудь. Она сказала, что переезжает, так что не может оставить свой адрес. Мы договорились, что она заглянет ко мне через несколько дней, и на этом наш разговор закончился.
      Я проследил, чтобы ее проводили, и переключил внимание на другого посетителя, и скоро почти забыл об этом деле. Но на следующий день ко мне зашел по делу майстер Тиккенпфайффер. Я увидел письмо - оно все еще лежало у меня на столе - и показал ему. Он согласился, что письмо кажется подлинным. Я попросил его навести справки, не особенно надеясь на какой-нибудь интересный результат.
      Ну, как вы, наверное, уже все поняли, сплетенные руки оказались гербом царского дома Верлии! Это было изрядным сюрпризом, ибо Верлия, как вы сами понимаете, страна неблизкая. Я и представить себе не мог, каким образом это одеяло оказалось так далеко. Я решил, что оно вовсе не оттуда. Женщина сама могла вышить этот вензель, чтобы помочь своей дочери.
      К тому времени я, конечно, слышал о Верлии, но немного, хоть и путешествовал изрядно. Мало кто из жителей Бельхшлосса вообще знал, что где-то есть такая страна, ибо большинство-то и в Гильдербург за всю свою жизнь не выбирается. Однако через несколько дней по городу поползли кое-какие занятные слухи. Как бургомистр я узнаю новости не позже остальных - это, в конце концов, мой долг! Прошу обратить на это внимание, ибо это важно. Сестра Заух говорила со мной прежде, чем кто-нибудь в городе узнал об исчезнувшем наследнике!
      Я поручил майстеру Тиккенпфайфферу докопаться до сути произошедшего.
      Когда старуха снова пришла ко мне, я сказал ей, что девушка и впрямь может оказаться важной. Я попросил возможности встретиться с ней.
      Сестре Заух нездоровилось, и она хотела как можно скорее вернуться к себе в монастырь, но она прислала девушку ко мне. Так я познакомился с Марлой.
      Я был очарован с первой же минуты, как увидел ее! Такая невинная, такая беззащитная красота - и, возможно, дочь древнего и влиятельного рода! По натуре своей я человек не слишком романтичный, но не скрою, ее положение тронуло меня. А очень скоро я перестал заботиться о том, кто были ее родители. Я влюбился!
      Я сделал предложение. Она приняла его. Мы поженились.
      Ну да, я знал, что существует небольшой шанс того, что она окажется аристократического происхождения, но не это повлияло на мой выбор. Возможность узнать это казалась так мала, а возможность доказать что-то и того меньше. Не так уж много пропавших наследниц имеют богов, ждущих, чтобы доказать подлинность их происхождения! Я люблю ее саму и буду любить, каким бы ее происхождение ни было. Я принимаю ее такой, какая она есть, без приданого или верительных грамот.
      И только позже, когда Тиккенпфайффер вернулся с окончательным докладом, только тогда понял я, что невольно женился на царице.
      28. ИНТЕРЛЮДИЯ
      - На мне? - взвизгнула Марла. - Ты хочешь сказать, я законная царица, о которой мы слышим всю ночь? - Так и не дав Йоханну возможности ответить, она повисла на нем и с пылом поцеловала.
      Как говорится, нет дурней дурнее старых дурней.
      Я осмотрелся по сторонам. Оцепенелое недоверие - слишком слабый эпитет. Глаза Фриды расширились, и она прижала руки ко рту. Даже квадратная челюсть Фрица слегка отвисла. Рука капитана Тигра инстинктивно схватилась за рукоять меча.
      Гвилл, впрочем, пребывал в состоянии, близком к апоплексическому удару. Мы с ним обменялись взглядами. Мы оба знали больше, чем остальные. Мы оба знали, что Марла никак не могла быть той, за кого ее выдают... разве не знали? Голова моя что-то плоховато соображала с недосыпу. Может ли быть такое, чтобы такого ушлого торгаша, как Йоханн, провели в делах, столь важных для его благосостояния?
      Может ли Марла быть пропавшей царевной, несмотря на ремесло, которым она занималась в Гильдербурге?
      С минуту никто не осмеливался сказать ни слова. Потом купец стряхнул с себя восторженную супругу и гордо огляделся по сторонам, изучая нашу реакцию. Первым заговорил солдат. Голос его был сух как соль и не выражал никаких эмоций.
      - Сударыня, похоже, вы нашли сегодня вторую свою внучку! И внучатого зятя в придачу!