25

— Это коровники, — сказал Булрион. — А мастерские вон там — горны, кузница, гончарная и все прочие. Мы их, понятно, построили подальше от домов.

Они спускались в Тарнскую Долину. Она была вся в сочной зелени. Даже окружающие холмы, казалось, отличались таким плодородием почвы, что леса на них росли с той же быстротой, с какой вырубались. Заходящее солнце одевало розоватым сиянием поля, пастбища и селение, гораздо более обширное, чем предполагала Гвин. Только тут она по-настоящему поняла, как велика семья из трехсот членов. Уже навстречу им бежали мужчины, женщины, дети, и число их все время возрастало, особенно детей. Впереди и сбоку с лаем неслись собаки.

Но дома! Она пришла в ужас. Ей следовало бы знать. Она должна была знать... Почему, ну почему она не захотела думать?

Тем временем Булрион продолжал свои объяснения, преисполняясь гордости, — ведь он показывал плоды трудов всей своей жизни невесте, которая настолько моложе него. Ах, Булрион! Она не должна... ни в коем случае не должна допустить, чтобы он увидел все это ее глазами. Он видел цветущее разросшееся селение там, где было полное безлюдье, когда впервые долина предстала перед его глазами. Она же видела... нет, даже и думать об этом она не будет... она видела жалкую убогость.

Устала она немыслимо. Весь день в седле измучил ее физически, но встреча с джоолграткой лишила ее душевных сил. Джодо Кавит, несчастная, несчастная женщина! Она жила на улице Ручья в двух перекрестках от гостиницы. Была знакома со знакомыми Гвин, но до этого дня им не доводилось встречаться. Немочь унесла всю семью Джодо — мужа, детей, отца и мать. Много месяцев она ни с кем не перемолвилась ни словом и с лихорадочной благодарностью приняла даже те крохи, какие Гвин предложила ей по поручению Булриона: порог, на котором спать, самое ограниченное общение с обитателями долины — просто друзья вдалеке, которых можно видеть, но к которым нельзя подойти, с которыми нельзя заговорить. И весь день ее одинокая фигурка маячила позади кавалькады, постоянное напоминание в благоразумном отдалении.

До этой встречи Гвин Солит не знала, что такое одиночество.

— ...первый замок был даже старше, — говорил Булрион. — Старше самой империи. Просто нагромождение развалин, камни погребенные в земле. Мы раскапываем их, заново строим стены, сооружаем крепостцу. Не очень большую, но самое большое укрепление в наших краях. Враги будут обходить ее стороной в поисках более легкой добычи.

В тумане, окутавшем ее мысли, Гвин пыталась сообразить, насколько такие рассуждения верны. Шайка опытных разбойников может решить, что снабженное всем необходимым укрепление, которое защищают крестьяне, послужит добрым приютом для них и его стоит прибрать к рукам. Завтра она узнает мнение Раксала, он ведь воин.

Бегущие навстречу были уже близко, ветер доносил их радостные крики. Бегущих нагоняли несколько юнцов на неоседланных лошадях, чтобы самыми первыми приветствовать патриарха, вернувшегося домой здоровым, целым и невредимым.

Но их ждут кое-какие неожиданности. И не просто глава их семьи, исцеленный, полный сил. Не просто сама Гвин, нежданная невеста, огородное пугало после двух дней тряски в седле под палящим летним солнцем. Им предстояло узнать про меченую Джодо, и меченого Раксала, и меченую Ниад.

А ей тоже следует подготовиться к неожиданностям. Может быть, даже похуже домов? Зарданские дома — ей следовало бы догадаться, что Тарны должны жить в зарданских. Сорок девять таких домов, сказал Булрион. Когда Полион женится на Ниад, все сообща построят еще один.

КРУГЛЫЕ дома. Хижины: деревянные столбы, кольцом вкопанные в землю, плетеные стены, промазанные белой глиной и конические соломенные крыши. Утрамбованные земляные полы — или выложенные плоскими камнями. Зарданцы строили свои жилища только так. С одним помещением внутри. Пятьдесят домов на три с лишним сотни людей... то есть шесть-семь человек на дом. В некоторых меньше, в других много больше — но все в одной комнате.

Его вторая жена умерла три года назад. Сколько детей еще живет в его доме? Возможно, он ей уже сказал, так что спросить его об этом нельзя.

Почему она не сообразила, что Тарны живут в хижинах? Возион пытался предостеречь ее, а она не стала слушать. И она же не глупа! Любовь бывает слепой, но она-то как будто все-таки не влюблена в Булриона до безумия. Знай она, с чем сопряжен брак с ним, так, вероятно, приняла бы то же решение. И теперь, когда узнала, вовсе не собиралась пойти на попятный. Угнетало ее ощущение чьего-то вмешательства, словно ее обманули. Кем или чем введена она в заблуждение — и ради чего?

Последнее время она не слышала таинственных голосов, с подозрением вспомнилось ей.

Под гром копыт примчались встречающие конники. Одни подростки, и на Булриона с Гвин они почти даже не посмотрели, а окружили Полиона и его белокурую спутницу. Полион, знакомя их, напыжился точно голубь.

Приближалась и бегущая толпа. Конечно, впереди были тоже мальчишки. Они весело кричали и смеялись, но Гвин, к сожалению, напомнили об обезумевших толпах в Далинге, гонявшимися за мечеными, убивавшими их. Лошадей пришлось осадить. Булрион говорит, чтобы она спешилась. И толпа поглотила ее. Это тот-то, это та-то. Имена, имена, имена. Тарны десятками, плотные, широкоплечие, темноволосые. С закваской мужей и жен со стороны, разумеется: большинство те же зарданцы, но есть и куолцы, и даже светловолосые. Объяснения. Улыбающиеся лица. Имена. Знакомые лица. Имена. Незнакомые лица. Имена. Сильные руки, обнимающие ее. Мозолистые крестьянские ладони, прижимающиеся к ее ладони в пожатии. Она неуклюже бредет по ухабам в сапогах для верховой езды, увлекаемая потоком смеха и поздравлений. Молодые, старые, крупные мужчины, крупные женщины — у многих на руках младенцы, а главное и больше всего — дети. Она была по пояс в волнах вопящих ребятишек. Теперь все они — ее люди.

Она была в поселке среди лабиринта круглых домов. Она была грязной, липкой от пота, совсем разбитой, но нельзя показать слабость — ради Булриона и собственной ее гордости. Из-под ног во все стороны прыскали куры и поросята. Собаки заливались истерическим лаем. Булрион куда-то подевался, и вокруг толпились неизвестные, чужие...

Спасительный голос с далингским выговором произнес:

— Мы уже встречались, Гвин-садж.

Из людского марева выделилась женщина, примерно ровесница Гвин — невысокая, тоненькая. К груди она прижимала спящего младенца, другой рукой держала ручонку едва научившегося ходить карапуза. Лицо ее казалось смутно знакомым. Круглое лицо, странно сочетающееся с такой хрупкой фигуркой, но с доброй улыбкой, проблесками ума, намеком на внутренний огонь.

— Встречались? Прости, но я...

— Меня зовут Шупи. А тут называют Шупиим, а ты очень скоро станешь Гвиним, думается мне. Я прежде работала в «Гостинице на улице Феникса».

Гвин сделала огромное усилие, чтобы собраться с мыслями, и потерпела полную неудачу.

— Мне очень жаль. Но я не помню.

Шупиим засмеялась:

— Конечно! Мы никогда не были по-настоящему знакомы. Тогда Кэрп-садж ухаживал за тобой, и я тебя несколько раз видела. И понятно, что ты меня не запомнила. Я очень сочувствую... но ты, наверное, не хочешь, чтобы тебе напоминали... Ты не окажешь мне честь переночевать в моем доме?

Гвин почувствовала себя человеком из пословицы, цепляющимся за мифическую соломинку. Женщина, которая думает, как она, — или, во всяком случае, поймет ее, если понадобится.

— Но Булрион...

Шупиим снова засмеялась и перехватила младенца поудобнее.

— Вы еще не поженились? До тех пор тебе не положено спать под его кровом, Гвин-садж. Как бы ты их ошарашила! У нас, конечно, есть гостевой дом, но в нем сейчас живет приезжий. Мужчина. В моем доме ты будешь желанной гостьей.

Теснившиеся вокруг одобрительно заулыбались и закивали.

— Ты очень добра, Шупиим. Но, возможно, твой муж...

— А ты с ним знакома. Он поехал в Далинг, это гнездо всех бед! Хорошо, что ему я могу доверять, верно?

— Просто ты его до смерти заругала! — сказал мужчина, и все захохотали.

— Вот я ему скажу, как ты ко мне липнул, Конион!

Конион завопил в притворном ужасе, и опять все захохотали. Семейные, непонятные чужим шуточки. Год-другой, Гвин станет одной из них, поймет подоплеку поддразниваний.

— Идем! — сказала Шупиим и повернулась, показывая дорогу. — Мой муж — Джукион Тарн, Гвин-садж. Ты его знаешь?

— Ну конечно! Великан!

Миниатюрная женщина просияла от гордости:

— Самый дюжий Тарн из них всех!

Следуя за ней через толпу, Гвин сказала:

— Он пришел мне на помощь! На меня напал пьяный, и Джукион свалил его одним ударом.

— Да? — Шупиим грозно нахмурилась.

— Я была ему очень благодарна.

— Ну, тогда хорошо.

Однако, судя по лицу Шупиим, ничего хорошего тут не было. Судя по ее лицу, она предпочитала держать своего колосса-мужа на привязи покрепче. Взрослые вокруг них мало-помалу исчезали. Даже собаки, обнюхавшие следы Гвин, начинали утрачивать интерес, но дети продолжали глазеть на нее. У нее стучало в висках, все тело разламывалось от боли. Вокруг этого дома направо, вокруг того налево... Почему у них нет настоящих улиц? Запахи стряпни, куриного помета, детей. Через несколько лет Гвин уподобится этой женщине? Неуклюжая одежда из домотканого холста, младенец у ее груди, его братишка держится за ее подол? Что-то не похоже на Гвин Солит. Но через несколько дней она станет Гвиним Тарн. И Гвиним будет иной.

Теперь она обнаружила, что в расположении домов есть определенный порядок. Они группировались по пять-шесть — так, что все двери были обращены к подобию общего внутреннего двора, поросшего замусоренной травой. Шупиим направилась к черному провалу в грубой, беленной известью стене. По сторонам — две скамьи. Навстречу ринулся поток испуганно квохчущих кур.

Внутри приятная прохлада, но и сумрак, пропитанный запахами древесного дыма, стряпни и людей. Окон не было, свет падал из дверного проема и из-под стропил, так как стены не смыкались с кровлей. На середине очаг, по стенам — кровати, прялка и больше ничего. Значит, они едят, сидя на полу. Горшки и сковороды, мешки с запасной одеждой, плетенки с овощами, пучки душистых трав свисали с балок, куда не могли забраться крысы. Первозданная убогость, но в самой ее простоте было что-то странно привлекательное. Жизнь в таком доме должна быть бесконечно далека от интриг и политики Далинга. Еда, сон, любовь — вот и все, что важно тут.

Нет, еще одно! Ведро с водой, накрытое тряпицей. Оно поглотило ее внимание, более желанное, чем торжественный обед из семи блюд.

— Разденься и вымойся, Гвин-садж, — сказала Шупиим, осторожно укладывая младенца на одну из кроватей. — Сейчас подберу тебе чистую одежду.

— Я привезла кое-что, но не знаю, куда отвели лошадей. (И кто-нибудь вспомнил про Джодо, джоолгратку?)

— Городская одежда тут не годится. И не беспокойся о Старике... то есть о Булрионе-садже. Он тебя скоро разыщет. Ты, наверное, устала с дороги?

Стараясь не замечать ничем не закрытого дверного проема и взглядов двух малышей, Гвин сняла грязную пропотевшую одежду, встала на колени у ведра и взяла тряпицу. Вода была холодная, но такая приятная! Простые радости дарят неимоверное удовольствие. Каждое прохладное прикосновение тряпицы вместе с пылью, казалось, убирало заботу за заботой. Она наклонила голову, чтобы помыть волосы. Дети внимательно и молча следили за ней. Когда домой явится Джукион...

Шупиим, орудуя крюком на жерди, сняла с балки мешок и принялась рыться в нем, весело напевая себе под нос. А потом засмеялась:

— Кажется, Гвин-садж, в невестах ты будешь ходить даже меньше, чем я!

— Называй меня просто Гвин. Или Гвиним? Надо привыкать. Да, все произошло на удивление быстро.

— Как и со мной. Он был такой огромный, такой красивый — и такой простодушный! По-моему, между нами все решилось за первые несколько минут. И я ни разу не пожалела, Гвин. Меня любят так, как женщина может только мечтать!

Спасибо. Твои слова меня утешают.

— Они простые люди. Если в тебе есть что-то хорошее, они примут тебя в свои.

Как странно сказано! Откуда можно знать, есть ли в тебе хорошее или нет? Что-то в ней привело ее сюда. Но хорошее ли?

— Здесь жизнь бывает очень нелегкой. — Шупиим положила рядом с Гвин балахон и юбку, а мешок водворила назад на балку. — Но это ведь приносит удовлетворение, верно? Жить хорошо, приносить в мир новую жизнь, не это ли указ Судеб? Принять то, что тебе дано, и извлечь из него все самое лучшее.

— Да ты философ! — Гвин надела юбку и балахон, наслаждаясь их грубым прикосновением к коже.

Жена Джукиона засмеялась:

— Просто влюбленная и мать! Больше ни на что у меня времени нет.

— Этого вполне достаточно.

Шупиим задумчиво оглядела свою гостью с головы до ног.

— Для меня — да. Но не думаю, что тебе этого будет довольно. Тебе нужен гребень... вот! Но позволь мне... — Она выжала воду из волос Гвин, потом попыталась заплести их в косы по-зардански. Но они были слишком короткими.

Она сердито причмокнула языком.

— Спасибо. Но почему ты думаешь, что мне нужно больше, чем тебе?

— Не знаю... Ты образованная.

— И это делает меня меньше тебя?

— Пожалуй, кое в чем и да. И много больше во всем остальном, разумеется. Начинает темнеть. Я провожу тебя в дом Старика, он ведь ждет тебя к ужину. — Шупиим засмеялась. — Только не жди, что вас оставят вдвоем!

Что-то вроде зловещего предупреждения. Старшие сыновья и племянники захотят испытать чужую. А если не они, так их жены безусловно.

— Кто ведет его дом?

— Харим, так как Гайлим вышла весной замуж. Но ей всего четырнадцать, а потому ей помогают соседки. Хотя она в этом ни за что не сознается.

Гвин не сумела подавить вздоха.

— А сколько их там еще?

— Двое. Джилион и Нозион. Они помладше. — Шупиим ободряюще потрепала Гвин по плечу. — Но зарданские дети очень хорошо воспитаны — они знают, когда надо крепко спать — Это был ясный намек, что Гвин должна будет очень крепко спать в этом доме, доме Джукиона. — Пойдем, я тебя провожу.

— Я знаю дорогу, — прозвучал чей-то голос. Гвин подпрыгнула от неожиданности. В проеме на фоне сгущающихся сумерек вырисовался темный силуэт. — Я провожу ее, — добавил голос весело.

— Тибал Фрайнит! Как ты оказался здесь?

— Думаю, что пришел пешком. Во всяком случае, ноги у меня в пузырях.

— Но... — Гвин покосилась на Шупиим, однако, насколько она могла судить, та была удивлена не меньше нее. — Что ты тут делаешь?

— А-а! — сказал шуулграт. — Я пришел поплясать на твоей свадьбе, а то зачем бы?

26

С внезапным бешенством Гвин шагнула вперед, обеими ладонями вытолкнула Тибала за дверь и вышла следом за ним. Но даже и снаружи свет почти угас. Она различила его подбитый глаз и смущенную улыбку. А в остальном он остался тем же долговязым медлительным молодым человеком, каким был в Далинге, все так же сочетая в себе простодушие с тайными знаниями.

Не меньше десятка детей наблюдали за ними с расстояния в несколько шагов. Шупиим, несомненно, стояла у двери, насторожив уши, и в темных проемах соседних домов тоже, конечно, хватало взрослых глаз и ушей. С этого дня вся ее жизнь будет открыта для всех вокруг. Ей придется научиться терпеть это, так почему бы не начать привыкать теперь же?

— Лабранца Ламит рассказала мне про тебя!

— Им не нравится это, как только они узнают.

НРАВИТСЯ, а не ПОНРАВИТСЯ!

— Я им не скажу, — обещала она.

— А я — да. Пойдем, говорим по дороге.

Не «поговорим». Просто «говорим». Она неохотно пошла рядом с ним.

— Ты знаешь будущее?

Он вздохнул и приладил свой широкий шаг к ее походке.

— Так же хорошо, как ты — прошлое.

— Так что ты знал, что Лиам ударит тебя в глаз?

— Кто? Так вот что случилось? А болит ужасно, кто бы меня ни ударил.

Ее мозг испуганно отказался обдумывать то, что за этим скрывалось. Она посмотрела на Тибала, но его лицо на фоне закатного неба казалось черным. Узкий серп Авайль висел прямо у него над головой.

— Как ты сумел добраться сюда так быстро, если шел пешком?

— Не знаю. — Он понизил голос так, что звуки его почти терялись в шуршании травы у них под ногами. — Ты знаешь, я шуулграт. Я предпомню будущее. И ничего не знаю о прошлом, Гвин. Я более или менее знаю о том, что только что произошло — вот как ты предвидишь, что случится в ближайшие несколько минут. Я знаю, что заходил сейчас в дом Джукиона, чтобы встретиться с тобой. Я не уверен, где я был перед этим — думаю, в гостевом доме. Все исчезает очень быстро.

Шуулграты сходят с ума. Неудивительно.

— Так расскажи мне о будущем.

— Я отвожу тебя в дом Булриона, и ты ужинаешь с ним и некоторыми другими.

— Об этом я догадалась сама.

— Потому я и мог сказать тебе, что будет именно так.

— Что?

Внезапно он остановился, и она обернулась к нему. Теперь она могла разглядеть его лицо. Блики света ложились на плоскости подбородка, носа и скул. Лицо дышало пронзительной печалью — если только это не было игрой света, отражением неба в его глазах. В сумраке она не могла уловить странный неопределенный взгляд его глаз, но не сомневалась, что они смотрят мимо нее. И понятно почему — шуулграт видит людей не так, как все остальные. Он видит их, какими они будут, он заглядывает в грядущее.

— Все это я объясню тебе завтра, Гвин Солит. Сейчас на это нет времени. Я зрю в будущее, но не могу о нем рассказывать.

— Почему же? — спросила она гневно.

— Именно это я и буду пытаться растолковать тебе. И ты поймешь. Конечно, сейчас это тебя не удовлетворяет. — Он медленно снова пошел вперед.

— Еще бы! Почему ты мной интересуешься? Зачем ты явился в Далинг?

— А я там был? Да, наверное. Ты как-нибудь мне про это расскажешь.

— Что значит «как-нибудь»?

— Ты ведь не всегда можешь поместить свое воспоминание во времени, так ведь? То же и со мной, но в будущем, а не в прошлом.

— Значит, наше знакомство будет продолжаться в будущем?

Он прошел несколько шагов в молчании, хмурясь, потом сказал:

— М-м, да.

— Ты не уверен?

— Не уверен, что говорить об этом безопасно.

Какая глупость! Он может наговорить что угодно, и проверить это способа нет.

— Лабранца Ламит сказала мне, что шуулграты все время лгут.

— Некоторые, — грустно согласился Тибал. — Я стараюсь избегать этого, но иногда остается только солгать или вообще молчать. Я предвоспоминаю только один случай, когда солгу тебе. Но, прошу, не задавай мне вопросов! Прошлого я не помню, о будущем говорить не смею. Могу сказать, что очень рад тебя видеть, и это правда, говорить, как я рад, что ты добралась сюда благополучно, не имеет смысла: я ведь должен был знать, что будет так... Вот сюда.

Он придерживался внешних дорожек и не пересекал дворов, где светились дверные проемы. Она радовалась, что он, видимо, знал, куда идет: сама она уже утратила всякое представление, где находится. Он мог бы водить ее кругом да около — и буквально и в переносном смысле, откуда ей знать? Но в одном она была убеждена: Тибалу Фрайниту известно о ней очень многое такое, чего ей не помешало бы узнать.

В домах теперь зажгли светильники, и под их крышами протянулись полосы света. Дети пели, взрослые смеялись.

— Почему, Тибал? Я хочу сказать: почему ты следуешь за мной? Ты знал, что я приеду сюда?

— Слишком много вопросов. Ответы ты получишь. Это я могу обещать. Ответы ты обязательно получишь.

Укрытая темнотой, зарычала собака. Тибал не обратил внимания. Но это, поняла она, не означало ровно ничего. Он ведь не попытался избежать кулака Лиама.

— Мы уже здесь, — сказал он негромко. — Вот твой дом. Дом, который будет твоим, хотел я сказать. Иди попробуй деревенский ужин, а я пойду поговорить с Раксалом Раддаитом. Он муолграт. Интересный человек.

— Ты его знаешь?

— Еще нет.

— Так как же ты знаешь, что не знаешь его?

— Потому что он меня не знает, разумеется. Он назвал себя. — Тибал помолчал и добавил грустно: — Ты привыкнешь к этому, Гвин Солит. Но одно я могу тебе сказать: твой приезд сюда нужен. Он важен. Очень важен. И не только для тебя, но для многих людей.

Значит, провидцы столь же двусмысленны, как знамения?

— Важно? Для хорошего или дурного?

— Конечно, для хорошего!

Подчиняясь порыву, она взяла его руку и пожала:

— Спасибо! Ты можешь объяснить, почему сказал мне это?

Он задержал ее руку в своей.

— Потому что и сказанное это ничего не изменит. Ты сделаешь то, что должна сделать, знаешь ли ты об этом или нет, и значит, я ничего не изменил, только избавил тебя от лишней тревоги. А тревога тебя не остановила бы.

Он на миг поднес ее пальцы к губам. Потом повернулся и ушел в ночь.

27

Черной Бухте, решила Джасбур, название выбрали удачное. Селение всегда было убогим скоплением лачуг, кое-как сооруженных из плавника среди дюн. В море там впадал застойный ручей, густо заросший камышами, и его устье образовало заливчик, который не мог служить надежным убежищем даже рыбачьим лодкам. Да любая буря, достойная такого названия, разметала бы их и утопила. Но в заливчике не показывались лодки, он был пуст, а на берегу — ни деревца, ни единого признака жизни: только две-три пугливые белые чайки бродили среди выброшенных на песок водорослей. Даже в молочном отливе неба чудилось что-то нездоровое.

Лет тридцать назад в Черную Бухту пришла звездная немочь, уцелевшие жители бежали, и селение опустело. Лишь прошлой весной там поселились меченые из Далинга. Так сказала Лабранца, а в ближайшей деревне это подтвердили. Но сколько там меченых, никто не знал. От меченых все старались держаться подальше.

Ну, пресной воды у них достаточно, но какую пищу можно отыскать в таком негостеприимном месте? Если когда-то тут и была пристань, от нее не сохранилось ни единой сваи. Ни лодок, ни сетей, ни живности. Лачуги совсем обветшали. Судьбы, спасите и помилуйте!

Лабранца достала им лошадей и дала немного денег. И вот теперь Джасбур следовала легкой рысцой за Ордуром по кромке берега к Черной Бухте. Справа неумолчно шумело море, слева ветер посвистывал в жесткой траве дюн. Воздух был пропитан тяжелым запахом соли. Навстречу им шла женщина.

Много месяцев назад Лабранца отправила их вдвоем в Далинг спасать тех, кто перенес звездную немочь. Они нашли троих — всего троих... Затем прибыла сама Лабранца и за одно утро выяснила, куда девались остальные. До чего унизительно! И совершенно в духе Лабранцы! В этих лачугах могут прятаться десятки и десятки... Прятаться? Они же выслали женщину навстречу всадникам! Из этого также следует, что у них нет вожака-мужчины, и значит, их тут немного. И еще это значит, что Ордур того и гляди, все безнадежно испортит. Ордур считает, что теперь он — главный, а сейчас мозгов Ордура не хватило бы и на устрицу. И ведь год назад Ордур писал завораживающие стихи. Джасбуру редко доводилось читать что-нибудь лучше.

На расстоянии оклика женщина остановилась, поджидая их на мокром песке у конца протянувшейся позади нее цепочки ее же следов. Высокая, плотно сложенная. Темные волосы коротко подстрижены, мощные руки и ноги. Посеревший балахон и потрепанные мужские штаны для верховой езды. Ноги босые.

— Уезжайте! — крикнула она, размахивая руками. — Я меченая!

Лошади шарахнулись. У Ордура, слава Судьбам, хватило умишка спешиться. Джасбур последовала его примеру, и они пошли вперед, ведя лошадей на поводу. Женщина начала пятиться, и они остановились.

— Уезжайте! Тут звездная немочь! — Если в ее глазах пряталось не безумие, так что-то очень на него смахивавшее. Возраст ее определению не поддавался: может, только двадцать пять лет, может, все пятьдесят. Все зависело от того, сколько детей она народила.

— Думается, вам всем получшало, — дружески сказал Ордур. Как ни высока она была, он высился над ней — эдакая белокурая бычья туша без единой работающей клеточки мозга. Чтобы мыслить, у него имелась только шея. — Ты же из Далинга пришла? И другие тоже?

Она посмотрела на него тревожным взглядом:

— Чего вам надо?

— А мы прослышали, что здесь есть меченые, и хотим вам помочь.

Надо отдать ему должное, с досадой подумала Джасбур, пока он говорит толково.

— Помочь нам? — завопила женщина. — Как это вы поможете тем, кого прокляли Судьбы?!

— А по-всякому! — Ордур покосился на Джасбура, ища одобрения, но затем продолжал свою речь: — Мы из Рарагаша. В Рарагаше полно меченых.

— Я тебе не верю! Знаешь, что я такое? Авайлграт!

— Да, тяжеловато.

— Тяжеловато? — взвизгнула она. — Да что ты знаешь-то! Я же прежде была мужчиной! У меня была жена, сыновья. А теперь погляди на меня!

— На тебя очень даже приятно смотреть, — весело заверил ее Ордур.

Джасбур готова была его убить, но промолчала. Женщина свирепо оскалила зубы.

— Снасильничать примериваешься, а?

— Не-а. Я-то знаю, каково это.

— Не можешь ты знать! — завопила она. — Говорят же тебе, я была мужчиной. А теперь я женщина. У нас тут есть мужчина, Мандасил по имени, так я... А, ладно! Мерзость такая.

— Никакая не мерзость, а вполне естественно, — сказал Ордур. — Я ведь сам такой.

— Ты?

— Я женщиной бывал уж не упомню сколько раз. Верно, Джасбур?

Джасбур кивнула. Настало время вмешаться.

— Да, — сказала она женщине. — А я еще несколько дней назад была мужчиной. Меня зовут Джасбур, а он Ордур. Мы с ним авайлграты, как и ты.

Женщина землисто побледнела, по очереди вглядываясь в них.

— Скоро привыкнешь, — сказала Джасбур и сделала несколько осторожных шажков вперед, крепко сжимая поводья, словно лошадь придавала ей более безобидный вид. — Рано или поздно ты снова станешь мужчиной. Иногда бываешь умным, иногда безмозглым. Иногда ты красив, иногда урод, вот как я сейчас. Иногда хочешь переспать с кем-то, иногда нет. Авайлграты никогда не остаются долго в одном каком-то облике.

Женщина обхватила себя толстыми ручищами, словно унимая дрожь.

— Ты врешь!

— Нет, не врет, — сказал Ордур, оглушая ее могучим басом. — А как тебя зовут, душка?

Она поежилась и взглянула на него с ненавистью:

— Побудь ты хоть раз женщиной, так не обозвал бы меня так!

— Он сейчас не очень хорошо соображает, садж, но женщиной ему довелось быть много раз. Мы авайлграты, как и ты. Я Джасбур, он Ордур. Мы оба из Тринга, а потому мы сократили до одного имени на каждого. — Она улыбнулась, хотя знала, что в эту минуту ее улыбка утешить не может. Женщина все еще колебалась, верить или нет.