23

У южного края неба Муоль алела в Доме Детей, но она двигалась в обратную сторону и превращала его в Дом Зрелых, а любые страсти — удел зрелых мужчин и женщин. Так что разве ее знамение не указывает, что дети станут зрелыми через страсть? Полион был бы рад узнать мнение Возиона о таком толковании, но вот спрашивать его он никак не собирался.

Мужчины расстелили свои одеяла по одну сторону костра, а женщины по другую. Удивительно, что отсутствие одеяла его и Ниад никто не заметил. И еще удивительнее, что никто не хватился их самих, когда они забрались в кусты. Никто до сих пор не поднял тревоги. Вот что по-настоящему удивительно.

Он скользнул ладонью чуть выше, так что его указательный палец чуть прикоснулся к ее груди. Она сидела спиной к нему, и они прилегали друг к другу точно две ложки.

— Не надо! — шепнула она, но не шевельнулась, а потому он оставил ладонь там, куда она добралась — пока.

— Ты когда-нибудь прежде спала под звездами? — спросил он нежно, почти касаясь губами ее уха.

— Нет, никогда. Это так чудесно!

— Не всегда так чудесно, как сейчас.

Она хихикнула.

— И не может стать чудеснее?

«Да?»

Он нашел для них замечательную ложбинку, устланную сухими сосновыми иглами. Над ней смыкались густые ветки, спасая их от росы, так что звезды, собственно говоря, были не очень-то видны, но это не имело значения. Он понаблюдал за ними раньше, несмотря на Ниад... Нет, из-за нее!

— Ты умеешь читать по звездам, Полион?

— Да. Ведь очень важно понимать знамения. Возион хочет, чтобы я стал пастырем, потому что, по его мнению, у меня есть дар. Багряная — это, понятно, Муоль. Она в Доме Детей. А яркая — это Джооль в Доме Любящих. (Конечно, Возион сказал, что она все еще в Доме Ведущих, но даже Возион не мог знать это твердо!) Так что время самое благоприятное.

— Благоприятное для чего? — прошептала Ниад и теснее прильнула к нему.

— Чтобы познать любовь, а то для чего же? — Полион скользнул рукой повыше и наложил ее ей на грудь.

— Ты же обещал! — пожаловалась она, но снова не воспротивилась.

— Ты такая красивая, Ниад! И чтобы на тебя смотреть, и чтобы к тебе прикасаться. (Теплая, гладенькая. Нежная и упругая одновременно. Девушки поразительны! Таинственные, желанные, неотразимые. И он решил задачу с толстушкой и худышкой — Ниад пухленькая там, где требуется, и тоненькая, где это ласкает взгляд. Прелесть!)

— Ты обещал!

— Что я обещал?

— Что не будешь учить меня любви.

— Я обещал, что не буду делать тебе ничего неприятного, верно? И я же ничего не делаю, только обнимаю тебя.

— Вот просто и обнимай. Покрепче. А не... Ой! Не так крепко!

— Но почему? — дохнул он ей в ухо.

— Мне больно. Ты такой сильный!

Он чуточку разжал руки. Но самую чуточку. Она больше не возражала: значит, ей это так же сладко, как ему. Следующий ход: погладить большим пальцем сосок, но надо выждать минуты две.

— Они услышат, — прошептала Ниад.

Она его подбадривает!

— Нет, не услышат.

На самом деле Полион различал где-то поблизости, что-то, больше всего похожее на шуршание сухой травы или листьев. Возможно, нынче в кустах с женщиной не он один. А если это правда, другая пара, то не иначе как Старик с Гвин-садж. Невероятно! Конечно, для него, Полиона, она старовата, но даже еще очень миловидна, а дедушка ведь СТАРИК что в нем может привлечь женщину?

— Полион?

— А?

— Называй меня Коди, если хочешь.

— А, по-моему, Ниад — красивое имя.

Ух! Он что-то сморозил. Перемену в ней он почувствовал еще прежде, чем она убрала его ладонь с груди.

В этом вся беда с девушками: никогда не говорят полностью, что имеют в виду. И мужчины часто говорят то, чего совсем в виду не имеют, Он знает! И еще он знает, что есть одно, чего ни в коем случае говорить не следует, разве что ты действительно так думаешь. Если это ложь, то хуже такой лжи — нет. Достаточно ли он уверен, чтобы сказать это? Да, уверен, и твердо. А она тем временем одернула балахон.

Шаг назад, два шага вперед...

Он глубоко вздохнул.

— Ниад? Я тебя люблю.

Вот! Он это сказал. И он правда так думает. Это твердо!

— Ты это говорил разным девушкам.

— Нет, не говорил! И на этот раз я говорю чистую правду. Я влюблен в тебя безумно, как сумасшедший!

— Сколько их было?

— Ни единой!

Чистая правда. Чистейшая! Мейлим его спросила, и он ответил, что да, но сам-то этого слова не сказал, и значит, тот случай не в счет. А как еще он мог ответить на прямой вопрос? И даже он, может быть, вроде как верил, что любит Мейлим, но то, что он к ней чувствовал, не идет ни в какое сравнение с тем, что он чувствует к Ниад, и значит, все верно, Судьбы! Как он хочет... любит ее! Ничего подобного с ним прежде не бывало, и в жизни он ничего так не хотел. Еще немного — и он не выдержит.

— Полион? — шепнула она.

— Что, милая?

— Когда ты был совсем маленьким, твоя мать называла тебя каким-нибудь особым, тайным именем? Только она — и больше никто?

— А? — (А теперь что? Он попытался вернуть руку на грудь, но Ниад схватила ее и удержала на месте.) — Может быть.

— Скажи мне его.

— Не надо, а?

— Ты мне не доверяешь?

— Ну-у... Обещаешь, что никому не скажешь?

— Обещаю.

— Иногда она называла меня... Лягушонок. — И почувствовал, как Ниад затряслась от смеха. — Говорила, что я такой ногастый! Но если ты хоть слово...

— Я никому не скажу. Коди — мое среднее имя.

— Тоже очень красивое имя, — сказал он и вспомнил, что в Далинге придают среднему имени какое-то особое значение — какой-то древний имперский обычай.

Ниад заерзала, не выпуская его руки.

— Если бы твои приятели стали звать тебя Лягушонком, что бы ты сделал?

— Будь их не больше четырех, все бы упали мертвыми.

Шорохи в кустах стали четче. Кто-то там занимается Этим! От этой мысли он просто обезумел. Это же возможно! Соберись с мыслями, парень!

— Коди? — сказал он на пробу и почувствовал, как она чуть расслабилась. — Коди, милая.

— В Далинге, — вздохнула она, — мы говорим людям наши материнские имена, но никто другой этим именем не пользуется. Никогда! Назвать кого-нибудь средним именем — это страшное оскорбление.

А! Понятно!

— Ты можешь называть меня Лягушонком.

Это был верный ответ. Она выпустила его руку, и он водворил ладонь на ее законное место. Потеребил сосок и почувствовал, как она затрепетала от удовольствия. И зашептал ей на ухо:

— Коди, Коди, Коди!

Она извернулась, так что они оказались лицом к лицу.

— Лягушонок?

Какое у нее душистое дыхание! Она его поцеловала.

— Коди, милая. Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, Коди!

Подействовало, точно волшебство. Она растаяла, ну просто растаяла в его объятиях. Он надавливал, целовал, ласкал, целовал. Поглаживал, исследовал... пальцы... Те шорохи теперь прекратились, а он шуршал куда громче, чем следовало бы, но ему теперь было все равно. Сейчас, сейчас ЭТО! Они вместе ерзали, целовались, гладили...

— Не так громко! — прошептал он.

— Я закричу!

— Что?! — Он вдруг поняли, что она вовсе не играет, а вырывается. По-настоящему? Она повторяла «нет», и уже не первую минуту. Так она серьезно? Он перестал — одновременно в ужасе и исступлении.

— Но я же люблю тебя, Коди! — Они оба задыхались.

Она повернулась к нему спиной.

— Ты обещал!

Он обнял ее. Она содрогалась от рыданий.

— Прости меня, Коди. Мне правда очень жаль. Я поторопился.

После некоторого молчания она совладала со своим голосом.

— Мне тоже жаль, Полион. Прости, я должна была остановить тебя раньше. Спокойной ночи.

— Коди! Ты не можешь бросить меня так. Я весь горю, я готов, Коди.

Она не отозвалась.

Полион хлопнулся на спину и утер лоб свободной рукой. Судьбы! На этот раз он натерпится боли! А ивилгратка способна исцелить жар в паху? Как мужчина вообще может с ней поладить?

Тут он осознал, что она уснула на его другой руке, пришпилив его к одеялу. Очень долго он лежал так, закусывая губу, и потел от мучительного нытья в паху. А Ниад спала рядом. Время от времени он видел среди веток красное сияние Муоль и слышал непрекращающееся шуршание где-то в кустах.

24

Булрион придержал Грома на гребне. Склон полого спускался к лесу — редкие дубы, густой вереск, оазис сочной зелени в обрамлении унылой каменистой пустоши. За дубами лежало озерцо. Он подъехал с наветренной стороны, чтобы лошади не почуяли воду. Ни одной живой души, кроме его спутников. Прохладный ветер теребил кустики и бурьян у лошадиных копыт.

— Устроим привал, — сказал он. — Потом отыщем джоолгратку.

Гвин кивнула и спрыгнула с седла одновременно с ним. Остальные подъезжали и тоже спешивались.

Его не слишком прельщала встреча, но он — глава семьи и должен заняться этим сам. Пригласить ее может только он.

Придется отправиться одному. Меньше всего ему надо, чтобы кто-то подслушал его мысли. В них ведь будет все то чудесное, что случилось ночью, и куда худшее — его жалкие длительные сомнения, ощущение, что он недостоин сильной молодой красавицы вроде Гвин, его страх, что она лжет ему, и хранимый им секрет, что она — нищая. Ну вот! Он уже начал!

Гвин отошла и села на камень. Булрион снял с Грома седло и положил на дрок. Выпрямившись, он увидел рядом с собой Полиона и больше никого вблизи. Искушение подразнить юнца было неодолимым.

— Надеюсь, ты держишь ухо востро на случай неприятностей.

В зорких глазах мелькнула тревога.

— Каких неприятностей, дедушка?

— А от диких зверей. Вчера ночью я слышал шорохи в кустах вокруг нашей стоянки.

Паренек покраснел, не зная, как на это отозваться, но выдержал взгляд деда.

— Я тоже вроде бы слышал.

Нахальный щенок! Молодец! Он никогда не обретет и половины мощи Джукиона, а Нондион уже выше него, однако среди сыновей Бранкиона только в нем есть настоящий огонек. Жаль, конечно, что его бросает то к одной, то к другой. Но, может быть, есть что-то, достойное восхищения, в такой неимоверной сноровке, даже если она используется для такой низкой цели? Или в нем просто говорит старческая зависть?

— Ну, оба мы ошибиться никак не могли, — сказал Булрион. — Ты много времени проводишь с Ниад Билит. Вы уже помолвлены?

Полион поежился.

— Мы же знакомы совсем мало...

Булрион нахмурился со всей своей патриаршей грозностью. Он не мог поверить, что ночью его внук ограничился тем, что любовался вместе с девочкой на звезды. По правилам Тарнов мужчина, ложась с женщиной, связывал себя.

— Некоторые очень быстро решают, чего они хотят.

— Э... Я не уверен, что она согласится.

Его неохота была понятной. Еще слишком юн. Слишком, слишком юн. Булрион помнил собственную злобу, когда его женили в шестнадцать лет. Но его первый брак оказался очень удачным, и он поступал так же со всеми своими детьми и внуками — свяжи их, заставь плодиться как можно раньше. Бездушно — да, но главное — семья, а он способствовал тому, чтобы она быстро росла. Многочисленность — вот что важно. В многочисленности — безопасность. А среди ранних браков неудачных было на удивление мало.

— Она хорошая девушка, сынок, а к тому же настоящая красавица. Не думаю, что ты когда-нибудь найдешь лучше, а ее дар целительницы драгоценен для всех нас. Мы с Гвин поженимся через день-два. Почему бы нам не сыграть двойную свадьбу? Ты и твоя красавица нареченная?

Полион облизнул губы, перепугавшись разверзшихся перед ним челюстей брака.

— Мне надо спросить Ниад.

— Правильный ответ! Поговори с ней, и пусть она решит.

Булрион отпустил Грома — пусть себе покатается по траве. Оставив остальных мужчин расседлывать лошадей, он направился к Гвин и сел на камень рядом с ней. Как он устал! Он даже не помнил, когда в последний раз спокойно проспал ночь. Женщины сидели на земле, и Гвин выглядела королевой на троне в окружении свиты. Очень удачное сравнение! Элим и Анейм раскрывали сумки с провизией и раздавали ее.

— Булрион?

— Что, моя радость?

— Позволь мне найти джоолгратку. — Он хотел возразить, но Гвин покачала головой. — С женщиной лучше говорить женщине, а она ведь, наверное, из Далинга, как и я. Возможно, я ее знаю! Кто-нибудь узнал ее имя?

Он почувствовал облегчение и поэтому ощутил себя виноватым.

— Ты уверена? — Обязательный вопрос, и она, конечно, это понимает. Пожалуй, ему мало что удается скрывать от этой его проницательной и чарующей возлюбленной.

— Вполне уверена.

Темные глаза были очень серьезны, но если она испытывала страх, то скрывала это так хорошо, что он почти ей поверил.

— Ты очень смелая! Конечно, она могла и уйти. Но поезжай немного впереди нас и дай нам знать, как только окажешься в пределах ее воздействия. Тогда мы остановимся и подождем.

Гвин взяла булочку и яблоко, протянутые Катим.

— Спасибо! И я возьму запасную лошадь?

— Да, конечно. И если она захочет последовать за нами, оставь лошадь ей, но только стреножив. И скажи ей, чтобы она нас не нагоняла! Мы позаботимся, чтобы у нее был кров, и еда, и все, что нужно в долине, но в достаточном отдалении от домов. Возле родника.

— Я скажу ей. И скажу про Рарагаш.

На них упала тень.

— Булрион, зачем ты связываешься с джоолграткой?

Так прорычать эти слова мог только Хаймион. Еще несколько теней упало рядом с первой. Булрион огляделся: почти все мужчины подошли к ним послушать. Хаймион супился, как всегда, но лица за его спиной тоже были насуплены.

Булрион повернулся на камне, чтобы оказаться лицом к ним, хотя теперь ему в глаза било солнце. Он сидел, они стояли. Ему было ясно, что это бунт, хотя и небольшой.

Зачинщиком всякого недовольства в семье обычно бывал Хаймион. К счастью — потому что Хаймион был тугодумом и его недолюбливали. После Булриона он, первенец Могиона, был самым старым в семье. Иногда он, казалось, думал, что ему принадлежит право первородства и править кланом должен он. Будь у него побольше ума и хоть чуточку обаяния, он мог бы убедить в этом и некоторых других. Однако ему так и не удалось обзавестись сторонниками — до сих пор.

Среди Тарнов красавцев было мало, но Хаймион словно бы собрал в себе все худшие семейные черты — слишком большая голова, лицо, будто состоящее из бровей, торчащего носа и подбородка. Плечи и грудь у него были чересчур выпуклыми. А вдобавок — и это было уже его собственной особенностью — слишком длинные руки и слишком короткие ноги. В последние годы борода у него поседела, а усы остались темными, так что казалось, будто уголки его рта все время брюзгливо опущены.

Булрион решил, что ему следовало бы объяснить подробнее.

— Она может оказаться очень полезной нам. Мы поселим ее в палатке неподалеку от дороги, и она будет нашим дозорным. Мимо джоолграта ни один враг не проскользнет!

— А кому понадобится проскальзывать? — проворчал Хаймион.

— Время теперь тревожное. С тех пор как мы поселились в долине, на нас никто не нападал, но теперь этому скоро придет конец.

Обезьяньи брови его племянника насупились еще больше.

— А чтица мыслей тут при чем? Она посеет смуту. Ты же видел, что случилось тут два дня назад.

— Не посеет, пока будет оставаться на достаточном расстоянии. Мы будем обходить ее стороной, а вот чужаки, приближаясь...

Его перебил жесткий голос Возиона:

— Отец, это чушь! Если мы будем всегда обходить ее стороной, то просто проложим новую дорогу, которой смогут воспользоваться и враги. А если против нас выступит большой отряд, так они смогут подкрасться из-за холмов с любой стороны. Конечно, если явится несколько человек, притворяясь друзьями, джоолгратка их распознает, но ведь они почувствуют ее тогда же, когда она почувствует их, — а такая жалкая кучка нам вообще не страшна. Все это чушь!

Головы вокруг согласно закивали.

Ну-ну! Возражения Возиона были куда серьезней ворчливых обличений Хаймиона. Это было подлинное восстание, и пастырь уже пустил в ход убедительные доводы.

— Ты знаток старины, — сказал Булрион, — как ты нам говорил. Зарданцы почитали меченых Проклятием. Они прибегали к джоолгратам в решении споров...

— Каких споров? Мы же всего лишь семья, а не племя. И ты действительно хочешь вмешивать джоолгратку в семейные дела? Женщина заподозрит мужа в неверности и потащит его к чтице мыслей? Нам этого не нужно, отец!

Инстинкт подсказал Булриону, что он допустил ошибку и ему следует побыстрее отступить. Не слишком привычный для него маневр, но бывают случаи, когда мудрее всего отступить. Однако теперь, когда рядом с ним была его нареченная, им овладело упрямство.

Он обвел взглядом угрюмые лица, замечая, кто не отводит глаз, а кто отводит. Нет, спор идет не просто о джоолгратке! Возион слишком уж уверен в себе. Значит, он и Хаймион стакнулись во время поездки, а их дряхлый Старик был слишком занят ухаживанием и ничего не заметил.

— Ты говоришь будто кволец! Бедную женщину прогнали, точно бешеную собаку. Мы, зарданцы, всегда почитали меченых!

Лицо Возиона — ну вылитый хорек! — побагровело от злости!

— Но мы всегда помнили и о том, как они опасны. И если бы только джоолгратка! Еще и ивилгратка...

— Девочка, которая спасла мне жизнь! Ты предлагаешь, чтобы мы и ее прогнали?

— Дай ему кончить, дядя! — рыкнул Хаймион. — Это еще не все.

— Ах не все! — Булрион хотел было вскочить, но тут же решил, что разумнее будет остаться сидеть на камне, точно король на троне. А они вокруг — просители.

— Да! — отрезал Возион. — Этот Раксал — муолграт!

Все посмотрели туда, где Раксал Раддаит сидел в стороне и полном одиночестве на замшелом валуне и пустыми глазами смотрел на горизонт. От этого отстранения, от всего вокруг веяло жутью, чем-то нечеловеческим.

— Почему ты так решил?

— Я спросил его. И он сказал мне. И еще сказал, что Гвин Солит знает про это. Разве она тебе не сказала?

Если не сказала, значит, ей нельзя доверять. Если сказала, то Булрион не сказал сыну. Вот что беспокоило пастыря. Гвин тоже повернулась и теперь смотрела туда же, куда и Булрион. Он обнял ее за плечи.

— Да, она мне сказала.

Стоящие вокруг обменялись сердитыми взглядами. Глаза Возиона опасно блеснули.

— И ты нас не предупредил? Муолграт смертоносен! Если он пожелает, то может наслать на нас кровожадность, заставить нас накинуться друг на друга! Может навлечь всяческие несчастья!

— А зачем ему это? — Едва спросив, Булрион понял, что вопрос был ошибкой.

—Он же племянник правителя Далинга! Если ты ищешь врагов в это твое неспокойное время, зачем приглашать в долину муолграта?

— Зарданцы...

— Перестань ссылаться на наших предков! В те дни они жили небольшими племенами далеко друг от друга. Вспышки звездной немочи тут же обнаруживались, ей не давали распространиться, и меченые были большой редкостью. Далинг — большой город. Заболели сотни и сотни, и вот теперь нам надо разобраться по меньшей мере с тремя мечеными. Кто нас поразил? Кто стоит за этим?

— Почему ты говоришь «кто»? Наши жребии определяют сами Судьбы.

— Судьбы могут воздействовать через людей, делая их своим орудием.

— И почему ты сказал «по меньшей мере с тремя»?

— Кто тут ивилграт? — негромко спросил пастырь.

— Кто? — Булрион поискал взглядом Ниад Билит и увидел, что она стоит позади других, глядя на происходящее большими испуганными глазами. Полион обнимал ее за талию. Ну, эти двое к бунту не причастны! — На что ты намекаешь, сын?

— Дети Гвин Солит умерли от звездной немочи, — сказал Возион. — Умирали сотни людей, в городе царила паника. Но Гвин Солит устроила в своей гостинице лазарет для заболевших и сама их выхаживала. Очень неразумный поступок, не так ли?

— Она смелая и сострадательная женщина.

— Сострадательная — да. Но, возможно, смелость ей была не нужна. Что, если она заразилась вместе со своими детьми, а потом выздоровела, а они нет?

Булрион почувствовал, как напряглась Гвин, видимо, собираясь заговорить.

— Погоди! — сказал он. — Клюнем не раньше, чем увидим всего червяка. К чему ты клонишь?

Возион повернулся и поманил Ниад:

— Подойди сюда, дитя.

Она робко подошла, а Полион воинственно шагал рядом, продолжая ее обнимать. Остальные расступились, пропуская их. Пастырь улыбнулся ей, но такая улыбка не могла успокоить испуганную девочку.

— Когда ты исцеляешь людей, Ниад, ты что-нибудь чувствуешь?

— Чувствую, садж?

— Да, чувствуешь! — повторил он резко. — Ты способна ощущать воздействие твоей силы?

Она покачала головой, и два пучка золотых волос захлопали, точно огромные уши.

— Так откуда ты знаешь, что ты ивилгратка?

Огромные синие испуганные глаза воззвали к Гвин. Ответил Полион:

— Кухарка в гостинице порезала руку, и Ниад...

— Я хочу услышать это от нее! — с досадой перебил Возион. — Когда ты исцелила этот порез, Гвин-садж была там?

Ниад молча кивнула.

— Она присутствовала, когда ты исцеляла моего отца? И других, пострадавших в драке? Дитя, исцелила ли ты хоть одного человека, когда при этом не присутствовала Гвин-садж?

— Чушь! — загремел Булрион.

Его сын ответил ему предостерегающей гримасой, и Булрион с удивлением понял, что под настойчивостью пастыря прячется подлинный страх. А если Возион настолько напуган, что должны чувствовать остальные?

— Так ли, отец? Когда человек, тащивший Солит, упал мертвым, кто был ближе всего к нему?

Разумеется, сама Гвин...

— Но если целительница она, то... — Нет, это неправда. Если Ниад творила свои чудеса, не сознавая как, то действительно творить их могла Гвин, точно так же ничего не сознавая. Или она знала и лгала им всем? Такому о ней Булрион поверить не мог. Но остальные могли.

— Могу теперь ответить я сама? — негромко сказала Гвин.

Он покосился на нее. Ее лицо было мрачным, но без малейших признаков страха.

— Если хочешь. Но ты не обязана.

Она повернулась к Хаймиону.

— Ты хочешь знать, была ли я помечена Проклятием?

—Да! Ты заразилась звездной немочью?

— Не думаю. Во всяком случае, сыпи у меня не было. В ночь, когда умерли мои малютки, я чувствовала себя ужасно, но я полагала, что причиной горе и внезапность их смерти.

Хаймион передернул плечами, тревожно покосился на Возиона в чаянии поддержки, потом зло усмехнулся:

— Ты ухаживала за недужными, хотя сама не заразилась? Так это безумие!

Булрион почувствовал, как вздрогнула Гвин.

— Да! Видишь ли, я хотела заразиться. Сначала мой муж, потом мои дети. Я негодовала на Судьбы: пусть доведут дело до конца и заберут меня тоже.

В наступившей полной ужаса тишине Булрион сказал:

— Но ты не заразилась?

Она ответила, обращаясь к Хаймиону:

— Я честно думаю, что нет. Но доказать это, конечно, не могу. Звездная немочь обычно легко обнаруживается — Ниад была в голубых пятнах с головы до ног. Вся ее семья умерла от звездной немочи. Пока она бушевала, из города бежало много людей. Кто-нибудь из них пытался спуститься в вашу долину, Хаймион-садж?

— Были такие, — буркнул он.

— И что вы делали?

— Отсылали их, — сказал Возион. — Старинные правила гостеприимства неприменимы, когда бушует звездная немочь.

— Но как? Как вы их отсылали? — Она все еще обращалась к старшему из них, и теперь Булрион понял почему. Большая умница Гвин-садж!

Хаймион свирепо нахмурился, и его лицо стало уж совсем страшным.

— Мы высылали навстречу вооруженных людей, останавливали их, оставляли для них одеяла и припасы, если им они требовались. И предупреждали, чтобы через два дня их духу тут не осталось!

— А ты бывал одним из этих вооруженных людей?

— Да.

— Так, значит, ты приближался к некоторым из них. И тоже мог заразиться.

— Нет, — рявкнул он с тревогой. Кое-кто вокруг проворчал что-то, соглашаясь с Гвин. Естественно, те, кто не выезжал к беглецам из Далинга.

Неожиданно Гвин рассмеялась.

— Да-да! Если я могла заразиться и не узнать об этом, точно так же мог и ты! Я согласна, что это маловероятно. Ты бы заразил других, и у кого-то обязательно высыпала бы сыпь. Я просто показала тебе, куда заводят такие предположения.

— Не смей шутить над этим! — закричал Возион.

— Я не шучу. Как и Хаймион-садж.

Умница! Умница! Гвин старательно делала вид, что зачинщик бунта — Хаймион. Она успела понять, что Хаймиону куда труднее заручиться поддержкой остальных, чем Возиону. И оставляла Возиону возможность сделать вид, что он к бунту не причастен.

— А ведь такое возможно! — весело сказал Булрион. — Возможно, что кто-то — ивилграт и сам об этом не знает. Когда доберемся до дома, то легко установим, кто из наших красавиц — целительница.

Возион был не готов уронить свое знамя. Он огляделся, проверяя, с ним ли по-прежнему его сторонники.

— Но ты согласен, что Гвин Солит могла тоже заразиться звездной немочью и, возможно, была помечена Проклятием Ивиль?

Булрион обнял Гвин покрепче.

— Да, возможно, но навряд ли.

— Но ведь возможно, что ивилгратка — Ниад, а Гвин пометила Проклятием другая судьба?

Вот, значит, что! Муолгратка. Они думают, что Гвин пометила Страсть. То-то их недавно столь почитаемый Старик ведет себя как безмозглый дурак из-за женщины на сорок лет моложе. Вчера ночью он дурачился в кустах, и они заподозрили, что его околдовали. А это хуже, чем просто старческое размягчение мозгов. Обведя взглядом кольцо испуганных лиц, он понял, что Хаймион подстроить этого не мог. Только Возион мог составить такой план, и его доводы казались почти неопровержимыми.

— Так что ты, собственно, имеешь в виду, сын?

— Что нам приходится тревожиться из-за трех меченых — по меньшей мере, а возможно, и из-за четырех. Мы ведь только большая семья, отец, не племя, не народ. С одним меченым мы могли бы поладить. Принять его, заботиться о нем по обычаю зарданцев. Но четверо — это слишком много!