4

Спуск на запад оказался длиннее, чем восхождение, и Инос приуныла. Пища подходила к концу, ночи стали холоднее, взору представлялась только бесконечная череда островерхих скал. Долина, вбирающая все новые рукава и притоки канав и оврагов, постепенно расширялась, но вела ли она куда-нибудь?

В этой долине жили волки. Каждый день после заката они оглашали округу заунывным воем. Азак сказал, что видел медвежьи следы. Настороженный, он выбирал такие места для ночевок, где удобно было бы держать оборону.

Вечером четвертого дня, отсчитывая дни спуска, он нашел пещеру, которая когда-то была надвратной башней замка, теперь разрушенного и почти полностью смытого речными потоками. На руинах осела грязь, выросли трава и кусты, поэтому они стали едва различимы, однако резная арка ворот, наполовину засыпанная щебнем, сохранилась в целости. Азак хвастал, что в таком месте сможет с легкостью сдержать натиск целой армии.

Инос и Кэйд завернулись в одеяла и приготовились к новой ночи в горах, холодной и неуютной. Азак, по-видимому, не спал вовсе. Он сидел скрестив ноги и глядел на блуждающие огоньки в темной долине. После он говорил, что видел глаза из темноты, но ни разу волчий вой не раздался в опасной близости.

Замерзшие и затекшие, путники просыпались с первым светом, быстро перекусывали черствым хлебом и снимали лагерь. Долина начала сужаться. Каменные стены ее хранили ночной холод, солнечный луч был здесь редким гостем, все окутывали синие тени. Даже мулы, казалось, не чаяли выбраться отсюда.

Дорога, по которой они преодолели перевал, то и дело исчезала, кое-где смытая горными потоками, где-то разбитая и ушедшая в землю. Ее масштабы приводили Азака в восхищение. Он все гадал, какой король или волшебник проделал такую работу: дорога проходила по склону горы, порою по вырубленным в скалах тоннелям, таким широким, что там уместились бы шестеро всадников в ряд. Она пересекала овраги и ущелья, через которые были переброшены каменные мосты, стремительные и безукоризненные, как полет стрелы. В свое время эта дорога была настоящим чудом, непревзойденным творением. Азак прикидывал и так и эдак, сколько веков минуло со времени ее постройки, и, кажется, удовлетворялся собственными оценками. «Этой дороге должно быть не меньше, а то и больше тысячи лет, — заключил он, — и ей давным-давно никто не пользовался». За последнюю сотню лет он со спутницами, наверное, первые, кто шагает по ней.

Даже занесенная землей, дорога сопротивлялась вторжению леса. Оттого она напоминала ленту голой земли, вьющуюся посреди зарослей. Хвойные породы сменились лиственным лесом. Замерзшие наверху белые потоки потекли ручьями того же странного молочно-белого цвета.

Ничто так не прогоняет остатки сна, как тряский бег вонючего мула.

Они рассказывали друг другу старинные сказки. Азак верил в демонов. В жуткой войне кто-то выпустил демонов. Нескольких так и не поймали, и они шастают по Туму, набрасываются на беспомощных путников. Но демонов немного, и они не могут уследить за всеми. И все же от демонов никто не застрахован, можно только понадеяться не встретить их на своем пути.

Но Инос отрицала существование демонов. Ей по душе были истории о невидимках. Согласно преданию, Юльен сделал всех сидов невидимками, и потомки их остаются невидимыми до сих пор, и у них есть собственный чародей. Азак, правда, никак с этим не соглашался. С его точки зрения, если сиды такие же, как и другие люди, то они должны были бы непременно воспользоваться своим преимуществом и завоевать мир. А Инос теперь изобрела собственную теорию — что пропавших без вести путешественников заманивали проклятия коренных жителей. Вот, например, эта долина, она кажется бесконечной. Может быть, и Кэйд, и Азак, и она сама когда-нибудь и спустятся вниз, но уже дряхлыми-предряхлыми старичками, или вообще умрут здесь от старости.

Принцесса как раз обдумывала эту радостную возможность, когда посреди дороги перед ними объявился первый сид. Азак взмахнул рукой и напугал мула. Остальные мулы тоже испугались, оттого на мгновение замерли. Животных кое-как успокоили, и тогда только путники разглядели, что напугавшему их предмету было никак не меньше десяти веков.

Они осторожно подъехали, чтобы рассмотреть одинокую фигуру. Изъеденную непогодами серую поверхность сплошь покрывали белые и желтые лишайники, но детали фигуры были отлично видны — чудная скульптура юного бегуна, обнаженного, потому что его одеяние, если и существовало когда-то, теперь начисто истлело. Наносы песка покрыли его ноги до щиколоток, трава обвила колени. На вид он был не старше Инос, а лицо, обращенное к горам, горело жаждой завоевания, а чего, какого заветного берега — все равно.

Инос спешилась. Кэйд осталась в седле, на последнем из четырех мулов. Она вытащила свой молитвенник и, казалось, даже не замечала сида. В спальне у Раши Инос видела кое-что и почище наготы скульптуры. Азак шагнул поближе и следил за ее реакцией. Она должна продемонстрировать искушенность и образованность настоящей леди Империи. Это всего лишь камень, не стыдиться же его. Так, значит, вот они какие?

— Гонец, — грустно сказала она, — бежит кого-то предупредить.

— Или трус, сбежавший с поля боя.

— Нет. — Душу Инос пронизала печаль, как будто влага напитала рыхлую землю. Сердце ее подернулось пеплом мрака — дорога, ведущая в никуда, по которой не ходить никакому путнику, мальчик, обернувшийся камнем по какой-то забытой причине.

— У него вовсе не трусливое лицо, — сказала она, — а эти странные глаза... глаза сидов?

— Похожи на эльфийские, — сказал Азак, — раскосые. Но не такие большие. И уши тоже смахивают на эльфийские, но не заострены. Для эльфа он слишком мускулистый. Эльфы субтильны. Для импа слишком развита грудная клетка, а для гнома слишком мала. А приплюснутый нос — как у фавна. Понемножку от всех, в общем. Думаю, это сид.

«Нормальный нос, ничего ужасного, — подумала Инос. — Орлиный нос, как у джиннов, тоже не всякому пойдет, между прочим».

Она подошла ближе и остановилась между скалой и статуей, и невидящий взор изваяния устремился прямо на нее. Выкрошенная временем и ветрами, фигура все еще смотрелась как живая.

— Возвращайся, сид, — промолвила Инос. — Они уже не смогут услышать твою весть. И не смогут прийти на твой зов.

Она думала, Азак позабавится, глядя на нее, но он, кажется, погрузился в то же сумрачное настроение.

— Заповедные Земли, наверное, приберегли для нас кое-что и похуже.

Инос покачала головой:

— Не может быть ничего печальнее этого. Иди домой, иди к своим любимым, сид. Скажи им, что война окончена.

— Они спросят, кто победил, — мягко напомнил Азак.

— Скажи им, что ты погиб.

— Они спросят почему.

— «Почему» для мертвых не существует. Скажи, что ты погиб напрасно.

На минуту все застыло и замолкло. Даже ветер не осмеливался шелестеть травой, выросшей у ног юноши. Потом Азак снова спросил:

— Помнишь, как сказал поэт: «Ничто так не пугает, как завтрашняя война, так не вдохновляет, как сегодняшняя, так не печалит, как вчерашняя».

Она удивленно посмотрела на него.

— И вы тоже так считаете?

Азак улыбнулся.

— Вчерашнее меня не заботит, но нам нужно двигаться. Попрощайтесь со своим сидом, моя прекрасная леди. Он будет здесь бдить вечно, а мы, пожалуй, пойдем.

Инос еще раз взглянула в обиженные каменные глаза сида. Потом поежилась и подошла к мулам.

Тот сид был первым. За ним потянулась череда других, опрокинутых на землю, лежащих вниз лицом. А за ними еще и еще. Лес расступился, словно стыдясь прикрывать эту печальную картину. Во всю ширь по дну долины рассеяны были каменные трупы. Путникам пришлось сойти с дороги, потому что она совсем разрушилась, и теперь они пробирались между камнями и скалами, натыкаясь то и дело на молчаливых, застывших ратников.

Резвая речушка то и дело меняла русло, занося фигуры песком и стаскивая кучами на мелководье, но похоронить останки гигантской бойни — это работа не под силу одной реке и работа эта растянется не на один век. Травы и вьюнки тоже старались вовсю, укутывая фигуры гротескными зелеными мехами.

Многие, в особенности одиночные фигуры бегунов, которым труднее было удержать равновесие, теперь повалились и раскололись. Если встречались группы, в особенности там, где была мягкая почва, то фигуры в большинстве стояли, опираясь на соседей. Как и первый сид, все эти истуканы, выщербленные эрозией, покрытые лишайниками, все равно выглядели как живые, сохранив округлость каждого мускула, волнистость каждого локона.

Сотни и тысячи... навзничь и ниц... поодиночке или толпой скорбящих... все они умерли, все. Все они бежали от чего-то, как верно предположил Азак, и теперь провожали непрошеных гостей миллионами укоряющих каменных лиц.

Большинство их составляли молодые мужчины, наверное, воины регулярной армии, но немало было и мирных жителей. Инос замечала женщин, и старых и молодых, стариков, лежащих коленями вверх — наверное, они катили в повозке, от которой теперь и следа не осталось. Были и целые семьи: дети с родителями, держащиеся за руки, взрослые с малышами на плечах, а один младенец все еще держал в ротике каменный сосок матери. Увидела она и человека, согнувшегося под тяжестью груза, теперь несуществующего, от которого остались только вмятины на плечах. Были и воины в шлемах, размахивающие мечами, чтобы пробить себе дорогу в толпе, теперь у ног их валялись позеленевшие обломки — жалкие остатки грозного оружия. У некоторых воинов ноги запутались в стременах, они лежали прямо на костях коней. А ведь травы схоронили не только кости, обломки и развалины, но и монеты, драгоценности, произведения искусства. С содроганием Инос подумала, что за несколько дней могла бы обеспечить свое будущее... и потерять рассудок. А эти глаза...

Ее охватила безудержная дрожь. Она с надеждой взглянула на Кэйд, вдруг тетка пожелает повернуть назад или станет умолять искать другой путь через холмы или даже вернуться обратно в Зарк; но та ничего не сказала, хотя на ее бледном лице был написан ужас. Даже Азак выглядел сумрачно. Никто не проронил ни слова, пока крошечный отряд прокладывал путь через жуткий мавзолей.

Но вот и последние воины. Долина опустела и внезапно кончилась, будто вставленная в рамку островерхих утесов на фоне голубого неба.

Наверное, когда-то здесь стояла крепость, охранявшая вход в долину. Сохранились лишь камни восточной башни, а сама стена и большая часть строений растаяли, как масло, и утекли вниз. Только и осталось, что громадный застывший натек стекла да несколько прогоревших труб, порыжевших и полурасплавленных от давно остывшего жара. Вот от чего бежали сиды. Инос не высказала этого вслух, да и остальные промолчали.

Дорогу они потеряли и теперь пробирались по лесу. Они молча ехали друг за другом, не обмениваясь ни словом, ни, взглядом. Слишком уж мрачные мысли тревожили путников.

Сквозь ветви просвечивало солнышко. Местность снижалась. Азак опустил поводья, женщины остановились рядом. Перед ними расстилались луга, почти незаметно понижающиеся к западу. Далеко-далеко блестела большая река, лениво петляющая по просторам полей. Насколько хватало глаз, раскинулись бескрайние поля под голубым небом, теряющиеся в голубой дымке. Теплый ветерок шелестел листьями — первый признак далекого моря.

— Вот и Тум, — тихо сказал Азак.

— Что до меня, то мне они не кажутся заповедными, — возразила Инос. — Такие мирные. Так дружелюбно выглядят.

После этой окаменевшей армии что угодно будет выглядеть дружелюбно.

Инос посмотрела на тетку и заволновалась. Та выглядела озабоченной. Озабоченной? Или встревоженной? Почти испуганной. Обычно румяное и жизнерадостное лицо осунулось и казалось больным. Правда, для пожилой дамы, привыкшей к праздному безделью, она совершила немыслимый переход, но Кэйд пережила опасности пустыни и тяготы тайги и никогда не выглядела так болезненно, как сейчас. Серебристые волосы спутались и растрепались, выбившиеся прядки носились по ветру, лицо избороздили глубокие морщины, губы были плотно сжаты. Неужели на нее так подействовал вид застывшего войска?

— О чем ты думаешь, тетя?

Кэйд покачала головой:

— Не знаю, дорогая. Я, наверное, просто мнительная старуха, но... но не нравится мне все это.

— Ты хочешь сказать, что нужно возвращаться?

Она резко оглянулась. Позади поднимался скалистыми кручами склон, нависал уступами над деревьями. Кэйд вздрогнула.

— О нет, только не назад!

— Ну что же, не такой у нас большой выбор, так, Большой Человек?

Прищурив глаза, Азак мгновение изучал Кэйд. Потом повернулся к Инос:

— Людей я там не замечаю. Что скажешь, прелесть моя?

Азак ожидал королевского мужества. Инос еще раз взглянула на идиллический пейзаж.

— Скажу, что у нас нет выбора. — С этими словами она пришпорила мула, да так, что бедная животинка подпрыгнула всеми четырьмя ногами. Мул побежал вниз, следом двинулись и остальные.

Часть пятая

КОГДА ОН БОЙ ВЕДЕТ С САМИМ СОБОЙ