- Что, опять он травил реку? - спросила мама.
      Кукарача опустил глаза.
      - Ограбил банк?
      Кукарача молчал.
      - Убил человека? - В голос мамы вкралось раздражение.
      Кукарача понял, что настал критический момент, и положил книгу на стол.
      - Что это?
      - Это, Анна Ивановна, Большая Советская Энциклопедия. С вашего позволения, хочу ознакомить вас с одной статьей.
      - Зачем же ты утруждал себя? У нас энциклопедий хоть пруд пруди! Мама показала на забитый книгами шкаф.
      - Мда-а... Не сообразил, - улыбнулся Кукарача.
      - Это касается меня или обоих?
      - Скорее - его, но ваше присутствие также желательно.
      Мама села и приготовилась слушать. Кукарача кашлянул в кулак.
      - Ну, ждем, просвети нас! - подбодрила его мама.
      - Никотин! - начал Кукарача и сделал паузу. Мои и мамины взгляды на миг встретились, и мне показалось, что глаза мои пронзило раскаленными иглами. Я опустил голову и зажмурился. Словно сквозь сон доносился до меня голос Кукарачи:
      - Никотин... Французское слово - Nicotine, от имени французского дипломата Ж. Нико, который первым ввез в 1560 году табак во Францию... При курении табака никотин проникает с дымом в дыхательные пути и, всасываясь, действует на узлы нервной системы... Действие никотина двухфазное: в малых дозах - возбуждающее, в больших - угнетающее и ведущее к параличу нервной системы, остановке дыхания, прекращению сердечной деятельности. Никотин один из самых ядовитых алкалоидов: несколько капель его при введении человеку могут вызвать смерть...
      Кукарача умолк.
      - И что же? - спросила мама после долгого молчания.
      - Чего вам больше? Про похоронные расходы здесь не говорится, попытался Кукарача сострить.
      - Я не про это. Что сделал ты, застав его за курением?
      - Я?.. А что я мог сделать? - растерялся Кукарача. - Вот, пришел к вам...
      - Он был один?
      - У тех я уже побывал. И даже взял расписки.
      - Какие расписки?
      - Вот, пожалуйста...
      Кукарача извлек из кармана сложенные вчетверо листки ученической тетради и развернул один из них.
      "Я, Дуду Доборджгинидзе, даю пионерское слово, что никогда в жизни не буду не только курить, но даже смотреть на папиросы. Клянусь мамой, папой и всеми".
      Кукарача сложил и спрятал листок.
      - Осталось теперь взять расписку от нас, и борьба с никотином закончена, да? - спросила мама, не скрывая иронии. Потом она встала и направилась ко мне. Я даже не сдвинулся с места, - хуже того, что уже произошло, случиться не могло. Мама закатила мне пощечину, против которой пощечины Кукарачи на берегу Мтквари показались мне детской лаской.
      - Что вы делаете! - Кукарача схватил маму за РУКУ.
      - Отстань! Я знаю, что делаю! - Мама попыталась отстранить Кукарачу.
      - Что вы, Анна Ивановна, как можно! Если б помогали пощечины, то я сам...
      - Кто же это?.. Кто меня погубил? - спросила глухо мама.
      Я-то знал, как ответить на этот вопрос, но одно мое слово сейчас было бы равносильно моей смерти.
      - Кто? Вы сами, Анна Ивановна, - сказал Кукарача спокойно.
      - Что?!
      - Установлено, что, как правило, курить начинают дети родителей-курильщиков, - так же спокойно произнес Кукарача.
      - Значит, перевоспитать следует меня? Так, что ли? Может, написать расписку - "Я, Анна Ивановна Бахтадзе, даю пионерское слово...".
      - Зачем же вы так, Анна Ивановна? - прервал маму обиженный Кукарача. - Энциклопедию составлял не я, и табак в Грузию завезен не мною... Извините...
      Мама опешила, покраснела, быстро повернулась и вышла из комнаты. Не знаю, рассердилась она или ей стало стыдно. Скорее последнее. Кукарача понял, что оставаться ему у нас не стоит. Он взял энциклопедию под мышку и направился к двери. Здесь он остановился, взглянул на меня, и на лице у него появилось выражение, похожее на раскаяние. Я опередил его:
      - Шпион ты, Кукарача, шпион! Мильтон несчастный! Ненавижу тебя!
      Словно гора свалилась с моих плеч - я высказал Кукараче то, что думал о нем в ту минуту.
      Я увидел, как покрылось смертельной бледностью смуглое лицо Кукарачи...
      Овощной ларек борчалинского колхоза имени Махарадзе находился на краю Варазисхеви, рядом с нашим домом. Весь персонал ларька состоял из двух азербайджанцев - Али и Ибрагима. Нам нравилось, как они смешно коверкают грузинский язык.
      - Ты, малшик, очен хатиш, штобы тебе пабит, да? - беззлобно угрожали они нам, уличив в попытке стащить с прилавка семечки подсолнуха или сушеные сливы.
      Ларек торговал всем, что имелось в колхозе, - начиная с винограда и вина и кончая арбузами, иногда даже мясом, так что маме почти не приходилось ходить на базар.
      Старший, Али, был примерно в возрасте моего отца, Ибрагим - моложе, лет семнадцати - восемнадцати. Он немного косил, и Али, бывая в дурном настроении, называл его "косой сукинсин".
      Сейчас мне трудно сориентироваться в ценах того времени, но помню отлично: на рубль Али давал мне столько зелени, что она не умещалась на нашем кухонном столе. И еще говорил:
      - Малшик, ты скажи свой мама - Али сдачи не имел, следующи раз отдал все сразу...
      Мама называла Али и Ибрагима жуликами, но поддерживала с ними доброе знакомство. К нам, ребятам, они относились хорошо, нередко угощали нас и семечками, и абрикосами, и сливой.
      В середине июля Али и Ибрагим привозили полный фургон арбузов и дынь и сваливали их кучей перед ларьком. А потом Ибрагим весь день без передышки расхваливал свой товар:
      - Кому борчалинский харфуз и динь на разрез! Сладкий харфуз! Вах-вах-вах, какой динь!
      От покупателей не было отбоя. Но меня прельщали не арбузы и не дыни. С утра до вечера торчал я у ларька и как завороженный смотрел на красовавшийся за поясом Ибрагима кривой турецкий нож с черной рукояткой, которым он делал пробные разрезы на арбузах. Не было для меня на свете вещи более красивой и более желанной, чем этот нож, он преследовал меня во сне и наяву.
      Был понедельник, 13 июля - день каверзный и подлый. Мама послала меня за зеленью. Я подошел к ларьку и увидел его - предмет моих вожделений и мечты! Ибрагим и Али хлопотали в ларьке, на улице не было ни души, а на самой макушке арбузной пирамиды сверкал, блестел на солнце воткнутый в огромный арбуз кривой турецкий нож...
      Не помню, что произошло со мной, кто вскрыл мой череп, кто вывернул мои мозги и шепнул на ухо.
      - Иди, не бойся...
      Помню лишь, как нож оказался в моих руках, как рухнула арбузная пирамида, как я ворвался во двор тети Марты, закопал нож под забором и как обомлел, увидев вдруг появившегося словно из-под земли Кукарачу...
      - Здорово, Тамаз! - приветствовал он меня.
      Вместо того чтобы встать, я сел на землю.
      - Как дела? Что нового?
      Ссориться с лейтенантом меня сейчас не устраивало никак. Поэтому я глупо улыбнулся и пожал плечами, продолжая сидеть. Тогда Кукарача сам опустился рядом со мной на корточки, чтобы вести беседу, как говорится, на одном уровне.
      - Где твои дружки?
      - Не знаю... Кто на даче, кто в Тбилиси...
      - А ты что здесь делаешь?
      - Жду отца. Он должен приехать на днях. Наверно, поедем в Кобулети.
      - Да нет, чем ты сейчас занят, каковы твои планы на сегодня?
      - На сегодня?.. Пока не знаю... Зайдут, наверно, ребята... Сходим на Вере или в зоопарк...
      - А до этого? - не отставал Кукарача.
      - Пойду домой, - ответил я.
      - Не дождешься ребят?
      - Придут - сами позовут.
      Где-то в уголочке сердца у меня вспыхнула искорка надежды - а может, он ничего не видел? Может, он пришел случайно? Может, он хочет помириться со мной после той истории с папиросами? Я встал и сказал с наигранным равнодушием:
      - Ну, я пошел...
      - Сядь! Пока придут ребята, поиграем.
      - Поиграем? Во что?
      - Ну, хотя бы в орел-решку.
      Кукарача достал из нагрудного кармана серебряный рубль, положил его на указательный палец, щелкнул снизу большим пальцем, поймал на лету монету, зажал в кулаке и вопросительно взглянул на меня.
      - Решка! - сказал я.
      Кукарача разжал кулак.
      - Проиграл ты! - Кукарача снова подбросил монету.
      - Не хочу больше... - Я встал.
      - Погоди! Может, сыграем в ножик? - предложил Кукарача.
      - Что?! - Я схватился за сердце.
      - В ножик, говорю, сыграем! - повторил Кукарача.
      - Что ты пристал ко мне? Что тебе нужно?! - Я был готов расплакаться.
      - Ничего, кроме твоей дружбы, чего же еще? - Кукарача встал, нашел в куче мусора кусочек угля и начертил на воротах два круга - один большой, другой поменьше - внутри первого. Потом бросил уголек, вытер руки друг об друга, отсчитал от ворот десять шагов, носком сапога провел по земле черту и обратился ко мне:
      - Одолжи-ка нож!
      Цепенея от ужаса и собственной подлости, я спросил:
      - Какой нож?
      - А тот, который ты закопал под забором! - ответил Кукарача уверенно, словно нож закапывал он сам.
      Что мне оставалось делать? Я откопал нож и отдал его Кукараче.
      Лейтенант с минуту внимательно рассматривал нож, удовлетворенно кивая головой. Вдруг нож молнией вырвался из его руки, со свистом описал в воздухе дугу и вонзился в большой круг.
      - Принеси! - сказал мрачно Кукарача.
      Я с трудом вытащил из ворот нож и принес его лейтенанту. Он снова бросил нож и снова попал в большой круг. Следующие три броска оказались снайперскими - в середине внутреннего круга. Кукарача довольно улыбнулся.
      - Твоя очередь. Пять бросков. Запомни, у меня сорок восемь очков две девятки, три десятки.
      Я бросил и угодил ножом в тутовое дерево, метрах в трех от ворот.
      - Ну, ты даешь! - рассмеялся Кукарача.
      - А я целился в дерево! - солгал бессовестно я.
      - Валяй!
      Остальные четыре броска оказались и того хуже. Нож попадал в ворота или рукояткой или боком, но никак не лезвием. На шум вышла тетя Марта. Она изумленно воззрилась на нас, потом схватилась за голову:
      - Господи, что я вижу, ослепни мои глаза! Что это такое? Чему ты учишь ребенка, чтоб ты провалился вместе с твоей милицией! Бездельник! Кукарача черномазый!
      - Побойся бога, тетя Марта, какие ты отпускаешь словечки?! Неужели ты никогда не ела сахар? - Кукарача миролюбиво улыбнулся старушке, обнял меня за плечи и вывел со двора. - А теперь мы пойдем и вернем нож хозяину. Ладно?
      В азарте состязания я успел уже забыть про этого проклятого Али, и теперь меня словно кипятком обдало.
      - Отнеси ты...
      - А почему не ты?
      - Стыдно мне!
      - Ничего. Пойдем вместе. С Али поговорю я.
      Мы подошли к ларьку, когда гнев и возмущение Али, вызванные пропажей ножа, достигли апогея. Причем были они обращены в основном против бедного Ибрагима.
      - Косой сукинсин, какой нож потерял! Тепер я как продал харфуз на разрез?! Гавариш - кто-то украл, украл! Лучше я адин хароши сабак держал, он хотя бы лайт!
      При виде Кукарачи Али повысил голос:
      - Милисия, где ты?! Куда смотришь, милисия?! Утром, в сентр города, мине ограбил какой-та сукинсин!
      - Я здесь, Али! И вот твой нож!
      - Вах, дарагой мой! Ты не милисия, ты настояши золото! - Али выскочил из-за прилавка и стал обнимать Кукарачу.
      - Ты не меня, ты его благодари! Это он нашел твой нож! - Кукарача подтолкнул меня.
      - Дарагой мой малшик! Скажи, кто мой нож украл? Я ему уши отрезал!
      - Я не знаю, это Кукарача отнял нож у вора! - выкрутился я.
      - Ай, я его душа матал, сволош, сукинсин!
      Али не подозревал, что эти эпитеты он адресовал не кому другому, как мне, только что объявленному им же "дарагим его малшиком".
      - На, дарагой, - продолжал он, - бери падарок, денги не нада! - И он протянул мне два небольших арбуза.
      Я отказался, попятился назад.
      - Возьми, чудак! - подбодрил меня Кукарача.
      Я взял арбузы.
      - А что надо сказать? - наставительно напомнил мне Кукарача.
      - Спасибо, дядя Али, только зачем мне два арбуза? Дай одну дыню.
      Кукарача расхохотался.
      Али исподлобья посмотрел на меня.
      - О-о, малшик, ты тоже балшой хитри сукинсин! - И обменял один арбуз на дыню.
      - Кукарача, а что я маме скажу? Откуда все это? Бери-ка ты!
      Кукарача взял у меня арбуз и дыню, и мы пошли домой.
      Мама ужаснулась:
      - Кукарача, не говори, что это украл мой сын, а то я покончу с собой!
      - Что вы, Анна Ивановна, это Али преподнес мне, а я - вам, - успокоил ее Кукарача.
      - Чем я заслужила такое внимание?
      Кукарача неловко улыбнулся и развел руками.
      - Ты не обижайся, Кукарача... Скажи мне откровенно: ты бегаешь только за Тамазом и ходишь только к нам или ко всем?
      Кукарача задумался. Видно, он не ожидал такого вопроса.
      - Нет, Анна Ивановна... Я, как вы изволили выразиться, бегаю не только за вашим сыном и хожу не только в ваш дом... Я - участковый инспектор, и мне приходится бывать всюду... Но, признаюсь, у вас я чувствую себя как-то необычно... Волнуюсь, как на экзамене... В других домах меня иначе как "уважаемый" не величают. "Пожалуйте, уважаемый Георгий!", "Присядьте, уважаемый Георгий", "Пропали бы мы без вас, уважаемый Георгий!.." А вы... Вы спорите, даже ссоритесь со мной, Кукарачей меня зовете...
      - Но ведь ты сам просил называть тебя так, - смутилась мама.
      - В том-то и дело... Я и других просил... Хотя нет, вру! Не просил я никого называть меня Кукарачей... В общем, я не знаю, как это объяснить... Мне кажется, что когда-то я уже жил в вашем доме... Как ваш Тамаз... Потом я в чем-то провинился, и меня изгнали отсюда... И вот теперь я вновь вернулся, искупив свои грехи... - Кукарача умолк.
      Мама достала папиросы и закурила, - она была взволнована, иначе в присутствии Кукарачи не стала бы курить.
      - Какие же у тебя обязанности в милиции, Кукарача? - спросила мама. О функциях инспектора милиции она была осведомлена не хуже самого лейтенанта. Вопрос был задан, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
      - Обязанности? Ну, во-первых, преследование бандитов и воров...
      - Что-то я не слышала про пойманного тобой бандита, - рассмеялась мама.
      - Пока я здесь, ни один уголовник Ваке не посмеет даже шелохнуться! отшутился Кукарача.
      - Допустим. Что еще? - допытывалась мама.
      - Еще - идейное воспитание детей, - ответил Кукарача не без гордости, - правильное направление духовной жизни подростков.
      - Да? А что тебе известно о духовном воспитании, духовной жизни и вообще о душе?
      Кукарача замялся, но тут же нашелся:
      - Как же, Анна Ивановна, душа есть душа, а духовная жизнь - это кино, театр, живопись, музыка... И еще - любовь всего этого и вообще любовь!
      - И ты думаешь, что бандиты не ходят в кино, жулики, растратчики, спекулянты не имеют жен и детей, не любят никого? - Мама затушила папиросу и вопросительно взглянула на Кукарачу.
      Лейтенант задумался.
      - Да, странно получается... А вы, Анна Ивановна? Что вы знаете о душе?
      Теперь задумалась мама.
      - В этом, дорогой мой, не так-то просто разобраться... По-моему, душа - это мысли, мечты человека, заключенные в бутылку, вроде сказочного джинна, которые со дня своего возникновения ждут, стремятся к свободе. Мы иногда освобождаем их - вольно или невольно, чаще же всего они сами вырываются на свободу. А освобожденная человеческая мысль способна творить чудеса в науке, искусстве, литературе. Для меня каждый гений - это вырвавшийся из бутылки джинн. Правда, есть и среди гениев относительно крупные и малые, сильные и слабые, но это не так уж важно. Счастье обретенной свободы они воспринимают в равной мере. - Мама говорила тихо, спокойно, как бы про себя, и лишь в конце взглянула на Кукарачу. - Хорошо, Кукарача, если всеми этими делами в милиции поручено заниматься тебе...
      - Анна Ивановна, а где написано обо всем этом? - спросил удивленный Кукарача.
      - Не знаю... Не помню... Наверное, нигде... Просто это я так думаю.
      - А любовь? Любовь тоже относится к душе? - поинтересовался Кукарача.
      - Наверное... Во всяком случае, из всех сокровищ, дарованных богом человеку, самое драгоценное - это талант любви. Мне жаль человека, ушедшего из жизни без любви...
      - Я очень люблю детей.
      - Значит, ты счастливый человек.
      - А вы?
      - Я - мать, и любить - моя первейшая обязанность.
      - Да, трудное это дело - дети... Вот вы сказали - бегаешь, мол, за Тамазом... А он ведь не один. И мне часто приходится следить, как шпиону, за ними - как бы не подрались, не попали в беду, не стянули чего-нибудь. Кукарача бросил на меня мимолетный взгляд. - Быть может, они и ненавидят меня, но что делать? Стараюсь из-за любви к ним, и только! А ведь мог я стать отличным хлеборобом или кузнецом! - Кукарача показал свои здоровенные кулаки.
      - Конечно, - согласилась мама, - трудно воспитывать детей - не то что чужих, даже собственных...
      - Да... Вот, скажем, за воровство Уголовный кодекс предусматривает от трех до пятнадцати лет...
      - Очень строгий закон!
      - Строгий, но необходимый!
      - Скажи-ка, а как вы ловите воров?
      - Обыкновенно. Украл - поймаем, не украл - пусть гуляет... Случается и так: знаем, что человек вор, а трогать его не имеем права. Улики нужны, свидетели! Есть даже такая поговорка: "Не пойман - не вор!"
      - Я-то думала - сложная у вас работа.
      На Кукарачу словно вылили ушат холодной воды.
      - Ну, знаете... - произнес он обиженно.
      - Хорошо... а до того, как вор украдет? Вы предпринимаете какие-либо меры?
      - Конечно. У нашей работы ведь есть своя специфика. Существует такой термин - профилактика преступности...
      - Я не об этом, - прервала Кукарачу мама. - Меня интересует, проводите ли вы с ворами беседы?
      - Какие беседы?! - искренне удивился Кукарача.
      Мама встала, подошла к книжному шкафу, сняла с полки книгу в черном переплете, раскрыла ее и обратилась к лейтенанту:
      - Ну-ка, послушай! Я постараюсь несколько облегчить текст: "Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтоб погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну". Понял?
      - Прочтите, пожалуйста, еще раз! - попросил Кукарача.
      Мама повторила.
      - Вот это да! - воскликнул Кукарача. - Вот это - строгость! Вырвать собственный глаз! Отсечь собственную руку! Против такого закона наш закон - рай!
      - Это не закон, Кукарача, это заповедь. Будь это законом, сейчас половина населения Грузии была бы одноглазой и однорукой, - сказала мама.
      - А что такое заповедь?
      - Заповедь - это нравственное правило, положение, из которого вытекают все законы. И вот я спрашиваю: приобщаете ли вы к этим заповедям людей, прежде чем их арестовать?
      - Людям, с которыми мы имеем дело, не помогут никакие заповеди... А что это за книга, Анна Ивановна?
      - Евангелие от Матфея.
      - А вы читаете его Тамазу?
      - Тамазу? - опешила мама. - Знаешь, я не думала об этом... По-моему, рано еще...
      - Анна Ивановна, одолжите мне эту книгу, верну через два дня, попросил Кукарача.
      Мама молча положила перед ним Евангелие.
      - Трудно, конечно, будет мне понять все, но я обращусь за помощью к вам. Вы, наверно, хорошо владеете древнегрузинским языком?
      - И французским, и английским, и немецким, - прихвастнула мама.
      - Когда же вы успели изучить столько языков? - удивился Кукарача.
      - Эх, дорогой мой, все мы, люди всего мира, фактически говорим на одном языке, но не понимаем друг друга только потому, что не умеем прислушиваться друг к другу! - вздохнула мама.
      - Нет ли у вас чего-нибудь от головной боли? - спросил вдруг Кукарача.
      Мама вынесла две таблетки и полстакана воды.
      - На, если боль несильная, прими одну, если очень болит - две.
      Кукарача проглотил обе таблетки, поблагодарил, встал и направился к двери.
      - Анна Ивановна, а можно мне рассказать об этом нашим, в милиции?
      - О чем, Кукарача?
      - Вот об этом самом - о душе, о заточенном в бутылке джинне, о заповедях...
      - Ну, дорогой мой, Евангелие писала не я, и то, что говорила о душе, не является моей тайной, так что...
      - Спасибо, Анна Ивановна!
      Спустя два дня Кукарача возвратил Евангелие. Никакой помощи он у мамы не просил. Пришел, поблагодарил и ушел.
      С тех пор Кукарача у нас не появлялся. При встрече на улице он ласково трепал меня по щеке и просил передать привет маме.
      У Кукарачи появилось иное дело - гораздо серьезнее и сложнее, чем возня с нами.
      Все, о чем будет рассказано ниже, - это события, свидетелем которых был я сам, о которых нам стало известно по просочившимся из милиции слухам и которые в свое время взбудоражили все население нашего квартала.
      Трижды Кукарача вызывал Ингу в милицию, и ни разу она не явилась. Наконец лейтенант сам отправился к ней, но не застал ее дома.
      - Так запросто ты ее в милицию не заманишь. Она отчаянная, - сказал Кукараче дворник Шакро.
      Кукарача просунул повестку в замочную скважину и ушел.
      На улице он встретил среднего роста красивую девушку с длинными каштановыми локонами. Вид у девушки был такой беспечный и довольный и сумкой размахивала она так весело, словно весь мир принадлежал ей одной.
      Кукарача невольно остановился. Девушка прошла мимо, даже не взглянув на него. Кукарача повернулся и не без удовольствия стал смотреть на ладную фигуру и стройные ноги удалявшейся девушки. Она почувствовала пристальный взгляд мужчины, быстро обернулась, подбоченилась, приняв вызывающую позу.
      Кукарача расхохотался.
      - Чего смеетесь? - нахмурилась девушка.
      - Вы Инга?
      - Допустим. Ну и что?
      - Не "допустим", а точно. Вы - Инга? - спросил Кукарача.
      - Да, Инга. А вы кто?
      - Я тот самый Кукарача, который трижды приглашал вас в милицию.
      - А-а-а... Ну, и что вам угодно?
      - Об этом узнаете в милиции, милая моя Инга! - Кукарача подошел к девушке.
      - Думаете, вам легко удастся привести меня в милицию? - подняла брови Инга.
      - Думал бы так, не стал бы тащиться по этому подъему! - признался Кукарача. - Но в милицию я вас все же приведу.
      - Ну разве силой, волоком! - рассмеялась Инга.
      - Подумаешь, задача! Я два финских танка приволок в свой штаб! - с улыбкой, но очень серьезно сказал Кукарача.
      - Да?
      - Да.
      - Как?
      - Завтра в девять пожалуйте ко мне в милицию. Там узнаете все. А зовут меня Георгий Тушурашвили.
      - Да?
      - Да.
      - Кукарача звучит лучше!
      - Так зовите меня Кукарачей.
      - А может, пойдем ко мне? Там и поговорим... - В тоне девушки почувствовались любопытство, уважение и даже некоторый страх.
      - Нет, сегодня вы устали с работы... К вам зайду в другой раз, а завтра жду вас.
      - Хорошо.
      - В дверях вы найдете повестку. Не обижайтесь. Я не думал встретить вас на улице. Порвите повестку, не читая.
      - Хорошо.
      - До свидания.
      - До свидания.
      Кукарача и Инга медленно разошлись.
      Она не пришла ни в девять, ни в полдесятого. Чтобы скоротать время, Кукарача в который раз перечитывал извлеченную из архива паспортного стола автобиографию Инги.
      "Я, Инга Амирановна Лалиашвили, родилась 19 апреля 1920 года в г. Тбилиси. Отец - Амиран Давидович Лалиашвили - скончался от порока сердца в 1926 году. Мать - Анастасия Александровна Хмаладзе-Лалиашвили скончалась в 1927 году от туберкулеза. После этого я воспитывалась в Земо-Авчальском детском доме. Здесь же окончила семилетку. В 1934 году поступила в двухгодичное провизорское училище, которое окончила с отличием в 1936 году. Работаю в аптеке No 128 на выдаче лекарств. Беспартийная. Не замужем. Проживаю в г. Тбилиси, Кобулетский подъем, No 137.
      И. Л а л и а ш в и л и
      27.IX.1936 г.".
      Она не пришла. Кукараче стало больно и обидно, - не думал он, что девушка обманет его.
      Он закрыл папку, положил ее в ящик стола, встал, надел фуражку и... в комнату вошла Инга. Кукарача с облегчением вздохнул.
      - Здравствуйте, Инга! - опередил он девушку.
      - Здравствуй, Кукарача! - ответила она и села, не ожидая приглашения.
      - Признаться, я уже не надеялся, что ты придешь.
      Инга рассмеялась.
      - Я пришла ровно в девять!
      - Почему же ты не вошла?
      - Потому, что я женщина, а у женщин принято так: она приходит на свидание до назначенного времени, прячется где-нибудь в укромном месте и наблюдает за ним. И появляется лишь тогда, когда почувствует, что у него лопнула нить терпения... Я стояла за ивой и наблюдала за тобой через окно. И вот появилась тогда, когда ты уже собрался уходить. Вот и все! закончила Инга со смехом.
      - Быть может, все это очень остроумно и весело, когда дело касается любви, - сказал Кукарача.
      Инга смутилась.
      - Зачем ты вызвал меня? - спросила она холодно и положила свою сумку перед Кукарачей.
      - С чего начать? С двух танков или... - Кукарача отложил сумку в сторону.
      - О твоих танках знает весь город. Начни с дела! - ответила Инга, убрала сумку со стола и положила ее себе на колени.
      Кукарача достал заявление соседей Инги, отогнул конец листа с подписями, оторвал его, спрятал в ящик и протянул заявление Инге.
      - Вот. Прочти, пожалуйста!
      Кукарача не сводил глаз с девушки. Она сперва заерзала на стуле, затем лицо ее пошло красными пятнами, руки задрожали, глаза наполнились слезами. Вдруг она разорвала заявление пополам и бросила клочки на стол.
      - Документы рвать нельзя, Инга!
      - Извиняюсь, - Инга проглотила слезы, - я знаю, это сочинение Каламанишвили!
      Кукарача вздрогнул от удивления: Инга назвала фамилию, подписанную красным карандашом!
      - Под заявлением много подписей. Почему ты думаешь, что писал именно Каламанишвили?
      - Не он, а она! Каламанишвили - старая проститутка, развратница! Она отжила свой век, никому уже не нужна, вот и лопается от зависти ко мне...
      - В чем же тебе завидовать? Ты любовница вора, подонка, морфиниста! прервал Ингу Кукарача.
      Инга на минуту лишилась речи.
      - Этот человек... - заговорила она наконец и встала, уронив при этом сумку, - этот человек, каким бы он ни был, - мой муж... А у Каламанишвили ни мужа, ни любовника, ни друзей, ни врагов... Она, эта красивая когда-то женщина, сейчас одна на всем свете, одинока... Вот почему она завидует мне... Тебе не понять этого, ты - мужчина, к тому же милиционер... А что касается похабщины, о которой говорится в заявлении, ее я только и слышала, что в притоне этой старой ведьмы. Это у нее собирались воры и картежники со всего города... Муртало ни разу не приходил ко мне пьяным и ни разу никого с собой не приводил. Он любит меня и не позволит себе ничего оскорбительного!.. - Ингу подвели нервы, губы у нее побледнели и задергались. Она как подкошенная упала на стул.
      - Когда же он бывает дома? - спросил Кукарача.
      Инга подозрительно сощурилась.
      - Он не говорит об этом заранее.
      - Конечно, бандитская повадка...
      - Назови человека в городе, у кого он украл или отнял хоть копейку!
      - Знаю... В нашей картотеке сказано все о твоем святом супруге: опасный рецидивист, в Грузии не промышляет, имеет четыре судимости, в том числе две за убийство, и не расстреляли его лишь потому, что ухлопал подонков вроде себя. Вот кто он есть, твой ангел!
      - Плевала я на вашу картотеку! А мог бы ты преподносить своей возлюбленной каждый день по корзине красных роз?!
      - Почему бы и нет? Даром, что ли, наш квартал называется Вардисубани?* - пошутил Кукарача.
      _______________
      * Дословно: квартал роз (груз.).
      - И зимой?
      - Зимой вряд ли, - признался Кукарача.
      - То-то! А Муртало мог... - заметила Инга не без злорадства. - Мог бы ты посылать женщине тысячу рублей ежемесячно?
      - Откуда? У меня вся зарплата - восемьсот рублей! - воскликнул Кукарача.
      - А Муртало мог!.. Можешь ли ты явиться хоть с того света, чтобы поздравить любимую женщину с Новым годом и днем рождения? Не можешь! А Муртало может! - Инга говорила, все более волнуясь, не отдавая себе отчета, и Кукарача подумал: "Вот и проговорилась, дурочка!" - Можешь ли ты отвадить от меня всех мужчин квартала, сделать меня недосягаемой, чуть ли не королевой? Не можешь! А Муртало может, потому что он никого на свете не боится - ни тебя, ни твоей милиции, а ты боишься его! - Инга была на грани истерики.
      - Ладно, успокойся! - произнес тихо Кукарача и добавил: - Запомни: не родился еще человек, которого бы я испугался!
      - Серьезно?
      - Вполне!
      - Допустим. И хватит об этом!.. Что тебе нужно от меня?
      - Ничего. Напиши расписку, что указанные в заявлении факты впредь не повторятся...
      - Как они могут повториться, если их и не было?!
      - Тогда напиши, что заявление не соответствует действительности, что все это выдумка, клевета, - предложил Кукарача.
      Инга написала.
      - Все? Могу идти? - спросила она.
      - Пожалуйста! - ответил Кукарача и, не выдержав, тут же спросил: Скажи мне, только искренне: ты действительно любишь эту мразь или боишься его?
      Инга задумалась, потом спросила:
      - А ты знаешь, Кукарача, что такое любовь?
      Кукарача кивнул головой.
      - Скажи!
      - Талант любви - самое драгоценное из всех сокровищ, дарованных богом человеку... И несчастен человек, ушедший из жизни без любви...
      - Кто тебя научил этому, Кукарача? - прошептала Инга.
      - Анна Ивановна...
      - Кто это?
      - Есть такая женщина...
      - И ты испытал этот талант?
      - Пока нет... А ты?
      Инга не ответила. Она встала, повернулась и ушла, не попрощавшись.
      Кукарача с минуту прислушивался к ее удалявшимся шагам в коридоре, потом взял разорванное заявление, достал из ящика стола оторванный его край, склеил куски гуммиарабиком, снова спрятал лист, встал, подошел к окну и распахнул его, чтобы проветрить комнату. Распахнул, да так и застыл у окна: за ивой стояла Инга и смотрела на него...