Заказуха (№1) - Убийство времен русского ренессанса

– У меня отпуск длинный, могу хоть все лето гулять, – объяснил Валентин хозяину.

– По мне, так совсем оставайся, – с радостью откликнулся тот на волеизъявление политического единомышленника.

С наступлением лета пляжи, центральная набережная и расположенные на ней закусочные стали заполняться отдыхающими. Море прогрелось до приемлемой температуры, и Скоков целыми днями плескался в соленой воде.

Пока Скоков наливался портвейном, нежился под лучами солнца и гонялся под водой за бычками, дело по убийству Серебрякова передали в городскую прокуратуру и объединили с двумя аналогичными. По рекордному числу обвиняемых – двести двенадцать человек, каждый из которых был допрошен и отпущен на подписку, – дело являлось уникальным и смело могло претендовать на занесение в Книгу рекордов Гиннесса. Оставалось лишь задержать исполнителя смертельного номера и во избежание побития рекорда поместить его в тюремную камеру.

Главковский «убойный» отдел, пронюхавший об этих преступлениях, прибрал к своим рукам все нити расследования, со временем надеясь увенчать головы лавровыми венками. Субботин же с коллегами все реже вспоминали о «заказухе», по уши заваленные повседневной милицейской работой.

Так и не добившись взаимной любви от Верочки, Толик Филимонов без особых душевных мук сдал ее в целости и сохранности законному супругу, неожиданно вернувшемуся домой из почти годичного рейса. Верочка была счастлива. Лишь сумма долга пароходству за авиаперелет из Америки омрачила ей радость от встречи, и через неделю Коля, чтобы восполнить финансовые потери, устроился сторожем в магазин.

А тем временем шел третий месяц пребывания Скокова в Ялте. В неизменных зеленых трусах и шлепанцах он под вечер гулял по набережной, разглядывая с видом знатока выставленные на продажу картины. Тело его к тому времени приобрело бронзовую окраску, мышцы от постоянного плавания налились упругостью, а густая с сединой борода добавляла благородства его просоленному лицу. При своем внушительном росте он выглядел импозантно и вполне мог сойти и за преуспевающего бизнесмена, и за представителя творческой интеллигенции.

В это предзакатное время большинство отдыхающих, переодевшись в вечерние туалеты, фланировали вдоль берега моря или устраивались в многочисленных кафе, демонстрируя друг другу скопленные за межотпускной период наряды «от кутюр».

Скоков, казалось бы, уже миновал скамью с раскинувшейся на ней блондинкой, одетой в джинсовые шорты, бюстгальтер «от купальника» и соломенную с розовыми цветочками шляпку. Она держала на поводке огромного ротвейлера с вытаращенными на окружающих глазами. Но в этот момент пес зарычал, натянул поводок, сделал стремительный выпад и вцепился клыками в трусы Скокова. Тот, вскрикнув от боли, отпрыгнул в сторону, оставив в пасти собаки добрую половину штанины. Блондинка выронила мороженое, заорала на пса, притянула его за поводок и ловко надела намордник на его приплюснутую физиономию.

– Вы извините, это он на солнце перегрелся. А так он редко бросается, – обратилась она к Валентину и протянула ему клок от трусов. – Я вам сейчас перевяжу.

Скоков доковылял до скамьи и занялся осмотром бедра со следами собачьих зубов, по бедру тонкими струйками стекала алая кровь. Привязав ротвейлера, незнакомка склонилась перед Валентином и обмотала ему ногу ярким махровым полотенцем.

– Не волнуйтесь, Шериф здоров. Но если хотите, могу вас на укол проводить. Здесь больница поблизости, – предложила она.

Во время столь трогательной сцены Скоков наблюдал за ее по-детски испуганным личиком, и что-то давно забытое внезапно проснулось и зашевелилось в его груди. И хотя боль в ноге постепенно затухала, но, не желая расстаться с этой неожиданно появившейся в его жизни дамой с собачкой, он по-рыцарски согласился на укол.

По дороге в больницу они познакомились. Блондинку звали Любой. Проживала она в Саратове и пять дней назад впервые очутилась на море.

– А вы здесь давно? – спросила она у Валентина.

– Третий месяц пошел, – ответил тот.

Люба от удивления присвистнула… За непринужденной беседой они дохромали до больницы. Все это время пес мирно плелся на поводке и, как показалось Скокову, пытался вилять перед ним обрубком своего отчлененного хвоста.

Получив в качестве медицинской помощи укол против бешенства и тугую марлевую повязку, Скоков и его дама вышли на улицу, где растворились в густой темноте южной ночи.

– Люба, а давайте завтра вечером встретимся на той же скамейке, – предложил Валентин, опасаясь потерять ее навсегда.

– Давайте, – легко согласилась она и чмокнула его в щеку.

На этой высокой ноте, полные искушения и веры в завтрашний день, они разошлись, и Скоков полез на гору в свою хибару, где с бутылкой портвейна ждал возвращения квартиранта Иосиф Андреевич.

Не будем строго судить нашего героя за его незначительную ложь и простые человеческие слабости. Оторванный от семьи, в избытке накопивший на отдыхе нерастраченной мужской энергии, но полностью лишенный минимального женского участия, он в столь драматической и романтической ситуации не в силах был сдержать здоровый мужской инстинкт.

Весь следующий день его мысли были поглощены только предстоящим свиданием, и он к нему тщательно готовился, рисуя в своем воображении подзабытые им сцены любви. Обработав народными средствами свою боевую рану, он сменил попорченный гардероб на единственную рубашку и брюки и в семь вечера дожидался Любу на сблизившей их скамье.

К его восторгу, Любовь появилась без пса и в своей коротенькой юбочке и белой кружевной блузке казалась Валентину поистине неземной, воздушной и потому еще более желанной.

Вдыхая запах водорослей и бросая в воду камешки, они несколько раз прошлись вдоль кромки моря. Исполнив обязательный в подобных случаях ритуал, Скоков пригласил Любу в ресторан «Белый лев», расположенный на центральной набережной, где они выбрали столик под могучим платаном.

После первого тоста за знакомство они перешли на «ты», а после второго – за «виновника» их знакомства Шерифа, – беседа потекла легко и весело.

– Я тоже имею право хоть месяц рас слабиться. Не только муженьку моему позволено по бабам шататься, – раскрасневшись от выпитого шампанского, откровенничала Люба.

– А чем он еще занимается? – поинтересовался Скоков, наливая ей очередную дозу веселящего напитка.

– Бизнесом. Три ларька держит. Я у него раньше продавцом работала. Ты думаешь, почему он меня одну отправил? – спросила Люба и сделала глоток из фужера. – Это чтобы я ему не мешала с моей сменщицей спать. Он и Шерифа мне всучил, чтобы им хлопот меньше было.

– Люба, не переживай. Лучше на море взгляни, – попытался отвлечь ее Скоков, видя, как распаляется его спутница. – Я ведь три года на Северном флоте служил. А там цвет воды совсем другой, почти черный.

Он старался увести разговор от больной для нее темы, потому что не хотел так быстро лишаться романтики, присутствующей в их отношениях, и переключать сознание на чисто реалистический лад. Поэтому, когда грянула музыка и они в третий раз осушили бокалы, Скоков вывел Любу на танцплощадку. В медленном танце он крепко ее прижал, ощутил полуобнаженное тело и почувствовал, что теряет самообладание. Он уже готов был плюнуть на остаток ужина, но стремление к гармонии вовремя его остановило и успокоило.

Потом они еще долго и много пили портвейн и шампанское, скакали в кругу резвящейся публики и рассказывали друг другу соленые анекдоты про обманутых мужей и сообразительных любовников.

– А кем ты на своем заводе вкалываешь? – спросила возбужденная от танцев Люба во время очередного перерыва.

Изрядно захмелевший Скоков посмотрел на нее замутненным взглядом и по слогам произнес:

– Кил-ле-ром.

– Дилером? – переспросила Люба.

– Кил-ле-ром, – повторил он.

– Это что за специальность, я о такой не слышала? – заинтересовалась она.

– На-емный у-бийца, – разъяснил Скоков.

Люба весело рассмеялась и попыталась втянуться в игру.

– Кого же ты убиваешь, кассиров, что ли?

– А-а, кого скажут. – Он махнул рукой и нацепил на вилку кусок ветчины.

– И сколько укокошил?

– Троих, – жуя ветчину, серьезно ответил Скоков и поднял вверх три пальца.

– Мне с тобой интересно, а мой придет вечером, поест и молчит. По выходным или у баб, или в гараже. А я ведь молодая женщина, мне любви и внимания хочется.

Последние ее слова послужили для Валентина сигналом. Он встрепенулся и осознал, что пришло время покидать ресторан.

– Куда же нам податься? – принялся он размышлять вслух в надежде, что Люба ему поможет.

– Ты мужик, тебе и карты в руки, – с достоинством ответила она, не замечая его мучений.

– А к тебе можно?

– У меня хозяйка суровая, сразу насчет этого предупредила. Да и Шериф со мной в комнате, – объяснила Люба.

Оба чувствовали незавершенность свидания. Неделю назад в соседнюю комнату бабуля с внуком поселилась. Слышимость такая, что от ее храпа по ночам не уснуть.

Рассуждая о тяготах быта отдыхающих, они бродили по дорожкам прибрежного парка, и на одной из аллей Скоков привлек Любу к себе и одарил ее выстраданным горячим поцелуем.

Они вышли к городскому пляжу и, томимые страстным желанием, присели на лежак, стоявший под навесом в самом дальнем углу. Природа поистине благоволила к ним: ночь была теплая и безлунная и способствовала тому, чтобы завершить вечернюю увертюру мощным ночным аккордом. Если бы только не молодая парочка, сидящая поблизости в ожидании своего часа.

Скоков вознамерился взять их измором, быстро разделся до трусов и, невзирая на забинтованную ногу, решительно направился к воде.

Поплескавшись в море, он вернулся, растер тело майкой, накинул рубашку и с шумом откупорил шампанское. После такого психологического давления конкуренты позорно бежали. Путь к сердцу Любы был открыт. Глотнув шампанского, Валентин присел на лежак, обнял ее, и через минуту они слились в единое целое.

Прочими интимными подробностями той ночи желающие могут насладиться, взглянув на витрину ближайшего газетного киоска. Мы же оставим это таинство, происходящее между мужчиной и женщиной, для воспоминаний много повидавшего на своем веку молчаливого ялтинского пляжа.

Они пришли в себя от охватившего их любовного затмения только тогда, когда солнце уже поднялось над горизонтом и с набережной стали раздаваться голоса любителей утренних процедур.

Люба отпрянула от партнера и взглянула на часы.

– Ой, мне же нужно Шерифа выгуливать, – вскрикнула она.

– Я с тобой, – не желая ее отпускать, сказал Валентин.

– Не вздумай, – испугалась Люба. – Если хозяйка тебя увидит, она меня выселит. Встретимся в то же время на нашем месте.

Она быстро собралась и побежала домой, а Скоков, нахлебавшись за ночь романтики, искупался в утренней прозрачной воде и поплелся спать, чтобы восстановить утраченные силы и предстать к вечеру во всеоружии.

Вся следующая неделя их случайно возникших отношений пролетела в упоительном сладострастии. Днем они отсыпались по своим халупам, а по ночам до изнеможения каждой клеточкой тела отдавались накатывающемуся как волны влечению.

Уже начиная со второй их эротической вылазки к ним присоединился Шериф. Будучи привязанным к соседнему лежаку, он отпугивал своим грозным видом забредавшие на пляж парочки.

Ночные купания так полюбились Скокову, что он сокрушался о тех бесцельно проведенных в политических дискуссиях днях, которые влачил до знакомства с Любой. Сама же она каждый раз представляла перекошенное от удивления лицо оставленного в Саратове супруга, мысленно торжествовала и с еще большим восторгом бросалась в объятия Скокова.

В один из дней, когда полуденное солнце жарило животы и спины отдыхающих, Скоков лежал на своей койке и смотрел в потолок, по которому бегал огромный паук.

«Это к известию, – отвлекся он от воспоминаний о прошлой бурной ночи, – Странно, почему мне с Надеждой давно так хорошо не было? И в постели проблемы одолевали», – размышлял он и вдруг вспомнил, что уже три недели не звонил жене. От этого настроение у него испортилось, и в голову полезли всякие тягостные мысли.

Он отправился на переговорный пункт и, когда вместо ожидаемого приветствия Надежда разрыдалась в трубку, мгновенно сообразил, что тревожное предчувствие его не обмануло, беззаботной эмиграции пришел конец.

– Валя, меня в Большой дом вызывали, – всхлипывая, заговорила Надежда. – Предупредили, что, если ты сам к ним не явишься, Ленка собеседование не пройдет. Они уверены, что я тебя скрываю.

– Какое еще собеседование? – не понял Валентин, и жена принялась объяснять, что внесла деньги за обучение на юрфаке университета, где через три дня должно состояться собеседование.

После ее разъяснений Скоков окончательно сник. Нельзя сказать, что до этого он не осознавал всей шаткости своего положения, при котором рано или поздно придется расплачиваться по счетам, однако после знакомства с Любой совсем потерял голову и жил одной ночью, стараясь не думать о будущем.

Надежда продолжала делиться с ним своими заботами, от них у него сжалось сердце, и он начал стремительно падать в пропасть мрачных воспоминаний… Кое-как успокоив жену, Валентин вышел в сквер перед телеграфом и сел на скамейку под утопающим в цветах олеандром.

«Сволочи, дочкой шантажируют, не к добру я паука видел. Вот и не верь после этого народным приметам, – мысленно сокрушался Скоков. – Однако придется ехать».

Через час он уже деловым тоном излагал Надежде условия своей сдачи:

– На Литейный сообщи, чтобы Ленку не трогали, иначе до присоединения Крыма к России будут меня ловить. Передай им, что я готов сдаться, но денег у меня нет. Пусть приезжают в Симферополь и везут меня за государственный счет. Не собираюсь я на них свои кровные тратить, я их на твою мамашу переведу.

После заверений мужа Надежда немного успокоилась и поинтересовалась его жизнью.

– Не жалуюсь. До нашего разговора, можно сказать, хорошо жил, – признался Валентин. – Ты им сегодня позвони. Если согласятся, пускай сообщат тебе дату и номер вагона. Я к самому отправлению подъеду…

После разговора с женой Скоков вернулся к себе, отыскал на потолке паука, торжествуя, пристукнул его ботинком и рухнул на койку.

Вечером он встретился с Любой, но был непохожим на себя: серьезным и задумчивым. Когда же они привычно расположились на пляже, впервые тренированный организм Скокова дал ощутимый сбой, что крайне расстроило даму.

– Что с тобой? – удивилась она.

– Из Питера требуют вернуться, – объяснил Скоков. – На заводе ЧП.

– А как же я? – обиженно спросила Люба.

– У меня самого душа на части рвется, но другого выхода нет, – попытался оправдаться Скоков. – Я к тебе в Саратов зимой приеду, – пообещал он, но Люба после его слов съежилась, словно от холода, и взглянула на него с неподдельным испугом.

В итоге ей все же удалось отвлечь Валентина от навязчивых мыслей и привести его функции в норму, но все последовавшее за этим было лишь бледной тенью прежних любовных утех.

А в это время два главковских опера, с вечера «раскатав» в купе бутылку «Синопской», сладко дремали на полках и ехали навстречу долгожданному свиданию с неуловимым киллером.

После звонка Надежды на Литейный там с нескрываемой радостью откликнулись на его предложение. Хотя бы на несколько дней покинуть душные, осточертевшие за лето кабинеты и сорваться к морю было поистине удачей. После брошенного на спичках жребия двое счастливчиков, получив разрешение свыше, не мешкая понеслись на вокзал к знакомой кассирше Ирочке и в этот же день отправились в Ялту.

Сам же Скоков выяснил дату своего отъезда и номер «столыпинского» вагона из разговора с Надеждой. В его распоряжении оставались всего лишь три ночи, которые он полностью посвятил вконец отчаявшейся Любе. В какой-то момент он даже дал слабину и решил отказаться от возвращения. «Черт с ним, с институтом, – подумал он, обнимая Любу. – Главное, удачно замуж выскочить». Но потом одумался и бесповоротно решил принести себя в жертву тянущейся к знаниям дочери.

В день отъезда из Ялты он в последний раз искупался в море, бросил в воду монетку и, распрощавшись со ставшими ему близкими людьми, выехал на троллейбусе в Симферополь, чтобы отдаться в руки самого гуманного и туманного правосудия.

ГЛАВА 15

До отправления поезда из Симферополя оставалось еще достаточно времени, и Скоков успел подкрепиться возле вокзала чебуреками и выпить стаканчик портвейна. На остававшиеся гривны он купил в дорогу копченую курицу, хлеб, две огромные дыни и за десять минут до отхода подошел к своему вагону.

По отсутствию багажа, бледной коже и напряженным лицам он сразу выделил своих провожатых из общей массы отъезжающих, приблизился к ним и про себя отметил, как те с облегчением вздохнули.

Еще в Ялте он наметил для себя дальнейшую линию поведения – молчать при любых условиях. «Пускай сами доказывают. Трупы они не найдут, а доказательства только косвенные», – вполне компетентно рассудил он.

Чтобы не шокировать соседку по купе профессиональными разговорами, после отхода поезда сгорающие от любопытства оперативники вызвали Валентина в тамбур. Они ни на секунду не сомневались, что изрядно побегавший и оказавшийся в их руках Скоков начнет каяться и выложит все детали убийств, но тот их быстро разочаровал.

– А на фига же ты добровольно сдался? – удивились оперативники.

– Чтобы дочку оставили в покое, – объяснил Валентин.

– Ну ты, мужик, даешь! – восхитились они его хладнокровием. – У нас показаний на тебя около двух сотен. При таком раскладе молчать бессмысленно.

Однако после такого неудачного начала темы этой они более не касались и переключились на игру в подкидного. Во время обеденного перерыва Валентин угостил оперативников своими припасами и поделился впечатлениями от Крыма, а те в свою очередь откровенно поведали ему о тяготах нынешней милицейской службы.

Так дружно и без всяких внешних эксцессов через день рано утром они прибыли на Московский вокзал, а оттуда на метро добрались до Литейного, где с вечера дожидался возвращения своих подчиненных начальник отдела по раскрытию умышленных убийств главка Василий Васильевич Медунов. Ему самому не терпелось взглянуть на настоящего киллера, поскольку судьба-злодейка редко радовала Медунова подобными профессиональными удачами. А это дело, невзирая на общественное положение убиенных, обещало быть громким и сулило всенародное признание.

«Жаль, он к „тамбовцам" не принадлежит, а то можно было бы и орден получить. Может, попросить его сказать, что он из их группировки? – раздумывал Медунов, поджидая Скокова с вокзала. – Ему какая разница?»

Эти прожекты были навеяны словами начальника главка, который в ежедневных публичных выступлениях призывал к «беспощадной войне» с этой чем-то сильно насолившей ему, одной из многочисленных преступных группировок.

Скоков не ведал о его тайных помыслах и с первых же минут знакомства продемонстрировал товарищу подполковнику свою неколебимую позицию, чем сильно того расстроил.

– Может, ему по башке настучать? Сразу, как миленький, заговорит! – предложил на ухо своему шефу один из сопровождавших Скокова оперативников, но Медунов после услышанного поморщился,

– Не стоит. Для ареста и без его признания оснований хватит. Зачем лишний раз прокуратуру нервировать, – так же шепотом ответил тот.

В течение двух часов он, словно гипнотизер, воздействовал на сознание Скокова, внушая тому пагубность его поведения, но тот был непробиваем и лишь попросил сообщить жене о его возвращении.

Так и не добившись от Скокова желаемого результата, на Литейный из городской прокуратуры привезли следователя, который, выслушав сыщиков, поверг их в уныние:

– Все это, коллеги, замечательно, но трупов у нас нет, все доказательства косвенные, и к тому же он молчит. Так что радоваться особенно нечему.

– И что же ты предлагаешь? – насторожился Медунов.

– На десять суток я его без предъявления обвинения задержу, а с арестом пусть прокурор решает… Но будет лучше, если он все же признается. Тогда хоть трупы отыщутся, а это уже прямые улики.

Уверенные в несокрушимости имеющихся на руках доказательств, оперативники были обескуражены и по приказу Медунова бросились на поиски Кузякина и Тамары с проспекта Энтузиастов, чтобы провести с ними очные ставки. Следователь допросил Валентина, а тот ко всеобщему удивлению отказался от адвокатских услуг, мотивируя свой отказ отсутствием денег.

– Вам по закону бесплатно положено, поскольку наказание по вашей статье вплоть до высшей меры, – разъяснил ему следователь. – Вы это понимаете?

Скоков утвердительно кивнул головой, но наотрез отказался от адвоката и продолжал молча игнорировать вопросы, касающиеся убийств.

– Как же ты из Всеволожска удрал? – не выдержав столь угнетающего молчания, спросил его Медунов.

– Бог миловал. Я за всем этим с улицы любовался. Меня теперь на митинги калачом не заманишь, – простодушно признался Скоков и поинтересовался, кто его продал милиции.

– Откровенность за откровенность – не брат, – ответил Медунов: – С ним пришлось повозиться.

Это обстоятельство заметно обрадовало Скокова и вдохнуло в него дополнительные силы, он мужественно перенес очные ставки с Кузякиным и Тамарой, принял их извинения и даже отпустил им грехи.

Памятуя о словах следователя относительно шаткости доказательств, Медунов решил испробовать еще один ход и предложил Скокову свидание с женой, но тот отнесся к этому с недоверием.

– Напрасно сомневаешься. Все в наших силах, если человек себя прилично ведет, – объяснил Медунов, рассчитывавший повлиять на Скокова с помощью Надежды. – У тебя же дочка поступает.

– Вы же пообещали ее не трогать, – откликнулся Скоков.

– Я свои обещания помню. Но мы думали, что ты во всем сознаешься, а ты как-то странно себя ведешь.

– Насчет признания уговора не было.

Медунов, уставший от пустых разговоров, связался по телефону с Надеждой и пригласил ее на утро для свидания с мужем, который во время их беседы нервно ерзал на стуле.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал Медунов, положив трубку, и принялся давать Скокову последние рекомендации.

Тот молча слушал начальника «убойного» отдела, и внезапно ему вспомнился ночной ялтинский пляж и сидящая на лежаке Люба. Голос говорящего Медунова слился с рокотом морского прибоя, и Валентин перестал понимать смысл произносимых им слов.

– Ты что, заснул? – неожиданно прервал тот его сладкие грезы.

– Что вы! Я вас внимательно слушаю, – соврал Скоков.

– Я спрашиваю, ты не можешь «тамбовцем» назваться?

На месте растворившейся Любы в сознании Скокова возникла географическая карта, которую он принялся изучать в поисках города Тамбова.

– Я же коренной ленинградец, – мысленно пошарив по карте, ответил он.

После такого ответа Медунов кисло улыбнулся и распорядился увести Скокова в следственный изолятор. Сам же он вторично побрился, прилизал на голове волосы, почистил костюм и, дабы вовремя застолбить себе место в очереди на начальственную милость, направился докладывать генералу о раскрытых убийствах.

– А он, случайно, не «тамбовец»? – с надеждой в голосе спросил его генерал после красочного доклада.

– Точно пока не установлено, но такой вариант не исключен, товарищ генерал, – слукавил Медунов, не теряя надежды на удачный исход предприятия.

Его ответ пришелся генералу по душе, он крепко пожал Медунову руку и по-отечески похлопал по плечу. А уже через час в министерство пошел отчет о блестяще проведенной уголовным розыском многомесячной оперативной разработке и раскрытии серии «заказных» убийств. Вечером же «народный» генерал уже с экранов телевизоров, как всегда душевно и трогательно, вещал доверчивым горожанам о том, что по организованной преступности города нанесен еще один сокрушительный удар.

Не принесло желаемых дивидендов и организованное Медуновым на следующий день свидание Валентина с женой. После объятий и поцелуев тот поинтересовался у Надежды результатом собеседования в университете.

– Все удачно, но окончательное зачисление будет в конце августа, после мандатной комиссии, – объяснила Надежда.

Это известие удручающе подействовало на Валентина, он опять замкнулся и впал в раздумье, грызя принесенный женой огурец. Как не старалась она повторять заученные фразы, подсказанные ей Медуновым, как не умоляла во имя его же блага признаться во всем милиции, Скоков продолжал молча хрустеть огурцом.

Медунов прервал это бессмысленное занятие. Скоков снова был водворен в изолятор, а полная отчаяния Надежда покинула дом на Литейном.

Все последующие за этим дни следователь и оперативники проводили очные ставки между задержанным и «го работодателями, многие из которых были по горло сыты общением с милицией и безжалостно его изобличали. Скоков уже не казался им благородным освободителем, а его непрошибаемое упорство сначала вызывало у них раздражение, а затем и нескрываемую злость. Надежде стали поступать звонки с угрозами и бранью в адрес мужа, двое из числа звонивших потребовали вернуть деньги, заплаченные Скокову. Надежда мужественно сносила нападки, лишь изредка срываясь и облегчая душу в словесной перепалке.

На деньги, отложенные на покупку стиральной машины, она без ведома Валентина наняла ему адвоката, который через неделю после ареста Скокова заявился к нему в «Кресты».

Скоков был крайне удивлен, когда его вызвали из камеры для встречи с защитником, и отказался было идти, но, увидев в руке охранника резиновую дубинку, вынужден был подчиниться и, заложив руки за спину, отправился на навязанное ему свидание.

В следственном кабинете его ожидал сидящий за столом холеный лысеющий мужчина лет пятидесяти, одетый в шикарный костюм темно-синего цвета и белоснежную рубашку с ярким цветастым галстуком, безымянный палец мужчины украшал массивный золотой перстень с крупным бриллиантом. Респектабельный вид адвоката не вязался с окружающей обстановкой: бетонными стенами, грязным зарешеченным оконцем и тускло мерцающей под потолком электрической лампочкой. Поэтому, увидев его, Скоков, одетый в поношенный спортивный костюм брата и стоптанные ботинки без шнурков, остановился в полной нерешительности.

– Не робей, Валентин, присаживайся. Я ведь не судья, чтобы передо мной навытяжку стоять, – по-свойски предложил адвокат и представился Мыльниковым Борисом Аркадьевичем.

– Я же от адвоката отказался, – неуверенно произнес Скоков, усевшись на привинченный к полу стул.

– Меня твоя жена упросила, – объяснил Борис Аркадьевич, достал из «дипломата» пачку американских сигарет, распечатал ее и небрежно бросил на стол. Скоков отказываться не стал и прикурил от протянутого «Ронсона».

– Можешь всю пачку забрать, – предложил Мыльников. – Я тебе еще чай принес, сокамерников угостишь. Отношения в «хате» необходимо поддерживать. Не обижают тебя? – поинтересовался он.

– Да вроде нет, – неуверенно произнес Скоков.

– Если тяжко будет, могу посодействовать, чтобы в другую перекинули. Состоятельные люди даже в отдельных сидят: с радиотелефонами, телевизорами и прочими благами. У тебя на это денег не хватит, но что-нибудь поприличнее подыскать можно, – заверил Мыльников.

– У меня и на адвоката денег нет, – перебил его рассуждения Скоков.

– Ну, это ты скромничаешь. Я твое дело еще не изучал, но в общих чертах представляю. По самым скромным подсчетам девять тысяч баксов ты хапнуть успел. Деньги, конечно, небольшие, но кое-что сделать для тебя попытаюсь, – пообещал Борис Аркадьевич.

– Я же вам объяснил, что денег у меня нет, – упрямо повторил Скоков и погасил окурок в консервной банке, стоявшей на столе.

– Валентин, ты, наверное, не понял, что я твой защитник, а не следователь или прокурор. Это ты перед ними можешь как угодно выдрючиваться, и правильно сделаешь, а с тобой мы в одной упряжке, – не без раздражения произнес Мыльников. – Кстати, похвально, что ты на допросах ничего лишнего не ляпнул, мне будет легче сражаться. Я ведь двадцать лет следствию отдал и на пенсию начальником отдела вышел, так что всей этой кухней владею. Вышку тебе, конечно, по первому разу не дадут, но лет двадцать впаять могут, все-таки три убийства. А за это время твои накопления в песок превратятся. Так что платить, хочешь не хочешь, придется, ты же не законченный идиот.

– Сколько заслужил – все мое, – огрызнулся Скоков, не отводя пристального взгляда от перстня Бориса Аркадьевича, искрящегося всеми гранями в свете электрической лампочки.

Тот поймал его взгляд и начал понемногу заводиться:

– Думаешь, я это в МВД заработал? Кукиш с маслом. Там я, кроме невроза, язвы, геморроя и множества разных болезней, ничего к старости не получил, а вот за последние годы хоть человеком себя почувствовал. Здесь мои знания и опыт определенную цену имеют, хотя многие бывшие коллеги меня осуждают: «Как ты мог на другую сторону баррикад переметнуться?» Да, переметнулся, потому что жизнь одна, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. К этому, кажется, наш школьный герой призывал? – Борис Аркадьевич все больше распалялся. – А этим мальчишкам сопливым с пэтэушным образованием, которые сейчас на следствии работают, я только в силу их безграмотности носы утру. Думаешь, я собираюсь, как Плевако, зажигательные речи произносить и представлять тебя жертвой порочного общества? Не-ет, – протянул Мыльников и покачал указательным пальцем. – Будь у тебя денег побольше, я бы это дело совсем «развалил». Заплатили бы всем свидетелям и твоим «подельникам» по энной сумме, и они бы, как миленькие, от своих прежних слов отказались. А отдельных несговорчивых слегка бы припугнули, для этого у меня есть возможности. В результате показаний против тебя нет, трупов нет, а остальное все – голая лирика. Другое дело, что здесь случай особый. На такое количество участников у тебя средств не хватит, даже если ты все имущество и квартиру с молотка пустишь.