III

Однако вскоре Скифу стало не до Музея, потому что у него самого начались крупные неприятности. Сашка погорел с пиджаком. Погорел глупо, недостойно Александра Скифина. Племянник гипнотизера забыл после экзамена отстегнуть подкладку. Дело было так.

Декан факультета механизации сельского хозяйства Дмитрий Дмитриевич Свирько бежал по коридору, как вдруг возле стенной газеты «За механизаторские кадры» увидел студента своего факультета Александра Скифина, по прозвищу Скиф. Студент рассматривал карикатуры на задолжников и, притопывая ногой, пел противным голосом: «То-реа-дор». Но не это привлекло внимание Дмитрия Дмитриевича. Руки Скифа были засунуты в карманы, полы пиджака распахнуты и вместо традиционной сатиновой подкладки оттуда выглядывала бумажная, вся испещренная формулами.

Свирько остановился на полном ходу, проехав на подошвах (пол в коридоре только что натерли). Скиф, не замечая декана, продолжал притопывать и петь «Тореадор». Свирько на цыпочках подирался к нему и заглянул в подкладку. Формулы были из курса «Механизация сельскохозяйственных ферм». Декан ахнул. Сердце его заколотилось, как у охотника, увидевшего в двух шагах от себя дичь.

– Ну-с! – Дмитрий Дмитриевич протянул руку к подкладке, но в это время в рукаве пиджака что-то щелкнуло, и формулы исчезли.

Скиф обернулся. Декан торопливо схватил его за плечо.

– Снимай пиджак!

– Вы что, Дмитрий Дмитриевич…

– А я смотрю, шпарит и шпарит, – разговаривал сам с собой Декан. – Даже пятерку ему хотел поставить, а оно вот что. Снимай – и пошли в деканат!

Не дослушав монолог до конца, Скиф бросился бежать.

– Стой! – закричал Дмитрий Дмитриевич. – Держи его!

Кто-то кинулся наперерез Скифу. Сашка толкнул его, и тот влип в витрину с насекомыми. Посыпались стекла. Племянник гипнотизера припустил еще сильнее. На ходу он рвал бумажную подкладку и швырял ее в урны. Привлеченный шумом, из буфета выскочил лаборант Пахомыч с бородой, запачканной кефиром.

– Лови! – крикнул ему декан.

– Куды? – услужливо растопырился Пахомыч посреди коридора.

– С дороги! – завопил Сашка, но было уже поздно. Тщедушный Пахомыч покатился в угол, громыхая ключами.

Может быть, Скифу удалось бы уйти, но по коридору как раз двигалась густая толпа заочников. Беглец запутался в их нестройных рядах, как рыба в сети. Тут подбежал Свирько, лаборанты, аспиранты, и Скифа повели.

Декан Свирько исключал и не за такие дела. А тут попался сам неуловимый Сашка Скиф. Вопрос решился за какие-нибудь полчаса. Секретарша факультета Лорочка, которой через дверь все было слышно, рассказывала, что племянник гипнотизера оказался жидок на расправу. Он унижался, умолял не исключать его из института, каялся, обещал исправиться и т. д. В общем, вел себя, как обыкновенный задолжник, а не король списывания Александр Скифин. Однако этим он еще больше подлил масла в огонь. Через дверь Лорочка слышала радостный смех Свирько. Секретарша утверждала, что до нее якобы доносились и всхлипывания племянника гипнотизера, но тут ей уж никто решительно не верил.

Выскочив из дверей кабинета декана, Скиф, красный, взъерошенный, побежал в общежитие, собрал чемодан и куда-то уехал на автобусе.

Обо всем этом Петр Музей и Мотиков услышали от людей, потому что, когда они пришли домой, Скифа уже не было. На заваленном всякой всячиной столе лежала наспех нацарапанная записка: «Уехал к дяде в Душанбе. Не поминайте лихом. Скифин».

Демобилизованный матрос Добрыня, видевший Скифа, когда тот уезжал, рассказывал, что племянник гипнотизера был страшно возбужден, ни за что ни про что избил ногами кубового кота, сорвал никому не мешавший, висевший в коридоре на одном гвозде динамик и ушел, шипя проклятия в адрес Свирько.

– Кто бы мог подумать? – демобилизованный матрос Добрыня покачал головой. – Всегда смеялся над исключенными…

Всеми этими событиями Петр Музей был убит.

– Что же теперь делать? – растерянно спрашивал он чемпиона. – Хотел меня спасти, а сам…

Но Мотиков в ответ лишь сопел, потому что он готовился к межобластным соревнованиям и без конца выжимал гирю.

Неожиданно фортуна повернулась к бывшему отличнику лицом. На экзамене по «Эксплуатации машинно-тракторного парка» Музей получил «хорошо». Если так удастся сдать и два оставшихся экзамена, то можно будет надеяться, что вопрос об исключении из института снимется и Петру дадут возможность пересдать «заваленные» экзамены. Все, конечно, будет зависеть от позиции декана. После длительного размышления Петр решил сделать еще одну попытку поговорить со своим мучителем.

В деканате Музею сказали, что у Свирько сейчас должна быть лекция на заочном отделении, но он внезапно отменил ее, сославшись на какие-то срочные дела, и уехал. Следующая лекция лишь через два дня. Поразмыслив, Петр решил караулить Свирько возле его дома. И безопасно (в случае, если декан опять вздумает драться, всегда можно убежать), и издали, из засады, легко определить настроение декана. Приняв такое решение, Музей сел в автобус и поехал в центр города.

Сошел он, специально не доезжая две остановки до дома Свирько, чтобы не попасться на глаза декану раньше времени. Лучше всего за домом наблюдать из скверика напротив. Там есть скамейки, можно купить газету, провертеть в ней дырочку и вести обзор совершенно незаметно для окружающих, как это делают шпионы.

Музей так и поступил. Он купил газету и направился к скверику. Однако, подходя к дому Свирько, Петр вдруг увидел возле него огромную толпу, которая занимала весь тротуар и часть дороги. Чуть сбоку стояла «скорая помощь». Музей не смог преодолеть любопытства, перебежал улицу и очутился в толпе. Толпа гудела.

– Пока я подбежала, а он уж, сердешный, не колышется, – рассказывала сгорбленная старушка с кошелкой.

– Может, оживят. Сейчас, пишут, есть такие машины, – говорил мужчина в лавсановом костюме.

– Шутка ли… с третьего этажа…

– Он его или сам?

– Сам… Застал их в самый интересный момент… Ну он, сердешный, и сиганул…

– Ишь ты… Правду говорят, никогда не приходи ненароком.

– Не бери молодую.

– А она молодая?

– На двадцать лет.

– Ишь ты. На Краснознаменной тоже такой же случай был. Тот с четвертого сиганул. А время – три часа ночи, ни машин, ничего. Так муж его на себе два километра до больницы пер.

– А я вот еще знаю. Это давно, правда, было. Тоже вот так вернулся муж из командировки, а дома, значит, гость. Жена туда, сюда – что делать? Так она ему балкон отворила, а мороз в тридцать градусов, а он в одних трусах…

– Замерз?

– Насмерть.

– Несут…

– Молоденький какой…

Толпа расступилась, Музей встал на цыпочки и увидел носилки, которые несли два дюжих санитара. На носилках, накрытый до половины, лежал бледный Алик Циавили. Следом шел не менее бледный Свирько. Когда Алика проносили мимо, он открыл глаза, что-то пробормотал и опять закрыл.

– Живой…

– Повезло. Говорят, как раз тетка с ковром проходила. Прямо в нее угодил.

– Не с ковром, а с пылесосом.

Носилки с Аликом вставили в машину, и она уехала. Толпа стала расходиться. Декан повернулся, чтобы уйти, и нос к носу столкнулся с Музеем.

– Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич… – промямлил бывший отличник.

Декан ничего не ответил. Петр автоматически схватил его за рукав.

– Теперь вы видите… Дмитрий Дмитриевич… П.М. – это «помни обо мне»… он просто ошибся… не вставил букву «о». А ваш халат я надел случайно, я просто облил брюхи чаем… У нас с Ритой… Маргаритой Николаевной… никогда ничего не было… Даже наоборот. Мы всегда не любили друг друга. Мне как женщина, например, она глубоко безразлична… То есть как женщина она, конечно, хороша… Вернее, я не то хотел оказать…

– Да… Да… Потом, – Свирько потер лоб и быстро ушел.

На остановку Музей шел почти вприпрыжку. Весь вечер у него было отличное настроение.

– Может, все еще обойдется, Дима, – говорил он радостно чемпиону. – Я ему, рассказал, почему на зажиме ПМ, а не ПОМ. Мне кажется, он поверил. Вообще, если говорить честно, его понять можно. Находит в квартире зажим с буквами ПМ, потом видит меня в своем халате и тапках… Поневоле «неуд» поставишь.

– Все равно он дрянь человек, – пропыхтел чемпион. – Несправедливый. Есть преподаватели справедливые. Хоть «пару» влепит, а все равно не обидно. А этот подхалимов любит. Невзлюбит кого, как ни отвечай – засыпет.

– Но предмет он знает неплохо.

– Все равно. Он меня чугунным котлом обозвал. «Пару» ставь, а зачем котлом обзывать? Да еще чугунным?

Во время этого разговора в дверь постучали. Мотиков нехотя пошел открывать.

– Кого там черт несет…

В щель просунулась голова председателя совета общежития демобилизованного матроса Добрынина. Демобилизованный матрос повертел головой, профессионально обшаривая комнату взглядом, подмигнул Музею.

– Паря, на выход! К тебе канонерка швартуется.

– Какая канонерка?

Но матрос уже захлопнул дверь.

– Это он так баб называет, – пояснил чемпион.

– Может, мать приехала. – Петр быстро надел брюки и спустился на первый этаж.

В вестибюле на чемодане сидела Рита. Ее большие черные глаза были полны слез, словно в них вставили линзы.

– Вы?

Рита заплакала навзрыд.

– Это какой-то изверг…

– Что случилось? – Музей покраснел и огляделся вокруг, не видит ли кто.

– Пилит и пилит меня… день и ночь… Говорит, что я твоя любовница… Стал нарочно расписание менять… Отменит лекцию и является… Мы с Аликом просто повторяли… Ничего не было… А он вбежал как сумасшедший с топором… туристским. Алик перепугался – и в окно…

– Как он себя чувствует?

– Руку сломал… все тело отбил…

Рита вытерла платочкам слезы.

– В общем, я ушла от него, – сказала она решительно. – Пусть выслеживает кого хочет. С меня хватит. Буду жить в общежитии, как все нормальные люди. Я прошу, Петя, твоей помощи, у меня здесь больше никого нет.

Мимо прошли в женский отсек две знакомые девушки и с любопытством посмотрели на них. Одна задержалась возле зеркала, поправляя волосы, хотя поправлять было нечего. Вот-вот могла появиться комендантша.

– Но… собственно говоря… чем я могу помочь… Места в общежитии все заняты…

– Завтра я все устрою. Определите пока меня к девушкам. Есть же где-нибудь свободная койка?

– Да… да… я сейчас… спрошу…

– Я так и знала, что ты молодец. У тебя есть расческа? А то я свою куда-то заложила. Теперь месяц не разберешь.

Рита повеселела. Она подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу «лошадиный хвост».

– Пусть-ка помечется, черт усатый. Ревновать вздумал. С топором на человека бросился. Совсем обезумел! Спасибо, – Рита отдала Петру расческу. – Сейчас я пойду устроюсь, и знаешь что мы сделаем? Поедем в ресторан! У меня есть целых полсотни! Нет, серьезно, давай кутнем. Отметим мое возвращение в лоно холостяков. Напьемся, как сапожники!

– Я, право, не знаю… Я пойду насчет койки…

– А ты посимпатичнел. Неприятности тебе пошли на пользу. Ей-богу! Ну, уже и покраснел! Дай я тебя поцелую! Мне давно хочется тебя поцеловать.

– Да вы что… – испугался Музей.

Но Рита, смеясь, чмокнула его в щеку.

В это время, прикованная мощной пружиной к косяку, дверь страшно хлопнула, и в общежитие вбежал Свирько. Наступила немая сцена. Первой опомнилась Рита.

– Что это значит? – нахмурилась она. – По-моему, между нами все кончено.

Декан ничего не ответил. Он оглянулся, сунул руку в оттопыренный карман и вдруг выхватил огромный пистолет. Это был самодельный пистолет, какие после войны мастерили подростки из дерева и железных трубок. У пистолета было два ствола. Из боковых прорезей сыпался порох… Все это Петр Музей рассмотрел в одну секунду. В следующую секунду он прыгнул в сторону и помчался вверх по ступенькам.

– Стой! – закричал Свирько. – Стой, кому говорю! – В руках декана очутилась коробка спичек, и он стал торопливо чиркать ее о торчащие из прорезей стволов спичечные головки.

Вдруг страшно бабахнуло, и все затянуло пороховым дымам. Когда прибежала перепуганная комендантша, в вестибюле уже никого не было.

– Пацанье хулиганит, ужо доберусь я до вас, – сказала тетя Дуся, отфыркиваясь от порохового дыма своими широкими мембранами-ноздрями.

Лишь глубокой ночью Петр решился прокрасться в свою комнату. Закрыл на ключ дверь, проверил запоры на окнах и лег на кровать, не раздеваясь, только снял туфли. «Он может еще вернуться, – бормотал отличник, – псих. Просто безумный псих… Оба они психи… Привязались… Чего они ко мне привязались? Одна бегает за мной со своими поцелуями, другой бьет сапогом и стреляет из пистолета… чего я им сделал? Учился, никого не трогал…»

Музею стало очень жалко себя, и он даже слегка повсхлипывал под могучее храпение Мотикова.

Едва отличник забылся, как его разбудили странные звуки. Как будто пытались исполнить марш на водосточной трубе. Петр испуганно вскочил на кровати и стал прислушиваться. Вроде бы кто-то рыдал. Музей осторожно открыл дверь и выглянул. Несмотря на ранний час, в коридоре уже толпился народ. Из кубовой несся душераздирающий плач тети Дуси.

– Ды на каво-о-о-о ты поки-ну-л нас, со-ко-лик яс-ный!

– Что случилось? – спросил Петр стоявшего рядом демобилизованного матроса Добрыню. Председатель совета общежития подтянул брюки и сказал мрачным голосом:

– Скиф утопился.

– Ты что…

– Точно. Дуська пошла сегодня белье стирать на речку и нашла его рубашку и брюки.

– Ну и что? Может, он их потерял…

– Там еще и письмо было. Я читал. Так и написано: «Прощай, дорогой дядюшка…»

– Но он же уехал к нему в Душанбе! – воскликнул Петр Музей.

– Значит, не уехал.

– Может быть, это убийство?

– Навряд ли. Я читал письмо. «Прощай, дорогой дядюшка. Обо мне не жалейте». Кто бы это просто так написал?

Музей побежал в комнату и стал расталкивать чемпиона трясущимися руками.

– Дима, вставай! Скиф утопился!

Чемпион долго ничего не понимал, чесал волосатую грудь, потом вскочил и вытаращил на Петра глаза.

– Эт ты брось… эти шуточки…

Петр опять убежал в коридор. Там уже было не протолкаться. Тетя Дуся рыдала в окружении студентов, прижимая к груди Сашкину рубашку.

– Извели, вороги, человека… измордовали соколика… Он мне был что сын… Он в детдоме воспитывался… Такой добрый был, ласковый… Ну погодите, вороги! – Тетя Дуся вдруг перестала плакать и энергично погрозила в сторону, где находился деканат факультета механизации сельского хозяйства. – Я вас упеку куда следует! Я в милицию сейчас поеду.

Комендантша вытерла скифовой рубашкой слезы и ушла к себе в комнату.

Все утро общежитие не могло прийти в себя. Никто не ожидал от вечного задолжника такого решительного поступка. Хотя таких, как Сашка Скиф, никогда не поймешь. Они на все готовы, лишь бы было не так, как у людей.

– А что? Вполне может быть, – рассуждал прибывший из больницы, весь забинтованный и залепленный пластырем Алик Циавили (он отделался легким испугом и всем рассказывал, что якобы на него вечером напали грабители и он дрался как лев). Утопился назло Свирько. И правильно сделал. Теперь прижмут этого жучка, а то все ему сходит с рук…

На речке нашли еще две вещи Сашки Скифа: туфлю и записную книжку-шпаргалку. Теперь уже не было сомнений, что Сашки Скифа нет в живых. За дело взялась милиция. В «конструкторском бюро» побывал следователь и тщательно занес в протокол все, что касалось поведения племянника гипнотизера в последние дни, а также его взаимоотношений с деканом. Человек двадцать с курса были мобилизованы искать Сашкино тело. Группа тщательно прочесала баграми и сетями дно реки километра на два вниз по течению от того места, где комендантша нашла белье, но тела не обнаружила. Назавтра весь курс решил искать тело вплоть до впадения речки в Дон. Рассказывали, что лысый художник из профкома уже разыскивает фотографию Скифа для некролога. Рассказывали также, что декан Свирько ходит бледный и что его без конца вызывают то к ректору, то в город.

И на второй день Сашкино тело не нашли. Возможно, его уже унесло течением, а возможно, просто прошляпили из-за плохой погоды. С утра моросил дождь, дул сильный ветер, и всю реку затянуло холодной мглой. Пассажиры в городском транспорте чихали, кашляли, все залезли в шляпы и плащи, и от этого улицы приняли совсем осенний вид. К вечеру дождь еще усилился. Водосточная труба под окном «конструкторского бюро» радостно клокотала, в щели форточки сочилась вода и образовывала на подоконнике лужу. От этого на душе становилось еще сквернее. А тут еще аккуратно заправленная кровать Скифа. Никогда у племянника гипнотизера не было аккуратно заправленной кровати… Даже Мотикову и то было не по себе в этот вечер. Он тяжело ступал по комнате, поднимая на плечо и сбрасывая двухпудовую гирю, и говорил:

– Не сдали «Эксплуатацию»… ых… сердце жжет… А тут еще… Скиф утоп… ых…

Музей сидел, подперши лицо руками, и смотрел в заплаканное окно.

– Я, наверно, завтра уеду… в колхоз, к родителям… Поступлю работать… буду кончать заочно… Стыд только какой, позор…