Клятву сдержали

      Поздоровался, представился незнакомке.
      - Мария Вежновец, - скромно ответила она. - Медсестра.
      Я помог девушкам снять верхнюю одежду, усадил их поближе к печке, стал готовить чай. Даниил Абакумович тем временем осторожно поинтересовался, что привело гостей к нам.
      - Говори ты, - Лина подтолкнула локтем Марию.
      Мария Вежновец стала рассказывать про своих раненых, про то, что у нее уже кончились перевязочный материал и лекарства. А самолета все нет... И вообще, необходимо, чтобы некоторых раненых срочно осмотрел врач.
      Я дал немного бинтов и лекарств, пообещал завтра же быть в Альбинске.
      Медсестры уехали, а я еще долго стоял у окна, провожая их взглядом.
      - Ну, доктор, удивил... - Даниил Абакумович развел руками. - Кажется мне, стрела Амура попала прямо в цель, а?
      Я не ответил, а про себя подумал, что он, пожалуй, прав.
      На следующий день, собираясь в Альбинск, поймал себя на мысли, что хочу поскорее встретиться с Марией. И окончательно понял, что влюбился, влюбился впервые в жизни... Вот так, в образе черноглазой курносой девушки, партизанской медсестры, пришла ко мне моя судьба.
      В Альбинск мы приехали вместе с Алексеем. Мария была рада нашему приезду, сразу новела к раненым. Признаться, судя по ее вчерашнему рассказу, я рассчитывал увидеть запущенных раненых, которые в ожидании самолета изнервничались, извелись... Однако мне представилась совсем другая картина. Раненые были хорошо досмотрены, повязки у них свежие, аккуратные, сделанные умелыми руками. Сами партизаны - веселые, бодрые.
      Когда я спросил у раненых, не надоело ли ждать самолет, они дружно ответили, что нет, не надоело. А некоторые прямо заявили, что у них дела идут на поправку и, может быть, нет смысла вовсе увозить их на Большую землю.
      - У нас же сестрица, что доктор, - говорили они и прямо-таки с нежностью посматривали на Марию. - Сама всех на ноги поставит.
      Чувствовалось, что Мария Вежновец пользуется у них огромным авторитетом.
      Я осмотрел больных и убедился, что большинство из них все же нуждается в квалифицированной помощи специалистов на Большой земле. Сказал об этом Марии, когда мы пришли в ее крохотную комнатушку, где она жила и где находилась аптечка.
      Кстати, порядок здесь был идеальнейший. В аптечке все сверкало белизной, на всех пузырьках этикетки с красиво выведенными от руки названиями лекарств. Выстиранные бинты аккуратно свернуты, уложены отдельной стопкой.
      Я вообще очень настороженно отношусь к неряшливым людям, они мне просто несимпатичны. А любой факт неаккуратности со стороны медицинского работника считаю просто нетерпимым. И тогда был уверен, а сейчас тем более, что неряшливость и служение медицине несовместимы.
      После осмотра больных Мария угостила меня чаем, для которого заваркой служил душистый липовый цвет. Мы разговорились, понемногу скованность друг перед другом прошла. Я рассказал о том, как попал в партизаны, она в свою очередь поведала о себе.
      Родилась Мария на Полесье в деревне Протасы Паричского района. Родители одними из первых вступили в колхоз. Шли годы, артель крепла, набирала силу, стала одной из передовых в районе. Пришел достаток и в каждую колхозную семью. Старшего брата Григория и Марию направили учиться. Григорий стал кадровым командиром, Мария окончила школу медсестер в Бобруйске и осталась работать в одной из городских больниц. Здесь ее и застала война.
      Когда немцы подошли к городу, Мария решила уйти к родным. Первое время помогала матери по хозяйству, а когда, вырвавшись из окружения, вернулся домой Григорий, собрали семейный совет.
      - У вас мне оставаться нельзя, - заявил Григорий. - Придут немцы, тогда и мне и вам не миновать смерти. Уйду в лес, буду партизанить...
      Мария ушла вместе с братом. Сначала партизанили небольшим отрядом, который состоял из нескольких местных жителей и военнослужащих, избежавших плена. Потом отряд вырос, влился в бригаду, которой командовал один из первых среди партизан Герой Советского Союза Федор Илларионович Павловский.
      Немцы каким-то образом узнали, что Григорий и Мария в партизанах, решили выместить свою злобу на родителях. Первым был расстрелян отец Леонтий Афанасьевич. Мать и младшую сестру Пашу решили пока не трогать. За домом была налажена слежка. Фашисты надеялись, что рано или поздно Григорий с сестрой обязательно навестят родных.
      На смерть отца партизан командир отряда ответил новыми ударами по врагу. Тогда немцы направили в деревню Протасы большой карательный отряд. Приближавшуюся колонну первой заметила Паша. Испуганная, в слезах, прибежала она к матери, стала звать в лес.
      - Ты беги, дочка, беги! - ответила Пелагея Афанасьевна, прижимая к груди Пашу. - Во-он туда. Там брат твой. - Она показала направление, где нужно было искать Григория. - А я здесь останусь. Меня, старую, немцы не тронут.
      Паша отбежала, спряталась в сарай к соседке и оттуда через щели в бревнах стала наблюдать за улицей.
      А фашисты приступили к своему варварскому, заранее продуманному плану. По списку, составленному предателем, они стали собирать в хату Михеда Голуба всех жителей. Туда же привели и мать Марии. Завернули руки за спину, привязали к обозной повозке, приказали смотреть на хату Михеда, куда пригнали уже двадцать четыре семьи.
      Потом немцы заперли дом, облили его со всех сторон бензином и подожгли. Всех, кто пытался выскочить из пламени, расстреливали из автоматов... Вскоре вопли и крики несчастных затихли.
      Когда Паша выбежала из сарая, немцы, сотворив свое гнусное дело, уже уходили из деревни. Они гнали перед собой отобранный у жителей скот, а за последней повозкой шла мать Паши. Ее подгонял кнутом фашист.
      Паша больше не видела матери. Судьба этой женщины стала известна лишь через несколько дней. Пелагею Афанасьевну привели в Паричи, на первом же допросе страшно избили. Фашисты хотели узнать, где прячется сын - "бандит" Григорий. Мать молчала. Ее начали снова бить. Тогда она схватила со стола тяжелую чернильницу и запустила ею в немца. Пелагея Афанасьевна надеялась, что это ускорит развязку. Но палачи еще долго издевались над своей жертвой. Они выкололи ей глаза, отрезали уши и только после этого повесили во дворе комендатуры.
      Паша убежала в лес. Она разыскала брата и сестру, рассказала им о трагедии, которая совершилась в деревне у нее на глазах. Тогда же Григорий и Мария поклялись мстить врагу, пока будут живы.
      Вот какую историю поведала мне Мария в тот день. Долго еще был я под впечатлением этого страшного рассказа, долго в глазах стояла картина издевательств над невинными людьми.
      Мария стала мне как-то особенно дорога. Тогда же я твердо решил, что буду просить ее руки.
      Вернувшись в бригаду, пошел к Даниилу Абакумовичу.
      - Знаешь, - сказал ему, - не могу без Марии! Запала мне в сердце эта дивчина. И если бы она согласилась выйти за меня замуж...
      - Ты все хорошо обдумал? - перебил Даниил Абакумович. - Брак, дорогой, дело серьезное. Помнится, еще Маркс сказал, что никто не принуждает к заключению брака, но всякий, коль ступил на этот путь, должен подчиняться его законам. Так что...
      - Я все обдумал, - ответил я. - Намерения мои чистые и серьезные.
      - Ну, тогда... Благословляю. - Он встал, крепко обнял меня. - Можно свадьбу сыграть.
      - Шутишь! - не поверил я. - Какая здесь свадьба...
      - Вовсе не шучу, - возразил он. - Сыграем свадьбу, даю слово. Нашу, партизанскую!
      И хотя слова его окрылили меня, я все же понимал, что до свадьбы еще очень далеко. Так оно на самом деле и оказалось.
      Вскоре нам сообщили, что вот-вот должен прилететь с Большой земли самолет, а потом указали и точный срок. За день до его прилета я снова побывал у Марии. Все ее раненые оказались в хорошем состоянии, ухаживала она за ними очень заботливо. Я осмотрел раненых, вместе с Марией сделал им последнюю перевязку, потом она позвала меня в дом перекусить.
      Вот тогда-то и состоялся у нас тот самый важный для меня разговор, о котором думал денно и нощно. Я сказал Марии, что люблю ее, не могу без нее и прошу ее руки.
      Мария покраснела, опустила глаза, задумалась.
      - Вот что, Ибрагим, - ответила она наконец. - Давай немного подождем. Все это так неожиданно... Мне нужно посоветоваться с братом, с сестрами. И вообще... Я не знаю... Война...
      Короче, в тот день она не сказала ни да ни нет. И уехал я от нее не то чтобы вконец расстроенный, но а не очень радостный. Ведь когда ехал в Альбинск, все же в глубине души надеялся на определенный положительный ответ.
      Мы с Марией стали переписываться. К нам в штаб часто приезжали связные из бригады Павловского, и через них я каждый раз передавал письмецо Марии. Потом с нетерпением ожидал ответа.
      Переписка наша продолжалась несколько месяцев. За это время я окончательно убедился, что Мария - моя судьба. Почти в каждом письме я просил ее дать окончательный ответ. Хотя ее письма были очень теплыми, она долго не решалась сказать "да". Наконец в одном из писем сообщила, что согласна на наш союз. Я был, как говорят, на седьмом небе от радости. С письмом Марии в руке помчался к хате, где находился Павловский, приехавший по делам в штаб соединения. Вбежал в дом, одним духом выпалил:
      - Федор Илларионович, женюсь!
      - Да? - удивленно и несколько насмешливо протянул он. - И кто же невеста?
      - Замечательная девушка! Мария Вежновец, медсестра из вашей бригады...
      - Вот как! Что ж, дело хорошее. Очень рад. Значит, теперь в нашей бригаде будет еще и врач? Вот хитрец!
      - Да нет, - говорю. - Я думаю ее к себе забрать, в штаб соединения. Нам как раз нужна медсестра...
      - О нет, уважаемый! На такие условия я не согласен. Переходи к нам - и дело с концом. Мы вам такой медовый месяц организуем...
      Я помчался к командующему соединением Роману Наумовичу Мачульскому. Рассказал ему про свое огорчение, про то, что Павловский не отпускает Марию к нам в штаб соединения.
      - Ладно, - после некоторого раздумья решил Роман Наумович. - Вот завтра будет у меня Павловский, поговорим.
      На следующий день я уже с утра крутился возле штаба соединения. Дождался Павловского, прошел вслед за ним в хату, где размещался штаб.
      Роман Наумович пригласил нас с Павловским сесть, улыбаясь одними глазами, обратился к Федору Илларионовичу:
      - Вот какое дело случилось, комбриг... Влюбился наш доктор, понимаешь. Насколько я знаю, с тобой ведь тоже когда-то такое случалось, а?
      - Было дело, - улыбнулся Павловский. - Да ведь я не против, Роман Наумович. Пусть женятся на здоровье, живут, как говорится, в мире и согласии. Мы им уже и комнатку в одной хате присмотрели...
      Он продолжал гнуть свою линию. Однако Мачульский стал целиком на мою сторону.
      - Вот что, Федор Илларионович, - уже серьезно, без тени улыбки произнес он. - Думаю, в госпиталь действительно нужна медсестра. А Мария Вежновец вполне подходящая кандидатура. Так что...
      - Ясно! - сдался наконец Павловский. - Правда, раньше в таких случаях выкуп полагался...
      - А насчет этого ты уже сам с доктором договорись. Уверен, что он тебе любой выкуп заплатит. - Роман Наумович снова улыбнулся.
      Я поблагодарил обоих, выбежал из хаты.
      Теперь нужно было поскорее перевезти Марию к нам. Но, как на беду, срочных дел оказалось невпроворот, и за Марией я выехал лишь спустя несколько дней. Рано утром вызвал Жоржа, приказал:
      - Запрягай быстрее повозку! Едем за невестой.
      - Якши! Якши! - обрадовался Жорж и побежал к сараю, где стояли наши госпитальные лошади.
      Жорж был татарин по национальности, его настоящего имени никто не знал. У нас в госпитале он был санитаром. Мне он очень нравился: энергичный, исполнительный, смекалистый и, что не менее важно, всегда веселый, неунывающий. А я уже говорил, что хорошее настроение для наших раненых было так же важно, как и хорошее лекарство.
      - Дорогой доктор, - обратился ко мне Жорж, когда повозка была уже готова. - Может быть, там и для меня есть невеста? Привезем сразу две, а?
      - Это уж как повезет, - ответил я. - Погоняй!
      И мы помчались.
      В Рудобелке быстро разыскали хату, где размещался штаб бригады Павловского. Жорж остался возле повозки, а я вошел в дом. Павловский здесь. Рядом с ним за столом сидели комиссар бригады Семен Васильевич Маханько и начальник штаба Григорий Ильич Барьяш.
      - А где же выкуп, доктор? - разочарованно глядя на мои пустые руки, протянул Павловский. - Мы же договорились...
      Не понимая, в чем дело, Барьяш и Маханько с удивлением посмотрели на своего командира.
      - Знаете вы этого доктора? - обратился к ним Павловский.
      - Знаем, - ответили те, все еще недоумевая. - Доктор Друян из штаба соединения.
      - Так вот, приехал он нас грабить...
      - Что-то ты загадками стал говорить, командир, - не выдержал Григорий Ильич Барьяш. - Может, внесешь ясность?
      - Какие здесь загадки! - воскликнул Павловский. - Увозит он у нас медсестру Марию Вежновец. Женится на ней. Куда уж яснее...
      - Вот в чем дело! - в один голос воскликнули комиссар и начальник штаба. - А с нами ты посоветовался?
      - Да что там советоваться, - смутился Павловский. - Мачульский приказал отдать!
      - Ну, тогда понятно! - протянул Маханько. - Что ж, действительно выкуп положен.
      Он повернулся ко мне.
      - Иначе, доктор, и не мечтай о невесте!
      Я выбежал из хаты, через минуту вернулся, поставил на стол бутылку.
      - О, это дело! - воскликнул Павловский. - Теперь можно такое событие и отметить...
      Мы выпили по чарке.
      Павловский дал указание срочно разыскать Марию, доставить ее в штаб.
      - Да не говори, что доктор приехал, - предупредил он посыльного. Просто скажи, командир вызывает...
      Но сохранить в тайне мой приезд не удалось. Неизвестно каким образом весть о том, что я приехал "сватать" Марию, быстро разнеслась по бригаде, и вскоре возле хаты стали собираться партизаны. Каждому хотелось посмотреть на "сватовство", такое в бригаде совершалось не часто.
      Прибыл посыльный, доложил Павловскому, что сейчас Мария приехать не может, она в лесу в гражданском лагере принимает роды.
      - Делать нечего, доктор, потерпи, - обратился ко мне Маханько. - Идем, пообедай с нами.
      Сел за стол, но еда не шла. Я весь был полон ожиданием встречи.
      И вот наконец появилась Мария. Вошла в хату, смущенно опустила глаза, остановилась у порога.
      - Ну, молодые... - Павловский поставил нас рядом, вложил руку Марии в мою ладонь. - Поздравляю с законным браком.
      - Горько! - неожиданно для нас закричали вокруг.
      Делать нечего, я обнял растерявшуюся Марию, потянулся поцеловать. От смущения она вся горела, еще ниже опустила голову, и мой первый супружеский поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок...
      Вскоре мы втроем покидали гостеприимную Рудобелку. До самого леса нас провожала большая группа партизан. Потом тепло распрощались, и вот деревня исчезла за соснами...
      Это все произошло 12 апреля 1943 года.
      А недавно мы с Марией отпраздновали тридцатилетие нашей супружеской жизни. За все эти годы всякое бывало: и трудно нам приходилось, иной раз очень трудно, и радости были, и горести. Но всегда мы чувствовали поддержку друг друга, всегда приходили один другому на помощь. Партизанский брак наш оказался прочным, на всю жизнь.
      С приходом Марии положение в нашем госпитале значительно улучшилось.
      Уже одно то, что за ранеными стала ухаживать женщина, добрая и чуткая медсестра, положительно сказалось в госпитале. Раненые стали быстрее поправляться.
      Мария взяла под свой контроль нашу госпитальную аптеку, навела там образцовый порядок. С помощью санитаров и местных жителей она сумела за короткое время значительно пополнить ее за счет лекарств, приготовленных из растений. Она же ассистировала мне при операциях, помогала во время амбулаторных приемов больных, ухаживала за группой сыпнотифозных. И не однажды я ловил себя на мысли: как мог столь долгое время жить и работать без нее! Теперь мне это казалось невозможным.
      Через несколько дней к нам приехал брат Марии Григорий. Я видел его впервые. Он произвел на меня самое хорошее впечатление. Небольшого роста, крепкого сложения, лицом очень похож на сестру. Держался просто, но в то же время как-то замкнуто, сосредоточенно. Казалось, его гложет какая-то очень тревожная мысль. Потом выяснилось, что так оно и было.
      Григорий вывел Марию на улицу, о чем-то долго с ней разговаривал. Вернулась она в хату расстроенная, заплаканная.
      - Что случилось? - бросился я к ней. - Несчастье?
      Она молча кивнула, потом, немного успокоившись, рассказала следующее.
      В Протасах, родной деревне Марии, немцы разместили гарнизон. Отсюда гитлеровцы стали делать вылазки в соседние села, бесчинствовать, грабить местное население. Партизаны решили положить этому конец. Разгромить вражеский гарнизон Павловский поручил отряду Григория, и тот стал готовиться к операции. От местных жителей он узнал, что очередной налет каратели готовят на деревню Шкаву. Вот здесь и было решено дать бой врагу.
      На разведку в деревню послали Пашу. Командир решил, что худенькая, щуплая девочка четырнадцати лет ни у кого не вызовет подозрений. Паше были даны соответствующие инструкции, и она отправилась в путь.
      Но Пашу узнал какой-то предатель, ее схватили. Девочку повезли в Паричи. Две недели издевались над ней фашисты, страшно били, истязали, но юная партизанка не промолвила ни слова. Враги так и не добились от нее признания, где располагается отряд Григория. Полуживую, ее бросили в подвал, который находился в Протасах, куда девочку привезли для окончательной расправы. Перед тем как захлопнуть дверь подвала, один из полицейских пригрозил:
      - Не признаешься - повесят тебя завтра...
      Григорий не находил себе места. Он терзался страшными угрызениями совести, считал, что во всем, что случилось с Пашей, виноват он один. Когда он доложил обо всем Павловскому, тот принял немедленное решение: сделать внезапный налет на Протасы, освободить там заключенных, в том числе и Пашу. Руководить операцией было поручено Григорию.
      Бой длился недолго. Атака партизан была неожиданной, всесокрушающей. Вражеский гарнизон был разбит наголову. Пока партизаны добивали гитлеровцев, Григорий нашел подвал, где томились узники, сбил замок. И вот Паша у него на руках, страшно избитая, измученная, но живая. Вместе с другими узниками она оказалась на свободе.
      Григорий привез Пашу к нам в госпиталь. Когда я осмотрел ее, ужаснулся: все тело девочки было в свежих, кровоточащих рубцах. Несколько недель настойчивого лечения и заботливого ухода понадобилось нам с Марией, чтобы снова поставить девочку на ноги. Лечили мы ее лекарствами, которые готовили из самых различных целебных трав Полесья. Мария умела их готовить как никто другой.
      Понемногу Паша стала поправляться, подниматься с постели, ходить. А вскоре даже стала помогать Марии выполнять ее обязанности медсестры. Она очень легко и, я бы сказал, как-то радостно перенимала у нее опыт, обучалась науке оказания первой помощи раненым.
      Так неожиданно для самих себя мы заполучили еще одну медицинскую сестру. Паша стала санинструктором в отряде брата, куда вернулась после выздоровления.
      Профессию медицинского работника Паша полюбила на всю жизнь. После войны она окончила в Бресте фельдшерскую школу и вот уже более 20 лет работает медицинской сестрой в Гомельском госпитале для инвалидов Великой Отечественной войны.
      Мария постепенно становилась незаменимым помощником во всех моих врачебных делах. Постоянно присутствуя при операциях и перевязках, при обходах раненых и больных, она стала понимать меня с полуслова. Мария безропотно переносила все тяготы жены партизанского врача, которому иной раз приходилось значительно тяжелее, чем рядовому партизану.
      Вырвавшись из блокады в районе деревни Тышкевичи, все мы едва держались на ногах. После нескольких бессонных ночей, нечеловеческого напряжения, которое перенес каждый, все мы мечтали об одном - поскорее добраться до какого-нибудь укромного уголка, отдохнуть, отоспаться. Об этой долгожданной минуте отдыха мечтали и мы с Марией. Но едва добрались до хаты, которую нам отвели, как заявился комбриг. Был он взволнован и расстроен.
      - Ибрагим Леонидович, нужна твоя срочная помощь! - обратился он ко мне. - Только что в лесу на мине подорвался 14-летний мальчик. Кроме тебя, никого из врачей поблизости нет...
      Превозмогая страшную усталость, я поднялся, стал одеваться. Ни слова не говоря, начала собираться в путь и Мария. Она деловито укладывала в санитарную сумку все, что осталось у нас от хирургического инструмента и медикаментов: большую часть всего этого мы утеряли ночью, когда перебирались через канал.
      - Ты куда? - удивился я. - Отдыхай! Ведь едва на ногах стоишь...
      - Как же ты без меня, - просто и спокойно ответила Мария. - Нет уж, лучше вместе.
      Мы пошли вдвоем.
      Мальчик был жив, но находился в крайне тяжелом состоянии. На уровне средней трети левой голени типичная травматическая ампутация: нога висит на одной коже, из раны торчат открытые концы обеих костей голени, разрушен сосудисто-нервный пучок. Выше раны наложен примитивный жгут. Общее состояние мальчика плохое: резкая бледность, связанная с большой потерей крови, тело покрыто холодным потом. Пульс хотя и ритмичный, но очень слабого наполнения.
      Мы с женой переглянулись: необходима срочная операция. Но как и чем ее делать? Наркоза нет, ампутационная пила наша, шелк, хирургические иглы - все это было в ящике, который покоится где-то на дне канала.
      - Надо что-то придумать, Ибрагим, - вполголоса проговорила Мария. Если мы сейчас же не сделаем ампутацию, мальчик погибнет.
      Я понимал это не хуже ее.
      - У вас есть какая-нибудь пила? - обратился я к хозяйке дома.
      Она выбежала в сени, вскоре вернулась и протянула мне самую обычную садовую ножовку.
      - Только такая.
      - Давайте!
      Я попросил хозяйку принести немного льняных ниток, иголку. Вместе с пилкой все это хорошенько прокипятил. Мария тем временем занималась раненым, готовила его к операции. В качестве обезболивающего решили использовать крепкий самогон, как делали уже не однажды.
      И вот мальчик уснул. Я приступил к операции. Мария мне ассистировала и делала это, как всегда, умело.
      Обработав самогоном и йодом операционное поле, обложил его прокипяченными простынями. Затем сделал круговой разрез кожи. Сосуды перевязал льняными нитками, а сохранившуюся ампулу новокаина использовал для обработки нерва перед его рассечением... После того как отпилил кости, на мышцы и кожу наложил временные швы, с наружной и внутренней поверхности вставил тонкие марлевые выпускники.
      Мальчик был спасен. Уверен, что успехом этой операции я больше чем наполовину обязан Марии, ее квалифицированной помощи.
      Наконец мы получили возможность немного отдохнуть после бессонных ночей блокады. Спать легли здесь же, в доме, где за пологом из старенького выцветшего ситца лежал раненый мальчик. Уснул я крепко, даже не слышал, как ночью Мария несколько раз поднималась, проверяла состояние раненого.
      Верность долгу, ненависть к врагу привели к нам в партизаны медицинскую сестру Ксению Семеновну Огур. Медицинское училище она закончила перед самой войной, заставшей ее в родной деревне Зорька Глусского района, куда она приехала в отпуск перед поступлением на работу. Защищать Родину ушли четыре ее брата, она осталась при матери-старушке одна. Мария Михайловна была очень больна, Ксения не могла ее покинуть. Когда в деревню пришли немцы, она стала выполнять вместо матери разные работы по приказанию старосты.
      Помню, как пришла Ксения к нам в партизаны. Произошло это так.
      Взрывом гранаты была ранена группа наших партизан. В хату, где лежали раненые, прибежала девушка, обратилась ко мне:
      - Я медицинская сестра. Чем могу быть полезна?
      Всю ночь Ксения помогала мне обрабатывать раны, делать перевязки. А утром, когда я сказал, что она свободна, заявила:
      - Никуда я от вас не уйду! Зачисляйте в отряд.
      Ее закрепили за отрядом имени Воронова, в котором командиром был Виктор Яковлевич Хорохурин. Здесь она пробыла до самого соединения с частями Красной Армии.
      Ксения Семеновна оказалась хорошей медицинской сестрой, чутким и отзывчивым человеком. Ухаживая за сыпнотифозными больными, она не убереглась, сама заболела тифом. Мы вылечили ее, снова вернули в строй.
      Теперь Ксения Семеновна работает медсестрой в одной из больниц Гомеля.
      Трудно передать словами все то, что пережила Тоня Семенчук еще будучи 16-летней девочкой.
      В один из январских дней 1942 года в деревню Парщаха, где Тоня жила со своими родителями, ворвались фашисты. Они стали выгонять из домов стариков, женщин, детей, собирать их на площадь. Молодых девушек, в том числе и Тоню, немцы выделили из толпы, отвели в сторону. Остальных согнали в телятник, наглухо закрыли дверь. Тех, кто пытался выпрыгнуть через окно, гитлеровцы расстреливали из автоматов и пулеметов. Они облили сарай бензином и подожгли. Вместе с другими у Тони на глазах сгорели ее мать, отец, родственники.
      После расправы с жителями деревни фашисты погнали девушек в Осиповичи. Полицаи, которые их конвоировали, сказали, что всех увезут в Германию.
      Девушки решили бежать. Когда их гнали через лес, они по сигналу Тони бросились врассыпную. Много их, молодых, было убито, но некоторым удалось спастись, в том числе и Тоне Семенчук. Неделю блуждала по лесу, искала партизан. Наконец попала в расположение бригады Алексея Шашуры. Партизаны тепло приняли ее, накормили, затем переправили в отряд имени Ворошилова, где был ее родной брат Николай. Здесь Тоня прошла курс специальной подготовки, стала медицинской сестрой, помогала врачам ухаживать за ранеными и больными.
      Добрая, отзывчивая по натуре, она вскоре завоевала большую популярность среди партизан бригады. Они не называли ее иначе как "сестричка".
      Брат Тони Николай был в отряде командиром группы подрывников. Со своими хлопцами он спустил под откос не один эшелон врага. Но не только этим прославился, а еще и тем, что с каждого задания обязательно приносил что-либо из медикаментов. При выполнении любой операции партизаны никогда не забывали "проверить" санчасть врага. Они уносили с собой нужные медикаменты, перевязочный материал, хирургический инструментарий. Все добытое в боях Николай отдавал Тоне, а она передавала это нам, врачам.
      Отгремели залпы войны, вся семья Семенчуков вернулась к мирной жизни. Все трое - Николай, Тоня и брат Женя - окончили высшие учебные заведения, стали работать в разных отраслях народного хозяйства. Николай Антонович директор Гомельского железнодорожного техникума, Антонина Антоновна ответственный работник областного отделения Государственного банка в Гродно. Евгений Антонович - научный работник, доцент университета в Гомеле.
      Большой любовью среди партизан пользовалась медсестра Александра Сергейчик (по мужу Каткова). Тихая, незаметная в мирной обстановке, она перевоплощалась во время боя. Становилась настоящим солдатом, которому неведомы страх и колебания. Под пулями врага она спасала раненых, оказывала им первую помощь, выносила с поля боя.
      Особенно отличилась Шура во время "рельсовой войны", когда по приказу с Большой земли все партизанские соединения одновременно приступили к подрыву железнодорожных путей в тылу врага. Тем самым надолго вывели из строя многие километры железной дороги.
      Готовиться к этой операции, названной "Концертом", в нашей бригаде начали в августе сорок третьего года. Получив боевое задание от руководства соединением, Владимир Кириллович Яковенко со своим штабом подробнейшим образом разработал все детали предстоящей операции, поставил конкретные задачи перед всеми службами, в том числе и перед нами, медиками. В свою очередь врачи бригады провели инструктаж с медицинскими сестрами, санитарными работниками. После этого все медики были распределены по партизанским отрядам бригады.
      20 сентября в отрядах был отдан приказ о выходе на задание. Настроение у всех было боевое, приподнятое. Нашей бригаде для подрыва был выделен участок железной дороги между станциями Осиповичи и Татарка на железнодорожной линии Бобруйск - Минск. Сто километров от нашей базы до железной дороги необходимо было пройти за двое суток. Рано утром мы тронулись в путь.
      Первые сутки пути прошли без происшествий. Отдохнув несколько часов, двинулись дальше. К вечеру второго дня стал накрапывать дождь, который потом превратился в настоящий ливень. Мы промокли до нитки, но темп движения не замедлялся. Вели бригаду разведчики из здешних жителей, которые хорошо знали местность. Однако в обстановке проливного дождя даже они почувствовали себя неуверенно: то и дело останавливались, сверялись с картой, компасом.
      Положение усложнилось, когда наступила ночь. Идти по бездорожью становилось все труднее, нужно было двигаться совершенно бесшумно и в то же время не снижать темп ходьбы. Иначе мы рисковали попасть к назначенному месту с опозданием, сорвать выполнение задания, назначенного на 22 сентября.
      Вот наконец и торфяные карьеры, начинавшиеся, по рассказам наших проводников, неподалеку от станции Татарка. Они глубокие, обрывистые. Тропинка между ними оказалась залитой дождем и превратилась в грязное месиво, в котором мы утопали по колени. Держась друг за дружку, мы продолжали продвигаться вперед.
      И вдруг - крик впереди. Колонна остановилась, командиры подразделений ушли вперед выяснять, что случилось. Оказывается, оступился и упал в карьер начальник штаба нашего отряда Иван Шаповалов. Он стонал и охал в темноте где-то глубоко внизу. Появились веревки, к Шаповалову спустили одного из партизан и с его помощью извлекли Ивана из карьера. К счастью, он отделался лишь ушибами. Шура Каткова в темноте наощупь оказала ему первую помощь. Мы двинулись дальше.
      Когда до железнодорожного полотна оставалось не более километра, была дана команда проверить готовность личного состава к выполнению задания. И вот здесь-то возникло одно непредвиденное осложнение. Оказалось, что, несмотря на все принятые меры, у всех промокли спички, поджечь бикфордов шнур нечем.