Глава 7

— Тише, это я!

Он вновь сидел на ней верхом, затем рука, зажимающая Шоне рот, отдернулась, и Дэвид Даглас упал на бок. Она дрожала от страха и изумления, как лист, подхваченный свирепым северным ветром. Приподнявшись на локте, Шона поспешно отползла на другую сторону кровати, как можно дальше от Дэвида.

— Как ты вошел сюда?

— У меня свои секреты.

— Но как…

— Призракам полагается проходить сквозь стены, верно? — перебил он, поднимаясь.

Сегодня он отказался от привычной одежды горца и был облачен в черную рубашку, облегающие черные бриджи, сапоги и черный плащ с капюшоном. По спине Шоны пробежали мурашки. Он выглядел в точности так, как мрачная фигура, преследовавшая Шону у камней друидов.

— Что ты сделал с… с убитым? — спросила она.

— Привязал к ногам камень.

— А дальше?

— Он оказался рядом с останками других людей, которых умерщвляли законно или незаконно на протяжении нескольких веков, — на дне озера.

— Но зачем?

— А ты хотела оповестить всю округу о том, что тебе известно: кто-то преследовал тебя? Думаешь, мне нужно, чтобы выяснилось, кто тебя спас?

— Мои родственники едва ли сумеют что-нибудь предпринять, если не будут знать, что я в опасности.

— А если эта опасность возникла благодаря именно твоим родственникам? Что, если все они желают твоей смерти?

Шона выскользнула из-под одеяла, выпрямилась и решительно посмотрела ему в лицо.

— Они не хотят моей смерти, и я отказываюсь слушать тебя.

— Ты меня выслушаешь.

— Нет. У тебя нет никакого права врываться ко мне среди ночи после того, как ты пробыл неизвестно где все эти годы и не желаешь ничего объяснить… Дэвид, не надо!

Несмотря на ее протест и отчаянную попытку увернуться, он бросился к ней с быстротой молнии. Она осеклась, едва Дэвид сжал ее запястья, притянул к себе и приказал:

— Слушай!

Шона искренне пожалела, что Дэвид не избрал другой способ побудить ее к послушанию. Ее охватили жар и слабость. Она ощущала его тепло, мозолистые ладони, прикосновение тела.

Она слишком хорошо помнила о том, что случилось в прошлом, и о том, что мучило ее сейчас.

— Дэвид!

Он был зол и не собирался отпускать ее.

— Я сказал — слушай, а не говори. У меня есть все права приходить сюда, и более того, детка!

— Но где ты был до сих пор? — перебила Шона.

— У меня нет ни малейшего намерения сообщать о своем прошлом, я стремлюсь забыть его и советую тебе прекратить задавать мне подобные вопросы! Прими совет. Тебе придется выслушать меня, Шона, у тебя нет выбора. Из-за того, что случилось в прошлом, я решил быть с тобой и позаботиться о твоей безопасности, пока мы не узнаем, что же на самом деле произошло здесь!

Минуту она молчала, стараясь сдержать дрожь и вглядываясь в его глаза. Боже милостивый, через что ему пришлось пройти? Ей захотелось коснуться его, протянуть руку и провести по щеке, пригладить волосы. Но в гневе он никогда этого не допустит. Ему не нужна ее нежность, и если она вообще понадобилась ему, то причиной тому — гнев.

Он стремился к отмщению.

И все-таки он ничего не понимал. Случилось ужасное, Шона была готова эта признать, но никто из Мак-Гиннисов не был способен на убийство.

— Ты хочешь меня убедить, что моя родня, моя плоть и кровь, пыталась убить меня. Я тебе не верю. Отпусти меня, Дэвид. Господи, ну подумай сам! Нелепо даже предполагать, чтобы родственники желали причинить мне вред, так почему же я должна верить тебе…

— Потому что я по крайней мере намерен сохранить тебе жизнь.

— Зачем? Чтобы использовать меня, и больше ничего? И при этом уверять, что люди, среди которых я провела всю жизнь, решили со мной покончить?

— Я не говорил, что твоей смерти хотят все Мак-Гиннисы.

— Значит…

— Я имел в виду только одного из них.

— Кого?

— Не знаю.

Шона высвободилась из его рук, обхватила себя за плечи, прошла к окну и остановилась спиной к Дэвиду.

— Но почему ты так уверен, что виновен кто-то из моих родных?

— Шона, ну кому еще в этих местах принадлежит власть? Она круто обернулась.

— Тебе. Ты проходишь сквозь стены. И твоему брату. Как раз в то время, когда он собирается прибыть сюда, словно из-под земли вдруг появляется незнакомец и пытается меня убить.

— Но мой брат еще не прибыл.

— Ты здесь, в этой комнате — а ведь попасть сюда незаметно невозможно!

— Значит, возможно.

— Но почему, почему ты снова пришел сюда?

— Чтобы защитить тебя. Постарайся это понять. Возможно, есть некая связь между опасностью, угрожающей тебе сейчас, и тем, что случилось пять лет назад. Смирись с этим, Шона, и я буду с тобой, буду защищать тебя — несмотря на то что благодарности за труды мне, видимо, не дождаться.

— По-моему, я нуждаюсь в защите только от тебя — когда ты находишься здесь.

— Может, я угрожаю тебе? — негромко спросил он. Он бесшумно приблизился и встал за ее спиной. Его ладони легли на обнаженные плечи Шоны, хрипловатый голос слышался над самым ухом, которое обжигало его дыхание.

— Миледи, вы опасная женщина. Так или иначе, вы первая добивались моей благосклонности. Помните? И то, что случилось потом, прошло для вас безболезненно.

Она сжалась в его руках.

— Ты даже не представляешь себе, какими были последствия…

Он развернул ее лицом к себе и сжал крепче, отвечая:

— Зато я знаю, каковы были последствия попытки обрести с тобой блаженство.

Шона сжала зубы, отчаянно пытаясь вырваться из крепкого захвата.

— Однако прошлой ночью ты, видимо, был готов снова рискнуть. Какая поразительная храбрость!

— Миледи, я умею рисковать.

— Если ты считаешь…

— Я считаю, что кто-то осуществил тщательно продуманный план, чтобы убить меня. Не знаю, зачем ему это понадобилось. В равной степени я уверен, что кто-то решил убить тебя. Мне известны все тайные коридоры, галереи, лестницы, ниши и щели в этом замке — если ты удосужишься вспомнить, он принадлежит мне по праву рождения. И потому я считаю, что имею право приходить в эту комнату и уходить отсюда, когда мне заблагорассудится, а тебе, учитывая обстоятельства, следовало бы позаботиться обо мне.

— Позаботиться о тебе! — выдохнула Шона.

— Миледи! — с притворным ужасом воскликнул он, глядя на нее в упор. — Неужто эта задача вам не под силу? Мне показалось, вчера ночью вы были рады моему присутствию. Может статься, месть, приготовленная для вас, окажется сладкой.

— Убирайся! Ты грубый…

— Безжалостный, — поправил Дэвид и вновь окинул ее долгим воспламеняющим взглядом. — И настроен очень решительно.

— Ты решил мстить?

— Найти истину, — возразил Дэвид. Странный блеск вспыхнул в его глазах, голос стал еще более хриплым. — И конечно, отомстить. Естественно, мщением я займусь на досуге.

Он по-прежнему крепко держал ее. Вероятно, он слышал грохот ее сердца, чувствовал неудержимую дрожь. Она рванулась прочь, в бешенстве выкрикнув ему в лицо:

— Так обратись к властям! К королеве! Верни то, что принадлежит тебе по праву рождения…

Он резко встряхнул ее за плечи, чтобы заставить замолчать. Их взгляды встретились, и Шона тут же поняла, что теперь он не насмехается: зеленые глаза смотрели пронзительно и сурово, черты лица затвердели.

— Если я обращусь к властям, Шона Мак-Гиннис, я разыщу лучшего адвоката в стране и обвиню весь клан Мак-Гиннисов в умышленном убийстве, а поскольку тот факт, что я жив, будет самым неопровержимым доказательством, вероятно, добрую половину твоих родных приговорят к виселице, а тебя, вероятно, сочтут главой заговорщиков.

Решив ответить с достоинством и не поддаваться взрывам ярости и страха, которые так легко завладевали ею в присутствии Дэвида, Шона снова попыталась освободиться, и Дэвид отпустил ее. Она отступила на несколько шагов назад и остановилась, глядя ему в лицо.

— Поступайте, как вам будет угодно, лорд Дэвид Даглас. Появляйтесь в этой комнате и исчезайте, а я всеми силами постараюсь не умереть от потрясения при ваших внезапных появлениях, пока мы не доведем дело до конца. Только держитесь на расстоянии, лорд Даглас, и больше я не стану возражать. Мы выясним, что же случилось в прошлом и что происходит сейчас.

— Да, Шона, я буду держаться от тебя подальше. И тебе советую помнить об этом.

— У меня нет привычки появляться в комнатах через окна и садиться на тебя в постели.

— Да, но ты научила меня способу встречаться тайно, под покровом ночи.

Чувство вины вернулось к ней. Шона с досадой поняла, что даже злость на Дэвида вызывает у нее желание прикоснуться к нему. Ей хотелось ударить его, а потом… Ощутить прикосновение его руки. Она пылала — от гнева, смешанного с возбуждением и желанием.

Шона осторожно попятилась.

— Хочешь получить подушку и одеяло и устроиться у камина?

— Нет. А ты?

Она затаила дыхание.

— Не собираешься ли ты сказать, что намерен спать… в постели?

— Согласись, постель принадлежит мне, — вежливо напомнил он.

Будь он проклят!

— Тогда возле камина буду спать я, — услышала Шона собственный голос.

— Располагайтесь, миледи, как вам будет угодно.

Она сдернула с кровати подушку и стащила стеганое одеяло, а затем попыталась устроиться поудобнее в кресле у огня.

Дэвид снял плащ и сапоги и улегся в постель.

— Спокойной ночи! — любезно пожелал он.

— Иди к черту!

Он не отозвался, вытягиваясь и устраиваясь поудобнее.

Шона не могла поверить в реальность происходящего. Минуты ночи убегали одна за другой. Дэвид закрыл глаза. Он явно не испытывал смущения. Шона заерзала в кресле. Но он спал, а может, делал вид. Шона вертелась, в кресле оказалось очень неудобно лежать. Наверняка было бы лучше попытаться заснуть рядом с ним в постели. Нет, это невозможно!

Она сбросила подушку и одеяло на пол у камина и попыталась свернуться клубком. Каменные плиты казались ледяными. Глядя на огонь, Шона помолилась о том, чтобы к ней поскорее пришел сон.

Он не спал — заснуть оказалось совсем не просто. Он лежал неподвижно, решив, что Шона сочтет его мирно спящим. Когда она прекратила попытки улечься в кресле и свернулась на полу, Дэвид еще долгое время не шевелился.

Помедлив, он сел, не сводя глаз с лежащей на полу Шоны. Он испытал досаду и нетерпение, чуть не поддавшись искушению поднять ее и уложить в теплую и мягкую постель рядом с собой. А потом… Для него будет лучше, если Шона так и не догадается, какому испытанию подвергает его. Когда-то влечение к ней повергло Дэвида в пламя и заставило вынести все муки ада. Дэвид улегся на подушку и крепко зажмурил глаза. Он прижал большой и указательный пальцы к виску, словно стараясь приглушить нарастающую боль.

За прошедшие годы ему сотни раз приходилось заново проживать страшную ночь…

Каждый раз он мысленно видел Шону — такой, какой она пришла к нему. По потайной лестнице. Видел, как она застыла, озаренная лунным светом, и прошептала его имя:

— Дэвид!

А потом он согласился спуститься за ней в конюшню…

Он закрыл глаза, жалея, что с поразительной ясностью помнит все случившееся той ночью. Он знал, что будет помнить о ней всегда — не упустит ни единого слова, ни единого вздоха или движения. Того, как он появился в конюшне. Как пил вино, поднимая вместе с Шоной бокал.

Помнил спор про Алистера.

К чему такое нелепое лицемерие? К чему эта ненависть? Он пытался уйти. Да, он не кривил душой — он действительно хотел уйти. Но она окликнула его.

— Я и вправду готова показать… отдать тебе все, что предлагаю…

Ощущения стали невыносимыми. Она была в его объятиях, он чувствовал ее губы, а потом уложил ее на жесткое ложе в конюшне и позабыл обо всем на свете. Он знал, что его опоили, но снадобье придало ему беспечности. Как странно, что он до сих пор помнит каждую подробность той ночи. Помнит, видит ее, чувствует…

Она металась, пока он целовал ее, не в силах насытиться даже ее губами. Ее рубашка сбилась. Он потянул ее выше, лаская ладонями обнаженные бедра с возрастающей страстью и требовательностью. Его халат распахнулся. Он впился губами в ее шею. Она что-то зашептала, но он не разобрал слов. Он спустил рубашку с ее плеча, обнажая грудь. Обхватив ртом ее сосок, он принялся дразнить затвердевшую бусинку языком. Она стонала и содрогалась, вдавливая пальцы в его плечи. Он рванул ее рубашку вверх, открывая бедра и живот и зарываясь лицом в нежную, податливую плоть, погружая пальцы в черный треугольник волос, пока не коснулся ее с невыносимой нежностью. Дрожь прошла по ее телу, у нее вырвались слова — бессмысленные и беспричинные…

— …только покажу тебе… — выдохнула она.

Кожа ее живота оказалась неправдоподобно нежной и шелковистой. Он скользнул по ней губами, прижался, впитывая вкус и запах. Движения его пальцев стали смелее, настойчивее, как и прикосновения губ. Она переполняла его, она стала каждым его вздохом, каждой лаской, каждым ударом сердца — нежная, благоуханная, манящая. Она приподнималась под ним и извивалась; слова перестали срываться с ее губ. Он слышал ее лихорадочное дыхание, чувствовал, как ее пальцы вонзаются ему в плечи, перебирают волосы. Неожиданно она вскрикнула и застыла, и ее сладость вновь заполнила его, сводя с ума. Приподнявшись, он раздвинул коленом ее бедра. Она не открывала глаз; ее лицо было бледным и прекрасным. Он застонал с дрожью, которая, казалось, нарастала в нем с вулканической силой, забыл обо всем и глубоко вонзился в нее.

Звук, вырвавшийся у нее, был вздохом — не более того. Он вновь взглянул ей в лицо. Она открыла глаза и теперь смотрела в никуда.

— Шона…

Ее имя с болью сорвалось с его губ: он не собирался заходить так далеко. Но не смог удержаться. И тем не менее он не опомнился, не прислушался к голосу рассудка — потому что рассудок в эту минуту не имел значения. Он желал ее, не мог оторваться, хотел заполучить ее целиком. Это желание возникло с мучительной остротой и отчаянием. Какой-то частью сознания он злился на себя: он человек, а не зверь, не способный мыслить и сдерживаться. Но гнев ничего не менял, как и боль, которую он, должно быть, причинил ей. Она вздрогнула, но он не отпускал ее. Внезапно она вскрикнула, крепко обняла его и прижалась лицом к его плечу. Ее пронзила боль; он не мог отстраниться, потому что она вдруг последовала за ним, прижимаясь все крепче. Ярость и вожделение свели его с ума, он задвигался с лихорадочной энергией, проникая, заполняя собой, спеша, наслаждаясь каждым движением и желая все большего. Дикое наслаждение стремительно нарастало в нем. Он смутно замечал, как собирается под ними в складки грубошерстное одеяло. Мир вокруг по-прежнему сладко пах свежескошенным сеном, но еще слаще был аромат цветов, женщины и влаги, пропитавшей их ложе.

Она не отрывала лица от его плеча. Он схватил ее за волосы и заставил взглянуть ему в лицо. Ее глаза блестели от непролитых слез. Он вновь нашел ее рот и прижался к нему, заставляя ее приоткрыть губы. Она подчинилась и ответила на его поцелуй, словно утоляя жажду, — сначала несмело, затем все более жадно, пока не закружилась голова. Нарастающее в нем наслаждение взорвалось пламенем, мышцы сжались и напряглись, он оставался в ней, пока напряжение покидало его — волна за волной, потрясая, заставляя излиться в нее. В этот момент он смутно понял, что и Шона никогда не собиралась заходить в своей игре так далеко. Он осторожно провел кончиками пальцев по ее лицу, уже готовый сказать, что ее условием сделки будет брак, но решил повременить. Она была еще слишком взволнована, а ему не терпелось с гордостью поведать ей, что она только что возбудила его, как не удавалось ни одной другой женщине. Такие признания девушке, подобной Шоне, могли дорого обойтись мужчине в его положении. Она по-прежнему оставалась Шоной Мак-Гиннис, главой рода Мак-Гиннисов из Крэг-Рока, и могла представлять угрозу.

Она не открывала глаз. Ее прекрасное тело блестело в красноватом свете лампы. Потрясенный, встревоженный, удовлетворенный и вместе с тем желающий большего, он открыл рот, чтобы заговорить. Но не успел произнести ни слова. Помешала боль, страшная боль в голове. Его обступила кровавая пустота…

Он коснулся пальцами своего виска, отдернул их и увидел, что по пальцам струится кровь. Кровавая пустота вокруг становилась черной. Красные пятна кружились все быстрее и уплывали, сменяясь мраком. Во мраке вспыхивали желтые, золотые, оранжевые, голубые языки…

Огонь.

Это огонь. Дэвид не знал, почувствовал он боль в голове и жар одновременно или между этими событиями прошло какое-то время. Задыхаясь от невыносимого жара, он пытался прояснить мысли…

Снова чернота. Ни проблеска. Пустота…

Смерть?

Да, смерть. Как и было задумано кем-то. И в некотором смысле той ночью он и вправду умер.

Смерть подкрадывалась не спеша. Он беспорядочно метался из стороны в сторону. Боль то вспыхивала, то исчезала. Леденящий холод сменялся опаляющим жаром. Мрак…

Вдруг снова яркие пятна — синие, как утреннее небо. Солнце било ему в глаза, вновь заставляя голову раскалываться от боли.

Он услышал плеск воды. Значит, он в лодке. Может, на озере?

— Поставь на ноги вот этого и пошевеливайся, парень! Пойдем под парусами.

Он подскочил от резкого пинка в бок. Несмотря на то что боль продолжала терзать его голову, он ухитрился сесть.

Солнце ударило ему в глаза, чуть не ослепив. Он увидел, что одет в лохмотья и покрыт грязью. Он оказался на большом корабле. Вокруг суетились матросы, выполняя приказы человека с деревянной ногой, который с презрением уставился на Дэвида.

— Поднимите-ка этого грязного ублюдка! — выкрикнул одноногий. У него оказался странный, непривычный выговор.

Дэвид попытался встать, пошатнулся и чуть не упал. Только теперь он заметил, что лежал на соломенном матрасе. Он с трудом удержал равновесие, готовый вцепиться в горло одноногому.

— А ты знаешь, с кем говоришь? — гневно спросил он.

— Наглец! Тебе повезло, ублюдок. Ты будешь жить, но по мне лучше бы тебя отдали палачу в Глазго.

— Палачу?

— За убийство той девчонки.

— Убийство?!

Он рванулся к одноногому, тот сдавленно закричал. Не прошло и секунды, как на Дэвида навалилась дюжина крепких матросов. Он отбивался, но понимал, что ему не хватит сил. Наконец он упал на колени, и волна тошноты вновь подхватила его. Одноногий, ловко передвигаясь по качающейся палубе, подошел поближе и ударил Дэвида своей деревянной конечностью, опрокинув на доски. Но Дэвид почти не ощутил боли. О чем они говорят? Что случилось после того, как его чуть не убили в конюшне? Он не помнил ничего, кроме запаха гари. Неужели кто-то вошел и убил Шону?

— Убийцы! — выкрикнул он, рывком поднимаясь на колени. — Если она мертва…

— Да, девчонка уже на том свете — по пьянке ты перерезал ей горло в холодную ночь в Глазго, и будь я проклят, если ты не поплатишься за это!