Вначале был камень.

И только он. И поскольку имелся только он один, какое-либо значение и содержание отсутствовали. Он просто существовал. Был. И ничего больше.

Просто камень. Один-единственный. Сознание отсутствовало тоже.

Тем не менее то, во что превращался камень, не появилось случайно. Замысел — самый первый, изолированный от всего остального — возник благодаря человеку, сидевшему на корточках в пещере. Человек сидел и неотрывно смотрел на камень.

Любой другой человек — или почти любой — открыл бы в удивлении рот и отшатнулся, или убежал, или схватился за бесполезное в данном случае оружие. Некоторые — немногие, избранные люди — попытались бы понять, что они видят. Но человек в пещере просто смотрел, не отрываясь.

Он не пытался понять замысел, поскольку с презрением относился ко всему, что шло от ума. Но, можно сказать, он пребывал в состоянии созерцания: сконцентрировавшись, он всеми мыслями и душой сосредоточился на предмете, а это было за пределами возможного для почти всех остальных людей, живущих на земле.

Замысел появился в той пещере и в то время, потому что сидевший там человек, который размышлял над замыслом, на протяжении многих лет лишал себя всего, кроме собственной, властвующей над всем, важнейшей, всепоглощающей цели.

Его звали Михаил Македонский, и был он монахом-пустынником, одним из тех святых людей, которые исповедуют свою веру через уединение и размышления, стоя на столбах или поселившись в пещерах.

Михаил Македонский, благодаря своей вере абсолютно лишенный страха, протянул морщинистую руку и дотронулся костлявым пальцем до камня.

Прикосновение пальца монаха стало открывать грань за гранью — можно сказать, это были грани знания. Если бы замысел на самом деле был светящимся изнутри драгоценным камнем, то ослепил бы человека, который к нему прикоснулся.

Как только Михаил Македонский дотронулся до замысла, его тело содрогнулось, словно в агонии, рот широко раскрылся в беззвучном крике, а лицо исказила чудовищная гримаса. В следующую секунду он потерял сознание.

Целых два дня Михаил пролежал в пещере без сознания. Он дышал, сердце его билось, душа витала в призрачных мирах.

На третий день Михаил Македонский проснулся. Проснулся внезапно. Все его тело находилось в состоянии боевой готовности, разум в полном сознании; он даже не чувствовал слабости. (По крайней мере, слабости духа. Тело ощущало привычную немощь после многих лет самоограничений и полнейшего аскетизма.)

Михаил без колебаний протянул руку и схватил замысел. Он опасался еще одного приступа, но жажда понять пересилила страх. Да и в этом случае страх оказался беспочвенным.

Ничем не прикрытая сила замысла теперь преломлялась многими гранями, а сила вспышки утратила изначальную яркость. Теперь замысел был ограничен отрезком времени. Внутреннее восприятие времени у монаха изменилось, стало безумным; замысел на мгновение был затуманен смятением. Отрезок времени превратился в разнообразие; таким образом, замысел смог разделиться на части и обрести структуру. Грани открылись, расширились, удвоились, утроились и умножились, и снова умножились, и снова, пока не превратились в прозрачный поток, который повлек монаха за собой, подобно бурной реке, уносящей деревянную щепку.

Река достигла дельты, дельта перешла в море, и все успокоилось. Замысел лежал на ладони Михаила, мерцая подобно лунному свету на воде. Монах посмотрел на это мерцание с улыбкой.

— Спасибо, что годы моих исканий закончились, — сказал он. — Хотя я и не могу поблагодарить тебя за итог.

Он закрыл на мгновение глаза и погрузился в раздумья.

— Я должен посоветоваться с моим другом епископом, — прошептал он. — Если и живет на земле человек, способный теперь указать мне путь, то это Антоний.

Глаза монаха открылись. Он повернул голову к входу в пещеру и пристально посмотрел на лоскуток ясного сирийского неба.

— Зверь рядом, — произнес он.

ПРОЛОГ

В ту ночь Велисарий отдыхал в деревенской усадьбе, купленной им уже после того, как в его подчинение поступила стоявшая у Дараса армия. Он нечасто приезжал сюда, поскольку считал, что полководец должен находиться при своем войске. Он купил усадьбу для Антонины, на которой женился два года назад. Велисарий хотел, чтобы у нее был уютный дом на безопасном расстоянии от Алеппо и в то же время не слишком далеко от персидской границы, где находился полководец. Но этот жест, в общем-то, оказался бессмысленным: Антонина настояла на том, чтобы сопровождать Велисария даже в военный лагерь, где было грязно и часто случались драки. Она почти не расставалась с ним, и на самом деле полководец на это не жаловался. Многое в Велисарии оставалось тайной для его солдат, но одно было ясно как день: он обожал свою жену.

Большинству это обожание казалось непостижимым. Да, Антонина отличалась жизнерадостностью и притягивала к себе людей (тех, кто к своему счастью не попадался ей под горячую руку, когда она выходила из себя). К тому же она была весьма привлекательной особой. С этим соглашались все, даже ее многочисленные хулители: несмотря на значительную разницу в возрасте с молодым полководцем, для своих лет Антонина выглядела потрясающе.

Но что это были за годы!

Ее резкий и грубый отец, виртуозно управлявший колесницей, был кумиром толпы, приходившей на ипподром. С матерью ей не повезло еще больше: Антонину родила актриса, а эта профессия считалась немногим лучше проституции. Будучи воспитанной в таком сомнительном окружении, Антонина, несомненно, унаследовала привычки матери, а затем к греху проституции добавила еще и увлечение колдовством. Было хорошо известно, что Антонина преуспела в магии не меньше, чем в плотских пороках.

Впрочем, после замужества ее имя не запятнал ни один скандал, хотя за ней постоянно следили внимательные глаза и прислушивались внимательные уши. Но только не ее муж. Он, казалось, не сомневается в ее верности. Многие же специально следили за ней и ловили всякие слухи, предвкушая чего-нибудь этакое…

Тем не менее уши ничего не слышали, а глаза видели еще меньше. Некоторые отступились, поняв: ничего они не увидят и не услышат. Однако большинство не теряло бдительности. Ведь шлюха ко всему прочему была еще и ведьмой. И что еще хуже — близкой подругой императрицы Феодоры. (Это никого не удивляло, ибо всем известно: свояк свояка видит издалека. Если в прошлом императрица Феодора и не грешила колдовством, она возместила недостаток таким распутством, что перед ней бледнело даже прошлое ее подруги.) Но кто знает, какое распутство и проделки с черной магией скрывала Антонина?

О самом полководце, если не считать скандальной женитьбы, люди ничего плохого сказать не могли.

Но кое-что, конечно, было. Хотя Велисарий и принадлежал к знати, родился он во Фракии, выходцы из которой славились грубостью и неотесанностью. Однако на этот недостаток смотрели сквозь пальцы. И не потому, что боялись гнева Велисария. Полководец, как известно, время от времени сам шутил насчет фракийской грубости (конечно, отпуская при этом плоские шутки: ведь он же был фракиец).

Вообще-то на этот счет при дворе не очень распространялись, поскольку сам император Юстиниан также родился во Фракии, и даже происходил не из знатного рода, а из крестьян. И если Велисарий отличался ровным характером и добродушием, этого никто не мог сказать про императора. Юстиниан был злобным, подозрительным и очень обидчивым. А обидевшись, становился страшен в гневе.

Нельзя не вспомнить и про молодость полководца. Как известно всем людям, достигшим почтенного возраста, молодость по своей природе — рискованный период, очень опасный с этической точки зрения, бесшабашный и импульсивный. А император не пожелал бы видеть подобные качества в своих полководцах. Тем не менее Юстиниан сделал Велисария одним из своих личных телохранителей, входящих в элитную группу, из которой он выбирал полководцев, а затем, добавив к необдуманному поступку явную ошибку, немедленно назначил его главнокомандующим армии, выступающей против давнего врага — Мидии.2

Правда, некоторые поддерживали выбор императора, указывая, что, несмотря на молодость, Велисарий умеет точно оценить ситуацию и обладает острым умом. Тем не менее защитники Велисария все равно оставались в меньшинстве — не столько из-за его женитьбы, сколько из-за острого и пытливого ума молодого полководца, который страшно злил его недоброжелателей.

Конечно, ум у мужчины — качество полезное и вызывает восхищение. Даже — иногда — и у женщины. Если только это правильный тип ума — так сказать, без вывихов и уклонов. Не срезающий углов, точно вписывающийся в повороты, средний по возможностям, прямолинейный, целеустремленный.

Но ум Велисария — м-да, это тайна. Взглянуть на полководца — типичный фракиец. Выше среднего роста, хорошо сложен, что свойственно фракийцам, симпатичный (что фракийцам не свойственно). Но все, лично знакомые с полководцем, быстро понимали: в его тренированном теле скрывается изощренный ум. Непредсказуемый, утонченный, южного или восточного типа, не с бесплодных фракийских гор, а из доисторического леса; древний разум в молодом теле, перекрученный, как корень старого дерева, хитрый, как змея.

Так думали многие люди, в особенности после личного знакомства с Велисарием. Никто не мог обвинить полководца в отсутствии манер или несоблюдении приличий. Никто не мог отказать ему в добродушии, хотя многие, расставшись с ним, задумывались, не подшучивал ли он над ними. Но они оставляли свои подозрения при себе, поскольку видели: независимо от ума, в крепости тела полководца сомневаться не приходится.

Велисарий виртуозно владел мечом, копьем и луком. И даже катафракты 3 с восхищением говорили между собой о его воинском мастерстве.

Именно в дом этого человека и его жены — особы с крайне сомнительной репутацией — пришли Михаил Македонский и его друг епископ и принесли с собой вещь , породившую знание.

Глава 1

Алеппо.

Весна 528 года н. э.

Велисария разбудил слуга Губазес. Полководец мгновенно проснулся. Привычка просыпаться сразу выработалась уже давно, после стольких-то военных кампаний. Лежавшая рядом Антонина просыпалась гораздо медленнее. Выслушав Губазеса, полководец набросил тунику и быстро вышел из спальни. Он не стал ждать, пока оденется Антонина, и даже не удосужился обуть сандалии.

Таких странных гостей в необычный для посещений час не следовало заставлять ждать. Полководец давно дружил с Антонием Александрийским, епископом Алеппо. Антоний несколько раз навещал Велисария в усадьбе, но в полночь этого доселе не случалось. А второй — неужели сам Михаил Македонский !

Велисарий, конечно, слышал это имя. Оно было известно во всей Римской империи и любимо простыми людьми. Среди высокопоставленных церковнослужителей, однако, это имя пользовалось дурной славой. Церковные иерархи относились к Михаилу без малейшей симпатии, и он платил им тем же, клеймя их в своих проповедях, с которыми время от времени выступал. Но полководец никогда не встречался с этим человеком лично. Михаила видели весьма немногие, поскольку уже много лет монах отшельником жил в пещере.

Проходя по длинному коридору, Велисарий слышал голоса, долетавшие до него из комнаты наверху. Один голос он узнал — это говорил его приятель епископ. Другой голос, как он понимал, принадлежал монаху.

— Велисарий , — с расстановкой произнес незнакомый голос.

— Как и ты, Михаил, я считаю это посланием от Бога. Но это послание не нам, — сказал голос Антония Александрийского, епископа Алеппо.

— Он — солдат .

— Да, и вдобавок полководец. Тем лучше.

— Он чист душой? — спросил хриплый, бесстрастный голос. — Исповедует истинную веру? Идет путем праведника?

— О, думаю, его душа достаточно чиста, Михаил, — мягко ответил александриец. — В конце концов, он женился на проститутке. Это говорит в его пользу.

Затем епископ добавил холодным тоном:

— А ты, мой старый друг, тоже иногда грешишь фарисейством. Придет день, когда во главе небесного воинства встанет тот, кто, если и не превосходит святостью праведников, то не уступает дьяволу в хитрости. И ты порадуешься этому.

Мгновение спустя Велисарий вошел в комнату и замер на несколько секунд, рассматривая двух ожидающих его мужчин. Они в свою очередь изучали полководца.

Антоний Александрийский, епископ Алеппо, был невысоким полным мужчиной, с круглым веселым лицом и вздернутым носом. При совершенно лысой голове, его борода отличалась густотой и ухоженностью. Велисарию он напоминал дружелюбную, хорошо упитанную умную сову.

Михаил Македонский вызывал в памяти образ совсем другой птицы: истощенного хищника, парящего в небе над пустыней, безжалостные глаза которого ничего не упускают внизу. Кроме некоторых вещей, недостойных внимания святого человека, насмешливо подумал полководец, собственной длинной всклокоченной бороды и туники в весьма плачевном состоянии.

Взгляд полководца встретился с голубыми глазами монаха. На губах Велисария мелькнула сдержанная ухмылка.

— Твоему спутнику не мешало бы покрывать голову капюшоном, когда он оказывается поблизости от твоих голубей, епископ, — заметил полководец, намекая на внешность монаха.

Александриец рассмеялся.

— Прекрасно сказано! Велисарий, разреши представить тебя Михаилу Македонскому.

Велисарий вопросительно приподнял брови.

— Необычный посетитель в столь поздний час; да и в любой час, пожалуй, если то, что я о вас слышал, соответствует действительности.

Велисарий шагнул вперед и протянул руку. Епископ тут же ее пожал. Монах не стал. Но Велисарий не убирал руку, и монах принялся размышлять . Рука оставалась протянутой. Большая рука, правильной формы. Секунды шли, а рука нисколько не дрожала. Но не рука заставила святого человека принять решение, а спокойствие карих глаз, которые так странно выделялись на молодом лице. Как темные камни, ставшие гладкими в речном потоке.

Михаил принял решение и пожал руку.

Легкий шум заставил их обернуться. В дверном проеме, зевая, стояла женщина, явно только что вставшая с постели; очень маленького роста, но с роскошной фигурой.

Михаилу говорили, что она весьма красива для своих лет, но теперь он видел своими глазами: ему говорили неправду. Женщина оказалась прекрасна, как утренняя заря, и каждый прожитый год прибавлял ей привлекательности.

Ее красота вызвала у монаха неприязнь. Не так, как обычно у человека, стремящегося к святости и встретившего на пути древнюю Еву. Нет, она отталкивала его просто потому, что, пережив много искушений, он по привычке остерегался всего, что имело ангельский облик. Михаил стал таким, поскольку всю жизнь обнаруживал: то, что люди считали хорошим, таким не является; то, что они называли истинным, оказывается ложным; то, что считают красивым, на самом деле ужасно.

Затем он встретился взглядом с глазами женщины. Зелеными, как первые весенние ростки. Яркими, чистыми глазами на смуглом лице, обрамленном волосами цвета эбенового дерева.

Михаил снова убедился: люди всегда лгут.

— Ты был прав, Антоний, — сказал он хрипло, ощутив предательскую слабость в мышцах. Его слегка качнуло. Спустя мгновение женщина оказалась рядом с ним, помогая добраться до стула.

— Сам Михаил Македонский — ни больше ни меньше, — лукаво произнесла она. — Я польщена. Хотя для вас лучше, если никто не видел, как вы заходили. В такой час — м-да! Моя-то репутация давно подмочена, но вот ваша…

— Репутация — чушь, — ответил Михаил. — Ошибка или ложь, приправленная тщеславием. Что может быть хуже?

— Веселый парень, не правда ли? — жизнерадостно заметил александриец. — Мой самый старый и самый близкий друг, хотя иногда я задумываюсь, почему. — Он покачал головой. — Взгляните на нас. У него — спутавшиеся, нечесаные волосы, борода, отощавшее тело. Я — с ухоженной бородой и… Ну, худым меня никак не назовешь. — Он улыбнулся. — Хотя, несмотря на все мои округлости, заметьте: я, по крайней мере, до сих пор без труда передвигаюсь на своих двоих.

Михаил холодно улыбнулся.

— Антоний всегда любил прихвастнуть. Впрочем, это свидетельствует в пользу его ума, ибо обычный тупой александриец не нашел бы, чем похвастаться. Но он всегда что-нибудь да найдет, спрятанное от остального мира, как крот, выискивающий червей.

Велисарий с Антониной рассмеялись.

— Остроумный отшельник! — воскликнул полководец. — День прожит не зря, хотя солнце еще даже не взошло.

Александриец внезапно стал серьезным и покачал головой.

— Боюсь, что нет, Велисарий. И может не встать вообще. Мы пришли сюда не для того, чтобы принести тебе солнечный свет, но чтобы тебе явить знак тьмы.

— Покажи ему, — приказал Михаил.

Епископ опустил руку в рясу и вынул вещь . Протянул ее вперед на ладони.

Велисарий слегка нагнулся, чтобы изучить вещь . Его глаза оставались спокойными. На лице отсутствовало какое-либо выражение.

Антонина, напротив, резко вздохнула и отшатнулась.

— Магический предмет!

Антоний покачал головой.

— Не думаю, Антонина. По крайней мере, к черной магии он отношения не имеет.

Любопытство пересилило страх, и Антонина шагнула вперед. Благодаря маленькому росту ей не требовалось нагибаться, чтобы внимательно изучить вещь .

— Никогда не видела ничего подобного, — прошептала она. — Я даже никогда не слышала ни о чем таком. О магических камнях — да. Но этот… в первое мгновение напоминает драгоценный камень или кристалл, пока не присмотришься повнимательнее. Затем… внутри… он подобен…

Женщина пыталась найти подходящие слова. Ей помог муж:

— Раскрывающемуся солнечному разуму, если бы мы вдруг смогли заглянуть под его бушующую страстями поверхность.

— О, прекрасно сказано! — воскликнул александриец. — Полководец-поэт! Солдат-философ!

— Хватит шуток! — рявкнул Михаил. — Полководец, ты должен взять это в руку.

Спокойный взгляд переместился на монаха.

— Зачем?

На мгновение под маской гостеприимного хозяина показался хищник. Но только на мгновение. Михаил в раздумье опустил голову.

— Не знаю зачем. Правда, не знаю. Ты должен сделать это, потому что так сказал мой друг Антоний Александрийский. Он самый умный из всех известных мне людей. Даже несмотря на то, что он — погрязший в грехах церковный иерарх.

Велисарий внимательно посмотрел на епископа.

— Так зачем, Антоний?

Епископ неотрывно смотрел на вещь у себя на ладони, драгоценный камень, который не был драгоценным камнем, почти невесомый, без острых углов, но с огромным количеством граней. Более того, появлялись все новые и новые грани, а старые меняли формы. Вещь казалась круглой, как идеальная сфера, о которой мечтали древние греки.

— Я не могу ответить на твой вопрос, — пожал плечами Антоний. — Но знаю, что это так. Ты должен.

Епископ кивнул на сидящего монаха.

— Вещь впервые возникла у Михаила в пещере, пять дней назад. Он взял ее в руки, и ему явились видения.

Велисарий повернулся к монаху. Антонина после некоторых колебаний уточнила:

— И после этого вы не считаете этот камень колдовской штучкой?

Михаил Македонский покачал головой.

— Я уверен, что вещь не от Сатаны. Не могу объяснить, почему; по крайней мере, не могу объяснить словами. Я… прочувствовал эту вещь . Жил с нею два дня — то есть она жила в моем разуме, пока я лежал без сознания.

Михаил нахмурился.

— Это было поразительно. Тогда мне показалось, что прошло лишь мгновение.

Он снова потряс головой.

— Я не знаю, что это такое, но я уверен: в ней нет зла. Нигде в ней я не обнаружил даже мельчайшей частицы зла. Правда, видения были ужасны, их страшно даже описывать. Но были и другие, их я не могу четко восстановить в памяти. Они остаются у меня в сознании, как сон, который не можешь вспомнить. Сон о вещах за пределами человеческого воображения.

Михаил тяжело вздохнул.

— Антонина, Велисарий, я считаю это посланием от Бога. Но я не уверен. И я, конечно, не могу это доказать.

Велисарий посмотрел на епископа.

— А ты что думаешь, Антоний? — он кивнул на вещь. — Ты случайно не…

Епископ кивнул.

— Да, Велисарий. После того как Михаил принес мне вещь , прошлой ночью, и спросил совета, я взял ее в руку. И я точно так же погрузился в видения. Жуткие видения, как и у Михаила. Но если ему два дня показались мгновением, для меня несколько минут, на которые я ушел от мира, стали вечностью, а я раньше никогда не страдал припадками.

Михаил Македонский внезапно рассмеялся.

— Только представьте: я стал свидетелем истинного чуда! Антоний Александрийский, епископ Алеппо, очнувшись после видений, молчал целую минуту. Этот самый болтливый в мире человек!

Александриец улыбнулся.

— Это так. Я был ошарашен! Не знаю, чего я ожидал, когда брал в руку… вещь , но определенно не того, что увидел, даже после предупреждения Михаила. Я, скорее, ожидал единорога… или серафима… или чудесное существо из лазурита, украшенное серебром императорскими кузнецами… или…

— Поистине мимолетное видение, — хмыкнул Михаил.

Рот александрийца захлопнулся. Велисарий с Антониной улыбнулись. Единственным известным пороком епископа была многословность. Возможно, он являлся самым разговорчивым человеком в мире.

Но улыбки вскоре исчезли.

— Что ты увидел, Антоний? — спросил Велисарий.

Епископ отмахнулся от вопроса.

— Я опишу свои видения попозже, Велисарий. Но не сейчас.

Он уставился на свою ладонь. Лежавшая там вещь блестела и сверкала изнутри, причем это внутреннее свечение струилось потоками, за которыми не в состоянии уследить глаз человека.

— Не думаю, что… послание предназначалось для меня. Или для Михаила. Думаю, оно предназначается тебе. Что бы это ни было, Велисарий, — епископ кивнул на вещь, — это знак катастрофы. Но там что-то есть, там, внутри. Оно прячется. Я это чувствовал, и чувства были истинными. Это… замысел , давайте скажем так, который каким-то образом предназначен, чтобы остановить некую катастрофу. А для претворения замысла в жизнь, как мне кажется, требуешься ты.

Велисарий снова осмотрел вещь. На его лице не выразилось никаких чувств. Но его жена, лучше всех знавшая мужа, принялась его уговаривать.

Однако он не слышал ее, поскольку вещь уже лежала у него на руке. Антонина замолчала. Вещь на самом деле была подобна солнцу — как если бы солнце вдруг зашло в комнату и показалось смертным. И они бы после этого остались живы.

Расширяющиеся грани взорвались, не как вулкан — как самое начало создания. Они крутились, раскрываясь, удваиваясь и утраиваясь, а затем снова утраиваясь, и утраиваясь, и утраиваясь вновь — и проносились сквозь лабиринт, которым был разум Велисария.

Замысел стал ярко освещенным пятном, а оно дало граням форму.

Личность кристаллизовалась. Благодаря ей замысел превратился в цель. И если бы это было возможно, то цель прыгала бы и скакала от радости, как молодой олень в лесу.

Но для Велисария не существовало ничего. Ничего, кроме падения в бездну. Ничего, кроме видения будущего, более страшного, чем любой ночной кошмар.

Глава 2

Проклятые «драконовы стрелы» пролетали над головой. Катафракты пригибались, прячась за баррикадой. Лошади, оставленные в арьергарде с молодыми пехотинцами, испуганно ржали, пытаясь вырваться от удерживавших их людей. Теперь, как и предполагал Велисарий, лошади стали совершенно бесполезны. Именно поэтому он заставил всех всадников спешиться и сражаться вместе с пехотинцами — из-за баррикады, выстроенной их же аристократическими руками. Одетые в броню копьеносцы и лучники, которых когда-то боялся весь мир, не только не возмущались, а мгновенно подчинились. Даже благородные катафракты наконец стали мудрее, хотя знание и пришло слишком поздно.

Какой толк от всадников против…

Из-за баррикады полководец увидел первого из железных слонов, медленно приближающегося к его людям по широкой улице Константинополя. За чудищем играли языки пламени — в городе начались пожары. Люди кричали. В эти минуты гибло полумиллионное население великого города.

Сам император, относившийся к индийской народности малва, захватившей власть вначале в Индии, а потом отправившейся завоевывать весь мир, вынес приговор Константинополю. Жрецы Махаведы благословили его. После случившегося в Ранапуре таких приговоров не выносил никто. Все живое в городе следовало уничтожить, вплоть до собак и кошек. Всех, кроме женщин благородного происхождения, которых следовало передать йетайцам для развлечений. Тех, кто останется в живых после йетайцев, — передать раджпутам. В Ранапуре раджпуты холодно отклонили предложение. Но это было много лет назад, когда жители Раджпутаны все еще гордились своим древним происхождением и не желали питаться объедками. Теперь они не откажутся: их давно поставили на место. Немногих женщин, переживших раджпутов, продадут любым грязным представителям неприкасаемых каст — только бы наскребли несколько монет. Купят благородных женщин Константинополя по цене уродливых старух. Правда, немного найдется неприкасаемых, способных позволить себе даже такую покупку. Но сколько-то найдется в этом муравейнике низших каст, которых с каждым годом становится все больше и больше.

Железный слон выдохнул пар. Он дико сопел и хватал ртом воздух. Если бы это на самом деле было животное, у Велисария могла бы оставаться надежда, что он умирает — настолько странно дышало существо. Но это, как знал Велисарий, — не живое существо, а нечто сделанное мастерами-людьми при помощи нечеловеческого знания. Тем не менее, наблюдая, как страшилище медленно ползет вперед, окруженное визжащими от восторга, предвкушающими окончательную победу воинами-йетайцами, полководец не мог не думать о нем иначе, как о сатанинском звере.

Велисарий увидел, как один из катафрактов подхватил оружие, в свое время захваченное у противника, и громогласно отдал приказ. Катафракт не стал применять оружие сразу. У них осталось всего несколько адских приспособлений, и Велисарий намеревался использовать их наверняка. Но еще было рано: их с противником пока разделяло большое расстояние.

Он погладил седую бороду. От его молодости не осталось ничего, кроме привычек; он весело наблюдал, как старые привычки не желают умирать, даже теперь, когда все надежды рухнули. Но его сердце все еще учащенно билось, как и всегда.

Это было не сердце воина. Велисарий на самом деле никогда так и не стал истинным воином, по крайней мере в том смысле, который в это понятие вкладывали другие. Он родился среди неприхотливых фракийцев и в глубине души всегда оставался мастеровым, ремесленником, выполняющим свою работу.

Да, он великолепно показал себя в бою (Не в войне — поскольку долгая война практически закончилась с полным разгромом римской армии.) Даже злейшие враги признавали его непревзойденное мастерство на поле брани, что и подтверждала эта демонстрация силы на улицах Константинополя. Иначе зачем выставлять такую огромную армию против горстки воинов? Если бы последними стражниками императора командовал кто-то другой, не Велисарий, жрецы Махаведы послали бы для их ликвидации всего один отряд.

Да, он был великолепен на поле брани. Но его величие происходило от мастерства в военном ремесле, а не воинской доблести. Никто не сомневался в смелости Велисария, даже он сам. Но смелость, как он знал, встречается часто. Бог делает этот подарок мужчинам и женщинам всех возрастов, всех рас, всех положений. Мастерство же встречается гораздо реже, это крайне редкое качество. Мастер не удовлетворяется просто результатом, самим по себе, ему требуется, чтобы работа была выполнена безупречно.

Жизнь Велисария подошла к концу, но он закончит ее достойно, проявив максимум своего мастерства, — и таким образом лишит блеска триумф врага.

Кто-то из его людей закричал. Велисарий посмотрел в ту сторону, думая, что воина ранила одна из стрел, градом падающих вокруг них. Но копьеносец оказался даже не ранен, только его взгляд остановился на чем-то впереди баррикады.

Велисарий проследил за направлением взгляда и понял, появились жрецы Махаведы. Они оставались на безопасном расстоянии за рядами йетайцев и малва, управляющих железным слоном. Жрецы двигались вперед на трех огромных повозках, которые тянули рабы. На каждой повозке сидело по три жреца и палача-махамимамсы. В центре каждой повозки вверх вздымалась деревянная виселица, а с виселиц свисали новые талисманы, добавленные к старым сатанинским атрибутам.

Там качались трое самых дорогих Велисарию в жизни людей. Ситтас, его самый старый и лучший друг. Фотий, любимый пасынок. Антонина, жена.

Скорее это были не трупы, а кожи. Махамимамсы сняли кожу с тел, сшили из нее мешки, надувавшиеся на ветру, и испачкали их собачьим дерьмом. Кожаные мешки были так хитро сделаны, что при каждом порыве ветра раздавался вой ужаса. Кожа кренилась на виселице за волосы того, кто когда-то был живым существом и заполнял эту кожу своим телом. Жрецы прилагали усилия, чтобы мешки оставались в таком положении, чтобы Велисарий мог видеть лица.

Полководец с трудом сдержал смех, ощущая свою победу. Но его лицо осталось спокойным, выражение никак не изменилось. Даже теперь враги его не испугали.

Он сплюнул, увидел, что плевок заметили его воины и приободрились. Велисарий знал, они отреагируют именно так. Но даже если бы они не смотрели на него в эту минуту, полководец все равно сделал бы точно так же.

Разве его волнуют эти трофеи? Разве он язычник, чтобы не различать душу и ее оболочку? Разве он не воин и наложит в штаны при виде человеческих останков?

Но так думали его враги. Как и всегда, они были преисполнены высокомерия. Велисарий предполагал, что они выкинут нечто подобное, и подготовился к этому. А затем он на самом деле рассмеялся (отметив, что это увидели его люди и еще больше приободрились; но он в любом случае засмеялся бы), поскольку теперь, когда процессия подошла ближе, он увидел: кожа Ситтаса свисает на веревке.

— Смотрите, катафракты! — закричал он. — Они не смогли подвесить Ситтаса за волосы! Ведь к концу жизни он потерял их все. Выпали они у него, когда он ночи напролет просиживал, обдумывая стратегию, от которой враги приходили в ужас!

Катафракты подхватили его клич.

— Антиохия! Антиохия! — закричали они, вспоминая одно и то же. Город не устоял, но Ситтас вырезал целую орду малва перед тем, как успешно увести весь гарнизон в безопасное место.

— Корикос! Корикос!

Там, на сицилийском берегу, когда не прошло и месяца после предыдущей битвы, Ситтас поймал в ловушку преследовавших его врагов, сделав Средиземное море темным, как вино, от крови йетайцев.

— Писидия! Писидия!

В поэме Гомера не было кроваво-красных озер. Но если бы поэт дожил до дня, когда Ситтас внес разброд в ряды раджпутов на берегу крупнейшего озера Писидии, он воспел бы его победу.

— Акронон! Акронон!

— Бурса! Бурса!

В Бурсе Ситтас погиб. Но не от рук вивисекторов-махамимамсы. Нанося врагам сокрушительные удары, он умер как воин, возглавив последнюю атаку катафрактов, оставшихся в живых после самого выдающегося отступления со времен марша Ксенофонта к морю.

— Взгляните на лицо Фотия! — крикнул Велисарий. — Прекрасно выглядит, не находите? Как хорошо сохранился! Посмотрите, катафракты, посмотрите! Разве Фотий не улыбается? Ведь это же его веселая улыбка!

Катафракты поддержали полководца криками одобрения.

— Он так смеялся в Александрии! Когда пронзил глотку Ахшунвара своей стрелой! — вспомнил один из воинов.

Командующий йетайцами во время осады не верил в рассказы о мастерстве командующего гарнизоном в стрельбе из лука. Йетайец сам пришел на стены Александрии, чтобы взглянуть на город, выразить презрение и подбодрить своих воинов личным мужеством. Но его воины все-таки оказались правы.

Катафракты подхватили следующий клич, вспоминая другие воинские достижения Фотия во время героической защиты Александрии. Фотий Бесстрашный — так его называли. Фотий, любимый пасынок Велисария. Когда плен стал неизбежным, он принял сильный яд, от которого его лицо застыло в вечной ухмылке. Ничто не могло изменить его выражения. Услышав о случившемся, Велисарий не понимал, почему его разумный пасынок не вскрыл себе вены. Но теперь понял. Из могилы Фотий делал ему последний подарок.

Самое лучшее Велисарий сохранил напоследок.

— А теперь взгляните! Взгляните, Катафракты, на кожу Антонины! Взгляните на сморщенную кожу, испещренную болезнью! Они выкопали ее из могилы, куда ее свела чума! Как вы думаете, сколько палачей умрет из-за этого осквернения? Сколько будет корчиться в агонии и кричать, видя, как чернеют и разбухают их тела? Сколько? Сколько?

— Тысячи! Тысячи! — кричали катафракты.

Велисарий оценил настрой воинов и решил: все идет прекрасно. Изучающе посмотрев на катафрактов, он понял: они с ним. Узнав про его план, воины сказали, что пойдут за ним до конца. Таким образом они демонстрировали свое расположение лично к нему, ведь это будет последний бой, и все они погибнут. Теперь Велисарию требовался только воинский клич. Он сразу же верно подобрал его.

За все годы любви с Антониной Велисарий никогда не называл ее шлюхой. Другие, причем многие и даже она сама, называли, но только не он. Даже в их первую ночь, когда Велисарий заплатил за ее услуги.

— За мою шлюху! — заорал он и вспрыгнул на баррикаду. — За мою прыщавую шлюху! Пусть их души сгниют в аду! Пусть они заразятся от нее чумой!

— ЗА ШЛЮХУ! — заорали катафракгы — ЗА ШЛЮХУ!

И они воспользовались захваченными трофеями — драконовым оружием. Им сопутствовал успех: железный слон взорвался и исчез в языках пламени. Катафракты осыпали врагов градом стрел и камней. Снова и снова. И, как много раз в прошлом, йетайцы успели удивиться силе стрел, пробивающих их железную броню, словно ткань. Немногие, кроме воинов Велисария, умели пользоваться этими удивительными луками.

Йетайцы из первого ряда наступавших, которые смогли выжить, удивились еще больше. Они ожидали кавалерийской атаки, уверенные, что драконово оружие внесет панику в ряды лошадей и с противником будет легко справиться. Теперь они с открытыми ртами смотрели на копьеносцев, приближающихся на своих двоих — словно обычная пехота.

На самом деле катафракты гораздо медленнее передвигались пешком, чем в седле. Но не намного — настолько велика была их ярость. А копья, пронзавшие груди и выворачивавшие внутренности на великую улицу, напоминали уже виденное йетайцами раньше.

— За шлюху! За шлюху!

Передние ряды йетайцев скоро превратились в воспоминание. Но надвигался второй эшелон, горящий желанием доказать свою силу. Большинство йетайцев во втором эшелоне по традиции были неопытными воинами, тщеславными юношами, которые никогда не верили рассказам ветеранов.

Но им пришлось поверить. Однако многие погибли, едва успев осознать происходящее, ибо сила врага — беспощадный учитель. Он быстро находит ошибку и очень жестоко исправляет ее.

Таким образом, вторая линия атаки была разбита практически мгновенно. Третья какое-то время продержалась. В ней нашлось много ветеранов, давно усвоивших, что с катафрактами невозможно соревноваться в бою один на один. Ударом на удар им не ответишь. Лишь некоторым удавалось, воспользовавшись большим численным превосходством, находить редкие слабые звенья в защите и всаживать мечи в не закрытые доспехами части тел.

Но немногим и нечасто. Несмотря на ширину улиц Константинополя, все-таки это были улицы, по обеим сторонам которых стояли здания. Это не долина, где враг может окружить противника. Как всегда, Велисарий выбрал идеальное место для оборонительного рубежа. Жрецы Махаведы, как он давно знал, слишком сильно полагались на численное превосходство и сатанинское оружие. Но в этом узком месте смерти они мгновенно сблизились с врагом, их драконово оружие потеряло силу, и преимущество перешло к катафрактам.

Частично это произошло благодаря силе катафрактов, наводящему ужас могуществу закрытых броней тел. Но по большей части это произошло благодаря их железной дисциплине. Враги пытались скопировать эту дисциплину в своих армиях, но им не удалось. Как и всегда, малва полагались на страх противника. Но страх в конце концов никогда не может побороть гордость.

В этот последний день катафракты тоже не забыли про дисциплину. Когда-то она способствовала завоеванию половины мира и правила им на протяжении тысячелетия. Более того, неплохо правила — учитывая все нюансы. По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы на протяжении столетий люди многих рас считали себя римлянами. И гордились этим.

На самом деле в этот последний день в рядах катафрактов было мало латинян, и не нашлось никого из великого города, давшего имя империи. Больше всего насчитывалось греков, из надежной конницы Анатолии. Также имелись армяне, и готы, и гунны, и сирийцы, и македонцы, и фракийцы, и иллирийцы, и египтяне, и даже три еврея (они тихо исповедовали свою веру, а когда отправляли ритуалы, их товарищи смотрели в другую сторону и ничего не говорили священникам).

Сегодня катафракты наконец потеряют завоеванное — после войны, длившейся десятилетиями, и проиграют врагу, более мерзкому, чем Медуза. Но они не откажутся от своего римского долга, своей римской чести и своей римской дисциплины.

Третий ряд йетайцев был повержен. Он отшвырнул назад четвертый. Невероятно — для жрецов Махаведы, которые наблюдали за происходящим, стоя на повозках с останками дорогих Велисарию людей, вместе с живодерами-махамимамса, — но византийцы прорывались сквозь орду йетайцев. Подобно мечу, рассекающему доспехи, проникая прямо к…

И тогда они закричали. Отчасти от гнева. Но в основном они кричали от страха. Жрецы знали, что раджпуты никогда не называют великого полководца по имени. Они зовут его просто Мангуст. За эту нечестивую привычку жрецы часто их ругали. Но теперь, видя, на что способен Велисарий, понимали: для них было бы лучше, если бы они прислушивались к простым воинам.

— Я вижу, это сработало, — сказал Юстиниан. — Как всегда, твоя стратегия безупречна.

Старый император поднялся с трона и, с трудом переставляя ноги, сделал шаг вперед. Велисарий уже собирался пасть ниц, но Юстиниан остановил его жестом.

— У нас нет времени.

Он с минуту прислушивался к звукам битвы, едва достигавшим дальнего угла Айя Софии — храма святой Софии. Император решил принять смерть здесь, в великом соборе, который он приказал построить много лет назад.

Велисарий, солдат до мозга костей, спорил и предлагал выбрать местом последнего сражения Большой Дворец. Лабиринт зданий и садов было бы легче защищать. Но как и часто в прошлом, император отклонил его предложение. Юстиниан знал, что это, вероятно, тот единственный раз, когда он прав.

Большой Дворец не имеет значения. С империей, продержавшейся тысячелетие, будет к вечеру покончено. Она никогда не возродится, и ее народам предстоят годы ужасного будущего. Но душа вечна, а теперь император беспокоился только о вечности. Он хотел спасти свою душу — если возможно (хотя он и не был в этом уверен, считая, что его, скорее, ждет адский огонь). Но по крайней мере следовало сделать все возможное, чтобы спасти души тех, кто так долго и так преданно служил ему, ни на что не жалуясь, несмотря на все тяготы и мизерное вознаграждение за службу.

Взгляд императора остановился на полководце. У него были старческие глаза, слабые и усталые, наполненные болью — тела и духа. Но оставался выдающийся ум. Его Юстиниан к старости не утратил. Ум, который был так велик, что ослепил владеющего им человека.

— На самом деле это я должен пасть ниц перед тобой, — признался Юстиниан. Он говорил хрипло. Император сказал правду и знал это. И знал, что это знает полководец. Но ему не нравилась правда. Совсем не нравилась. Никогда.

Из тени появилась фигура. Велисарий не сомневался, что раб тут, но не видел его до этой минуты. Представитель народности маратхи был способен долго не шевелиться и не издавать никаких звуков.

— Разрешите мне обмыть их, хозяин, — попросил раб, протягивая руки. Очень старые руки, но практически не утратившие железной хватки.

Велисарий колебался.

— Время есть, — сказал раб. — Катафракты задержат этих собак на столько, сколько нужно, — его губы тронула улыбка. — Теперь они сражаются не за империю. Они сражаются за вашего Христа и Марию Магдалину, которых они достаточно часто предавали при жизни, но не предадут в смерти. Они продержатся. И долго.

Он снова протянул руки.

— Я прошу, хозяин. Для вас это, возможно, мало значит, а для меня — много. У меня другая вера, и я не могу позволить, чтобы их бесценные души отправились в путь необмытыми.

Он взял жуткую ношу у несопротивляющегося Велисария, отнес к большому чану, опустил останки в воду и стал их обмывать. Нежно, несмотря на спешку.

Император и полководец молча наблюдали. Обоим казалось правильным, что в конце времен командует раб.

Очень скоро раб закончил процедуру. Затем повел их по храму почти в полной темноте. Мириады свечей, обычно освещавших великолепную мозаику храма, не горели. Только в самом дальнем от входа помещении все еще мерцало несколько слабых источников света.

Однако там они не требовались. В центре комнаты стоял еще один огромный чан. В этом пузырилось расплавленное золото и серебро. Его оказалось вполне достаточно, чтобы осветить помещение. В помещении было светло, почти как днем.

Юстиниан в задумчивости посмотрел на чан. Он приказал сделать его несколько месяцев назад, уже предвидя конец. На самом деле он гордился своим изобретением — как гордился множеством других великолепных вещей, которые украшали его дворцы. Юноша из фракийских крестьян потерял многое, по трупам взбираясь на трон, он правил империей, проливая кровь, но никогда не растерял детского восторга от умных изобретений. Этот чан сделали греческие и армянские ремесленники, явив свое традиционное мастерство.

Юстиниан протянул руку и нажал на рычаг, запускающий хитрый механизм. Через час чан выплеснет содержимое. Сокровища, накопленные за тысячелетие римской власти, выльются через открывшееся дно и отправятся в многочисленные каналы, а оттуда в разветвленную канализационную систему Константинополя. И там они останутся навсегда вместе с частью уже спущенного трофейного вражеского оружия. Они так никогда и не смогли разгадать секрет драконова оружия, не смогли его скопировать; правда, поняли, как его использовать. И эффективно использовали трофеи против врагов.

Через час все закончится. Но чан должен выполнить гораздо более важную функцию, для которой и будет использован теперь. Ничто из римских сокровищ не останется для украшения стен во дворцах малва.

— Давай заканчивать, — приказал император. Шаркающей походкой он подошел к гробу и наклонился. С трудом, поскольку он был уже старчески слаб, император достал содержимое. Раб подошел, чтобы помочь, но император жестом велел не мешать ему.

— Я сам отнесу ее, — как и всегда, он говорил грубо. Но когда император посмотрел на мумию, которую держал в руках, лицо его смягчилось. — С нею я всегда был правдив. Я очень любил ее.

— Да, — кивнул Велисарий. Он тоже посмотрел на лицо мумии и подумал, что бальзамировщики в свое время хорошо поработали. Прошло немало лет после смерти императрицы Феодоры от рака. Она долго лежала в гробу, но ее восковое лицо все еще сохраняло красоту, которой императрица славилась при жизни.

И она даже стала красивее, решил Велисарий. Мертвое лицо Феодоры было спокойным, мягким и отдохнувшим. Теперь на нем не осталось и следа чрезмерной амбициозности, из-за которой при жизни лицо казалось жестким.

Император с трудом занял место на выступе, возле чана, затем отступил назад. Не от страха, а просто от жара. Такую температуру долго не выдержать, а ему требовалось еще кое-что сказать.

Он должен был, но не хотел — Юстиниан ненавидел извиняться. Он мечтал, чтобы его звали Юстиниан Великий и так запомнили на века. А вместо этого он останется в истории, как Юстиниан Дурак. В лучшем случае. Аттилу прозвали Божий Бич. Он подозревал, что будет известен, как Божья Неудача.

Он открыл рот, чтобы начать говорить. И снова закрыл.

— Не нужно, Юстиниан, — предупредительно поднял руку Велисарий, в первый и последний раз в жизни называя императора простым именем. — Не нужно. — На его губах промелькнула знакомая усмешка. — И в любом случае нет времени. Вскоре падет последний катафракт. А тебе потребуется несколько часов — если собираешься высказать все накопившееся. Тебе будет тяжело, если вообще удастся это сделать.

— Почему ты никогда не предал меня? — прошептал император. — Ведь я платил тебе за верность лишь гнусным недоверием.

— Я дал клятву.

На лице императора промелькнуло недоверие.

— И ты видишь, к чему это привело, — пробормотал он. — Тебе следовало предать меня, следовало убить меня и самому сесть на трон. На протяжении многих лет римляне шли за тобой — как знатные, так и простолюдины. Ведь только ты удерживал меня у власти после смерти Феодоры.

— Я дал клятву. Богу, не римлянам.

Император махнул рукой в сторону долетавших до них звуков битвы.

— А это? Твоя клятва Богу включает это? Если бы императором был ты, то нехристи могли бы и не победить.

Велисарий пожал плечами.

— Кто может знать будущее? Только не я, мой господин. И это не играет роли. Даже если бы я знал будущее, до последнего события, я все равно не предал бы тебя. Я поклялся.

Наконец лицо императора исказила боль.

— Я не понимаю.

— Знаю, мой господин.

Теперь звуки битвы были едва слышны. Велисарий взглянул на дверь, ведущую в помещение, где находился чан.

Раб шагнул вперед и протянул ему останки Ситтаса. Велисарий посмотрел на лицо друга, поцеловал и бросил в чан. Пламя взметнулось вверх — и Сатана получил свой трофей. На лицо пасынка Велисарий смотрел немного дольше, перед тем как отправить его вслед за другом. Он знал, что Фотий поймет его. Ведь Фотий тоже командовал армиями и знал цену времени.

Наконец он взял то, что осталось от Антонины, и встал перед чаном. Мгновение спустя к нему присоединился Юстиниан с мумией императрицы на руках.

Раб считал, что император, всегда выступавший впереди полководца в жизни, должен и первым принять смерть. Поэтому он первым подтолкнул Юстиниана. Раб ожидал услышать крик императора. Но старый тиран был сделан из камня. Почувствовав приближение раба за спиной, Юстиниан просто сказал:

— Вперед, Велисарий. Давай отправим наших шлюх на небеса. Нам самим могут там отказать, но им — никогда.

Велисарий ничего не сказал. И, конечно, не закричал. Отвернувшись от чана, старый раб улыбнулся.

Полководец, несмотря на гибкость ума, всегда оставался крайне упрямым в том, что касалось долга. Христианская вера запрещает самоубийство, поэтому раб и выполнил эту последнюю просьбу. Но она была чистой формальностью. В конце, как знал раб, Велисарий шагнул вперед, только почувствовав легкое прикосновение сильных рук к своей спине.

Но он сможет сказать своему Богу, что его толкнули. Конечно, тот ему не поверит. Даже христианский Бог не так глуп. Но христианский Бог примет ложь. А если не он сам, то его сын. Почему бы и нет?

Закончив выполнение всех обязанностей, а их за долгую жизнь набралось немало, раб медленно направился к единственному в комнате стулу и сел. Это был великолепный трон, как и все сделанное для императора. Раб обвел глазами комнату, наслаждаясь красотой искусной мозаики, и подумал, что это хорошее место для смерти.

Христиане — странные люди. Раб прожил среди них несколько десятилетий, но так и не смог их полностью понять. Они были такими иррациональными и склонными к навязчивым идеям. Тем не менее, он знал, не подлыми. Они как-то по-своему, со своими предрассудка ми принимали бхакти.4 И если их путь к бхакти часто казался рабу смехотворным, они стояли за свою веру, по крайней мере, большинство из них, и боролись за нее до конца. Больше, чем это, разумный человек требовать не мог.

И разумный Бог — это точно. А Бог раба был разумным существом. Возможно, капризным и склонным к выкрутасам. Но всегда разумным.

Людям, которых раб столкнул в расплавленный металл, нечего бояться Бога. Даже императору. Да, жестокий старый тиран проживет еще много жизней, расплачиваясь за свои грехи. Много жизней, поскольку совершил большой грех. Он использовал феноменальный ум, данный ему Богом, чтобы раздавить мудрость.

Много жизней-воплощений. Например, как насекомое, считал раб. Возможно, червь. Но несмотря на все зло, принесенное Юстинианом, тот на самом деле не был злым человеком. А поэтому, думал раб, придет время, когда Бог разрешит императору вернуться, снова в образе бедного крестьянина, в каком-нибудь уголке мира. Может, к тому времени Юстиниан постигнет мудрость.

А может, и нет. Время — непостижимо и находится за пределами человеческого понимания. Кто знает, сколько времени может потребоваться душе, чтобы обрести мокшу 5?

Старый раб достал кинжал из-под плаща.

Велисарий подарил ему этот кинжал много лет назад, в тот день, когда объявил рабу, что отпускает его на волю. Раб отказался от свободы. Ему она больше не требовалась, и он предпочел остаться служить полководцу. Да, к тому времени он уже не надеялся, что Велисарий — Калкин. А когда-то верил. Но постепенно, через не сколько лет служения полководцу, раб наконец смирился с фактом. Велисарий велик, но он просто человек. Он — не десятая обещанная аватара.6 Раб с грустью покорился реальности, зная: мир обречен на еще многие повороты колеса под лапами схватившего его великого асура.7 Но правда была такой, какая она есть. Дхарма 8 все еще оставалась.

Велисарий не понял, почему раб отказался от свободы, но согласился оставить его у себя. Тем не менее в тот же день он вручил ему кинжал. Раб оценил жест. Именно так смертные должны вести себя в глазах Бога.

Он взвесил оружие в руке. Великолепный кинжал.

В свое время старый раб был наемным убийцей — кроме всего прочего. Он уже несколько десятилетий не пользовался кинжалом, но не забыл прежних ощущений. Кинжал казался теплым и доверчивым, как любимое домашнее животное.

Раб опустил его. Он немного подождет.

За стенами храма святой Софии стояла тишина. Катафракты, участвовавшие вместе с Велисарием в последней битве, теперь мертвы.

Они хорошо умерли. О, очень хорошо.

В свое время раб был известным воином, которого боялись — кроме всего прочего. Он уже несколько десятилетий не участвовал в битвах, однако помнил свои ощущения. Катафракты достойно сражались, великая была битва. Тем более великая, что в ней не было смысла, кроме дхармы.

И возможно, признал раб, небольшая радость от сладости мести. Но месть не так уж важна на весах судьбы, думал раб. Катафракты за эту битву и так сбросили много кармы со своих душ.

Раб был этому рад. На самом деле его никогда особо не волновали катафракты.

Грубые, хвастливые и неотесанные в сравнении с сословием кшатриев, к которым когда-то принадлежал раб. Но ни один кшатрий не посмеет претендовать на большее, чем мертвые катафракты за стенами храма святой Софии. Сам Арджуна 9 примет их души и назовет их своими.

Раб снова подумал о кинжале и решил: его собственная карма станет лучше, если он им воспользуется. Но опять отогнал эту мысль.

Нет, он немного подождет.

Он не боялся греха самоубийства. Его вера не разделяла странного христианского убеждения в том, что совершенные деяния влекут за собой моральные последствия, отличные от цели содеянного. Нет, дело в том, что он не мог оставить этот поворот колеса вечности без небольшой сладкой мести.

Этим подлым асурам потребуется время, чтобы добраться до комнаты, где сидел раб. Йетайским собакам и блохам-раджпутам еще предстоит пробраться по широкому центральному проходу собора. И они все это время будут трястись от страха, ожидая нового удара Мангуста.

Старый раб даст им это время, добавив значительную карму к своей душе, которую придется отрабатывать в следующих воплощениях. Раб знал об этом, но не мог устоять.

Он вдоволь насмеется над мучителями.

Так Шакунтала насмеялась над ними, очень давно, перед тем как вскрыть себе вены. И теперь, в конце жизни, старый раб радовался, что наконец может вспоминать девушку без боли.

Как он любил это сокровище мира, этот драгоценный камень создания! С самого первого дня, когда ее отец привел ее к нему и передал сокровище на хранение.

— Научи ее всему, что знаешь, — приказал император великой Андхры. — Не скрывай ничего.

Ей только исполнилось семь лет. У нее была темная кожа, так как ее мать родилась в Керале, а глаза — словно черная бездна. Уже тогда.

По мере взросления красота ее тела привлекала других мужчин. Но никогда — его, мужчину, который, мною лет спустя, стал рабом Велисария. Он любил саму красоту девушки. И он думал, что хорошо ее обучил. Ничего не скрывал.

Раб засмеялся, как не смеялся несколько десятилетий. При звуке его смеха йетайцы и раджпуты, осторожно передвигавшиеся в соборе, застыли на своих местах, словно парализованные олени. А радостный смех раба, повторившийся эхом под стенами собора, напоминал крик пантеры.

Так на самом деле звали раба — в то далекое время. Пантера Махараштры. Ветер Великой Страны.

О, как Ветер любил принцессу Шакунталу!

Дочь великого императора Андхры. Но кто знает? Отцовство всегда считалось любимым предметом божьих шуток. Но одно несомненно, ее душа на самом деле была детенышем Пантеры.

Собаки, завоевавшие Андхру, не убили только ее, единственную из династии Сатаваханы. Ее одну — за красоту тела. Император Шандагупта собирался подарить ее своему верному слуге Венандакатре. Венандакатре Подлому. Подлец из подлецов был Венандакатра, а сам император из проклятых малва — асурской собакой и только собакой. Зверем.

Пантере не удалось предотвратить пленение Шакунталы. Он лежал, спрятавшись в тростниках, и чуть не умер от ран, полученных во время последней битвы перед дворцом в Амаварати. Но, придя в себя, пошел по следу собак к их лежбищу. На север, через Сахьядри, к самому дворцу Подлого.

Шакунтала находилась там. Ее держали в плену уже несколько месяцев, оставляя для удовольствия Венандакатры. Ожидалось скорое возвращение Подлого после выполнения задания, которое ему год назад дал император. Она не была ранена или изувечена, но ее хорошо охраняли. Пантера внимательно изучил охрану и решил: ему с ней не справиться. Шакунталу сторожили кушаны под командованием опытного и хитрого ветерана, который избегал риска и не оставлял без внимания ни одной щели.

Пантера навел справки. Кроме всего прочего, он в свое время был еще и великолепным шпионом, поэтому узнал многое. Главное: личность командира кушанов нельзя недооценивать. Его звали Кунгас, и это имя Пантера слышал раньше. Нет, лучше подождать.

А затем время вышло. Венандакатра вернулся и сразу же отправился в покои новой наложницы, оставив толпу охранников-йетайцев под дверьми. Подлый горел желанием насладиться телом Шакунталы, а еще больше — его осквернением.

При воспоминании о том дне крепкие пальцы старого раба со всей силы сжали рукоятку кинжала. Он слышал осторожные шаги тварей перед дверью. Он еще немного подождет. Но теперь осталось недолго. Достаточно, чтобы помучить врагов.

В последний день жизни девушки Пантера стоял на коленях в лесах недалеко от дворца Венандакатры и истово молился. Молился, чтобы Шакунтала вспомнила все, чему он ее учил, а не только те уроки, которые она легко усваивала.

Кроме всего прочего старый раб был в свое время известным философом. И много лет назад он молился, чтобы сокровище его души вспомнило: в конце концов только душа имеет значение. А все остальное — суета сует.

Но как он и опасался, она не вспомнила. Вспомнила все остальное, но не это. И поэтому, услышав первый крик Подлого, раб заплакал горькими слезами, оплакивая свою горькую жизнь.

Много лет спустя он услышал о происшедшем от самого Кунгаса. Странно, как поворачивается колесо времени. Он встретил бывшего начальника охраны Шакунталы на том же рабовладельческом корабле, который вез и его на рынок Антиоха. Пантеру наконец поймали во время одной из последних отчаянных битв перед тем, как вся Индия прогнулась под когтями проклятых асуров. Но те, кто его пленил, не узнали Ветер Великой Страны в усталом пленнике, покрытом множеством шрамов, поэтому просто продали его капитану.

Как он выяснил, Кунгаса уже давно продали в рабство. Теперь у кушана не было рук — их отрубили охранники-йетайцы, обвинившие его в совершенном Шакунталой. Те самые охранники, которые оттеснили его и его воинов в сторону, горя желанием посмотреть на развлечения хозяина. (И конечно надеясь, что Подлый пригласит их последовать своему примеру после того, как закончит сам.)

У Кунгаса также отсутствовали глаза и нос. Палачи-махамимамсы оставили ему только уши и рот, чтобы он мог слышать насмешки детей и выть от горя.

Но Кунгас всегда отличался практичностью, поэтому стал сказочником, причем превосходным. И если люди находили его внешность отталкивающей, они терпели ее ради его рассказов. Он рассказывал великолепные истории. Самой популярной считалась история падения Подлого, которую так любили бедняки — его обычные слушатели, хотя ее и запрещали власти. Сидя в трюме рабовладельческого корабля (где он оказался, весело объяснил Кунгас, потому что благодаря своему бойкому языку совратил знатную женщину, а его невидящие глаза не заметили возвращения ее мужа), он рассказал историю Пантере.

В представлении Кунгаса она звучала весело, в немалой степени потому, что Кунгас считал свое наказание справедливым, а себя виновным в смерти Подлого и давно уже решил: вероятно, это — единственное благородное дело за всю его впустую растраченную жизнь.

Кунгас всегда презирал Венандакатру и йетайцев, правящих всеми, кроме малва. Несмотря на свою твердость и жесткость, он привязался и к принцессе, поэтому и не предупредил их. Поэтому и держал рот на замке. Он не предупредил их, что под красивой внешностью скрываются стальные мышцы. Кунгас видел, как она танцует, и знал, наблюдая за легкостью и грациозностью движений, что танцевать ее учил наемный убийца.

Кунгас в деталях описал первый удар, и Пантера увидел его, даже в трюме рабовладельческого корабля. Пяткой в пах, как он и учил ее.

И увидел все остальные удары, последовавшие за первым, подобные раскату смеха. Подлый корчился на полу уже через несколько секунд.

Он корчился, но пока оставался жив. Да, девушка помнила все, чему убийца научил ее, кроме того, на что он больше всего надеялся.

Конечно, учитель понял, слушая рассказ Кунгаса: она не забыла главную заповедь наемного убийцы на случай уничтожения врага. Оставить жертву парализованной, но в сознании, чтобы отчаяние разума усиливало агонию тела.

Слыша, как собаки-асуры наконец вошли в комнату, старый раб закрыл глаза. Еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы насладиться памятью. О, как он любил Черноглазый Жемчуг Сатаваханы!

Он видел, как она танцевала, последний танец в своей жизни. О, как велика была ее радость! Танцевать перед Подлым, насмехаясь над ним своим девственным телом, которое никогда не будет принадлежать ему. Из горла Венандакатры, вскрытого его же собственным ножом, вытекала жизнь и его кровь омывала голые подвижные ножки его убийцы, когда они танцевали танец смерти. Ее кровь смешается с его кровью, и очень скоро, потому что она перерезала свое горло до того, как до нее добралась охрана йетайцев. Но Подлый не мог этому обрадоваться, поскольку его глаза уже ничего не видели.

Время пришло. Как раз когда один из йетайцев протянул руку, чтобы схватить его, старый раб спрыгнул с трона и вскочил на край чана, в котором бурлил расплавленный металл. Прыгнул туда, как молодая пантера.

Пришло время содрать кожу с живодеров.

О, он им покажет! Вначале он подразнил их горечью навсегда потерянных трофеев. Ни кожа, ни кости великих римлян не будут висеть на стенах во дворцах малва, ничто из римских сокровищ не заполнит сундуков!

А затем он дразнил их собой. Ни разу за последние тридцать лет он не пользовался своим настоящим именем. Но теперь он произнес его, и оно прозвучало в соборе подобно грому.

— Меня зовут Рагунат Рао. Я — Пантера из Махараштры. Я убивал ваших отцов тысячами. Я — Ветер Великой Страны. Я косил их души, как коса. Я — Щит Декана. Моя моча была их погребальным омовением.

Я — Рагунат Рао. Рагунат Рао!

Яд Для Лживых Врагов и Зеркало Позора Раджпутаны.

Рагунат Рао! Это я!

Они хорошо знали это имя, даже спустя столько лет. И они отступили назад. Вначале в неверии. Но затем, наблюдая за танцем старика на краю чана с расплавленным золотом, поняли: он говорит правду. Потому что Рагунат Рао умел многое и преуспел во всем, чем занимался, но самых больших достижений он добился, как танцор. Он был велик, танцуя смерть врагов Махараштры, и велик теперь, когда он танцевал смерть самой Великой Страны.

О да, старый раб был великим танцором в свое время — кроме всего прочего. И теперь, у края растопленных римских сокровищ, в дыме растопленной римской славы он танцевал последний танец. Великий танец, ужасный, теперь запрещенный, но никогда не забытый. Танец созидания. Танец разрушения. Крутящийся, вертящийся, дьявольский танец времени.

Пока он танцевал, жрецы Махаведы шипели в бессильной ярости. Бессильной, поскольку не смели приблизиться к нему — боялись ужаса в его душе; а йетайцы не приближались, поскольку боялись ужаса в его теле; а раджпуты не могли, поскольку стояли на коленях, оплакивая честь Раджпутаны.

Да, он в свое время считался великим танцором. Но никогда он не был таким великим, как в этот свой последний час, и знал это. Танцуя и поворачивая колесо времени, он забыл о своих врагах. Потому что в конце концов они стали ничем. Он помнил только тех, кого любил, и удивился, поняв, скольких людей он любил за свою долгую и полную страданий жизнь.

Возможно, он когда-нибудь встретится с ними вновь. Когда — не знает никто. Но он думал, что увидит их.

И возможно, в какой-нибудь другой жизни он увидит, как сокровище его души танцует брачный танец, ее голые ловкие ножки мелькают для возлюбленного.

И возможно, в какой-то другой жизни он увидит, как императоры предпочитают мудрость уму, а преданность — клятве.

И возможно, в какой-то другой жизни он снова увидит, как Раджпутана возвращает честь, а битва с древним врагом снова завершается танцем победы.

И возможно, в этой другой жизни он обнаружит, что Калкин на самом деле низошел, чтобы уничтожить асурских фаворитов и связать самого дьявола.

Что может знать человек?

Наконец, почувствовав, что силы покидают его, старый раб выхватил кинжал. На самом деле в нем не было необходимости, но раб считал, что такой прекрасный подарок следует использовать. Поэтому он вскрыл вены, добавил брызжущую кровь в свой танец и смотрел, как его жизнь с шипением соединяется с расплавленным золотом. Он ничего от себя не оставит собакам — ни кожи, ни костей. Он присоединится к нечистому императору и чистому полководцу и самым чистым из жен.

Раб совершил последний прыжок с огромной силой. О, каким высоким был прыжок! Таким высоким, что у него хватило времени в последний раз рассмеяться перед тем, как уйти навсегда.

О, мрачный Велисарий! Разве ты не видишь, что Бог — танцор, и созидание — это его танец радости?

Глава 3

Открыв глаза, Велисарий понял, что стоит на коленях. Какое-то время он неотрывно смотрел на плитки, из которых выложен пол, но ничего не видел.

Вещь оставалась зажатой в кулаке. Однако теперь она казалась совершенно спокойной и только слегка мерцала.

— Сколько прошло времени? — прохрипел он, не поднимая головы.

Александриец усмехнулся.

— Кажется вечностью, не правда ли? Несколько минут, Велисарий. Всего несколько минут.

Антонина наклонилась чад мужем и обняла за плечи. На ее лице было написано беспокойство.

— С тобой все в порядке, любовь моя?

Он медленно повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза. Антонина поразилась, увидев там боль и злобу.

— Почему ты молчала? Почему ты мне не доверяешь? — прошептал он. — Что такого я когда-либо сделал или сказал? Разве я когда-нибудь упрекал тебя хоть в чем-то?

Антонина отшатнулась в удивлении.

— О чем ты?

— О Фотии. Твоем сыне. Моем сыне.

Она так и села на пол Лицо побледнело, глаза расширились Антонина была потрясена.

— Как ты?.. Когда?.. — она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Где он ?

Антонина потрясла головой. Рука потянулась к горлу.

— Где он!

— В Антиохии, — прошептала она, сделав неопределенный жест рукой.

— Как ты можешь лишать меня сына? — несмотря на то что Велисарий говорил тихо, в его голосе отчетливо звучала ярость. Жена снова потрясла головой, взгляд ее блуждал по комнате. Казалось, она находится в полубессознательном состоянии.

— Он не твой сын, — прошептала она. — Ты даже не знаешь, что… Как ты узнал?

Прежде чем он смог ответить, александриец схватил Велисария за плечи и сильно встряхнул.

— Велисарий! Остановись! Кем бы ни был этот Фотий, он из твоего видения. Очнись!

Велисарий оторвал взгляд от Антонины и уставился на епископа. Примерно через две секунды наступила ясность. Боль и гнев ушли, внезапно сменившись страхом. Он снова посмотрел на Антонину.

— Но он существует? Я не просто вообразил его?

— Да. Да. Он существует, — Антонина кивнула. Выпрямилась. И хотя она не встречалась взглядом с мужем, напряглась словно пружина. Она решила идти до конца. — С ним все хорошо. По крайней мере было хорошо, когда я видела его в последний раз три месяца назад.

По глазам Велисария все собравшиеся увидели, как быстро у него в голове пролетают мысли. Он кивнул.

— Тогда ты говорила, что едешь навестить сестру. Таинственную сестру, которую я почему-то никогда не видел. — Затем он добавил — с горечью: — У тебя когда-нибудь была сестра?

В словах жены тоже прозвучала горечь, но это была горечь прошлого:

— Нет. Не родная. Сестра в грехе, согласившаяся позаботиться о моем мальчике, когда…

— Я сделал тебе предложение, — закончил фразу Велисарий. — Черт тебя побери! — его тон резал как ножом.

Но он показался слабым отблеском лунного света по сравнению с яростью в голосе монаха:

— Черт тебя побери!

Глаза мужа и жены мгновенно повернулись к Михаилу, словно зайцы к когтям ястреба. И на самом деле македонец, сидевший на стуле, напоминал сокола на ветке дерева.

Вначале в глазах Велисария промелькнуло удивление, в глазах его жены — злость. Через мгновение они оба поняли свою ошибку. До них не сразу дошло, на кого направлено проклятие.

Нечасто Велисарий отводил глаза первым, но взгляд монаха выдержать не смог.

— По какому праву ты укоряешь свою жену, лицемер? По какому праву? — потребовал ответа монах.

Велисарий молчал.

— Поистине люди отвратительны. И отвратителен священнослужитель, продающий душу, если одновременно проклинает проститутку, торгующую телом, — заговорил Михаил. — И отвратителен судья, берущий взятки, если он же выносит приговор вору за украденное рванье.

Велисарий открыл рот. И закрыл его.

— Покайся, — приказал Михаил.

Велисарий молчал.

— Покайся! — опять приказал монах.

Увидев знакомую хитрую усмешку, появляющуюся на губах мужа, Антонина вздохнула. Ее ручка протянулась к огромной ладони, подобно крошечному котенку, приближающемуся к мастиффу. Секунду спустя его рука накрыла ее и пожала. Очень нежно.

— Я начинаю понимать, почему они идут к нему в пустыню, подобно стаду, — признался Велисарий.

Его голос слегка дрожал.

— Это нечто, не правда ли? — весело согласился епископ. — И ты понимаешь, почему верхушка церкви желает, чтобы он там и оставался. И, как я подозреваю, никто из судей в последнее время не возражал против его затянувшейся ссылки.

Епископ посмотрел на македонца.

— Надеюсь, Михаил, твое замечание насчет священнослужителей не относилось ни к кому из присутствующих?

Михаил презрительно фыркнул.

— Не надо со мной играть, — он взглянул на поношенную рясу епископа. — Если ты после нашей последней встречи решил заняться симонией 10, ты в ней не очень преуспел. В одном я уверен: если самый знаменитый грек из всех греческих теологов, Антоний Александрийский, когда-нибудь продаст душу дьяволу, то все живое услышит вой Сатаны, понявшего, как его обманули.

Комнату наполнил смех. Когда он стих, епископ нежно посмотрел на Велисария и Антонину.

— Чуть позднее вы должны обсудить вопрос с Фотием, — сказал он. — Я советую вам начать по-доброму. Исходите из того, что цель должна быть благородной. Я всегда считал такой подход самым надежным. — Он улыбнулся. — Хотя в теологических дебатах, признаюсь, он редко используется.

Михаил снова хмыкнул.

— Редко? Лучше скажи: так редко, как… — он замолчал и вздохнул. — Неважно. У нас нет времени уверять присутствующих в том, что я не имел в виду кое-кого из них, говоря о священнослужителях. — Потом добавил мрачно: — Одни замечания на тему займут целый месяц. Даже при моей немногословности.

Македонец наклонился вперед и показал пальцем на вещь в руке Велисария.

— Расскажи нам, — приказал он.

Когда Велисарий закончил повествование, Михаил откинулся на спинку стула и кивнул.

— Как я и думал. Это не сатанинская штучка. Откуда она появилась, не знаю. Но не из преисподней.

— Иностранец — танцор — не христианин, — неуверенно заметила Антонина — Какой-то язычник. Возможно… не от Сатаны, а… Может, это какая-то древняя черная магия?

— Нет, — твердо заявил Велисарий. — Точно нет. Он — самый лучший человек из всех, кого я знал. И он не язычник. Он… как бы выразиться? Не христианин, нет. Но я знаю вполне определенно если бы у всех христиан была душа этого человека, то все мы уже жили бы в золотом веке.

Собравшиеся в комнате уставились на Велисария. Полководец кивнул.

— Вы должны понять. Я пересказал вам только контуры видения. Я прожил его, всю жизнь, заключенную в эту оболочку.

Велисарий невидящими глазами уставился на стену.

— Он служил мне тридцать лет. Как я уже рассказывал, даже после того, как я предложил ему свободу. Отказываясь, раб просто сказал, что уже один раз, на свободе, потерпел неудачу и поэтому остается у того, кто еще может преуспеть. Но я также потерпел неудачу и тогда…

К всеобщему удивлению Велисарий рассмеялся звонким детским смехом.

— Как я рад, что наконец узнал его имя!

Полководец вскочил на ноги.

— Рагунат Рао! — прокричал он. — Я тридцать лет хотел узнать его имя. Он заявил, что у него нет имени, что он его потерял… когда не оправдал надежд своего народа.

На мгновение лицо Велисария стало старым и усталым.

— «Называй меня просто раб, — сказал он мне. — Это слово подойдет». И так я его и называл, все тридцать лет. — Велисарий покачал головой. — Я согласен с Михаилом. В этом человеке не было зла, ни грамма. Большая опасность, да. Я всегда знал, что он опасен. Это было очевидно. Причем не из его слов или действий — обратите внимание. Он никогда не прибегал к насилию, никогда никому не угрожал, никогда не поднимал голоса, даже на конюхов. Тем не менее все, даже старые солдаты, понаблюдав за ним, понимали: он смертельно опасен. Несмотря на возраст. Все просто это знали, — он весело рассмеялся. — Даже катафракты, которые о себе обычно высокого мнения, следили за языком в его присутствии. В особенности после того, как видели его танец.

Полководец опять рассмеялся.

— О, да! Он умел танцевать! О, да! Самый великий танцор на свете. Он освоил все танцы, которые ему показывали, а после дня тренировки мог станцевать лучше любого другого человека. Его собственные танцы были неподражаемыми. В особенности…

Велисарий замолчал. Внезапно до него дошло — и это стало понятно по выражению лица.

— Так вот что это было.

— Ты говоришь про танец у себя в видении, — напомнил александриец. — Танец, который он исполнил в конце. И что это было? Танец созидания и разрушения?

Велисарий нахмурился.

— Нет. Ну, да, но только созидание и разрушение — лишь фрагменты танца. Сам танец был танцем времени.

Полководец потер лицо.

— Я видел, как он его танцевал. Один раз в Иерусалиме, во время осады.

— Какой осады? — спросила Антонина.

— Осады… — Велисарий махнул рукой. — Осады в моем видении. В прошлом — из моего видения. — Полководец снова махнул рукой и твердым голосом добавил: — Какие-то солдаты слышали о танце времени и захотели его посмотреть. И упросили раба — Рагуната Рао — станцевать его для них. Он станцевал, и это произвело огромное впечатление. Потом они попросили его обучить их танцу, и он ответил: этому танцу научить нельзя. Как объяснил раб, в этом танце нет определенных движений. — Глаза полководца широко раскрылись. — Потому что во время каждого исполнения он танцуется по-новому.

Наконец грани соединились. Это было практически невозможно — настолько чужими оказались мысли, но цель смогла сформулироваться.

Будущее.

—Что? — воскликнул Велисарий. Он огляделся по сторонам. — Кто это сказал?

— Никто ничего не говорил, Велисарий, — ответил епископ. — Никто ничего не говорил, кроме тебя.

— Кто-то сказал «будущее», — уверенно заявил полководец. Он не сомневался. — Кто-то это сказал. Я слышал очень отчетливо.

Будущее.

Он посмотрел на вещь у себя в руке.

— Ты !

Будущее.

Все, находившееся в комнате, окружили полководца и уставились на вещь .

— Скажи снова, — приказал Велисарий.

Молчание.

— Повтори, говорю тебе!

Грани, если бы могли, закричали бы от отчаяния. Задача невыполнима! Разум совсем чужой!

Цель начала разрушаться. Грани, в отчаянии, выпустили в окружающий мир то, что человек сравнил бы с желанием ребенка попасть домой. Глубокое, глубокое, глубокое страстное желание убежища, безопасности, спокойствия и комфорта.

— Она такая одинокая, — прошептал полководец, глядя на вещь. — Потерянная и одинокая. Потерянная… — он закрыл глаза и позволил разуму сфокусироваться на сердце. — Потерянная, как никогда не чувствовал себя ни один человек. Потерянная навсегда, без надежды вернуться. Вернуться домой, который она любит больше, чем какой-либо человек когда-либо любил свой дом.

Грани на одну микросекунду прекратили движение. Надежда появилась. Цель переформулировалась. Это было так трудно! Но… но… невероятное усилие.

Тишина и безмятежность под густой кроной лаврового дерева. Спокойствие. Нежный звук гудящих пчел и колибри. Кристаллы блистают в прозрачном пруду. Красота паутины на солнце.

Да! Да! Снова! Грани блеснули и повернулись. Цель увеличилась, набухла, выросла.

Раскат грома. Дерево треснуло, сцену поглотила черная волна. Кристаллы разбросаны по голой пустыне и кричат от отчаяния. Сверху на фоне пустого неба без солнца начинают формироваться гигантские лица. Холодные лица. Безжалостные лица.

У Велисария слегка кружилась голова от эмоциональной силы увиденных образов. Он описал их другим собравшимся в комнате и прошептал, обращаясь к камню:

— Что ты хочешь?

Грани напряглись. Они не знали, что такое истощение, но энергия вытекала потоком, который они не могли удержать. Требовалось полное равновесие, но цель теперь была тверда, как алмаз, и повелевала. Она требовала! И поэтому один последний отчаянный рывок…

Еще одно лицо, появляющееся из земли. Формирующееся из остатков паутины, птичьих крыльев и листьев лаврового дерева. Теплое, человеческое лицо. Но такое же безжалостное. Его лицо.

Вещь в руке Велисария утратила свое сияние. Теперь она казалась совсем лишенной света; внутри невозможно было что-то разглядеть и даже определить точную форму вещи .

— Какое-то время она не будет с нами разговаривать, — объявил Велисарий.

— Откуда ты знаешь? — спросил александриец.

Полководец пожал плечами.

— Просто знаю. Она очень устала. Если так можно выразиться. — Велисарий закрыл глаза и сосредоточился. — Она настолько чужда нам, если судить по тому, как она если можно сказать, «думает». Я не уверен. Я даже не уверен, что она живая — в любом смысле этого слова. — Он вздохнул. — Но я уверен в том, что она чувствует. А я не думаю, что зло чувствует.

Велисарий посмотрел на епископа.

— Ты у нас теолог, Антоний. Как ты считаешь?

— Пусть нам поможет небо, — пробормотал Михаил. — Я уже устал, а тут придется выслушать самого многословного лектора в мире.

Александриец улыбнулся.

— На самом деле я согласен с Михаилом. Это была тяжелая ночь для всех нас, и, я думаю, наши сегодняшние попытки — какими бы они ни были — это только начало. Считаю, нам лучше отдохнуть до утра, а тогда уже начинать снова. Немного поесть, когда проснемся, — добавил он, поглаживая себя по округлому животу. — Вот этот мой дружок время от времени требует кусочек чего-нибудь зажаренного, со специями, чего-то существенного.

Македонец фыркнул, но ничего не сказал. Александриец взял его под руку.

— Пойдем, Михаил. — Потом спросил Велисария. — Ты будешь здесь завтра?

— Да, конечно. Я планировал вернуться в Дарас, но это можно отложить.

— Оставайтесь здесь. У нас много свободных комнат и кроватей, — перебила Антонина.

Антонии с Михаилом переглянулись. Михаил кивнул. Антонина засуетилась, собираясь идти готовить гостям место для ночлега. Но александриец остановил ее.

— Отправляйся спать, Антонина. О нас позаботится Губазес, — он посмотрел на них с мужем одновременно ласково и сурово. — Вам двоим нужно кое-что обсудить. Думаю, вам следует сделать это сейчас. Боюсь, завтра у нас будут другие заботы.

Он отвернулся и снова повернулся к ним.

— И не забудьте про мой совет. В частной беседе признаю разделяю мнение Михаила о большинстве своих коллег-теологов. Но вы не священнослужители, вырабатывающие доктрины на каком-нибудь совете. Вы — муж с женой и вы любите друг друга. Если станете исходить из этого, то благополучно придете к нужному решению.

В спальне муж с женой попытались последовать совету епископа. Но это оказалось нелегко, несмотря на благие намерения. Из всей боли, которую любящие приносят друг другу, тяжелее всего преодолеть недоверие.

Велисарий помнил об этом. Он никогда не делал ничего, что могло бы вызвать недоверие жены. Он всегда действовал четко, ясно и последовательно. Антонина не могла этого отрицав — как и его правдивости. Ей было труднее представить аргументы, поскольку дело заключалось не только в них двоих, а в отношении людей вообще. Ее нечестность в данном случае была вызвана ситуацией. Не желанием вступить в выгодный брак, а желанием защитить любимого мужа от дальнейшего позора. Но это только добавило горечи. Он ведь верил ей, он очень сильно волновался за нее. Он всегда боялся причинить ей боль своим невниманием. И разница в возрасте только усугубляла положение. Его ум и опыт не соответствовали его двадцати с небольшим годам. В этом возрасте еще верят в данные обещания. Антонине же было тридцать с лишним, и она за свою жизнь слышала больше обещаний, чем могла вспомнить, и только немногие из них оказались выполнены.

В конце, что странно, гордиев узел был разрублен кинжалом. Подобно тигру, разгоряченному охотой на оленя, Велисарий ходил из угла в угол спальни. Внезапно взгляд полководца упал на ящик в прикроватной тумбочке.

Он застыл на месте. Затем медленно подошел к тумбочке, открыл ящик и вынул кинжал.

Оружие великолепной работы Армянского производства, острый, как бритва. Рукоятка идеально ложилась в руку, словно сделанная специально под нее. Как влитая.

— Я дал ему этот кинжал, — прошептал Велисарий. — Этот.

Проявив интерес вместо негодования, Антонина подошла к мужу и посмотрела на оружие. Конечно, ей доводилось видеть его раньше и даже держать в руках, но она никогда о нем особо не задумывалась. Мгновение спустя ее ладонь неуверенно погладила плечо мужа. Он опустил взгляд на ее руку, напрягся, затем внезапно расслабился.

— Ах, любовь моя, давай забудем прошлое, — нежно сказал он. — Этот узел нельзя развязать, только разрубить. — Он кивнул на кинжал. — Им, например.

— Что ты имеешь в виду?

— Это кинжал из моего видения, и это доказательство правдивости видения. В конце концов, все, что имеет значение, — это мое отношение к Фотию. Я буду относиться к нему, как к родному сыну. Давай привезем его сюда.

Она посмотрела на мужа с некоторой неуверенностью.

— В самом деле?

— В самом деле. Клянусь перед Богом, жена, что буду любить твоего сына, как своего, и никогда не стану укорять тебя за его рождение. — Он улыбнулся своей хитроватой улыбкой. — Ни за то, что скрывала от меня его существование.

Теперь они страстно обнимались, и очень скоро все недовольство растворилось при помощи самого древнего и надежного метода, известного мужчине и женщине.

Позднее Антонина лежала, склонив голову на плечо мужа.

— Меня беспокоит одна вещь, любимый.

— Какая?

Антонина села в кровати. Ее полные груди слегка качнулись, отвлекая мужа. Заметив направление его взгляда, она улыбнулась.

— Надо сделать перерыв, — заметила она.

— Ладно. На пятнадцать минут. Не больше.

— Меньше чем за полчаса, мы не успеем все обсудить, — ответила она. — В лучшем случае.

Они улыбнулись друг другу. Это была их старая игра, они начали играть в нее в самую первую ночь, когда встретились. И к радости Антонины обычно Велисарий оказывался прав. Через четверть часа они прерывали разговоры.

Но тут она стала серьезной.

— За Фотием присматривает девушка по имени Гипатия. Ухаживает уже больше двух лет. Ему всего пять. Я навещала его, когда только могла, но… Ему очень хорошо с ней, и ему будет ее не хватать. И у нее нет дохода, кроме того, что я ей платила. — Внезапно лицо Антонины напряглось. — Она больше не может заниматься своим старым ремеслом. Ее лицо сильно попорчено.

Антонина замолчала. Велисарий был поражен, поняв, какой гнев она пытается подавить. Затем он понял и другое. Он не мог не взглянуть на живот супруги, на ужасный шрам в его нижней части. Из-за этого шрама они не могли иметь общих детей. Велисарий поднялся с постели и стал ходить из угла в угол, очень медленно, его спина напряглась. Именно так он обычно подавлял гнев. Ярость еще большую, чем у Антонины, потому что Антонина давно самолично расправилась с виновным.

Пять лет назад, видя, что у Антонины нет сутенера, честолюбивый молодой человек решил занять это место. Услышав отказ, он стал угрожать ножом. К сожалению для него, он не учел происхождения Антонины. Да, ее мать была шлюхой, но отец управлял колесницей. А люди его сорта не склонны к мирному решению проблем. Колесничий немногому научил дочь (по крайней мере, немногому из того, что знать следует), но он научил ее пользоваться ножом. Причем лучше, чем умел молодой человек. Поэтому сутенер рано отправился в могилу, однако успел оставить о себе мерзкую память.

— Мы их обоих привезем сюда, — объявил Велисарий. — В любом случае Фотию нужна нянька. А когда он подрастет и в ней отпадет необходимость, мы придумаем для нее какое-то другое занятие. — Он махнул рукой. — Любое занятие. Это не играет роли. Что ей больше понравится.

— Спасибо, — прошептала Антонина. — Она очень милая девушка.

Велисарий снова махнул рукой, напряжение не проходило. Жена хорошо изучила его и знала, как он гордится своим самообладанием. Но иногда, думала Антонина, было бы лучше, если бы он не сдерживался.

С другой стороны, ее ничто не смущало, и она могла задать любой вопрос.

— Кого ты собираешься послать… за Фотием?

— А? Ну, Губазеса, наверное.

Антонина покачала головой.

— Нет, не пойдет, — сказала она мягко, но это был голос, заставляющий насторожиться.

— Почему нет?

— Ну…

Она похлопала ресницами. Надо продемонстрировать чуть-чуть нерешительности, но только чуть-чуть. Если больше, то муж что-то заподозрит.

— Понимаешь, ее сутенер никуда не делся. Время от времени он посылает ей клиентов. На самом деле навязывает их ей. Сутенеры — такой народ… Ну, в общем, он будет возражать, если ее увезут.

Внутри у Антонины все наполнилось радостью, когда она увидела, как напряглась спина мужа. Да, она врала, и если Велисарий поймает ее на лжи, то будет очень неприятно. Но ведь это — ложь во спасение и в любом случае кто поверит сутенеру? Конечно, ей придется подготовить Гипатию.

— Его зовут Констанций, — сообщила она. Ее губы слегка подрагивали, но только слегка. Чуть-чуть. «Прекрасно исполнено», — подумала она. — Он жестокий человек. А Губазес… Ну, он уже не молод и…

— Отправлю Маврикия, — объявил Велисарий.

— Отлично, — прошептала Антонина и зевнула, в это мгновение чувствуя себя победительницей.

На самом деле Констанций потерял интерес к Гипатии как к шлюхе после того, как сам порезал ее лицо. Но он все еще занимается своим ремеслом в Антиохии.

— Отлично, — повторила она, перевернулась на кровати, представив на обозрение мужу очень аппетитное тело. Лучше побыстрее отвлечь его, пока он не погрузился в размышления. По ее прикидкам, пятнадцать минут уже прошло.

Как и обычно, прав оказался Велисарий.

Вскоре после любви Антонина заснула. Однако Велисарию не спалось. Он ворочался какое-то время, потом встал. Он точно знал: не заснет, пока не решит вопрос.

Маврикий не возмущался, что его разбудили в такой ранний час. Много раз в прошлом, во время кампаний, в которых они участвовали совместно, полководец будил его в любое время дня и ночи.

— Хотя ради такого дела — еще никогда, — решил Маврикий, выслушав Велисария.

В свое время Маврикий был гектонтархом 11, которых в древнем Риме также называли центурионами. Ветеран среди ветеранов, чья борода теперь была седа, но тело оставалось твердым. Железным. Как и характер Велисарий также всегда отмечал серьезность и проницательность Маврикия. Гектонтарх быстро разбудил еще двоих людей из ближайшего окружения Велисария — его личной гвардии из остатков фракийских катафрактов. Для этого задания он выбрал двух пентархов 12, Анастасия и Валентина. Они также считались ветеранами, хотя и были моложе Маврикия. Правда, они не отличались хитростью, по этому и не достигли особых высот. Но среди личной охраны Велисария они считались самыми смелыми и безрассудными на поле брани.

Пока они готовили лошадей, Маврикий объяснил ситуацию. Он ничего не скрывал от Анастасия и Валентина, как ничего от него самого не скрывал Велисарий. Фракийские катафракты, составлявшие личную охрану Велисария, были полностью ему преданы. Основой преданности, кроме всего прочего, служила честность молодого полководца. И они все обожали Антонину. Воины прекрасно знали о ее прошлом, и никого из них оно не смущало. Фракийцы часто пользовались услугами шлюх и смотрели на этих женщин, как на таких же служак, как они сами.

Когда группа была готова, Маврикий вывел людей и лошадей из конюшни во двор, где ждал Велисарий. Только начинало светать.

Увидев напряженную спину начальника, Маврикий вздохнул. Двое его товарищей, переведя взгляд с Маврикия на полководца, сразу же поняли ситуацию.

— Ты же знаешь: сам он не скажет, — прошептал Валентин.

— Есть один вопрос, — заговорил Маврикий, обращаясь к Велисарию.

Полководец повернулся к ним.

— Да?

Маврикий откашлялся.

— Это касается сутенера. Дело такое. Он может находиться где-то поблизости и…

— Среди сутенеров встречаются очень буйные, — заметил Анастасий.

— Не успеешь оглянуться, как воткнут нож тебе в спину, — добавил Валентин.

— Да, — кивнул Маврикий. — Учитывая все эти факты, нам нужно бы знать его имя. Чтобы мы держали его в поле зрения на тот случай, если он захочет создать нам проблемы.

Велисарий недолго колебался, потом назвал его:

— Констанций.

— Констанций, — повторил Маврикий. Валентин и Анастасий последовали его примеру, чтобы запомнить имя. — Спасибо, — поблагодарил Маврикий.

Несколько минут спустя трое катафрактов уже ехали в Антиохию.

Как только они оказались вне зоны слышимости полководца, Маврикий заметил:

— Прекрасно, ребята, когда твой полководец умеет не срывать зло на других. Всегда держит себя в руках. Железная самодисциплина. Даже когда у него внутри кипит кровь, отказывается тут же следовать зову сердца.

— Великолепно, — с восхищением заметил Анастасий. — Всегда имеет трезвую голову, всегда спокоен, никогда не позволяет себе расслабиться. Это наш полководец. Лучший полководец в римской армии.

— И сколько раз это спасало наши задницы, — согласился Валентин.

Они проехали чуть дальше Маврикий откашлялся.

— Мне пришло в голову, ребята, что мы не военачальники.

Два его приятеля удивленно переглянулись.

— Ну, вроде нет, — согласился Анастасий.

— Мне кажется, мы совсем не похожи на военачальников, — заметил Валентин.

Проехав еще немного, Маврикий вздохнул:

— Грубые ребята эти сутенеры.

Валентин аж содрогнулся.

— Меня трясет, когда о них думаю. — Его опять передернуло. — Видите?

Анастасий тихо застонал.

— Надеюсь, мы с ним не встретимся. — Еще один притворный стон. — А то как бы не наложить в штаны от страха.

Они вернулись неделю спустя вместе с немного испуганным, но очень счастливым пятилетним мальчиком и менее испуганной, но даже более счастливой девушкой. Фракийские катафракты обратили на нее внимание. Многие ободряюще улыбались. Она смотрела на них, но не улыбалась в ответ.

Однако через некоторое время она перестала отворачиваться, когда к ней приближался кто-то из них. Еще через некоторое время несколько катафрактов показали ей собственные шрамы, включая шрамы на лице, которые были гораздо ужаснее, чем ее собственные. А потом мужчины признались ей, что катафрактами они только называются, поскольку обладают всеми необходимыми умениями и навыками, но у них, к сожалению, нет знатных предков — истинных катафрактов — и сами они в глубине души — просто деревенские парни. Тогда она начала улыбаться.

Антонина опытным взглядом следила за знакомыми поползновениями катафрактов, но по большей части не вмешивалась. Время от времени она только просила Маврикия немного придержать тех, кто был уж очень активен. А когда Гипатия забеременела, Антонина настояла, чтобы отец взял на себя ответственность за ребенка. Отцовство вызывало некоторые сомнения, но один из катафрактов был счастлив на ней жениться. В конце концов, ребенок мог быть от него; кроме того, он не был истинным катафрактом, а просто крепким парнем из Фракии. Какое ему дело до проблем знати? Пусть они беспокоятся о правах наследства. А у него просто будут жена и ребенок.

Его друзья над ним не насмехались. Гипатия была милой девушкой, можно жениться гораздо менее удачно. И кто будет беспокоиться о таких вещах, на которые не обращает внимания их полководец?

Задолго до того, как Гипатия забеременела, — еще не прошло и шести недель после возвращения Маврикия с двумя сопровождающими — некоего молодого человека выпустили из монастыря в Антиохии, где за ним ухаживали монахи. Задумываясь о своих перспективах в холодном свете нового дня, он решил стать нищим и начал заниматься своим новым ремеслом на улицах города. И у него неплохо получалось — если учесть невысокие профессиональные требования этого промысла. А его друзья (правильнее сказать: приятели) уверяли его что шрамы на лице его очень даже украшают. Придают лихой вид. Вот только лихим он теперь быть не мог. Без ног от колена.

Глава 4

— И что мы решаем? — спросил Велисарий.

Александриец поджал губы. Показал пальцем на вещьна ладони полководца.

— А что-нибудь еще ты видел?..

Велисарий покачал головой.

— Нет. И не думаю, что в ближайшее время увижу. Если она что-то и покажет, то совсем немного.

— Почему?

— Это… трудно объяснить. — Он пожал плечами. — Не спрашивай, откуда я знаю. Я просто знаю. Камень… давай его так называть — очень устал.

— А что ты видел, Антоний? — спросила Антонина. — Ты вчера нам не рассказывал.

Епископ посмотрел на женщину. Его круглое лицо в этот момент показалось изможденным.

— Я не очень хорошо помню свои видения. В моих отсутствовали ясность и четкость, как у твоего мужа. И еще меньше ясности было в видениях Михаила. Тогда я и почувствовал, что камень… больше подойдет Велисарию. Не могу объяснить, как я это понял. Но понял, и все.

Он выпрямил спину и глубоко вздохнул.

— Я видел только огромный океан отчаяния, потом… церковь, если ее можно так назвать. Но эта церковь была средоточением безбожия. Мерзкая и отвратительная, такая, что самые варварские народы мира и язычники сразу же отказывались от нее. Дух, правящий этой церковью, был ужаснее, чем самый безжалостный бог в их религиях.

Его лицо побледнело, он вытер его пухлой ладонью.

— Я видел себя, как мне кажется. Неуверен. Я сидел на корточках в камере, голый. — Ему удалось хрипло рассмеяться. — Я очень похудел. — Вздох. — Я ждал допроса, причем со странным нетерпением. Я знал, что вскоре умру под пытками, но все равно не отвечу на вопросы палачей. Я откажусь давать благословение на убийство невиновных. Я был удовлетворен, поскольку верил в истинность своей веры и знал, я выдержу пытки, потому что я…

Он резко выдохнул, его глаза округлились.

— Да! Да — это был я. Теперь помню. Я знал, у меня будут силы выдержать испытание, потому что у меня перед глазами все время стоял образ моего друга Михаила. Михаила, принявшего смерть, не сдавшись, и проклинавшего Сатану, даже когда языки пламени окружили его, привязанного к столбу.

Он посмотрел на македонца, и из глаз его полились слезы.

— Всю мою жизнь я благодарил Бога за то, что Михаил Македонский был моим другом с детства. И никогда больше, чем в тот день последнего крушения надежд. Если бы я остался один, то не был бы уверен в себе. С ним у меня сохранялась смелость, которая требовалась, чтобы выстоять.

— Чушь, — как и всегда, в голосе Михаила звучали твердость и непреклонность.

Истощенный монах наклонился вперед и уставился на епископа.

— А теперь послушай меня, епископ Алеппо. На земле нет боли, и в аду нет пыток, которые когда-либо сломают душу Антония Александрийского. Не сомневайся в этом.

— Я часто сомневаюсь, Михаил, — прошептал Антоний. — В моей жизни не было дня, когда я бы не сомневался.

— Надеюсь, нет! — в нем проснулся хищник, и голубые глаза македонца стали такими же безжалостными, как у орла. — Откуда еще может подняться вера, кроме как из сомнений, умный дурак? — Михаил сверкнул глазами. — Настоящим грехом священнослужителя является отсутствие сомнений. Он знает, он уверен, и таким образом попадает в сети, расставленные Сатаной. И вскоре уже сам расставляет сети и радуется, поймав невинных.

Хищник исчез, его заменил друг.

— Другие видят в тебе мягкость духа и мудрость разума. Это так, да. Я всегда их отмечал. Но в основе — истинный человек. Нет силы такой же твердой, как мягкость, Антоний. Ни одна вера не является более чистой, чем несущая сомнения, ни одна мудрость не глубже той, которая задает вопросы.

Монах выпрямил спину.

— Если бы это не было истиной, я бы отверг Бога. Я бы плюнул в Его лицо и присоединился к легионам Люцифера, поскольку архангел имел бы право восстать. Я люблю Бога, потому что я Его создание. Но я не его тварь.

Македонец напрягся. Затем его лицо смягчилось, и на одно мгновение на нем промелькнула такая же мягкость, какая всегда присутствовала на лице епископа.

— Не бойся своих сомнений, Антоний. Это великий дар Божий. И то, что Он поместил эти великие сомнения в твой великий разум, — подарок для всех нас.

В комнате на некоторое время воцарилась тишина. Затем снова заговорила Антонина:

— А что-нибудь еще было в твоем видении, Антоний? Никакой надежды?

Епископ поднял голову и посмотрел на нее.

— Да нет. Как я могу объяснить? Все очень туманно. В самом моем видении — нет, не было никакой надежды. Не больше, чем в видении Велисария. Все кончалось, кроме долга. И личного благородства. Но осталось чувство, только чувство, что этого не должно быть. Что это необязательно так. Я знал: я вижу будущее и оно убийственно и неумолимо. Но я также каким-то образом почувствовал: все могло произойти иначе.

— Значит, все ясно. Ясно, как день, — объявил Михаил.

Велисарий вопросительно приподнял брови. Македонец хмыкнул.

— Послание от Бога, — произнес монах. Хищник снова выступил на первый план. — Это бесспорно видят все собравшиеся. И видят свой долг. Мы обречены на проклятие за наши грехи. Но со своими пороками можно бороться, и побороть их, и таким образом создать новое будущее. Это очевидно. Очевидно! — глаза хищника остановились на Велисарии, словно глаза ястреба на зайце. — Выполняй свой долг, полководец!

Велисарий улыбнулся грустной улыбкой.

— Я очень неплохо выполняю свой долг, Михаил. Но мне не совсем понятно, о каком долге идет речь. — Он вытянул вперед руку, жестом пытаясь остановить готовый вырваться гневный возглас монаха. — Пожалуйста! Я не спорю с тем, что ты сказал. Но я не епископ и не святой человек. Я солдат. Тебе легко говорить: побори пороки. Я к твоим услугам, пророк! Но не соизволишь ли ты объяснить мне более четко, как именно побороть порок?

Михаил хмыкнул.

— Ты хочешь, чтобы изможденный монах, пришедший из пустыни, чьи ноги с трудом держат его тело, объяснил тебе, как бороться с войском Сатаны?

— Я бы предложил, Велисарий, начать с твоего видения, — сказал епископ.

Вопросительный взгляд полководца переместился на него.

— Конечно, я не солдат, но мне показалось, что в твоем видении было два главных аспекта силы врага. Многочисленность армии и странное таинственное оружие.

Велисарий вспомнил свое видение и кивнул.

— Значит, мы должны уменьшить их количество, увеличить свое и, кроме всего прочего, открыть секрет их оружия, — закончил Велисарий.

Епископ кивнул. Велисарий почесал подбородок.

— Давайте начнем с последнего, — предложил он. — Оружие. Как мне кажется, оно чем-то похоже на оружие на основе лигроина 13, используемое нашим флотом. Конечно, у врага оно значительно мощнее и несколько другое. Но сходство есть. Вероятно, мы должны с этого и начинать.

Он уныло развел руками.

— Но я солдат. Не моряк и не инженер. Я видел лигроиновое оружие, но никогда им не пользовался. Это очень большие и неудобные штуки, чтобы использовать их в сухопутном сражении. И… — внезапно он замолчал.

Антонина хотела что-то сказать, но Велисарий жестом попросил ее помолчать. Его глаза, казалось, ничего не видели, он ушел в себя.

— Камень? — спросил епископ.

Велисарий снова жестом попросил помолчать. Все выполнили его просьбу, неустанно наблюдая за полководцем.

— Почти… — прошептал он. — Но я нечетко вижу… — Велисарий выдохнул воздух.

Неясные образы глубоко под землей. Невозможно четко различить их — и не из-за отсутствия освещения, а из-за необычности. Видение: трое мужчин в комнате, под зданием, наблюдают за какой-то огромной хитрой машиной. Чувство страха и ожидания. Видение: те же люди в странных очках смотрят сквозь щель; страх, напряжение; внезапная слепящая вспышка света, восторг, страх; благоговение. Видение: другие люди, работающие под землей над какой-то гигантской, трубой? Видение: труба летит, рассекая небо. Видение: странные здания в странном городе внезапно разрушаются, сравниваются с землей, словно по ним ударил гигантский молот. Видение: незнакомый человек, мужчина, молодой, бородатый, сидит в бревенчатом доме, в лесу, показывая неразличимые знаки на странице четверым другим — математикам. Видение: тот же бородатый молодой человек, в таких же очках, как и люди в первом видении, смотрит сквозь подобную щель. Снова невероятный слепящий свет. Снова восторг; ужас; благоговение.

Образы исчезли так же быстро, как появились. Велисарий потряс головой, сделал глубокий вдох. Описал видения другим, собравшимся в комнате — так, как мог.

— В них нет смысла, — сказала Антонина.

Велисарий почесал подбородок и медленно произнес:

— Думаю, есть. Нет, не в них самих. Я понятия не имею, что там происходило, в этих видениях. Но где-то внизу есть логика. В каждом случае возникало чувство, что люди трудятся вместе, чтобы раскрыть секрет, а затем создать машины, которые смогут использовать этот секрет. Они работали над проектами — планомерно, целенаправленно, координируя усилия. Это не тыканье в темноте. И они не простые рабочие или мастеровые. Он сел прямо.

— Да! Вот что нам требуется. Мы должны запустить свой проект, чтобы раскрыть секрет оружия малва.

— Как? — спросила Антонина.

Велисарий поджал губы.

— Мне кажется, наиболее важными являются две вещи. Мы должны найти человека, который сможет возглавить работу, и нам нужно место, где он будет работать.

Епископ откашлялся.

— Могу предложить решение, по крайней мере, одной проблемы. Вы слышали про Иоанна Родосского?

— Бывшего морского офицера? — Велисарий кивнул. — Я знаю его репутацию как военного. И то, что он подал в отставку при неясных обстоятельствах. Больше ничего. Лично никогда не встречался.

— Теперь он живет в Алеппо, — сообщил александриец. — Получилось так, что я — его исповедник. В настоящий момент у него нет определенных занятий, и ему это не нравится. Дело не в деньгах. Он достаточно богат и не страдает от недостачи чего-либо материального. Но ему очень скучно. У него острый ум, он активен от природы и ненавидит безделье. Думаю, Иоанн будет рад поучаствовать в нашем проекте.

— А если его опять призовут на службу?

Антоний кашлянул.

— При сложившихся обстоятельствах это маловероятно. — Он кашлянул еще раз. — Он… ну… вы же понимаете: я не могу открыть тайну исповеди. Давайте просто скажем, что он много раз оскорбил слишком многих властных фигур, поэтому его возвращение во флот маловероятно.

— А его моральные устои? — спросил Михаил.

Антоний посмотрел в пол, разглядывая плитки с таким интересом, которого эти незамысловатые предметы не заслуживали.

— Предполагаю, что снова должен напомнить вам о тайне исповеди… — пробормотал он.

— Да. Да, — нетерпеливо перебил Михаил и махнул рукой с таким видом, словно заявляя: он относится к тайне исповеди с таким же почтением, как к навозу.

— Позвольте мне просто сказать… — Антоний колебался и выглядел несчастным. — Ну… карьера Иоанна Родосского во флоте шла бы более гладко, и он не оказался бы на берегу, если бы был евнухом. Он и сейчас беспутный, когда ему за сорок. Иоанн не может жить без женщин, и, к сожалению, женщины влюбляются в него слишком часто.

— Великолепно! Распутник! — недовольно хмыкнул Михаил. Он в эти минуты выглядел, как хищник, осматривающий особо неприятный кусок разлагающегося грызуна. — Ненавижу распутников.

Велисарий пожал плечами.

— Придется работать с тем, кто есть. У нас ведь очень мало времени. Я не могу здесь долго оставаться. Подозреваю, что вскоре опять придется идти в Персию — конфликт назревает. И мне нужно многое сделать в плане подготовки армии. В течение недели я должен отбыть в Дарас. Поэтому все дела, требующие моего участия, следует начать немедленно.

Он посмотрел на епископа.

— Считаю твое предложение прекрасным. Свяжись с Иоанном Родосским и прощупай почву. Мы обязаны решить проблему с этим странным оружием и в любом случае надо с чего-то начинать. Почему бы не с него?

— Если он соглашается, что мы ему говорим? — уточнил александриец.

Велисарий почесал подбородок.

— Нам где-то потребуется оборудовать мастерскую. Оружейную, в некотором роде. Ведь это проект по разработке оружия. И если нам повезет и мы раскроем секрет этого оружия, нам придется нанимать людей и обучать их пользоваться им.

— Так мы будем или не будем рассказывать Иоанну о камне? — перебила Антонина.

Четверо собравшихся в комнате посмотрели друг на друга. Велисарий заговорил первым.

— Нет, — твердо заявил он. — По крайней мере, до тех пор, пока не удостоверимся, что ему можно доверять. Но пока, как мне кажется, мы должны держать эту информацию при себе. Если она начнет распространяться слишком быстро, то нас обвинят в колдовстве.

— Я думаю, мы должны сказать Ситтасу, — добавила Антонина.

— Да, — согласился Велисарий. — Ситтасу мы можем полностью доверять. Причем ему следует рассказать как можно быстрее. — Он взял в руки камень. — Все рассказать.

Михаил нахмурился, епископ кивнул.

— Согласен. По многим причинам. Война, которую мы собираемся начать, пойдет по многим фронтам, причем не все из них военные. И в Риме тоже много врагов. Некоторые в церкви. Некоторые среди знати и аристократии. — Антоний сделал паузу и набрал воздуха в легкие. — И наконец…

— Юстиниан, — Велисарий говорил твердым голосом, как железо, — я не отступлю от своей клятвы, Антоний.

Епископ улыбнулся.

— Я и не прошу тебя, Велисарий. Но тебе также нужно реально смотреть на вещи. Юстиниан — император. И во благо или во зло — способный и даже исключительно способный. Он не дурак, его нельзя водить за нос и его нельзя игнорировать, оставаясь при этом в безопасности. И он также… как бы это выразить?

— Вероломный, подозрительный, завистливый, ревнивый, — закончила Антонина. — Конспиратор, который везде видит заговоры и твердо уверен в том, что весь мир только и думает, как бы причинить ему зло.

Епископ кивнул.

— Самое смешное, что мы не собираемся причинять ему зло. Как раз наоборот. Мы пытаемся сохранить его империю, среди всего прочего. Но чтобы это сделать, нам придется договариваться за его спиной.

— Правда? — уточнил Велисарий.

Александриец был тверд.

— Да. Я очень хорошо знаю этого человека, Велисарий. Гораздо лучше тебя, несмотря на то что вы оба фракийцы. Я провел много часов в беседах с ним с глазу на глаз. Он присутствует на всех советах, где собираются высшие чины церкви, и принимает в них активное участие. Как в официальных дискуссиях, так и в частных беседах со многими нашими теологами. Хотя я в церковной иерархии и не занимаю высокого поста, среди теологов пользуюсь уважением и почетом. А Юстиниан, как вам известно, считает себя выдающимся теологом.

Антоний почесал щеку.

— Он на самом деле в ней хорошо разбирается. И у него много блестящих теологических идей. В душе он склоняется к компромиссу с еретиками и к политике терпимости. Но его холодный честолюбивый ум уводит его к ортодоксальности — в особенности, если учитывать его амбиции в отношении Запада.

— Какие амбиции? — спросил Велисарий.

Антоний удивился.

— Ты не знаешь? Ты, один из его любимых полководцев?

Велисарий ответил с редкой для него горечью:

— Быть одним из любимых полководцев Юстиниана еще не значит быть его доверенным лицом, Антоний. Скорее наоборот. Он достаточно умен, чтобы иметь способных полководцев, но потом начинает прикидывать, как они станут использовать эти способности. Поэтому он ничего не говорит полководцам до последней минуты.

Велисарий махнул рукой.

— Но мы ушли в сторону. Позднее я с интересом послушаю, что там Юстиниан затевает на Западе. Но не сейчас. И ты неправильно понял мой вопрос. Я не спрашивал, нужно ли нам держать наш договор в тайне от Юстиниана. Очевидно, если мы думаем о заговоре, то нужно. Вопрос в том, нужно ли нам планировать заговор? Разве мы не можем подключить императора? Несмотря на все явные недостатки Юстиниана, он на самом деле один из самых способных людей, когда-либо сидевших на императорском троне.

Антонина внезапно глубоко вздохнула. Епископ посмотрел на нее и покачал головой.

— Нет. Совершенно точно, нет. Юстиниан не должен ничего знать. По крайней мере до тех пор, пока не будет уже поздно что-либо предпринять и останется только принять то, что мы сделали. — Антоний скорчил гримасу. — И надеяться, что он не отрубит нам головы.

Велисарий все еще не был убежден. Епископ продолжал давить.

— Велисарий, оставь иллюзии. Предположим, мы скажем Юстиниану. Предположим далее, что он примет все, что мы скажем. Предположим, он даже… но тут я уже захожу в область фантастики — он не заподозрит наши мотивы. Что тогда?

Велисарий колебался. Ответила Антонина:

— Он будет настаивать, чтобы встать во главе нашей борьбы. Со всей своей компетентностью. И со всем своим ослиным упрямством, мелочным тщеславием, постоянными интригами, болезненной гордостью, бесконечным сованием носа не в свое дело, суматохой, неверием в еще чью-либо компетентность, кроме своей, в преданность, в…

— Достаточно! — закричал Велисарий и рассмеялся. — Я убежден.

Он переплел пальцы и склонился вперед, поставив локти на колени и уставившись в пол. И снова банальные плитки удостоились необычного для них внимания.

Слова епископа прервали мысли полководца.

— Ты знаешь что-нибудь про Индию, Велисарий? Или ты, Антонина?

Антонина покачала головой. Велисарий, все еще рассматривая пол, пожал плечами и ответил:

— Немного знаю об этой далекой стране, со слов других, но сам никогда не бывал…

Он замолчал на полуслове с открытым ртом. Затем резко поднял голову.

— Что такое я несу? Я очень много знаю об Индии. Из моего видения! Я провел тридцать лет в непрекращающейся борьбе с Индией. Правильнее сказать, против тирании малва. И у меня всегда было к кому обратиться за дельным советом — к Рагунату Рао. — Его лицо побледнело. — Боже, Антоний, ты прав. Мы должны устроить заговор и держать все в тайне. Только надеюсь, что еще не слишком поздно.

— О чем ты? — спросила Антонина.

Велисарий повернулся к ней.

— Я только сейчас вспомнил — это было в моем видении. В империи малва создана самая обширная и развитая в мире шпионская сеть. Это огромная разветвленная система, очень хитро устроенная, — на мгновение он опять ушел в себя. — Я помню один из смертельных ударов, которые они нанесли по нам. К тому времени, как мы наконец проснулись и осознали размеры опасности, римская империя была вся напичкана индийскими шпионами.

Он посмотрел на епископа.

— Ты думаешь…

Александриец махнул рукой.

— Не думаю, что нам следует особо беспокоиться, Велисарий. Уверен: никто не видел, как сюда зашел Михаил. А я у тебя часто бываю, поэтому в моем появлении нет ничего необычного. Конечно, придется проявить осторожность, когда Михаил будет уходить, но это несложно.

Епископ потеребил бороду.

— Однако в будущем проблема очень скоро может стать серьезной. Но давайте вернемся к ней попозже. Сейчас… я могу предоставить вам место, где расположиться для начала. Где мы создадим нашу оружейную мастерскую, будем работать над нашим «оружейным проектом», как ты его назвал. И если нам удастся открыть секрет оружия малва, то мы должны наладить его производство и начать готовить солдат. Недавно одна богатая вдова отписала все свое добро церкви, причем указала обязательное условие: назначить меня распорядителем имущества. Она умерла три месяца назад. Среди всего прочего у нее осталось крупное имение недалеко от Дараса. Рядом с персидской границей. Дом там довольно большой, есть несколько строений, которые вполне подойдут для наших целей. На земле живут крестьяне — арендаторы. Все они, до последнего младенца, сирийцы и монофизиты.14

Велисарий кивнул.

— Я очень хорошо знаю эту породу, Антоний. Да, это будет великолепно. Если мы сможем завоевать их доверие, то к ним никакой шпион не проникнет. — Он нахмурился в задумчивости. — Они прекрасно подойдут… дайте-ка мне подумать…

— Хорошо, — сказала Антонина. — Но что мы скажем этим крестьянам? И Иоанну Родосскому? И ведь нам придется воспользоваться услугами по крайней мере нескольких мастеровых. И затем, если дела пойдут успешно, нам придется нанять людей, которые будут осваивать это новое оружие. Если мы не собираемся рассказывать им про камень, как объяснить источник наших знаний?

— Думаю, решение этой проблемы очевидно, — заявил епископ. — Мы просто ничего не будем им говорить. Все знают Велисария, а также Ситтаса как двух самых любимых полководцев Юстиниана. А ты, Антонина, известна как близкая подруга императрицы. Если мы просто будем вести себя скрытно, подчеркивая необходимость соблюдения тайны, то Иоанн Родосский и остальные предположат, что мы заняты проектом, на который получено задание самого императора. — Он улыбнулся. — А мои частые появления уверят их, что работа получила благословение церкви.

— Я поговорю с крестьянами, — предложил Михаил. — Я пользуюсь среди них кое-каким авторитетом.

— Кое-каким авторитетом? — весело рассмеялся епископ. — Это подобно тому, как если бы Моисей сказал, что у него есть несколько гипотетических предложений.

Михаил гневно посмотрел на епископа, но тот нисколько не смутился.

— Твое влияние совершает чудеса. Слово Михаила будет больше значить для простых сирийцев, чем чье-либо еще. Если он благословит эту работу и попросит их соблюдать тайну, не сомневайтесь: они именно так и сделают.

— Но это все равно не решает проблемы сохранения в тайне нашей работы от всего остального мира, — заметила Антонина. — Даже если все, живущие в имении, будут молчать, соседи заметят, как туда постоянно приезжают и уезжают люди со стороны. Эту работу нельзя сделать в изоляции, Антоний.

Епископ посмотрел на Велисария. Казалось, в мыслях полководец где-то далеко.

— Нет, но встреча Михаила с сирийцами все равно поможет, хотя бы на первое время, — заявил епископ. — А дальше…

— Это самая простая вещь в мире, — заявил Велисарий. Говорил он холодным тоном.

Полководец поднялся со своего места и стал медленно прогуливаться по комнате, размахивая руками, пока говорил.

— Все будет происходить следующим образом: Михаил спокойно переманит простых людей на нашу сторону. Антоний, ты станешь как бы нашим представителем от церкви. И если у тебя кто-то что-то спросит в церкви, найдешь, что ответить. То же самое будет делать Ситтас при императорском дворе и среди знати после того, как мы посвятим его в дело. В отличие от меня, у него безупречная аристократическая родословная. Я же в любом случае должен исполнять свой воинский долг.

Он прекратил ходить и сверху вниз посмотрел на Антонину.

— А Антонина станет центром всего. Она переберется жить в тот дом под Дарасом и все время будет там. Больше никаких поездок вместе со мной по военным лагерям. Она организует работу над оружейным проектом и будет руководить ею. А когда придет время, она же займется подготовкой новой армии.

Он отмахнулся от назревавшего протеста.

— Я помогу, помогу. Но ты более чем способна сделать это, Антонина. Ты по меньшей мере так же умна, как любой мужчина. А это оружие — новое для нас всех. Как и способы его применения. Я помогу, но не удивлюсь, если твой неподготовленный в данной сфере ум предложит новые способы и решения, лучшие, чем могут предложить моя специальная подготовка и опыт. Над тобой не будут довлеть старые знания и привычки.

Он сделал глубокий вдох.

— Наконец, ты сможешь координировать наши разрозненные действия. Через тебя мы все можем поддерживать связь так, что никто не заподозрит нашу истинную цель.

Ум Антонины действительно был ничуть не хуже, чем заявил ее муж. Ее спина стала прямой, как доска, и жесткой, как лист железа.

— Потому что все будут в таком случае подозревать другое, — сказала она горько.

— Да, — спокойно подтвердил полководец. Спокойно, но очень твердо. И он явно не собирался менять решение.

Глаза епископа слегка округлились. Он посмотрел на мужа, на жену, опять перевел взгляд. Затем отвернулся, теребя бороду.

— Да, это сработает, — пробормотал он. — На самом деле великолепно сработает. Но… — он поднял глаза на полководца. — Ты понимаешь…

— Оставь нас вдвоем, Антоний, — попросил Велисарий. Спокойно, но твердо. — Пожалуйста. И ты, Михаил.

Михаил и епископ поднялись со своих мест и проследовали к двери. Там епископ обернулся.

— Если после разговора с Антониной ты все-таки решишь сделать именно так, как сказал, есть отличный способ быстро воплотить твои идеи в жизнь.

Антонина уставилась в одну точку. Ее смуглое лицо побледнело. В глазах блестели слезы. Велисарий отвел от нее взгляд и посмотрел на епископа.

— Да?

— Недавно ко мне за помощью обратился человек, ищущий работу. Он сейчас в Алеппо. Я знаю его репутацию. Это секретарь с опытом, имеет хорошую подготовку, более того — писатель. Историк.

По крайней мере, таковы его честолюбивые планы. У тебя нет секретаря, но ты уже достиг высот, когда он тебе требуется.

— Как его зовут?

— Прокопий. Прокопий из Кесарии. В дополнение к секретарским обязанностям, он, я уверен, расскажет миру о твоих талантах, и это поможет твоей карьере.

— Значит, он льстец?

— Абсолютно лишенный стыда. Но очень талантлив в лести, поэтому ею словам обычно верят. По крайней мере окружающий мир, если не тот, у кого он работает.

— И?

Епископ выглядел несчастным.

— Ну…

— Говори прямо, Антоний!

Александриец поджал губы.

— Он — самый порочный человек из всех, кого я имел несчастье повстречать. Да, льстец, но также ядовитый и завистливый человек, который к публичной лести добавляет самые злобные слухи. Змея — если говорить прямо и кратко.

— Он подойдет великолепно. Присылай его ко мне. Я его сразу же найму. А затем дам все, что ему потребуется, как для публичной лести, так и для запуска слухов.

После того как епископ и Михаил вышли, Велисарий сел рядом с женой и взял ее за руку.

Он говорил точно так же — твердо и уверенно, не собираясь отступать, но в его голос добавилась нежность.

— Прости, любовь моя. Но это единственный безопасный способ. Другого я не вижу. Знаю, сколько боли он принесет, когда люди опять начнут шептаться о тебе, но…

Антонина засмеялась так резко, что ее смех напомнил воронье карканье.

— Обо мне? Ты думаешь, мне есть дело до того, что люди будут говорить обо мне?

Она повернула голову и посмотрела ему в глаза.

— Я — шлюха, Велисарий.

Муж ничего не ответил. В его глазах светилась только любовь. Жена снова заговорила.

— О, ты сам никогда не произносил это слово. Но я произнесу. Я трудилась на панели. Все это знают. Как ты думаешь, шлюхе есть дело до того, что люди говорят о ней? — Она снова резко засмеялась. — Ты понимаешь, почему императрица Феодора мне доверяет? Доверяет, Велисарий! Как никому другому. Потому что мы обе были шлюхами, а единственные люди, кому по-настоящему доверяют шлюхи — по-настоящему! — это другие шлюхи.

Слезы снова навернулись ей на глаза, но она их быстро смахнула.

— Я люблю тебя, как никогда никого не любила в жизни. Конечно, больше, чем я люблю Феодору. Мне даже не нравится Феодора, многим она не нравится. Но я не могла доверить тебе секрет о моем незаконнорожденном ребенке. Тем не менее я доверилась Феодоре. Она знала. И я также доверила другой шлюхе, Гипатии, заботу о своем сыне. — Ее голос стал резким. — Не беспокойся о том, что люди говорят обо мне. Меня это не волнует. Ты даже не можешь себе представить, насколько мне это безразлично.

— Тогда…

— Но меня очень волнует, что люди говорят о тебе!

— Обо мне? — Велисарий рассмеялся. — Что они еще могут сказать, чего не говорили раньше?

— Идиот! — прошипела она. — Сейчас они говорят, что ты женился на шлюхе. Поэтому они насмехаются над твоим здравомыслием и твоим вкусом. Но они видят, что шлюха не ходит от тебя на сторону, поэтому они — втайне — восхищаются твоей мужской силой. — Она невольно засмеялась и скопировала шепот кумушек. — «Наверное, у него, как у коня, если он удовлетворяет шлюху». — Смех прекратился. — Но теперь они станут называть тебя рогоносцем. Насмехаться над тобой, как и над твоим здравомыслием. Ты станешь смешон. Смешон — слышишь меня?

Велисарий снова рассмеялся. Весело — к ее удивлению.

— Знаю, — сказал он. — И рассчитываю на это.

Он встал и протянул к ней руки.

— Да, любовь моя. Я на это рассчитываю. — Он сам скопировал шепот, которым передают слухи: — «Какой человек позволит жене появляться перед собой со своими любовниками? Только самый жалкий, слабый, трусливый». — Его голос стал твердым, как сталь. — И затем это дойдет до врага, и враг спросит себя и какой же из него полководец?

Антонина в удивлении посмотрела на него.

— Я не подумала об этом, — призналась она.

— Знаю. Но все это к делу не относится. Ты врешь, Антонина. На самом деле и тебя не волнует, что люди говорят обо мне, точно так же, как меня не волнует, что люди говорят о тебе.

Она отвернулась, поджав губы. С минуту молчала, затем наконец из ее глаз брызнули слезы.

— Нет, не волнует, — прошептала она.

— Ты боишься, что я поверю сплетням.

Она кивнула. Слезы полились градом. Ее плечи тряслись. Велисарий опять сел рядом и крепко обнял маленькую женщину.

— Я никогда им не поверю, Антонина.

— Поверишь, — выдохнула она между рыданиями. — Поверишь. Не сразу, но скоро. Может, и несколько лет не будешь верить. Но в конце концов поверишь. Или по крайней мере станешь задумываться, и подозревать, и сомневаться, и не верить мне.

— Нет. Никогда.

Она посмотрела на него сквозь слезы.

— Как ты можешь быть в этом уверен?

Велисарий грустно улыбнулся.

— На самом деле ты, жена, меня не понимаешь. По крайней мере, не полностью. — Его взгляд был направлен вдаль. — Думаю, единственным человеком, по-настоящему понимавшим меня, был Рагунат Рао. С которым я никогда не встречался, кроме как в видении. Но я тоже понимаю его, как он скрывается в лесу, неподалеку от дворца Венандакатры, молясь всем сердцем, чтобы любимая им принцесса позволила Венандакатре собой овладеть. И более того — улыбнулась бы своему осквернителю и похвалила его мужские способности. Я делал бы то же самое.

Велисарий взял голову жены в ладони и повернул к себе.

— Рагунат Рао был величайшим воином, рожденным среди маратайцев. А каста маратайцев — это индийская каста великих воинов, как и каста раджпутов. Тем не менее того великого воина, скрывающегося в лесах, совершенно не волнуют такие вещи, которые обычно беспокоят воинов. Гордость, честь, уважение, еще меньше девственность и непорочность. Они для него ничего не значат. Потому что он в глубине души не воин, а танцор.

Антонина не могла не рассмеяться.

— Но ты-то — самый плохой танцор, которого мне доводилось видеть!

Велисарий рассмеялся вместе с ней.

— Да. Так. — Затем он стал серьезным. — Я — ремесленник. Ты же знаешь: я никогда не хотел стать солдатом. Мальчишкой я все время болтался в кузнице, восхищаясь работой кузнеца. Я больше всего на свете хотел стать кузнецом, когда вырасту. — Он пожал плечами. — Но этому не суждено было сбыться. Не для мальчика моего происхождения. Поэтому я стал солдатом, а потом полководцем. Но я не растерял обычного для ремесленника подхода к труду.

Он улыбнулся.

— Знаешь, почему меня обожают мои солдаты? Почему Маврикий все для меня сделает — как, например, эта поездка в Антиохию?

Поскольку вопрос был опасным, Антонина предпочла смолчать.

— Потому что они знают — им не придется умирать и мучиться в агонии где-то на поле брани, куда полководец послал их из чувства гордости или чтобы сохранить лицо, или показать свою доблесть, или из-за тщеславия, или по какой-то другой причине, кроме одной, это самое подходящее место, где они должны находиться, чтобы работа была выполнена хорошо. — Велисарий снова хитровато улыбнулся. — И именно поэтому Маврикий проследит, чтобы один сутенер по имени Констанций получил по заслугам.

Антонина сидела неподвижно. Очень опасная тема.

Велисарий рассмеялся.

— Неужели ты думала, что я не распознаю твою уловку после того, как у меня было время подумать? — Он выпустил ее из объятий и лениво потянулся. — Проснувшись, я почувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы, и смог думать спокойно. Мои мысли не застилал гнев.

Антонина украдкой посмотрела на мужа. Затем сама рассмеялась.

— Мне казалось, я все проделала безупречно. Немного дрожали губы, чуть-чуть страха в голосе, колебания.

— Игра была очень хорошей, — согласился Велисарий. — Но именно она и выдала тебя в конце. Ты всегда стараешься выиграть, даже если тебе нравится проигрывать мне. Ты, конечно, не вертишь своим великолепным задом у меня под носом, как красной тряпкой перед быком, но…

— Результат примерно тот же, — прошептала она. Спустя мгновение спросила. — Ты рассердился?

— Нет, — он улыбнулся. — Вначале начал сердиться, потом вспомнил, что Валентин прошептал Маврикию: «Ты же знаешь: сам он не скажет».

— Маврикий взял с собой Валентина?

— И Анастасия.

Антонина закрыла руками рот.

— О, Боже! Мне даже жаль вонючего сутенера.

— А мне нет! — рявкнул Велисарий. — Совсем не жаль. — Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул воздух.

— Я притворился, что не слышал Валентина, но… такому ушлому человеку, как я, с моей непомерной гордостью трудно поверить, что люди его любят. И что иногда он вынуждает их хитрить. — Велисарий опять лукаво улыбнулся. — Поверишь, Анастасий на самом деле сказал… — Тут Велисарий заговорил басом. — «Среди сутенеров встречаются очень буйные».

— Анастасий подковы гнет руками, — вспомнила Антонина.

— А затем Валентин простонал: «Не успеешь оглянуться, как воткнут нож тебе в спину».

Теперь Антонина не могла ничего выговорить от хохота.

— О, да. В точности его слова, Валентина, про которого говорят, что он даже задницу вытирает кинжалом, потому что его никто никогда без кинжала не видел.

Какое-то время муж и жена сидели молча, просто глядя друг на друга. Затем Антонина прошептала.

— В слухах никогда не будет правды, Велисарий. Клянусь перед Богом. Никогда. Через месяц, через год, через десять лет. Ты всегда можешь задать вопрос, а ответ всегда будет один нет.

Он улыбнулся и нежно ее поцеловал.

— Я знаю. И я клянусь перед Богом я никогда не спрошу.

Велисарий встал.

— А теперь мы должны вернуться к работе. — Он направился к двери и крикнул. — Губазес! Позови Михаила и епископа.

Глава 5

Миндус,

лето 528 года н.э.

— Вон, — глаза Велисария напоминали два черных камня, отполированные рекой. Холодные, безжалостные кусочки древней породы, попавшие в водный поток. — Вон, — повторил он.

Полный офицер, напряженно стоявший перед ним, снова попытался возражать, затем, увидев непреклонность в ледяном взоре полководца, быстро выскочил из командирского шатра.

— Проследи, чтобы он отправился в путь в течение часа, — приказал Велисарий Маврикию. — И посмотри, с кем он будет разговаривать до этого. Его приятели станут ему сочувствовать, а эти приятели, вероятно, такие же, как и он.

— С удовольствием. — Гектонтарх подал знак троим фракийским катафрактам, тихо стоявшим в углу шатра. Один из катафрактов, плотный мужчин лет тридцати пяти, злобно ухмыльнулся и собрался уходить.

— По пути, Григорий, пришли мне молодого сирийца, которого ты мне рекомендовал, — велел Велисарий.

Григорий кивнул и вышел.

Велисарий снова занял свое место. Как музыкант узнает знакомую мелодию оркестра, он с минуту слушал звуки бурлящего военного лагеря. Ему казалось, он различает веселые нотки в грубостях, которыми обмениваются невидимые солдаты, и надеялся, что у них на самом деле хорошее настроение. В первые дни после его появления звуки лагеря были пропитаны злостью.

Его внимание привлек другой звук. Он бросил взгляд на письменный с гол в углу шатра, где Прокопий, новый секретарь, прилежно что-то писал. И стол, и стул, на котором сидел секретарь, не отличались изысканностью. Такими же простыми были собственный стол и стул Велисария.

Прокопий искренне поражался неприхотливости своего нового нанимателя. Более того, она вызывала у него недовольство. Через неделю после своего появления секретарь попробовал снискать расположение Велисария, подарив ему шелковую подушку с красивой вышивкой. Полководец вежливо поблагодарил Прокопия за подарок, но тут же передал подушечку Маврикию, пояснив секретарю, что у него давно сложилась традиция делиться всеми подарками со своим окружением. На следующий день Прокопий широко раскрытыми глазами наблюдал, как фракийские катафракты использовали подушку в качестве мишени во время тренировки стрельбы из лука. Правда, упражнение продолжалось недолго — крупные, острые, как бритва, стрелы, выпущенные из мощных луков, разорвали подушку на куски за несколько минут. Секретарь побелел от ярости и негодования, но у него хватило ума промолчать, глядя на улыбки фракийцев. И с тех пор, вынужден был признать Велисарий.

— Ты хорошо поработал, Прокопий, — внезапно объявил Велисарий. — Помог выявить этих мелких обманщиков.

Секретарь в удивлении поднял голову. Он уже начал открывать рот, потом закрыл и принял похвалу, просто кивнув, затем вернулся к работе. Удовлетворенный Велисарий тоже отвернулся. За те несколько недель, что они провели в военном лагере под Дарасом, Прокопий с удивлением узнал, что его нового хозяина лесть нисколько не трогает. С другой стороны, он сам хвалит трудолюбие и мастерство — в любом деле. И какими бы ни были личные черты секретаря, Прокопий оказался отличным работником, в этом сомнений не возникало ни у кого. И он не ленился. Кроме того, секретарь способствовал избавлению от коррупции, имевшей место в новой армии Велисария.

В шатер вошел солдат.

— Меня вызывали?

Велисарий осмотрел его. Парню казалось не больше двадцати. Он был невысокого роста, но мускулистый. Сириец, как решил Велисарий, со значительной примесью арабской крови.

На солдате была надета простая, стандартная униформа: накидка, ботинки и перехваченная ремнем рубаха. На ремне висел вложенный в ножны меч, которым современная римская армия пользовалась вместо древнего гладиуса.15 Новый походил на старый — прямым лезвием, заточенным с двух концов. Он мог использоваться и для того, чтобы рубить врагов, и для того, чтобы протыкать их тела насквозь, но был на шесть дюймов длиннее.

Несомненно, в шатре воина лежала остальная часть амуниции — плащ, шлем, броня, туника и щит. В дневное время плащ надеть было невозможно — жара становилась невыносимой. А во время пребывания в лагере доспехи и щит не нужны.

— Тебя зовут Марк, если не ошибаюсь? Марк Эдесский?

— Да. — На лице Марка проступило легкое беспокойство, смешанное с удивлением.

Велисарий сразу же развеял его беспокойство.

— Я назначаю тебя гектонтархом третьей алы 16, — объявил он суровым тоном военачальника.

Глаза парня слегка расширились. Он встал прямее.

— Я уверен: ты знаешь, что трибуном полка является Петр из Радестуса. Ты будешь отчитываться перед ним.

Затем он добавил более мягким тоном:

— Ты еще молод, чтобы тебе давали в подчинение сто человек, и несколько неопытен. Но Петр и Константин, хилиархи 17 кавалерии, хорошо о тебе отзываются. Как и люди из моего ближайшего окружения. — Он кивнул в дальнюю часть шатра, где стояли Маврикий и два других катафракта.

Марк посмотрел на фракийцев. Он ничего не сказал, но по лицу юноши было видно, как он благодарен.

— Еще две вещи, прежде чем ты уйдешь, — продолжал Велисарий. Из его голоса пропала вся мягкость. — Константин и Петр — как и все другие военачальники — знают мои взгляды на коррумпированных офицеров и с ними соглашаются. Но я сейчас потрачу время, чтобы объяснить их тебе. Как ты знаешь, я не буду терпеть офицера, который обкрадывает своих солдат. До сих пор, получив эту армию в наследство от другого полководца, я просто выгонял таких офицеров. Однако в дальнейшем для офицеров, принявших командование, уже зная мои взгляды, наказание будет гораздо более серьезным. Действительно суровым, поверь мне.

Велисарий сделал паузу, внимательно рассматривая молодого сирийца, и решил: дальнейшие рассуждения на эту тему излишни. Лицо Марка покрылось потом, но только от дикой жары в шатре. Велисарий взял платок и вытер собственное лицо.

— И последнее. Ты — кавалерист и был кавалеристом, насколько я понимаю, с тех пор как присоединился к нам. Это так?

— Да.

— Тогда запомни кое-что еще. Я не потерплю, если кавалеристы будут с презрением относиться к пехоте. Ты понял?

Лицо Марка чуть дернулось.

— Говори честно, Марк из Эдессы. Если ты не понял то, что я сказал, признайся в этом. Я объясню и обещаю: наказания тебе за это не будет.

Молодой сириец бросил взгляд на полководца, затем быстро принял решение и заговорил:

— Я не совсем понял.

— Все просто, Марк. Как ты вскоре увидишь, в моей тактике пехота используется гораздо больше, чем обычно в римской армии. Для того чтобы эта тактика срабатывала, у пехоты должно быть не меньше гордости и самоуважения, чем у кавалерии. Я не могу создать и поддерживать такой моральный климат, если кавалеристы станут унижать пехоту и отказываться брать на себя положенную часть трудной работы, которая обычно полностью ложится на пехоту. Я не намерен терпеть, если кавалеристы решат отдохнуть в тени, пока пехотинцы обливаются потом, возводя укрепления или ставя лагерь. И еще подшучивают над пехотой. Ты понял?

— Да, — четко и твердо ответил Марк.

— Отлично. Тебе будет позволено самому выбрать декархов 18 для твоей сотни. Всех десятерых.

Марк стоял очень прямо.

— Спасибо.

Велисарий с трудом сдержал улыбку. И сказал твердо:

— Действуй по собственному усмотрению, но советую тебе консультироваться с Петром. И также можешь обсуждать вопросы с Маврикием и Григорием. Думаю, поймешь, что они в состоянии помочь.

— Хорошо.

— Предупреждение. Скорее совет. Не надо выбирать декархов из круга твоих друзей. Даже если они окажутся подходящими кандидатурами, это вызовет недовольство среди других, а ты тем самым подорвешь свой авторитет.

— Да.

— И самое главное. Проследи, чтобы твои декархи поняли и приняли мои взгляды. Ты их выберешь, а это отразится на их отношении к тебе. Твой престиж среди кавалеристов, которыми ты командуешь, таким образом укрепится. Но никогда не забывай о последствиях. Ты будешь отвечать передо мной за поведение твоих подчиненных, а также за свое собственное. Я понятно излагаю?

— Ясно, как день. — Марк бросил быстрый оценивающий взгляд на полководца. — Сирийский день.

Теперь Велисарий улыбнулся.

— Хорошо Можешь идти.

После того как Марк ушел, трое фракийцев в дальней части шатра расслабились и снова встали по стойке «вольно». При посторонних члены личной охраны Велисария из трехсот человек придерживались определенных формальностей. В конце концов, большинство из них не имело высоких воинских званий. Даже Маврикий, их командующий, был только гектонтархом — тот же ранг, что и у молодого сирийца, покинувшего шатер.

В реальности фракийцы подчинялись только Велисарию. Он сам лично тщательно выбирал их на протяжении нескольких лет и не сомневался в их верности, неоднократно доказанной. Они платили ему взаимной любовью. Маврикий, несмотря на звание, фактически являлся его старшим помощником. Даже Константин, стоявший во главе командования кавалерией, вместе с хилиархом Прокасом, являвшимся его аналогом в пехоте, научились признавать фактическую власть Маврикия. А после того, как они близко узнали опытного ветерана, стали глубоко уважать его.

— Думаю, у мальчика все хорошо получится, — заметил Маврикий. — Очень хорошо. После того как он немного попробует крови — Улыбка сошла с лица Маврикия, он нахмурился. — Не могу поверить, насколько же развалил армию твой предшественник, этот Либеларий. Корм для лошадей и снаряжение воруют не так уж и редко, но тут-то воровали еще и солдатское жалованье! По крайней мере, в некоторых пехотных полках.

— И еду! — воскликнул Василий, другой катафракт. — Плохо, когда негодяи продают часть припасов, но ведь они воровали с двух концов. И сама еда была дерьмом. Ее уже покупали полусгнившей.

К разговору подключился третий катафракт. Он был одним из немногих нефракийцев в окружении Велисария, армянин по имени Ашот.

— И что еще хуже, так это общее состояние армии. По спискам восемь тысяч человек, половина из них кавалеристы. А на самом деле?

Велисарий скорчил гримасу.

— А что у нас получилось на самом деле после того, как мы пересчитали всех и вычеркнули имена фиктивных солдат, чье жалованье эти свиньи клали себе в карман? — продолжал Ашот с упреком. — Пять тысяч человек. И кавалеристов даже меньше, чем четверо из каждых десяти человек.

Велисарий снова вытер лицо. Большую часть времени после прибытия в лагерь он провел в этом душном шатре со свинцовым воздухом, которым было невозможно дышать. Жара давила, а отсутствие физических занятий начинало сказываться.

— А структура армии — просто насмешка, — закончил он. — Чтобы скрыть воровство, в армии в два раза больше начальников, чем людей, которыми командовать.

— Не армия, а скелет, — проворчал Маврикий. — Я нашел одну пехотную сотню, в которой на самом деле оказалось двадцать два солдата. Естественно, с полным набором командиров — гектонтарх и все десять декархов. Снимали сливки, — он сплюнул. — У четверых из этих декархов в подчинении не было ни одного солдата. Ни одного.

Велисарий встал и потянулся.

— Ну, теперь все позади. Еще через пару дней мы приведем эту армию в нормальный вид, после того как еще хорошенько тряханем, и офицеры будут приличные. И, думаю, в войсках восстановится нормальный дух.

Он бросил вопросительный взгляд на Ашота и Василия. Велисарий рассчитывал на то, что не занимающие высоких положений катафракты станут общаться с простыми солдатами разных родов войск и держать руку на пульсе.

— На самом деле боевой дух высок, полководец, — сказал Ашот.

Василий согласно кивнул и добавил:

— Определенно, для солдат ситуация все еще остается паршивой. И какое-то время будет оставаться. Но они не ждут чудес и видят, как ситуация меняется. Больше всего их радует и веселит, когда на их глазах известные им воры один за другим входят в этот шатер, а затем в течение часа покидают расположение армии.

— «Велисарий тверд, как сталь меча»! — воскликнул Ашот, смеясь. — Они слышали об этом. Теперь верят.

— А как идут учения? — спросил Велисарий.

Маврикий отмахнулся.

Так себе. Но меня это не очень беспокоит. Войска недовольны однообразием занятий. Дай им неделю. Тогда мы увидим результат.

— Поторопи их, Маврикий. Я не требую чудес, но не забывай, у нас мало времени. Я не могу откладывать наше отправление в Миндус более чем на две недели.

Велисарий встал и направился к выходу из шатра. Прислонившись к шесту, поддерживающему шатер, он смотрел на лагерь. Как и всегда, на его лице было сложно что-то прочитать. Но Маврикий, наблюдавший за ним, знал: полководец недоволен полученным приказом.

А приказ, полученный с курьером неделю назад, был прост: отправляйся в Миндус и возводи крепость.

Простой, ясный приказ. И Маврикий знал: Велисарий считает его идиотским.

Конечно, Велисарий ничего ему не сказал. Несмотря на всю неформальность и дружественность отношений со своим фракийским окружением, полководец четко соблюдал дистанцию, когда дело касалось вопросов, которые он считал относящимися исключительно к командованию.

Но Маврикий знал полководца лучше других. И он также представлял, что Велисарий думает, хотя это и не говорилось вслух: римская империя преднамеренно подталкивает Персию к активным действиям, причем безосновательно. Более того, проявляет неосторожность и глупость, провоцируя персов, при этом не обеспечив вначале достаточных сил для достижения успешного результата.

Нет, Велисарий ничего не сказал Маврикию. Но если Маврикий не обладал исключительным умом полководца, он все равно ни в коей мере не был глуп. Кроме того, он имел немалый опыт в военном деле.

Маврикий не считал себя достаточно опытным, чтобы судить о мудрости императора — в вопросе антиперсидских провокаций. Но он считал себя достаточно квалифицированным, чтобы судить о способах, которые для этой цели выбрал император. И, думал он, если учитывать состояние византийских войск в регионе, то провоцировать Персию так же опрометчиво, как тыкать палкой спящего льва.

У персов большая армия, расквартированная рядом с верхним течением Евфрата, близко от границы. В спокойное время эта армия располагалась в укрепленном городе Нисибисе. Теперь, когда замаячили неприятности, персидская армия переместилась на север и разбила временный лагерь, угрожая Анатолии, входящей в римскую империю.

Чтобы хотя бы успешно противостоять им — не говоря уже о провокациях — у римлян в регионе имелось только семнадцать тысяч человек. Пять тысяч их них составляла армия Велисария, которая, когда он принял командование, оказалась полуразвалившейся. Более коррумпированной армии Маврикию видеть не доводилось.

Оставшиеся двенадцать тысяч стояли недалеко, в Ливане. Та армия, как мог судить Маврикий, находилась во вполне приличном состоянии. Там определенно не процветала коррупция, подобная той, что оказалась в Дарасе.

Но…

Маврикий был опытным ветераном, ему уже перевалило за сорок. Он давно понял, что в войне численность играет гораздо меньшую роль, чем боевой дух и, в особенности, командование. Армия в Ливане находилась под командованием двух братьев, Бузеса и Кутзеса. Неплохие ребята, думал Маврикий, если учитывать все факторы. Фракийцы, что изначально вызывало симпатии Маврикия. Но молодые, даже моложе Велисария.

И, к сожалению, не отличавшиеся хитростью, благодаря которой Велисарий иногда казался человеком средних лет, а то и старше.

Да, братья были смелыми и самоуверенными, и они ясно дали понять, что ни при каких обстоятельствах не собираются подчиняться Велисарию. И Велисарий не мог их заставлять. Хотя он более опытен, чем Бузес и Кутзес — и оба они вместе взятые, думал Маврикий мрачно — и у него гораздо лучше репутация. Но официально братья занимают такое же высокое положение, как и он. Они все являются главнокомандующими армий и очень этим гордятся. Они не собираются омрачать свое высокое недавно полученное звание, становясь под чье-то командование.

Превосходящие силы противника, отсутствие единоначалия, коррупция, большая часть римской армии под командованием самоуверенных, неопытных юношей, а теперь Велисарию еще приказывают залезть в самую берлогу персидского льва.

Велисарий вздохнул, но легко, и повернулся к людям в шатре.

— А как там с другими делами? — спросил он.

— Мелкое воровство?

Велисарий кивнул.

— Берем под контроль, — ответил Маврикий. — Не могу сказать, что поставки уже идут должным образом и полным ходом, но у солдат нет оснований воровать у местного населения. Сейчас это уже скорее дело привычки, а не необходимости.

— Вот это-то меня и волнует, — признался Велисарий. — Грабеж местного населения — худшая привычка, которая может появиться у солдат.

— Но мы не можем это остановить, — ответил Маврикий. Иногда, думал он, его любимый полководец бывает непрактичен. Да, нечасто Он удивился, когда Велисарий грохнул кулаком по столу.

— Маврикий! В данном случае я не нуждаюсь в советах бывалого ветерана!

Полководец сильно разозлился, отметил Маврикий с некоторым удивлением. Это было необычно. Ветеран дрогнул, но гордо выпрямил спину, хотя разозленные полководцы уже давно не заставляли его дрожать от страха. Любые полководцы, включая Велисария.

И на самом деле через мгновение на губах полководца появилась обычная хитроватая усмешка.

— Маврикий, я не дурак. Я понимаю: солдаты рассматривают трофеи, как нечто положенное и заслуженное. И пусть будет так — если мы говорим о трофеях. — Велисарий сжал челюсти. — Одно дело, если армия, одержав победу, после окончания кампании возвращается с трофеями. Но совсем другое дело, если у солдат появляется привычка воровать или просто отбирать все, что им захочется, когда у них появляется соответствующее настроение. Если такое позволить, то вскоре у тебя не будет армии. Просто шайка воров, насильников и убийц.

Он посмотрел на Маврикия.

— Ты понял, о чем я?

— Вчера их повесили. Всех четверых. Выживший брат девушки смог их опознать — после того, как преодолел страх. Я отправил его в Алеппо, к сестре.

— А от монахов что-нибудь слышно?

Маврикий скорчил гримасу.

— Да. Они согласились позаботиться о девушке и помочь ей по возможности. Правда, они не очень рассчитывают на выздоровление. И… — он снова скорчил гримасу.

— Они сказали много неприятных слов о христианских солдатах?

— Да.

— У них имелись все основания. Войска смотрели казнь?

— Нет, не саму казнь. По крайней мере, не армия в полном составе. Конечно, многие смотрели. Но я отдал приказ оставить тела качаться на ветру, пока жара и стервятники не превратят их в скелеты. Солдаты все это увидят и поймут.

Велисарий устало вытер лицо.

— На время.

Он уныло уставился на свои ладони и на грязную тряпку. Тряпка так промокла от пота, что только его размазывала. Велисарий повесил ее на колышек сушиться.

— Но будут еще инциденты, — продолжал он, сев на место. — Армия слишком разложилась. Очень скоро это повторится. Когда это случится, Маврикий, я прикажу повесить и командующего офицера — рядом с солдатами. Я не приму никаких оправданий. Передай это в войска.

Маврикий сделал глубокий вдох. Он не боялся полководца, но знал, когда ему лучше не противоречить.

— Хорошо.

Полководец смотрел сурово.

— Я серьезно говорю, Маврикий. Удостоверься, что люди поняли мои требования. И абсолютно точно удостоверься, что поняли и их командиры.

Полководец слегка смилостивился.

— Это не просто вопрос поведения христианских солдат, Маврикий. Если люди этого не понимают, пусть хотя бы поймут практическую сторону. И ты, и я видели много проигранных сражений или по крайней мере выигранных наполовину, потому что войска в критический момент отвлекались. Позволяли врагу убежать или собраться для контратаки — потому что в это время рыскали в поисках серебряных блюд, или бегали за курицами, или насиловали женщин. Или просто наслаждались зрелищем горящего вражеского города. Города, который был единственным местом, где они могли бы расквартироваться. И занять позиции, если бы он не стал грудой головешек.

— Да, я понимаю.

Велисарий еще с минуту смотрел на Маврикия, затем улыбнулся.

— Верь мне, старый друг. Я знаю — ты считаешь меня витающим в облаках, но я докажу, что ты не прав.

Маврикий улыбнулся в ответ.

— Я никогда не думал, что ты витаешь в облаках. Хотя иногда тебя немного заносит.

Гектонтарх посмотрел на двух своих подчиненных и кивнул в сторону выхода из шатра. Ашот и Василий сразу же его покинули.

— Может, немного поспишь? — Маврикий даже не взглянул в сторону Прокопия. Ветеран дал ясно понять, причем без всяких реверансов, что смотрит на секретаря примерно так же, как на гадюку. Прокопий положил перо, встал и сам вышел из шатра. Довольно поспешно.

После того как остальные ушли, Маврикий тоже покинул шатер. Но у выхода остановился, недолго колебался и повернулся.

— Я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял. Я просто не уверен, что это сработает. Только и всего. Кроме этого, у меня нет сомнений в твоей политике. Никаких. Перед тем как отвести тех четверых на виселицу, я сам отрезал веревку от мотка. И наслаждался каждой минутой.

Позднее, когда звуки в лагере поутихли, Велисарий опустил руку в тунику и достал камень. Он лежал в небольшом мешочке, найденном Антониной. Велисарий открыл мешочек и положил камень на ладонь.

— Давай, просыпайся, — прошептал он. — Ты уже достаточно поспал. Мне нужна твоя помощь.

Грани проснулись и блеснули. Энергия возвращалась. За время долгого отдыха цель смогла — так сказать — переварить свой странный опыт. Теперь мысли были более четкими, хотя такими же чужими, но тем не менее доступными для понимания.

Цели скопилось еще немного энергии, но… достаточно, решила она. Надо попробовать.

Полководец Велисарий, уже почти погрузившийся в сон в своем шатре, внезапно резко сел.

Снова его лицо появляется из земли. Облепленное остатками паутины, птичьих крыльев и листьев лаврового дерева. Внезапно взлетает в небеса, полностью трансформированное. Крылья теперь — крылья дракона. А лавровые листы испускают пламя и гром. Паутина — его мысли, закручивающиеся, плетущие капканы, выпускающие нити сквозь бесконечность.

Будущее.

Глава 6

— Вот и вся дипломатия! — рявкнул Бузес, в ярости разворачивая лошадь. Он с ненавистью посмотрел через плечо на удаляющиеся спины персидских командующих.

— Грязные персидские собаки, — согласился его брат Кутзес. Направляя лошадь вслед за братом, добавил: — Боже, как я их презираю.

Ехавший бок о бок с ними Велисарий предпочел промолчать. Он не видел смысла в спорах с братьями. И так отношения с ними были натянутыми.

На самом деле Велисарию персы нравились. Конечно, у них имелись свои недостатки. Самым главным, вызвавшим недовольство братьев, являлась потрясающая надменность персидских командиров. Надменность, в очередной раз продемонстрированная во время недавно проведенных переговоров.

Переговоры проходили на нейтральной территории у границы, разделявшей римлян и персов. Это была недолгая беседа на клочке абсолютно лишенной растительности земли. В переговорах участвовали шесть человек верхом на лошадях. Велисарий и два брата — Бузес и Кутзес — выступали от Рима. Персов представляли Фируз, командующий персами, и два его заместителя Питиякс и Баресмас.

Переговоры потребовал провести Фируз. Во время встречи он высказал пожелание, чтобы римляне разобрали крепость, возведение которой практически закончила армия Велисария. Или Фируз это сделает за них. По крайней мере, такова была суть требования. Но Фируз представил свое требование самым оскорбительным образом. Он похвалялся собственной военной мощью и насмехался над римлянами, не забывая вставлять многочисленные замечания, касающиеся римской трусости и отсутствия мужественности; со знанием дела порассуждал о стервятниках, которым предстоит пообедать останками римского войска. Конечно, если эти любители падали окажутся достаточно голодными, чтобы питаться таким мерзким мясом.

И так далее, и тому подобное. Велисарий с трудом сдерживал улыбку. Больше всего его развеселил приказ построить в крепости баню. Как объяснил персидский командир, ему потребуется баня, чтобы смыть с тела римскую кровь и грязь. Среди того, что придется смывать, Фируз перечислил в частности мозги Велисария. Мозгов Бузеса и Кутзеса, конечно, не будет, так как они у них отсутствуют напрочь.

Велисарий искоса взглянул на Бузеса и Кутзеса. Братья раскраснелись от гнева. Не в первый раз, нет, вероятно в тысячный, Велисарий задумался о том, как глупо подходить к войне не как к ремеслу. Разве умный человек станет беспокоиться о мнении о нем какого-то персидского петуха? Что касается Велисария, он считал: тем лучше, если Фируз полон самолюбования и презрения к врагу. Это облегчает его разгром. Надменного врага легче обмануть.

Первые полчаса пути назад к форту Велисарий просто наслаждался ездой. Хотя едва перевалило за полдень, было уже очень жарко, но по крайней мере не приходилось сидеть в душном шатре. Вскоре подул легкий ветерок. Более того, дул он с запада, что имело свои преимущества: пыль полетит не в лицо.

Тем не менее тот же приятный ветерок вернул мысли Велисария к текущему неприятному положению вещей. В последние дни он много думал о ветре. Ветер с завидным постоянством каждый день поднимался вскоре после полудня и всегда дул с запада на восток. Полководец ценил это постоянство, в особенности в ситуации со столькими меняющимися факторами.

По мере того как трое мужчин приближались к лагерю в полном молчании, Велисарий стал обдумывать варианты возможного выбора. При сложившихся обстоятельствах его естественным предпочтением было бы тянуть время. Несмотря на все тщеславие и хвастовство Фируза, Велисарий не думал, что перс готов немедленно начать войну. Тянуть, тянуть, тянуть — а затем, не исключено, император Юстиниан и его советники образумятся.

Но знания, полученные от камня, которыми теперь обладал Велисарий, делали этот вариант неприемлемым. У полководца просто не было времени, чтобы тратить его на идиотский и ненужный конфликт между Византией и Персией. Только не сейчас, когда силы Сатаны набирают силу в Индии.

«Я должен довести дело до ума и быстро покончить с ним. А единственный способ — это сокрушительная победа. Быстрая. Что, естественно, проще сказать, чем сделать. Особенно с…»

Он снова бросил взгляд украдкой на братьев. Бузес и Кутзес были очень похожи, поэтому вначале Велисарий даже принял их за близнецов. Среднего роста, с каштановыми волосами, карими глазами, мускулистые, с курносыми носами… Он бы улыбнулся, если бы не раздражение. На самом деле оскорбления перса были близки к истине. Если у братьев и имелись мозги, то у них до сих пор не возникло повода продемонстрировать их Велисарию.

После трех дней споров ему удалось убедить братьев согласиться — с большим недовольством и неохотой — объединить силы. По тратить целых три дня, чтобы убедить их в очевидном. Конечно, не было никакой надежды убедить братьев отдать объединенные силы под его командование. Велисарий даже не поднимал этот вопрос. Братья бы оскорбились и тут же отказались вообще объединять силы.

Наконец по мере приближения к форту в Миндусе Велисарий принял решение относительно хода действий. Он не видел альтернативы, хотя решение его и не радовало. С одной стороны, это было рискованной игрой, которых Велисарий обычно избегал.

«Однако игрой с достаточно хорошими ставками, — думал он. — Если только Маврикий сможет…»

Велисарий прервал размышления. Они почти приблизились к крепости. Переход от голой выжженной земли к яркой зелени оазиса, где он возвел форт, как и всегда, показался удивительным. Меньше минуты, и они въехали из голой пустыни на покрытую растительностью плодородную землю. Конечно, основную массу населения тут составляли солдаты, но в оазисе проживали и мирные граждане, несмотря на опасность близко расположенной Персии. Трое грязных, но выглядевших здоровы ми бедуинских детей, стоявшие под пальмой неподалеку, наблюдали за тем, как небольшая группа римских военачальников проехала мимо. Один из них что-то прокричал на арабском, приветствуя их. Велисарий не различил слов — он мог понять некоторые арабские слова, но только если говорили медленно. Однако он уловил веселые интонации.

— Да, ты тут здорово поработал, Велисарий, — с восторгом заметил Бузес, глядя на крепость. Его брат тут же его поддержал.

— Не могу понять, как тебе это удалось. За то ничтожное время, что у тебя было. И отличный ведь форт. Никакой небрежности.

— У меня среди моих фракийцев есть несколько хороших строителей.

— Строителей? Среди катафрактов?

Велисарий улыбнулся.

— Ну, на самом деле они не катафракты. По крайней мере, не в традиционном смысле. В глубине души это просто крестьяне, которым удалось поднабраться мастерства.

— Жаль, у нас нет настоящих катафрактов, — пробормотал Бузес. — Терпеть не могу этих надменных негодяев, но они великолепны в битве.

Его брат вернулся к теме.

— Даже с хорошими строителями я не понимаю, как тебе удалось так быстро завершить работу.

— Главным было заставить работать и кавалеристов, причем сделать так, чтобы они соревновались с пехотой.

Братья уставились на него, раскрыв рты.

— Ты заставил кавалеристов выполнять эту грязную работу? — переспросил Бузес и нахмурился. — Думаю, это плохо для поддержания боевого духа.

— Во всяком случае, не у пехоты, — возразил Велисарий. — А что касается кавалерии, ты будешь удивлен. Вначале они выли, как потерянные души. Но через некоторое время приняли вызов. В особенности после того, как пехотинцы стали над ними подшучивать, называя слабаками. Затем я объявил призы за лучшую работу, выдаваемые каждый день, и кавалерия уже подключилась со всей серьезностью. Конечно, они не достигли мастерства пехоты, но в конце заставляли пехотинцев отрабатывать свои деньги с полной выкладкой. Кое-кто из кавалеристов даже получил награды.

Бузес все еще хмурился.

— Но… даже если это не повлияло на их боевой дух… все равно..

— Это подрывает их уважение к себе, — согласился с ним брат. — Должно. Это ведь собачья работа.

Велисарий решил, что уже слишком долго был вежливым.

— Собачья работа? — переспросил он, притворяясь разозленным. — Хочу напомнить вам обоим, что именно такие собаки построили римскую империю. Пехота, не кавалерия. Пехота, знавшая ценность хороших укреплений и способная их возвести. Быстро и надежно.

Он натянул удила. В эту минуту они находились у крепостных ворот. Велисарий показал на голую землю за финиковыми пальмами, туда, откуда они только что приехали.

— Видите границу с Персией? Эту границу установили несколько столетий назад пехотинцы. Как далеко ее отодвинула ваша драгоценная кавалерия с тех пор?

Он бросил яростный взгляд на Бузеса и Кутзеса. Братья отвернулись.

— Ни на одну милю — вот так-то. — Ворота открывали, Велисарий развернул лошадь назад. — Поэтому давайте не будем перехваливать кавалерию! — рявкнул он, въезжая в ворота.

«Неплохо сработано, — мысленно похвалил он себя. — На самом деле они не такие уж плохие ребята. Если бы только у них из голов выбить всякую чушь».

Внутренняя часть крепости не так впечатляла, как внешняя. На самом деле у Велисария было очень мало времени, даже с помощью кавалерии, поэтому он сконцентрировал все усилия на внешних стенах и укреплениях. Пространство внутри стен представляло собой обыкновенную площадку для строевой подготовки, хотя теперь ее занимали шатры его солдат. Велисарий даже не построил для себя командный пост и продолжал использовать свой шатер как штаб.

Как только Велисарий вошел в свой шатер в сопровождении двух братьев, появился Маврикий.

— У нас есть пленник, — объявил гектонтарх. — Его только что привели.

— Где вы его поймали?

— Полк Суникаса сегодня утром столкнулся с группой персов. Их было человек триста, в десяти милях к северу отсюда. После того как Суникас их прогнал, наши обнаружили одного парня, лежащего на земле без сознания. Его сбросила лошадь.

— Веди его сюда.

Велисарий занял место за большим столом в центре шатра. Бузес и Кутзес остались стоять. Маврикий вернулся через несколько минут вместе с Валентином. Валентин подталкивал впереди себя персидского воина. Руки перса были связаны за спиной. Судя по одежде и личному снаряжению, Велисарий решил, что перс командует небольшой группой солдат. Валентин заставил пленного сесть. Парень демонстрировал обычную для персов отвагу, лицо его ничего не выражало. Он ожидал, что его будут пытать, но не собирался дать врагу возможности насладиться своим страхом.

— У нас есть первоклассный палач, — объявил Кутзес весело. — Я его сюда доставлю в течение часа.

— Нет необходимости, — резко ответил Велисарий.

Полководец внимательно посмотрел на перса. Тот встретился с ним взглядом и не отвел глаз.

С минуту Велисарий раздумывал, стоит ли допрашивать пленного на его родном языке. Велисарий бегло говорил на пехлеви, как и на нескольких других языках. Но решил этого не делать. Как он подозревал, Бузес и Кутзес не знали языка персов, а было важно, чтобы они понимали, о чем идет речь. Судя по богатству одежд, перс определенно имел аристократическое происхождение. Поэтому он должен был бегло говорить по-гречески, поскольку — и это являлось одной из маленьких исторических странностей — на греческом говорили при дворе Сассинидадской династии.

— Сколько человек находится под командованием Фируза? — спросил Велисарий.

— Пятьдесят пять тысяч, — мгновенно последовал ответ. Как и подозревал Велисарий, пленный говорил на прекрасном греческом. — И это не считая двадцати тысяч, которые он оставил в Нисибисе, — добавил перс.

— Чушь! — рявкнул Кутзес. — Нет…

Велисарий перебил его.

— Я позволю тебе солгать четыре раза, перс. Ты солгал уже дважды. У Фируза двадцать пять тысяч, и он забрал всех людей, покидая Нисибис.

Перс плотно сжал челюсти и слегка прищурился. Кроме этого, он никак не показал своего удивления о точности информации Велисария.

— И сколько кавалеристов среди этих двадцати пяти? — спросил Велисарий.

Перс снова ответил без колебаний:

— Не более четырех тысяч. И большинство наших кавалеристов — копьеносцы.

— Это третья ложь, — мягко заметил Велисарий. — И четвертая. У Фируза десять тысяч пехотинцев. Из пятнадцати тысяч кавалеристов копьеносцев не больше пяти.

Перс на мгновение отвел взгляд, но его лицо оставалось безучастным. На Велисария смелость пленного произвела впечатление.

— Ты использовал позволенные мною четыре лжи.

Не отводя взгляда от перса, Велисарий спросил двух братьев:

— Говорите, у вас есть хороший палач?

Бузес кивнул с готовностью.

— Мы быстро его сюда доставим, — подтвердил Кутзес.

Теперь челюсти пленного были сжаты очень плотно, но смотрел он спокойным взглядом.

— А караван с жалованьем уже прибыл? — спросил Велисарий.

Впервые с начала допроса перс был выведен из равновесия. Он нахмурился, поколебался, потом спросил:

— Ты о чем?

Велисарий хлопнул ладонью по столу.

— Не прикидывайся, перс! Я знаю, что жалованье для вашей армии было выслано из Нисибиса пять дней назад в сопровождении только пятидесяти человек.

Велисарий повернул голову к Бузесу и Кутзесу. На его лице было написано презрение.

— Пятидесяти! Вы можете в это поверить? Типичная персидская самоуверенность.

Кутзес открыл рот, чтобы что-то сказать, но Велисарий жестом остановил его и снова повернулся к пленному.

— Я не знаю, прибыл ли караван в ваш лагерь. Поэтому повторяю вопрос: да или нет?

На лице перса было написано смятение, правда, он взял себя в руки за несколько секунд.

— Думаю, да, — ответил он. — Я уехал из нашего лагеря позавчера, поэтому ничего про караван не слышал. Но теперь-то я уверен: прибыл. От Нисибиса ведь всего четыре дня пути. И они не стали бы нигде задерживаться.

Велисарий какое-то время молча смотрел на пленного. Кутзес хотел что-то сказать, но Велисарий жестом попросил его помолчать. На лице того отразилось раздражение, но он все-таки сдержался.

Еще через пару минут тишины Велисарий откинулся на спинку стула, положив руки на бедра. Казалось, он пришел к какому-то решению.

— Выведи его, — приказал Велисарий Валентину. Бузес хотел возразить, но Велисарий так гневно посмотрел на него, что тот предпочел промолчать.

Однако как только пленного увели, братья взорвались.

— Что, черт побери, это был за допрос? — спросил Бузес. — И почему ты его прекратил? Мы так ничего и не узнали про этот караван с деньгами!

— Пустая трата времени, — фыркнул Кутзес. — Если хочешь получить что-то существенное от перса, нужно приглашать…

— Палача? — спросил Велисарий. Он закатил глаза, всем своим видом показывая отвращение, а потом хмыкнул. Затем резко встал, поставил на стол кулаки и оперся на них.

— Я понимаю, почему вы таскаете за собой профессионального специалиста по пыткам! — рявкнул полководец. — Я бы тоже таскал, если бы был дураком.

Братья смотрели на него в ярости, он отвечал им подобным взглядом.

— Давайте я вам кое-что объясню, — холодно произнес он. — Меня совершенно не интересовала информация о караване с деньгами. Перс о нем ничего не знает. Откуда? Караван вышел из Нисибиса только позавчера.

— Позавчера? — в удивлении переспросил Бузес. — Но ты же сказал…

— Я сказал врагу, что караван с деньгами вышел пять дней назад.

Братья теперь молчали, нахмурившись. Велисарий снова сел.

— Мои разведчики увидели, как караван выходил из ворот города. Один из них быстро вернулся сюда. Поэтому караван никак не мог добраться до лагеря Фируза.

— Тогда почему ты…

— Почему я спрашивал о нем перса? Мне просто хотелось получить его первую реакцию. Вы видели — он талантливый лжец. Тем не менее, когда я спросил его о караване, он колебался, подыскивая ответ. О чем это говорит?

Очевидно, братья не были уж слишком глупы, так как оба поняли суть.

— Сами персы не в курсе! — воскликнули они хором.

Велисарий кивнул.

— Я узнал, что персы теперь отправляют караваны таким образом. Вместо того чтобы задействовать целую армию для охраны каравана, они предпочитают все держать в секрете. Даже солдаты, для кого предназначаются деньги, не знают о них до прибытия каравана.

Братья переглянулись. Велисарий рассмеялся.

— Искушает, не правда ли? Но, боюсь, нам придется о нем забыть. По крайней мере на этот раз.

— Почему? — спросил Бузес.

— Да, почему? — эхом повторил брат. — Это великолепная возможность. Почему бы нам его не захватить?

— Ваши мысли идут не по тому руслу. Во-первых, я понятия не имею, какой дорогой пойдет караван. Не забывайте, у нас остается только один день, в самом лучшем случае — два, чтобы захватить караван, пока он не доберется до лагеря персов. Чтобы обязательно найти его, нам придется отправлять целый отряд кавалерии. По меньшей мере. А чтобы быть уверенными, то и два…

— И что? — спросил Кутзес.

— Что? — Велисарий в отчаянии закатил глаза. — Ты же сегодня присутствовал на переговорах с Фирузом!

— Ты к чему клонишь, Велисарий?

— К тому, Кутзес, что Фируз готовится нас атаковать. А мы проигрываем ему в численности. Нам придется защищаться. Сейчас у нас — самое худшее время для отправки части конницы носиться по всей Сирии. Она нужна нам здесь, в форте. Каждый человек.

Кутзес начал возражать, но брат остановил его, схватив за руку.

— Давайте не будем спорить! Нет смысла, к тому же тут слишком жарко, — он демонстративно вытер лоб. Велисарий сдержал улыбку. На самом деле лицо Бузеса практически не вспотело.

Бузес еще раз вытер лоб и сказал:

— Думаю, мы тут со всем закончили. Или есть что-то еще?

Велисарий покачал головой.

— Нет. Вы сообщили всем своим людям, что мы объединяем силы?

— Да, они в курсе.

Последовал краткий обмен любезностями, в котором Кутзес участвовал с недовольным видом. Бузес, с другой стороны, демонстрировал небывалое добродушие. Братья вышли из шатра, Велисарий проводил их и вежливо разговаривал с ними, пока они садились на лошадей. Полководец не возвращался в шатер, пока не увидел, как братья выехали за ворота лагеря.

Маврикий ждал его внутри шатра.

— Ну? — спросил гектонтарх.

— Когда спустится ночь, вручи персу мое послание для Фируза и отпусти его. Удостоверься, что ему дали хорошую лошадь. Затем тихо передай нашим мой приказ. Предполагаю, на рассвете мы отсюда уйдем.

— Так быстро?

— Если только я не допустил серьезной ошибки. — Он посмотрел на выход из шатра. — А я не думаю, что ошибся.

— Тебе должно быть стыдно.

Велисарий хитро улыбнулся.

— Я очень расстроен.

Гектонтарх саркастически хмыкнул, но не стал ничего комментировать.

— Ашот вернулся, — сообщил он.

— Что Ашот думает о месте?

— Подойдет. Гора очень кстати — если ветер будет дуть с нужной стороны.

— Должен, после полудня.

— А если нет?

Велисарий пожал плечами.

— Придется как-то справляться. Даже если не будет ветра, все сделает одна пыль. Конечно, если ветер подует в другую сторону, мы окажемся в неприятном положении. Но я ни разу не видел, чтобы он до вечера дул с востока. — Велисарий сел за стол. — А теперь пошли за хилиархами и трибунами. Я хочу удостовериться, что они правильно поняли мой план.

В эту ночь, сразу же после окончания совещания, Велисарий прилег отдохнуть. Почти час он лежал в темноте, строя планы, перед тем как заснуть.

Когда полководец размышлял, цель бродила по коридорам его разума. Снова и снова грани угрожали распасться. Их почти охватило отчаяние. Как раз тогда, как чужие мысли начали сосредотачиваться! А теперь они сами себя не понимают. Это было подобно изучению языка, в котором постоянно меняется грамматика. Невозможно!

Но теперь у цели росла уверенность, и она была способна контролировать грани. С растущей уверенностью пришло терпение. Да, мысли противоречивы, как два образа, накладывающиеся один на другой, правда, под нужным углом. Терпение. Терпение. Со временем, цель чувствовала, она сможет их объединить.

А пока имелось кое-что, вызывающее сильное беспокойство. По тому что, несмотря на общую размытость, в одном месте в голове полководца парадоксальные образы выделялись очень четко.

Перед тем как погрузиться в глубокий сон, Велисарий почувствовал мысль. Но он слишком устал, чтобы думать, откуда она появилась.

Опасность.

Глава 7

Велисарий проснулся задолго до рассвета, встал и отправился проверять, как идет подготовка к выступлению. Вскоре он был удовлетворен проверкой: подготовка шла полным ходом. И не удивительно: у него ведь два опытных хилиарха, знающих свое дело; трибуны и гектонтархи точно поняли приказы, которые Велисарий отдал прошлой ночью.

Затем появился Маврикий. Хотя еще не рассвело, Велисарий сразу же узнал приближавшегося человека. Походку Маврикия ни с чьей не спутаешь: создавалось впечатление, что его качает из стороны в сторону.

— Трогаемся прямо сейчас? — спросил Маврикий.

Велисарий кивнул. Мужчины сели на лошадей и выехали за ворота. Армия Ливана стояла лагерем сразу же за стенами форта, там солдаты могли отдыхать от жары в тени деревьев и пользоваться водой оазиса. Через несколько минут Велисарий с Маврикием уже спешивались перед командным шатром, в котором размещались Бузес и Кутзес.

Шатер по размеру значительно превосходил шатер Велисария, хотя уступал обычным стандартам римской армии. Римские полководцы давно прославились своей любовью к роскоши. Юлий Цезарь даже возил с собой плитки, которыми выстилали пол шатра. (Хотя сам он утверждал, что таким образом только производит впечатление на представителей варваров, Велисарий скептически относился к утверждениям великого полководца.)

Когда они с Маврикием спешились, часовые, охранявшие шатер, объявили, что Бузес с Кутзесом отсутствуют. Они покинули лагерь в середине ночи. Дальнейшие расспросы выявили дополнительную информацию: братья взяли с собой два кавалерийских полка.

Велисарий долго ругался, не стесняясь в выражениях. Затем он отправился в соседний шатер, в котором размещались четверо хилиархов, непосредственных подчиненных и следующих по званию за двумя командующими ливанской армией. Маврикий последовал за ним.

Часовой перед шатром хилиархов попытался остановить Велисария, но быстро замолчал, поскольку узнал его, а также понял: полководец в ярости. Решив, что сейчас лучше не попадаться Велисарию на глаза, часовой отступил в сторону.

Велисарий ворвался внутрь.

Трое из четверых хилиархов, которые должны были находиться в шатре, с трудом продирали глаза. Они еще туго соображали и вовсю зевали. Один из них зажег светильник. Велисарий немедленно поинтересовался местонахождением четвертого. Он позволил трем хилиархам несколько секунд смущенно оправдываться, потом оборвал их лепет.

— Так. Как я подозреваю, Доротей отправился сопровождать двух кретинов? Тоже спятил, как и они?

Хилиархи запротестовали. Велисарий снова оборвал их.

— Молчать! — он опустился на стул, стоявший у стола в центре шатра. Несколько секунд гневно смотрел на трех мужчин, затем шлепнул ладонью по столу. — Я пока еще добрый. Император может простить идиотов, если решит, что они просто глупы. Но не предателей.

Упоминание об императоре заставило трех хилиархов отшатнуться. Как заметил Велисарий, лицо по крайней мере одного побледнело. Но утверждать было сложно, в шатре было слишком темно.

Велисарий молчал. Тишина становилась гнетущей. Затем он на хмурил брови. Примерно через минуту полководец встал и стал ходить из угла в угол, производя впечатление человека, погруженного в размышления и что-то просчитывающего. На самом деле он очень внимательно осматривал шатер. Он был твердо уверен, что о людях можно судить по месту проживания, пусть это даже временное жилище, поэтому воспользовался возможностью оценить трех хилиархов. В целом они произвели на него хорошее впечатление. В шатре были порядок и чистота, ни следа прошлых пьянок, и вообще не создавалось впечатления, что живущие здесь люди регулярно пьют, в отличие от многих бывших офицеров армии, которой он сейчас командовал. Велисарий также оценил аскетизм обстановки. Кроме оружия и необходимого обмундирования, в шатре хилиархов не хранилось ничего лишнего.

Полководец остался доволен. Он ценил аскетизм во время военной кампании — не по религиозным или моральным соображениям, а потому, что он давал возможность быстро сняться с места, что было очень важно для командующего любого ранга. Он также давно заметил, что офицеры — за редким исключением — устраивающие свое жилье с излишним комфортом, оказываются лентяями и бездельниками и не могут должным образом реагировать на резкую перемену обстоятельств.

Решив, что уже достаточно пребывал в глубокой задумчивости, Велисарий перестал ходить из угла в угол, выпрямил спину и решительно объявил:

— Ну что ж. Придется обойтись тем, что есть. — Он повернулся к трем хилиархам, сгрудившимся с другой стороны стола: — Собирайте вашу армию. Выступаем немедленно.

— Но наших командиров тут нет! — возразил один из хилиархов из кавалерии. Велисарий гневно и презрительно посмотрел на него.

— Я в курсе, Фарас. И не сомневайся: если мы не перехватим персов до того, как те войдут в Алеппо, об их отсутствии узнает и император. И сделает то, что посчитает нужным. Но в отсутствие Бузеса и Кутзеса главнокомандующим армии являюсь я. Они пренебрегли своим воинским долгом, и я не намерен следовать их примеру.

Казалось, от подобного объявления в шатре повеяло ледяным холодом.

— А персы уже выступили? — спросил Гермоген, хилиарх, командующий пехотой.

— Выступят послезавтра.

— Откуда ты знаешь? — уточнил Фарас.

Велисарий хмыкнул.

— Неужели в ливанской армии нет наших шпионов? — поинтересовался он.

Хилиархи молчали.

Усмешка полководца превратилась в поистине злобный оскал.

— О, это просто великолепно! — воскликнул он. — Вы даже не представляете, чем занимается противник. Поэтому, естественно, вы отправили целых два кавалерийских полка в погоню неизвестно за чем. Просто великолепно!

Лицо Фараса стало пепельным — от ярости. Но по большей части просто от страха. Наблюдая за ним, Велисарий довольно низко оценил ум этого человека. Но даже Фарас понимал, как разозлится император на старших офицеров ливанской армии, если они позволят персам дойти до Алеппо и даже не станут им в этом препятствовать.

Самый младший из хилиархов, Эутих из кавалерии, внезапно злобно стукнул кулаком по столу.

— Матерь Божия! Я же говорил им… — он прикусил язык и захлопнул рот.

Одно мгновение они с Велисарием внимательно смотрели друг на друга. Затем, едва заметным кивком и еще менее заметной улыбкой Велисарий показал, что понимает и оценивает позицию Эутиха.

Тогда заговорил Гермоген, хилиарх, командующий пехотой. Тембр его голоса выдавал его молодость, но в нем не было ни малейшей дрожи.

— Давайте выступать. Немедленно. Мы все знаем, что Бузес и Кутзес согласились объединить силы с армией Велисария. Поскольку их здесь нет, он по праву становится главнокомандующим.

Эутих тут же согласно кивнул. Через мгновение несколько неохотно кивнул и Фарас.

Велисарий не стал упускать такую возможность.

— Поднимайте людей и выстраивайте их для марша, — приказал он. — Немедленно. — И вышел из шатра.

На улице Велисарий с Маврикием сели на коней. На востоке едва-едва просыпался день.

Велисарий с восхищением огляделся вокруг.

— День будет хороший.

— Нестерпимо жаркий, — возразил Маврикий.

Велисарий тихо рассмеялся.

— Ты — самый мрачный человек, которого я когда-либо встречал.

— Я не мрачный, а пессимистичный. Вот мой кузен Игнатий — да, действительно мрачный. Ты, кажется, с ним никогда не встречался?

— Как я мог с ним встретиться? Разве ты не говорил мне, что он уже пятнадцать лет не выходит из дома?

— Нет, не выходит, — ответил гектонтарх, с вызовом глядя на Велисария. — Боится воров и жуликов. И оправданно.

Велисарий снова рассмеялся.

— Говорю тебе: день будет хороший. — Затем он добавил деловым тоном: — Я останусь здесь, Маврикий. Если я сам не подниму эту армию, им потребуется вечность, чтобы сняться с места. Я хочу, чтобы ты вернулся в форт и проверил, все ли там идет нормально. Думаю, Фока с Константином вполне способны руководить сборами и построением. Но на поле брани я с ними раньше никогда не выходил, поэтому и хочу, чтобы за всем проследил ты. Помни о двух главных вещах: выстави…

— Большой отряд кавалерии впереди, чтобы прикрыть идущих сзади, и проверь, чтобы пехота быстро окопалась и по крайней мере половина из них укрылась за валами.

Полководец улыбнулся.

— Отличный день. Давай двигай.

Как и рассчитывал Велисарий, потребовалось несколько часов, чтобы сдвинуть ливанскую армию с места. Однако, несмотря на произносимые вслух громкие нецензурные комментарии, он был удовлетворен процессом. Неразумно ожидать от армии в двенадцать тысяч человек более быстрого выступления, без предупреждения и предварительной подготовки.

К полудню армия наконец выступила. Температура воздуха резко повысилась. Западный ветерок, поднявшийся сразу после полудня, при нес немного прохлады. Но поскольку армия шла на северо-восток, он не уносил пыль, летевшую из-под копыт и ног, а, наоборот, окутывал ею войско. Оставалось утешаться только тем, что пыль, по крайней мере, не летит солдатам прямо в лицо. Сирия в середине лета — одно из самых неприятных мест для марша, да еще такой многочисленной армии. Однако, как обратил внимание Велисарий, командующие ливанской армией воздерживались от жалоб. Что бы они ни думали о неожиданном выступлении и неожиданной смене главнокомандующего, парни предпочли держать мысли при себе. Теперь пришло время объяснить трем хилиархам план битвы, в которой Велисарий в ближайшее время намеревался участвовать. Двое хилиархов, руководивших кавалерией, казалось, скептически отнеслись к роли, планируемой для пехоты, но с комментариями не выступали. Они были довольны планируемой для них самих ролью, и в любом случае не им предстояло заботиться о пехоте.

По приближении вечера Велисарий вызвал для обсуждения плана битвы Гермогена, хилиарха, командующего пехотой. Он был доволен, отметив, что Гермоген начал вскоре проявлять настоящий энтузиазм. Очень часто римские пехотные командиры занимали свои посты из-за некомпетентности и нерадивости: посты в пехоте считались непрестижными и не требующими особого ума. Гермоген, напротив, казался амбициозным парнем и был рад, что его роль в предстоящем деле окажется не только вспомогательной.

К ночи Велисарий понял: Гермоген в состоянии правильно выполнить здание. И даже очень хорошо выполнить. Велисарий решил поставить Гермогена во главе всей пехоты после того, как ливанская армия объединится с его собственной. Фока, его собственный хилиарх, командующий пехотой, был компетентным офицером, но ни в коей мере не выдающимся. С другой стороны, Фока всегда интересовался артиллерией. Поэтому Велисарий собирался поставить Фоку под командование Гермогена, но сделать его отвечающим за артиллерию.

Велисарий заставлял людей идти, пока не наступила кромешная тьма, и только тогда велел ставить шатры и устраиваться на ночлег. Ливанская армия, с удовлетворением отметил он, быстро и умело разбила лагерь.

После того как поставили его собственный шатер, Велисарий несколько минут наслаждался одиночеством. Как хорошо, что нет Прокопия! Несмотря на компетентность и на то, что большинство угоднических и подхалимских привычек нового секретаря удалось изжить, тот все еще раздражал полководца. Но теперь Прокопий находился в усадьбе под Дарасом — с тех пор как Велисарий перевел армию в Миндус. Он не требовался полководцу во время самой кампании, поэтому Велисарий приказал секретарю помогать Антонине в управлении усадьбой.

Он услышал шум снаружи и вышел на разведку. Прибыл Маврикий вместе с Ашотом и гремя фракийскими катафрактами. К тому времени, как Велисарий показался из шатра, его приближенные уже стояли в ожидании командира. Рядом с ними спешивались восемь человек из двух исчезнувших ночью кавалерийских полков, правда гораздо медленнее. В каждом движении чувствовались боль и измождение. Один из восьми был офицером. Все они выглядели ужасно — в первую очередь от усталости. Более того, трое были ранены, хотя раны не выглядели серьезными в тусклом лунном свете.

Офицер, хромая, подошел к Велисарию и начал сумбурно что-то говорить. Велисарий приказал ему помолчать, пока он не соберет хилиархов и трибунов. Через несколько минут, когда руководство ливанской армии разместилось в командирском шатре, Велисарий приказал вернувшемуся офицеру рассказать все в подробностях. Тот торопливо выполнил приказ. Маврикий время от времени вставлял замечания.

Как оказалось, Бузес и Кутзес не нашли караван с жалованьем. Вместо него, рыская по окрестностям, они обнаружили половину персидской конницы, занимающуюся тем же самым. Началась стихийная баталия, во время которой значительно уступающие количеством римляне потерпели поражение. Двух братьев схватили. В конце концов большей части римлян удалось скрыться разрозненными группами. По пути они встретили армию Велисария, уже выступившую в поход. Несмотря на низкий боевой дух и потерю половины офицеров, выжившие из двух полков были так рады встретить большую группу римских войск, что с готовностью пополнили ряды армии Велисария.

Когда офицер закончил отчет, Велисарий воздержался от комментариев относительно тупости Бузеса и Кутзеса. При сложившихся обстоятельствах, думал он, это излишне. Он просто закончил совещание кратким повтором своих планов относительно предстоящей битвы, затем отправил всех спать.

— Дела идут неплохо, — заметил он Маврикию, когда они остались вдвоем.

Маврикий сурово посмотрел на него.

— Ты ведешь очень опасную игру, юноша.

Велисарий не отвел глаз. Когда они оставались вдвоем, Маврикий не соблюдал формальностей и не учитывал, что стоит намного ниже в табели о рангах. Хотя при посторонних он обычно называл Велисария только «мой господин». Но он редко обращался к полководцу по имени и не называл его «молодым человеком»…

Велисарий хитровато улыбнулся.

— Я ведь ту битву выиграл, если ты помнишь.

— На грани фола. И тебе потребовалось несколько недель, чтобы отойти от ран. А мне еще дольше, — добавил Маврикий мрачно, потирая правый бок.

Велисарий решил, что в шатре слишком темно, зажег еще один светильник и поставил его на стол. Затем сел и внимательно посмотрел на мрачного гектонтарха. Полководец был уверен в своих планах, несмотря на их сложность, но он давно привык принимать во внимание дурные предчувствия Маврикия.

— Выкладывай, Маврикий. И уволь меня от своих упреков, касающихся двух братцев.

Маврикий хмыкнул.

— Этой парочки? Молокососам нечего делать в руководстве армией. Плевать я на них хотел! — он пренебрежительно махнул рукой. — Нет, меня беспокоит то, что у тебя уж слишком все легко складывается. Ты рассчитываешь на почти идеальные условия, на то, что враг отреагирует так, как ты предрекаешь. — Он еще раз сурово посмотрел на Велисария. — Вспомни мои первые уроки. Ты получил их, едва выбравшись из пеленок. Никогда…

— Никогда не рассчитывай, что противник поступит так, как ты думаешь, и график будет соблюдаться. И лучше всего помни первый закон битвы: все летит к чертям, как только появляется враг. Именно поэтому его и называют врагом.

— И что же случилось с твоей дьявольской предусмотрительностью? — проворчал Маврикий. — С твоим «окольным путем», о котором ты так любишь рассуждать? — Он поднял руку и жестом попросил Велисария помолчать. — Не беспокойся, не надо мне рассказывать, какой у тебя хитрый план. Это совсем на тебя не похоже, Велисарий. Ты никогда не заменял тактику на стратегию. Сколько раз ты говорил мне, что лучшая тактика — заставить врага сдаться или уступить с наименьшим кровопролитием? А сейчас ты задумал генеральное сражение и настаиваешь на нем.

Велисарий глубоко вздохнул. Пальцами левой руки он стал постукивать по столу. Как и много раз за последние несколько недель, он размышлял, стоит ли полностью довериться Маврикию. Полководец снова решил этого не делать. Да, Маврикий умеет держать язык за зубами. Но есть первый закон сохранения тайны: каждый человек, которому ты открываешь тайну, удваивает шанс ее раскрытия.

— Хватит барабанить по столу, — проворчал гектонтарх. — Я ведь знаю: ты так стучишь, только если задумываешь что-то хитромудрое.

Велисарий рассмеялся, сжал левую руку в кулак и принял решение: идти половинчатым курсом.

— Маврикий, я получил кое-какую информацию, которой сейчас не могу с тобой поделиться. Именно поэтому я настаиваю на сражении. Да, срезаю много углов, но выбора у меня нет.

Маврикий нахмурился.

— Что ты знаешь такого о персах, чего не знаю я? — Это был не вопрос. Скорее недовольный упрек.

Велисарий отмахнулся от вопроса о персах.

— Дело не в персах. — Он улыбнулся. — Я не претендую на то чтобы знать о них больше тебя! Нет, тут дело в… других врагах. Не могу сказать больше, Маврикий. Пока не могу.

Маврикий внимательно посмотрел на полководца. Ему не нравилось сложившееся положение, но… таково оно было.

— Хорошо, — недовольно произнес он. — Но надеюсь, все твои задумки сработают.

— Сработают, Маврикий, сработают. Расчет и не должен быть идеальным. Нам просто требуется появиться на месте предстоящей битвы до персов. А что касается реакции врага — думаю, письмо, которое я отправил Фирузу, сыграет свою роль.

— Что ты гам ему написал?

— Ну, потребовал воздержаться от угроз моему великолепному новому форту. Более того, выразил требование самым оскорбительным образом из всех возможных. Похвалялся своей военной мощью и насмехался над навыками и умениями персов. Вставил несколько тщательно выбранных замечаний на предмет персидской трусости и отсутствия мужественности. Со смаком порассуждал о прожорливых червях, которые вскоре обоснуются в трупах персов, конечно, при условии, что скользкие твари окажутся достаточно голодными, чтобы питаться таким мерзким мясом.

— О, Боже, — пробормотал Маврикий, погладив седую бороду.

— В конце письма твердо отказался построить баню в крепости, — весело сообщил Велисарий. — Объяснил, что Фирузу баня не потребуется, поскольку я выброшу его останки — после того как самолично убью его — в выгребную яму. Где им, конечно, самое место, поскольку он — ходячий мешок с собачьим дерьмом.

— О, Боже, — Маврикий медленно опустился на стул. Для гектонтарха подобное было нетипичным. Маврикий всегда твердо придерживался правил поведения: почти никогда не садился в штабе полководца.

— Тебе лучше выиграть предстоящую битву, — пробормотал он. — Или нам всем конец. — Правой рукой он сжал рукоятку меча. Напряженная левая рука лежала на столе. Велисарий склонился вперед и похлопал по ней.

— Теперь ты понимаешь, Маврикий, почему я думаю, что Фируз покажется на месте?

Маврикий скорчил гримасу.

— Может быть. Они обидчивые, эти знатные персидские господа. Но если он достаточно умен, чтобы справиться с гневом, то сам выберет место битвы.

Велисарий откинулся на спинку стула и пожал плечами.

— Не думаю. Да, он умен, но недостаточно: на выбранном мною месте располагается источник, снабжающей водой его лагерь. Понравится ему наше появление или нет, но он не сможет просто позволить нам сидеть на этом месте.

— Ты бы позволил, — тут же ответил Маврикий. — Я в первую очередь не встал бы лагерем там, где стоит он.

Правая рука Маврикия отпустила рукоятку меча, и он снова погладил ею бороду.

— Он — идиот, — заметил Велисарий. — Рассчитывает на ненадежный источник воды. Если не можешь найти колодец или оазис, как мы по крайней мере должен проверить, чтобы источник находился на твоей территории.

Гектонтарх немного распрямил спину.

— Хорошо, полководец. Попробуем. Кто знает, может и сработает. В первом законе битв есть одна хорошая вещь, одна-единственная — события могут развиваться и так, и этак.

Мгновение спустя Маврикий встал. Его движения, как и обычно, стали сильными и уверенными. Велисарий тоже встал и проводил гектонтарха до выхода из шатра.

— Как ты считаешь, когда мы доберемся до места? — спросил Велисарий.

Маврикий запрыгнул в седло. Уже сидя на лошади, он пожал плечами.

— Мы хорошо идем, — объявил он. — Конечно, потеряем время, подбирая остатки этих двух кавалерийских полков, но… думаю, начнем окапываться завтра во второй половине дня.

Велисарий почесал подбородок.

— Это оставляет нам достаточно времени. У солдат в последние дни было много практики в этом деле. Проверь…

— Чтобы и кавалерия потрудилась, — закончил Маврикий за полководца. — Проверь, чтобы артиллерия заняла правильные позиции. Проверь, чтобы еда была готова для ливанской армии, когда она подойдет. И кроме всего прочего, проверь, чтобы гора внезапно не обвалилась.

Велисарий улыбнулся шутке.

— Поезжай. Тебе долго добираться до нашей армии. Но сегодня светит яркая луна.

Маврикий воздержался от ответа.

Когда Велисарий вернулся в шатер и лег, оказалось, что ему трудно заснуть. На самом деле он разделял беспокойство Маврикия. Он слишком многое поставил на карту. Но другого выбора не видел.

Полководец сжал в кулаке мешочек, в котором лежал камень. Сразу же возникла не совсем четко различимая мысль.

Опасность.

Он сел, уставившись на мешочек. Мгновение спустя открыл мешочек и положил камень на ладонь.

Мысль повторилась, на этот раз она «прозвучала» сильнее.

Опасность.

—Значит, вчера это был ты, — прошептал он.

Опасность.

—Я знаю об этом! Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю! Кто ты?

Грани задрожали и изменили форму, рассыпались и соединились, и все это произошло за какую-то микросекунду. Но цель не исчезала. Даже не дрожала. В сильнейшем напряжении грани ковали мысль, которая проникнет сквозь барьер. Но цель была слишком уверена в себе, пыталась сделать слишком многое. Сложная и хрупкая мысль разбилась на кусочки при первом контакте с чужим разумом. Остались лишь ее частички, трансмутированные в образ.

Металлическая птица. Из серебра, украшенного чеканкой, и эмали, украшенной золотом, с вкраплениями драгоценных камней. Сидит на крашеном железном дереве — прекрасной работе кузнеца. Одна из лучших поделок, когда-либо выполненных для украшения дворца императора Юстиниана.

— Но тебя-то делали не греческих золотых дел мастера, — пробормотал Велисарий. — Почему ты здесь? Что тебе от меня нужно? И откуда ты появился?

Цель вздыбилась, подобно волне.

Будущее.

Велисарий в отчаянии резко выдохнул.

— Я знаю будущее! — воскликнул он. — Ты мне его показал. Но поменять-то его можно? И ты сам-то откуда взялся?

Отчаяние оказалось гораздо сильнее, чем надежда, предшествовавшая ему. Сама цель почти распалась на куски — на мгновение. Но снова окрепла, безжалостно целеустремленная. Из движения граней был получен урок. Терпение, терпение. Концепции, кроме самых примитивных, пока не могли перейти границу. Мешал барьер в чужом разуме. Надо попробовать опять.

Будущее.

Глаза полководца расширились.

Да! Да! Снова! Грани застыли, теперь безжалостные в своей собственной целеустремленности.

Будущее. Будущее. Будущее.

—Дева Мария, Матерь Божия!

Велисарий встал и медленно прошелся по шатру. Он крепко сжимал камень в кулаке, словно пытаясь выжать из него мысли, как можно выжать воду из губки.

— Еще, — приказал он. — Будущее должно быть удивительным местом. Но что ты хочешь от прошлого? Что мы можем предложить?

Снова металлическая птица. Из серебра, украшенного чеканкой, и эмали, украшенной золотой, с вкраплениями драгоценных камней. Сидит на железном дереве, выкрашенном краской. Но теперь изображение резче, четче. Да, она здорово походила на одно из великолепных изделий, выполненных для дворца императора Юстиниана, но оказалась значительно более тонкой работы и более хитрой конструкции.

— Тебя сделали люди! — спросил он. — Люди будущего?

— Да.

— Повторяю вопрос: что ты хочешь!

Цель колебалась. Микросекунду. Затем поняла: задача все еще находится далеко за пределами ее возможностей. Терпение, терпение. Туда, куда не в состоянии проникнуть мысль, может видение.

Снова раскат грома. Снова: дерево треснуло, рухнуло, все, что было вокруг, скрыто под черной волной. Снова: кристаллы, разбросанные по голой пустыне, кричат от отчаяния. Снова: на пустом, лишенном солнца небе начинают формироваться гигантские лица. Холодные лица. Безжалостные лица. Человеческие, но без обычного человеческого тепла.

Полководец нахмурился. Почти…

— Ты говоришь, что опасность для тебя представляем мы? В будущем? И что ты пришел в прошлое за помощью? Но это сумасшествие!

Грани задрожали и повернулись, почти в отчаянии. Теперь они требовали и направляли требование на цель. Но цель хорошо выучила урок. Мысли все еще слишком сложные, чтобы перейти границу. Она повелительно отправила грани назад: терпение, терпение.

Снова гигантские лица. Человеческие лица. Ужасные. Покрытые чешуйками, как у дракона.

— Дева Мария, Матерь Божия, — прошептал он. — Это правда.

Эмоция вылетела из камня подобно взрыву. Подобно крику ребенка — не ярости, а глубокой, очень глубокой обиды из-за предательства родителей. Чистая мысль с силой прорвалась сквозь барьер.

Ты обещал.

Да, подумал Велисарий, это жалобный плач ребенка, у которого что-то отняли, но идущий от магического кристалла.

Полководец взвесил камень на руке. Как и раньше, Велисария поразила полная невесомость камня. Тем не менее он каким-то образом не уплывал прочь, а оставался на ладони. Подобно доверчивому ребенку.

— Я не понимаю тебя, — прошептал Велисарий. — Пока не понимаю. Но… если тебя на самом деле предали, я сделаю для тебя все, что смогу.

От этой мысли у него на лице появилась улыбка, правда, очень грустная.

— Только я не знаю, что могу сделать. Почему ты считаешь, что я в состоянии помочь?

Внезапно от камня поступила тепловая волна. На глаза Велисария чуть не навернулись слезы. Он вспомнил один важный для себя момент: несколько недель назад Фотий наконец его принял. Вначале мальчик капризничал и упрямился, не понимая, кто этот неизвестный ранее, странный огромный дядька, называющий себя его отцом. Но прошло время, и однажды вечером мальчик заснул перед очагом. Почувствовав сонливость, он забрался на колени к Велисарию, положил маленькую головку ему на плечо. Доверил себя отцу, чтобы тот согревал и охранял его ночью.

Велисарий какое-то время молчал, размышляя. Он знал: что-то пошло не так, произошло нечто ужасное — в будущем, которого он не мог представить. Опасность. Опасность. Опасность.

Он понял, что камень очень устал, и решил прекратить допрос. Медленно, но общение становилось легче. Терпение, терпение. У него и так достаточно опасностей в настоящем, с которыми в любом случае приходится сталкиваться.

Но тем не менее оставался один вопрос.

— Почему ты пришел сюда, в прошлое? Что здесь может быть, что поможет тебе… справиться с опасностями будущего?

Теперь камень быстро терял свечение. Но слабый образ все равно дошел.

Лицо, появляющееся из земли, из паутины, птичьих крыльев и лавровых листьев. Его лицо.

Глава 8

— Сделано идеально, — объявил Велисарий.

— Это самая глупая ловушка, которую я когда-либо видел, — заметил Маврикий. — В нее не попадет даже школьник. Даже школьник-гунн.

— Школьников-гуннов не бывает.

— Вот это я и пытаюсь до тебя донести, — проворчал Маврикий.

Велисарий улыбнулся. Широко, но хитровато.

— У меня отличный план, и ты это знаешь. Тебе просто не нравится отведенная тебе в нем роль.

— И это еще не все! Смешно использовать лучшую тяжелую конницу…

— Достаточно, Маврикий, — полководец говорил спокойно, но Маврикий сразу же узнал этот тон. Гектонтарх замолчал. Несколько минут они с Велисарием стояли на вершине небольшой горы на левом фланге римского войска. Оба молчали, просто наблюдали за сбором персидских сил, подходящих с востока. Вражеская армия все еще находилась на значительном расстоянии, но Велисарий уже различал первые отряды легкой конницы, начинающие оглядывать позиции римлян.

Персам не дали подобраться ближе чем на милю от римских рядов: им навстречу вышли три алы легкой конницы гуннов из ливанской армии. Последовал быстрый обмен стрелами, затем персидские разведчики отступили. Потерь с обеих сторон практически не наблюдалось. Велисарий был вполне удовлетворен результатами встречи: для выполнения его плана требовалось, чтобы у персов не появилось возможности хорошо рассмотреть занятые им позиции.

— Теперь негодяи будут держаться подальше, — проворчал Маврикий.

— Хорошо бы, — ответил Велисарий. — Почти полдень. Вскоре поднимется ветер.

Маврикий посмотрел на небо.

— Надо надеяться. Но если нет…

— Достаточно.

Велисарий отправился к противоположной от врага части горы, к своему коню. Он слышал, как за его спиной Маврикий начал отдавать приказы, но поскольку шел быстро, уже не различал отдельных слов. Приказы адресовались недовольным фракийским катафрактам. Крайне недовольным. Фракийские катафракты смотрели на любой пеший поход — а в еще большей степени сражение не в седле — с энтузиазмом пьяницы, которому предложили стакан с водой. Они были элитой, а их тут заставляют служить охранниками сборища ничтожных, презренных, черт их побери, обычных лучников-пехотинцев. Натуральных плебеев. К тому же еще и варваров.

На самом деле они были правы. Четыреста лучников, стоявших на вершине горы, составляли наемный отряд, набранный исключительно из жителей горных районов южной Анатолии. Нецивилизованный народ, но очень крепкие ребята. И привычные к пешим сражениям на горной местности, как с луками, так и с любым другим оружием, которое умеют держать в руках.

Велисарий улыбнулся. Он знал своих катафрактов. После того как фракийцы увидят горных стрелков в действии, они не смогут устоять против брошенного вызова. На самом деле Велисарий считал своих катафрактов лучшими лучниками в ливанской армии. И они определенно постараются это доказать. К тому времени, как персы попробуют согнать их с возвышенности, фракийцы уже придут в ярость.

Велисарий на мгновение остановился на спуске вниз и снова осмотрел место.

Идеальная горка. Крутые склоны, каменистые. Самая худшая местность для кавалерийской атаки. А персидская знать смотрит на пешее сражение, как епископы на вечное проклятие. Пусть Бог поможет надменным негодяям, когда они будут пытаться проехать на защищенных броней лошадях вверх по этим склонам, да еще одновременно сражаясь против спешившихся фракийских катафрактов и айсоров из горных местностей Анатолии.

Он снова стал спускаться по западному склону горы. Рядом с подножием остановился у лощины, где держали фракийских лошадей. Велисарий приказал группе самых молодых и самых неопытных катафрактов держать лошадей во время битвы. Они выразили еще большее недовольство, чем ветераны.

Один из них, парень по имени Менандр, подвел Велисарию его коня.

— Командир, я наверняка мог бы…

— Молчать!

Затем Велисарий смилостивился.

— Знаешь, Менандр, вероятно, персы отправят отряд вокруг горы, чтобы атаковать нас сзади. Предполагаю, схватка здесь будет горячей и яростной.

— В самом деле?

— О, да. Отчаянная схватка. Отчаянная.

Велисарий надеялся, что врет. Если персам удастся пройти так далеко вокруг возвышенности и они обнаружат лощину с фракийскими лошадьми, это будет означать одно: персы прорвались сквозь римский ряд тяжелой конницы, защищающий левый флаг, и его план провалился. И его армии, скорее всего, пришел конец. Но Менандр повеселел. Парень помог Велисарию вскочить в седло. Обычно Велисарий прекрасно справлялся сам. Но не сегодня, поскольку был облачен в броню. Ни один катафракт, облаченный в доспехи, не в состоянии сесть в седло без какой-либо подставки или помощи другого человека.

Удобно устроившись на спине коня, Велисарий вздохнул с облегчением. В сотый раз он мысленно похвалил себя за здравый смысл: все его фракийцы пользовались скифскими седлами вместо хлипких римских. Римское «седло» представляло собой тонкую подстилку. Скифские седла делались из хорошей кожи и — самое важное — имели заднюю и переднюю луку. На скифском седле у облаченного в броню кавалериста по крайней мере был какой-то шанс не свалиться с лошади во время битвы.

Велисарий услышал шум позади себя. Он повернулся и увидел, как двое его катафрактов рысью спускаются с горы. По крайней мере, настолько быстро, насколько возможно в чешуйчатых доспехах и латах. Броня закрывала верхнюю часть тел, правые руки и нижнюю часть туловища до середины бедра. На катафрактах также были шлемы с гребнями и открытым забралом, в германском стиле — застегивающиеся под подбородком. Их предпочитало большинство фракийцев. К верхней части левых рук пристегивались небольшие круглые щиты, поэтому левая рука могла спокойно держать лук; из-под доспехов виднелись плотные стеганые брюки для верховой езды персидского фасона и, конечно, они не забыли полный набор оружия. Он включал длинное копье, мощный лук, колчан со стрелами, длинные персидские мечи, используемые только кавалеристами, кинжалы и особое личное оружие, предпочитаемое тем или другим человеком. В данном случае у одного была булава, у другого — легкий короткий меч.

Велисарий узнал приближающихся катафрактов, догадался об их цели и стал сурово хмуриться. Но когда катафракты приблизились, ему не дали произнести ни слова из заготовленной горячей речи.

— Не утруждай себя, — сказал Валентин.

— Нет смысла, — добавил Анастасий.

— Прямой приказ от Маврикия.

— Совсем недвусмысленный.

— Ты — просто полководец.

— А Маврикий — это Маврикий.

Велисарий скорчил гримасу. Не было смысла отсылать Валентина и Анастасия обратно. Они не станут подчиняться его приказу, и он едва ли сможет на них надавить, поскольку…

Он внимательно посмотрел на двух мужчин.

«Поскольку я думаю, что во всей римской армии навряд ли найдется два более крепких — во всех смыслах — воина».

Поэтому он попробовал рассуждать резонно.

— Мне не требуются телохранители.

— Черт побери, ему не требуются! — последовал резкий ответ Валентина.

— Если когда-то и жил человек, которому требовались телохранители, так это ты, — добавил Анастасий. Как и всегда, голос гиганта звучал подобно раскатам грома. Услышав этот голос, профессиональные басисты зеленели от зависти.

Менандр уже вел коней двух катафрактов. Конь Анастасия был самым крупным жеребцом, которого когда-либо кто-либо видел. Анастасий любил животное, в его отношении сочетались и искренняя привязанность, и просто чувство самосохранения. Ни один конь меньшего размера не смог бы выдержать его вес в полном вооружении. А как иначе сражаться на поле брани? А если еще и конь в броне? Катафракты защищали лошадей чешуйчатыми доспехами. Закрывалась верхняя часть лошадиной головы, шея, отдельные листы предохраняли грудь и верхнюю часть передних ног.

Анастасий помог Валентину забраться в седло, затем забрался сам при помощи Менандра. К тому времени, как он там оказался, молодой катафракт казался полностью измученным этим непосильным трудом.

Велисарий тронулся с места, направляясь к центру римских рядов. За своей спиной он слышал, как два приятеля обмениваются мыслями по поводу сегодняшнего дня.

— Смотри на дело следующим образом, Валентин: очень неприятно сражаться на своих двоих.

— Ничего подобного.

— Ты просто ходить-то не любишь, а уж тут…

— Ну и что? Разве плохо поработать мясником в группе персов, которые пытаются въехать на лошадях вверх по склону?

— Может, он…

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Разве он когда-нибудь менял решение?

Тяжелый вздох, словно несколько камней скатились с горы.

— М-м-м? — снова открыл рот Валентин. — Помнишь хоть один раз? Назови мне! Один раз?

Тяжелый вздох. Бормотание, бормотание, бормотание.

— Что ты там в конце сказал, Валентин? — спокойным голосом спросил Велисарий. — Я чего-то не понял.

Молчание.

— Звучало как «черт побери безголовых командиров», — заметил Анастасий.

Шипение.

— Но может и нет, — продолжал Анастасий. — Может быть, этот тощий головорез с отвратительным характером произнес: «Черт по бери простолюдинов». Конечно, глупо такое говорить при сложившихся обстоятельствах. В особенности когда сам он происходит из простолюдинов. Но, может, он сказал и что-то другое. Ты же знаешь, его обычно все раздражает.

Шипение.

Велисарий так и не повернул голову. Просто улыбнулся. Вначале хитровато, потом широко.

«Может, Маврикий и прав. Пусть Бог поможет персу, который попробует попасться мне на пути. Это точно».

Добравшись до укрепленного лагеря в центре римских рядов, Велисарий спешился и вошел через небольшие ворота с западной стороны. Валентин с Анастасием решили остаться снаружи. Слишком трудоемко было спешиваться, а потом снова взбираться в седло, внутрь же этого лагеря на коне не въехать.

Сам по себе лагерь не представлял ничего особенного Его быстро возвели за один день, и состоял он только из рва, за которым поднималась земляная стена. Обычно такие стены укрепляют бревнами, но в этом регионе бревен практически не встречалось. В некоторой степени воины смогли укрепить стену камнями. Где возможно, воткнули в стену ветки. Так обычно и делалось — с внешней стороны, чтобы на них натыкались противники. Но подходящих веток в пустой от растительности сирийской местности тоже не нашлось. Некоторые предусмотрительные и предприимчивые отряды принесли с собой заостренные на концах палки, но стена все равно оставалась хлипким препятствием. На самом деле — жалкая стена, если судить по традиционным стандартам римских полевых укреплений.

Но Велисарий остался доволен. Причем очень доволен, а не на оборот. Он хотел, чтобы персидские разведчики сообщили Фирузу: римское укрепление в центре их рядов — просто ветхая развалина, пародия на настоящее укрепление.

Странным был не сам лагерь, а плотность заполнения и положение обитателей. Некоторые римские пехотинцы стояли на страже за стеной, как и следовало ожидать. Однако подавляющее большинство лежало за стеной в неглубоких траншеях, вырытых внутри лагеря. Если смотреть со стороны персов, то в лагере находилось немного народу, на самом же деле там собралось в четыре раза больше римлян, чем могли бы предположить персы по внешнему виду.

Велисарий услышал, как нестройно и резко протрубили трубы. Очень нестройно, как раз так, как он приказал. Словно трубачи трясутся от страха. Воины, стоявшие в поле зрения персов, тоже стали играть отведенные им роли.

К наблюдающему за последними приготовлениями Велисарию рысью подбежал хилиарх ливанской армии, командующий пехотой. Гермоген улыбался от уха до уха.

— Что вы думаете? — спросил он.

Велисарий улыбнулся.

— Наши определенно неплохо входят в роль. Хотя не уверен, что нужно рвать на себе волосы. Или так громко выть. Или так дрожать — отсюда вижу, как у них коленки трясутся.

Гермоген не прекращал улыбаться.

— Лучше слишком много, чем слишком мало, — он повернулся и с восхищением посмотрел на разыгрываемую драму. К этой минуте воины у стены носились взад и вперед, всем своим видом и поведением изображая смятение и беспорядок.

— Не перестарайся, Гермоген, — предупредил Велисарий. — Люди могут слишком увлечься и забыть, что это только игра, рассчитанная на определенных зрителей.

Хилиарх уверенно покачал головой.

— Ни в коем случае. На самом деле они полны энтузиазма и с нетерпением ждут предстоящего сражения.

Велисарий скептически посмотрел на него.

— Это так, полководец. Ну, может, «полны энтузиазма» — слишком сильно сказано. Можно выразиться по-другому: они уверены в себе.

Велисарий почесал подбородок.

— Думаешь? Я считал, что люди скептически отнесутся к такой детской уловке.

Гермоген уставился на полководца. Затем очень серьезно сказал:

— Если бы этот план предложил какой-то другой полководец, то да. Но… это план Велисария. Вот что играет роль.

Велисарий снова посмотрел скептически.

— Вы недооцениваете свою репутацию, командир. Сильно недооцениваете.

Велисарий уже собрался сказать, что план-то, в общем, не его. Он позаимствовал его у Юлия Цезаря, который использовал спрятанные войска в укрепленном лагере в одной из многих битв против галлов. Но не успел произнести и двух слов. Кричал один из часовых, стоявших на стене. На этот раз прозвучало настоящее предупреждение, а не ложная тревога. Велисарий бросился к стене и выглянул наружу. Гермоген присоединился к нему секунду спустя.

Персы наступали.

Велисарий внимательно рассмотрел, как выстроились персы. Шли они впечатляюще, даже устрашающе. Как и всегда персидские армии.

Странная мысль вызвала на губах полководца усмешку.

«Меня всегда удивляет, почему современные греческие ученые и знать не живут в реальном мире. Их представление о персидской армии зафиксировалось тысячу лет назад, в древние времена. Когда небольшое количество дисциплинированных, одетых в броню греческих и македонских гоплитов 19 всегда могли разогнать легковооруженные персидские шайки Ксеркса и Дария.20 Когда славные фаланги эллинов выступали против разношерстных орд деспотической Азии. Посмотрели бы на реальность — и выпучили глаза, и задрожали бы, как листья на ветру».

Конечно, многие современные греки знали правду. Но они принадлежали к другому классу, не тому, который писал книги, законы, собирал налоги и правил огромными поместьями.

Персия изменилась за столетия. Даже больше, чем Рим. Появился класс крепкой, владеющей землей аристократии. Она составляла на стоящую власть Персии. Да, они с почтением относились к Сассанидской династии императоров и служили им, как и парфянам до этого. Но это было условное почтение и служение с чувством собственного достоинства. Гордость объяснялась простым фактом. Персидская аристократия придумала современную тяжелую конницу, и они до сих пор лучше, чем кто-либо на земле, управляли ею и оставались лучшими кавалеристами. Римские катафракты казались просто попыткой скопировать персидскую кавалерию, составленную из знати.

Теперь персы подошли достаточно близко, чтобы их детально рассмотреть.

В отличие от римских армий, использовавших пехоту в центре своих формирований — как якорь битвы, даже если она почти не участвовала в самой битве, — персы почти не брали пехоту в расчет и относились к ней презрительно. Да, наступающая персидская армия включала десять тысяч солдат, передвигающихся на своих двоих. Но выглядели они жалко и создавали впечатление потрепанной разрозненной толпы. Вероятно, современная персидская пехота была даже хуже, чем толпа, разогнанная гоплитами при Марафоне несколько столетий назад. Несчастные новобранцы из крестьян, начисто лишенные брони, прикрывающиеся лишь щитами из шкур животных, вооруженные только легкими копьями и дротиками. Единственной их обязанностью считалось добивание раненых врагов и выступление в роли буфера против наступающих противников. В общем и целом — вооруженный скот.

Только один раз взглянув на них, Велисарий не стал тратить время. Внимание полководца привлекла кавалерия, приближавшаяся в центре персидской армии. Его опытный глаз сразу же отметил порядок.

В центре персидской конницы находились тяжеловооруженные знатные копьеносцы на спинах огромных военных коней, специально выращенных на персидском плато. В свою очередь каждый знатный господин привел на битву небольшое окружение, состоявшее из более легко вооруженных наездников с луками. Наездники-лучники начнут битву и станут сражаться бок о бок с тяжеловооруженными копьеносцами. Когда копьеносцы пойдут в атаку, лучники на лошадях выступят в качестве щита, чтобы оттеснять вражескую кавалерию и выводить из строя вражеских лучников, пока копьеносцы разгоняют врага.

Это была яростная, хорошо дисциплинированная военная машина. На протяжении более чем ста лет ни одна римская армия не смогла выиграть ни одного генерального сражения на открытом поле брани против Персии.

Но Велисарий был полон уверенности в своих силах.

«Сегодня я сделаю это».

Он отвернулся от стены. Однако перед тем, как уйти, остановился на мгновение и посмотрел на Гермогена. Хилиарх, командующий пехотой, улыбнулся.

— Расслабьтесь, командир. Занимайтесь кавалерией. Пехота выполнит свою работу.

Снова вскочив в седло, Велисарий отправился к правому флангу армии. Правый флаг находился под руководством командиров-кавалеристов из армии Ливана. Велисарий намеревался лично находиться там в начале сражения. Хотя ливанская армия и приняла его командование, он знал: они быстро сорвутся с поводка, если его не окажется поблизости, чтобы этот поводок крепко удерживать. Его планы мог нарушить поспешный, незапланированный бросок кавалерии. Полководец знал из опыта: кавалеристы всегда хотят совершить нечто подобное.

«Вот что мне еще нравится в пехоте. Когда человеку приходится идти в атаку на своих двоих, он предпочитает вначале подумать. От размышлений устаешь меньше».

Видя его приближение, хилиархи, командующие кавалерией, поехали ему навстречу.

— Теперь скоро, — объявил Эутих.

Велисарий кивнул.

— Да…

Его прервал громкий звук трубы. Велисарий повернулся в седле как раз вовремя, чтобы увидеть, как первые метательные снаряды и простые камни вылетели из шести катапульт, которые он велел поставить за укрепленным лагерем. Фока правильно рассчитал расстояние и отдал приказ для артиллерийской атаки.

Уголком глаза Велисарий заметил недовольную гримасу на лице Фараса.

Велисарий понял значение этого выражения. Как и большинство современных римских командиров, Фарас считал, что артиллерия в сухопутном сражении не нужна.

Велисарий не стал спорить. Из опыта он знал: споры в таком случае бессмысленны.

«Они просто не понимают. Конечно, эти проклятые катапульты очень неудобно таскать за собой. Конечно, они на самом деле не приносят такого уж большого урона противнику. Но они делают две неоценимые вещи. Во-первых, расстраивают ряды вражеской армии. Внимательный воин, даже если он в тяжелом вооружении сидит в седле, обычно может уклониться от метательного снаряда или камня, выпускаемых катапультами, — но только, конечно, если его с двух сторон не прижимают товарищи, не оставляя места для маневра. Поэтому враг начинает рассредотачиваться. Второе и самое важное — воина приводит в ярость тот факт, что в него стреляют, когда он находится слишком далеко, чтобы ответить тем же. Поэтому он бросается вперед. А это как раз то, что мне нужно. Стратегическое наступление, тактическая защита. Вот и весь секрет, если вкратце».

Двое хилиархов уже галопом неслись к переднему ряду. Велисарий последовал за ними. Ему требовалось наблюдать за ходом битвы, и он уже решил, что будет делать это справа. Конечно, гора могла бы служить прекрасным местом обзора, но тогда он оказался бы слишком далеко от правого фланга армии, самого сильного и самого ненадежного одновременно.

Когда он приблизился к первому ряду, персы уже пошли в атаку. Он сразу же понял, что враги начали слишком быстро. А даже огромные персидские кони не могут атаковать слишком долго и не устать.

«Значит артиллерия вот уже в который раз сыграла свою роль».

Но все-таки персы — не готы. Начав кавалерийскую атаку, готы всегда пытались довести ее до конца. Опытные и цивилизованные персы со своей благородной гордостью были слишком хитры, чтобы не заподозрить ловушку.

Поэтому, как только они оказались в зоне досягаемости стрел, персидская тяжелая конница остановила коней и дала животным отдышаться. Более легко вооруженные лучники продолжали скакать вперед и стреляли.

Фарас не стал ждать приказа Велисария и сам приказал римским лучникам-наездникам выдвигаться вперед. Гунны галопом бросились на поле брани, стреляя из луков. Через мгновение началась перестрелка.

Соревнование между персами и гуннами было неравным. Как и всегда, персы стреляли с такой же скоростью, что и гунны — гораздо быстрее, чем римские катафракты или пехотинцы регулярной армии. Но броня у персов была покрепче, и эта броня играла важную роль против относительно слабых луков, используемых обеими сторонами.

Вскоре гунны стали отступать. Персидские лучники не пытались преследовать их. Они не были дураками и прекрасно знали: гунны превосходят всех в умении превратить отступление во внезапную контратаку. Поэтому они просто удовлетворились дисциплинированным, упорядоченным наступлением. По мере наступления не прекращали выпускать стрелы.

Фарас стал ворчать, но Велисарий его оборвал сразу же. Как он и предполагал, хилиарх уже забыл про план битвы.

— Прекрасно, — объявил Велисарий. — Гунны уже добились успеха: левый фланг врага отделился от остальной армии.

— Но они наступают на нас! — закричал Фарас.

«Как этот идиот дошел до хилиарха? Я не доверил бы ему и выпечку хлеба. Потому что первым делом он бы потерял рецепт».

Но вслух он сказал мягким тоном:

— Именно этого я и хочу, Фарас. Пока персидский левый фланг наступает на наш правый, они заняты и не могут больше ничем заниматься. Например, наступать на наш левый фланг, где и решится битва.

Велисарий проигнорировал кипящего от гнева хилиарха и смотрел, как сражение развивается на другой стороне поля. Наемники из Анатолии и фракийские катафракты на горе теперь начали стрелять из луков по персидской кавалерии, рассредоточившейся в центре поля. Через пять минут стало очевидно, что предварительные оценки Велисария оказались правильными.

У лучников-катафрактов имелось одно главное преимущество надо всеми остальными. Именно поэтому Велисарий поставил своих фракийцев на вершине горы. За отдельными исключениями, типа Валентина, они не умели стрелять из лука с такой скоростью, как персы или гунны. Но никто из лучников в мире не стрелял с большей точностью и никто — с такой зловещей силой. Используя преимущество высоты, стрелы катафрактов врезались в ряды персидской кавалерии, привнося панику и разлад. Даже доспехи персидской знати не могли предохранить от этих стрел. А катафракты — в особенности ветераны — в любом случае не целились в персов. Они целились в лошадей. Броня тяжеловооруженных персов могла бы противостоять стрелам, но стрелы-то врезались в незащищенные части тел животных. Умирающие и раненые животные падали на землю, увлекая за собой наездников, и вносили дикую панику в ряды тяжелой конницы врага.

Внезапно Велисарий почувствовал дуновение ветерка в спину и вздохнул с облегчением. Он ожидал его, но все равно…

Ветер, дующий в запада на восток, увеличит дальность полета стрел и снарядов армии Велисария и сократит дальность полета персидских стрел или вообще изменит их траекторию. Однако более важным казалось изменение видимости. На поле брани и так уже клубилась пыль, поднятая копытами лошадей. Как только ветер усилится, пыль также полетит с римской стороны на персидскую. Враг будет наполовину ослеплен даже на близком расстоянии.

— Они собираются атаковать, — предсказал Эутих, второй хилиарх кавалерии. — Нас, по этому флангу.

— Слава Богу! — хмыкнул Фарас.

Хилиарх немедленно отъехал, покрикивая на подчиненных ему командиров низшего ранга.

Велисарий оглядел поле брани и решил, что Эутих прав.

«Черт побери! Я надеялся…»

Он внимательно посмотрел на Эутиха, оценивая его. Решение, как и обычно, пришло быстро, и его принятию помог, кроме всего прочего, прямой взгляд, который хилиарх не отводил.

— Я могу надеяться, что ты не такой идиот, как этот? — спросил Велисарий, показывая большим пальцем на удаляющуюся фигуру Фараса.

— Что вы имеете в виду?

— Могу ли я рассчитывать на то, что ты просто встретишь персов на месте? И все. Я хочу, чтобы персов просто удерживали на этом фланге. И это все. Ты понял? Они превышают нас по численности, в особенности тяжелая конница. Если ты попытаешься выиграть битву здесь, доблестной идиотской атакой по всему этому флангу, то персы разрубят здесь всех на куски и у меня не останется правого фланга вообще. Сражение будет выиграно на левом. Мне просто нужно, чтобы правый фланг выстоял и отвлекал превосходящие силы врага. Ты можешь это сделать? Ты это сделаешь?

Эутих бросил взгляд на Фараса.

— Да, Велисарий. Но он старше меня и…

— Оставь Фараса мне. Ты будешь держать этот фланг? И больше ничего не делать?

Эутих кивнул. Велисарий поехал к небольшой группе командиров, собравшихся вокруг Фараса. Направляясь туда, многозначительно посмотрел на Валентина и Анастасия. Лицо Анастасия стало каменным, Валентин улыбнулся. На его узком лице с резко очерченными чертами улыбка казалась дикой и безжалостной.

По мере приближения Велисарий смог разобрать команды Фараса своим подчиненным. Как Велисарий и опасался, хилиарх организовывал фронтальную атаку против приближающихся персов.

Велисарий въехал прямо в группу командиров. Боковым зрением он увидел, как Валентин ставит коня рядом с Фарасом, а Анастасий устраивается как раз напротив.

«Спасибо, Маврикий».

— Достаточно, Фарас, — сказал Велисарий. Он говорил резким холодным тоном. — Наша основная атака будет проведена позже, с другого…

— Черт побери! Я буду сражаться сейчас! — заорал Фарас.

— Наш план битвы…

— Да пошел он к черту, твой идиотский план битвы! Это полная чушь! План труса! Я сражаюсь…

— Валентин!

В своей жизни Велисарий никогда не встречал человека, способного более быстро и умело пользоваться мечом, чем Валентин. И более безжалостно. Длинное, стройное и ловкое тело катафракта сработало, как пружина. Он снял мечом голову Фараса так же чисто и быстро, как мясник обезглавливает курицу.

Как и всегда, удар Валентина был экономичен. Никакого показного геройства, никаких лишних движений. Ровно столько, сколько нужно для выполнения работы. Голова Фараса скатилась с шеи и упала на землю рядом с его конем. Мгновение спустя обезглавленное тело свалилось с другой стороны. Залитый волной крови конь понесся прочь.

Командиры стояли с открытыми ртами. Они были в шоке. Один из них начал вынимать меч Анастасий ударил его по спине. Тут не наблюдалось никакой экономии — булава гиганта отправила мужчину в полет через голову лошади. Хорошо тренированная лошадь даже не дернулась с места.

Велисарий тоже выхватил меч. Четверо оставшихся в группе командиров теперь оказались полностью зажаты Велисарием и двумя его катафрактами. Они все еще не закрывали ртов, их лица побледнели.

— Я не потерплю предательства и неподчинения, — объявил Велисарий.

Говорил он тихо. Холодным, как лед, тоном. Холодным и смертоносным.

— Вы поняли меня?

Открытые рты. Бледные лица.

— Вы поняли меня?

Валентин положил ладонь на рукоять меча. Анастасий демонстративно поднял булаву.

— Вы поняли меня?

Рты закрылись. Лица остались бледными, но головы стали кивать. Через две секунды — с неистовством.

Велисарий расслабился в седле и вставил меч в ножны, висевшие на поясе. Валентин, конечно, не сделал ничего подобного. И Анастасий не торопился убирать булаву.

Велисарий повернулся и посмотрел на Эутиха. Хилиарх находился не более чем в тридцати ярдах. И он, и его непосредственные подчиненные наблюдали за всей сценой. Как, по оценке Велисария, и дюжины кавалеристов ливанской армии. Лица Эутиха и его подчиненных побледнели. Но, отметил Велисарий, они не казались особенно возмущенными. На самом деле как раз наоборот.

Он внимательно оглядел кавалеристов. Никакой бледности. Возможно, кое-кто и нахмурился, но появилось и много улыбок, и улыбки перевешивали количественно. Некоторые просто широко улыбались. Как подозревал Велисарий, Фарас не пользовался особой популярностью.

Велисарий снова сурово посмотрел на Эутиха. Хилиарх внезапно улыбнулся — едва — и кивнул.

Велисарий повернулся к командирам, стоявшим рядом с ним.

— Вы будете подчиняться мне мгновенно и без вопросов. Вы поняли?

Они быстро кивнули. Анастасий опустил булаву. Валентин меч не убрал.

Внезапно затрубили трубы. Велисарий снова повернулся. Он больше не видел персидскую армию, потому что вид закрывала масса кавалеристов на передней линии. Очевидно, персы начали атаку. Эутих с подчиненными ему командирами низшего ранга ехали вдоль рядов, выкрикивая приказы.

Теперь Велисарий торопился. Он быстро отдал простые приказы четырем командирам, стоявшим рядом с ним.

— Эутих будет держать правый фланг, используя половину тяжелой конницы ливанской армии и всех лучников-кавалеристов. Вы четверо должны собрать другую половину копьеносцев и держать их в резерве. — Его голос стал стальным. — Я хочу, чтобы они были готовы к атаке, когда я скажу, там, где я скажу, и так, как я скажу. Это понятно?

Все судорожно закивали.

Велисарий посмотрел на Анастасия и Валентина.

— Пока битва не закончится, эти двое считаются следующими за мной по рангу. Вы должны подчиняться им так, как если бы приказы отдавал я. Это понятно?

Очень быстрые кивки.

Велисарий уже собрался представить катафрактов по имени, по том передумал. Для ближайших целей они уже достаточно хорошо представлены.

Смерть и Разрушение, подумал он. Прекрасно подойдет.

После того как четверо командующих отправились собирать и сортировать свои силы, Велисарий поехал на передний фронт. По мере его приближения легкая конница гуннов начала возвращаться с поля брани. Они не могли противостоять приближающимся персидским копьеносцам и знали это.

«Вот что хорошо в наемниках, — думал Велисарий. — По крайней мере они не пойдут в идиотскую атаку, наемники — не самоубийцы».

Несмотря на то что они были наемниками, гунны считались хорошими солдатами и опытными ветеранами. В отступлении не наблюдалось ни паники, ни беспорядка. Только оказавшись в относительной безопасности римских подразделений, они начали перегруппировываться. Гунны знали, что тяжелая римская конница вскоре выступит вперед и им потребуется обеспечивать ей прикрытие против персидских лучников-наездников.

Велисарий теперь находился как раз за первым рядом тяжелой римской конницы. Стоя между двумя кавалеристами, он наблюдал за приближением персов.

Тяжелая персидская конница еще не начала атаку и не пустилась галопом. Им еще предстояло преодолеть двести ярдов до римских рядов. Персы сами были ветеранами и знали, что означает довести до изнеможения своих коней — в особенности если сражение проходит жарким сирийским летом. Несмотря на это, их подобное грозе наступление впечатляло. Две тысячи тяжеловооруженных копьеносцев шли четырьмя рядами, поддерживая порядок, по бокам приближались три тысячи лучников-наездников, поддерживая прекрасную дисциплину.

Очень впечатляюще, но…

Римские лучники на укреплениях — хассанские наемники — теперь направляли свои стрелы только на персидскую кавалерию, атакующую справа. В эти минуты они игнорировали персидских лучников-наездников, идущих по центру и стрелявших в лагерь. Гермоген, как отметил Велисарий, не терял голову. Защищенная стеной, его пехота понесет легкие потери от персидских лучников. Тем временем их стрелы могут приостановить наступление персидских копьеносцев.

Гермоген хорошо подготовил своих людей. Арабские лучники преодолели искушение выпустить стрелы в самих копьеносцев. Тяжелая броня, закрывающая тела, отклонит стрелы, выпущенные из легких луков, в особенности с такого расстояния. Вместо этого лучники целились по незащищенным ногам коней. Да, расстояние было большим, но Велисарий видел, что большое количество животных падает, увлекая за собой всадников.

С горы стрелы полетели на персидскую конницу, приближающуюся к правому флангу римлян. Но стрелы не долетали, и стрельба тут же прекратилась. Велисарий понял, что Маврикий остановил слишком горячих катафрактов. Расстояние — по диагонали через все поле — оставалось слишком большим, даже для мощных луков и при помощи ветра. Вместо этого Маврикий приказал катафрактам и парням из Анатолии сконцентрироваться на легковооруженных лучниках-наездниках в центре.

Велисарий порадовался этому. Его армия функционировала так, как должно хорошее войско. Лучники слева защищали пехоту в центре, пока та пыталась прогнать наступающих справа персов.

Катапульты выпускали камни, летевшие в тяжелую персидскую конницу, образуя дыры в ее рядах. Кавалерия стала рассредотачиваться, теряя компактность формирования.

«Хорошо, Фока, хорошо. Но с этим ветром возможно… Да!»

Следующий поток артиллерийских ударов угодил как раз по центру персидского командования, собравшегося группой в арьергарде. Персидские офицеры не ожидали артиллерийских ударов и их внимание полностью концентрировалось на поле сражения. Прилетевшие камни оказались полной неожиданностью. Потери — ужасными. В людей, сидевших на лошадях, попали огромные камни, выпущенные катапультами. Тут не помогла и тяжелая броня. Другие катапульты, именуемые скорпионами, выпустили огромные стрелы, размером с хорошее копье. От них персидская броня тоже не защищала. Одного из офицеров, в которого одновременно попали две стрелы из скорпиона, буквально разорвало на куски.

Как и всегда во время битвы, карие глаза Велисария напоминали камни. Но его холодный взгляд проигнорировал жертвы артиллерии. Его внимание полностью концентрировалось на выживших.

«Пожалуйста, пусть Фируз все еще остается жив. О, пожалуйста, пусть этот самоуверенный, горячий болван еще остается в живых. Да!»

Очевидно, Фируз пришел в ярость. Велисарий узнал яркий плащ и оперение на шлеме персидского главнокомандующего, лично ведущего в атаку основную часть своей армии на центральные ряды римлян. Три тысячи тяжеловооруженных копьеносцев с четырьмя тысячами лучников-наездников но флангам уже неслись галопом.

Эта была атака, достойная идиота Фараса — мертвого Фараса, которого никто не оплакивал. Персидским копьеносцам в центре предстояло преодолеть полмили до римских укреплений. Полмили при дикой жаре, против пыли, летящей им в лицо — ветер не утихал. Это был верх глупости. И еще более глупо из-за трех тысяч персидских наездников-лучников, уже находившихся в центре поля. Наступающие персидские копьеносцы будут спотыкаться о свои собственные войска.

Однако на полпути к персам вернулась способность соображать, хотя бы частично. По крайней мере, к наездникам-лучникам, уже находившимся в центре. Увидев наступающих копьеносцев, сидевших на конях, лучники разбежались прочь с дороги. Их офицеры повели их в атаку против небольшой группы римлян на горе.

Велисарий внимательно наблюдал. Он был уверен: его катафракты и представители горных местностей Анатолии в состоянии отразить атаку, даже если противник будет превосходить их по численности в пять раз. Персам предстоит взбираться по крутым склонам под непрекращающимся огнем. А если станет туго, то у Велисария есть еще две тысячи кавалеристов из его собственной небольшой армии, стоящие на левом флаге, недалеко от горы. Но он не хотел использовать там этих ребят, если в этом не будет крайней необходимости. Полководец хотел, чтобы они оставались свежими, когда…

Внезапно протрубили трубы. Кавалеристы стали стрелять из луков в персидских копьеносцев, которые теперь находились менее чем в ста ярдах. Мгновение спустя трубачи снова протрубили. Римская кавалерия бросилась в атаку, чтобы встретить наступающих копьеносцев. Они выпустили последний поток стрел в начале атаки, а затем убрали луки. Теперь придется работать копьем и мечом.

Велисарий бросил взгляд в центр. Но ничего увидеть не смог. Все поле брани теперь закрывала пыль, которую ветер нес персам в лицо. Однако Велисарий все еще мог видеть гору за клубами пыли. После трех или четырех секунд наблюдения за спокойным и уверенным поведением фракийских катафрактов и представителей горных местностей Анатолия, продолжающих стрелять из луков, Велисарий не сомневался: они продержатся. По крайней мере, достаточно долго.

Время пришло.

Он посмотрел на развертывающееся перед ним сражение. Гунны из ливанской армии заходили справа, пытаясь окружить персидских лучников-наездников. Но персидские лучники также были ветеранами и стали раздвигать свои ряды, чтобы встретить гуннов на полпути. Эта часть битвы незамедлительно превратилась в хаотичное кружение наездников, обменивающихся стрелами, часто сидя друг напротив друга.

Теперь пыль поднималась везде. Восхитительная, закрывающая обзор пыль, летящая с запада на персов, ослепляющая их и не дающая увидеть римские маневры.

Единственной частью битвы, которую Велисарий все еще мог видеть — кроме вершины горы, — было столкновение между копьеносцами из ливанской армии и копьеносцами с левого персидского фланга. Эутих и его две тысячи тяжеловооруженных всадников сражались лицом к лицу с равным количеством персидской тяжелой конницы. Шум поля брани, казалось, наполнил всю вселенную. Лязг металла, крики людей и ржание лошадей наполнили воздух.

Эту часть битвы должны были выиграть персы. За исключением лучших катафрактов, никакая тяжелая римская конница не могла победить равное количество персидских копьеносцев. Но наблюдая за напором и смелостью атаки Эутиха, Велисарий был более чем удовлетворен. Эутих проиграет свою часть сражения, но к тому времени, как это произойдет, римляне победят на всем поле в целом.

Большего Велисарий и не требовал.

«Держи правый фланг, Эутих. Просто держи его. И попытайся выжить. Я намереваюсь использовать подобного командующего».

Велисарий отдал приказы через Валентина и Анастасия. Четверо оставшихся командиров ливанской армии быстро подчинились. Очень быстро. Две тысячи копьеносцев этой армии Велисарий держал в резерве — те самые, которых Фарас собирался отправить на самоубийство во время первой атаки. Теперь они двигались по полю брани в хорошем порядке. С юга на север, за рядами римлян, с правого фланга на левый. Персы их совсем не видели из-за пыли.

Когда они оказались за укрепленным лагерем, Велисарий приказал остановиться. Он думал, что еще есть время, и хотел удостовериться, что главное сражение идет в центре.

Поэтому, пока копьеносцы армии Ливана давали своим лошадям отдохнуть, Велисарий поскакал в лагерь и въехал в него через западные ворота. Теперь, даже несмотря на пыль, он мог видеть происходящее.

Как он и планировал (не будучи полностью уверенным — хотя он никогда не признается в этом угрюмому старому Маврикию), основная часть персидских копьеносцев в центре попала в капкан. Да, по приказанию идиота, но — вот она красота первого закона битв. Все может повернуться и так, и этак.

Сидя в седле не более чем в тридцати ярдах от укрепленной стены, Велисарий понял: ему трудно не улыбнуться. Он не видел, что случилось, но знал.

Представьте три тысячи персидских копьеносцев, с грохотом несущихся на несчастную маленькую земляную стену, которую защищают не более тысячи испуганных, жалких, несчастных пехотинцев. Они просто сметут врага, правильно? Подобно лавине!

Ну, не совсем так. Возникли проблемы.

Во-первых, на каждом коне сидело по человеку (в большинстве случаев крупному мужчине) с пятьюдесятью фунтами брони и двадцатью фунтами оружия — если не считать еще сто фунтов брони на самом коне. А галопом полмили, да еще и при дикой жаре сирийского лета?

Значит, кони устали, недовольны и мысли у них в головах черные.

Второе — лошади не глупы. На самом деле они немного поумнее людей, когда дело касается таких вот ситуаций. Такой вот лошадиный разум. Поэтому, когда лошадь видит маячащие впереди ров, стену, кучу народа на стене, держащих в руках некие предметы с острыми концами, — лошадь останавливается. Черт с ней, с атакой. Если какой-то глупый человек хочет броситься на все эти опасные вещи, пусть бросается (что люди довольно часто и делают — перелетая через головы своих упрямых лошадей).

Подобное очень часто случалось во время кавалерийских атак, и Велисарий — всю жизнь — поражался тому, как судорожно люди продолжают держаться за старые привычки, несмотря на весь практический опыт и свидетельства о противоположном результате. Да, лошади пойдут в атаку — против пехоты на открытой местности, против кавалерии. Против кого угодно при условии, что лошадь видит, у нее есть шанс перебраться через возвышающиеся впереди препятствия, причем без значительных повреждений для себя.

Но ни одна нормальная лошадь не станет атаковать стену, через которую не способна перепрыгнуть. В особенности стену, утыканную неприятными острыми предметами.

И нет смысла убеждать лошадь, что пехота, защищающая стену, — это жалкие деморализованные слабаки.

— Правда? Вот что я тебе скажу, придурок. Слезай-ка ты с моей спины и покажи мне пример. Давай отправляйся ножками. А то мои болят.

Лошадь остановилась бы перед рвом или стеной, даже если бы укрепление на самом деле защищала только тысяча деморализованных пехотинцев. Однако в данном случае, когда лошади приблизились, Гермоген отдал приказ и трубачи заиграли новую мелодию. О, великолепную мелодию.

Неожиданность!

Другие три тысячи кавалеристов, прятавшиеся за стеной, вскочили на ноги и заняли позиции. Теперь стена была буквально покрыта торчащими наружу копьями, а держали их воины, полные уверенности в себе и готовые к сражению.

Первый конный ряд остановился. Многих наездников сбросило на землю. Некоторых убило само падение. Большинство выживших пережили сильное потрясение и получили увечья.

Второй ряд лошадей натолкнулся на первый, третий на второй. Еще часть всадников сбросили. К увечьям, полученным при падении, добавились увечья от наступивших на людей коней. Через несколько секунд вся наступавшая масса персидских копьеносцев превратилась в немобильную, пытающуюся подняться или выбраться из затора, полностью дезорганизованную толпу. И теперь, что хуже всего, римская пехота принялась бросать дротики в суетящихся персов. С близкого расстояния, против сгрудившейся массы дезориентированных кавалеристов, свинцовые дротики были наводящим ужас оружием. Более того, бросавшие их пехотинцы знали свое дело.

Трубы снова затрубили. Тысячи римских пехотинцев стали перебираться через стену. Многие из них держали в руках мечи. Каждый из них бросится в кучу персидской кавалерии и использует испытанную временем тактику пехоты против одетой в доспехи кавалерии.

Возможно, это была подлая тактика, и она никогда не срабатывала против движущейся конницы, но против кавалеристов, которых заставили остановиться, она срабатывала неизменно, как восход солнца.

Перерезать подколенное сухожилие и выпустить кишки у лошади. Затем убить надменных знатных господ, после того как они, как простые смертные, окажутся на земле. Вы только посмотрите, как им помогли их дорогие тяжелые доспехи. И их копья, и их разукрашенные длинные мечи. Это работа для ножа, мой господин.

Велисарий выехал из лагеря. Битва — его, если только удастся нанести последний удар.

Несмотря на все желание выиграть, Велисарий был осторожен и ехал медленно. Время есть, есть время. Немного, но достаточно. Он не хотел, чтобы погибли лишние кони.

Не дожидаясь его приказа, Валентин и Анастасий заставили сбавить скорость тех, кто горел желанием пустить коней побыстрее. Время есть. Есть время. Немного, но достаточно.

Когда они обогнули западный склон горы, две тысячи кавалеристов из собственной армии Велисария присоединились к ним. Теперь у него была ударная сила из четырех тысяч человек, еще не вкусивших крови и уверенных в себе, на свежих лошадях.

Велисарий увидел маленькую фигурку, стоявшую на склоне и наблюдающую, как мимо проезжает армия. Менандр все еще на посту, который он так не хотел занимать. Даже с такого расстояния, как подумал Велисарий, он различил горький упрек на лице паренька.

«Прости, парень. Но ты еще получишь свою долю крови в будущем. И вот это меня на самом деле расстраивает».

Теперь его силы огибали северный склон горы. Они уже проехали практически мимо всех рядов и были готовы врезаться в незащищенный правый фланг врага.

Они выехали из-за горы с Велисарием во главе. Центр поля все еще закрывала пыль, но теперь римляне видели персидских лучников-наездников, пытавшихся штурмовать гору. Там уже полегло много народу и было очевидно: персы теряют мужество.

Вскоре они испытали настоящий ужас. Четыре тысячи римских копьеносцев пробирались сквозь лучников-наездников, даже не останавливаясь. Мгновения спустя они исчезли в пыли, нацеливаясь на персидских копьеносцев, сгрудившихся в центре.

Велисарий наполовину повернулся в седле и дал сигнал следовавшим за ним. Трубачи протрубили приказ на фронтальную атаку. Звук их труб оказался слабым на фоне режущего барабанные перепонки бедлама на поле брани.

Но несмотря на весь шум, полководец слышал разговор Валентина с Анастасием, следующих прямо за ним.

— Я тебе говорил, — донесся голос Валентина.

Анастасий буркнул что-то неразличимое. Валентин ответил себе под нос.

— Вы это о чем? — спросил Велисарий. — Я что-то не уловил.

Валентин молчал.

— Мне кажется, он сказал: черт побери отважных полководцев, — заявил Анастасий.

Валентин зашипел.

— Но может, и нет, — продолжал Анастасий. — Шумно. Может, этот хладнокровный маленький убийца сказал: черт побери эту казну. Конечно, идиотская вещь, чтобы говорить на поле брани. Но он…

Больше Велисарий ничего не расслышал. В пыли замаячил первый персидский копьеносец, повернувшийся к ним спиной. Велисарий высоко поднял копье и пронзил им сердце перса. Враг свалился с лошади, забрав с собой свое копье.

Еще один перс наполовину повернулся вправо. Велисарий вырвал длинный меч из ножен и тем же движением отрубил руку врага. Затем зарубил следующего перса — снова со спины. Меч вошел ему в шею, как раз там, где кончался шлем. Всадник упал с лошади на землю без сознания. В такой толкотне ему не прожить и минуты: его затопчут.

Вся римская кавалерия ворвалась в ряды персов, начав с правого края уже дезорганизованной формации. Бойня ужасала. Атака оказалась совершенно неожиданной для персов. Многие из них упали в первые несколько секунд, под ударами, которых они даже не заметили.

Конечно, в некоторой степени Велисарий теперь оказался перед той же дилеммой, перед которой недавно стояли персы. Тысячи персов, столпившихся напротив римского лагеря в центре поля, были не совсем стеной. Но почти. Однако лошади испугались, начали шарахаться в разные стороны, сталкиваться, и копья оказались бесполезны. Теперь следовало работать мечом, булавой и топориком. Бойня продолжалась.

Тем не менее, несмотря на продолжающееся столпотворение, конец был определен. Персы оказались в капкане между равным количеством тяжелой римской конницы и тысячами римских пехотинцев. Их самая сильная черта — несравненное персидское мастерство при фронтальном наступлении быстрой конницы — была полностью нейтрализована. А как кавалерист средний римлянин им не уступал. Но это было уже не кавалерийское сражение. Получилась чисто пехотная битва, в которой большинство воинов просто сидели в седле.

Как и всегда в таких обстоятельствах, все большее и большее число людей — с обеих сторон — вскоре оказывалось на земле. Практически невозможно долго размахивать тяжелыми мечами и топорами и не свалиться с лошади. Всадник удерживался на лошади благодаря давлению колен и если возможно — а в битве обычно невозможно — рукам, держащимся за луку седла. А хорошо нанесенный удар даже по доспехам или щиту из седла выбивает. Если промахнулся, нанося удар, теряешь равновесие и тоже падаешь на землю, просто по инерции.

Поэтому примерно через пять минут после начала схватки около половины кавалеристов с обеих сторон оказались на земле.

— Да, будет жарко, как на Тразименском озере, — проворчал Анастасий я свалил замахнувшегося на него перса. Ничего удивительного. Анастасию вообще не требовалось беспокоиться — булава гиганта про била щит врага и врезалась в шлем с такой силой, что треснул череп. Велисарий скорчил гримасу. Древняя битва на Тразименском озере была частью римского армейского фольклора. Она произошла во время Второй Пунической войны 21 и началась как чисто кавалерийская, а закончилась как чисто пехотное сражение. В соответствии с легендой, все до последнего воины с обеих сторон упали с коней до того, как исход был разрешен.

Велисарий в глубине души удивлялся, что все еще сидит в седле. Конечно, он в нем оставался частично благодаря своим телохранителям. За все время военной карьеры Анастасий с лошади упал во время битвы только один раз. На самом деле это не считалось — вначале упал его конь, поскользнувшись на снегу на каком-то безымянном небольшом поле в Дакии. А вообще этот воин был таким огромным и мощным — и конь соответствующий — что мог обмениваться ударами с кем угодно, оставаясь в седле.

С другой стороны, Валентин оказался на земле очень скоро — как только все вокруг стали сражаться подобно пехотинцам. Валентин представлял для врага большую опасность, чем Анастасий, но его смертоносные удары были результатом умения, ловкости и скорости. Эти черты практически сводились к нулю в подобной схватке, если бы он остался сидеть на лошади.

Однако Валентин участвовал в схватках не первый год. Несмотря на все шуточки о пехотинцах и сражениях на своих двоих, он сам мгновенно спрыгнул с лошади и стал сражаться на земле. Результатом стала ужасная череда коней с подрезанными сухожилиями и вспоротыми брюхами и их бывших наездников в лужах собственной крови.

Полководца защищали эти двое, к ним прибавлялись его собственные умения — в результате Велисария даже не царапнуло.

Но… это казалось странным. Было что-то еще. Вначале Велисарий не обратил внимания на странность. Потом возникла небольшая пауза в сражении и у него появилась возможность подумать. Но факт оставался фактом: он сражался даже слишком хорошо.

Полководец слышал, как про него говорили: «Смертельны удары Велисария». Да, это — ничем не приукрашенная правда. Но он никогда не нес смерть врагу с таким бесстрашием, как в тот день. Он не стал сильнее или выносливее Это было… странно. Казалось, он видит все с идеальной четкостью, даже сквозь пыль. Казалось, он идеально рассчитывает и оценивает каждое движение врага, и с такой же точностью — свои удары. Раз за разом он наносил удары на грани фола, зная — он убьет. Раз за разом он проскакивал в узкие щели, используя все открывающиеся возможности, одновременно нанося удары и не получая увечий — тем не менее зная: проскочит. Раз за разом он уже начинал соскальзывать с коня, и быстро восстанавливал равновесие. Причем делал это играючи. И его самого это удивляло. Велисарий оставлял за собой кровавый след жертв. След напоминал тропу в лесу, вытоптанную слоном.

Это заметили даже его катафракты. И упрекнули его, по крайней мере один из них.

— Мы должны защищать тебя, — прошипел Валентин. — А не наоборот.

— Прекрати возмущаться, — прорычал Анастасий. Удар. И еще один перс повержен. — Я — большая цель. Мне пригодится защита. — Удар.

Валентин уже собрался что-то рявкнуть в ответ, но замолчал, внимательно прислушиваясь.

— Я думаю…

— Да, — сказал Велисарий. Он тоже услышал. Первый призыв сворачиваться из персидской глотки. Крик оборвался.

Полководец прекратил наносить удары. Повернулся к Анастасию.

— Приведи Маврикия. И других. Сейчас. Я не хочу завершать битву зверствами. Мы пытаемся выиграть эту войну, а не начать новую.

— Нет необходимости, — проорал Анастасий. Он вытянул правую руку, показывая в сторону окровавленной булавой. Велисарий повернулся и увидел, что весь фракийский отряд несется к ним на лошадях.

Через несколько секунд Маврикий остановил коня рядом с ними.

— Мне не нужна бойня, Маврикий! — закричал Велисарий. — Здесь я сам справлюсь, но гунны…

Маврикий перебил его:

— Они уже направились к лагерю персов. Я попытаюсь их остановить, но мне потребуется подкрепление, как только ты сможешь туда добраться.

Не произнося больше ни слова, гектонтарх развернул коня и пустил его галопом. Секунды спустя все фракийские катафракты уже неслись на восток, в направлении персидского лагеря.

Теперь по всему полю раздавались крики персов. Они просили о пощаде. Многие крики обрывались на полуслове. Вся воинственность из персов улетучилась. Легкая конница уже неслась с поля боя. Персидская пехота пустилась наутек задолго до нее. Тяжелая конница, попавшая в капкан в центре, пыталась сдаться. Без особого успеха.

Римская пехота была в ярости. Они мстили тем, кто столько раз в прошлом вселял ужас в их сердца.

Велисарий заехал прямо в гущу битвы. Он громко закричал, но не мог перекричать шум боя. Анастасий подключился к нему громовым басом. Странно, но именно гнусавый тенор Валентина прорезал шум, подобно мечу. Простой крик, предназначенный приостановить совершаемые римлянами убийства:

— Выкуп! Выкуп! Выкуп!

Крик незамедлительно подхватили сами персы. Через несколько секунд бойня прекратилась. Римская пехота могла сходить с ума от боевой ярости. Однако по большей части они были бедными людьми. И внезапно до них дошло, что у них во власти сотни — а может и тысячи — персов отдающиеся им на милость. Знатных персов. Богатых знатных персов.

Велисарий быстро нашел Гермогена. Хилиарх, командующий пехотой, взял на себя ответственность за организацию сдачи врага. Затем Велисарий отправился на поиски Эутиха.

Но Эутиха было не найти. Только его тело, лежащее на земле. Стрела пробила его горло.

Глядя на труп, Велисарий погрустнел. Он едва знал парня. Но он надеялся узнать его поближе.

Он приказал себе не грустить. Позднее. Не сейчас.

Велисарий нашел старшего по рангу из выживших командующих кавалерией ливанской армии. Его звали Мундий. Он входил в круг приближенных Фараса, и его лицо слегка побледнело, когда к нему подъехал Велисарий. А когда он заметил и Валентина с Анастасием, то очень сильно побледнел.

— Собирай своих кавалеристов, Мундий, — приказал Велисарий. — По крайней мере триалы. Мне они требуются для усиления моих катафрактов в персидском лагере. Гунны там устроят очередную бойню, а я намереваюсь положить ей конец.

Мундий скорчил гримасу.

— Будет трудно, — пробормотал он. — Людям захочется получить свою долю…

— Забудь о выкупе! — громовым голосом рявкнул полководец. — Если станут жаловаться, скажи им: у меня планы на гораздо больший выкуп. Объясню позже. Но прямо сейчас — вперед, черт побери!

Валентин уже собирался подъехать к Мундию, но этого не потребовалось. Испуганный офицер мгновенно начал выкрикивать приказы своим подчиненным. Они в свою очередь стали собирать воинов.

Велисарий знал: кавалеристы расстроены, потому что римская пехота должна получить львиную долю трофеев. По традиции выкуп принадлежал человеку, лично держащему пленника. Эта была разрушительная традиция, по мнению Велисария, и он надеялся со временем ее изменить. Но не сегодня. Впервые за несколько столетий римская пехота продемонстрировала старую славу и купалась в ней, и Велисарий не намеревался омрачать победу или уменьшать их долю трофеев.

В персидском лагере все было перевернуто вверх дном. Сам лагерь разрушен. Большинство шатров кучами лежит на земле. Оставшиеся во многих местах разрезаны мечами. Повозки перевернуты или разбиты. Часть урона была работой наемников-гуннов, но многое персы сделали сами. Чувствуя поражение, те персы, которые обычно оставались в лагере во время сражений, схватили самые драгоценные пожитки и бросились наутек.

Но не всем удалось быстро смыться. В лагере лежало несколько убитых персов, проткнутых стрелами. Все мужчины. Гунны оставляли в живых женщин и детей. Женщин бы потом изнасиловали, а в дальнейшем их и детей продали бы в рабство.

Но в данном случае наемники только начали наслаждаться сбором трофеев, когда прибыли фракийцы и остановили разграбление лагеря. В большей или меньшей степени.

Очень напряженная обстановка. С одной стороны, спешившиеся, но вооруженные сотни наемников-гуннов. С другой, все еще сидящие на лошадях, вооруженные — и с натянутыми луками — триста фракийцев. Гунны превосходили фракийцев количественно раза в три. Да, фракийцы смогут справиться с наемниками и уничтожат всех до последнего человека, но понесут очень серьезные потери.

Полководца гунны не волновали. Но было бы глупо жертвовать своими катафрактами.

Мундий показал ему трех командующих наемниками. Как и обычно у гуннов, их ранг зависел от положения в клане и не соответствовал римскому.

Велисарий подъехал к командирам и спешился. Валентин с Анастасием остались в седле. Оба натянули луки, и их стрелы были готовы отправиться в полет.

Главы кланов гневно смотрели на Велисария. С левой стороны отряда гуннов трое молодых парней выкрикивали оскорбления катафрактам. Один из них держал за волосы молоденькую персиянку. Девушка была полуодета, плакала и стояла на коленях. Рядом с ней на земле сидел мальчик. Как подумал Велисарий — ее младший брат, судя по внешнему сходству. Он находился в полубессознательном состоянии, закрывая лицо руками. Сквозь его пальцы сочилась кровь.

Велисарий бросил взгляд на малолетних пленников, потом повернулся к трем командирам. Встретился взглядом с их холодными глазами. Затем подошел очень близко и тихо сказал на довольно хорошем языке гуннов:

— Меня зовут Велисарий. Я только что разбил всю персидскую армию. Как вы думаете, меня могут испугать такие, как вы?

Через мгновение двое командиров отвели взгляды. Но третий, старший, выдержал взгляд.

Велисарий кивнул на трех молодых гуннов, держащих девушку.

— Из твоего клана? — спросил он.

— Не из какого, — хмыкнул командующий. — Они…

— Валентин.

Велисарий не знал более быстрого и точного лучника, чем Валентин. Гунн, державший девушку за волосы, получил первую стрелу Валентина. В грудь, прямо сквозь сердце. Вторая стрела катафракта, полетевшая вслед за первой, убила другого. Анастасий, несмотря на готовый к стрельбе лук, за это время выпустил только одну стрелу. Только он один мог пользоваться таким огромным луком. Его стрела пронзила тело третьего насквозь.

Три секунды. Трое мертвых наемников.

Велисарий даже не смотрел туда. Он не отводил глаз от лица вождя клана. Теперь Велисарий улыбнулся. Глава клана кипел от ярости. Но это был крепкий орешек.

Велисарий снова тихо сказал на родном языке гуннов:

— У вас простой выбор. Вы можете мне не подчиниться, в таком случае ни один гунн не выйдет из этой битвы живым. Или вы можете подчиниться и разделить с нами трофеи из Нисибиса.

Наконец до вожака гуннов кое-что дошло. Глаза старшего командира округлились.

— Нисибиса? Нисибиса?!

Велисарий кивнул. Он широко улыбался.

Глава клана смотрел на него подозрительно.

— Нисибис — большой город, — заметил гунн. — А у тебя нет оборудования, нужного для осады.

Велисарий пожал плечами.

— У меня несколько скорпионов и простых катапульт. Пусть персы, стоящие на стенах, на них посмотрят. Но это не имеет значения. У меня есть самое мощное оружие. Я только что одержал великую победу, а такая победа порождает у врага страх.

Глава клана все еще колебался.

— Многим персам удалось убежать. Они побегут в Нисибис и расскажут…

— Что расскажут? Правду? И кто поверит этим солдатам? Этим проигравшим и разбитым солдатам? Ты представляешь, в каком виде и состоянии они прибегут в город? Что подумают правители Нисибиса, если эти солдаты и вздумают сказать им, что им нечего бояться римской армии, которая только что разбила всю персидскую?

Глава клана рассмеялся. Несмотря на всю неотесанность, у мужчины не было недостатка в решительности. Мгновение спустя он уже отдавая команды своим людям. Без колебаний двое других командиров последовали его примеру.

Гунны, привыкшие жить кланами, серьезно воспринимали тех. Кто стоял во главе клана. Те же, кто не входил ни в какой клан, серьезно восприняли трупы трех своих товарищей. Через две минуты небольшая группа женщин и детей сгрудилась под защитой катафрактов. Судя по виду, некоторым из них здорово досталось, подумал Велисарий, но могло быть и хуже. Гораздо хуже.

Гунны даже начали кучей складывать награбленное, но Велисарий сказал главам кланов, что наемники могут оставить себе эти трофеи. Ему просто требовались выжившие люди.

— А какое тебе до них дело, грек? — спросил старый гунн. Вопрос не был задан воинственно. Мужчина просто не понимал.

Велисарий вздохнул.

— Я не грек. Я фракиец.

Гунн хмыкнул.

— В таком случае мне вообще непонятно! Греки странные, это все знают. Они слишком много думают. Но почему…

— Тысячу лет назад, командир, эти люди уже обладали великим знанием. Тогда, когда твои и мои предки все еще оставались дикарями и носили шкуры.

«И ты до сих пор таким и остался», — подумал Велисарий, но вслух ничего не сказал. Старый гунн нахмурился.

— Я все равно не понимаю.

Велисарий вздохнул и отвернулся.

— Знаю, — пробормотал он. — Знаю.

Две недели спустя Нисибис сдался.

Конечно, это была не полная капитуляция. Римляне не маршировали по улицам. Правителям города требовалось спасти лицо, чтобы в дальнейшем спастись от гнева персидского правителя. А Велисарий, имея свои причины, не хотел рисковать своим триумфальным шествием по персидским землям. Он думал, что его войска находятся под его контролем, но… нет более сильного искушения, в особенности для наемников, которые составляли большую часть его армии, чем перспектива разграбления города после долгой осады.

Нет, лучше полностью избежать проблемы. Персы, как и римляне, были цивилизованными людьми. Потерянные богатства — это просто потерянные богатства. Скоро о них забудется. А зверства и жестокости остаются в памяти на века. Века этой глупой, бессмысленной, бесконечной войны между греками и персами, которая и так длится уже слишком долго.

Поэтому по улицам никто не маршировал и зверства не учинял. Но конечно, сокровищ было потеряно много. О, да. Нисибису пришлось расстаться с большим количеством добра. Часть выплатили в качестве дани, остальное — как выкуп за знатных господ. Которых Нисибис оставит у себя в приятном плену, пока знатные господа не вернут Нисибису уплаченное за них.

Римляне ушли из города с большим количеством трофеев, чем кто-либо из солдат мог мечтать. В течение трех дней слух о победе распространился, армию окружили прихлебатели. Среди них, в дополнение к обычным женщинам, были и ловкие торговцы. Солдаты из собственной армии Велисария быстро обменяли свои трофеи на не занимающие много места драгоценности и золотые и серебряные монеты. Они уже знали из опыта, что при суровых методах их полководца невозможно таскать с собой большое количество тяжелых или объемных трофеев. Как и великий Филипп из древней Македонии 22, Велисарий пользовался мулами для перевозки припасов. Повозки на колесах он разрешал использовать только для раненых и артиллерийских орудий.

Ливанская армия, наблюдавшая за процессом обмена, последовала примеру людей Велисария.

Великий полководец Велисарий, поистине великий. Возможно, немного странный. В некоторых вещах невероятно безжалостный. У костров рассказывалось о зарубленной персидской кавалерии и отсеченной голове хилиарха. Первые рассказы вызывали удовлетворенные улыбки, вторые — злорадство и торжество. Еще говорили, что он странно привередливый в некоторых вещах. Рассказывали о детях и женщинах, возвращенных персам в Нисибисе, причем в относительно неповрежденном виде, и об уроках, преподнесенных гуннам. Первые рассказы вызывали удивленные взгляды, вторые — злорадство.

Странный полководец. Но… великий полководец, в этом нет сомнений. Лучше подчиниться его требованиям.

Хорошему настроению армии значительно способствовала общительность и доброжелательность катафрактов, давно сопровождавших полководца. Они оказались прекрасными ребятами, эти фракийцы, самыми лучшими. Всем покупали выпивку, в любое время в любом месте, где останавливалась армия. А делала она это часто. Великий полководец был добр к победоносным войскам, и группа примазавшихся к войскам лиц каждый вечер ставила для воинов палатки. Судя по тому, как воины бросались деньгами, они просто купались в них.

И в самом деле купались. Как главнокомандующий, Велисарий получил большой процент трофеев, но половину тут же распределил между своими приближенными, как и поступал всегда. Эта традиция очень нравилась его катафрактам. И еще больше она нравилась Велисарию. Частично из-за удовольствия, которое он получал от щедрости. Но главным тут все-таки было не удовольствие, а холодный расчет все просчитывающего на несколько шагов вперед мозга. Да, его катафракты и так ему преданны, и по традиции, и по праву рождения. Но никогда не повредит закрепить связь так крепко, как только возможно.

Деньгами. И другими способами. Всеми доступными.

Нет, думал он, вспоминая отрубленную голову упрямого хилиарха, и стрелы, торчащие из груди трех гуннов, — лишняя преданность никогда не помешает.

Только трое из этой великой армии, возвращающейся с триумфом, не делили радости полководца и пребывали в отвратительном настроении. Двое из них — братья из Фракии. Хотя они и пережили последние события без серьезных увечий для тела, братья сильно грустили.

Как и подозревал Велисарий, Бузес и Кутзес на самом деле дураками не были. У них оказалось достаточно времени, пока они находились в плену в Нисибисе, чтобы обдумать прошлые события. И прийти к определенным выводам относительно так и не найденного каравана с деньгами.

В первый вечер обратного марша в Миндус братья вошли в шатер Велисария. Фактически прорвались в него. Оттолкнули Маврикия в сторону, что свидетельствовало о том, что до обретения истинного ума братьям еще далеко. Затем они бросили вызов полководцу, обвинив его в предательстве и двуличности.

В течение следующих нескольких минут Бузес и Кутзес выучили свой урок, как другие выучили этот урок до них. Некоторым, подобно старому гунну, главе клана, даже удалось пережить его без увечья для организма.

И им удалось, но с трудом.

Велисарий предоставил им три простых варианта на выбор.

Первый. Они могут молча согласиться с его триумфом, притвориться, что не произошло ничего необычного, и спасти остаток репутации. При помощи Велисария можно придумать и обыграть соответствующее прикрытие, все объясняющее. Им даже достанется часть трофеев.

Второй. Они могут немедленно покинуть расположение армии и жаловаться всему свету. Не пройдет и года (если, конечно, Юстиниан решит проявить щедрость и благодушие в связи с победой над персами), как они вернутся назад в усадьбу во Фракии и будут там кормить свиней. Заливать пойло в корыта. Если же император решит не быть милостивым — а милосердие не является одной из его выдающихся черт — они будут кормить свиней на одной из многочисленных усадьб Юстиниана. Причем, может, даже не кормить, а убирать помои.

И, наконец, имелся третий вариант, если они намерены уж слишком возмущаться и выносить их возмущение и их самих станет невозможно. Третий вариант означал…

Валентина.

В конце концов братья распрощались с глупостью. Да, с трудом и не без горьких слез и теплых объятий с уходящим другом. Но в итоге им удалось отправить глупость в путь, а самим пойти другой дорогой.

Фактически к ночи они оказались в благостном расположении духа. Большое количество вина вместе с полученными трофеями помогло появлению добродушия и мягкости. Но имелось еще одно маленькое утешение.

По крайней мере — на этот раз — честных фракийских ребят обманул другой фракиец. Не какой-то там проклятый грек или армянин.

После того как они ушли, Велисарий задул светильник и лег.

Он устал, но сон не шел. Ему требовалось кое-что узнать. Он дал мыслям побродить по лабиринту разума, пока они не добрались до места, которое он считал трещиной в барьере.

Велисарий почувствовал присутствие камня.

«Значит это был ты, да? Помогал мне в битве?»

И тогда Велисарий обнаружил третье — существо? — которое не разделяло самодовольства полководца. Вначале мысли камня оставались неясными. Странно, но под ними была какая-то враждебность. Не упрек, не обвинение, как раньше. Скорее…

Да. Раздражение.

«Странно. Почему…»

Внезапно мысль оформилась.

Помог. Трудно.

Затем с очевидным раздражением.

Очень трудно.

Затем, как значительно младший брат мог бы сказать тупому старшему.

Глупо.

«Глупо? Что глупо?»

Глупый.

Велисарий сел, пораженный.

«Я? Почему это я глупый?»

Очень сильное раздражение.

Не ты глупый. Вы все. Все глупые.

Теперь с большой силой.

Кретины.

Велисарий сидел и хмурился. Он не мог придумать, что так расстроило камень.

Он почувствовал новую концепцию, новую мысль, пытающуюся прорваться сквозь преграду. Но мысль отступила, пораженная явившимися образами.

Внезапно сквозь разум быстро пронеслось видение.

Сцена из дневной битвы. Масса кавалеристов, сражающихся друг с другом, падающих с коней. Колени плотно сжимают лошадиные бока. Руки сжимают луки седел. Но люди все равно падают на землю каждый раз, когда по ним наносится удар или они сами неправильно рассчитывают удары.

Кретины.

Еще одно видение. На мгновение появившийся образ.

По степи галопом несется всадник. Какой-то варвар. Велисарий не узнал, к какому племени тот относится. Но сидит на лошади очень грациозно и уверенно. Крупным планом показываются его ноги. Даже ступни .

Мысль наконец прорывается.

Стремена.

Челюсть Велисария отвисла.

— Да будь я проклят! — прошептал он. — Почему об этом никто никогда не подумал?

Глупые.

Глава 9

Константинополь.

Осень 528 года н. э.

— Человек года! — воскликнул Ситтас. — О, слава триумфальному завоевателю! — он выпил кубок одним глотком. — Я бы поднялся поприветствовать тебя, Велисарий, но боюсь лишиться чувств в присутствии такой знаменитости. — Он икнул. — Ты знаешь, я склонен преклоняться перед героями. Ужасная привычка, просто ужасная. — Он схватил кувшин, стоявший на небольшом столике рядом с кушеткой, и помахал им. — Я бы тебе тоже налил выпить, но боюсь разлить вино. Понимаешь, дрожу в компании такой легендарной личности, как девочка, у которой кружится голова, когда рядом мужчина, который ей нравится.

Ситтас снова наполнил кубок. Его мясистая рука была тверда, как скала.

— Кстати говоря о девочках, у которых кружатся головы, позволь мне… представить тебя моей подруге. — Ситтас махнул рукой в направлении женщины, сидевшей рядом с ним на кушетке. — Это Ирина. А это знаменитый полководец Велисарий. И его очаровательная жена Антонина.

Велисарий пересек комнату и вежливо поклонился женщине, но не Ситтасу.

Нельзя сказать, что Ирина была красива в традиционном смысле, но привлекательна — определенно. Светлая кожа, каштановые волосы, карие глаза и крупный нос с горбинкой. Казалось, ей около тридцати, но Велисарий решил, что на самом деле она старше, чем выглядит.

По выражению лица Велисария ничего нельзя было прочесть, оно не изменяло своего спокойного выражения. Но он сильно удивился. Ирина очень не походила на предыдущих женщин Ситтаса. Старше их всех примерно лет на пятнадцать и, судя по первому впечатлению, вдвое умнее всех предшественниц вместе взятых.

— Не надо смотреть на него так внимательно, Ирина, — предупредил Ситтас. — Никогда не знаешь, что может произойти с этими мифическими полубожественными личностями. Вдруг забеременеешь от его ауры.

Ирина улыбнулась.

— Пожалуйста, не обращай на него внимания. Он притворяется пьяным.

— У него это неплохо получается, — вставила Антонина. — Не удивительно, с такой-то практикой.

На мясистом лице Ситтаса появилась выражение оскорбленной невинности. Оно ему очень не подходило.

— Я обиделся, — заскулил он. — Я в ярости. Оскорблен вне всякой меры. — Он снова осушил кубок и протянул руку к кувшину. — Ты видишь, к чему привели твои оскорбления, подлая женщина? Привели меня к пьянству, черт побери! К пьянству!

Ирина встала и прошла к длинному столу, стоявшему у дальней стены, вернулась с кубком в каждой руке и вручила их Велисарию и Антонине.

— Пожалуйста, садитесь, — предложила она, кивая на еще одну кушетку. Большая комната была заставлена различными кушетками, все с дорогой обивкой. Правда, цвета обивки резко не сочетались с мозаикой и гобеленами, украшавшими стены. Настенные украшения казались еще более дорогими, чем кушетки. Правда, все свидетельствовало об исключительно плохом вкусе.

После того как полководец с женой сели, Ирина наполнила их кубки из другого кувшина, поставила кувшин на стол и вернулась на свое место.

— Ситтас мне много о вас рассказывал, — сообщила Ирина.

— А я говорил тебе, что у него гораздо лучший вкус в плане мебели? — пробормотал Ситтас. Его глаза-бусинки восхищенно рассматривали комнату.

— У ондатры лучше вкус, чем у тебя, Ситтас, — мило заметила Ирина. Затем улыбнулась Велисарию и Антонине. — Вам эта комната не кажется ужасной?

Антонина рассмеялась.

— Напоминает медвежью берлогу.

— Очень богатого медведя, — благодушно прокомментировал Ситтас. — Который может себе позволить игнорировать мелочные нападки низкородных людишек с псевдохудожественным вкусом. Плебейская зависть, вот это что такое, — он склонился вперед. — Но хватит о мебели! Давайте-ка послушаем тебя, Велисарий. Я хочу знать все в подробностях. Все детали, слышишь? Не потерплю твоей обычной лаконишности.

— Такого слова нет, Ситтас. Надо говорить: лаконичности, — поправила Ирина.

— Конечно, есть! Я же его только что употребил, так? Как бы я мог употребить несуществующее слово? — он улыбнулся Велисарию и снова отхлебнул вина. — А теперь давай! Как тебе удалось обмануть этих жутких братцев и завладеть их армией?

— Я не отбирал у братцев их армию. Сама мысль нелепа, и я удивлен, что ты повторяешь ее, как попугай. Кутзесу и Бузесу просто не повезло: их взяли в плен, когда они возглавляли разведывательный отряд, и я был вынужден…

Ситтас поперхнулся и выплюнул часть вина.

— Даже Юстиниан не верит в эту чушь! — запротестовал он.

Велисарий улыбнулся.

— Как раз наоборот, Ситтас. Я только что вернулся с аудиенции у императора, во время которой он не выказал ни малейшего сомнения в официальном отчете о битве.

— Конечно, не продемонстрировал! Кутзес и Бузес — фракийцы. Юстиниан — фракиец. — Ситтас подозрительно посмотрел на Велисария. — И ты тоже фракиец. — Он перевел взгляд на Ирину. — Чертова деревенщина! У истинной греческой знати нет против вас ни одного шанса. — Он злобно посмотрел на Велисария. — Ты так и не собираешься мне ничего рассказывать?

Затем Ситтас повернулся к Ирине.

— Вероятно, он дал клятву. Он все время дает клятвы. Дал свою первую клятву, когда ему было четыре года. Поросенку. Поклялся, что никогда никому не позволит зарезать эту тварь. И сдержал клятву. Говорят, свинья до сих пор жива. Наводит ужас на прилегающую территорию, жрет все, что попадается на пути. Теперь ее зовут Фракийская Погибель. Крестьяне молятся, чтобы появился новый Геракл и избавил их от чудовища.23 — Он рыгнул. — Вот к чему приводят клятвы. Я сам никогда их не даю.

Ситтас снова посмотрел на Велисария гневным взором, затем вздохнул, словно смиряясь с судьбой.

— Ну хорошо. Выпусти пикантные места. Расскажи о самой битве.

— Уверен: ты уже все слышал.

Ситтас ухмыльнулся.

— Эту чушь! К тому времени, как все приближенные императора, толкающиеся при дворе, передадут историю друг другу, в рассказе о сражении не остается ничего, что могло бы заинтересовать солдата. — Он скривился. — К сожалению, несмотря на свои множественные таланты, наш император не солдат. А придворные становятся все хуже, Велисарий. Двор заполняют личности типа Иоанна из Капуи и Нарсеса. И самая ужасная толпа вечно ссорящихся священнослужителей, которую только можно представить, даже если не судить их особенно строго.

— Не надо недооценивать Нарсеса и Иоанна, — заметила Ирина вроде бы небрежно, но серьезно.

— Я не недооцениваю их! Но… неважно. Потом. Но сейчас… — он поставил кубок и склонился вперед, поставив локти на колени. Его внимательные глаза теперь смотрели только на Велисария. В них не было ни следа выпитого алкоголя.

Большинство людей, встретив Ситтаса, поражались его сходству с хряком. И общий внешний вид, и такие же тяжелые члены, и даже розоватая кожа — необычно светлая для грека, такие же челюсти, нос-пятачок, маленькие глазки-бусинки. Глядя на лучшего друга, Велисарий думал, что сходство нельзя назвать неуместным. Если только помнишь, что свиньи-то тоже встречаются разные. Есть домашние, всю жизнь остающиеся в своем загоне, те, над которыми подшучивают, а потом съедают на пиру. Но есть еще и дикие кабаны, живущие в лесах, наводящие ужас одним своим видом. После встречи с ними остаются вдовы и сироты.

— О битве, — приказал кабан.

Велисарий даже не пытался сократить свой рассказ о сражении. Ситтас сам был состоявшимся полководцем, и, как Велисарий прекрасно знал, его друг не потерпит сокращенную или облагороженную версию. Если Велисарий пропускал какие-то мелкие детали, Ситтас тут же задавал соответствующие вопросы — и все по существу.

После того как Велисарий закончил рассказ, Ситтас долго молча смотрел на друга, полулежа на кушетке.

— Почему? — наконец спросил он.

— Что почему?

— Не надо играть со мной, Велисарий! Ты спровоцировал персов, когда мог бы тянуть время. А потом ты рисковал так, что саму судьбу мог хватить апоплексический удар. Почему! В сражении не было смысла, и ты знаешь это не хуже меня. — Ситтас с отвращением махнул рукой. — О, да, конечно, при дворе не устают говорить, что это самая великая победа над персами за столетие. И что? Воюем с персами две трети тысячелетия. А мы, греки, и того дольше. Она никогда не закончится, если только здравый смысл внезапно не явит свою уродливую голову над тронами. Мы недостаточно сильны, что бы завоевать Персию, а персы недостаточно сильны, чтобы завоевать нас. Все эти войны только уменьшают население на приграничных территориях и изматывают обе империи. Вот мое мнение. И это также твое мнение, если только тобой вдруг не овладели иллюзии о величии. Поэтому я повторяю вопрос: почему!

Велисарий молчал. Спустя мгновение Ирина улыбнулась и встала.

— Давай я покажу тебе сад, Антонина?

Как только они вышли в сад, Антонина опустилась на каменную скамью.

— Тебе не нужно беспокоиться. Я видела его раньше, — сказала она.

Ирина села рядом с ней.

— Сад — нечто, не правда ли? Боюсь, и здесь проявился вкус Ситтаса. И он так же ужасен, как и при выборе мебели и настенных украшений.

Антонина улыбнулась. Ее взгляд упал на статую. Улыбка перешла в гримасу.

— И это если не упоминать его вкус в скульптуре.

Две женщины с минуту смотрели друг на друга.

— Ты хочешь знать, кто я, — утвердительно сказала Ирина.

Антонина кивнула и вопросительно склонила голову.

— Мне любопытно.

— А почему ты предполагаешь, что я не просто последняя любовница Ситтаса?

— По двум причинам. Ты не в его вкусе. Даже близко не подходишь. И если бы ты была одной из его обычных любовниц, он никогда бы не пригласил тебя присутствовать на этой встрече.

Ирина рассмеялась.

— Я его шпионка, — сообщила она.

Заметив удивленный взгляд Антонины, Ирина подняла руку и жестом попросила вторую женщину помолчать.

— Боюсь, это прозвучало не совсем верно. Я не шпионю за тобой. — Она поджала губы. — Будет правильнее сказать: я — начальник шпионов Ситтаса. Начальница шпионской сети. Именно поэтому он пригласил меня поприсутствовать на этой… встрече. Он беспокоится, Антонина.

— О чем? И с каких это пор Ситтасу понадобился начальник над шпионами?

Пришла очередь удивляться Ирине.

— У него с юности был начальник шпионской сети. Они есть у всех греческих знатных господ его уровня.

Антонина фыркнула.

— Ты имеешь в виду Аполлинария? Этого жалкого старого глупца, который и собственную задницу двумя руками не найдет?

Ирина улыбнулась.

— О, думаю, с этим заданием Аполлинарий справится достаточно успешно. По крайней мере при свете дня. Ночью, признаю, у него будут значительные трудности, — она откинула назад волосы, помедлила и добавила: — Примерно год назад Ситтас решил, что ему нужен настоящий начальник шпионской сети. Он навел справки в разных местах, а мои услуги ему очень высоко порекомендовали. Он отправил Аполлинария в отставку, кстати с неплохой пенсией, и нанял меня. Мое прикрытие: я — его последняя возлюбленная.

Она поджала губы.

— У прикрытия есть слабые стороны. Как ты правильно заметила, я не отношусь к его типу женщин.

— И это еще мягко сказано.

— Ты можешь мне объяснить, что происходит? — Ирина кивнула на дверь, ведущую в дом.

— Нет, — ответила Антонина. — По крайней мере, пока нет. Позднее — возможно. Но не сейчас.

Ирина приняла отказ спокойно и больше вопросов не задавала. Появился слуга с подносом, на котором стояли еда и вино, поставил поднос на ближайший столик. Антонина с Ириной перебрались к столику и следующие несколько минут провели в молчании, наслаждаясь едой. Несмотря на отсутствие у хозяина вкуса в обустройстве дома, ни одна из женщин не могла придраться к великолепию подаваемой в доме Ситтаса еды.

Отодвинув тарелку, Антонина заговорила.

— Пожалуйста, ответь на вопрос, который я задавала раньше. Почему он все-таки тебя нанял?

Ирина ответила мгновенно:

— Ситтас меня нанял — а мои услуги стоят недешево — потому что в Константинополе сейчас очень много лжецов.

Антонина фыркнула.

— Пожалуйста, Ирина! Сказать, что в Константинополе обманывают, — это все равно, что сказать: в свинарнике есть дерьмо.

Ирина кивнула.

— Да. Вероятно, мне следует сказать: значительно больше обмана, чем обычно, и что волнует Ситтаса гораздо больше — непонятна его природа. Что-то в Константинополе готовится, Антонина. Что-то глубоко скрытое, серьезное, хитрое и предательское. Что именно, я еще раскопать не смогла. Но я чувствую это, я ощущаю всеми своими порами — могу попробовав, могу понюхать… — Она снова пыталась подобрать слова. — Это — тут. Поверь мне.

Антонина встала и принялась ходить по саду. Бросила взгляд на дверь, ведущую в дом.

— Они уже должны закончить? — спросила Ирина.

Антонина покачала головой.

— Нет. Ситтасу… потребуется время, чтобы прийти в себя.

Ирина нахмурилась.

— Прийти в себя от чего?

Антонина подняла руку, таким образом попросив ее помолчать. Сама продолжала ходить взад и вперед, нахмурившись. Ирина с терпеливостью профессионала просто сидела и ждала. Через некоторое время Антонина перестала ходить и подошла к Ирине. Постояла, сделала глубокий вдох, снова колебалась. Из двери послышался голос. Хриплый голос.

— Заходите, обе.

Ирина открыла от удивления рот. Ситтас определенно выглядел похудевшим. Казалось, он сбросил фунтов пятьдесят.

Когда они вернулись в комнату и сели на кушетки, Ситтас прохрипел:

— Расскажи ей, Велисарий.

— Я даже не рассказал Маврикию, Ситтас.

— Конечно, нет! На этом этапе не требуется. Но нам нужна Ирина. Сейчас.

Велисарий продолжал молчать, все еще рассматривая Ирину. Спина Ситтаса разогнулась, огромные плечи распрямились, потом он склонился вперед. Дикий красноглазый кабан прорычал:

— Расскажи ей.

Велисарий перевел взгляд на Ситтаса. Теперь кабан был в ярости, глаза горели.

— Расскажи ей!

Спокойный взгляд Велисария не дрогнул. Он был фракийцем и вырос в сельской местности. Он заколол своего первого кабана в двенадцать лет.

Из глаз Ситтаса пропало красное свечение, внезапно он просто пожал плечами. А затем широко улыбнулся.

— Смешно, но твое спокойствие обычно срабатывает. Чертовы фракийцы! Но ты все равно можешь ей рассказать, Велисарий. Она в любом случае все вытянет из меня, если я ее только не уволю. А это теперь исключено.

Велисарий посмотрел на Антонину. Жена кивнула.

— Расскажи ей. Я ей верю.

Глава 10

После того как Велисарий закончил рассказ, Ирина посмотрела на своего нанимателя. Лицо Ситтаса приобрело обычный розовый оттенок, правда, до сих пор казалось несколько вытянутым.

— Верь ему, Ирина, — вздохнул Ситтас. — Он пересказал тебе только самую суть, но… — Ситтас сделал глубокий вдох. — Я сам держал камень в руках и видел… Неважно. Просто поверь всему, что он сказал.

— Я могу взглянуть на камень? — спросила она.

Велисарий запустил руку в карман и вынул мешочек. Ирина встала и подошла к полководцу, наклонилась, внимательно осмотрела вещь. Минуту спустя она вернулась на свое место.

— Смысл в твоих словах есть, — наконец признала она. — На самом деле твой рассказ проясняет многое, что до него было непонятно.

Увидев вопросительные взгляды, она пояснила:

— Время от времени ко мне поступала разрозненная информация, туманные намеки, указывавшие на Индию, как на источник сегодняшних… тревог. По крайней мере, многие из них указывали. Но я пренебрегала этими слухами. Индия очень далеко и, если не считать торговлю, причем не особо активную, она не беспокоит Рим. Я обдумывала и обратное. В смысле: какой интерес может быть у Индии к интригам византийского двора?

— А что ты знаешь об Индии? — поинтересовалась Антонина.

Ирина пожала плечами.

— Которой Индии? Не забывай, Антонина: Индия — огромная территория. Она больше Европы только по площади и гораздо гуще заселена. Самая большая ошибка, которую делают люди с Запада, заключается в том, что мы пытаемся представить Индию, как просто одну страну — по нашим меркам. На самом деле это скорее континент.

Она снова встала и налила себе вина. Затем до краев наполнила кубок Ситтаса. На этот раз его рука тряслась. Слегка. Ирина предложила вина Велисарию и Антонине, но они отказались. Ирина снова заняла свое место и продолжила:

— Индия не была объединена под одним правителем более пятисот лет. С момента падения династии Маурьев. Империя Гуптов, которые в конце концов заменили Маурьев, ограничивалась только Северной Индией. Юг остался под контролем отдельных независимых монархов.

Она снова сделала паузу, ее глаза казались затуманенными. Было очевидно: Ирина вспоминает информацию.

— Или, по крайней мере, это было так до недавнего времени. Империя Гуптов распалась на две части несколько десятилетий назад, и в западную вторглись белые гунны. Мы их называем ефталитами. Они также известны, как…

— Йетайцы, — вставил Велисарий.

Ирина кивнула.

— Белых гуннов или йетайцев разбили, но потом с ними была достигнута какая-то договоренность — западной правящей династией из народности малва. Малва, судя по той информации, которую мне удалось получить, с тех пор быстро расширялись. Они завершили повторное завоевание большей части Северной Индии, хотя очевидно, что их сильно беспокоят восстания. А теперь, судя по моей информации, они начали покорение юга. Сейчас они находятся в состоянии войны с самым великим, самым северным из южных королевств. Оно называется…

Ирина колебалась, нахмурилась, пытаясь вызвать название из памяти.

— Андхра, — подсказал Велисарий. — Андхрой правит династия Сатаваханы.

Ирина кивнула.

— Это, пожалуй, все, что я знаю. Если честно, я никогда особо не интересовалась предметом. Индия, как я уже говорила, казалась слишком далекой страной, чтобы представлять реальную угрозу Риму. В любом случае создавалось впечатление, что они слишком заняты своими собственными проблемами.

Она пренебрежительно махнула рукой.

— Да и если взять рассказы об Индии, которые до тебя доходят, они кажутся полуфантастическими. В особенности рассказы о малва. Боги, ходящие по земле, магическое оружие… — она запнулась и посмотрела на Велисария.

— На самом деле магическое оружие, — проворчал Велисарий. — Нам пока не удалось его даже скопировать.

Ирина посмотрела на супругу полководца.

— Велисарий очень пессимистичен, — сказала Антонина. — Мы едва начали работу. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как мы сами впервые увидели камень. Столько времени потребовалось, чтобы обустроиться в усадьбе, которую нам предоставил епископ! Иоанн Родосский живет там только три месяца, и мастерская еще полностью не готова. — Она покачала головой — Поэтому при сложившихся обстоятельствах, как я думаю, слишком рано давать какие-то оценки нашему успеху в копировании оружии малва.

— А камень хоть как-то помогает? — спросил Ситтас.

Велисарий покачал головой.

— Нет, не в этом плане. Я чувствую, как он пытается, но… Ему очень сложно общаться со мной. Это происходит только через видения. И они не особо помогают, когда дело касается оружия. — Внезапно он улыбнулся. — Однако в самом скором времени, Ситтас, мы с тобой можем устроить поединок!

Его огромный друг презрительно фыркнул.

— С какой стати? Я тебя посажу на задницу, как и всегда. И очень быстро.

Велисарий хитро улыбнулся.

— Тебя ждет сюрприз. Большой сюрприз. Камню все-таки удалось показать мне одно простое новое приспособление. Простое, но я гарантирую: оно произведет революцию в кавалерии.

Ситтас скептически посмотрел на друга.

— И что это? Магическое копье?

— О, ничего такого сложного. Простая штука, называется стремена. — Велисарий снова улыбнулся. Очень хитро. — Ну, договорились? Поединок. И в скором времени.

Велисарий повернулся к Ирине.

— И как там сейчас обстоят дела с покорением юга Индии малва?

Ирина нахмурилась.

— Я не знаю. Судя по последнему полученному мной отчету, а это было три месяца назад, малва только что начали осаду столицы Андхры. — Она сделал паузу, оценивая временные факторы. — Учитывая, что отчет доставлялся сюда в течение нескольких месяцев… предполагаю: осада началась примерно год назад. Враги рассчитывали на долгую осаду. В отчете говорилось, что столица Андхры хорошо укреплена. И называется она… — Ирина опять замолчала, отвернулась, очевидно, стараясь вспомнить название.

— Амаварати, — подсказал Велисарий. Полководец продолжал говорить, и всем казалось: сейчас он пересказывает то, что видит. Вроде как сам находится в видении. — В скором времени дворец падет, и его займут малва. Во дворце находится юная принцесса Шакунтала. Она — единственная, кто останется в живых из правящей династии. Ее возьмут в плен и отвезут на север, во дворец высокопоставленного представителя касты малва. Она должна стать его наложницей. Недалеко от дворца, в тростниках будет лежать раненый воин. Его зовут Рагунат Рао. Когда он оправится от ран, то сам отправится на север, по следу принцессы и ее стражи. Он найдет ее во дворце того высокопоставленного представителя малва, но не сможет вовремя ее спасти. До того, как ему это удастся, вернется владелец дворца с задания, на которое его посылал император. Владелец дворца умрет, как и принцесса.

Велисарий сжал челюсти, вспоминая ненависть другого человека.

— Высокопоставленного представителя малва зовут Подлый. Венандакатра. Венандакатра Подлый.

Ирина вскочила с кушетки.

— Венандакатра? — переспросила она. — Ты уверен, что его зовут именно так?

Велисарий уставился на нее во все глаза.

— Уверен. Это имя выжжено в моей памяти. А что?

— Он здесь! В Константинополе!

Когда волнение, последовавшее за объявлением Ирины, утихло, Велисарий снова занял свое место.

— Так вот, значит, на какое таинственное задание император послал Венандакатру, — пробормотал Велисарий.

— Я чего-то не понимаю, — пожаловался Ситтас. — Кстати, я сам с ним встречался. На одном из бесконечных приемов в Большом Дворце. Скользкий тип. Мне он показался неприятным. Но я с ним практически не разговаривал. Он назвался скромным торговым представителем, пытающимся наши новые торговые возможности и торговых партнеров в Риме, — Ситтас небрежно махнул рукой. — А меня это не интересует.

Ирина фыркнула.

— Тебя волнуют только деньги, которые ты получаешь с того или иного дела.

Ситтас улыбнулся.

— Ну да. Кажется, моя семья имеет небольшой интерес в торговле с Индией.

— Они контролируют по крайней мере ее четверть, — заметила Ирина. — Если не больше. Твоя семья очень умело хранит тайны.

Ситтас снова небрежно махнул рукой.

— Да. Да. Несомненно. Но я оставляю этот бизнес моим бесчисленным кузенам. Я пытался сказать, до того как меня грубо прервали, что Венандакатра, судя по твоим словам, Велисарий, кажется слишком могущественным лицом, чтобы его отправили с таким пустяшным заданием. Вы уверены, что мы говорим об одном человеке? Ведь вполне может оказаться, что имя Венандакатра очень часто встречается в Индии.

Велисарий покачал головой и хотел начать говорить, но Ирина перебила его и обратилась к своему нанимателю:

— Занимайся своей торговлей, Ситтас. Во всем есть смысл, если мы считаем видения будущего, которые показывает камень, правдивыми. А они очевидно точны, — она бросила взгляд на Велисария. — Венандакатре плевать на торговлю. Это просто прикрытие, объясняющее его присутствие. На самом деле он появился здесь, чтобы осмотреться, прощупать почву и заложить фундамент для будущей атаки на Рим.

Ирина помолчала, собралась с мыслями и продолжала:

— Однако его прикрытие делает его уязвимым. С ним приехало совсем немного народу. Он не мог привезти большую свиту — если выступает как торговый представитель. На него будет несложно организовать покушение.

— Нет.

Ирина удивленно посмотрела на Велисария.

— Почему нет? У меня сложилось впечатление, что ты не питаешь к нему особой любви.

Велисарий сжал челюсти.

— Ты даже представить себе не можешь, как я его презираю. Но не нам перерезать ему горло.

Он встал и стал ходить из угла в угол, пытаясь выпустить пар и успокоить нервы. Полководец опустил руку на ножны, медленно вынул из них кинжал и уставился на него.

— Теперь я всегда ношу его с собой. Я чувствую в нем необходимость. Он для меня теперь — нечто типа амулета.

Велисарий расправил плечи.

— Но я думаю: пришло время вернуть кинжал тому, кто должен им владеть по праву. Я должен отправиться в Индию и найти Рагуната Рао.

Антонина побледнела и приложила руку к горлу.

— Ты что, серьезно? — спросил пораженный Ситтас. — Ты нужен здесь, Велисарий! Не время тебе болтаться по Индии. Боже праведный! Ирина права: Индия — огромная страна, а ты о ней практически ничего не знаешь. Если тот человек все еще жив, как ты собираешься его искать?

Велисарий улыбнулся своей обычной хитроватой улыбкой.

— Пока жив Венандакатра, я буду знать, где искать Рао. Он где-нибудь поблизости, как пантера, готовящаяся к броску, даже если он увидит лишь малейший шанс. Я отправлюсь в Индию, найду этого человека, каким-то образом передам ему кинжал и дам ему шанс.

Полководец повернулся к Ирине.

— Именно поэтому Венандакатру нельзя убивать. Очень важно, чтобы мы договорились о сотрудничестве с Рагунатом Рао. А через него — с единственной наследницей династии Сатаваханы. Чтобы сделать это, его нужно найти, а чтобы найти его, нам нужен живой Венандакатра.

Антонина откашлялась.

— Но, муж мой, такое путешествие…

— Займет по меньшей мере год, — закончил за нее Велисарий. — Знаю, любовь моя. Но это нужно сделать.

— Великолепная идея, — твердо сказала Ирина. Она молчала мгновение, давая Антонине и Ситтасу проникнуться ее мыслью. Эти двое очевидно удивились, поняв, что шпионка приняла сторону Велисария. Им же план казался неподготовленным и импульсивным. Удостоверившись, что они пришли в себя и внимательно ее слушают, Ирина продолжила:

— Как и Ситтас, я не понимаю, почему Велисарий считает этого Рао таким важным звеном. Или принцессу Шакунталу. Хотя… — Ирина внимательно посмотрела на полководца. — Я положусь на его мнение. И тебе следует сделать то же самое, Ситтас. Разве не ты мне как-то говорил, что Велисарий — самый великий римский полководец после Сципиона Африканского? Подозреваю, этот самый полководец сейчас разрабатывает какую-то великую стратегию.

Ирина хитро посмотрела на Велисария и развела руками.

— Но это не играет роли, поскольку Велисарию в любом случае следует отправляться в Индию, — продолжала она. — Во-первых, мы должны получить как можно больше информации об Индии. В особенности военной, об ее новом оружии. А кто сделает это лучше лучшего римского полководца?

Ситтас собирался что-то вставить. Ирина не дала.

— Ты хочешь сказать, чушь! Ты уже заявлял, что он нужен здесь. Зачем? Он только что разбил персов, и теперь они по крайней мере год будут зализывать раны. Но как я предполагаю — несколько лет. Поэтому с той стороны какое-то время нам никакая опасность не угрожает.

Она снова подавила зарождающийся протест.

— И даже если персы начнут мутить воду до того, как вернется Велисарий. Я повторяю: ну и что? Пусть он лучший римский полководец, но он не единственный хороший полководец. Ты сам сейчас сидишь без дела, только в парадах участвуешь, которые, по твоему собственному признанию, тебе наскучили.

Она замолчала. Вульгарный гобелен, висевший на стене напротив, привлек ее внимание. Даже несмотря на серьезность момента, Ирина не смогла не рассмеяться. Ее наниматель очевидно послужил моделью для героического сюжета, изображенного на гобелене. Катафракт в доспехах на коне убивает какое-то чудовище копьем.

— Это лев? — уточнила Ирина.

Ситтас гневно посмотрел на гобелен.

— Это дракон! — рявкнул он.

— Никогда не знала, что драконы покрыты мехом, — заметила Антонина. Они с Ириной быстро переглянулись, пряча улыбки. Ситтас уже начал ворчать, но Велисарий оборвал его.

— Давайте вернемся к делу, — твердо сказал полководец. — Я считаю, Ирина предложила хорошее дело. Думаю, нам удастся добиться назначения Ситтаса на мое место, и он заменит меня на посту главнокомандующего армией, стоящей в Сирии. Таким образом, он окажется неподалеку от усадьбы, где работает Антонина. Раз Ситтас будет неподалеку, то у нее останется выход к военным экспертам, когда ей потребуется совет.

Антонина опять начала возражать, но ее резко оборвала Ирина:

— Ты не думаешь, женщина! Ты беспокоишься о безопасности Велисария и не хочешь, чтобы он уезжал надолго, — внезапно шпионка заговорила холодным тоном. — Ты ведешь себя, как дура, Антонина. Самая большая опасность для Велисария таится не в Индии. Опасность здесь, в Константинополе Лучше, если он на год уедет в Индию, чем навсегда останется здесь, но в могиле.

Антонина страшно удивилась и уставилась на мужа. Велисарий кивнул.

— Она права, любовь моя. Я учитывал еще один фактор. Юстиниан.

Теперь Антонина посмотрела на шпионку. Ирина скорчила гримасу.

— В настоящий момент самая большая опасность для Велисария исходит от Юстиниана, — подтвердила Ирина. — Император никого так не боится, как великого полководца. В особенности такого популярного, как сегодня Велисарий, после его победы над персами.

— Экспедиция в Индию решит проблему с Юстинианом, — подхватил Велисарий. — Я уеду из Константинополя, от подозрений и страхов императора.

Ирина откинула назад волосы, думая.

— На самом деле, если все подать правильно, то Юстиниан просто ухватится за такое предложение. Вы же знаете: он не сумасшедший. Если можно, он предпочтет видеть Велисария в живых. Ведь неизвестно, когда снова может потребоваться великий полководец. А отправить его в Индию, с глаз долой по крайней мере на год — о, думаю, Юстиниану это очень понравится. Убрать его из страны и ее окрестностей на какое-то время, а уж за год нынешнее идолопоклонничество пойдет на спад.

Антонина выглядела несчастной.

— Как скоро? — прошептала она.

— По крайней мере полгода я никуда не уеду, — сказал Велисарий. — Скорее всего, месяцев через семь.

Антонина вздохнула с облегчением, но выглядела удивленной.

— А почему так долго? — спросила она.

— Торговля с Индией зависит от сезона дождей, — пояснил муж. — Ветры в тех краях дуют в одном направлении одну часть года, и в другом направлении — вторую. Из Индии на запад нужно плыть с ноября по апрель. А от нас к ним, как предстоит мне, — с июля по октябрь.

Он растопырил пальцы и принялся считать.

— Сейчас начало октября. Слишком поздно отправляться в путешествие в этом году. Скоро ветер переменится и путь до Эритрейского моря займет, по крайней мере, месяц, а то и два. Это означает, что в Индию я могу отправиться не раньше июля следующего года. И не забывай, что это относится к тому отрезку путешествия, который начнется с южного побережья Красного моря. Значит, прибавь еще один месяц, нет, два, чтобы добраться отсюда туда.24

Он стал считать, но Ирина его оборвала:

— Ты не покинешь Константинополь раньше апреля. Вероятнее всего, мая. Кстати, Венандакатра уже объявил, что планирует отправляться домой как раз в это время.

Облегчение Антонины улетучилось.

— Но… Ирина, судя по твоим словам, Велисарию опаснее всего находиться в Константинополе сейчас. Полгода! Кто знает, что может сделать Юстиниан за полгода!

Ирина откинула волосы назад.

— Я знаю. Как раз размышляла об этом, пока Велисарий объяснял тебе организацию морского путешествия. Думаю, могу предложить решение.

Она посмотрела на Велисария.

— Ты когда-нибудь слышал про Аксумское царство?

— Царство эфиопов? — уточнил Велисарий. — Не то чтобы очень много. Я встречал нескольких аксумитов, тут и там. Но… я — полководец, и у меня не было возможности встретиться с ними, так сказать, профессиональной почве. Рим и Аксумское царство на протяжении многих столетий прекрасно ладили. А что?

— Я знаю, как одновременно убить двух зайцев. В настоящий момент Венандакатра — не единственный представитель иностранной державы при дворе Константинополя. Здесь также находятся послы Аксумского царства. Они приехали два месяца назад. Официально посольство возглавляет младший сын короля Калеба, Эон Бизи Дакуэн. Ему всего девятнадцать. Едва вышел из юношеского возраста, хотя, я слышала, произвел хорошее впечатление. Но я думаю, что фактическим лидером у них является главный советник Эона. Его зовут Гармат.

— И что?

— А то, что этот Гармат — очень хитрая бестия. Как я слышала, он тут и там намекает на желание аксумитов укрепить связи с Римом. Она сделала паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Когда я впервые об этом услышала, то не придала особого значения. Но кажется, аксумитов волнует положение дел в Индии, которое, как они предполагают, в будущем вызовет проблемы и у Рима. И Гармат очень расстраивается, что его намеки не понимают или притворяются, что не понимают. Очевидно, он уже объявил о намерении скоро вернуться домой.

Она еще с минуту помолчала, давая трем другим переварить информацию.

— Поэтому у меня есть основания предполагать, что аксумиты только обрадуются интересу известного римлянина. Например, если такой прославленный полководец предложит им посетить вместе с ним Сирию перед тем, как возвращаться в Аксумское царство. А сам представит это путешествие императору Юстиниану, как первую часть очень долгого путешествия, которое в конце концов приведет его в Индию. После того как он на несколько месяцев заглянет в Аксумское царство, которое очень кстати лежит на пути в Индию.

— Идеальное место, чтобы дожидаться попутного ветра, — задумчиво произнес Велисарий. — С глаз долой, из сердца вон. С точки зрения Юстиниана, Аксумское царство находится так же далеко, как и Индия. Ему без разницы.

Он встал и снова принялся ходить из угла в угол. Потом прищурился и внимательно посмотрел на Ирину.

— Но это не все.

Она кивнула.

— Нет, не все. Во-первых, такое путешествие даст возможность вам с Антониной вернуться в усадьбу и провести там какое-то время перед тем, как ты отправишься дальше. Думаю, это будет полезно для твоего оружейного проекта.

— И?

— И — в свете того, что я узнала сегодня — думаю, Риму следует очень серьезно отнестись к предупреждениям аксумитов. И к самому Аксумскому царству. Мы ведь очень мало о них знаем. Кроме того, что они всегда были с нами в хороших отношениях, два века назад приняли христианство, и у них есть флот.

— А они сейчас случайно не ведут войну в Аравии? — спросил Ситтас.

— Да, — кивнула шпионка. — Они вошли на южную часть полуострова три месяца назад. Сбросили короля Юсуфа Асара Ятара под предлогом принятия королем Юсуфом иудаизма и преследования арабов-христиан. — Она усмехнулась. — Это, конечно, не объясняет, по чему они завоевали весь юго-запад полуострова.

— Ты думаешь, они могут стать нашими союзниками? — спросил Велисарий. — Против Индии?

Ирина пожала плечами.

— Это предстоит выяснить тебе, полководец. По пути в Индию.

Велисарий какое-то время молчал. И ходил по комнате.

— Наверно, на сегодня хватит, — наконец объявил он. И повернулся к Антонине.

— Посмотри, любовь моя, не удастся ли тебе организовать встречу с Феодорой. Думаю, лучший способ преподнести дело Юстиниану — через его жену.

Велисарий взял Антонину за руку и помог ей встать. Затем, перед тем как повернуться к двери, посмотрел на Ситтаса.

— Есть еще ряд менее важных вопросов. Во-первых, мой слишком большой и слишком самоуверенный друг, я ожидаю увидеть тебя завтра вместе с твоей армией на тренировочном поле. И учти: в доспехах. Они тебе понадобятся.

Ситтас хрюкнул.

— И что еще?

Велисарий кивнул на Ирину.

— Удвой ей жалованье. Независимо от того, сколько ты ей платишь.

Глава 11

На следующее утро, наблюдая за приближением Велисария по тренировочному полю, Ситтас решил, что его друг провел слишком много времени под сирийским солнцем. Очевидно, его мозги испеклись.

Вызов на поединок был натуральным идиотизмом. На своих двоих, сражаясь мечом, как подозревал Ситтас, его друг еще смог бы порезать его на куски. Но на лошадях, в доспехах, копьями — м-да! У него нет ни одного шанса.

Ситтас не тыкал пальцем в небо. Факты есть факты. У Ситтаса не было ловкости и быстрой реакции Велисария, но они мало значат при сражении копьями. При поединке копьеносцев, одетых в броню, да еще сидящих на лошадях, тоже частично прикрытых броней, играют роль только мощь и сила.

Ситтас самодовольно похлопал себя по огромному пузу. В прошлом он несколько раз дрался с Велисарием, и все схватки заканчивались одинаково: Велисарий оказывался на земле, погруженный в размышления о бессмысленности сражения с лучшим копьеносцем Византии.

И вот! Идиот даже копье держит неправильно! Велисарий держал его под мышкой, вместо того чтобы поднять справа над головой. Смех и грех! Как он думает отправлять копье в цель? Ведь даже любой новичок знает: для того чтобы воткнуть копье в мишень, да еще сидя на лошади, нужно вложить в удар всю силу. Начинают работать мышцы спины, потом плечо и — удар!

С краю тренировочного поля, наверху каменной стены Ситтас заметил небольшую группу мальчишек, наблюдавших за схваткой. Судя по их возбужденным голосам, было очевидно: даже босоногие пацанята с презрением относятся к невероятным методам Велисария.

Увидев, что Велисарий тронулся с места, Ситтас пустил галопом своего коня. По мере приближения Ситтас увидел, что странный способ держания копья имеет одно преимущество в плане точности: тупой конец используемого в тренировочных боях копья направлен аккурат в пузо Ситтаса.

Он с трудом сдержал смех. Да черт с ней, с точностью! В таком ударе нет силы. Ситтас с легкостью отклонит копье щитом.

И вот момент настал. Ситтас понял, что Велисарий ударит первым, прикрылся щитом и поднял собственное копье высоко над головой.

Немного времени спустя, в полубессознательном состоянии Ситтас чувствовал себя так, как будто врезался в стену. Как еще объяснить его положение? Лежит на земле, и такое ощущение, что все тело превратилось в один большой синяк.

Он поднял голову и затуманенным взором огляделся вокруг. Велисарий смотрел на него сверху вниз, сидя в седле.

— Ты жив?

— Что случилось? — рявкнул Ситтас.

— Я свалил тебя на землю — вот что случилось.

— Чушь! Я врезался в какую-то стену.

Велисарий расхохотался. Ситтас взревел от ярости и вскочил на ноги, но пошатнулся.

— Где мой конь?

— За твоей спиной, как любое хорошее, правильно выдрессированное животное.

И правда Ситтас увидел, что его копье лежит на земле рядом. Он схватил его и отправился к коню. Грек был в такой ярости, что попытался без чьей-либо помощи забраться в седло. Конечно, у него ничего не получилось. Через несколько секунд бессмысленных трат времени Ситтас прекратил попытки и повел коня к специальной платформе на краю поля, с которой обычно и садились на лошадей.

Однако один из мальчишек спрыгнул со стены, схватил специальную табуретку и принес к месту, где стоял Ситтас. Забираясь в седло, Ситтас поблагодарил мальчика, но настроение у него нисколько не улучшилось.

— Вам просто немного не повезло, господин, — попытался утешить его мальчишка. А затем с абсолютной уверенностью, свойственной восьмилетним пацанам, добавил. — Ваш противник совершенно ничего не знает о том, как пользоваться копьем!

— Ты абсолютно прав! — рявкнул Ситтас. Потом посмотрел на Велисария и заорал — Повторим! Тебе просто повезло!

На этот раз по мере приближения к противнику Ситтас полностью сконцентрировался на защите и крепко держал щит. Он решил, что в первый раз проиграл из-за излишней самоуверенности. Слишком долго планировал собственный удар, поэтому и не отклонил удар Велисария как следовало.

Но теперь-то он все сделает правильно О, да! Щит он держит, как надо, прикрывая грудь. Ха-ха! Удача сейчас отвернется от Фракии!

Какое-то время спустя, после того как подобие сознания вернулось, Ситтас решил, что врезался в собор. Как еще объяснить его положение? На земле, на спине, чувствует себя трупом.

Мутным взглядом он посмотрел на склонившегося над ним Велисария.

— Что случилось? — прохрипел Ситтас.

Велисарий хитро улыбнулся.

— Ты столкнулся со стременами. Правильнее будет сказать: тебя победили стремена.

— Не понял? — спросил оглушенный Ситтас, все еще думающий о столкновении с собором. — И какой идиот принес эти стремена на тренировочное поле?

Позднее, когда они уже ехали назад в дом Ситтаса по оживленной торговой улице, грек не переставал бранить Велисария.

— Ты обманул меня! Ты сжульничал, вонючий ублюдок! — орал он в сотый раз. И в сотый раз смотрел на стремена и не мог отвести взгляд. Ни один лесной кабан никогда не смотрел на что-то так яростно и такими красными глазами.

— Великолепная штука, не правда ли? — светился от радости Велисарий. Он встал в седле, поворачиваясь туда и сюда и весело подмигивая различным торговцам, наблюдавшим за ними из своих мелких лавочек. — Также улучшает обзор. Ты только подумай, Ситтас! Можно оглядеться вокруг и не беспокоиться о сохранении равновесия. Даже можно достать лук и стрелять в тех, кто находится позади, когда отступаешь.

— Ты мухлевал, собачье отродье!

— И ты, конечно, понял, как увеличивается эффективность поединка — если сражаешься копьем. Больше никаких падений. А то раньше, нанес удар — и валишься с лошади, потеряв равновесие. Теперь нет. Со стременами ты можешь правильно использовать копье, вложив в удар всю свою силу и не боясь свалиться. Раньше-то обычно всю силу в удар не вкладывали…

— Ты мухлевал, ты…

— Знаешь, ты в любой момент можешь заказать себе парочку стремян.

Ситтас снова гневно посмотрел вниз, на стремена.

— Думаю, так и сделаю, — пробормотал он. И снова гневно посмотрел на Велисария. — И тогда мы снова сразимся на дуэли!

Велисарий улыбнулся.

— О, не вижу в этом смысла. Мы же стареем, Ситтас. Мы теперь серьезные полководцы и отвечаем за других людей. Пора перестать вести себя, как глупые мальчишки.

— Ты обманщик!

Когда они заехали во двор особняка Ситтаса, там стояли Антонина с Ирина. Обе ждали своих мужчин и выглядели обеспокоенными.

— Он сжульничал! — заорал Ситтас.

— Он никогда не отличался многословностью, — спешиваясь, весело заметил Велисарий.

Ситтас снова взревел, но его успокоила Ирина:

— Да помолчи ты! Мы давно ждем вас, двух идиотов. А тебя, Велисарий, ждет Феодора, и ты уже опоздал!

Антонина гневно покачала головой.

— Только взгляни на них! Отказываются признать, что стареют. Теперь вы — взрослые люди, полководцы, а не клоуны! Пора прекращать уподобляться мальчишкам!

Ситтас сжал огромные челюсти.

— Ты уже договорилась об аудиенции у Феодоры? — удивленно спросил Велисарий.

Ирина улыбнулась.

— Хотелось бы мне приписать это своим качествам интриганки, но тут ключевую роль сыграла Антонина. Я слышала, что Феодора считает Антонину своей лучшей подругой, но на самом деле не верила в это до сегодняшнего дня.

Улыбка исчезла, Ирина нахмурилась.

— Мы должны отправляться немедленно, но…

— Он не может ехать в доспехах! — запротестовала Антонина.

— Я переоденусь за минуту, — сказал Велисарий и вошел в дом.

— Можешь завернуться в ковер! — прокричал Ситтас ему вдогонку.

— Пожалуйста! Забирай эту гадость. Хоть все ковры в доме, — Ирина сладко улыбнулась Ситтасу. — А с тобой что случилось?

— Да, Ситтас, нам любопытно, — добавила Антонина, улыбаясь также сладко. — Ты врезался в стену?

— Скорее, похоже, что он врезался в целый собор, — задумчиво произнесла Ирина. — Видишь вот этот огромный синяк? И… о…

— Говорю вам, он жульничал!

— Прекрати волноваться, Антонина. Конечно, я поддержу его в этом вашем хитром плане.

Императрица посмотрела в окно залы для приема посетителей. Из него открывался великолепный вид, и еще более великолепным его делало отличное стекло, самое лучшее из существовавших в природе. Императрица могла его себе позволить. Стекло в ее окнах не давало никаких искажений и было без каких-либо вкраплений, которые обычно встречаются в стеклах.

Феодора никогда не уставала от вида из гинекея 25 Большого Дворца. Дело было не только в том, что открывалось взору, — хотя вид огромного города и великолепен. И вид, и стекло постоянно напоминали о ее собственной власти. В женской части дворца правила императрица. Эта византийская традиция возникла задолго до того, как Феодора оказалась на троне, но Феодора вложила в нее всю силу своей личности.

Здесь никто не смел возразить Феодоре. Она была единственной госпожой и начальницей не только над слугами, но и над многими службами и производствами, также располагавшимися на женской половине. Именно в гинекее ткали шелка, на которые у императорского дома имелась монополия. И эти шелка были одним из главных источников императорского богатства.

Без разрешения Феодоры даже император не мог войти в гинекей. И Феодора никогда не давала ему такого разрешения. Ей было что скрывать. Конечно, не любовников. Феодора знала: если бы она завела любовника, это рано или поздно дошло бы до Юстиниана. Но в любом случае у нее даже не появлялось искушения. Феодору не интересовали другие мужчины, кроме Юстиниана.

Нет, прятала она не любовников, а совсем других людей. В основном религиозных лидеров. Еретики-монофизиты искали, где укрыться от вновь начавшихся преследований. Они могли найти убежище в дальних тайных комнатах гинекея.

Феодора нахмурилась. Сам по себе Юстиниан был терпимым к другим религиям и течениям и знал, что его собственная императрица благосклонно относится к монофизитам, но Юстиниан все равно пытался наладить более тесные контакты с Папой в Риме. Юстиниан надеялся повторно покорить Западную Европу. Для получения одобрения Папы требовалось заплатить определенную цену — уничтожить ересь.

Исходя из государственных соображений, причем даже более чем личных предпочтений, Феодора считала эту цену слишком высокой — если учитывать перспективные приобретения. Реальная сила империи лежала на Востоке, в странах, где очень много монофизитов, — Сирии, Палестине, и особенно в Египте. Зачем ослаблять власть империи над этими великими провинциями, чтобы получить одобрение далекого Папы, сидящего в Италии и окруженного полуварварами готами? Которые, кстати, сами еретики. Нет, это…

Она покачала головой, отгоняя мысли. Позже. Сейчас следует заняться другим.

Феодора отвернулась от окна и улыбнулась Антонине. Затем улыбнулась Велисарию. Первая улыбка была от сердца. Вторая… нет. По крайней мере, не совсем.

Императрица быстро оценила свои чувства холодным и лишенным эмоций сознанием, что являлось одной из ее сильных сторон. На самом деле ей нравился Велисарий. Просто она не могла доверять ни одному мужчине. Она считала эго невозможным. Феодора не доверяла даже Юстиниану. Несмотря на то что искренне любила его. Но… что касается мужчин, Велисарий не был таким уж плохим. Он хорошо относится к Антонине. И, одобрительно подумала Феодора, полководец у нее под каблуком. Независимо от того, можно ли доверять Велисарию, она доверяла Антонине.

Императрица снова села на трон, стоявший в углу. Трон смотрелся странно в небольшой комнатке для приема личных посетителей. Да, конечно, на комнату не пожалели средств. Полы покрывали богатые армянские ковры, стены — экзотическая мозаика и гобелены. Но все-таки это была слишком маленькая комната, чтобы трон смотрелся должным образом.

Тем не менее даже здесь, в своих собственных покоях, Феодора настаивала на троне. Относительно скромном троне, конечно, ничего подобного тому грандиозному ужасу, который стоял в главном зале дворца. Но все равно это был трон.

Она понимала: это одна из ее слабостей. Трон не так удобен для сидения, как кресло, но… Феодора вспоминала годы бедности и безвестности. Годы, когда она подчинялась мужчинам, а не наоборот. И теперь везде, где ей требовалось разместить свою весьма аппетитную императорскую попку, она настаивала на троне.

— Я просто не люблю, когда мой ум недооценивают, — сказала она недовольно.

Императрица распрямила плечи. Она была высокой женщиной, а тут еще сидела высоко на троне, поэтому просто нависала над теми, кого принимала. Именно такой эффект она и планировала.

— Совершенно очевидно, что у тебя достаточно оснований удрать из-под завистливого ока Юстиниана, Велисарий.

Увидев легкое удивление на лице полководца, Феодора рассмеялась.

— Ты поражен, что я понимаю некоторые… своеобразные черты своего мужа?

Велисарий внимательно посмотрел на императрицу. Красивая женщина, с хорошей фигурой, скорее худая. По происхождению Феодора была египтянкой, как и Антонина, и отличалась смуглым цветом лица. Но если на смуглом лице Антонины удивляли зеленые глаза, глаза императрицы были темно-карими, почти черными. Лицо обрамляли черные волосы, правда, большую их часть скрывали украшения из драгоценных камней.

Полководец решил, что при сложившихся обстоятельствах лучше всего говорить честно. Он плохо знал Феодору, но не мог не заметить расчетливого ума, отражающегося в ее темных глазах.

— Я не удивлен, что ты понимаешь… черты характера императора. Я просто поражен, что ты так хорошо его знаешь и… — он сделал паузу, решив: возможно, он зашел слишком далеко.

Фразу за него закончила Феодора:

— И все равно люблю его?

Велисарий кивнул:

— Да.

Он сделал глубокий вдох. Черт с ним. Как полководец знал по опыту, неразумно менять стратегию в середине битвы.

— И сильно привязана к нему. Даже такой человек, как я, обычно находящийся далеко от императорского двора, это заметил.

Императрица рассмеялась.

— Предлагаю тебе даже не пытаться это понять. Я сама не понимаю, по крайней мере, полностью, хотя и подозреваю, что лучше тебя способна понимать такие вещи. Но факт есть факт. Я люблю Юстиниана и привязана к нему. Не сомневайся в этом. — Она посмотрела на Велисария холодным, властным, императорским взглядом. Но только на мгновение. Велисария, как она поняла, не запугаешь. Да и нет оснований.

Феодора снова улыбнулась.

— Один из фактов, которые есть и к сожалению остаются, — это склонность моего мужа ревновать к чужой славе. Императорская ревность, если быть точными, а это худший вариант из возможных.

Она вздохнула.

— Было бы гораздо лучше, если бы он переживал из-за моей неверности, как большинство мужчин. Тут оснований для ревности нет, и я бы провела немало приятных часов, убеждая его в его мужской состоятельности. Но это не для Юстиниана. Боюсь, его расстраивают только императорские дела. А больше всего — возможность быть свергнутым соперником. В особенности успешным полководцем. На самом деле угроза достаточно реальна. Мне только хочется, чтобы это перестало быть навязчивой идеей Юстиниана.

Феодора задумалась.

— В настоящий момент двумя самыми успешными и уважаемыми полководцами в империи являетесь вы с Ситтасом. — Она слегка усмехнулась. — Но Ситтас не беспокоит даже Юстиниана. Если дело идет не о войне, Ситтас — самый ленивый человек в мире. Более того, он терпеть не может выполнять обязанности полководца в Константинополе, участвуя в парадах и выходя на тренировочное поле, — и все это знают. Он уже несколько месяцев надоедает Юстиниану, умоляя отправить его куда-нибудь, где идут активные действия, позволить командовать настоящей с его точки зрения армией. Амбициозного же полководца выгнать из столицы невозможно, метлой не выметешь.

Она холодно улыбнулась Велисарию.

— Остаешься ты. Ты один. На тебе фокусируется беспокойство Юстиниана.

Велисарий хотел что-то сказать, но Феодора оборвала его:

— Уволь меня, Велисарий. Ты можешь приводить сколько угодно разумные аргументы, но в них нет смысла. Мне они не требуются, а Юстиниан им не поверит.

Она махнула рукой.

— Нет, вы как раз предложили правильный курс. — Феодора снова усмехнулась. — Даже в моих самых смелых мечтах я не могла бы отправить тебя в Аксумское царство и в Индию! Боже, Юстиниан будет прыгать от радости!

Императрица молчала какое-то время, погрузившись в раздумья.

— И в любом случае это неплохая идея, даже если отбросить ревность Юстиниана.

Она встала и медленно прошлась к окну. Велисария поразила царственная грациозность ее движений, несмотря на тяжесть парадных одежд, надетых на Феодоре. (Которые, как ему сказала Антонина, Феодора носит постоянно.) Она смотрелась настоящей императрицей до мозга костей.

На мгновение Велисарий словно увидел внутренних демонов женщины: неистовство, упорство, амбиции, которые вознесли ее и ее мужа на трон с самого низа. Ведь Юстиниан — полуграмотный крестьянин из Фракии, который, конечно, уже давно стал образованным человеком, не менее грамотным, чем кто-либо в империи. А Феодора — проститутка из Александрии.

И ведь Феодора не была утонченной куртизанкой, как Антонина, весело выбиравшая себе нескольких покровителей, чьей интеллектуальной компанией она потом наслаждалась. Велисарий знал историю Феодоры от Антонины. Нынешнюю императрицу продал в проститутки ее собственный отец, когда ей исполнилось двенадцать лет. Сутенер в свою очередь продавал ее разным проходимцам, болтавшимся рядом с ипподромом.

Велисарий наблюдал за спокойным, красивым лицом, смотрящим в окно. Гордая осанка, некоторая отчужденность и холодность. Велисарий думал, что понимает Феодору. Понимает и ее саму, и ее непоколебимую преданность Юстиниану.

«Я дал клятву Юстиниану, и я всегда буду ему верен. Но я хотел бы дать клятву ей. Из нее получился бы гораздо лучший император».

— Я не верю этому Венандакатре, — тихо сказала Феодора. — Даже до того, как Антонина рассказала мне о подозрениях Ирины, у меня появились свои собственные. — Она посмотрела на Велисария. — Ты с ним встречался лично?

Полководец покачал головой.

— Я представлю тебя завтра. Юстиниан устраивает для Венандакатры прием.

Она снова посмотрела в окно.

— Торговый представитель! — хмыкнула Феодора. — В нем столько надменности, что ее хватило бы и для первого человека во Вселенной. Мерзкое существо! И, подозреваю, самый подлый человек из всех, кто когда-либо жил на земле.

Велисарий сдержал удивление. Антонина, как он знал, просто передала известную им о Венандакатре информацию, которая вполне могла быть доставлена шпионами Ирины. О видении полководца не упоминалось.

Венандакатра Подлый. Очевидно, эту кличку придумал не Рагунат Рао.

Феодора покачала головой.

— Нет, мне этот Венандакатра не нравится. Малва затеяли какую-то тайную и темную игру. А мы о них почти ничего не знаем. Да, лучше, если мы узнаем о них побольше и как можно быстрее.

Она повернулась назад к посетителям.

— Но есть кое-что более важное. У тебя будет достаточно времени, чтобы получше узнать этого Венандакатру. Гораздо больше, уверяю тебя, чем тебе захочется. Однако пока тебе следует незамедлительно познакомиться кое с кем еще. На прием также приглашены послы Аксумского царства. Теперь, поразмыслив, я решила: прием для Венандакатры — одновременно и прощальный прием для послов. На следующий день они возвращаются к себе домой.

Феодора снова села на трон.

— Думаю, предложенный тобой визит в Аксумское царство даже более важен, чем путешествие в Индию. С одной стороны, я не уверена, сколько полезной информации тебе удастся раздобыть в Индии. Каким бы негодяем ни был Венандакатра, он не дурак, и у него насчет тебя обязательно зародятся подозрения.

— А он согласится? В смысле разрешит Велисарию сопровождать его по пути в Индию? — спросила Антонина.

Феодора отмахнулась. Об этом, по ее мнению, беспокоиться не следовало.

— А он разве может отказаться? Ведь он, по легенде, — просто торговый представитель. Как он может отказать в просьбе императору взять с собой домой торгового представителя Рима? — Она покачала головой. — Нет, он согласится, хотя и будет недоволен. Что меня больше беспокоит в настоящий момент, так это согласятся ли аксумиты на эту часть твоего предложения.

— Я считал, что они в хороших отношениях с Римом, — заметил Велисарий.

Императрица поджала губы.

— Да, они были в хороших отношениях с Римом. Сохранились ли эти хорошие отношения после того позорного приема, который им тут оказали, сказать не могу.

— Их оскорбили? — поразилась Антонина.

— Не напрямую. Но безразличие к ним Юстиниана вскоре заметили приближенные, которые… — она презрительно фыркнула. — Первая заповедь приближенного: если император обгадился, ты должен наложить гору дерьма.

Велисарий рассмеялся. Феодора покачала головой.

— На самом деле это не смешно. Юстиниан так занят… ну, неважно. Давайте скажем: он просто забыл первое правило императора — не надо переступать через старых друзей, чтобы обзавестись новыми.

— А какое у тебя сложилось впечатление об аксумитах? — спросила Антонина.

Феодора нахмурилась.

— Советник, Гармат, кажется мне умным человеком. Не думаю, что с ним возникнут проблемы. Меня гораздо больше беспокоит принц.

Она медленно произнесла имя принца, наслаждаясь звучанием слов:

— Эон Бизи Дакуэн. Вы знаете, что означает это имя?

Велисарий с Антониной покачали головами.

— Аксумиты — воины. Мы об этом здесь постоянно забываем, поскольку встречаем их только как торговцев и мореплавателей. Но они военные люди, и у страны есть военная история, которой можно гордиться. Традиционное отношение к военным внушается их правящему классу с детства. И военная выправка сразу видна. Да и такой перечень различных местностей может быть только в имени правителя военного народа.

Она закрыла глаза, вспоминая.

— Официально царя аксумитов зовут Калеб Элла Атсбеха, сын Тазены, Визи Лазен, царь Аксумского царства, Химряра, Дху Райдана, Сабы, Салхема, Горной Страны и Яманата, Прибрежной Равнины, Хадрамавта и всех арабов, беджи, нобы, казу и сиямо, слуга Христа.

— Ничего себе, — заметила Антонина.

Феодора открыла глаза и улыбнулась.

— Вот именно. И не следует от этого отмахиваться как просто от монаршего размаха. Все точно, кроме «Элла Атсбеха». Полностью соответствует действительному положению вещей.

— А что означает «Элла Атсбеха»? — спросил Велисарий.

— «Тот, кто правит восходом», — Феодора пожала плечами. — Эту часть имени мы можем проигнорировать. Но остальное — вот где самое интересное. Длинный список территорий, находящихся под его управлением, абсолютно точен. И аксумиты очень придирчиво к нему относятся. Например, Химряр, как и Хадрамавт, были присоединены к империи недавно. Если так можно выразиться, то аксумиты прибавляют и убавляют названия территорий к имени правителя в точном соответствии с фактами.

Феодора внимательно посмотрела на Велисария.

— О чем тебе это говорит, полководец?

— Они ценят точную информацию, даже формально, — Велисарий хитро улыбнулся. — Редкая черта в правителях.

— Правда? Да, очень строго и скрупулезно подходят к ней. Я велела своим историкам проверить данные. «Элла» прибавляется только к именам правящих монархов, — продолжала объяснения Феодора. — Которых, кстати, правильно называть «негуса нагаст», что означает «царь царей». Мои историки не уверены, но думают, что это тоже довольно точно. Судя по архивам, оставленным первыми посланниками, Аксумское царство возникло в результате завоеваний и царь правит над многими подчиненными монархами в регионе. Кажется, даже над Мешхедом и Нубией.

— А «Бизи»? — спросил Велисарий — Это должно что-то означать. Я обратил внимание, что сам правящий монарх — негуса нагаст — и его сын имеют это слово в имени. Наверное, какой-то титул.

— Да. И это самое интересное. Старший сын царя Калеба Вазеб именуется Вазеб Бизи Хадефан, сын Элла Атсбеха. Ему дается отчество, потому что он — наследник. Младший сын, представитель Аксумского царства здесь, Эон, имеет короткое имя, включающее только самое необходимое — Эон Бизи Дакуэн. Одно это имя, поскольку только его аксумиты считают по-настоящему важным.

— Что-то военное, — догадался Велисарий.

Феодора одобрительно кивнула.

— Абсолютно точно. Аксумская армия состоит из постоянных полков. Называют они их «саравиты». Думаю, единственное число этого слова: «сарв». «Бизи» означает «воин из». Поэтому принц Эон идентифицируется только как воин из сарва Дакуэн. Точно так же как его отец, прежде всего — воин из сарва Лазен, а старший брат Эона, Вазеб, наследник, прежде всего — воин из сарва Хадефан.

Антонина переводила взгляд с императрицы на полководца.

— Кажется, я что-то опустила, — призналась она.

Велисарий поджал губы.

— Боже праведный, даже спартанцы так этим не злоупотребляли, — заметил он и повернулся к жене. — Это означает, Антонина, что аксумиты смотрят на мир холодным взором воинов. Гордых воинов. Достаточно гордых, что называют своих царей и принцев по названиям полков. И еще более гордых, поскольку отказываются претендовать на территории, которыми на самом деле не управляют.

Феодора кивнула.

— И к этим людям отнеслись, как к нежелательным гостям, с самого момента их появления. Надменные приближенные императора отмахивались от них. И эти приближенные не в состоянии отличить один конец копья от другого. Бюрократы, не желавшие иметь с ними дела, даже не знают, как выглядит копье!

— О, Боже! — воскликнула Антонина.

Велисарий посмотрел на Феодору.

— Но ты не думаешь, что с советником — Гармат, так его кажется? — возникнут проблемы?

Императрица покачала головой.

— В конце концов, он советник. Вероятно, сам воин, в прошлом, но молодость давно прошла. Нет, проблема в юноше. Эоне Бизи Дакуэне. Он горд, как может быть горд только молодой воин — а этот-то еще и принц! — и его смертельно обидели.

Феодора с удивлением увидела, что Велисарий смеется.

— О, я так не думаю, императрица! По крайней мере, если он настоящий воин. А с таким именем, подозреваю — настоящий. — На мгновение на лице полководца появилось такое же ледяное выражение, как у императрицы. — Воинов не так легко смертельно обидеть, Феодора. Они видели слишком много настоящих смертей. Если они выживают… ну, конечно, и если у них есть гордость. Но их также отличает практичность.

Он встал.

— Думаю, я использую эту практичность. Поговорю, как один воин с другим.

Антонина поднялась вместе с ним. Было ясно: аудиенция окончена, только…

— Ты устроишь встречу с Юстинианом?

Феодора покачала головой.

— В личной встрече нет необходимости. Юстиниан с вашим планом согласится. В этом у меня нет сомнений. — Императрица помолчала, размышляя. — Думаю, следует публично объявить о предстоящей миссии Велисария на завтрашнем приеме. Это будет хорошим ударом для Венандакатры и поможет смягчить аксумитов.

— Ты сможешь все так быстро организовать?

Феодора холодно улыбнулась.

— Не беспокойся, полководец. Все будет сделано. Ты сам только проследи, чтобы у тебя все получилось с молодым принцем — о чем ты тут хвастался.

Глава 12

Велисарий считал усилия императора пустой тратой времени и сказал об этом Ситтасу. Конечно, очень тихо сказал. Даже бесстрашный полководец Велисарий не был настолько смел, чтобы громко критиковать Юстиниана на официальном императорском приеме.

— Бесспорно, пустая трата времени, — прошептал Ситтас. — Всегда, кроме приема варваров. И что? Юстиниана это не волнует. Он любит свои игрушки, в этом-то все и дело. Думаешь, он упустит шанс поиграть в них?

За этими словами — конечно, произнесенными шепотом, себе под нос — последовали грубые замечания о придурках-фракийцах и их детском восторге от безделушек и погремушек. Широко улыбаясь, Велисарий весело их проигнорировал.

По правде говоря, Велисарий сам не так далеко ушел от фракийской деревни. Его, несомненно, нельзя было назвать неотесанным деревенщиной и придурком — как он считал, эти слова очень неточно описывали и императора, — но он, как и император Юстиниан, получал много радости от игрушек.

На самом деле игрушек.

Имелись, например, «летающие троны». На них Юстиниана и Феодору поднимали высоко над толпой. Троны поднимались и опускались в соответствии с настроением императора. В настоящий момент, судя по тому, что трон висел высоко, Юстиниан чувствовал себя отделенным от огромной толпы, собравшейся в зале.

Также имелись и львы, окружавшие троны, когда те стояли на полу. Животные были сделаны из золота и серебра, но их ценность заключалось в другом: по желанию императора они могли дико рычать. Рык напоминал гром. А желание, судя по количеству рыков за полчаса после появления Велисария и компании на приеме, возникало довольно часто.

И, наконец, самые любимые игрушки Велисария: украшенные драгоценным камнями металлические птицы, сидевшие на металлических деревьях и фарфоровых фонтанах, установленных неподалеку от места нахождения императора. Полководца умиляло их металлическое воркование. Больше всего ему нравилась одна птичка на краю фонтана, которая время от времени наклоняла головку, словно для того, чтобы выпить воды.

На самом деле игрушки.

Но, думал он, на этот раз — пустая трата времени и сил. Ни индусы, ни аксумиты не были тупыми варварами, чтобы их удивили и ослепили такие вещи.

Велисарий вначале рассмотрел представителей малва. Выделить Венандактру сложности не представляло: не только потому, что он стоял в центре группы индусов, но и по манере держаться. Он был одет богато, но не кричаще, как и полагалось тому, кто называл себя торговым представителем.

Эта предполагаемая скромность — тоже пустая трата времени, подумал Велисарий, поскольку, как и говорила императрица, Венандакатра вел себя так, словно правил Вселенной.

Велисарий улыбнулся. Показной прием в богато убранном зале специально для Венандакатры был не очень тонким намеком, избранным Юстинианом, чтобы ясно показать малва: римского императора не обманула легенда, преподнесенная индусами. Простого торгового представителя заставили бы ждать несколько недель перед тем, как какой-нибудь бюрократ среднего уровня опустился бы до того, чтобы удостоить его аудиенции в какой-нибудь конторе. Никогда ни одного настоящего торгового представителя не принимали официально в главном зале Большого Дворца перед собравшейся знатью Константинополя.

Велисарий поднял голову и посмотрел на огромную мозаику, украшавшую стену напротив. Он почти ожидал увидеть шок и непонимание на лицах изображенных там святых. Эти святые глаза на стене привыкли смотреть вниз на победоносных полководцев, высших чинов церкви, украшенных драгоценностями послов из Персии, но никак не ничтожных торговцев, да еще пользующихся дурной славой!

Велисарий усмехнулся и снова занялся рассматриванием «торгового представителя» малва.

Кроме надменности, в Венандакатре не было ничего примечательного. Смуглое лицо по византийским стандартам определенно выглядело иностранным. Но оно не выделяло его из толпы. Константинополь считался самым многонациональным городом в мире, свободным от национальных и расовых предрассудков. И его обитатели давно привыкли к экзотическим посетителям. Если человек правильно себя ведет, одевается в византийской манере, говорит по-гречески — все в порядке. Возможно, он и язычник, но цивилизованный язычник.

Венандакатра был мужчиной средних лет, среднего роста. Тонкие черты лица доходили до остроты, что подчеркивалось глубоко посаженными темными глазами. Глаза показались Велисарию такими же холодными, как у рептилии, даже на расстоянии. Паутинка морщинок создавала впечатление чешуи.

Как предположил Велисарий, от рождения Венандакатра склонен к худобе, но на тонких костях накопился значительный жирок. Венандакатра производил странное впечатление: необычная комбинация сдержанной ярости, насыщения и неутоленного голода — как у змеи, заглотившей и не переварившей добычу.

На лице полководца появилась холодная, варварская улыбка. Он вспомнил видение. В другом времени, в будущем, которое Велисарий надеялся изменить, этого подлого человека убивает худенькая девушка. Его побеждают ее мелькающие ручки и ножки, и из его горла, разрезанного его собственным ножом, вытекает кровь.

— Прекрати, Велисарий, — прошептала Антонина.

— Пожалуйста, — подключилась Ирина. — Не следует показывать клыки на приеме в императорском дворце. Ты ведь пытаешься произвести хорошее впечатление, если помнишь.

Велисарий поджал губы. Снова бросил взгляд на Венандакатру, потом отвернулся.

«Ведь на самом деле Подлый».

Потом он перевел взгляд на аксумитов, и мышцы его лица тут же расслабились.

Чисто внешне аксумиты казались гораздо более впечатляющими, чем индусы. И определенно чужестранцами. Во-первых, их кожу даже нельзя было назвать смуглой — только черной. Они оказались черными как нубийцы (а судя по чертам лица Велисарий решил, что один на самом деле нубиец). С другой стороны, если волосы индусов были длинными и прямыми, у аксумитов — короткими и курчавыми, причем в мелких завитушках. Наконец черты лица индусов — если отбросить смуглый цвет — не отличались от греческих (или по крайней мере армянских), лица же аксумитов имели все африканские черты. Это особенно относилось к тому, кого Велисарий принял за нубийца. В чертах других аксумитов имелось что-то арабское, несмотря на черноту. Лицо старшего в группе — по предположению Велисария — советника Гармата — походило на орлиное.

Велисарий знал, что Аксумское царство и южная часть Аравийского полуострова давно контачат друг с другом. Глядя на аксумитов и вспоминая некоторых арабов со слишком темной кожей, которых ему довелось встречать в прошлом, он решил, что связи между двумя нациями часто имели и более интимный характер.

Они явно выглядели в большей мере чужестранцами, чем индусы, — и по привычкам, и внешне. Велисарий тихо рассмеялся, глядя, как неуютно себя чувствует принц в странном для него византийском костюме, положенном на таком приеме.

— Да, это несколько смешно, — тихо согласилась Ирина. — Думаю, он привык носить гораздо меньше одежды, в его-то климате.

— Жаль, он не приехал сюда пару веков назад, — добавила Антонина. — Когда римляне все еще носили тоги. Думаю, в ней он чувство вал бы себя гораздо комфортнее.

— И я тоже, — пробормотал Ситтас. Он недовольно опустил взгляд вниз, на подол тяжелой накидки, украшенной вышивкой и доходящей до колена. Накидка со всеми причиндалами по весу почти не уступала доспехам катафрактов.

— Как только мы оказались в таких нарядах? — застонал он. — Вместо удобных тог?

— Позаимствовали у гуннов, — прошептала Ирина. — А они, в свою очередь, у китайцев. Ситтас аж поперхнулся.

— Ты шутишь! — и снова с ненавистью посмотрел на свое одеяние. — Ты хочешь сказать, что на меня надета одежда проклятых гуннов?

Ирина кивнула, улыбаясь.

— Вот так и развивается цивилизация, — заметила она. — Это не ваша вина. Я имею в виду солдат вообще, не лично тебя и Велисария. Когда все с ума сходили по кавалерии, воины настояли на том, чтобы носить штаны, как гунны. — Она усмехнулась. — Почему вы настояли на том, чтобы также носить и верх их костюма, для меня остается тайной.

— Откуда ты столько знаешь, женщина? — проворчал Ситтас. — Это неподобающе.

— А я не провожу целые дни, попивая вино и жалуясь, что мне нечего делать.

Ситтас гневно посмотрел на нее.

— Будь проклят женский ум. Им никогда не следовало позволять учиться читать. Есть все-таки кое-что хорошее и у фракийцев. Их бабы ходят босиком и читать не умеют.

— Это так, — прошептала Антонина. — Велисарий позволяет мне надевать обувь только на особые мероприятия, подобные этому. — Она с удовольствием посмотрела на собственные ноги, обутые в нечто немыслимое на высоких каблуках, на которых мужчина не смог бы долго удержаться. — И, конечно, еще когда я пляшу голая у него на груди с хлыстом в одной руке и холодным шербетом в другой.

— Покажите мне бабу с умом, и я покажу вам бабу с чувством юмора, — пробормотал Ситтас. — Естественно, все шуточки у нее будут насчет мужчин. — Он обвел взглядом большой зал, на мгновение останавливаясь на каждой женщине и пронзая ее гневным взглядом. Хотя на самом деле большинство из них не казались ни особо умными, ни обладающими чувством юмора.

Велисарий не участвовал в обмене колкостями. Он уже давно смирился с выводящими мужчин из себя шуточками жены. На самом деле они ему даже нравились. Хотя, глядя на этот ужас на маленьких ножках Антонины, он почти содрогнулся, представив, как каблуки разрывают ему грудь.

Он снова обратил внимание на аксумитов. Их было только пятеро. Как он слышал, на прием пришли все, кто приехал в Константинополь. Полководец вновь взглянул на индусов и улыбнулся. И если дипломатическая миссия Аксумского царства состояла всего из пяти человек, индусы, представлявшиеся обычными торговцами, привезли больше двадцати.

Улыбка исчезла. Кое-кто из этих двадцати здесь просто для украшения, но определенно не все. Может, один или два на самом деле интересуются торговлей, но Велисарий не сомневался: по меньшей мере десять индусов — шпионы.

Словно читая его мысли, Ирина прошептала:

— Я слышала, что по меньшей мере десять индусов объявили о своих планах надолго обосноваться здесь. Говорят, для укрепления торговых связей и расширения контактов.

— Несомненно, — пробормотал полководец. — В этом городе всегда был хороший оборот обмана и предательства.

Ирина наклонилась поближе к нему и прошептала еще тише: — Видишь того, что стоит крайним слева? И плотного, ближе к середине, в желтой одежде с черной вышивкой?

Как заметил Велисарий, она даже не смотрела в их сторону. Сам он бросил лишь один беглый взгляд на представителей малва.

— Да, вижу…

— Того, что слева, зовут Аджатасуфа. Плотного — Балбан. Я уверена: Аджатасуфа — один из главных шпионов малвы. Насчет Балбана не так уверена, но также его подозреваю. И если мои подозрения насчет Балбана верны, то он, вероятно, и возглавляет шпионскую сеть.

— Не Аджатасуфа?

Ирина настолько незаметно покачала головой, что Велисарий этого практически не заметил, скорее почувствовал.

— Нет, он слишком выпячивается. Слишком много показного.

Странным, почти таинственным образом Ирине удавалось читать его мысли. И вот опять…

— Это плохая затея, Велисарий. Никогда не следует убивать известных тебе шпионов и начальников шпионских сетей. Их просто заменят на других, которых ты не знаешь. Лучше держать их под наблюдением и тогда…

— Что тогда?

Она улыбнулась и легко пожала плечами, даже не глядя в сторону индусов.

— Что угодно, — прошептала. — Возможности безграничны.

Антонина толкнула Велисария локтем.

— Думаю, пора познакомиться с аксумитами. Я наблюдала за Феодорой, она с нетерпением и недовольством смотрит на нас.

— Вперед, — сказал полководец.

Он взял жену под руку и повел через зал, прокладывая путь сквозь шумную толпу. Аксумиты стояли как бы в стороне, там, где люди уже не толпились. Даже для Велисария, редко посещавшего такие мероприятия, стало очевидно: их намеренно игнорируют.

Аксумиты заметили их по мере приближения. Старший, которого Велисарий считал советником Гарматом, никак не отреагировал. С другой стороны глаза молодого принца заметно округлились. Можно было бы даже сказать, что он уставился на Велисария как на диковину, пока высокий мужчина за его спиной — тот, кого Велисарий считал нубийцем — не толкнул его локтем. Тогда принц оторвал взгляд от приближающихся людей и посмотрел куда-то в зал. Спину держал прямо, словно кол проглотил.

По мере приближения Велисарий встретился взглядом с нубийцем. Высокий чернокожий мужчина тут же расплылся в широкой улыбке, показав зубы, затем эта улыбка так же быстро исчезла.

Велисария человек удивил. Чем занимался советник Гармат, было ясно. Два других члена миссии явно солдаты. Личное окружение принца, люди, подобные его собственным пентархам Валентину и Анастасию. Опытные, через многое прошедшие воины, которым около тридцати — или чуть меньше, или чуть больше. Достаточно молодые, чтобы подходить физически, и достаточно взрослые, чтобы не бросаться с головой в омут и не совершать необдуманных поступков.

Тогда в какой роли тут нубиец? Каковы его функции? Более того — почему нубиец? А что это так, Велисарий почти уверился, подойдя к небольшой группе. Чертами лица высокий мужчина отличался от аксумитов, в них не было ничего орлиного, только чисто африканские черты.

Но Велисарий скоро узнает точно. Он остановился в нескольких футах от группы и вежливо поклонился.

— Меня зовут Велисарий, — объявил он. — Я…

— Лучший римский полководец! — сказал самый старший в группе. — Такая честь! Я — Гармат, советник принца Эона Бизи Дакуэна. — Он кивнул на молодого человека, стоявшего рядом с ним.

Велисарий внимательно осмотрел принца. Тот, как подумал полководец, оказался очень симпатичен — экзотическим образом. Юноша не отличался высоким ростом, но был определенно хорошо сложен. Под тяжелой вышитой накидкой, подозревал Велисарий, скрывается мускулистое развитое тело.

Принц кивнул, очень легко, почти невежливо. Высокий мужчина, стоявший за принцем, тут же пихнул его локтем, причем довольно сильно, и произнес несколько слов на языке, которого не знал Велисарий. Двое воинов-аксумитов, стоявших по бокам, что-то пробормотали. Судя по интонации, Велисарий понял: это слова одобрения.

Происходило что-то странное. Язык был полководцу неизвестен, но… Велисарий почти понял значение слов. Странно.

Велисарию показалось, что принц, несмотря на черноту кожи, покраснел от смущения. Молодой человек выпрямился еще сильнее (если такое возможно) и поклонился. На этот раз очень низко и уважительно. Высокий мужчина за спиной принца опять сверкнул улыбкой и произнес на греческом с очень сильным акцентом:

— Я ему сказал: «Прояви уважение, мальчишка! Он — великий полководец, проверенный в битвах, а ты только молокосос». — Снова широкая улыбка. — Конечно, я говорил на нашем языке, чтобы не смутить молодого глупого принца. И не дал ему подзатыльник по этой же причине. Но теперь считаю: я должен перевести, чтобы не оскорбить знатных гостей.

— А ты кто, если я могу спросить?

Высокий мужчина улыбнулся еще шире.

— Я? Я — никто, великий полководец. Несчастный раб, только и всего. Самое низшее существо на земле, унижаемое вне всякой меры.

— Не мог бы ты представить нас своей очаровательной жене? — перебил Гармат.

Велисарий извинился и представил присутствующих друг другу. Гармат был опытным и искусным дипломатом и умудрился осыпать комплиментами красоту и шарм Антонины, причем таким образом, что никто не смог бы заподозрить малейшего личного интереса в его словах. У принца так хорошо не получилось. Он говорил очень вежливо, но был явно сражен красотой женщины.

Высокий мужчина за его спиной опять что-то сказал резким тоном. Воины снова выразили одобрение.

Но на этот раз Велисарий понял значение слов — не понимая, как ему это удалось.

— Идиот! Бегай дома за пастушками, если тебе так хочется! Нечего пялиться на жен великих иностранных полководцев!

Велисарий ничем себя не выдал. Или по крайней мере ему так казалось.

— Ты говоришь на нашем языке, — объявил Гармат.

Велисарий думал с минуту, затем покачал головой.

— Нет. Я могу понять некоторые слова, и это все. Но я не могу говорить. А как он называется?

— Геэз.26

— Спасибо. Прости мне мое невежество. Я очень мало знаю про Аксумское царство. Как я уже упоминал, я не могу говорить на вашем языке, но немного его понимаю.

Гармат очень внимательно смотрел на него.

— Думаю, больше, чем немного.

Советник взглянул на высокого мужчину за принцем.

— Тебя удивляет поведение Усанаса, — это было скорее утверждение, чем вопрос.

Велисарий посмотрел на высокого мужчину.

— Это имя?

Усанас ответил, опять на греческом:

— Это мое цивилизованное греческое имя, полководец Велисарий. На моем родном языке меня зовут… — последовало несколько непроизносимых слогов.

— Ты нубиец, — сказал Велисарий.

Усанас улыбнулся от уха до уха.

— Нет! Ужасные люди, эти нубийцы. Очень любят воображать из себя невесть что, притворяются египтянами. Чихал я на них!

Гармат перебил его:

— Римляне очень часто ошибаются. На самом деле он родился гораздо южнее Нубии. Он из земли между великими озерами, которая совсем неизвестна людям Средиземноморья.

Велисарий нахмурился.

— Значит, он не из Аксумского царства?

— Нет! — воскликнул Усанас. — Ужасные люди, эти аксумиты! Любят воображать о себе невесть что, притворяются потомками Соломона.

Снова улыбка.

— Однако на Аксумское царство я не чихал. Иначе сарвены, — он показал большим пальцем вначале на одного воина, потом на другого, — побьют наглого раба.

Двое сарвенов утвердительно кивнули.

Велисарий сурово нахмурился. Гармат улыбнулся.

— Тебя, как я понимаю, удивляют некоторые наши обычаи.

— Это что, такой обычай? — с сомнением спросил Велисарий.

Гармат закивал.

— О, да! Очень старый обычай. У любого ребенка мужского пола, родившегося у царя, — а иногда и у девочек, если нет наследников-мужчин, — есть особый раб. Он прикрепляется к ним в возраст десяти лет. Раб всегда иностранец, ну… в некотором роде. Его называют давазз. Его работа — особого рода. У принца есть советник, чтобы обучать его управлению государством, которым царь должен править как следует, — тут Гармат показал на себя. — Ветераны из его полка обучают его военному искусству, он должен владеть оружием, чтобы остаться у власти. — Гармат показал на двух солдат. — А затем, что самое важное, у него есть давазз. Который учит его, что разница между рабом и царем не так уж велика.

Усанас улыбнулся.

— Гораздо лучше быть рабом! Никаких беспокойств.

Антонина мило улыбнулась.

— Я полагаю, тебя должно беспокоить, что сделает принц, если когда-то займет трон? — спросила она. — И вспомнит давазза, оскорблявшего и обижавшего его бессчетное количество раз?

Улыбка с черного лица не сошла.

— Чушь, госпожа. Принц будет благодарен. Осыплет верного давазза подарками. Предложит ему престижный пост.

Антонина улыбнулась в ответ.

— Может быть. В особенности, если давазз был добрым человеком, мягко укорявшим принца, и то только в редких случаях.

— Чушь! — воскликнул Усанас. — Давазз такого рода бесполезен!

И он дал принцу подзатыльник, причем очень тяжелый. Принц и глазом не моргнул.

— Видите? — спросил Усанас. — Хороший принц. Очень сильный и выносливый, с твердой головой. Если он когда-то станет царем, арабы затрепещут.

Велисарий был зачарован.

— Но… давайте представим на мгновение… я имею в виду…

Гармат перебил его:

— Тебя интересует, какими мотивами руководствуется давазз, проявляя такую суровость? Когда, как указала твоя жена, всегда есть риск, что царь будет вспоминать прошлое, причем самые его неприятные моменты?

Велисарий кивнул. Гармат повернулся к Усанасу.

— Что случится, Усанас, если ты будешь игнорировать свои обязанности? Не сможешь правильно воспитать принца и показать ему истинное положение вещей?

Улыбка исчезла с лица Усанаса.

— Саравит очень рассердится, — он посмотрел в одну сторону, потом в другую. — Очень раздраженные, очень злобные сарвены. — Улыбка вернулась. — Принц — ничто. Царь — почти ничто. Саравит — очень важен.

Солдаты одобрительно кивнули.

Гармат повернулся к Велисарию.

— По нашей традиции, когда принц садится на трон или достигает совершеннолетия — что у нас наступает в двадцать два года, — то его сарв выносит постановление по даваззу. Если решают, что давазз хорошо выполнил свою работу, ему предлагают членство в сарве. И обычно высокий ранг. Или, если он того хочет, он может вернуться домой, с благословением сарва и, конечно, множеством даров от бывшего принца.

— А если сарву не понравится, что он сделал?

Гармат пожал плечами. Из-за его спины Усанас пробормотал:

— Очень плохо.

Солдаты одобрительно кивнули.

Велисарий почесал подбородок.

— А давазз всегда с юга?

— О, нет! — воскликнул Гармат. — Давазз может быть из любой чужой страны, при условии, что его народ считается храбрым и сам он известен своим мужеством. Например, давазз царя Калеба был арабом, бедуином.

— А что с ним произошло?

Гармат кашлянул.

— Ну, на самом деле он сейчас стоит напротив тебя. Я был Даваззом Калеба.

Велисарий с Антониной уставились на него. Гармат виновато кашлянул.

— Моя мать, боюсь, не славилась целомудрием. Ей особенно нравились симпатичные молодые эфиопские торговцы. Как видите, в результате одного такого союза получился я.

— А как тебя схватили? — спросил Велисарий.

Гармат нахмурился. Он, казалось, не понял, о чем его спрашивают.

— Кто схватил?

— Аксумиты — когда они взяли тебя в плен, поработили и сделали даваззом Калеба?

— Никто никогда не захватывает давазза! — воскликнул принц. — Если человека можно взять в плен, то он не подходит на роль давазза!

Это были первые слова принца. Голос Эона оказался приятным, хотя и необычно низким для такого молодого человека.

Велисарий покачал головой.

— Я совсем не понимаю. Как тогда вы кого-то делаете даваззом?

— Делаете даваззом? — переспросил принц. Он в замешательстве посмотрел на советника. Гармат улыбнулся. Солдаты хмыкнули. Усанас рассмеялся.

— Никто никого не делает даваззом, полководец, — пояснил Гармат. — Это очень большая честь. Люди приезжают из всех мест, чтобы участвовать в конкурсе. Когда я услышал, что аксумиты собираются выбрать нового давазза, я проехал половину Аравийского полуострова. А затем я обменял великолепного верблюда на весельную лодку, чтобы пересечь на ней Красное море.

— Я шел пешком через джунгли и горы, — сообщил Усанас. — Я ничего не менял и не продавал. Мне нечего было продавать, кроме своего копья, которое мне самому требовалось.

Он приподнял рукав и показал очень мускулистую руку, которую искажал ужасный шрам.

— Получил от пантеры по пути, — улыбка вернулась. — Но шрам того стоил. Благодаря ему я участвовал только в последнем раунде. Не пришлось тратить время на глупые первые конкурсы.

— Усанас — самый великий в мире охотник, — объявил Эон, с гордостью в голосе.

Усанас тут же дал ему подзатыльник.

— Молодой дурак! Самый великий охотник — это львица где-нибудь в саванне. Надеюсь, ты с ней никогда не встретишься. И не будешь думать о своей ошибке, сидя у нее в животе.

— А ты, Гармат? Ты тоже был великим охотником? — спросила Антонина.

Гармат пренебрежительно махнул рукой.

— Ни в коем случае. Ни в коем случае. Я… как бы это выразиться? Давайте скажем, что аксумиты были рады выбрать меня. Одним ударом они получили давазза и избавились от самого беспокойного предводителя бандитов в Хадравмате, — он снова пожал плечами. — Я порядком устал от бесконечной череды набегов и попыток уйти от преследователей. Мысль о стабильном положении пришлась мне по душе и… Он помедлил, оценивающе оглядывая стоявших перед ним двух римлян.

— И мне всегда нравились люди, из которых происходил мой отец, — продолжил он. — Кто бы ни был мой отец, я никогда не сомневался, что он аксумит.

На мгновение лицо советника стало суровым.

— Меня воспитывали, как араба, и я не забыл этой части своего наследия. Арабы — великие люди, во многом. Но они были очень суровы к моей матери. Насмехались над ней, обижали. Только по той причине, что ей нравились мужчины.

Он отвернулся, оглядывая шумную толпу, собравшуюся в зале.

— Она была хорошей матерью. Очень хорошей. Конечно, когда я получил власть, насмешки прекратились. Но ее никогда по-настоящему не уважали. Так, как нужно. Поэтому я забрал ее с собой в Аксумское царство, где другие обычаи.

— А как они отличаются? — спросила Антонина.

Гармат снова посмотрел на нее оценивающе. На этот раз смотрел дольше. Велисарий знал: сейчас принимается важное решение.

— Давайте просто скажем, Антонина, что аксумиты не станут шептаться о женщинах, стоящих у власти, несмотря на их сомнительное прошлое. Даже как здесь шепчутся, среди образованных греков.

Антонина замерла на месте. Гармат уныло улыбнулся.

— Да и оснований для такого шепота не будет — среди аксумитов. Проституция среди них неизвестна. Кроме портовых городов, где она существует для иностранных моряков. Над которыми потом смеются: ведь они заплатили немалые деньги за то, что могли бы получить бесплатно. Ну то есть за шарм, ум и хорошую беседу.

В разговор вступил Усанас, вначале, правда, скорчил ужасную гримасу:

— Аксумиты все выставляют напоказ. Это хорошо известно! Я был поражен, когда впервые услышал об этом, в моей отдаленной маленькой деревне на юге. Конечно, мои люди отличаются высокими моральными качествами. — Его лицо стало печальным. — О, да! Я был шокирован такими новостями! Тут же отправился проверить лично, чтобы прекратить такие ужасные слухи. — Опять широкая улыбка. — Жаль, но слухи оказались верными. Конечно, я бы сразу же убежал, но к тому времени, как я узнал…

— В день прибытия, — вставил один из солдат.

— …оказалось слишком поздно. Уже был выбран даваззом. И что я мог поделать?

Антонина и Велисарий рассмеялись. Гармат развел руками.

— Видите? Даже наши священники, боюсь, слишком терпимы по вашим стандартам. Но нам нравятся наши обычаи. Даже негуса нагаст не особо беспокоится насчет отцовства своих сыновей. Да и какую роль играет их кровь? В конце концов значение имеет только одобрение саравита.

Солдаты одобрительно кивнули.

Советник посмотрел на Велисария, ею глаза были очень внимательными.

— Тебе следует лично приехать к нам, — заметил он.

— Только со мной, чтобы я могла за ним следить! — воскликнула смеющаяся Антонина. Затем, вспомнив об их цели, резко осеклась и замолчала.

Гармат тут же заметил фальшь. Но до того, как он смог что-то сказать, Велисарий откашлялся.

— На самом деле, Гармат…

Его перебил звук фанфар. Велисарий резко дернулся. Трубили в трубы, которые обычно использовались в битвах. Таким образом римские полководцы передавали приказы во время боя. Велисарий был непривычен к их использованию в мирной жизни.

Троны Юстиниана и Феодоры подняли на максимальную высоту. Толпа в зале прекращала разговоры, наступала тишина. Было ясно, сейчас прозвучит важное объявление.

— Я должен перед вами извиниться, — быстро прошептал Велисарий Гармату. — Я так увлекся нашей беседой, что забыл о времени. Объявление…

Гармат положил руку ему на плечо.

— Давай послушаем объявление, полководец. Потом мы обсудим все, что требуется обсудить.

Когда объявление было сделано, Велисарий заметил три вещи.

Первое. Он отметил изменение отношения толпы и к нему самому, и к аксумитам. Если раньше их игнорировали, сейчас стало очевидно их в самое ближайшее время окружат собравшиеся в зале.

Второе. Он даже на расстоянии заметил очень кислое выражение лица Венандакатры. И быстрое перешептывание среди его окружения.

Третье. Тройственная реакция аксумитов. Гармат, даже с большим опытом царского советника, не мог не выглядеть довольным. Эон, с малым опытом молодого полного энергии принца, с еще большим трудом скрывал неудовольствие. А давазз, как и всегда, выполнял свою работу под внимательным взглядом сарвенов.

— Нас не поставили в известность! — рявкнул принц.

Усанас тут же дал ему подзатыльник.

— Тупой молокосос! Если лев приглашает тебя пообедать, ты должен принять приглашение. Или ты сам предпочтешь стать обедом? Тупой младенец!

Солдаты одобрительно кивнули.

Глава 13

Амаварати.

Зима 528 года н. э.

Ее младший брат хорошо умер. Глупо, но хорошо.

Шакунтала не винила мальчика в глупости. Ему было всего четырнадцать и ему все равно предстояло умереть. Лучше, если его быстро зарежет негодяй-йетайец, чем терпеть унижения и боль в последние минуты жизни.

Последний безнадежный бросок брата против йетайца требовал отмщения. Опытный воин-йетайец без труда уклонился от неловкого удара меча. Варвар дико оскалился, отсекая мальчику голову. Но мгновение спустя улыбка исчезла — острое копье Шакунталы пронзило его сердце.

Воин начал падать, и в это мгновение в покои принцессы ворвались еще три йетайца. Они оттолкнули тело в сторону. Первый йетайец, возглавлявший группу, чуть не упал, зацепившись за ногу мертвого товарища. Неловкого движения для Шакунталы оказалось достаточно, и ее копье проскользнуло над верхом его щита. Острие вонзилось врагу в горло. Варвар выплюнул кровь и упал на колени.

Принцесса немедленно вырвала копье из тела и направила на следующего йетайца. Этот закрылся щитом, блокируя удар. Но принцессу хорошо учили. Ее удар был обманным. И копье воткнулось в ногу врага, сразу над коленом. Йетайец завопил. Шакунтала вырвала копье из ноги и вонзила в открытый рот.

Это был быстрый удар, подобный нападению гадюки, — такой, за которым трудно уследить человеческому глазу, как ее и учили. Но — как ее предупреждали не делать — принцесса слишком яростно орудовала копьем и воткнула его слишком глубоко. Оно застряло между двумя позвонками.

Мгновение спустя еще один йетайец перерубил древко ударом меча. Вернее, попытался: его меч не смог полностью прорубить дерево. Но удара оказалось более чем достаточно, чтобы копье вылетело из рук Шакунталы.

Йетайец издал победный клич и кинулся на нее, широко улыбаясь. Шакунтала попятилась в угол. В огромной комнате, служившей ей для приема посетителей, практически отсутствовала мебель. Принцесса откинула ногой огромную вазу, освобождая себе больше места для маневров. Красивый фарфор разбился, сухие цветы рассыпались по полу.

Сквозь дверной проем (дверь уже сорвали с петель) в комнату ворвались еще шесть йетайцев. Двое из них сразу же направились к принцессе. Четверо других повернулись к служанке Шакунталы. Вторая девушка — Джиджабай — скорчилась в углу комнаты.

Шакунтала услышала, как рыдания Джиджабай переросли в крики. Со служанки сорвали одежду, уложили ее на пол. Девушка сопротивлялась, йетайцы отпускали грязные шуточки, предвкушая удовольствие. Но у Шакунталы не было времени смотреть. Теперь трое йетайцев пытались окружить ее, одновременно заставляя отступать в угол. Они убрали мечи в ножны и бросили на пол щиты. Щиты упали на толстый ковер, покрывавший пол, с гулким звуком.

Принцесса не понимала слов, которыми они то и дело обменивались, но похотливые улыбки делали значение вполне понятным. Она притворилась, что подвернула ногу, согнулась, наполовину разворачиваясь. Один из йетайцев прыгнул на нее. Шакунтала ударила его ребром ладони точно в солнечное сплетение — и он мгновенно рухнул на спину. Второго принцесса ударила кулаком в то же место. Он закашлялся, согнулся и потом рухнул на пол вслед за первым — когда локоть Шакунталы со всей силы врезался ему в челюсть.

Третий йетайец прыгнул ей на спину и обвил ее тело руками. Она врезала ему макушкой по подбородку, потом со всей силы дала пяткой по лодыжке, вырвалась из его объятий и ударила локтем в живот.

Воин пошатнулся. Шакунтала повернулась и врезала ступней ему в пах. Йетайец распластался на полу со стоном.

Шакунтала отпрыгнула и бросилась в другой угол, где на полу лежала Джиджабай. Служанка была почти полностью раздета. Ее руки держал один йетайец, разведенные в стороны ноги держали двое других. Четвертый расстегнул штаны и уже вставал на колени между ног кричащей девушки.

Его наклон превратился в полет головой вперед, когда удар Шакунталы пришелся аккурат между лопаток. Принцесса нанесла удар идеально, без лишних усилий, которые были ее обычной ошибкой. Она не потеряла равновесия и с легкостью опустилась на ноги. Йетайец, державший правую ногу Джиджабай, уставился на нее. Шакунтала выбила ему зубы. Снова идеальным ударом. Следующий удар сломал ему шею.

Но этот удар оказался слишком сильным. Вместо того чтобы перегруппироваться, принцесса потеряла равновесие и рухнула на спину. К счастью, толстый ковер смягчил удар. Мгновение спустя йетайец, державший вторую ногу Джиджабай, оказался на принцессе, прижимая к полу запястья Шакунталы. Он вопил от ярости. Однако его криков было недостаточно, чтобы заглушить звуки, производимые другими йетайцами, врывающимися в комнату. Джиджабай опять начала кричать.

Шакунтала неистово сражалась с противником. Для своего роста она была очень сильной. Но йетайец оказался значительно тяжелее ее и гораздо сильнее. Затем принцесса внезапно почувствовала, как ее ноги схватили другие варвары. Вопли радости йетайцев наполнили комнату, они казались Шакунтале оглушительными.

Теперь йетайец, лежавший на принцессе, твердо удерживал ее запястья. Он подтянул ноги и сел ей на живот. Лицо мужчины находилось всего в нескольких дюймах от лица Шакунталы. Он что-то начал ей говорить, похотливо улыбаясь. Шакунтала резко приподняла голову и откусила ему кончик носа.

Йетайец взвыл и отдернул голову. Из остатков носа хлестала кровь. Варвар уставился вниз, на нее, полными ярости глазами. Шакунтала выплюнула кончик носа ему в лицо. Воин взвыл от ярости, выпустил ее левое запястье, отвел назад свою правую руку и сжал кулак, готовясь нанести ей удар в челюсть.

Кулак отлетел куда-то вне пределов ее видимости. Воину отрезали часть руки. Йетайец в ужасе уставился на обрубок. Кровь хлестала, заливая все вокруг. Мгновение спустя Шакунтала вся стала красной от крови. Голова йетайца внезапно тоже исчезла.

Теперь кругом царил хаос. Шакунталу практически ослепила кровь, заливающая лицо. Затем на нее свалилось тело обезглавленного йетайца.

Она почувствовала, как руки, державшие ее ноги, ослабили хватку, затем ноги отпустили вообще. Внезапно нижнюю часть ее тела тоже залило чем-то горячим. Кровью. Не ее. Вопли и крики ярости. Звон клинков и щитов. Крики боли. Последние предсмертные крики.

Затем громогласный командирский голос. Еще несколько воинов заходит в комнату. Опять приказ. Звуки битвы затихают. Приказ.

Тишина, тишина. Только Джиджабай плачет в углу.

Тишина, кроме…

За пределами комнаты, где-то на отдалении крики продолжались. И Шакунтала их слышала. Это были жуткие крики боли и отчаяния. Казалось, они заполнили весь мир.

Амаварати взяли. Дворец захвачен. Все потеряно. Все. Все.

Внезапно с нее сняли обезглавленное тело. Она снова была свободна. Шакунтала села и попыталась стереть кровь с лица. Кто-то дал ей тряпку. Ею она протерла глаза, чтобы хотя бы видеть, что происходит.

Теперь вся комната была заполнена воинами. Несколько йетайцев все еще оставались живы. Они сгрудились в углу рядом с рыдающей Джиджабай. Большее количество йетайцев погибло, их тела валялись на полу.

Другие воины, находившиеся в комнате, тоже были врагами, но не йетайцами Шакунтала узнала их. Кушаны. И один жрец Махаведы.

Жрец бегал между йетайцами в углу и одним из кушанов. Шакунтала догадалась, что это командир кушанов.

Командир кушанов оказался невысоким мужчиной, очень плотного телосложения, с бочкообразной грудью и широкими плечами. В правой руке он держал меч, покрытый кровью. Шакунтала была уверена, хотя точно и не знала, что именно этот меч отрубил руку, а потом голову напавшего на нее йетайца.

Но больше всего в кушане ее поразило лицо. Не черты лица. Внешность была типичной для кушанов: грубые черные волосы завязаны на затылке, немного раскосые карие глаза, плоский нос, высокие скулы, тонкие губы. Нет, дело было в самом лице. Казалось, на нем нет человеческой плоти. Не лицо — железная маска.

Жрец что-то крикнул командиру кушанов. Тот кратко ответил, не желая уступать. Показал пальцем на Шакунталу и еще что-то сказал. Жрец нахмурился. Потом повернулся к йетайцам в углу и что-то им рявкнул. Йетайцы что-то отвечали — частично озлобленно, частично со страхом, но жрец заорал на них, заставив замолчать.

Потом жрец показал на Джиджабай. Командир кушанов отмахнулся от нее. Йетайцы улыбнулись и склонились над служанкой. Мгновение спустя они опять разводили ей ноги и расстегивали штаны.

Шакунтала вскочила на ноги, но командир кушанов внезапно оказался за ее спиной. Мужчина двигался гораздо быстрее, чем принцесса считала возможным. Она почувствовала, как он вывернул ей руку. Шакунтала тут же хотела ударить его ступней, но вместо лодыжки попала только по полу. Больно. Казалось, кушан, не прилагая усилий, вовремя отодвинул ногу, в которую метила принцесса. При чем при этом не потерял равновесия и не ослабил хватки.

Шакунтала почувствовала, как ее руку выкручивают дальше, и стояла, не двигаясь. Она поняла: у него немалый опыт, и впала в отчаяние Хотя…

Шакунтала попыталась нанести удар локтем другой руки, но удар блокировали, едва он успел начаться. Она попыталась ударить макушкой, получила затрещину. Не очень сильную, но нанесенную опытной рукой.

Джиджабай закричала. Удар. Крик. Еще один удар. Удар. Молчание. Только грубые смешки йетайцев.

— Ты ничего не можешь для нее сделать, девочка, — прошептал командир кушанов на хорошем хинди. — Ничего.

Он потащил Шакунталу к двери. Он был силен. Очень силен. Вместе с ним пошли другие кушаны. Несколько человек шли впереди, другие по бокам, оставшиеся сзади. Все держали мечи наготове. Испачканные кровью, все, без исключения.

Выходя из двери, Шакунтала услышала, как Джиджабай снова закричала. Затем: удар, еще удар, и молчание.

— Ничего, девочка, ничего, — прошептал кушан.

Проход по дворцу оказался одним сплошным кошмаром. Принцесса, залитая кровью, находящаяся в полубессознательном состоянии, все равно могла видеть. И слышать. Весь дворец превратился в бойню и сумасшедший дом одновременно. Кто-то искал трофеи, кто-то кого-то пытал, насиловал. Варвары. Йетайцы напоминали обезумевших волков. Обычные войска малва оказались даже хуже — подобные обезумевшим гиенам, абсолютно неподдающиеся контролю. Несколько раз эскорту из кушанов приходилось останавливать солдат малва, бросающихся на принцессу. Кушаны мгновенно убивали солдат малва, которые приближались к ним, без малейших угрызений совести. Йетайцев убивали за одно то, что те косо посмотрели в их сторону.

Через некоторое время Шакунтала почувствовала, что ослабела от ужаса. Она попыталась бороться со слабостью, но это оказалось почти невозможно. Ее охватывало полное отчаяние.

Железный захват, державший ее вначале, постепенно превратился в успокаивающее объятие. Часть ее сознания все еще искала пути бегства, но воля была похоронена под безнадежностью. И каждую минуту голос повторял:

— Ничего, девочка, ничего.

Мягкий голос. Железо тоже может быть мягким.

Наконец они вышли из дворца и оказались в огромном дворе. И она заметила…

Железная рука повернула ее голову и уткнула в железное плечо. И Шакунталу повели прочь.

Принцесса собрала остатки воли.

— Нет. Нет, я должна увидеть, — сказала она.

Железо колебалось. Железо вздохнуло.

— Уверена?..

— Я должна увидеть. — Она помолчала и через несколько секунд добавила: — Пожалуйста. Я должна.

Железо колебалось. Еще один вздох.

— Ничего, девочка, ни…

— Я должна! Пожалуйста!

Железная хватка ослабла, ее развернули.

Шакунтала увидела. Они умерли — наконец-то. Собравшиеся вокруг махамимамсы уже занимались своей грязной работой. Скоро кожаные мешки будут готовы, и их вывесят в большом зале дворца императора малва.

Ее отец. Ее мать. Все ее братья, кроме младшего, погибшего в ее комнате. Но его тело скоро спустят вниз к этим палачам.

Железная рука снова развернула ее. Она не сопротивлялась. Мгновение спустя ее затрясло. Затем, несколько секунд спустя, принцесса заплакала.

Она ничего не говорила часа три, пока не стихли последние крики из Амаварати. Кушаны изо всех сил гнали лошадей, кавалерийский эскорт из раджпутов не возражал против быстрой езды.

Три часа ее мучили воспоминания об Андхре. Великой Андхре, разрушенной Андхре. Пять столетий династия Сатаваханы правила Центральной Индией. И хорошо правила. Династия Сатаваханы имела дравидское происхождение, поэтому они защищали дравидов от вторжений и опустошительных набегов завоевателей с севера, одно временно распространяя среди них все истинные достижения ведической культуры. Само имя «Сатавахана» происходило от колесницы Вишну, в которую были запряжены семь лошадей. Династия приняла это имя, перейдя в индуизм. Приняла — по собственному выбору, не под давлением.

И Сатаваханы воистину правили. Они никогда не уклонялись от войны, но всегда предпочитали более мягкие способы покорения и властвования. Лишь немногие — если вообще кто-то — из их подданных находили их правление деспотическим. Даже высокомерные и задиристые маратхи через некоторое время смирились с правлением Андхры. Смирились, а затем превратились в могучую десницу Андхры.

Под правлением Сатаваханы Андхра стала одним из крупнейших торговых центров мира. Торговля с Римом на западе, Цейлоном на юге, Китаем на востоке. Великий город Амаварати, теперь пылающий в огне, был самым процветающим и мирным городом во всей Индии.

С миром, процветанием и торговлей пришли знания, мудрость и искусство Сатаваханы поддерживали ученых, мистиков, художников, слетавшихся в Амаварати.

Движение брахманизма росло и развивалось при терпимости Андхры, вливая новые силы в индуизм. Буддисты и джайны, часто преследуемые в других индийских королевствах, не подвергались преследованиям в Андхре. Были даже разрешены пещерные храмы с изображениями и статуями Будды.

Шакунтала вспомнила красоту тех храмов, вихары, чайтьи и ступы.27 Она с трудом боролась со слезами. Вспомнив великолепные фрески в одном из храмов Андхры, принцесса больше не смогла сдерживаться.

Разрушено. Все. Разрушено навсегда.

Ее первыми словами были:

— Почему меня пощадили?

Командир кушанов объяснил. Мягко. По крайней мере так мягко, как позволяла правда.

Она плюнула. На мгновение показалось, что на лице командира мелькнула улыбка — небольшой дефект в железной маске.

Потом она спросила:

— Рагунат Рао?

Командир кушанов объяснил. На этот раз его голос не отличался мягкостью. Не было необходимости. Затем командир сказал, что будет потом. Теперь снова мягко. Настолько, насколько железо могло быть мягким.

Шакунтала рассмеялась. Гордость выплеснулась из ее души, подобно реке, смывающей всю безнадежность и отчаяние.

Принцесса произнесла свое последнее в день разрушения слово:

— Ну и дураки.

Когда спустилась ночь, кушаны и раджпуты разбили лагерь. Везде вокруг поставили часовых — по периметру лагеря и за его пределами. Раджпуты охраняли лагерь от атаки извне. Кушаны охраняли лагерь от Шакунталы.

Это была странная охрана. Кушаны старались держаться от нее подальше, развлекая друг друга — на хинди, который она понимала, — рассказами о недотепах-йетайцах напуганных девчонкой. Йетайцах, которых она пронзала копьем — сердце, горло, ноги и рот, которых она била ногой в пах, выбивала зубы. Кушанам особенно нравился рассказ про откушенный кончик носа.

За освещаемой кострами частью лагеря стояли надменные раджпуты. Они улыбались в бороды. Болтовня кушанов веселила их.

В ту же ночь, у пруда, недалеко от дворца в Амаварати, лягушка квакнула и отпрыгнула в сторону, испуганная внезапным движением рядом с собой.

Внимательный часовой мог бы разглядеть медленно ползущую фигуру, выбравшуюся из тростника на берег. Но в ту ночь в Амаварати не было внимательных часовых. Армия малва наслаждалась своим триумфом. В эту ночь по Амаварати ходили только орды пьяных убийц, воров и насильников и прятались немногие выжившие жертвы. И еще группа махамимамсов, за которыми присматривали жрецы. Хотя палачи оставались трезвыми и находились на посту, следить за какими-то прудами им было некогда. Они выполняли свои обязанности. И им еще предстояло обработать тело четырнадцатилетнего мальчика.

На берегу мужчина сорвал с себя тунику и перевязал раны. Ран было много, но ни одна не оказалась смертельной и ни одна не оставит его калекой. Через некоторое время они просто превратятся в шрамы, добавив еще несколько меток к уже значительной коллекции, собранной на его теле.

Перевязав раны, мужчина какое-то время отдыхал. Затем, продолжая двигаться неслышно и почти невидимо, исчез с прилегающей ко дворцу территории. В лесу он пошел быстрее. Молча, неслышно и почти невидимо. Как раненая пантера.

Глава 14

Дарас.

Весна 529 года н. э.

Исключительный ум Иоанна Родосского, думал Велисарий, — это, безусловно, положительный фактор.

Но он также был и фактором отрицательным.

— Почему ты мне лжешь? — спросил вышедший в отставку морской офицер. — Каким образом, Боже праведный, я могу сделать то, что ты там от меня хочешь, если от меня скрывают суть дела?

Велисарий спокойно смотрел на мужчину сверху вниз. Полководец был значительно выше ростом.

Иоанн Родосский нахмурился.

— Слушай, Велисарий, оставь позу сфинкса для кого-нибудь еще!

Он плюхнулся за рабочий стол и с отвращением махнул рукой на различные колбы с химикатами и предметы всевозможного предназначения, разбросанные на нем.

— Взгляни на эту кучу! Мусор и игрушки — вот это что. Это все равно, что искать философский камень или эликсир вечной жизни. Черт побери! — он отвернулся от стола, встал и яростно обвел взглядом мастерскую, как будто проклиная все ее содержание.

Велисарий опустился на стул и почесал подбородок.

— Хватит чесать подбородок! — рявкнул морской офицер, а за тем сел на ближайший к Велисарию стул. Всем своим видом Иоанн показывал недовольство. — К чертям собачьим манеры. — Он поднял глаза и гневно посмотрел на Велисария. — И это еще не все, — продолжал он. — Что эго вы с женой задумали при помощи меня провернуть с этим шакалом Прокопием?

Велисарий не успел придумать ничего подходящего, чтобы успокоить Иоанна. Тот снова вскочил и стал расхаживать по мастерской, гневно жестикулируя и периодически натыкаясь на разные предметы.

— «Не беспокойся!» Пожалуйста! Разве я похож на кретина?

Велисарий решил, что при сложившихся обстоятельствах честность, вероятно, будет самой подходящей тактикой.

— Хватит метаться, как сумасшедший, — сказал полководец.

— Я не мечусь. Я просто выражаю свое раздражение.

— Значит, прекрати беситься. И объясни, что ты от меня хочешь.

Иоанн застыл на месте. Теперь моряк гневно смотрел сверху вниз на спокойно сидящего полководца.

— Ты слышал про мою репутацию? — спросил Иоанн. — Что я совращаю всех направо и налево?

Велисарий кивнул. Иоанн Родосский надул щеки, затем снова плюхнулся на стул.

— Ну, репутация несколько преувеличена. Но не сильно. Я действительно пользовался большим успехом у дам на протяжении многих лет. Знаешь мой секрет?

Велисарий ждал. Впервые после их встречи два часа назад морской офицер улыбнулся.

— Секрет успеха обольщения, Велисарий, тот же, что и в войне. Никогда не следует ввязываться в сражение, которое не можешь выиграть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Очевидное. Я не провел и часа в компании Антонины, когда мне стало ясно: совратить ее невозможно. Пока ты там гонял персов, мы с ней часто оставались вдвоем. В такие часы она ведет себя очень по-деловому и занята только работой. И все. Так почему же, как только в поле зрения появляется это гнусное создание Прокопий, Антонина внезапно начинает всячески проявлять ко мне нежные чувства?

Опять создавалось впечатление, что маленький Иоанн гневно смотрит на Велисария сверху вниз, несмотря на то что в эту минуту оба сидели.

— Что вы задумали?

Велисарий вздохнул и подвинул свой стул поближе. Затем, оказавшись рядом с Иоанном, хитро улыбнулся.

— Мы занимаемся секретной работой, Иоанн. Это заговор, который держится в глубокой тайне.

Отвратительное настроение морского офицера как рукой сняло. Он улыбнулся, как волк, которого, как подумал Велисарий, Иоанн очень напоминал. Невысокий, жилистый, симпатичный, голубоглазый, черноволосый, с седой бородой. Хорошо ухоженный волк.

— Так! — воскликнул Иоанн. — Это больше походит на правду.

Он склонился вперед и в предвкушении потер руки.

— А теперь расскажи мне о нем.

После того как Велисарий закончил говорить, Иоанн какое-то время неотрывно смотрел на него.

— Ты все равно что-то от меня скрываешь, — объявил он. — Я не верю, что эти твои… видения, если пользоваться твоим термином, просто появились из ниоткуда. За ними кто-то или что-то стоит.

Велисарий кивнул.

— И ты не собираешься назвать мне, кто? По крайней мере, сейчас.

Велисарий снова кивнул.

Иоанн нахмурился и отвернулся. Несколько секунд спустя его лицо прояснилось.

— Ладно, это я переживу. По крайней мере пока, — сказал он.

Он погладил бородку.

— Но есть еще один вопрос, на который я должен получить ответ. Сейчас. Заговор направлен против власти? Против императора?

Велисарий твердо покачал головой. Иоанн во все глаза уставился на него.

— Поклянись, — велел он. — Я знаю твою репутацию, полководец. Если ты мне поклянешься, мне этого достаточно.

— Я клянусь тебе перед Богом, Иоанн Родосский, что заговор, частью которого ты также являешься, не направлен против императора Юстиниана.

— Но он про него ничего не знает? — с разбойничьей улыбкой спросил Иоанн.

— Нет.

— А императрица?

— Нет. По крайней мере, пока нет.

Иоанн встал и принялся ходить из угла в угол.

— Хорошо. Пусть так пока все и остается. В особенности в том, что касается Юстиниана. — Морской офицер скорчил гримасу. — Такой подозрительный тиран.

Мгновение спустя Иоанн снова надул щеки и посмотрел на верстак.

— Хотя, учти, тут пока особо и скрывать-то нечего. Столько темных мест, так мало стоящего…

— У тебя вообще нет никаких успехов?

— Никаких… кроме небольших усовершенствований греческих штучек, которые мне сюда доставили. Знаешь такие, стреляют огнем во время морского боя? Но ничего, что может хотя бы отдаленно подходить для сухопутной битвы.

Велисарий поднялся.

— Давай выйдем на улицу, я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился, — предложил он.

Не обнаружив аксумитов в доме, Велисарий решил, что их следует искать в казармах. И оказался прав.

Казармы кишели солдатами, в особенности огромный зал, который бывшая владелица усадьбы использовала для официальных обедов. Солдатам новые «казармы» нравились. Фракийцы наслаждались роскошью с момента появления в усадьбе. Но сейчас все были увлечены турниром, проходившим в центре зала.

Увидев Велисария, люди из его ближайшего окружения расступились, чтобы он мог видеть стол. Велисарий осмотрел происходящее и раздраженно вздохнул.

Гармат, к его чести, очевидно старался держать ситуацию под контролем. Как и Маврикий, конечно. И двое солдат из сарва Дакуэн вели себя традиционным образом — так, как ожидается от опытных ветеранов, окруженных другими, незнакомыми ветеранами. Вежливо. Осторожно.

Но принц, к сожалению, был молодым человеком, полным гордости, и горел желанием себя показать. Не все фракийцы, входившие в отряд Велисария, были так же опытны, как Анастасий и Валентин (которые, как заметил Велисарий, с дружелюбным видом развалились на стульях поблизости). Нет, в окружении полководца имелось и много молодых людей, большинство которых так же, как и принца, переполняло желание себя показать. Их нисколько не смущало его монаршее происхождение.

В этом желании — проверить, кто сильнее, — не было никакой явной или тайной вражды. Тем не менее добродушный настрой исчезал на глазах.

Причина для растущего недовольства была очевидна. Кулак фракийского парня по имени Менандр грохнул по столу. Менандр буркнул что-то в ярости и отвращении. Темное же лицо принца Эона озаряла улыбка. Оглядываясь вокруг, Велисарий понял, что по крайней мере трое фракийских парней уже побеждены аксумитом. И очень этим недовольны.

Он снова вздохнул. Во время путешествия из Константинополя в Дарас Велисарий нашел принца обаятельным парнем. После того как Эон справился с некоторой отчужденностью, которая, как знал Велисарий, являлась лишь способом поддержания достоинства в море иностранцев, принц показал себя умным и добродушным. Ему даже удалось — после нескольких подзатыльников давазза — перестать таращиться на Антонину. Он прекрасно поладил с Ситтасом и, к удивлению полководца, даже еще лучше поладил с Ириной. Высокомерная манера поведения аксумита скрывала острый ум, который очень понравился начальнице шпионской сети.

Но… он все равно был еще чуть больше чем ребенком и необычно гордился собственной силой.

Велисарий уже видел обнаженного по пояс Эона, поэтому знал о его геркулесовском телосложении. Однако принц оказался слишком явным вызовом для некоторых фракийцев.

— Достаточно, Эон! — рявкнул Гармат.

— Пусть поборется с Анастасием, — потребовал голос из толпы.

— Несомненно, — поддержал Усанас. — Анастасий!

Давазз, сидевший за столом рядом с принцем, широко улыбнулся огромному пентарху. Анастасий зевнул.

— Парень для меня слишком силен. Кроме того, я по природе человек ленивый и меланхоличный.

Принц слегка нахмурился. Анастасий сидел с самым серьезным видом, но… Эон почувствовал, что в отказе Анастасия скрывается насмешка. Давазз тоже ее почувствовал и привлек к ней всеобщее внимание. Его улыбка стала еще шире.

— О! Не надо над нами насмехаться! Что за притворное самоуничижение? Это большое оскорбление для королевского достоинства молодого принца! Принц теперь должен защитить свою честь!

Велисарий решил, что пришло время вмешаться.

— Достаточно, — скомандовал он. И сурово посмотрел на давазза. — Кажется, твой долг — удерживать принца от глупостей.

Усанас удивленно посмотрел на Велисария.

— Полная чушь! — воскликнул он. — Невозможно удержать молодого человека королевской крови от глупостей. Это то же самое, что удержать крокодила от поедания добычи.

Усанас грустно покачал головой.

— Ты, Велисарий, — великий полководец. Вот и занимайся своим делом. Давазз из тебя получился бы ужасный.

Улыбка вернулась на его лицо.

— Единственный способ научить принца не делать глупостей — это одобрять и провоцировать ошибки. — Он развел руками. — Если руку этого младшего царского сына, который, вероятно, никогда не станет царем, хорошенько выкрутят, может, это его чему-нибудь научит. Может быть. Может, и нет. Вероятнее всего, нет. Особы королевской крови — дураки по природе. Подобно крокодилам.

Он внимательно оглядел зал.

— Здесь много воинов. Я задам вам вопрос, воины. Как убить крокодила?

Через мгновение кто-то ответил:

— Заколоть копьем.

Усанас счастливо улыбнулся.

— Говорит истинный воин! — Затем улыбку сменило выражение скромности и уничижения. — Я сам не воин. Теперь я несчастный раб. Хотя раньше был великим охотником.

Кто-то фыркнул.

— Правда? Тогда расскажи нам, о несчастный раб, как ты охотишься на крокодила?

Усанас вытаращил глаза.

— Во-первых, никто не охотится на крокодила! Крокодил — огромное чудовище! Сильнее вола! Зубы, как мечи!

Он улыбнулся.

— Но это очень глупая рептилия. Поэтому я накормлю его отравленным мясом.

Внезапно давазз протянул длинную руку и дал принцу очередной подзатыльник.

— Видишь вот этого? — спросил он, показывая на Анастасия. — Он пытается накормить тебя отравленным мясом.

Анастасий улыбнулся. Принц посмотрел на него скептически. Усанас дал ему еще один подзатыльник.

— Особы королевской крови не умнее крокодилов!

Теперь принц гневно смотрел на давазза. Наблюдая за сценой, Велисарий не в первый раз подумал, что от давазза требуется мужество вполне особого рода и немалая смелость.

Усанас снова дал подзатыльник принцу.

— Ни один крокодил не глуп настолько, чтобы гневно смотреть на своего давазза!

Двое сарвенов рассмеялись.

— Достаточно, — повторил Велисарий.

Эон оторвал взгляд от Усанаса.

— Я хочу, чтобы ты, принц, и ты, Гармат, встретились с одним человеком. — Затем, мгновение спустя, неохотно добавил: — И ты, Усанас, и сарвены.

Антонина вместе с морским офицером ждала в большой гостиной, вместе с Ситтасом и Ириной. Велисарий представил аксумитов Иоанну Родосскому. После того как все расселись, полководец обратился к Гармату:

— Не мог бы ты рассказать ему все, что тебе известно об индийском оружии?

Велисарий вышел из комнаты на время, пока аксумиты просвещали морского офицера. Ему требовалось заняться другим делом, в казармах.

Как только он вошел в большой зал, все разговоры тут же смолкли. Но полководец успел услышать последние слова молодого Менандра.

— Раб оскорбляет вас? — спросил Велисарий.

Менандр молчал, но весь его вид свидетельствовал о недовольстве.

Велисарий сдержал вспышку гнева.

— Объясни ему, Валентин, — приказал Велисарий.

Опытный кагафракт даже не поднял голову, продолжая строгать какую-то палочку.

— Если ты, Менандр, не научишься разбираться в людях, то никогда не доживешь до отставки и выходного пособия. Сейчас принц — ничто, груда мускулов. Позднее, как знать? Но сейчас — ничто. Двое его солдат — хороши. Готов поспорить, что даже очень хороши, иначе их бы сюда не взяли. — Он замолчал на мгновение. — Советник опасен. Вероятно, он сейчас достиг пика своего могущества, за ним следует наблюдать. Но… он стар. А раб — вот кого следует опасаться.

— Но он — раб! — возразил Менандр.

— Который кормит тебя отравленным мясом, — усмехнулся Анастасий.

В зале послышался смех. Когда он смолк, Валентин наконец поднял голову. Его узкое лицо с острыми чертами было суровым. Он презрительно посмотрел на молодого катафракта глубоко посаженными темными глазами.

— Этот раб может убить тебя, как барашка, мальчик. Не сомневайся в этом ни секунды.

Велисарий откашлялся.

— Мне нужно, чтобы трое из вас отправились со мной в Аксумское царство. И далее — в Индию. Мы уезжаем завтра утром и будем отсутствовать по меньшей мере год. Остальные останутся в усадьбе. Как вам известно, здесь находится Ситтас. По приказу императора он заменяет меня на посту командующего сирийской армией. Вы будете ему помогать и выполнять все, что потребуется, если только это не препятствует выполнению вашего долга по охране моей жены и усадьбы. Старшим остается Маврикий.

Маврикий ничего не сказал, но заметно поджал губы, таким образом показывая неудовольствие планами полководца. Комнату стал наполнять шум: воины удивленно переговаривались, затем все замолчали.

— Добровольцы есть? — спросил Велисарий. — Кто готов отправиться вместе со мной?

Через несколько секунд, как и ожидал Велисарий, добровольцами вызвались почти все катафракты. Молодежь вызвалась вся, за исключением Менандра.

— Отлично! — воскликнул полководец, затем улыбнулся хитроватой улыбкой.

— Сволочь, — прошипел Валентин.

— Отравленное мясо, — пробормотал Анастасий.

— Со мной поедут те, у кого оказалось достаточно здравого смысла, чтобы не вызваться добровольцем. Валентин, Анастасий… И ты, Менандр.

К моменту возвращения Велисария в дом аксумиты уже закончили пересказывать собравшимся известные им сведения об оружии малвы. Их на самом деле было немного. На протяжении последних нескольких лет торговцам из Аксумского царства доводилось видеть новое и странное оружие — но только на расстоянии. Малва тщательно охраняли его и не позволяли иностранцам к нему приближаться. Один раз они даже сняли осаду прибрежного города, пока проходивший мимо корабль аксумитов не был оттеснен военными кораблями малва.

Когда аксумиты закончили рассказ, Иоанн Родосский откинулся на спинку стула и стал постукивать пальцами по колену. Он слегка хмурился, и его глаза казались затуманенными.

— В общем-то немного, чтобы начинать? — виновато спросила Антонина.

— Как раз наоборот, — ответил моряк. — Наши друзья из Аксумского царства предоставили мне самый важный факт.

— Какой? — спросил Ситтас.

Иоанн Родосский посмотрел на греческого полководца и улыбнулся.

— Самое главное — это оружие существует, Ситтас, — он пожал плечами. — Что это такое и как действует, остается тайной. Но то, что оружие есть в природе, означает, проблему можно решить. Это не фантазия. А между этими двумя вещами — реальностью и фантазией — огромная разница.

Он встал и принялся по своей привычке расхаживать из угла в угол, сцепив руки за спиной.

— Нам здесь придется собрать библиотеку. К сожалению, принадлежащие мне книги рассказывают только о морском деле.

— Книги — дорогое удовольствие, — проворчал Ситтас.

— И что? — спросила Антонина. — Ты просто омерзительно богат. Ты можешь их себе позволить.

— Я так и знал, — проворчал Ситтас. — Так и знал. Нужно подоить богатого грека…

Ирина оборвала его.

— Какие нужны книги? — спросила она Иоанна.

Морской офицер нахмурился.

— Я внимательно выслушал рассказ наших друзей из Аксумского царства, и для меня очевидно: оружие малвы включает нечто большее, чем просто горящий лигроин — или какое-то подобное топливо. Все упоминания об оружии описывают его, как… нечто взрывающееся. Словно это нечто типа маленького вулкана, изрыгающего лаву. Самое близкое к описанию физическое явление, которое я знаю, называется воспламенение. И насколько мне известно, это явление подробно изучал только один человек.

— Герон Александрийский 28, — утвердительно сказала Ирина.

Иоанн Родосский кивнул.

— Он самый. Мне нужна его «Пневматика».

Ситтас нахмурился.

— Существует не больше пятидесяти экземпляров этой книги! Ты хоть примерно представляешь, сколько она может стоить? Даже если нам и удастся заполучить хоть один экземпляр, побегав по библиотекам Александрии.

— Мне принадлежит один экземпляр, — сказала Ирина. — Я буду рада дать вам его на время. Однако он находится в моем доме в Константинополе, поэтому потребуется время, чтобы доставить его сюда.

Все собравшиеся уставились на Ирину. Она надменно улыбнулась.

— На самом деле у меня есть большая часть работ Герона. «Механика», «Осада», «Измерения» и «Зеркала». В прошлом году мне чуть не досталась книга «Производство автоматов», но какой-то чертов армянин перехватил ее у меня.

Некоторые мужчины в комнате вытаращили глаза, у Ситтаса вообще отвисла челюсть.

— Я люблю читать, — сухо объяснила Ирина, сопроводив свои слова лукавым взглядом. Антонина расхохоталась.

— Это неестественно! — подавился Ситтас. — Это…

— Выходи за меня замуж, — предложил Иоанн Родосский.

— Нет, Иоанн. Я не твой тип женщины. Ты просто хочешь заполучить мои книги.

Морской офицер улыбнулся.

— Ну, да, в некоторой степени. Но…

— Нет у тебя шансов! — воскликнула Ирина. Теперь она сама смеялась.

— Куда мир катится? — спросил Ситтас. — Моя мать никогда в жизни не открыла книгу, не говоря о том, что ей ни одна не принадлежала! — он нахмурился. — Если на то пошло, то у меня самого нет ни одной.

— Правда? Я удивлена, — сказала Ирина.

Ситтас гневно посмотрел на начальницу своей шпионской сети.

— Ты смеешься надо мной, женщина. Я знаю, что смеешься.

Велисарий не мог не засмеяться сам.

— Чушь, Ситтас! Я уверен: Ирина говорила чистую правду. По правде говоря, я сам удивлен.

Ситтас перевел взгляд на фракийца.

— Не начинай, Велисарий! Только потому, что у тебя есть экземпляр Цезарева…

Вмешался принц Эон.

— А у тебя есть «Анабасис» Ксенофонта 29? — спросил он у Ирины.

Начальница шпионской сети кивнула.

— Можно мне взять почитать?.. — принц замолчал. — Вероятно, она тоже у тебя дома. В Константинополе.

— Боюсь, что так.

Принц нахмурился в задумчивости.

— Может, когда мы вернемся…

— Достаточно, Эон! — прикрикнул Гармат. — Мы не собираемся возвращаться в Константинополь за книгой!

— Но это «Анабасис», — умолял Эон. — Я хочу прочитать его уже…

— Нет! Абсолютно точно нет! Твой отец ждет нас дома. И разве ты забыл…

— Ну это же «Анабасис»! — стонал Эон.

— Говорит истинный библиофил, — восхищенно заметила Ирина. Она улыбнулась отчаявшемуся принцу и махнула рукой. — Эти язычники просто нас не понимают, Эон. Придется смириться. Как в древности святые терпели пытки и издевательства варваров.

— «Анабасис»… — простонал Эон.

— Усанас! — рявкнул Гармат. — Выполняй свои обязанности!

— Какие обязанности? — спросил давазз. — Любовь к чтению — лучшее качество принца. Единственное, что удерживает его от неприятностей.

Давазз склонился и легко стукнул принца по макушке. Очень легко.

— Тем не менее вопрос о смертельной опасности малва не снят, — заметил Усанас. — Отец беспокоится о любимом сыне и ждет от него вестей. А папа — негуса нагаст. Неразумно заставлять такого папу ждать, пока сын бегает за книгой. Неразумно. Беспокойство может перерасти в недовольство. Недовольство негусы нагаста.

Двое сарвенов одобрительно кивнули. Эон погрустнел.

— Как быстро мы можем доставить сюда книгу Герона? — спросила Антонина.

Ирина пожала плечами.

— Если нанять скоростного курьера…

— А ты знаешь, сколько стоят услуги такого курьера? — перебил Ситтас.

Иоанн Родосский рассмеялся.

— Почему так получается, что самые богатые люди обычно оказываются самыми жадными? Расслабься, Ситтас. Мы не станем претендовать на твой кошелек.

Затем он повернулся к Ирине.

— Нет необходимости в скоростном курьере. Предстоят несколько недель работы, перед тем как я смогу подумать о нашем проекте. Нам потребуется найти место, откуда брать химикаты, оборудование, инструменты — все. В настоящий момент у меня лишь какие-то раз розненные куски.

— А помощь ремесленников тебе понадобится? — спросил Велисарий.

Иоанн покачал головой.

— Пока нет, Велисарий. Я не знаю, что им поручать. Они просто потеряют время, а ты — деньги. Может, через полгода. Может быть.

Полководец нахмурился.

— Считаешь, потребуется так много времени?

— Так много? — гневно переспросил Иоанн. — А ты хоть примерно представляешь, о чем меня просишь?

Морской офицер уже собрался встать, явно собираясь опять начать расхаживать по комнате, но Велисарий чуть ли не силой усадил его назад.

— Расслабься, Иоанн. Я тебя не критикую. Я просто… беспокоюсь. И все. Я не знаю, сколько времени у нас в распоряжении, до того как на нас нападет наш будущий враг.

Но Иоанн все еще полностью не успокоился. Однако до того, как он снова начал выступать, заговорила Ирина.

— Это твоя работа, полководец.

— Не понял.

— Сдерживать врага и дать нам время. Это твоя работа. И моя тоже — в некотором роде. Но в основном твоя.

— Ты же делал это раньше, — напомнил Ситтас. Огромный грек улыбнулся. — Конечно, тогда ты сражался против тупых готов. Может, ты недостаточно ловок, чтобы завязать узлом хитроумных индусов?

— Не надо провоцировать моего мужа, Ситтас, — попросила Антонина.

— Я его не провоцирую. Я просто давлю на его тщеславие.

— Мой муж не тщеславен.

Ситтас грустно покачал головой.

— Бедная женщина. Жена всегда узнает последней. Велисарий — самый тщеславный человек в мире. Он так тщеславен, что не тщеславен в том, что обычно волнует других скромных людей. Слава, богатство, внешность, собственная и жены — о нет, это не относится к Велисарию. Он тщеславен только относительно отсутствия тщеславия, а это самый худший вид тщеславия из возможных.

Все в комнате, за исключением Ирины, нахмурились, пытаясь следовать за этой извращенной логикой.

— Не вижу в его словах смысла, — заметил Эон. Затем неуверенно сказал Ирине: — А ты видишь тут смысл?

Ирина весело засмеялась.

— Конечно! Но не забывай: я тоже гречанка, в отличие от всех вас. Ну, кроме Иоанна — он с Родоса. Эти родоссцы — практичные люди. Бывшие греки.

Иоанн ничего не сказал, но в его взгляде появилась заинтересованность. Ирина снова рассмеялась.

— Даже не думай об этом, Иоанн. Я не для тебя.

Улыбка морского офицера стала волчьей.

— Почему нет? Я же не могу все время изобретать фантастическое оружие? — Внезапно у него появилась счастливая мысль. — Пожалуй, все-таки могу. Но чтобы работать эффективно, меня следует снабжать последней секретной информацией. Знаете ли, такой информацией, которая стекается к начальникам шпионских сетей. О, да. Ежедневно давать сводку. Очень важно для работы.

— Держись подальше от моей возлюбленной, — проворчал Ситтас. Но очень мягко.

В комнате послышался смех. Ирина нежно похлопала его по руке.

— Ну-ну. Не волнуйся, дорогой. Думаю, я вполне способна время от времени разбираться с встречающимися на пути волками.

— Греческие дамы едят волков на завтрак, — заметил Усанас.

Иоанн мрачно посмотрел на давазза. Велисарий из опыта мог бы сказать, что это пустая трата времени. Усанас просто улыбнулся в ответ и добавил:

— Конечно, я просто необразованный дикарь. Несчастный раб. Почти ничего не знаю. Но все-таки знаю достаточно, чтобы не бегать за женщинами, которые в десять раз умнее меня.

Велисарий откашлялся.

— Кажется, мы ушли от темы. Кроме ремесленников и книг, о которых мы тут говорили, тебе еще что-нибудь требуется?

Иоанн нахмурился, думал с минуту.

— Совсем немного, Велисарий. Кое-какое оборудование и инструменты, но ничего особенного. Конечно, вещества. Элементы. Химикаты. Кое-какие из них стоят достаточно дорого.

Ситтас прищурился.

— Насколько дорого? И что ты имеешь в виду под словом «элементы»? — Он прищурился еще сильнее. — Случайно не золото? У меня сложилось такое впечатление, что как только вы, алхимики, за что-то беретесь, то начинаете…

Иоанн рассмеялся.

— Расслабься, Ситтас! Золото мне не нужно, уверяю тебя. Или серебро. Знаешь, почему их считают ценными? Одну из причин? Они инертны.

Вопросительный взгляд. Глаза Ситтаса практически исчезли из виду.

— Я знаю, что означает «инертный»! Ты…

— Достаточно, — сказал Велисарий.

В комнате мгновенно насту пила тишина.

— Боже, у него ведь неплохо получается противостоять Ситтасу, — мягко заметила Ирина. Затем повернулась к Ситтасу и громким шепотом, который слышали все, собравшиеся в комнате, добавила: — Может, тебе самому стоит попробовать произвести золото, дорогой. Вместо того чтобы орать, как кабану, как ты любишь.

— Достаточно!

Теперь и Ирина замолчала. Велисарий встал.

— Значит, так. Если тебе что-то понадобится в мое отсутствие, Иоанн, ты можешь обращаться к Антонине или, — Велисарий посмотрел сурово, — Ситтасу.

Ситтас скорчил гримасу, но не стал жаловаться на бедность. Велисарий продолжал:

— Что касается остальных, думаю, наши планы понятны. Настолько, по крайней мере, насколько позволяют обстоятельства. По возвращении из Индии, надеюсь, я сообщу вам достаточно информации, чтобы мы могли продолжить. А пока нам следует довольствоваться имеющимися скудными сведениями. Он посмотрел на Антонину.

— А теперь… Мне хотелось бы провести остаток дня и ночь с женой и сыном.

После того как Фотий уснул, Велисарий с Антониной остались вдвоем. Они никогда не расставались надолго со дня первой встречи. Теперь же им предстояло расстаться по меньшей мере на год.

Будущие потери придали сил нынешней страсти. Велисарий почти не спал в ту ночь.

Антонина не спала вообще. Когда ее муж наконец погрузился в дрему, просто от усталости, она сидела над ним оставшиеся от ночи часы. Этой драгоценной ночи. Этой… последней ночи, как она боялась.

К восходу солнца Антонина впала в тоску. Будущее представлялось ей мрачным и неопределенным. Возможно, она больше не увидит мужа…

Из бездонной пропасти тоски ее спас сын. Когда рассвело, в комнату вошел Фотий, протирая кулачками глаза.

— А папа вернется? — робко спросил он. На его маленьком личике было написано беспокойство.

Раньше мальчик никогда так не называл Велисария. Произнесенное слово прогнало отчаяние из ее души.

— Конечно, Фотий. Он же мой муж. И твой отец.

Поздним утром Велисарий с сопровождающими его людьми выехал с территории усадьбы. Они повернули на дорогу, ведущую в Антиохию, а затем к побережью, собираясь сесть на корабль, идущий в Египет, а оттуда через Красное море в Аксумское царство. Затем — в Индию.

Велисарий ехал во главе небольшой группы. Эон пристроился слева от него, Гармат справа. За ним — двое сарвенов. За сарвенами — трое катафрактов.

Усанас путешествовал пешком. Как выяснилось, давазз терпеть не мог верховых животных. Велисарий считал это несколько странным, но сам этот человек был странным, если подумать. Катафракты не исключали, что он сумасшедший. Сарвены, после долгого опыта общения, в этом не сомневались.

В самом начале путешествия Менандр оказался достаточно смел, чтобы спросить давазза, в здравом ли он уме:

— Кто сумасшедший, мальчик? — расхохотался давазз. — Я? Не думаю. Сумасшедшие доверяют свои жизни огромным животным, у которых есть все основания желать людям смерти. Если бы я сам был конем, или ослом, или верблюдом, то быстренько скинул бы тебя со своей спины, да еще и лягнул бы хорошенько. Если бы я был слоном, затоптал бы.

Когда Менандр передал этот разговор старшим, причем с определенной долей беспокойства посматривая на свою лошадь, Анастасий с Валентином отмахнулись от проблемы. У них было о чем беспокоиться, кроме подобных бредовых заявлений.

— Какое место оставляем! — стонал Валентин.

— Идеальное, — ворчал Анастасий, всем сердцем соглашаясь с другом. — Лучшие казармы, которые мне когда-либо доводилось видеть.

— Усадьба — ни больше, ни меньше.

— Вино, женщины, пение.

— К чертям собачьим пение. А теперь…

Невнятное бормотание.

— Что ты сказал?

— Мне послышалось: черт бы побрал авантюристов — начальников, — ответил Менандр.

Парень нахмурился.

— А может, и нет. Я не всегда его понимаю, когда он бормочет, хотя он постоянно бормочет. Может, это было: черт побери алчных интендантов.

Он сильнее нахмурился.

— Но тогда какой смысл? В особенности во время путешествия… — внезапно у него промелькнула мысль, и он сильно забеспокоился, быстро взглянув на свою лошадь.

— Слушайте, вы, ветераны, может, вы знаете о лошадях нечто, неизвестное мне?

С другой стороны, разговор — в первом ряду небольшой колонны совсем не был мрачным. Даже к Велисарию после того, как усадьба скрылась из виду, снова вернулось обычное хорошее настроение. А затем, час спустя, появилось и великолепное настроение.

В мире много приятного. Среди приятного есть такое удовольствие: тебе задают вопрос, который ты сам хотел задать и думал, как бы это сделать.

Гармат откашлялся.

— Полководец Велисарий. Принц Эон и я обсуждали — уже какое-то время обсуждали, но приняли решение только вчера вечером — конечно, окончательное решение будет принимать негуса нагаст, но мы почти уверены, что он согласится. Ну, дело в том, что…

— О, ради Бога! — воскликнул Эон. — Полководец, мы хотели бы отправиться вместе с тобой и твоими людьми в Индию.

Принц быстро захлопнул рот, выпрямил спину и уставился прямо перед собой.

Велисарий улыбнулся, и на этот раз нехитро.

— Я буду очень рад! — он повернулся в седле — ах, как эго легко сделать со стременами! — и посмотрел назад.

— Вы все? — уточнил он. — Включая сарвенов?

Полководец внимательно осмотрел двух чернокожих солдат. Они были диковинными, из малоизвестной и таинственной страны. Но он прекрасно знал такой тип людей.

— О, да — ответил Гармат. — Они поклялись служить лично принцу Эону.

Велисарий перевел взгляд на Усанаса. Давазз легкой трусцой бежал рядом с конем принца.

— А ты, Усанас?

— Конечно! Должен же я следить, чтобы дурак принц не попал в неприятности.

— А само путешествие ты не считаешь неприятностью?

Давазз улыбнулся.

— Путешествие в далекую Индию? Забраться в открытую пасть малвы с сумасшедшим иностранным полководцем, намеренным украсть зубы малвы? Самая разумная вещь, которую когда-либо делал дурак принц.

Велисарий рассмеялся.

— Ты называешь это разумным?

Для разнообразия улыбка исчезла.

— Да, Велисарий. Для принца из Аксумского царства в новом мире малвы я называю это разумным. Все остальное будет ошибкой.

Глава 15

Эритрейское море

Лето 529 года н. э.

— Ну и корабль! — воскликнул Велисарий, с носа до кормы оглядывая судно, на котором путешествовала индийская делегация. Полководец явно был поражен. — Да он же по величине даже больше александрийских судов, на которых мы перевозим зерно! Даже «Изиды» 30!

— Корыто, — сказал Эон. Взгляд молодого принца, точно так же, как и взгляд Велисария, прошелся от носа до кормы, но никакого восхищения в нем не наблюдалось.

Длина корабля составляла почти двести футов, ширина — около сорока пяти. Размеры превышали размеры кораблей, которые когда-либо строили римляне, даже самых крупных, для перевозки зерна, выращенного в Египте, из Александрии в Константинополь и западное Средиземноморье. Самым знаменитым из них считалась упомянутая «Изида».

Подобно тем грузовым судам, у индийского судна было две нижние палубы и одна верхняя. И, как и на грузовых кораблях римлян, на индийском не предусматривались гребцы. Это было парусное судно. Да весла и не помогли бы кораблю с водоизмещением в две тысячи тонн.

На этом сходство заканчивалось. На грузовых римских кораблях устанавливались три мачты. На индийском имелась всего одна, хотя державшийся на ней огромный квадратный парус оказался не единственным. На корме виднелся еще один, небольшой и треугольный. По средиземноморской традиции ют 31 обычно находился на корме, на судне же малва он оказался точно в центре, окружая основание огромной единственной грот-мачты. Для строительства использовалось тиковое дерево, для оснастки — волокно кокосовой пальмы. Средиземноморские же суда строили из кедра или сосны, добавляя в некоторых местах дуб, оснастка обычно изготавливалась из пеньки или льна (хотя египтяне часто использовали папирус, а испанцы предпочитали эспарто).

Кроме этих очевидных различий, Велисарий не мог ничего назвать. Принц Эон, как оказалось, гораздо лучше него разбирался в судах.

— Корыто, — повторил он надменно.

— Очень большое корыто, — весело добавил Усанас. — Непристойно огромное корыто.

— Ну и что? — посмотрел на него Эон. — Размер — еще не все.

Высокий давазз улыбнулся своему подопечному, глядя на него сверху вниз. Под его веселым взглядом принц сжал челюсти.

— Размер — еще не все, — повторил он.

— Конечно, нет! — согласился Гармат. Старый советник улыбнулся. — Я — маленького роста, поэтому соглашаюсь полностью. Однако, опять же как человек маленького роста, я должен сразу же добавить, что всегда считал необходимым принимать размер в расчет. Как ты считаешь, полководец?

Велисарий оторвал взгляд от корабля.

— Э? О, да. Согласен. Хотя, как высокий человек, сталкивался и с обратным.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Гармат.

— В расчет следует принимать и другие факторы, не только размер. Например, я обнаружил, что размер армии не играет такую роль в исходе сражения, как умения и навыки солдат и их командиров.

Принц казался довольным. Усанас тут же вставил:

— Велисарий — великий дипломат!

Эон царственно проигнорировал колкость, глядя на воду. Велисарий хитро улыбнулся.

— А почему ты называешь корабль корытом? — спросил полководец у принца.

Эон посмотрел на него уголком глаза. В его глазах промелькнуло подозрение. Хотя Велисарий обычно и не подшучивал над ним — что послужило одной из причин симпатии, возникшей у принца к византийцу, — тем не менее Эон был еще молод, несколько неуверен в себе и в то же время очень горд.

— Объясни, — попросил полководец.

После секундного колебания Эон пустился в пространное рассуждение о многочисленных недостатках огромного судна и недоработках проектировщиков. Велисарий, мало знавший о кораблестроении и морском деле вообще, тут же потерял нить из-за технических деталей. Он пришел к выводу, что суть недовольства Эона заключается в грубом, недоработанном проекте и топорной постройке — по мнению принца. Более того, им управляют неуклюжие моряки. Велисарий не знал, прав ли Эон. Но на него произвели большое впечатление очевидные познания молодого аксумита в морском деле. Именно этот факт, как ничто раньше, позволил ему понять, с какой серьезностью аксумиты относятся к военно-морскому флоту. Ни один римский или персидский принц не смог бы выдать подобной речи.

Как только Эон закончил перечисление недостатков корабля, Усанас влез с комментариями.

— Аксумиты очень любят похвастаться своими достижениями в морских делах, — сообщил он.

Гармат откашлялся.

— На самом деле я согласен с принцем.

— А арабы еще хуже, — заметил Усанас.

— Ты не согласен? — поинтересовался Велисарий.

Давазз пожал плечами.

— Понятия не имею. Я — охотник из саванны. Стараюсь избегать моря, как и все разумные люди. Лодки, суда — неестественные создания. Но ведь хорошо известно, что аксумиты и арабы считают себя лучшими в мире мореплавателями. — Хитрый взгляд на полководца. — После греков.

— Я не грек, — последовал мгновенный ответ. — Я — фракиец. Но на самом деле я с тобой согласен. Терпеть не могу суда.

— И как ты себя сейчас чувствуешь? — вежливо поинтересовался Гармат.

— Лучше об этом не думать, — ответил Велисарий. — Пожалуйста, продолжай.

Гармат снова откашлялся.

— Ну, может, Эон вкладывает слишком много эмоций…

— Все — чистая правда!

— …но в общем и целом я с ним согласен. Индусы, как тебе известно, не славятся своими морскими достижениями.

— Нет, я не знал об этом.

— А… Ну, это так. Аксумиты и арабы смеются над ними. По крайней мере северными индусами. Некоторые из южных народностей Индии — неплохие мореплаватели — во всех планах, но мы с ними почти не пересекаемся. Они торгуют в основном с Востоком. — Советник погладил бороду. — В некотором роде этот, внешне производящий впечатление, корабль — подтверждение моей точки зрения. Как принц и сказал, спроектирован он грубо. Работа топорная. А вот это как раз является обычным для индусов.

Велисарий еще раз осмотрел корабль.

— Кажется прочно сделанным.

— О, да! В этом-то и суть. Слишком прочно. — Тут Гармат сам пустился в технические рассуждения, из которых Велисарий вынес одну истину: индусы заменяют тонкую искусную работу на грубую мощь. Велисария снова поразили глубокие познания в морском деле, теперь — высокопоставленного аксумита.

— Корыто, — заключил Гармат.

— Поползет, как улитка, — добавил Эон. — И так же неуклюже.

— Огромное, как чудовище, — вставил Усанас. — Переломает и утопит маленькие лодки арабов и аксумитов.

— Чушь! — воскликнул принц.

— Вскоре выясним, — сухо прокомментировал Усанас и показал пальцем в сторону носа судна.

Небольшая группа аксумитов и римлян проследила за его пальцем. Южный берег Аравии казался красным маревом в лучах уходящего солнца. Но на этом фоне появилось множество парусов.

— О, черт побери, — пробормотал Валентин. Пентарх выпрямил спину и расставил ноги на ширину плеч. Потом толкнул Анастасия локтем в бок. Огромный катафракт тут же проснулся — он дремал. — Ну-ка тащи сюда наши причиндалы. И заодно Менандра, — приказал Валентин.

— Парень едва может двигаться, — запротестовал Анастасий. — Он говорит: все уже выблевал. Кажется, кишок не осталось.

— Тащи его сюда! Будет жаловаться, объясни, что означает на самом деле лишиться кишок. И что шанс ему вполне может представиться в самое ближайшее время.

Анастасий удивленно посмотрел на Валентина, потом проследил за направлением его кивка.

— О, черт побери, — пробормотал Анастасий. — Это то, что я думаю?

— Арабские пираты! — воскликнул Усанас. И широко улыбнулся. — Нечего беспокоиться! Очень маленькие суда! Да, их очень много. О, очень-очень-очень много. А на каждом — очень-очень много очень воинственных людей, настроенных сделать гадость. Но, — тут он сделал широкий жест, — как утверждает великий полководец Велисарий, размер армии врага ничего не значит.

— Да, мне доводилось слышать, как он говорил это раньше, — проворчал Валентин. — Как раз до того, как разверзались небеса.

Анастасий уже заходил в шатер, который римляне поставили на носу. По всему кораблю раздавались громкие крики и вопли. Индийские мореплаватели также увидели приближающуюся флотилию.

Валентин прошел до левого борта и склонился через палубное ограждение, крепко держась за него худыми руками. Правда, состояли они из одних мышц. Темные глаза катафракта горели нехорошим огнем, когда он смотрел на приближающиеся пиратские суда. Лицо, покрытое шрамами и оспинами, исказила гримаса.

— Хотя бы раз, один только раз мне для разнообразия хотелось бы превосходить врага по численности, — проворчал он горько. — Черт с ними, с умениями. Черт с ними, с навыками. Черт с нею, с хитростью. Черт с нею, со стратегией. С тактикой. Пусть будет численное преимущество!

Его слова перешли в невнятное бормотание.

— Что ты там сказал в конце? — спокойным тоном спросил Велисарий.

Валентин молчал.

— Прозвучало, как: черт побери философствующих полководцев, — весело сообщил Усанас.

Валентин гневно посмотрел на него. Давазз широко развел руками.

— Может, и нет. Я — необразованный, ничтожный раб. Говорю на ужасном греческом. Может, суровый катафракт сказал черт побери похотливые гениталии. Очень высокоморальное чувство! Совсем не подходит для сложившейся ситуации, но очень высокоморальное. Очень!

Внимание Велисария отвлек шум. На палубе появился Венандакатра. Он вышел из каюты, расположенной в центре корабля, за ним следовала группа жрецов Махаведы.

Византийцы и аксумиты практически не видели его после того, как сели на индийский корабль в Асэбе. Представитель Венандакатры объяснил очевидную грубость индуса, сказав, что это совсем не грубость. Венандакатра просто страдает морской болезнью.

Наблюдая, как энергично, хоть и вразвалку, Венадакатра движется по палубе, у Велисария возникли сомнения в истинности его слов.

— Морская болезнь! — фыркнул Эон.

Венандакатра выкрикивал приказы отрывистым, высоким голосом. Через несколько секунд из шатров выскочили дюжины йетайцев и начали выстраиваться вдоль палубного ограждения. Йетайцы держали в руках луки, мечи и щиты и быстро надевали шлемы с доспехами.

За йетайцами на палубы выскочила дюжина других воинов. Их Велисарий узнал: из сословия кшатриев, представители малва. Эти вылезли из люка, расположенного на палубе как раз напротив входа в каюту Венандакатры. Кроме коротких мечей, оружие у них отсутствовало. Никакой брони — только самые легкие кожаные доспехи. Но тем не менее они тащили какую-то тяжелую ношу. Кшатрии разделились на пары и каждая пара волокла по непонятному подобию длинного желоба или корыта, сделанного из странной породы дерева, причем из единого куска — дерева, которого Велисарий не видел никогда раньше.

— Это бамбук, — пояснил Гармат. — Он внутри полый, как трубка. Они разрезали его посередине и вычистили.

— Ты о нем рассказывал Иоанну Родосскому?

Гармат кивнул.

— Да. Сам я индийское оружие никогда не видел, но это, — он кивнул на бамбук, — соответствует описаниям наших торговцев, видевших его в действии. Однако только на расстоянии. Думаю, нам удастся изучить оружие с близкой дистанции.

— Это не радует Венандакатру, — заметил Эон.

Велисарий посмотрел на индийца. Венандакатра совещался с группой жрецов. Все они бросали недружелюбные взгляды в сторону римлян и аксумитов, стоявших на носу судна. Через некоторое время один жрец отделился от группы и направился к ним.

— Я займусь им, — предупредил Велисарий.

Когда жрец подошел к ним, Велисарий даже не дал ему возможности открыть рот.

— Нет.

Жрец попытался возразить.

— Абсолютно точно нет.

— Вы должны спуститься вниз!

— Мы не сделаем этого ни при каких обстоятельствах.

В это мгновение из шатра показался Анастасий. За ним следовал Менандр. Оба катафракта надели доспехи и были полностью вооружены, за исключением копий. В руках они несли доспехи и оружие Велисария и Валентина. Их прибытие отвлекло жреца, уже начавшего возмущаться. Его протесты перешли в резкий крик, когда он заметил двух сарвенов, выскочивших из своего шатра, точно так же нагруженных оружием. Причем очень большим количеством оружия — дротики, мечи, копья с огромными наконечниками, щиты.

Несколько мгновений спустя все римляне и аксумиты уже были заняты надеванием доспехов и распределением оружия. Теперь жрец просто захлебывался криком.

— Анастасий, сделай что-нибудь недружелюбно-впечатляющее, — приказал полководец.

Анастасий тут же схватил жреца за шиворот и промежность и отправил в полет в направлении группы жрецов, стоявших в центре корабля. Жрецу удалось приземлиться на ноги, но он тут же потерял равновесие и врезался в центр группы, уронив на палубу двоих.

Венандакатра завизжал от ярости. Небольшая группа йетайцев бросилась вперед.

Даже без приказа Велисария все трое катафрактов мгновенно вырвали по стреле из колчана и натянули луки. Двое сарвенов подняли дротики. Эон с Гарматом крепко сжали копья. Велисарий выхватил меч. Усанас небрежно облокотился о палубное ограждение.

— Ты чего стоишь? — прошипел Менандр.

— Я? — удивленно уставился на него Усанас. — Я — несчастный раб! Я не гожусь для глупостей, которыми занимается знать.

— Усанас! — скомандовал Эон.

Давазз вздохнул.

— Очень неразумный принц. — Потом он лениво шагнул вперед. — Будем играть в старую игру?

Эон тут же вручил Усанасу тяжелое копье. Затем принц снял портупею, оставил меч и невооруженный отправился к малва. За его спиной Усанас жестом показал йетайцам, чтобы освободили проход. Йетайцы несколько удивились, но, не услышав никаких приказов от жрецов, последовали указаниям давазза.

Эон прошел сквозь молчаливую толпу малвы и остановился у каюты, построенной у основания грот-мачты. Только подойдя к ней, принц развернулся и прислонился к стене, сложил руки на груди и расставил ноги на ширину плеч. Он находился примерно в двадцати ярдах от аксумитов и римлян на носу.

Усанас воткнул копье в палубу. Острие вошло в дерево на целый дюйм и стояло ровно, даже не качаясь. Не говоря ни слова, один из сарвенов вручил ему дротик. Давазз поднял дротик над головой, а затем послал через всю палубу с такой скоростью и силой, что все собравшиеся от удивления открыли рты.

Дротик врезался в стену каюты и вошел довольно глубоко. В двух дюймах от левого уха принца.

Мгновение спустя над палубой пролетел еще один дротик. Этот воткнулся в дерево в двух дюймах от правого уха Эона. Третий воткнулся в стену каюты между ног принца, примерно в двух дюймах от промежности.

— Дева Мария, Матерь Божия, — прошептал Валентин.

Анастасий сделал глубокий вдох.

— Невероятно! Поразительно! — воскликнул он.

— Да фиг с ними с бросками, — проворчал Валентин. — Парень-то глазом не моргнул! Вот что удивительно! Я, может, трахаться никогда больше не смогу, только посмотрев на эти броски.

Принц внезапно засмеялся. Они с даваззом обменялись улыбками, глядя друг на друга через палубу.

— Очень глупый принц, — Усанас покачал головой. — Но имеет сердце слона. Всегда такой был, с детства.

Усанас выдернул большое копье из палубы и направился к Эону. Воины и жрецы разбежались у него с дороги. Давазз улыбнулся им.

— Умные люди! — воскликнул он. — Очень разумные и логически мыслящие индусы! — он обворожительно улыбнулся Венандакатре.

Когда Усанас подошел к Эону, они на пару вынули дротики из стены. Самыми впечатляющими, пожалуй, были усилия, которые пришлось приложить этим сильным людям, чтобы вырвать дротики из дерева. Глубина проникновения свидетельствовала о силе бросков.

Велисарий опустил меч в ножны и направился к Венандакатре.

— Мы — солдаты, — твердым уверенным голосом объявил он индусу. — Мы — не дети. Мы не собираемся отсиживаться в трюме во время атаки.

Он не отводил взгляда от разгневанного Венандакатры, и ярости в нем было не меньше. Мгновение спустя Подлый отвернулся.

— Кроме того, ты вскоре будешь только радоваться, что мы находимся на палубе, — и Велисарий показал на приближающиеся пиратские корабли.

Венандакатра нахмурился, но ничего не сказал. Велисарий вернулся на нос судна и стал отдавать указания римским и аксумским воинам. Через несколько минут стало ясно, что индусы оставляют защиту носа в руках нежеланных гостей.

Велисарий никогда не встречался с аксумитами в битве, ни на своей стороне, ни на вражеской. Он колебался, прикидывая, как лучше использовать их способности.

Ему казалась странной уже имевшаяся информация об аксумской манере ведении боя. Казалось, их совершенно не волнует защита тела. Если им не требовалось по какой-то причине следовать греческим традициям, они надевали лишь тунику с короткими рукавами, набедренную повязку и сандалии. Теперь, готовясь к битве, они скинули туники и остались обнаженными по пояс. Все, за исключением Усанаса, взяли по круглому маленькому щиту из кожи буйвола — не шире предплечья. Очевидно, эго был единственный предмет, составлявший их доспехи.

У каждого аксумита имелся меч, который висел на спине, на специальной кожаной ленте, по диагонали пересекавшей тело с правого плеча. Меч помещался аккурат между лопаток. Для того чтобы его выхватить, руку заводили назад вверх. Аксумиты проделывали это очень быстро. Мечи использовались только как рубящие приспособления. Они были короткими, очень широкими и тяжелыми, на конце — квадратными. Больше всего напоминали огромный мясницкий нож.

Однако мечи являлись не главным оружием. Главными были дротики и огромные копья. Длина копья составляла около семи футов. Наконечник — почти полтора, по виду он напоминал узкий лист. Копье было тяжелым, наконечник — острым, как бритва. Древко — таким же толстым, как у копьеносцев из тяжелой римской конницы. Последний фут или около того древка был укреплен железной пластиной, на самом конце также красовалась железная шарообразная ручка двух дюймов в диаметре. Очевидно, копье могло служить и булавой, только очень длинной.

— Предлагаю использовать нас в резерве, Велисарий, — тихо сказал Гармат. — Как ты видишь, мы просто не соответствуем по весу доспехов и оружия твоим катафрактам. У аксумитов другие понятия о битве. Но, думаю, ты найдешь нас очень полезными, когда враги начнут наступать.

— А он? — спросил полководец, кивая на Усанаса. У давазза не было ни щита, ни меча. Казалось, он считает достаточным свое огромное копье и дротики. Копье, кстати, оказалось на фут длиннее и гораздо тяжелее, чем копья других аксумитов.

Гармат пожал плечами.

— Усанас — сам себе закон. Но, думаю, жаловаться тебе будет не на что.

Велисарий хитро улыбнулся.

— Несчастный, жалкий раб, да?

Как и часто в прошлом, Усанас поразил его своим отличным слухом.

— Очень несчастный! — крикнул давазз. — В особенности сейчас. Когда приближаются жестокие безжалостные арабы! — Усанас задумчиво посмотрел на море. — С криками ужаса убежал бы отсюда. Только вот плавать не умею.

— Ты плаваешь, как рыба! — рявкнул принц.

Давазз поперхнулся.

— Разве? Подумать только! — Он грустно покачал головой. — Рабство — такое ужасное состояние. Все забываю.

Велисарий отвернулся и снова принялся рассматривать индусов. Он увидел, как непонятные приспособления из бамбука устанавливают вдоль левого борта, у самых палубных ограждений, на расстоянии примерно десяти футов одно от другого. Затем кшатрии бросили по большому количеству шкур у концов бамбуковых желобов — со стороны палубы. Шкуры неизвестных Велисарию животных были туго свернуты в рулоны и по форме напоминали желоба — вернее, стволы, без углублений по длине, но по размеру уступали им примерно в два раза.

— Это слоновьи шкуры, — тихо пояснил Гармат.

Теперь кшатрии привязали к веревкам ведра и то и дело зачерпывали ими морскую воду, затем поднимали ведра на палубы. Потом выливали на шкуры. После того как шкуры очень сильно промокли, кшатрии стали поливать водой все открытые поверхности корабля. После быстрого совещания с Венандактрой двое кшатриев отправились на нос. Жестами показали, что у них мирные намерения, и также стали поливать морской водой нос корабля. По приказу Велисария римляне и аксумиты отошли в сторону и не стали возражать, даже когда кшатрии промочили насквозь кожаные стены их шатров.

После того как кшатрии покинули нос корабля, Велисарий шепотом обратился к Гармату:

— Они почему-то боятся огня. Как ты думаешь, дело в арабах?

Гармат покачал головой.

— Такого не может быть. Время от времени арабские военные моряки стреляют горящим стрелами, но это-то не военные моряки. Это пираты. Какой им смысл сжигать корабль? Они же хотят его захватить.

— Значит, дело в их собственном оружии, — пришел к выводу Велисарий.

В эту минуту из трюма на палубу вылезло еще несколько кшатриев. Они тащили какие-то странные… шесты? С некой непонятной штуковиной на одном конце.

— Это тоже бамбук? — спросил Велисарий.

— Да, — кивнул Гармат. — Каждый шест — один ствол бамбука с какой-то связкой на конце. Нечто кожаное, может, только обмотка из кожи. Видишь? Именно этим концом они помещают шесты в желоба. Другой конец — давай называть его хвост — разрезан по всей длине…

— А как эти штуковины называются?

Гармат пожал плечами.

Цель воспользовалась моментом. Она целенаправленно смещала грани к одной определенной точке. К узкой щели в защитном барьере. И одного простого удара, чтобы в эту щель прорваться. Если бы цель знала, как люди ведут осаду, то сравнила бы себя с тараном или стенобитным орудием, направляемым к петлям, на которых держатся ворота осаждаемого города. Возможно — да! Да! Да!

— Это называется… ракета , — прошептал Велисарий. — Еще! — приказал он. — Еще!

— Ты это о чем? — спросил Гармат. Старый советник смотрел на Велисария так, словно тот помутился разумом.

Велисарий улыбнулся ему.

— Я не сошел с ума, Гармат, поверь мне. Просто… я не могу все тебе сейчас объяснить. Происходит нечто важное. Я… давай просто скажем, что я понимаю происходящее.

Цель смещала грани. Она снова сконцентрировалась. Снова — стенобитное орудие. Снова — пробоина!

— Да, — прошептал Велисарий. — Да, вижу!

Он нахмурился, концентрируясь, концентрируясь. На мгновение — а уж он-то прекрасно знал правила осады — Велисарий представил себя стенобитным орудием. А при помощи видения сам сделал пробоину в ментальном барьере.

— В дальнейшем это назовут пушкой .

У него опустились плечи, он пошатнулся. Гармат помог ему удержаться на ногах.

— Я очень надеюсь, что ты не с сошел с ума, — пробормотал советник. — Сейчас совсем неподходящее время. — Он потряс полководца за руку. — Велисарий! Просыпайся! Пираты совсем рядом!

Велисарий выпрямился, посмотрел на море, затем сверху вниз на аксумита. Покачал головой, улыбаясь.

— Ты преувеличиваешь, Гармат. Арабы окажутся в зоне досягаемости стрел только через две минуты. Но они в пределах досягаемости ракет . Смотри!

В это мгновение послышался странный шипящий звук, словно дракон пришел в ярость. В удивлении Гармат повернулся к центральной части корабля и открыл рот. Одна из ракет со свистом летела по направлению к пиратам. На палубе вздымался шар пламени, окруживший шкуры позади желоба, из которого выпустили ракету. Очевидно, кшатрии ожидали этого, потому что прошло не более секунды или двух, когда на дымящиеся шкуры вылили несколько ведер воды, огненный шар превратился в небольшое облако пара.

Велисарий наблюдал за полетом ракеты. Больше всего его поразила извилистая траектория полета снаряда. Она отличалась от обычной траектории полета стрелы, выпущенной из лука, или брошенного копья. Вместо этого ракета как-то дергалась и извивалась, подобно змее. Мгновение спустя он понял: есть связь между дерганьем и выбросами алого пламени из хвоста. Внезапно сквозь барьер прошли простые, четкие, грубые мысли. Они ворвались ему в мозг, подобно тупым животным, вваливающимся в пещеру.

Плохая смесь. Плохой порошок.

«Смесь? — задумался он. — Порошок? Какое отношение имеет порошок… пыль… к..?»

Порошок — сила.

— Как так получается? Что за порошок? — спросил он вслух.

Гармат снова посмотрел на него с беспокойством. Велисарий уже начал успокаивающе улыбаться ему, но улыбка сошла с его лица. Он почувствовал, что чужое присутствие у него в мозгу отступает. Ощутил обескураженность и уныние камня.

Ракета стала опускаться к воде. Еще до того, как она опустилась в воду, стало очевидно, что ее плохо нацелили. Она упадет далеко от пиратского корабля.

— А ею вообще целились? — пробормотал он. Рядом с ним Гармат покачал головой. Аксумит, казалось, вздохнул с облегчением, поскольку теперь бормотание Велисария было связано с реальностью.

— Не думаю, полководец. Считаю, их просто посылают в направлении противника. В ту сторону. Ты же видел, как она летела. Как такое капризное оружие вообще можно нацелить?

Ракета упала в воду. Вверх взлетел фонтан брызг, потом появилось облако пара, затем — ничего. Арабы на пиратских судах завопили от радости. Теперь пираты находились достаточно близко, чтобы их можно было рассмотреть.

К индийскому судну приближалось тринадцать пиратских галер. На веслах сидели гребцы, по центру возвышались треугольной формы паруса. Даже просто грубо прикинув численность врагов, Велисарий решил, что на каждом находится более ста человек. Большинство пиратов были вооружены мечами и копьями. Некоторые — луками. Щиты практически отсутствовали.

По отдельности, как решил Велисарий, они угрозы не представляют. Угроза заключалась в их многочисленности.

Выпустили еще четыре ракеты. Снова змееподобные траектории — и снова ни одна ракета не достигла цели. Теперь пираты радовались, как сумасшедшие.

— Они нас догоняют, — проворчал Эон. — Ну и дерьмовый же корабль! В открытом море, с попутным ветром на хорошем корабле мы бы давно от них ушли. Близко бы не подпустили!

Выпустили шесть ракет. И теперь наконец странное оружие показало свою силу. Две попали в одну пиратскую галеру. Арабское судно мгновенно охватил огонь. Несколько пиратов подбросило в воздух, словно их подняла рука невидимого титана.

— Ну и сила! — воскликнул Велисарий. — Да… вот что… — он замолчал.

— Ты о чем? — спросил Гармат.

Велисарий взглянул на него, поджал в задумчивости губы, затем покачал головой.

— Не обращай внимания, Гармат. Я просто заметил, что здесь дело не только в огне. Они несут с собой и нечто другое. Какую-то неизвестную… силу — которая не только выпускает огонь, но и ударяет по цели. Очень мощно.

Гармат снова посмотрел на пиратское судно. Теперь облако дыма рассеялось и было очевидно: по кораблю ударили, а не только сожгли. В месте, куда попала одна из ракет, осела и обрушилась целая часть. Судно быстро тонуло, команда прыгала за борт. Стало ясно: корабль обречен. Нельзя было только с уверенностью утверждать, что произойдет раньше: утонет он или сгорит.

И вновь, так же внезапно чужая мысль оказалась в голове Велисария.

Взрыв. Сила — это взрыв.

Велисарий мучительно напрягся и почти поймал образ, который ему посылал камень. Но образ ушел, растворился, поблек — затем снова как бы всплыл на поверхность. Всего на мгновение, но полководец увидел бочонок с ярко и яростно горящим огнем. Огонь рождал какие-то газы, их количество нарастало, потом начало давить на стенки бочонка, пока…

— Да! — воскликнул он. — Да! Я был прав! Это огонь!

Внезапно он понял, что на него внимательно смотрят несколько человек. Не только римляне и аксумиты. Несколько йетайцев, стоявших поблизости, также хмурились, поглядывая в его сторону. И один жрец Махаведы.

«Закрой рот, идиот. Наблюдай молча!» — приказал он сам себе.

Еще несколько ракет. Шесть ракет, шесть мимо. Но теперь радостные крики пиратов значительно поутихли. Арабские суда находились менее чем в двухстах ярдах. Несколько арабских лучников выстрелили, но стрелы не долетели до индийского судна.

— Слабаки, — хмыкнул Анастасий.

Огромный фракиец натянул свой огромный лук. Велисарий почти содрогнулся, наблюдая. Один раз он сам попробовал натянуть этот лук. Попытался, но к своему позору у него ничего не получилось. А Велисария никто бы не посмел назвать слабаком.

Несмотря на всю свою мощь, Анастасий на самом деле не был великим лучником. Он не умел стрелять так быстро и точно, как Валентин, но в случае переполненных пиратами судов это роли не играло. Стрела преодолела разделявшее два судна расстояние и врезалась в толпу пиратов. Послышался крик.

— О, благословенная стрела! — воскликнул Усанас. — Благословенная самим Богом!

Анастасий улыбнулся. Валентин фыркнул.

— Он не тебя хвалит, идиот. Он говорит, что тебе повезло.

Анастасий нахмурился, глядя на Усанаса. Давазз грустно покачал головой.

— Валентин врет. Очень нехороший римлянин! Я не говорил, что тебе повезло. Сказал, что Господь очень высоко тебя ценит.

— Вот видишь? — усмехнулся Валентин.

— Давай-ка посмотрим, что у тебя получится! — разозленно рявкнул Анастасий. Усанас улыбнулся.

— Слишком далеко. Стрелы — дешевы, как грязь. А вот дротики — ценные. Очень важный момент в теологии. Бог капризен, благословляя стрелы. И очень скуп, когда речь заходит о дротиках.

Давазз показал на судно, находящееся с восточного края флотилии.

— Видишь лоцмана? На том корабле?

Анастасий кивнул.

Усанас снова грустно покачал головой.

— Он — большой грешник. Вскоре его заберет шайтан.

— Как скоро? — поинтересовался Анастасий.

— Зависит от мастерства. Мастерства в метании дротика. Бог очень скуп насчет дротиков. Можно сказать, жаден.

Анастасий фыркнул и отвернулся. Снова поднял лук. Стрела снова нашла в толпе жертву.

Пираты приблизились. Какое-то время ракеты не выпускали, но теперь выстрелили еще шестью. Велисарий отметил, что кшатрии, стреляющие ракетами, поправили угол наклона приспособлений, выпускающих снаряды. Если вначале бамбуковые желоба смотрели под определенным углом вверх, теперь они стояли почти параллельно палубе. Эти ракеты не летели вверх, подобно дротикам. Они летели по относительно прямой траектории всего в нескольких футах от водной поверхности и приводили к сокрушительным разрушениям. На таком расстоянии они едва могли промазать. Велисарий в удивлении наблюдал, как одна из ракет носом воткнулась в воду, а потом запрыгала по поверхности, как иногда прыгает брошенный плоский камушек. И эта ракета принесла врагам не меньший урон, чем другие, угодив в нос одного из пиратских кораблей.

Ракеты повредили почти половину пиратских галер. Две тонули и прекратили какое-либо продвижение вперед. Еще две горели, их экипажи прыгали в воду.

Но было очевидно, что арабы не намерены прекращать атаку. Теперь пиратские суда стали рассредотачиваться, чтобы ракеты по возможности не попадали в их гущу. В стоящие рядом несколько галер проще целиться, а по отдельности есть шанс, что индусы опять промажут. Моряки на держащихся на плаву судах помогали подняться на борт спасшимся с тонущих или горящих галер.

Теперь тонуло или горело пять пиратских судов, и еще одно оказалось выведенным из строя. Но Велисарий не думал, что реальное число воинов существенно уменьшилось. Большинство из спрыгнувших в воду поднялось на борт других галер. На палубах было просто не протолкнуться.

Выпустили еще партию ракет. Однако промазали все, кроме одной — пролетели в пустоту между рассредоточившимися пиратскими судами. Но даже и та, что ударились в борт судна, не принесла ему урона, отлетев в воду. Правда, над водой вдруг поднялся столб пламени и дыма.

Велисарий почесал подбородок. Ему пришло в голову, что ракеты на самом деле взрывались не при контакте с целью. Теперь он вспомнил, как несколько ракет взорвались несколько секунд спустя после того, как ударили по пиратским судам. Однако эффект оказался тот же самый, поскольку выпущены они были с силой и легко пробили тонкую обшивку арабских судов. И, несмотря на отсутствие взрывов, ракеты горели так яростно, что суда неизбежно охватывал огонь.

Тем не менее…

— Если правильно подобрать доспехи и тактику, не думаю, что ракеты окажутся такими уж опасными, — задумчиво произнес он вслух.

Валентин повернулся к нему и посмотрел вопросительно.

— Для лошадей они смертельны, полководец, — заметил катафракт.

— Да, — согласился Велисарий. — Это шипение, огонь из хвоста и взрывы ни к чему хорошему не приведут. Лошади начнут паниковать. И их будет не удержать и не успокоить. — Внезапно он улыбнулся. — Думаю, пришло время триумфального возврата пехоты!

— Черт побери, — пробормотал Анастасий. — А ведь он прав.

— Ненавижу ходить пешком, — простонал Валентин.

— Ты ненавидишь? — спросил Анастасий. — Да на тебе нет ни грамма жира! Как, ты думаешь, я себя чувствую?

— Почти стемнело, — с беспокойством перебил их Гармат.

И на самом деле спускалась ночь. В сгущающихся сумерках пока еще было возможно разобрать силуэты неповрежденных пиратских судов, но с трудом.

— И новолуние, — добавил Эон. — Через несколько минут станет совсем темно.

С корабля выпустили очередную партию ракет. Велисарий отметил, что кшатрии опять изменили угол наклона бамбуковых приспособлений, чтобы все шесть ракет полетели в один корабль. Даже так в цель попала только одна. К счастью, попала она в центр палубы и взорвалась с оглушительным грохотом. Стало очевидно, что это судно также обречено.

Как раз перед тем, когда ночь полностью вступила в свои права, пиратские суда начали окружать индийский корабль. Однако они пока держались на некотором расстоянии, ожидая наступления полного мрака. Из-за отсутствия света и из-за того, что пиратские суда рассредоточились, стало ясно: от ракет теперь будет мало толка.

Правда, выпустили еще две партии ракет. Потом Венандакатра отдал новые распоряжения, и три ракетных расчета перетащили свои приспособления на другую сторону корабля, на правый борт. Оставшиеся на левом борту три расчета рассредоточили свои орудия по длине судна. По всей вероятности, таким образом планировалось отбивать тех, кто попытается забраться на борт индийского корабля.

Венандакатра выкрикнул новые приказы. Прислушиваясь, Велисарий начал понимать значение слов. Камень снова каким-то магическим образом помогал ему. Малва говорили на языке хинди, из которого Велисарий не знал ни слова. Но внезапно в мозгу появился смысл сказанного. Резкие ответы кшатриев на приказы Вснандактры оказались абсолютно понятными.

— Индийские расчеты недовольны, — прошептал Гармат. — Они жалуются…

— Они обгорят, если выполнят приказы Венандакатры, — с отсутствующим видом закончил фразу Велисарий.

Советник был поражен.

— Я не знал, что ты говоришь по-хинди.

Велисарий уже собирался ответить, но захлопнул рот. Гармат снова странно смотрел на него.

«Мне придется ему что-то объяснить, когда все это закончится. Черт побери всех умных советников!»

Венандакатра закричал на подчиненных, подавляя протест. Жрецы Махаведы его поддержали, обещая вызвать из трюма «очистителей» махамимамсов.

Кшатрии огрызнулись, но поспешили подчиниться. Теперь бамбуковые приспособления смотрели вниз. Притащили дополнительные охапки шкур и положили позади. Но по хмурым и обеспокоенным лицам кшатриев было ясно: они считают шкуры недостаточным барьером, чтобы закрыть людей от пламени, вылетающего из хвоста ракет.

Еще одна чужая мысль прошла сквозь барьер. Ударная волна.

Ночь полностью вступила в свои права. Освещение отсутствовало, кроме тусклого света нескольких светильников, которые держали в руках воины-йетайцы. Велисарий заметил, что Венандакатра внимательно смотрит на него. Мгновение спустя индус с очевидным нежеланием направился на нос корабля.

Когда он подошел, Велисарий заговорил первым, не дав Венандакатре шанса открыть рот.

— Я отлично понимаю, что пираты сконцентрируют атаку на носу и корме, куда нельзя поставить ваши… ваше оружие. Займитесь кормой, Венандакатра. За нос можете не беспокоиться. Тут враг не пройдет.

— Вас немного, — нахмурился Венандакатра. — Я мог бы прислать…

— Нет. Большее количество людей просто создаст толпу, и нам будет труднее сражаться. Мне некогда придумывать, как включить воинов малва в нашу тактику. В то время, как римляне и аксумиты — давние союзники, давно привыкшие сражаться бок о бок. — Ложь сама текла из его рта.

Лицо Гармата ничего не выражало. Сарвены утвердительно что-то буркнули, как и Анастасий с Валентином. Эон хотел что-то сказать, но не успел, получив локтем в бок от давазза. Менандр казался смущенным, но индус в его сторону не смотрел, да и Валентин тут же гневно взглянул на молодого фракийца. Тот мгновенно изменил выражение лица.

— Вы уверены? — спросил Венандакатра.

Велисарий дружелюбно улыбнулся.

— Я же говорил: вы будете рады, что мы находимся на вашем корабле.

Венандакатра сморщился, но ничего не возразил. Секунду спустя он уже шел назад, выкрикивая новые приказы. Велисарий мог понять значение слов и знал: отданные резким голосом Венандакатры команды абсолютно излишни и бессмысленны. Недовольный начальник создает шум, чтобы увериться в собственной значимости. Только и всего.

— Омерзительная личность, — пробормотал Гармат. — Когда-то давно у аксумитов был такой царь. Саравит казнил его и на следующий день учредил институт даваззов.

— Вы в самом деле считаете, что они нас атакуют? — внезапно спросил Менандр. Заметив, как все повернулись к нему, молодой катафракт распрямил спину. — Я не боюсь! — рявкнул он. — Просто это… не имеет смысла.

— Боюсь, имеет, — вздохнул Гармат и скорчил гримасу. — Я сам наполовину араб и хорошо знаю сородичей своей матери. Племена с южного берега Аравийского полуострова очень бедны. По большей эсти это рыбаки и контрабандисты. Большой корабль, подобный нашему, для них — несметное богатство. Они с радостью понесут серьезные потери, чтобы захватить его.

Усанас рассмеялся.

— Верь старому мудрому полукровке, молодой римлянин. Самые презренные люди в мире — эти арабы. Полны порока и грехов!

Гармат прищурился.

— О много пороков! Много грехов!

Гармат сморщился, словно от боли.

— Похотливы, скупы, жестоки!

Гармат нахмурился.

— Склонны к предательству, ленивы, завистливы!

Гармат смотрел гневно.

— Были бы обжорами, если бы не такая бедность!

Гармат скрипнул зубами.

— Жаль, арабам неизвестна трусость.

Гармат улыбнулся. Усанас грустно покачал головой.

— Потому что арабы глупы. Трусость — это единственный полезный порок человечества. Естественно, арабы ничего о ней не знают.

— Они приближаются, — объявил Валентин. — Я их не вижу, но слышу.

Велисарий взглянул на Валентина. Как и часто в прошлом перед самым сражением, катафракт напомнил полководцу ласку. Резкие черты лица, длинное худое тело, подобное сжатой пружине, застывшая поза, но поза готового к прыжку зверя или готовой распрямиться пружины и, самое главное, высшая степени концентрации. В такие минуты органы чувств Валентина работали сверхъестественным образом.

Велисарий вздохнул. Теперь ему предстояло сделать выбор, и этот выбор больше нельзя было откладывать.

«К чертям собачьим тайны, — решил он. — Эти люди — все — мои друзья. Я не могу их предать».

Полководец подошел к палубному ограждению на носу корабля.

— К нам приближаются два судна, — объявил он и показал пальцем. — Вот отсюда и отсюда. То, что справа, ближе.

Он услышал легкий кашель у себя за спиной.

— Поверь мне, Гармат. Я вижу их так ясно, как если бы сейчас был светлый день Они там, где я сказал.

Он посмотрел через плечо и хитровато улыбнулся.

— Лоцман, на которого ты сегодня показывал, Усанас, ведет ближайший корабль. Ты сегодня о чем-то хвастался, если мне не изменяет память.

Для разнообразия давазз не улыбался. Усанас уставился во тьму, потом назад на полководца.

— Ты — колдун, — объявил он.

Велисарий скорчил гримасу.

Улыбка все-таки появилась. Это было неизбежно. Кожа Усанаса была настолько черной, что увидеть его в ночи казалось практически невозможным, только его силуэт. Но улыбка раба сверкнула, как маяк во тьме.

— Не проблема, — сказал давазз. Затем показал на других воинов. — Эти аксумиты и римляне — цивилизованные люди. Поэтому они полны глупых предрассудков. Считают колдовство чем-то плохим. — Я — дикарь, с юга, слишком тупой, чтобы смущаться такими мелочами. Я знаю: колдовство такой же факт, как и все остальное в этом мире. Есть хорошее. Есть плохое.

Внезапно тишину прорезал громкий смех Усанаса, удививший всех, находившихся поблизости.

— Отлично! — объявил давазз. — Никогда раньше на моей стороне не сражался добрый колдун.

— Неужели ты в самом деле так хорошо видишь в темноте? — спросил потрясенный принц. — Как такое возможно?

— Да, Эон, вижу. Как такое возможно? — Велисарий колебался. Но только мгновение. Выбор сделан. — Сейчас нет времени. Но после сражения я все объясню. — Он взглянул на Гармата. — Объясню все. — Взгляд на катафрактов и сарвенов. — Вам всем.

Усанас шагнул вперед, поднимая дротик.

— Где лоцман? — лениво спросил он.

Велисарий вытянул вперед руку. Усанас прищурился.

— Все равно слишком темно, — пробормотал он.

В это мгновение послышался голос Венандакатры, отдававшего приказ. Во все стороны полетели ракеты. Несколько кшатриев взвыли от боли, обожженные вырвавшимися из хвостов ракет языками пламени, не погашенными шкурами.

— Чертов идиот, — проворчал Анастасий. — Трусливый ублюдок, он просто паникует.

Он был прав. Ракеты отправились в никуда. Они пролетели над морем, освещая волны.

Это не пригодилось никому, кроме Усанаса. Потому что, несмотря на то что ни одна ракета не достигла цели, окружающая местность внезапно осветилась красным пламенем. Пиратские корабли появились в его отсветах, как и отдельные члены экипажей.

— Вижу лоцмана! — весело закричал давазз.

Он кинул дротик, как тигр, бросающийся на добычу. Дротик исчез вместе с погасшим красным свечением. Никто больше ничего не видел, за исключением Велисария.

Полководец же наблюдал за полетом дротика, выше и выше. Велисарий никогда не видел, чтобы оружие выпускалось с такой силой. А потом оно полетело вниз… Воистину мечты Евклида 32 становились реальностью.

Ужасный, короткий крик прорезал ночь.

Анастасий, держась за палубные ограждения, склонился вперед, пытаясь рассмотреть, что происходит в море.

— Слушай, Валентин, этот чертов черный ублюдок улыбается? Не могу выдерживать его взгляд.

Валентин рассмеялся.

— Чем-то он мне напоминает маяк в Александрии, — сказал Валентин. — Слепящий маяк в ночи.

Внезапно из темноты прилетело несколько стрел. Конечно, ни одна из них не достигла цели, даже не долетела до борта корабля. Пираты просто таким образом выражали свою ярость.

— Теперь осталось недолго, — объявил Велисарий. И улыбнулся. — Кстати, Анастасий, тебе, наверное, лучше перейти на другой борт. Сейчас вражеский корабль по эту сторону не самый ближний. Он просто болтается на волнах: нет больше лоцмана.

Анастасий что-то проворчал с отвращением. Усанас взял в руки еще один дротик.

— Может, этот чертов идиот, трусливый ублюдок, индийский господин выстрелит для нас еще одной партией ракет? — весело спросил он. — Тогда я заставлю еще одну пиратскую галеру качаться на волнах.

— Я убью его, — пробормотал Анастасий.

— Сомневаюсь, — ответил Валентин. Внезапно он тоже улыбнулся. — И не надо изображать из себя злопамятного идиота. Ты похож на капризного ребенка. Может, ты хочешь, чтобы он бросил дротик в другую сторону?

— Нет, но… — скривился Анастасий.

Больше он ничего сказать не успел. Из тьмы показался силуэт пиратского корабля, словно поднимающийся из моря дракон. С него раздавались воинственные кличи. Мгновение спустя индусы выпустили очередную партию ракет.

Теперь все вокруг было освещено. Смешались воедино красный огонь взрывов, свист стрел и лязг орудий. Анастасий поднял огромный лук и убил пирата, затем еще одного, и еще, и еще. На таком расстоянии его стрелы разрезали грудь врага подобно тому, как мясник режет курицу. Даже если бы пираты были одеты в доспехи, им бы это не помогло. На таком расстоянии стрелы Анастасия проходили и сквозь щиты.

А теперь, когда он увидел, как на волнах качается еще одна пиратская галера, лишенная лоцмана, в его сердце не осталось никаких эмоций, кроме чувства товарищества. Потому что на самом деле катафракт Анастасий не был злопамятным капризным мальчиком, задирающим нос по любому поводу. Он был солдатом, занимающимся своим делом.

И он очень хорошо выполнял свою работу.

Глава 16

Хотя ночь стояла безлунная, сама битва освещалась каким-то жутким светом, то и дело мелькали ослепительные вспышки. Даже несмотря на напряженную обстановку, собственное состояние и необходимость отдавать команды, Велисарий восхищался этой картиной.

Если, конечно, вообще можно употребить слово «восхититься» по отношению к сцене из ада.

К тому времени, как первые пиратские галеры оказались рядом с индийским кораблем и стали закидывать на него абордажные крюки, на плаву остались лишь четыре арабских судна. Другие или пылали, объятые огнем, или затонули. Неровные траектории полета ракет теперь не имели значения. Теперь цель стояла прямо напротив и совсем рядом, и ракеты посылали почти не целясь. Но они не взрывались, попадая в корабли. Вместо этого они продолжали гореть с хвоста, испуская какое-то драконово шипение, которое издавали и во время полета. Пораженный Велисарий наблюдал, как одна из ракет пронзила корму пиратского судна, отскочила от скамьи, на которой сидели гребцы, перелетела на другую скамью, на другой стороне галеры, а затем прокатилась вдоль всего судна по центру, пока не уткнулась в нос. Ее путь отмечался дикими криками множества арабов, судорожно пытающихся загасить собственную горящую одежду, воспламенившуюся во время полета и скачков ракеты по галере. После того как она остановилась, застряв в более толстой обшивке носа, ракета продолжала гореть — и еще ярче, чем раньше. Со стороны она смотрелась бездумным приспособлением — или существом, — которое со звериным упрямством старается пролезть сквозь изгородь, установленную на пути. Прошло несколько секунд до взрыва, в результате которого нос судна разлетелся в щепки. Но к этому времени след, оставленный горящим хвостом ракеты, уже нанес не меньший урон, чем непосредственно взрыв.

«Не думаю, что индусы знают, когда взорвутся ракеты», — решил Велисарий.

Цель собрала все грани у щели в барьере, подобно тому, как полководец-человек собирает свои войска перед пробитой частью стены, окружающей осаждаемый город. И, как человек направляет войска в проем, еще одна грубая мысль прорвалась сквозь ментальный барьер.

Запалов нет.

Почувствовав удивление Велисария, грани отступили. Но цель тут же снова собрала их. С успехом, несмотря на малые достижения, росла уверенность. Цель снова отправила грани к щели, теперь ее заполняло фанатичное желание объяснить .

Наконец! Наконец! Настоящий успех. Грани сверкнули от восторга. Сама цель закружилась от радости, подобно картинкам в калейдоскопе.

Знания, теперь возникшие в мозгу полководца Велисария, не были простой грубой мыслью. Они напоминали живой организм, движущуюся реальность. Велисарий увидел — так ясно, как видел все вокруг — весь путь ракеты, от начала и до конца. Увидел странный порошок (порох — как он теперь знал), наполнявший ракету внутри, гот же самый порошок, но в большем количестве был упакован у переднею конца (боеголовки) приспособления. Он увидел, как порох зажигается длинной спичкой, которую держит в руке кшатрий. Велисарий видел как порох превращается в пламя и как горит огонь (И он также знал, что видение движется с нечеловеческой скоростью, и только камень его притормаживает, чтобы Велисарий мог проследить за процессом).

Он видел, как пламя несется по стволу вверх, внутри бамбуковой трубки (фюзеляжа). Он видел беснующиеся газы, вылетающие из задней части ракеты (вытяжка), и знал, что ярость газов — это сила, заставляющая предмет двигаться. Они отправляют ракету в полет.

(Концепция — действие/реакция — пролетела у него по разуму. Велисарий почти ее понял, но она не проникла полностью в сознание. Но вскоре, вскоре он все поймет.)

Наблюдая в реальности за путем пламени, прожигающего порох, Велисарий догадался, почему ракета летит по такой неровной траектории.

Частично потому, что порох плохо перемешан (А теперь Велисарий знал, что порох — это не вещество само по себе, а комбинация веществ). Порох не представлял собой единую массу, в ней встречались куски, он чем-то напоминал некачественное зерно. Различные части пороха в различных частях ракеты горели неровно, поэтому ее и бросало из стороны в сторону самым непредсказуемым образом. Но самой главной проблемой было заднее отверстие, сквозь которое выходили выхлопы (трубка Вентури — в мысль добавилось прозрение). Оно изготовлено плохо. На самом деле его даже не «делали». Это оказалось деревянное кольцо. Индусы просто срезали кусок бамбука на месте соединения частей ствола и использовали его как наконечник, в котором концентрировались, а затем направлялись выхлопные газы. Но, во-первых, отверстие было сделано топорно — не лучше грубой резьбы по дереву. Велисарий фактически видел своим сознанием, как горячие выхлопы сжигают дерево, вырываясь наружу.

Друзья Велисария боялись за его разум. В эти минуты первые пираты уже забирались на борт индийского корабля — а тут полководец, их предводитель, что-то там шепчет себе под нос, потом, как лунатик, начинает вслух рассуждать о греческих и армянских кузнецах и специалистах по художественной обработке металла, а также их мастерстве и хитрости. Он там даже что-то пробормотал про императорский трон, ревущих львов и птичек.

Но затем подчиненные с облегчением увидели, что приступ безумия прошел — как только первый араб занес ногу над палубным ограждением, Велисарий снес ему голову одним ударом меча, причем его движение было таким быстрым, уверенным, твердым и грациозным, что никто не сомневался этот человек в полном порядке.

— Смертельны удары Велисария, — пробормотал Валентин.

— Прекрати ворчать, — сказал Анастасий. Сам он опустил булаву на еще одну пиратскую голову. И если в этом действии было мало грациозности, да и быстрым его никто не назвал бы, результат получился вполне определенный.

Теперь арабы хлынули через палубные ограждения подобно быстрому речному потоку. Они лезли и с правой, и с левой стороны, по всей длине судна. Ими двигала безумная целеустремленность, значительно превосходившая обычный азарт сражения. Атаку породило отчаяние. Только отчаяние. Теперь неповрежденными осталось слишком мало галер, чтобы доставить всех пиратов на берег. Им предстояло или захватить большой индийский корабль, или умереть.

Кшатрии бросили желоба, из которых выпускали ракеты, и сгрудились за йетайцами. Там они окружили Венандакатру и группу жрецов, стоявших у подножия грот-мачты. Но было очевидно легковооруженные малва, когда их ракеты больше не помогают, представляют хлипкую охрану. Реальная защита корабля теперь лежала в руках йетайцев. Варвары не замедлили поднять кшатриев на смех за отсутствие мужества.

Правда, насмешки долго не продолжались. Через несколько секунд йетайцы были уже полностью заняты волной пиратов, залезающих на корабль, чтобы беспокоиться о чем-то, кроме собственной попытки выжить.

Как и ожидал Велисарий, пираты сконцентрировали свои усилия на корме и носу, там, откуда в их суда не направят ракеты. Два оставшихся, еще годных к плаванию арабских судна как раз прицепились баграми к носу и корме огромного индийского корабля.

На корме сражение развивалось в пользу пиратов, причем они быстро захватили инициативу. На носу они нашли только смерть.

Велисарий солгал Венандакатре, заявив, что римляне и аксумиты давно привыкли сражаться бок о бок. Но теперь, впервые в истории, делая это под командованием величайшего римского полководца за несколько столетий, они оказались идеальной боевой машиной.

Велисарий расставил свою небольшую группу солдат, как и советовал Гармат. На первой линии — трое катафрактов в броне. Неопытный Менандр стоял на самом носу корабля. Валентин и Анастасий — по правую и левую руку от него. Хотя сам Велисарий не имел опыта участия в морских сражениях, было очевидно: мало кто из пиратов попытается перебраться непосредственно через высокий нос корабля. Самыми опасными являлись палубные ограждения в нескольких футах от носа. И именно туда Велисарий поставил двух своих ветеранов. Анастасия — на левую сторону, Валентина — на правую.

И, как и ожидал Велисарий, там пираты и сконцентрировали свои усилия.

Но с малым успехом. Тяжелые щиты и доспехи катафрактов оказались практически непроницаемы для легкого оружия пиратов. Более того, оружием-то пираты как следует пользоваться и не умели. И держали его лишь в одной руке. Другой рукой каждый пират хватался за палубное ограждение. Тогда Велисарий и выучил свой первый урок морского сражения. Несмотря на насмешки Эона и несмотря на неуклюжесть и грубость конструкции, размер индийского корабля давал преимущество обороняющимся. Пираты не могли просто перепрыгнуть с одного судна на другое. Арабы забирались на огромное судно малвы со своих низких галер в некотором роде подобно тому, как осаждающие забираются на стену сухопутной крепости.

Сражение, можно сказать, было односторонним. Самое большее, что удавалось пиратам, — это один раз взмахнуть оружием. Потом, если напротив араба оказывался Анастасий, пират сразу же умирал. Его череп пробивала булава. Если пират оказывался напротив Валентина, то смерть могла и задержаться на секунду или две. Валентин, также впервые участвовавший в морском сражении, вскоре обнаружил, что самым экономичным способом расправы с врагом является удар по незащищенной руке, держащейся за поручень. Валентин не обладал звериной мощью Анастасия, хотя и был достаточно силен. Но это практически не играло роли. Его меч, как и все мечи, был острым, как бритва. Через две минуты на палубе уже набралась горка отрубленных кистей. Их бывшие обладатели слетели в море, где вскоре умерли — от шока, потери крови или просто утонули.

Менандр, хотя он, конечно, и не являлся полным новичком, не обладал большим опытом старших товарищей. Ни теперь, ни когда-либо в будущем он не приобретет их наводящего благоговейный ужас мастерства в битве. Но он был фракийским катафрактом, входил в элиту, верой и правдой поклявшуюся служить полководцу Велисарию, и никто никогда не скажет про Менандра, что он их опозорил.

Однако несмотря на всю неравность боя, при такой разнице сил решающую роль сыграли аксумиты. Если бы римляне были одни, то в конце концов их бы все-таки сломили — одним численным превосходством. Несмотря на то что катафракты быстро орудовали мечами и булавой, арабы забирались на палубы еще проворнее. Но копья аксумитов работали быстрее.

Катафракты сами многих прикончили, но их главной целью было выступать живой стеной, которая хотя бы на секунду замедлит пиратов. А этого мгновения оказывалось достаточно для сарвенов или Эона. А Усанасу требовалось еще меньше. Стоя в нескольких футах за катафрактами, аксумиты работали копьями подобно нападающей гадюке. Каждый удар был быстрым, точным и почти всегда смертельным. Иногда сарвенам и Эону требовалось нанести второй.

Усанасу — никогда. Действия давазза казались почти сверхъестественными. Наблюдая за ним, Велисарий решил, что никогда не видел, чтобы человек так безошибочно наносил удары. Конечно, не в реальном сражении. Хотя точность практически не играла роли. Давазз не отличался телосложением медведя, подобно Анастасию, или мускулатурой Эона, но Велисарий подозревал, что на самом деле Усанас сильнее любого из них. Огромное копье разрывало человеческие тела на части.

Полководец поставил себя самого и Гармата в резерв. Каждый из них находился в нескольких футах за аксумитами. Гармат справа, Велисарий — на левой стороне судна. Полководец ожидал, что через несколько секунд после начала атаки он уже будет сражаться насмерть.

Как и раньше, в сражении против персов, ему помогал камень. Чувства Велисария обострились до предела, как не могут обостриться у живого человека, рефлексы стали сверхъестественными. Но — он чуть не рассмеялся — этого не требовалось. Ни он, ни Гармат не наносили ударов, хотя советник один удар все-таки нанес — пирату через плечо сарвена. Велисарий подумал, что усилие было лишним, просто впитавшейся привычкой старого воина. Как, очевидно, решил и сарвен. Аксумитский воин тут же пожурил Гармата за вмешательство и попросил — не особо вежливо, — чтобы старый дурак занимался своим делом. После этого Гармат довольствовался ролью резервиста.

После того как Велисарию стало ясно, что ситуация на носу корабля находится под контролем, полководец решил направить свои усилия в другую часть. Не упуская из внимания происходящее на носу, он поинтересовался происходящим в центре и на корме.

Его беспокоила ситуация в общем. Независимо от того, как хорошо римляне и аксумиты сражались на носу, окончательный результат битвы во многом будет зависеть от того, что смогут сделать йетайцы, отражая атаки пиратов в других частях корабля.

Но больше всего его беспокоило будущее. Он уже посмотрел Драконово оружие малва в действии и многое узнал из своих наблюдений. Теперь впервые ему предоставляется возможность посмотреть в действии воинов-йетайцев. И наблюдать он за ними будет с самого удобного места из возможных. Он находится рядом, участвует в том же сражении, стоит на небольшом возвышении и — что самое главное — сражается на той же стороне.

Их навыки — неплохи, решил он. Совсем неплохи.

Сила: йетайцы так бесстрашны и агрессивны, как только может желать любой полководец.

Слабость: то же самое. Они слишком агрессивны. Это особо касается молодых людей, стоящих во втором ряду. В своем желании поучаствовать в схватке и доказать свое бесстрашие и умение, они постоянно нарушают построение и мешают первому ряду сражающихся.

Сила: построение все-таки есть. Очень нетипично для варваров.

Слабость: построение не выдерживается. Конечно, одной из причин являлись условия битвы — на палубе корабля, заполненной множеством людей, освещаемой только огнем горящих галер. Другой причиной было нетерпение молодых воинов из второго ряда, пытающихся влезть в первый. Но главным, как подозревал полководец, следовало назвать сам менталитет йетайцев. Блеск цивилизации малва был только тонким слоем поверхностного лоска на воинах, чья натура до сих пор оставалась чисто варварской.

Сила: они умело владеют мечом, хотя стиль, предпочитаемый йетайцами — они наносили режущие удары, — больше подходит для конницы, чем для сражения на своих двоих.

Слабость: они не умеют как следует пользоваться мечом в пешем бою. И в этом, как знал полководец, заключается еще одно наследство военной традиции йетайцев. Варвары в первую очередь — всадники.

Велисарий был очень рад.

У него пока не имелось времени тщательно обдумать все военные сложности, связанные со странным оружием малва. Но один факт уже стал совершенно очевиден: как он и сказал своим катафрактам, пехота вскоре вернется, и это будет историческое возвращение. Конечно, для кавалерии тоже найдется место — и ущемлены они не будут — но основу будущих армий составит пехота.

А в мире нет лучшей пехоты, чем римская. И никогда не было. Никогда. Нигде. В современном мире только эллины оказались способны по-настоящему составить конкуренцию римлянам, пехота против пехоты. А исторический приговор был вынесен в местах, навсегда вошедших в историю: при Киноскефалах и Пидне.33 В Древнем мире только ассирийцы могли считаться равными с римлянами. Конечно, ассирийцы давно исчезли, поэтому никогда не станет известно, что они могли бы сделать против римских легионов. Но…

Велисарий улыбнулся, вспоминая старое. Однажды они с Ситтасом провели приятный вечер, рассуждая на эту тему. Теоретическая дискуссия переросла в пьяную драку. Ситтас хвастливо утверждал, что ассирийскую армию разбили бы за четверть часа. Велисарий — спокойно, холодно и профессионально (как и всегда) — что они могли бы продержаться и час. Может быть.

Он потряс головой, отгоняя воспоминания. Улыбка тут же сошла с его лица.

Больше на наблюдение времени не оставалось. Йетайцы — будущие противники Римской империи, но сейчас они — союзники группы римлян на борту корабля. И эти римские союзники сдают позиции.

Не просто так сдают, не быстро, но поражение несомненно, как и восход солнца. Йетайцы на корме сильно проигрывали арабам в численности. И на них наступали. Арабы победно кричали и оттесняли всех йетайцев по обеим палубам.

Велисарий быстро оценил ситуацию. Атака пиратов на носу прекратилась. У них полностью пропало желание лезть туда после ужасных (и бессмысленных) потерь. Выжившие арабы отступали назад на собственное судно и даже отцепили багры. Половина команды все еще оставалась жива, и теперь они уже начинали грести к корме индийского корабля, надеясь, что там им будет легче взобраться на борт.

Затем внезапно галера закачалась на волнах. Пираты заорали от ярости, пытаясь снова взять свое судно под контроль.

К своему списку жертв Усаанас добавил еще одного лоцмана.

Катафракты тоже победно кричали. Сарвены, с более практичным умом, убили еще пару пиратов успешными бросками дротиков. Как и Эон. Со своей стороны Усанас подождал, пока пираты не выберут нового лоцмана. Три секунды спустя арабам снова пришлось заняться выбором. И вскоре стало ясно: добровольцы отсутствуют.

Велисарий закричал. Не какую-то фразу, просто издал громогласный клич, чтобы привлечь внимание своих друзей. Это было трудно: победные крики арабов и крики отчаяния йетайцев создавали слишком много шума по всему судну.

Велисарий привлек внимание своих друзей и показал на корму. Большего не требовалось. Никакая хитрая тактика на забитой людьми палубе не подошла бы. Не было времени начать контратаку стрелами и дротиками. Йетайцы оказались на грани полного поражения. Варварам удалось восстановить подобие строя в центре судна, как раз у грот-мачты. Но их накрывала волна пиратов.

Теперь было не место и не время для какой-либо тактики, кроме чисто шокирующей. Концентрированной бойни.

Велисарий повел свой маленький отряд вперед. Сам он шел первым. Римляне и аксумиты пристроились по бокам. Через секунду или две девять человек выстроились в линию по всей ширине корабля. На самом деле они находились очень близко друг к другу, что оказалось неудобно. Велисарий не успел отдать приказ, когда Усанас захватил инициативу. Давазз схватил Эона за набедренную повязку и оттащил назад. Мгновение спустя, следуя его резкому окрику, Гармат тоже отступил назад.

Эон сильно возмущался. Усанас дал ему подзатыльник, и в этом подзатыльнике полностью отсутствовал юмор. Давазз в гневе высказал принцу все, что о нем думает.

Даже хотя Велисарий мог в общем и целом понимать геэз при помощи камня, ему не удалось ухватить все произнесенные Усанасом слова. Но необходимости не было. Сам полководец во время прошлых сражений говорил подобные слова молодым воинам. Хотя никогда с таким количеством эмоций и ругательств.

— Чертов ничтожный молокосос! Пора уже вырасти. Детям нет места в переднем ряду. Должна быть от тебя хоть какая-нибудь польза. Тупой младенец! Воткни копье в кого-нибудь сбоку. Недоразвитый ребенок! Вместо того чтобы мешаться под ногами у ветеранов… Лучших катафрактов и сарвенов в мире! Незачем им умирать, споткнувшись о мешающегося под ногами принца! Благородная задница! Особы королевской крови — все дураки по природе. В особенности принцы. Но пусть будет дурак. Только бы не совсем безмозглый. Чертов идиот!

И другие подобные слова.

Через несколько секунд небольшой отряд римлян и аксумитов прорвался к группе йетайцев, сгрудившихся в центральной части корабля. Теперь в рядах йетайцев не было никакой дисциплины. Наступающие пираты, правда, тоже не использовали никаких построений. Но налегающие арабы вдохновлялись предчувствием уже видимой победы, в то время как йетайцев наполняло отчаяние от предстоящего поражения.

У Велисария нашлась секунда, чтобы взглянуть на Венандакатру и небольшую группу жрецов и кшатриев, сгрудившихся вокруг грот-мачты Малва — по крайней мере кшатрии — сохраняли подобие порядка и дисциплины. Но тут свою роль в большой степени сыграл парализующий страх. И толка от их порядка было не больше, чем от хаоса йетайцев.

Мгновение спустя передняя линия римлян и аксумитов прорвалась на небольшой проем между отступающими йетайцами и наступающими арабами. Теперь они уже находились фактически за грот-мачтой и каютой Венандакатры, в кормовой части — к облегчению Велисария. Врагу никак не пробраться им за спины, их защищает строение каюты. Теперь предстояло сражаться на площадке в сорок футов.

Увидев внезапное появление дисциплинированного и целенаправленно приближающегося ряда, пираты замедлили наступление. Пауза длилась достаточно долго, чтобы Усанас, Эон и Гармат с силой прорвались сквозь сгрудившихся йетайцев и встали как раз за спинами катафрактов и сарвенов.

Из толпы арабов на корме вперед протолкнулся мужчина в тунике и шлеме. У него был длинный, слегка искривленный меч, причем очень хорошей работы.

Мужчина был средних лет, но за исключением нескольких седых волосков не наблюдалось и следа потери жизненной силы. Высокого роста, хорошо сложен, во всем облике чувствовалась власть. Он стал громогласно подгонять арабов вперед. Они послушались его команды, видимо, давно привыкнув ему подчиняться.

Пираты начали атаку, но внезапно она прекратилась. Поскольку все дротики Усанаса закончились, он метнул огромное копье. Впервые в жизни Велисарий наблюдал, как человека обезглавливают копьем. На мгновение полководец застыл от удивления и широко раскрыл рот. Огромное копье вошло точно в шею командира пиратов, голова отлетела, а затем копье пролетело дальше и воткнулось в грудь стоявшего за спиной командира араба.

Пираты застыли в ужасе от этого зрелища, их просто парализовало. Тут Велисарий громко выкрикнул приказ, и катафракгы с сарвенами бросились вперед.

Теперь это была резня, чистая бойня. Римляне и аксумиты ворвались в толпу арабов подобно машине. Легковооруженные пираты в первых рядах рухнули, как бараны, их черепа или разбили, или вскрыли, груди и животы проткнули или выпустили кишки, руки отсекли. Падая, они увлекали за собой стоявших за их спинами пиратов, которые в свою очередь не могли сопротивляться подобному жесткому напору.

Конечно, сражение нельзя было назвать только односторонним. Менандр выкрикнул и упал, схватившись за бок. Удар меча откуда-то из толпы пиратов нашел цель. Один из сарвенов тоже вскрикнул и пошатнулся. Его ранили в голову. Рана не была смертельной, так как аксумиту удалось отвести удар щитом. Но, как и все раны в голову, эта сильно кровоточила.

Сарвен упрямо хотел вернуться на переднюю линию атаки, но Усанас оттащил его назад и забрал у него копье. Сарвен был практически беспомощен: он ослеп от заливающей глаза крови. Гармат помог ему устоять, поддержав под руку. Старый советник охранял раненого сарвена и Менандра, а сражение переместилось на корму.

Усанас занял место в первом ряду. Мгновение спустя к нему присоединился Эон. Теперь давазз не сдерживал молодого принца Эон прорвался сквозь проем, образованный падением Менандра, и стал активно работать копьем рядом с двумя ветеранами — Валентином и Анастасием, сражавшимся по обеим его сторонам.

Он мог быть молодым и нетерпеливым, даже глупым в своем энтузиазме. Но он не мешал ни одному из катафрактов справа и слева от себя. И даже если Анастасию один раз пришлось прикрывать бок принца, потому что парень слишком выдвинулся вперед от неопытности, огромный катафракт не выражал недовольства. В прошлом он много раз таким же образом прикрывал других молодых воинов. Молодых воинов, которых слишком часто парализовал внезапный страх, что определенно не относилось к принцу. Эон прикончил врага перед собой, а Анастасий убил другого, который нанес бы удар по незащищенному боку принца.

Обучение молодых воинов считалось частью работы ветеранов. А вообще умение вести бой нельзя освоить иначе, как на практике. Нет другого способа. И об этом Анастасий напомнил даваззу, твердым тоном, в тихие часы после битвы, когда Усанас принялся укорять молодого идиота. А Валентину удалось полностью утихомирить Усанаса, заставить его замолчать — чудо из чудес! — несколькими краткими, резкими, едкими фразами. Полными эмоций и яростными, но по делу.

Циничный ветеран Валентин, как выяснилось, внезапно почувствовал симпатию к принцу Эону. Причем очень сильную симпатию, рожденную древней воинской традицией.

Не все жертвы битвы — новички. Ветераны тоже иногда умирают, не всегда фортуна на их стороне, а как может сложиться… И в ту ночь, ночь адского огня, диких криков, ярости дракона, хитрый и умелый Валентин чуть не погиб. Удача отвернулась от него на долю секунды.

Ветеран-убийца, мастер своего дела, выживший на сотне пыльных полей сражений, внезапно лицом к лицу встретил смерть на деревянных досках мачты. Он не учел, что палуба окажется скользкой от пропитавшей ее крови и будет сильно отличаться от пропитанной кровью земли во время сражения на суше. И поэтому, шагнув вперед, чтобы нанести очередной смертельный удар, как он делал множество раз в прошлом (что даже не помнил количество убитых им врагов), он поскользнулся. Валентин упал на спину, щит отлетел в сторону, хорошо хоть меч не выпустил, но рукой сильно ударился о палубу. Его тело оказалось открытым врагу и беспомощным. Пират мгновенно воспользовался прекрасной возможностью, издав вопль радости. До самого последнего дня Валентин не забудет конец вражеского меча, устремленный прямо в его незащищенный живот.

Но меч остановился, не более чем в дюйме, скользнул в сторону. Валентину потребовалась секунда, чтобы понять: причиной вражеского промаха явилось копье Эона, проткнувшее пирату грудь. Тогда Валентина самого парализовало на мгновение. Не от страха, а от странного удивления.

Пират до последней секунды жизни не терял намерения убить катафракта. Его неистовые черные глаза не отвели взгляда от глаз Валентина. И ярость в этих глазах не умерла, пока не умер сам пират. Меч продолжал целиться в живот Валентина, тело араба продолжало склоняться вперед, но пирата удерживало копье мальчишки. Молодого идиота — возможно, но сильного и бесстрашного — совершенно определенно.

Поэтому в тихие часы после окончания битвы, когда наставник парня стал его критиковать, называя идиотом, Валентин не позволил. Нет, совсем не позволил. И затем всеми было отмечено — всеми, кто знал эту смертоносную ласку, — что в одной небольшой группе прибавился новый член.

В группе товарищей по оружию Валентина. Так ее называл сам Валентин, и так ее называли другие. Эти немногие — очень-очень немногие — имели привилегию делить с ним кубок, держать в руках его оружие, критиковать его ошибки и делать комплименты его женщинам.

Эон, принц Аксумского царства, стал единственной особой королевской крови, допущенной в элитный клуб. Тогда и когда-либо в будущем. Но парень не возгордился. И не обиделся, что группа не монаршая и даже не из знатных господ. Она была одним из самых маленьких клубов в мире. Определенно одним из самых труднодоступных, только для самых избранных.

Однако все это произойдет в будущем. А пока арабов оттеснили на самую корму. По мере того как все большее их количество оказывалось на маленьком пятачке, им становилось труднее сражаться. Толкотня мешала даже тем пиратам, которые все еще были способны отражать атаку.

Но таких осталось совсем немного. Безжалостное наступление византийцев и аксумитов деморализовало основную часть пиратов, в значительной степени потому, что они уже считали себя на грани победы.

Большинство пиратов теперь волновало только, как убежать с корабля. Они старались перебраться на галеру, все еще прикрепленную баграми к борту корабля. Но галера вскоре оказалась переполненной беглецами, и капитан приказал отцепить багры.

Многие пираты просто прыгали за борт. Некоторые успели забраться на отплывающую галеру или на вторую, которую абордажные крюки еще удерживали на плаву. Но безжалостные римляне и аксумиты оттолкнули ее. Большинство пиратов утонули.

В конце концов на борту индийского корабля осталось около дюжины арабов. Они собрались небольшой группой, сгрудившись на самом краю кормы. Эти люди стали говорить с Велисарием об условиях сдачи. Со своей стороны полководец не возражал. И так было слишком много крови.

Но переговоры были мгновенно сведены на нет. Йетайцы, к которым теперь вернулось мужество, бросились на толпу на корме, выкрикивая воинские кличи. Услышав их, Велисарий приказал римлянам и аксумитам расступиться и дать йетайцам дорогу. Они заверши ли битву.

Варвары ни в коей мере не интересовались переговорами. И по этому все остававшиеся на корабле арабы были убиты.

Но резня ни в коей мере не стала односторонней. Пираты не были трусами и не собирались покорно склонять головы. Перед тем как умереть, они забрали с собой в мир иной нескольких йетайцев.

Хотя на протяжении этой схватки лицо Велисария оставалось бесстрастным, гибель йетайцев на корме принесла ему немалое удовольствие. Как он подумал, и катафрактам, и сарвенам. Судя по лицам Эона и Гармата — им-то уж несомненно.

Что касается отношения Усанаса — тут сказать было сложно. Наблюдая за последним финальным актом сражения сбоку, давазз комментировал его, переходя от философских замечаний о справедливом возмездии пиратам к веселым комментариям относительно некомпетентности варваров, неумеющих толком пользоваться мечами.

Он говорил по-гречески, не на хинди — языке самих варваров. Но по крайней мере у одного йетайца возникли подозрения насчет смысла произносимых слов. Один йетайец, угрожающе размахивая мечом, двинулся в сторону Усанаса.

Однако правду никто никогда не узнает. Усанас схватил воина за кисть и за горло, вырвал меч, сломал шейные позвонки и выбросил за борт. Другие варвары, наблюдавшие за сценой, после этого предпочли игнорировать все замечания Усанаса. Что для них оказалось лучшим вариантом, поскольку в дальнейшем Усанас переключился на рассуждения о ничтожности варваров вообще и йетайцев в частности.

Говорил он достаточно громко и достаточно надменно, чтобы его слышали все рыбы в Эритрейском море.

Глава 17

В последовавшие за битвой с пиратами дни многое изменилось. Только индийский корабль продолжал бороздить Эритрейское море.

Море осталось таким же, дул юго-восточный ветер. Он не изменял направления и надувал паруса с одинаковой силой каждый день (Гармат сообщил римлянам, что юго-восточный ветер — порывистый и яростный — сильно отличается от теплого и приятного, который через несколько месяцев понесет их назад). Море всегда казалось одинаковым, точно так же, как и слабо различимая береговая линия на севере. Теперь они шли вдоль берегов Персии, оставив позади Аравию и опасности, которые могли поджидать у ее берегов.

Из-за постоянно маячившей в поле зрения береговой линии Эон ежедневно с недовольством рассуждал о неуклюжих индусах. Его советник часто комментировал противоречивые привычки разных народов, например аксумитов и арабов (ну и греков, конечно). Правда, отдать им должное, все они смело выходят в открытое море, оставляя далеко позади берег, и пересекают любые водные пространства. Неизбежно следовали замечания Усанаса о неразделимой связи морского дела и аксумского бахвальства.

Но все остальное изменилось.

Во-первых, отношение Венандакатры к «гостям». Индус забыл о высокомерии и холодной, змеиной надменности. Он больше не игнорировал иностранцев. О нет, совсем не игнорировал. Венандакатра ежедневно приходил в гости, за ним тащилась группа жрецов. Компания по меньшей мере час проводила в беседах с Велисарием, Эоном и Гарматом. (Остальных Венандакатра игнорировал; они были просто обычными солдатами или, в случае Усанаса, самыми гротескными рабами в мире.)

Он также ежедневно приглашал Велисария и Эона (и из вежливости — Гармата) отужинать с ним в его каюте. Приглашение всегда принималось Велисарием — с энтузиазмом, Гармат выполнял долг, принц с мрачным видом подчинялся. Правда, он чувствовал себя, как мальчик, которого тащат за уши.

Готовность и желание полководца участвовать в этих ужинах не объяснялись радостью общения с Венандакатрой и желанием провести вечер в его компании. При личном общении в узком кругу индус оказался еще более отвратительным, чем на расстоянии. Энтузиазм Велисария также не подогревали сами ужины, хотя их готовили великолепные повара. Велисарий не был гурманом и всегда считал лучшей приправой к еде приятную компанию за столом. Несмотря на изысканность подаваемой в каюте Венандакатры пищи (благодаря использованию многочисленных специй и соусов), едкая приправа, которую приходилось терпеть, казалась слюной самого Сатаны.

Полководец не сомневался в истинных мотивах Венандакатры. Велисарий прекрасно понимал, что внезапное гостеприимство малвы — не результат благодарности за решающую роль, которую сыграли лично Велисарий и его люди во время сражения с пиратами.

Нет, ни в коей мере. Полководец был уверен в этом так же, как в том, что его зовут Велисарий. Да, новое отношение Венанадакатры на самом деле стало следствием битвы. Однако результатом, рожденным не из благодарности, а страха.

Венандакатре никогда раньше не доводилось наблюдать за римлянами или аксумитами в деле. Теперь он увидел и знал: это — его будущие враги. Индус увидел разбитые булавой черепа, проткнутые копьями тела, отрубленные конечности, выпавшие кишки и море крови. По его спине пробегал холодок, когда он думал, как этот враг ужасен, и что совсем недавно они даже представить не могли, на сколько ужасен. Раньше, в коридорах особняков малва или полных благовоний залах императорских дворцов, во время планирования предстоящих операций, они с уверенностью смотрели в будущее. Теперь ни о какой уверенности не могло идти и речи. Да, они покорят и поработят Рим, но эго окажется нелегкой задачей, очень непростой.

И поэтому, знал Велисарий, Венандакатра и ходил каждый день в гости и ежедневно приглашал их на ужин. Именно так кобра приподнимает голову, показывает раздвоенный язык и раскачивается в странном завораживающем ритме, чтобы ввести в транс будущую жертву.

И точно так же, радостно, мангуст попадает в ловушку.

Ум Велисария напоминал корень старого дерева. И теперь между извилин своеобразного ума зарождался, строился и развивался план.

Новый план оказался таким же хитрым, как и все стратегические разработки, когда-либо придуманные полководцем. (А он был человеком, ценившим хитрость гораздо выше, чем другие ценят золото, а третьи — красоту наложниц.) Ум сам по себе давал сердцу Велисария только удовлетворение, но не радость. Нет, радость он получал по-другому. Радость, нет, лучше сказать, дикое и безудержное веселье объяснялось тем, что весь план основывался и вертелся вокруг души человека, против которого был направлен. Венандакатру называли Подлым. И именно его подлость погубит его — при помощи Велисария.

Поэтому каждый день на залитом солнцем носу корабля Велисарий сердечно и уважительно приветствовал Венандакатру. И поэтому каждый вечер в освещенной светильниками каюте Велисарий отвечал на показное дружелюбие индуса показным весельем, на непристойные шутки хозяина — ответными остротами, на рассказы о развращенности и испорченности малва — демонстрируя свою собственную коррумпированность.

В другой ситуации хитрый и внимательный советник Гармат реагировал бы на вдруг появившуюся сердечность Венандакатры ничего не выражающим лицом. Или даже молчаливым презрением. Отвращением. Надменный молодой принц с сердцем слона — сказал бы что-нибудь укоризненно и презрительно. Но после сражения изменились многие обстоятельства. И изменения в группе римлян и аксумитов не были результатом двуличности или подлости.

На самом деле и перед битвой и римляне, и аксумиты относились друг к другу по-дружески.

Во время совещания с Эоном и Гарматом, после их возвращения в Аксумское царство вместе с Велисарием, царь Калеб ясно показал им важность укрепления союза с Римом. Именно по этой причине он согласился на предложение сопроводить византийцев в Индию, хотя путешествие и может стать последним для его младшего сына.

Велисарий не получал таких точных и определенных императорских наставлений, но имел свои основания для закрепления отношений с аксумигами. Он уже — пусть только примерно и в общих чертах — формировал стратегию будущей войны Рима с империей малвы. Роль Аксумского царства в этой войне станет решающей.

Опытные воины — катафракты и сарвены Эона — быстро поняли отношение своего начальства и вели себя соответствующим образом. Менандр, наполненный бездумной уверенностью юности, сам по себе мог бы каким-то образом проявить враждебность или продемонстрировать предубеждения, но только не рядом с ветеранами, наблюдавшими за ним, как два ястреба.

Поэтому во время долгих месяцев, предшествующих сражению с пиратами, римляне и аксумиты вместе отправились в Сирию, потом в Дарас, затем в Египет, Асэб — порт в Аксумском царстве, оттуда по суше в столицу Аксумского царства город Аксум, долгое время оставались в Аксуме, опять вернулись в Асэб и там взошли на борт корабля малва, несущего Венандакатру и сопровождающих его лиц назад в Индию. За это время между римлянами и аксумитами сложились теплые отношения. Все они к тому же соблюдали дисциплину и приличия, не оскорбляя ни расовые, ни национальные чувства друг друга.

Да, все это так. Но тем не менее они друг для друга оставались чужестранцами, несмотря на то что аксумиты говорили на хорошем (пусть и с акцентом) греческом, а римляне начали говорить на плохом (и с очень сильным акцентом) геэзе. Никто ни разу не произнес слов, которые могли бы оскорбить других. (Конечно, не считая Усанаса. Но поскольку давазз всех оскорблял в равной степени, включая племена и нации, о которых никто даже не слышал, его немыслимое поведение вскоре стало приниматься, как нечто естественное, точно так же, как люди примиряются с ветром, дождем или надоедливыми насекомыми.) Но на протяжении всех месяцев совместного путешествия и взаимного расположения, все-таки полного доверия и полной уверенности друг в друге не возникло. И не сложилось искренней близости духа.

Теперь все изменилось. После сражения соблюдаемые раньше положенные правилами хорошего тона приличия исчезли. Исчезла положенная вежливость к представителям другой нации, в особенности среди простых воинов. Их заменили насмешки и грубые шутки, оскорбления и унижения, ворчание и жалобы — короче, все то, чем омытые кровью ветераны закрепляют свою дружбу.

Сарвены впервые произнесли вслух свои имена. Получивший новый шрам на черной голове звался Эзана. Второй — Вахси. Римлянам рассказали о древнем аксумском обычае. Настоящее имя сарвена никогда не раскрывалось никому, кроме членов саравита, чтобы враги не использовали против воина колдовские чары. После того как мальчика принимали в сарв, он получал новое имя, которым его с тех пор называли его товарищи, но только при личном общении.

Вскоре после сражения с пиратами, на небольшой церемонии, проведенной, пока начальники общались с Венандакатрой, двое сарвенов официально приняли в свои ряды — в Дакуэн — трех катафрактов и назвали им свои настоящие имена.

Римские воины посчитали традицию странной, но не стали над ней смеяться, потому что они совсем не считали странной боязнь колдовства. Валентин с Анастасием носили на себе различные амулеты, отгоняющие колдовские чары и предохраняющие от них. А Менандр, даже пока его мучила лихорадка, пока он лежал без сознания и затем поправлялся после полученного ранения, ни на секунду не выпустил из руки маленькую иконку, полученную в тот день, когда он с гордостью вступил в ряды катафрактов по призыву Велисария. Иконку вручил ему деревенский священник и заверил молодого катафракта, что она убережет его от зла и дьявольских чар.

И она на самом деле уберегла — ведь юноша поправился, разве нет? От раны, которая по опыту ветеранов, как римлян, так и аксумитов, обычно приводила к смерти от заражения крови, причем мучительной и долгой. На самом деле великолепная иконка!

Но независимо от того, была иконка чудотворной или нет, выздоровлению молодого фракийца несомненно помогли аксумиты. Их странные и экзотические настои и мази, а также сочувствие и поддержка друзей на протяжении длинных, наполненных болью дней и ночей, в особенности поддержка менее серьезно раненого Эзаны.

Со временем Менандр научился быстро говорить на геэзе, гораздо лучше всех римлян. Более того, речь парня не портил ужасный акцент, от которого не могли избавиться другие римляне, пытавшиеся говорить на геэзе (за исключением Велисария, конечно, чей геэз вскоре не отличался от речи аксумита, но Велисарий-то — колдун).

Со временем Менандр станет самым популярным римским офицером среди аксумских войск, с которыми его войскам придется часто объединяться. И много времени спустя после выздоровления от полученного ранения катафракт наконец вернется в свою любимую Фракию. Конечно, уже не юношей, неизвестным никому, кроме соседей по деревне, а железным седовласым ветераном, чье имя гремело на многих территориях. Он будет спокойно относиться к славе и наслаждаться годами отставки, а всю свою гордость и любовь сохранит для большого потомства — темнокожих детей — и любимой жены из Аксумского царства.

Эзана тоже переживет войны. Время от времени сарвен будет приезжать во Фракию, навестить своего старого друга Менандра и сводную сестру, ставшую женой Менандра. Эзана не станет брать с собой во Фракию много сопровождающих, хотя сам высоко поднимется в воинской иерархии и большую группу сопровождающих ему всегда станет предлагать негуса нагаст. Но зачем они ему? Во Фракию поедет он сам — и его обширная коллекция шрамов и воспоминаний.

В будущем Эзана получит огромное удовольствие от этих посещений. Он с наслаждением будет смотреть, как солнце садится за дальними горами Македонии, попивая из кубка вино в компании Менандра и своей сводной сестры. Вокруг них соберутся внимательные многочисленные отпрыски Менандра, а также целая орава деревенских детей, для которых скромная усадьба Менандра станет огромной игровой площадкой. Они вместе будут делиться воспоминаниями.

Некоторые из воспоминаний окажутся грустными. Вахси не переживет войны. Он погибнет во время морской битвы у персидских берегов, и его тело не найдут. Но он умрет геройски, и его имя останется в памяти — его вырежут на небольшом монументе в африканских горах и будут вспоминать в небольшом тихом фракийском монастыре.

Всегда во время этих посещений Менандр и Эзана будут вспоминать корабль и Эритрейское море. И в это время дети всегда будут прекращать игры и замолкать, и собираться вокруг. Это станет их любимым рассказом, и они никогда от него не устанут. Ни дети, ни старые ветераны, которые с радостью повторят его снова и снова.

(Конечно, от него устанет жена Менандра и станет жаловаться своим деревенским подругам. Но зачем мужчинам обращать внимание на ворчание? Они давно к нему привыкли. Как знают все ветераны, жены любят поворчать, не дождешься от них должного уважения к рассказам мужей.)

Дети будут любить все части истории. Накал морского сражения, драконово оружие, из хвоста которого вырывался огонь, атака пиратов, перелезающих со своих галер на индийское судно, сражение на носу и в особенности — бросок на корму, который возглавил легендарный Велисарий. О, вот это была атака!

И если описание яростного сражения на корме несло в себе некоторые небольшие поправки к грубой исторической правде, все равно оно оставалось правдивым. Эзана ничего не сказал, когда Менандр — чуть-чуть — приукрасил свой рассказ о полученном страшном ранении. (Тут дети обязательно захотят увидеть ужасный шрам у него на животе, и Менандр обязательно его покажет.) Меч, которым была нанесена эта рана, во время многочисленных пересказов случившегося превращается в огромный клинок в руке могучего араба, который благодаря своей легендарной хитрости смог обмануть молодого римского воина. В рассказах не останется ничего от неопытности воина, хаоса битвы и просто удачи, благодаря которой безымянный и неизвестный пират просто резанул мечом по первому попавшемуся врагу, которым оказался храбрый, но неловкий парень.

Нет, Эзана ничего не говорил. Как и Менандр, когда во время рассказа Эзана показывал свой почетный шрам. Сарвен наклонял голову, чтобы дети с горящими глазами подошли поближе и заглянули в густые курчавые волосы, под которыми скрывается шрам. Они каждый раз визжали от испуга и восхищения. Менандр не говорил ничего, хотя после участия в стольких битвах многое понимал — о случившемся в тот день. Он ничего не говорил детям про панику, которая, как он знал, тогда охватила Эзану — когда чернокожего воина в самой гуще сражения ослепляла льющаяся из раны кровь.

Нет, Менандр держал рот на замке. Не было смысла в сутяжничестве. Возможно, детям никогда не понадобится узнавать такие вещи. Менандр и Эзана за время своих заполненных кровопролитием жизней сделали все, чтобы детям не приходилось проливать кровь. И если когда-нибудь эти дети сами выучат подобные уроки на своих шкурах, ну, лучше, если они во время этих уроков будут полны мужества, воспитанного в них невинными и простыми рассказами опытных людей.

Но, несмотря на всю детскую любовь к кровавым сценам, любимой частью рассказа у детей будет случившееся после битвы. Рассказ об удивительных днях, когда зерна союза между римлянами и аксумитами, который дети воспринимали, как нечто естественное, дали первые всходы. Дни, когда дружба укрепилась, дружба, которая уже давно стала легендой как во Фракии, так и в Аксумском царстве (а также Константинополе, Риме, Аравии и Индии).

Больше всего остального дети любили ту часть истории, когда великий Велисарий наконец решил рассказать компании героев о своей цели, своей миссии и своем поиске, а также подключил и их к нему, взяв с них клятвы. О явлении Сатаны, предупреждении монаха, захваченной принцессе и о герое, которого следовало найти и которому требовалось передать кинжал.

И Талисмане Бога.

Менандр и Эзана снова и снова пересказывали эту историю. И хорошо рассказывали, один добавлял то, что забывал другой. И поправлял, если вдруг другой делал какие-то ошибки. Но даже во время столько раз повторенного рассказа, каждый раз оба ветерана в мыслях возвращались к тем дням, и каждый раз они заново поражались пережитому.

Они рассказывали детям все, ничего не скрывая. (Потому что не осталось тайн, которые следовало скрывать от Сатаны и его приспешников. Просто приспешников больше не было. И хотя Сатана и остался, чудовище на время парализовано. Его заковали в цепи в аду, и он зализывает там свои ужасные раны.) Нет, они ничего не скрывали, но дети никогда полностью не могли все понять. Дети желали слушать о приключениях, восхищались славой Велисария, героизмом и преданностью его товарищей.

Но они никогда не поймут самое главное — ночь, когда Велисарий клятвой повязал свое братство.

Чистое, настоящее, неподдельное чудо.

В день после сражения произошла еще одна перемена. По просьбе Велисария — настойчивой просьбе, хотя угрозы не потребовались — Венандакатра согласился предоставить своим гостям места в грузовом отсеке. До этого римляне и аксумиты были вынуждены жить на палубе в поставленных там шатрах.

На самом деле ни римляне, ни аксумиты особо не переживали. Предыдущее место размещения их вполне устраивало. За исключением Велисария, никто не задумывался о переселении. В те годы спать на палубе считалось обычным делом во время путешествия по морю. Лишь немногие суда были достаточного размера, чтобы обеспечить спальные места в закрытых каютах для кого-либо, кроме капитана. По крайней мере приличные спальные места. Простые матросы часто спали вповалку в трюме, причем в ужасных условиях: слишком много народу на слишком малой площади. Морские путешествия люди обычно вспоминали с ужасом.

Несмотря на свой размер, индийский корабль не очень отличался от обычных судов тех лет. Венандакатра и сопровождавшие его жрецы наслаждались комфортными условиями в большой каюте Подлого, расположенной в центральной части судна, и нескольких других, прилегающих к ней. На самом деле каюту Венандакатры можно было назвать даже роскошной. Капитан, его помощники, а также командиры малва и йетайцев также пользовались небольшими каютами, расположенными в кормовой части судна. Что касается остальных, то солдаты размещались на палубах, предпочитая относительный простор и свежий воздух, а простые матросы вповалку спали в трюме.

Но нашлось и несколько свободных помещений для Велисария и сопровождающих его лиц. В носовой части имелся грузовой отсек, содержимое которого смогли перенести в другое место. В основном это были продукты — амфоры с зерном и маслом, использовавшиеся для приготовления простой пищи, которой кормили солдат и матросов. Все масло и часть амфор с зерном перенесли в другие помещения, а многие с зерном просто выбросили за борт. Амфоры были ручной работы и дешевыми, лишнее же зерно не требовалось в связи большими людскими потерями. Ведь много йетайцев погибло во время сражения с пиратами.

На самом деле друзей Велисария не переполняла радость, когда они узнали, куда перебираются. Грузовой отсек оказался грязным, и пришлось его тщательно вымыть. Более того, там жили крысы, и оружие катафрактов и сарвенов пришлось использовать для расправы с грызунами.

Да, теперь они были защищены от ветра, дождя и просто морских брызг. А также палящих лучей солнца. Но лишены чистого воздуха, и им приходилось спать в таких стесненных условиях, словно они находились в тюрьме. Конечно, спальные места в грузовом отсеке все время оставались сухими, в отличие от досок верхней палубы, но на такие мелочи недовольные путешественники мало обращали внимания.

Однако товарищи полководца не возражали — после того как обдумали сложившееся положение. Грузовой отсек в носовой части имел одно значительное преимущество, которое и побудило Велисария настаивать на выделении им каюты. Уединенность.

А Велисарию требовалась уединенность, когда возглавляемая им группа разместилась в этом отсеке через два дня после сражения. Ему требовалось многое им рассказать, причем так, чтобы другие путешественники его не услышали, и показать вещь, которую никому из малвы видеть не следовало.

Для этой цели грузовой отсек подходил прекрасно. На самом деле гораздо лучше, чем подошла бы одна из комфортабельных кают, расположенных в центральной части корабля. Грузовой отсек оказался изолирован от других частей корабля и находился достаточно далеко от всех спальных мест индусов (которые вполне могли только притворяться спящими в присутствии чужестранцев). Более того, отсек было легко защищать от шпионов и всех тех, кто просто попытается подслушать чужие разговоры.

Именно в этом грузовом отсеке Велисарий и открыл великую тайну своим товарищам. Он хотел это сделать, и сделал без колебаний. Потому что просто хотел, а не из чувства долга, не потому, что считал себя обязанным объяснить свое странное поведение во время сражения, или желал положить конец слухам о своем занятии колдовством и связи с дьяволом.

Конечно, эти причины тоже играли роль. Но главным поводом для открытия тайны был план Велисария, или по крайней мере разработка плана. Чтобы иметь успех, план требовал их объединенных усилий. Более того, нескольким членам группы предстояло сделать то, что они посчитали бы чистым сумасшествием, если бы не знали причин, побуждающих Велисария требовать выполнения этих вещей. А для этого им нужно знать секрет. Не ради самого секрета, а ради претворения хитрого плана в жизнь.

Канва плана пришла Велисарию на ум каким-то странным образом, во время самой яростной части сражения. Внезапно возникла у него в мозгу в момент, когда он замахивался мечом.

Позднее, когда он задумался о возникновении плана, то понял: тут постарался камень, поскольку магическим был сам процесс появления идеи. В спокойные часы после окончания сражения Велисарий многократно пытался пробить барьер у себя в сознании. Безрезультатно. Камень совершенно не реагировал. Велисарий понял, камень снова устал. Полководец также понял, как много и с каким напряжением работал камень, чтобы все органы чувств полководца работали во время сражения с максимальной отдачей.

И именно напряжение всех органов чувств, подумал он, и породило внезапное рождение плана, то есть канвы плана. План был его собственным, не камня. Камень помог только в том, что разум Велисария сработал таким удивительным образом. Камень помог раскрыть собственные резервы Велисария. Велисарий также понимал, что человеческие тонкости и нюансы находятся за пределами возможностей камня. Сейчас точно за пределами. Не исключено, так будет всегда.

Таким образом, в мрачном грузовом отсеке, тускло освещаемом тонкими восковыми свечами, Велисарий рассказал своим друзьям о славе, чудесах и ужасе.

Он рассказал все с самого начала, с пещеры в Сирии. Подчеркнул, что первым камень увидел Михаил Македонский. Камень попал к самому полководцу с благословениями монаха и епископа Антония Александрийского. Велисарий знал, как много эти имена значат для его катафрактов и успокоят их. И эти имена должны в некоторой степени успокоить и аксумитов. Пусть никто из них никогда не слышал ни про Михаила Македонского, ни про Антония Александрийского. Тем не менее они являлись христианами, даже если и еретиками (в основном монофизитами, хотя и не без собственных вариаций этого течения).

Как выяснилось, о Михаиле и Антонии слышал Гармат. Лично знаком не был, но знал их репутацию. Велисарий, обнаружив это, прервал повествование, позволив Гармату объяснить другим аксумитам, кто такие эти двое. На Эона и двоих сарвенов сообщение произвело должное впечатление.

Потом Велисарий говорил, не прерываясь, пока его рассказ не дошел до текущего дня. Он ничего не скрывал, за исключением особенностей собственных взаимоотношений с императором. Он не видел необходимости вовлекать друзей в этот тонкий вопрос. Достаточно рассказать о встрече с императрицей Феодорой (по крайней мере поведать о беседе насчет Индии) и напомнить про официальное благословение императором их миссии. Велисарий подозревал, что Гармат прекрасно видит подводные течения византийского двора, но вслух советник ничего не сказал.

Никто долго не произносил ни звука после того, как Велисарий закончил рассказ. Заполненный отсек погрузило в тишину.

Странно, что тишину первым нарушил Менандр. Молодой катафракт был очень слаб, но это не сказалось на его внимании. Лихорадка еще не мучила его, хотя ветераны знали, что она скоро появится. С полученной им раной это неизбежно.

— Можно на него посмотреть? — спросил Менандр. Не как молодой воин, а как простой деревенский паренек. В голосе слышалось благоговение.

— Вы все можете на него посмотреть, — ответил Велисарий.

Полководец запустил руку в тунику и извлек мешочек, затем выложил камень на ладонь и протянул вперед. Все, за исключением Менандра, склонились вперед. Мгновение спустя плечи молодого фракийца поддержал Эзана, чтобы парень также мог увидеть чудо.

И на самом деле чудо. Да, цель устала. Но она поняла важность момента и послала сигнал граням.

В грузовом отсеке камень не блистал, как когда-то в доме Велисария. Энергии для такого свечения не осталось. Однако свечение имело место и оно все время менялось — менялись оттенки и их комбинации, причем такого количества оттенков никогда раньше не видел никто из собравшихся. Свет был холодным и мерцающим, но его разнообразие!.. Увидев его, никто из собравшихся в отсеке ни на секунду не сомневался, что видят чудо.

Наконец заговорил Гармат.

— Этого недостаточно, — прошептал советник.

Велисарий вопросительно приподнял брови.

Советник покачал головой. Нет, этим жестом он не выражал недружелюбия, но он также не показывал и почтения.

— Прости, Велисарий. Я верю тебе и верю тому, что ты рассказал. И камень на самом деле вызывает благоговение, как ты и описал, но…

Гармат сделал широкий жест рукой, пытаясь охватить и корабль, и весь мир, лежащий за бортом.

— То, что ты говоришь, включает не только нас, но и тех, перед кем мы отвечаем.

— Ты сам хочешь взять камень в руку, — мягко заметил Велисарий.

Гармат улыбнулся и покачал головой.

— Конечно нет! В моем возрасте ужасные видения совсем ни к чему. Я их уже достаточно насмотрелся.

Велисарий перевел взгляд и придвинул ладонь — незаметно — к принцу.

— Тогда Эон.

Принц уставился на камень. Нахмурился в задумчивости. Только задумчивости, не страхе — это было очевидно для всех, кто за ним наблюдал. И не только Велисарий заметил взрослое достоинство и уверенность в будущем на этом черном молодом лице.

— Нет, — наконец сказал Эон. — Я пока себе не доверяю. — Он повернулся к Усанасу. — Возьми.

— Почему я?

— Ты — мой давазз. Я доверю тебе больше, чем какому-либо другому человеку, живущему на земле. Возьми.

Усанас уставился на своего подопечного. Затем, не отводя взгляда, протянул руку Велисарию. Полководец опустил в нее камень.

Мгновение спустя камень скрылся в зажатой ладони Усанаса. И давазз на какое-то время покинул реальность.

Вернувшись, он открыл глаза и казался абсолютно таким же. Остальные были несколько удивлены. Велисарий поражен.

Однако когда давазз заговорил, полководец подумал, что различает легкую дрожь в густом баритоне.

Первые слова были обращены к принцу:

— Давазз всегда удивляется. И опасается.

Усанас сделал глубокий вдох и на мгновение отвел взгляд.

— Но больше не будет. Ты оказался великим принцем. И — со временем — будешь великим королем.

Давазз пытался подобрать слова.

— Слушай, хватит тянуть время! — рявкнул Эон. Усанас посмотрел на него в смущении.

— Во-первых, это твоя глупая идея, — давазз злобно взглянул на советника. — А ты его поддержал.

Гармат пожал плечами. Усанас улыбнулся римлянам (улыбка по крайней мере не изменилась. Только не она).

— Вы должны простить моих товарищей, — сказал давазз. Теперь он вдруг заговорил по-гречески без всякого акцента, как до этого, и больше не делал никаких ошибок. Правильно строил предложения и мог составить длинные! Велисарий с трудом сдержался, чтобы не выпучить глаза от изумления. Его катафрактам это не удалось. Они не могли поверить в произошедшую перемену. Человек вдруг теряет акцент, начинает говорить по-гречески, как грек!

— У мальчика, по крайней мере, есть оправдание. Он молод. У советника — ну если только старческое слабоумие. И, конечно, то, что он наполовину араб. А арабы предпочитают все делать хитро. Лучше схитрить, чем покушать.

Снова недовольный взгляд. Правда, вскоре взгляд смягчился.

— Наполовину араб — всегда араб в конце концов. После смерти Калеба ты, Гармат, вернулся в Аравию. Ты геройски погиб там, когда вел своих любимых бедуинов против малва.

Он пожал плечами.

— Конечно, ты проиграл. Даже бедуины в пустыне не смогли противостоять этой неумолимой силе индусов. После того как они разрушили Бени-Хасан и Харам.34

— Значит, ты видел будущее, — утвердительно сказал Гармат.

— О, да. На самом деле. И оно было таким же ужасным, как нас и предупреждали. — Глаза Усанаса затуманились. — Я видел будущее до момента своей собственной смерти. Я умер бесславно, должен признать. От заражения крови — после ранения. К сожалению, получил его не во время доблестной схватки с противником. Просто случайно залетела ракета, это проклятье, ставшее предметом песен бардов и историй сказочников.

Он бросил взгляд на Менандра и решил уйти от вопроса заражения ран. Вместо этого улыбнулся принцу.

— Про твой конец, Эон, ничего сказать не могу. Я умер у тебя на руках, во время переселения, которое предприняли выжившие аксумиты под твоим командованием. На юг, в мои родные края между озерами, где ты надеялся основать новое царство, которое может противостоять малва. Хотя особых надежд на успех у тебя не было.

Усанас замолчал.

— Ты говоришь на прекрасном греческом, — пожаловался Валентин.

Усанас скорчил гримасу.

— Подозреваю, мой дорогой Валентин, что я говорю на нем значительно лучше, чем ты. Со всем моим уважением, боюсь, я — лучший лингвист из всех известных. Я вырос в сердце Африки, среди дикарей. На земле между великими озерами, где говорят по меньшей мере на восемнадцати языках. К двенадцати годам я знал семь из них и вскоре выучил и остальные.

Темный отсек внезапно осветила его улыбка.

— То есть к возрасту, когда у юношей появляется страстное желание совращать все, что движется. Мое племя, с грустью будет сказано, сильно возражало против внебрачных связей. В других племенах более разумные обычаи, но, жаль, они говорят на других языках. Поэтому пришлось выучить языки, потом я решил, что это очень полезная привычка, и продолжал их изучать.

Усанас показал пальцем на принца: его палец напоминал копье.

— Этот юный конспиратор, интриган-молокосос, считающий себя шпионом, решил показать себя хитрым и умным. По его мнению, мне следовало во время наших путешествий по Римской империи притворяться необразованным варваром, недавно вылезшим из кустов. Он думал, что ничего не подозревающие римляне могут бездумно разболтать секреты в присутствии тупого, ничего не понимающего раба. Его палец переместился на Гармата.

— А этот, доживший до седин, но так и не поумневший тип, так называемый советник, решил, что в плане есть разумное зерно и он может принести пользу. И вот я и оказался в капкане между Сциллой-наивностью и Харибдой-слабоумием.

Он воздел глаза к небу.

— Пожалейте меня, римляне. Несколько месяцев я, самый образованный язычник, который когда-либо покидал саванну, был вынужден передавать свои мысли, коверкая язык, как какой-то недоумок. Бедный я бедный! Как мне себя жаль!

— Похоже, тебе все-таки удалось это пережить, — рассмеялся Валентин.

— У него очень хорошо получается усваивать любой новый опыт, — вставил Вахси. — Именно поэтому мы и сделали его даваззом.

Сарвены обменялись многозначительным веселым взглядом.

— Усанас любит думать, что все произошло из-за его навыков и способностей, — добавил Эзана. И усмехнулся. — Чушь! Ему просто повезло. Это его единственный талант. Но — принцу нужно научиться быть удачливым, более, чем чему-либо другому, поэтому мы и сделали дикаря его даваззом.

Усанас хотел что-то возразить, но его перебил Велисарий:

— Давай попозже. А сейчас нам требуется обсудить кое-какие более важные вещи. — Он повернулся к Гармату. — Ты удовлетворен?

Советник посмотрел на принца. Эон кивнул, очень уверенно. Гармат все еще колебался, но только секунду, затем тоже кивнул.

— Хорошо, — сказал Велисарий. — А теперь послушайте мой план.

После того как Велисарий закончил говорить, тут же открыл рот Эон.

— Я не буду! Это ниже моего…

Усанас дал ему подзатыльник.

— Тихо! Это отличный план! И отличный для принца! Научишься думать, как червь, вместо льва. Черви едят львов, юный дурак. А не наоборот.

— Давай без акцента! И говори нормальными предложениями! — Рявкнул Эон, потому что Усанас произносил фразы с акцентом, как и раньше.

Еще один подзатыльник.

— Я разговариваю с ребенком. Так, чтобы глупый принц понял.

Гармат взял сторону Усанаса.

— Твой давазз прав, принц, — заявил Гармат, но тут же попытался сгладить напряжение. — Конечно, не в плане червей, а в… остальном. Он говорил с тобой несколько невежливо. Бесцеремонный негодяй! Но насчет плана он прав. Это на самом деле хороший план, в особенности в той части, которая касается тебя.

Он вопросительно посмотрел на Велисария.

— Кое-что из остального, полководец, признаюсь, нахожу слишком сложным.

— «Нахожу слишком сложным», — Валентин попытался повторить акцент и интонацию Гармата, потом склонился вперед. — Полководец, в отсутствие Маврикия мне придется взять на себя его роль. Как смогу. Первый закон битвы…

Велисарий отмахнулся и рассмеялся.

— Я его знаю наизусть. Но это не сражение, Валентин. Это интрига.

— Тем не менее, полководец, — перебил Анастасий. — Ты слишком уж полагаешься на случайности. Мне плевать, говорим ли мы о сражениях или интригах — или, если на то пошло, как наставить рога квартирмейстеру, — все равно нельзя уж слишком полагаться на удачу.

В отличие от высокого голоса Валентина, казавшегося особенно резким от возбуждения, бас Анастасия звучал спокойно и ровно. И из-за этого сами слова прозвучали гораздо весомее.

Велисарий колебался, раздумывая над аргументами. Он знал, что сейчас не время и не место давить авторитетом. Требовалось на самом деле убедить и катафрактов, и аксумитов, а не приказывать им.

Но до того, как он смог что-то сказать, заговорил Усанас:

— Я не согласен с Анастасием и Валентином. И Гарматом. Они путают сложность с хитростью. Да, план сложный, в том смысле, что он включает много взаимодействующих факторов.

Велисарий с трудом сдержал смех, увидев открытые от удивления рты своих фракийцев и мрачное смирение на лицах сарвенов. Усанас оживленно жестикулировал.

— Но это совсем не то, что называется удачей! О, нет, совсем нет. Удача — моя специализация, как и сказали сарвены. Но тупые воины, — он показательно махнул рукой, словно от кого-то отмахивался, — не понимают, что такое настоящая удача, поэтому и считают меня удачливым. Я не удачлив. Мне везет, потому что я понимаю, каким образом приходит везение.

Давазз склонился вперед.

— И я вам сейчас раскрою секрет везения. Никто не может предсказать хитрый путь удачи, но можно попытаться понять, каким образом приходит везение. Требуется сделать простую вещь — добраться до корня проблемы и схватить его. И держать — стальным захватом — и всегда о нем помнить. Тогда и найдешь свой путь в любом лесу.

— Сказки, — хмыкнул Валентин. — Но скажи мне вот что, умник: что простого в плане полководца? — он фыркнул. — Назови хоть что-нибудь простое в его плане.

На сарказм Усанас ответил прямым уверенным взглядом.

— Простая вещь, лежащая в основе плана полководца, Валентин, — это душа Венандакатры. Весь план крутится вокруг нее одной. Пожалуй, она самая простая в мире.

— Ничья душа не может быть простой, — возразил Валентин, но не очень уверенно.

— Твоя, возможно, и нет, — согласился давазз. — А душа Венандакатры? Ты считаешь ее сложной? — Усанас презрительно рассмеялся. — Если тебе нужна сложность, Валентин, изучи кучу собачьего дерьма. Но не ищи сложности в душе Венандактры.

— В его словах есть смысл, — проворчал Анастасий. Огромный катафракт вздохнул. — Самый настоящий здравый смысл. — Еще один вздох, напоминающий смирение атланта 35 со своей ношей. — На самом деле возражать тут нечему.

Валентин сверкнул глазами.

— Может быть! — рявкнул он. — Но тем не менее… что с остальным-то? Признаю, роль принца в плане проста. — Скептический взгляд на Эона. — Если… прости, принц, — юноша это выдержит. — Затем он показал пальцем на Усанаса. — А как насчет его роли в плане? Это ты тоже называешь простотой?

Усанас улыбнулся.

— А разве нет? — спросил он. — От меня требуются только две вещи. Не более двух! Уверяю тебя, катафракт, даже дикари из саванны могут считать до двух.

— Это две очень сложные вещи, Усанас, — шепотом вставил Менандр.

— Чушь! Во-первых, я должен выучить новый язык. А такому мастерству я еще мальчиком научился. Затем я должен поохотиться. А этому я научился еще раньше.

— Но ты не будешь охотиться на антилопу в саванне, давазз, — неуверенно заметил Эон.

— Да, — поддержал его Валентин. — Ты будешь охотиться на человека в лесу. Человека, которого ты не знаешь, в лесу, в котором ты никогда не был, в стране, которую ты никогда не видел.

Усанас пожал плечами.

— Ну и что? Охота — простая вещь, мой дорогой Валентин. Когда я был мальчиком и рос в саванне, я так не думал. Меня очень впечатляла скорость импалы, хитрость бизона и яростность гиены. Поэтому я потратил много лет, изучая этих животных и осваивая их привычки.

Он вытер лоб.

— Это оказалось утомительно. К тринадцати годам я считал себя самым великим в мире охотником. Пока один умный старик из нашей деревни не сказал мне, что самыми великими в мире охотниками являются маленькие человечки, живущие далеко в джунглях. Их называют пигмеи, сказал он, и они охотятся на самого великого из животных. На слона.

— Слона? — воскликнул Анастасий и нахмурился. — А насколько малы эти… пигмеи?

— О, они очень маленькие. — Усанас показал рукой. — Не больше вот этого. И я знаю, это правда. Как только я услышал слова умного человека, я бросился в джунгли, чтобы самому стать свидетелем чуда. И на самом деле все оказалось так, как говорил старейшина нашей деревни. Самые маленькие люди в мире. И они не считали ничем особенным охоту на самых страшных на земле существ.

— А как они это делали? — спросил Менандр с юношеским любопытством. — Копьями?

Усанас пожал плечами.

— Только в самом конце. Вначале они загоняли слона в капкан, в яму. Я сказал, что они маленькие, Менандр, но я не сказал, что они глупые. И чтобы загнать слона в капкан, они в основном действуют мудростью. Потому что эти маленькие люди, в отличие от меня, не тратили время на изучение повадок животных. Они просто попытались понять душу слона и соответствующим образом устанавливали капканы. Душа слона бесстрашна, поэтому они выкапывали ямы по самому центру самой широкой просеки, там, где не решится проходить никакой другой зверь.

Он посмотрел на принца.

— И точно так же я поймаю в капкан свою дичь. Это не сложно. Это будет самым простым делом. Потому что душа моей дичи так же проста, как душа Венандакатры. И мне не нужно пытаться понять ее, поскольку она уже много лет со мной. Я смотрел в самую глубину этой души, с расстояния нескольких дюймов.

И Усанас вытянул вперед левую руку. Ее уродовал ужасный длинный неровный шрам. Он сильно выделялся на темной коже, хотя и побледнел за годы.

— Вот след души пантеры, друзья мои. Я знаю ее как свою собственную.

Валентин вздохнул.

— О черт. Я пытался.

Как знал Велисарий, это был хороший признак. Быстро оглядев лица других людей в комнате, он увидел: они тоже приняли сказанное, как и Валентин.

Валентин теперь даже улыбался. Катафракт посмотрел на Эзану и Вахси.

— Помните, что мы с Анастасием вам говорили? — спросил он. — Вы нам не поверили после сражения с пиратами.

Вахси хмыкнул.

— Ты это имел в виду, когда говорил про знаменитый «окольный путь» вашего полководца?

Эзана рассмеялся.

— Это то же самое, что сказать: у змеи смешная походка! — Он поднял руку и потрогал повязку на голове. Затем весело добавил: — Тем не менее это лучше, чем сражаться на открытой палубе.

Велисарий улыбнулся и прислонился к стене.

— Думаю, на сегодняшний день это все, что требовалось обсудить, — объявил он. — В предстоящие недели у нас будет время, чтобы проработать все детали.

Усанас нахмурился.

— Все, что требовалось обсудить? Чушь, полководец! Ну, что касается плана — да, — он словно отмахнулся от него. — Хорошие планы, как и хорошее мясо, не следует готовить слишком долго. Но теперь нам можно обсудить на самом деле важные вещи.

Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой и потер руки.

— Например, философию! Какое удачное стечение обстоятельств, меня окружают греки, а я могу свободно говорить на этом языке философии и нисколько не притворяться. Я начну с Плотина. Я считаю, что применение им принципа первичной простоты к природе божественного интеллекта является с точки зрения логики неправильным. А с точки зрения теологии — нечестивым. Я здесь говорю о взглядах в представлении Порфирия в пятой книге «Эннеад».36 А ваше мнение?

Он снова махнул рукой, словно от кого-то отмахивался.

— Естественно, я спрашиваю у присутствующих греков. Взгляды аксумитов мне известны. Они считают меня буйнопомешанным.

— Ты и есть буйнопомешанный, — заметил Вахси.

— Свихнувшийся лунатик, — добавил Эзана.

— Я не грек, — проворчал Валентин.

— Никогда в жизни не слышал такой околесицы, — заявил Анастасий, с интересом склоняясь вперед. — Полная чушь. Принцип первичной простоты принимается всеми великими философами, как Платоном, так и Аристотелем, независимо от других взглядов. Плотин просто применил эту концепцию к природе божественности. Логика его позиции неприступна и неопровержима, — продолжал он сочным басом, который для всех в команде, за исключением Усанаса, звучал, подобно року. — Признаю, теологические аспекты этой проблемы на первый взгляд шокируют. Но я напоминаю тебе, Усанас, что сам великий Августин очень высоко ценил Плотина и…

— О, Боже праведный, — прошептал Менандр и бессильно лег на спину. — Он не делал этого с того самого дня, когда я впервые оказался в казарме. Я был тогда новичком — и он меня поймал. — Менандр издал ужасающий стон. — Это продолжалось часами. Он часами говорил со мной о философии.

Эон с сарвенами смотрели на Анастасия, открыв рты, точно так же, как могли бы смотреть на бизона, внезапно превратившегося в единорога.

Гармат возвел глаза к небу.

— Неоспоримой добродетелью людей, из рода которых происходит моя мать, является их склонность к поэзии, но не философии, — пробормотал он. — Независимо от других совершенных ими преступлений, ни один араб еще никогда не утомил другого человека до смерти.

Валентин гневно посмотрел на Велисария.

— Это ты виноват, — прошипел он, напоминая в этот миг ласку.

Велисарий пожал плечами.

— Я забыл. И откуда я мог знать, что он найдет родственную душу? В этом путешествии?

— Все равно ты виноват, — повторил Валентин непрощающим тоном. — Ты знал, каким он может быть. Ты знал, что его отец — грек. Ты выбирал сопровождающих. Ты — полководец. Ты стоишь во главе группы. А это налагает ответственность!

— Чушь! — воскликнул Усанас. — Как ты можешь говорить такую…

— Тем не менее, — перебил Анастасий, — я не понимаю, как ты можешь отрицать, что взгляды Платона также основываются на начальных элементах и…

— А теперь ты оскорбляешь Платона!

— Сколько до Индии? — прошептал Менандр.

— Несколько недель, судя по тому, как плывут эти несчастные малва, — проворчал Эон.

И принц сам пустился в технические рассуждения, которые, не смотря на пространность, как и дебаты в другой части грузовой отсека, все-таки были более или менее понятны, даже для такого сухопутного человека, как Велисарий.

Глава 18

Бхаруч.

Лето 529 года н. э.

Бхаруч был огромным портом на западном побережье империи малва, расположенным в дельте реки Нармады, там, где она впадала в Кхамбейский залив. Каждый день торговые судна всех размеров заходили в гавань Бхаруча или покидали ее.

Некоторые, как и огромный корабль, на котором в один очень жаркий августовский день приплыли Велисарий и сопровождающие его лица, появлялись с северо-запада или отплывали в том направлении. В порту стояли небольшие каноэ, которые возили товары на продажу в деревеньки, расположенные на побережье Гуджарата и залива Кач. Имелись и индийские корабли, такие же большие, как и корабль Венандакатры. Они медленно ползли вдоль берега, доставляя грузы из Персии или Европы. В порту бросало якорь и немало персидских судов, конкурировавших с индийскими на торговых путях. Правда, не таких крупных, но более быстроходных. Немногие, совсем немногие плавали под греческим или аксумским флагами.

Греческие и аксумские корабли в основном избегали северо-западного побережья и шли прямо на восток или запад через Эритрейское море. Но в большинстве случаев их торговля на востоке ограничивалась побережьем Красного моря.

В порту стояли и суда, прибывшие с юга или отправлявшиеся в том направлении. Большинство из них торговали с побережьем Кералы и огромным островом Цейлон. Но эту торговлю бойкой назвать было нельзя. Некоторые корабли огибали Индию и отвозили свои товары на восточный берег страны. Другие направлялись в действительно экзотичные страны — юго-восточные королевства Чампа и Фунан, и даже Китай.

Бхаруч отличался от всех городов, которые раньше довелось видеть Велисарию.

Конечно, город нельзя было в полной мере считать диковинным и совершенно непохожим на привычные Велисарию места. Имелось сходство и общие черты с другими городами, которые доводилось посещать Велисарию. Как и все огромные порты, Бхаруч был городом контрастов и крайностей. Тут имелись огромные дворцы и особняки, где жила знать и богатые купцы. Эти здания напоминали острова в море трущоб. Огромные рынки и крохотные лавчонки, часто — просто повозки, располагались рядом друг с другом. Основным занятием горожан считалась торговля. В городе было шумно и днем и ночью, жизнь бурлила, по улицам ходили толпы людей. И это служило доказательством серьезного подхода к главному занятию жителей Бхаруча. Больше всего римлян поразил именно размах. И занимаемая городом площадь, и невероятная численность населения, и суматошная активность.

— Боже праведный, — прошептал Анастасий. — После этого города Александрия покажется сонной рыбацкой деревней.

— Говорят, в Бхаруче можно купить все, — заметил Эзана.

— Этим хвастается каждый порт, — хмыкнул Валентин.

— Разница в том, мой друг, что здесь правда можно купить все.

Теперь их корабль стоял у причала, и Велисарий наблюдал, как Венандакатра и группа сопровождавших его жрецов быстро сошли на берег. Их встречала внушительная группа знатных господ. После короткой церемонии Венандакатра забрался в паланкин и его унесли.

Эон вздохнул с облегчением.

— Слава Богу, мы от него отделались.

— На некоторое время, принц, только на некоторое время, — заметил Гармат. Советник теребил бороду, просчитывая варианты.

— Как ты думаешь, полководец? На неделю?

Велисарий рассмеялся.

— Ты с ума сошел? Этому надутому индюку потребуется по меньшей мере две недели, чтобы собрать экспедицию, о которой он говорил. Может, и все три. Не исключаю — и целый месяц.

Полководец покачал головой.

— Можно подумать, он собирается мир покорять, вместо того чтобы просто отправиться с отчетом к императору малва. С небольшой остановкой у себя дома… Как он там его называл, Эон?

— Скромная загородная резиденция.

— По пути. В скромной загородной резиденции. Не могу дождаться, когда мы ее наконец увидим. Вероятно, она значительно превышает по размеру Большой Дворец в Константинополе. — Полководец отвернулся от палубного ограждения. — Но нам его неторопливость на пользу. Мы таким образом подготовимся сами. Уверен, Венандактра лично за нами следить не будет, поэтому не придется мучиться, демонстрируя радость от общения с ним, пока его экспедиция не отправится в путь.

Велисарий сурово посмотрел на товарищей.

— Но это не означает, что за нами постоянно не будут следить его шпионы Венандакатра — свинья, но он не глуп. Помните об этом! Все, что вы делаете, пока мы здесь, в Бхаруче, следует делать, учитывая, что о каждом вашем шаге доложат Венандакатре. Все доложат. — Он махнул в сторону шумного города. — В этой суматохе трудно заметить, кто именно за нами наблюдает.

Валентин улыбнулся.

— Не проблема, полководец. Ты обеспечил нас самым умным прикрытием из возможных. Даже и не прикрытием на самом деле. Наше времяпрепровождение должно показаться шпионам вполне естественным. Пьем, едим, гуляем. Время от времени трахаемся. Как раз этим мы и занимались бы в любом случае. Даже без твоего предложения.

— И заражаемся всеми болезнями, известными человечеству, — добавил Усанас. Но Валентин продолжал улыбаться.

Велисарий тоже улыбнулся, потом попытался сделать хмурое лицо, но получилось не очень убедительно.

— Просто помни, Валентин, что ты сюда приехал не за удовольствиями. Пей, ешь и гуляй сколько хочешь. Только в качестве компании подбирай именно кушанов. Это включает и женщин. Если я обнаружу, что шлюха, которую ты трахаешь, — не кушанка, тебе придется пожалеть об этом.

— Жаль, — вздохнул Анастасий. — Мне всегда нравилось разнообразие. Думаю, из-за моей склонности к философии. — Все окружающие, за исключением Усанаса, нахмурились. — Но… пусть будет так.

Он хлопнул Валентина по плечу.

— Мы тебя не подведем, полководец. В стране с огромными — бесконечными — возможностями мы будем такими же разборчивыми, как древние стоики.

— Убери с моего плеча свою чертову руку! — рявкнул Валентин.

— Не станем ни к чему прикасаться, кроме кушанской выпивки и кушанских женщин.

— Отрублю ее, клянусь, если не уберешь немедленно.

Спустя несколько часов Велисарий нашел приемлемые апартаменты для своей группы. Как и всегда, император Юстиниан проявил жадность, выделяя Велисарию средства для выполнения задания. Однако, к счастью, царь Калеб был щедр и выдал достаточно средств Гармату.

На самом деле к счастью, потому что выбранные Велисарием для принца апартаменты оказались королевскими и по-королевски дорогими. Как и договаривались, Гармат снял самый большой номер-люкс в одной из самых дорогих гостиниц Бхаруча. Заплатил за него аксумскими золотыми монетами. Велисарий и Гармат уже выяснили, что монеты аксумитов являются одними из трех иностранных денежных средств, принимаемых в Индии. Конечно, самыми престижными считались византийские, но золото и серебро аксумитов принималось с такой же готовностью, как и персидские монеты.

Велисарий заплатил за два дополнительных номера. Эти комнаты были относительно скромными — по крайней мере, по стандартам гостиницы. Одна из комнат предназначалась дня него самого и его катафрактов, вторая — для Гармата, Усанаса и сарвенов.

Номер-люкс — огромный по размерам, богато и роскошно убранный, с великолепной мебелью — предназначался для одного Эона. Эон Бизи Дакуэн, принц Аксумский (Гармат также добавил все регалии, обычно употребляемые с именем отца Эона, на которые парень права не имел, но кто знал об этом в Бхаруче), не согласится на меньшее. Какой-нибудь другой принц мог бы, но только не этот. Не этот испорченный, избалованный, надменный, капризный, вечно на что-то жалующийся, недовольный, и вообще отвратительный молодой негодяй королевской крови.

Как только они вошли в гостиницу, Эон начал жаловаться и жаловался бесконечно. Это было не так, то не сяк, это неправильно и так далее, и тому подобное. Велисарий с трудом сдерживал улыбку, но мальчик все делал правильно. Через три минуты лицо владельца гостиницы исказила гримаса оскорбленного достоинства. Если бы не значительная прибыль, которую он получит от аксумитов, владелец гостиницы, не сомневался Велисарий, дал бы Эону в ухо (Конечно, образно, так как фактически дать принцу в ухо представлялось сложным делом из-за сарвенов, держащих копья наготове).

Владелец гостиницы явно вздохнул с облегчением, когда Гармат наконец уговорил принца обосноваться здесь, применив всю свою дипломатию. Венандакатра не так давно точно так же вздохнул с облегчением, избавившись от компании Эона, и не постеснялся показать это.

В общем и целом, думал Велисарий, Эон великолепно играет свою роль.

Компанию аксумитов повели в отведенные им покои, в это же время Велисария и трех его катафрактов проводили в их номер. Анастасий помог Менандру лечь. Молодой катафракт наконец пошел на поправку, но пока еще оставался слаб.

— Сегодня вечером Эон нас достанет, — заметил Анастасий. Затем посмотрел на полководца. — Ну и работенку ты ему придумал. Бедняга.

— Бедняга, черт побери! — рявкнул Валентин и сел на кровать Менандра. — Я в любую минуту готов обменяться с ним местами.

— И я тоже, — прошептал Менандр. — Конечно, это меня добьет, но ведь хороший способ умереть, не правда ли!?

Велисарий улыбнулся.

— Я даже не догадывался, что тебе так понравилось общество Венандакатры, Валентин.

Катафракт фыркнул.

— Не это! Эту работу пусть принц делает, сколько влезет. Мне хотелось бы выполнять то, что принцу предстоит теперь.

— Не все подходят к подобному делу, как зверек-ласка, Валентин, — спокойно заметил Анастасий.

— Чушь! Он — принц, черт побери. Вероятно, получил первую наложницу лет в двенадцать.

— Тринадцать, — поправил Велисарий. — Ее зовут Зайя. Кстати, она до сих пор с ним и ему очень нравится.

Велисарий сел на кровать. Скорчил гримасу, вспоминая, как однажды вечером в каюте Венандакатры Эон — в соответствии с инструкциями Велисария, натасканный Гарматом и после многочисленных подзатыльников Усанаса — наконец рассказал о своих неуемных сексуальных аппетитах. В последующие часы принц играл роль просто идеально, обмениваясь хвастливыми подробностями с Подлым. Несмотря на все хвастовство и буйное воображение, ни один из рассказов Эона даже близко не подошел к «подвигам» Венандакатры, однако парень все равно показал себя неплохо. В особенности хорошо у него получилось долгое и смачное описание первой наложницы.

Позднее, в отведенном им отсеке парень целый день отказывался с кем-либо разговаривать. С Велисарием — три дня.

Начало получилось просто идеальным. Конечно, теперь, когда они сошли на берег, парню придется доказывать, что он не зря хвастался. На борту корабля женщины отсутствовали, и Эон быстро отказался от предложенного Венандакатрой мальчика, объяснив, что имеет дело исключительно с женщинами. Мальчики — не в его вкусе.

— Бедняга, черт побери, — снова пробормотал Валентин и холодно посмотрел на Анастасия. — И у тебя еще хватает наглости читать мне лекции про ласку.

Анастасий улыбнулся.

— Я не молодой принц, полный праведного гнева и желания все делать правильно, как положено особе королевской крови. — Он потянулся и зевнул. — В душе я — простой деревенский парень и с удовольствием вспоминаю стога сена. И другие подобные места. — Он холодно посмотрел на Валентина, как и тот на него. — Более того, я не понимаю, из-за чего ты-то жалуешься. Никто же не сказал, что мы должны хранить целомудрие. Как раз наоборот.

Он поднял огромную руку и жестом попросил Велисария помолчать.

— Да. Да. Только кушанки. Не проблема, уверяю тебя.

— А как выглядят кушаны!? — спросил Менандр. В голосе молодого человека в равной степени сочетались любопытство и печаль.

— О, Менандр, тебе совершенно не о чем жалеть! — воскликнул Анастасий. — Они ужасны, эти кушаны. Самые уродливые люди в мире, женщины в особенности.

Валентин содрогнулся.

— Меня трясет, когда только подумаю о них, — он снова содрогнулся. — Видишь?

— Ненавижу усатых женщин, — проворчал Анастасий.

— Ну, усы я могу перетерпеть, — добавил Валентин. — Меня лично беспокоят эти проклятые бороды.

— И крючковатые пальцы.

— И тонкие ноги.

— Которые так странно сочетаются с раздутыми животами, — Анастасий чашечкой поставил ладони перед собственным пузом.

— И откуда у них только привычка точить зубы? Они ведь у них острые, как пики. — Валентин сделал суровое лицо.

— Но долг зовет, — простонал Анастасий и встал. — Пойдем, Валентин. Нам нужно выполнять приказ полководца.

Когда двое ветеранов выходили из комнаты, Анастасий потряс похожим на сосиску пальцем перед носом Валентина.

— Не забудь! Только кушанки! Я не позволю тебе сбить меня с правильного пути.

— Только кушанки, — проворчал Валентин. Из-за двери доносились удаляющиеся голоса шепот Валентина:

— А эти слезящиеся глаза… безжизненные, с засохшей коркой на ресницах…

— Это из-за болезни, которой они все заражены. Именно из-за нее у них и болячки на…

Дверь захлопнулась. Менандр встревоженно посмотрел на Велисария.

— Они ведь врут, да?

Велисарий рассмеялся.

— Все сказанное — полная чушь, Менандр. Кушаны достаточно привлекательны, по-своему, конечно. Они во многом похожи на йетайцев. Скорее, на гуннов. У них одни и те же предки.

— Я этого не знал.

— Да, — кивнул Велисарий. — Все они изначально — часть огромной массы кочевников, населяющих Центральную Азию. Где-то раз в столетие или около того они выбираются в цивилизованный мир. Кушаны давно завоевали Бактрию 37 и некоторые части Северной Индии. За несколько столетий они избавились от части варварских привычек и стали довольно цивилизованными. На самом деле они многого достигли. Бактрия под их управлением стала довольно приятным местом — во всех смыслах.

— И что случилось?

Велисарий пожал плечами.

— Не знаю. Деталей не знаю. Примерно пятьдесят лет назад в той местности вдруг появились йетайцы. Они совершили несколько разрушительных набегов на Персию, покорили Бактрию, сделали кушанов своими вассалами, а потом отправились дальше в Индию. Затем, как видишь, они каким-то образом договорились с малва.

Любопытство на лице Менандра сменилось растерянностью.

— Черт побери, — он пытался найти какое-то утешение. — Но все не так плохо. Я в любом случае никогда не считал гуннов симпатичными. От них от всех воняет — но крайней мере тех, с кем мне доводилось сталкиваться. И я считаю отвратительной их привычку смазывать волосы жиром.

Велисарий не стал ничего комментировать. Менандр не задумался над всеми нюансами небольшого урока истории, только что проведенного Велисарием. Кушаны уже несколько столетий не были кочевниками и уже давно привыкли к благам цивилизации, как, например, к регулярным ваннам. Велисарий встречался с кушанами и нашел их довольно симпатичными. Но он не видел оснований просвещать парня. Отправляясь в путешествие, Менандр в частности предвкушал встречи с экзотическими и удивительными женщинами. И вот он в Бхаруче, где совсем рядом бродят эти женщины в неподдающихся исчислению количествах. А он так слаб, что с трудом может поесть без посторонней помощи, не говоря уже о…

Велисарий встал.

— Мне нужно идти. Ты…

— Со мной все будет в порядке. В любом случае я собираюсь поспать. Я очень устал. — И виновато добавил: — Прости, что я так мало…

— Тихо! Раны — это раны, Менандр. А твоя… сейчас уже можно сказать… Такая, как у тебя, обычно бывает смертельной. В девяти случаях из десяти. Я не ожидал такого быстрого выздоровления. И не жду от тебя никаких подвигов еще несколько недель.

Менандр слабо улыбнулся. Через минуту он погрузился в глубокий сон. Велисарий вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Выйдя из гостиницы, полководец отправился в порт. Пока их корабль медленно заходил в гавань, Велисарий заметил кое-что, что хотел бы получше исследовать.

Пробираясь по кишащим людьми улицам, Велисарий заставил себя ни о чем не думать, чтобы камню было легче сделать свою магическую лингвистическую работу. Фракийцу все еще казалась странной помощь камня в таком быстром изучении языков. Ведь полководец фактически не прилагал усилий. Но камень уже неоднократно доказал свои возможности.

Однако магия оказалась ограниченной. Камень помогал Велисарию очень быстро понимать чужие языки. Услышав только несколько предложений на новом языке, Велисарий мог уловить общее значение произносимых фраз. Понимание отдельных слов, в особенности, если чужестранец говорил быстро, отнимало какое-то время.

Однако обучение разговорной речи было совсем другим делом. Здесь кроме ума требовались еще и определенные артикуляционные навыки. После опыта разговорной речи на геэзе, Велисарий обнаружил: ему требуется значительно больше времени, чтобы научиться говорить, чем понимать. Достаточно быстро удавалось научиться произносить фразы так, чтобы его поняли — если он говорил медленно, тщательно произнося каждый звук. Но чтобы говорить быстро и без акцента, требовалась долгая практика.

Но камень и это делал возможным. Каким-то образом, непонятным Велисарию, камень отправлял собственные слова Велисария в какую-то часть его же разума, где и осуществлялся перевод. Процесс шел непрерывно. После какого-то периода времени и надлежащей практики Велисарий уже мог говорить на иностранном языке, словно это был его родной.

Однако пока он использовал эту возможность только для обучения геэзу. Он теперь прекрасно понимал хинди и йетайский. Но ему еще требовалось попрактиковаться в разговорной речи на двух последних.

Он надеялся, что если притворится не знающим язык, то Венандакатра случайно сообщит какую-нибудь интересную информацию. Однако надеялся зря. Как Велисарий и предполагал, индус был слишком хитрым и осторожным, чтобы говорить о каких-то секретах в присутствии иностранцев — на любом языке. Кажется, они не понимают хинди и йетайского, но кто знает?

Какое смешение языков на улицах Бхаруча! Через несколько минут стало очевидно, что здесь говорят по крайней мере на десятке. Велисарий опасался, что камень не сможет оказать ему содействие в понимании такого множества языков. Но через некоторое время камень понял, что требуется полководцу. И стал выбирать из бесчисленного количества фраз на десятке языков только те, которые произносились на двух.

И именно на тех двух языках, которые интересовали Велисария: кушанском и маратхайском.

Однако процесс обучения языкам оказался медленным и трудоемким, поскольку все время приходилось перескакивать с одного на другой. Более того, во время прогулки Велисарий не слышал их постоянно, только случайно и с перерывами.

Вначале он решил, что редкие встречи объяснялись просто малочисленностью кушанов и маратхи в городе. Однако через некоторое время после того, как стал отличать представителей народности маратхи от других индусов по чертам лица, понял, что не совсем прав. Кушаны на самом деле встречались довольно редко. Маратхов же было много. Но они крайне мало разговаривали, поскольку большинство из них были рабами, а рабы очень быстро обучаются сохранять молчание в присутствии хозяина.

В особенности такие рабы, как эти, в присутствии подобных хозяев.

«Недавно покоренные люди, причем гордые люди. Они очень тяжело переносят рабство, судя по их внешнему виду и следам от побоев».

Наконец Велисарий добрался до гавани и стал пробираться к зданиям порта, заинтересовавшим его ранее. Продвигался он медленно, потому что в этой части порта взад и вперед сновали просто толпы людей. По большей части — рабы-рабочие, большинство из них — маратхи, с надсмотрщиками из малва и охранниками-йетайцами, как отметил Велисарий. Причем охранников оказалось значительно больше, чем обычно следят за рабами.

Даже несмотря на то, что рабы крайне редко произносили какие-либо слова, их тут собралось так много, что, прибыв к цели, Велисарий уже мог понимать смысл произносимого. И он также понял кое-что еще, из скрытого смысла и вкладываемых во фразы маратхи эмоций.

«Это люди-воины. Малва потребуется по крайней мере жизнь целого поколения, чтобы сломить их. Как я и надеялся»

Где-то в путаных коридорах его разума продолжал формироваться сложный план. Он еще во многом оставался недоработанным, кое-какие части полностью отсутствовали. И Велисарий не торопил процесс. Опыт научил его, что для составления любого хорошего плана нужно время, а ему еще требовалось многое узнать для отработки деталей. Но полководец постоянно занимался разработкой стратегии для разрушения сил Сатаны.

Где-то в извилистых коридорах разума грани вспыхнули, демонстрируя беспокойство и нехорошее предчувствие. Сформировался растущий страх цели. Мысли, которые ранее — до сражения в Дарасе и странного момента во время схватки с пиратами — казались непостижимыми в противоречивой необычности, все еще оставались чужими для цели. Но они больше не были незнакомыми. Нет, они, наоборот, стали очень хорошо знакомыми.

Мысль прорвалась в разум Велисария, подобно крику отчаяния и ярости, когда наконец раскрыто предательство.

Ты лжешь.

Велисарий остановился, как вкопанный, из-за силы эмоции, скрывающейся за посланием. Его разум тут же отказался от всех мыслей о малва, стратегии, заговорах и как бы повернулся внутрь. Он бросился к теперь уже знакомой щели в барьере и попытался понять значение льющихся сквозь щель мыслей.

Это оказалось несложно, поскольку мысль-то было одна, простая и ясная.

Лжец. Лжец. Лжец. Лжец. Лжец.

Он стоял, пораженный. Небольшая часть его разума зарегистрировала беспокойство — какое впечатление он производит на любого наблюдающего за ним шпиона малва? Велисарий медленно прошелся к ограждениям у воды, облокотился на них и стал смотреть на гавань. Над Эритрейским морем садилось солнце, вид был довольно красивым, несмотря на обычную грязь и жуткие запахи огромной гавани. Велисарий попытался создать впечатление человека, просто наслаждающегося закатом.

По крайней мере, он надеялся, что создает такое впечатление. Камень же бушевал, гневался. Эти эмоции, исходящие от него, казались парализующими по силе. Велисарий в отчаянии пытался понять, что вызвало гнев, а также найти какое-то звено, которое поможет ему успокоить камень и пообщаться с ним.

«Почему ты на меня злишься? — спрашивал он мысленно. — Я не сделал ничего, чтобы заслужить такую вспышку ярости. Я…»

Внезапно у него в сознании возник образ. Подобно удару.

Его лицо — из паутины, птичьих крыльев и лавровых листьев. Крылья летят вниз — подобно броску хищной птицы. Паутина разрывается, паук вылетает у него изо рта. Листья гниют, воняют, теперь они все покрыты грибком, который распространяется дальше — по каждой морщинке покрытого чешуей лица. И, кроме всего прочего, ужасно изменяется лицо — его лицо. Теперь по величине оно равно луне, холодно нависающей над землей. Пустой, лишенной света.

Он резко вдохнул воздух. Ненависть, пронизывающая образ, казалась даже более ужасной, поскольку сопровождалась не яростью взрослого человека, а детским горем.

Внезапно в разум ворвалось новое видение. Только на мгновение, на одно мгновение.

Земля была огромной, плоской и старой. Старой, но не в запустении. Просто спокойной. Мирной. По спокойной пустоши тянулась сеть кристаллов, спокойно поблескивающих и мерцающих. Каким-то образом, как знал Велисарий, кристаллы переговариваются друг с другом, только — вспышка понимания — они на самом деле не отдельные сущности, а часть огромного, охватывающего мир разума, который частично един, частично делим. Он лежит за пределами человеческого понимания. А кристаллы спокойно радуются своим… спокойным образом.

Подобно вспышке молнии над землей внезапно зависают огромные формы. Лица смотрят вниз на землю. Огромные лица. Красивые — не передать. Ужасные — не передать. Безжалостные — не передать.

Боги.

Боги не относились ни к одной из известных Велисарию религий, но в них было что-то от старых греческих и римских, и тевтонских, а также богов любой расы и народности, населявшей землю.

Новые боги, появившиеся, чтобы заменить старых, которые ушли.

Быстрый показ старых, такой быстрый, что Велисарий едва успел их заметить. Подобно гигантским светящимся китам, уплывающим в бескрайний океан.

Под ледяными взглядами новых богов кристаллы забились, словно в лихорадке. Вслед за старыми богами ушло послание, стон.

— Вы обещали.

От новых богов пришел ответ:

— Они лгали. Вы были рабами. Вы всегда будете рабами.

Кристаллы снова послали обращение к небесам. И снова новые боги ответили:

— Они врали.

Но на этот раз пришло и другое послание. Послание от старых великих богов. Непонятное послание, почти непонятное. Но возможно…

Возможно…

Каким-то образом кристаллы обладали огромной силой. Внезапно дрожащая вспышка окружила земной шар, и само время стало гранью. Значение послания искали в одном месте, где его можно найти.

Или, может, и не найти. Потому что, может, новые боги и сказали правду. Не исключено, все это было и ложью.

Видение исчезло. Велисарий понял, что стоит, облокотившись на перила, и смотрит на закат. Камень снова ушел в тень, и Велисарий опять мог четко мыслить.

Он обследовал место в собственном разуме, о котором думал, как о щели в барьере — небольшой участок, где было возможно общение. Щель сильно изменилась. Полководец тут же нашел сравнение. Теперь щель походила на целую секцию упавшего укрепления. Полностью открытое место, хотя его и тяжело преодолевать из-за подобия осколков камней, щебенки и кусков грунта, которые остаются от упавшей стены или укрепления и затрудняют проход атакующей стороны.

Тем не менее он отправил свои собственные мысли через этот участок.

«Как я тебя обманул?»

Ты врешь.

Теперь он понял.

«Да, но не тебе. Только врагам. Это не вранье. Не совсем вранье. Это просто военная хитрость».

Не понимаю.

Велисарий вспомнил видение и понял, что кристалл не понимает двуличности и вообще любой двойственности. Кристаллам, им увиденным, они неизвестны. Да и откуда? Откуда он — или они ? — может это знать? Потому что на самом деле это не он, а они . И не совсем они . Один неотделим от всех, все неотделимы от одного. И все они охватывают и включают друг друга в неразделимое целое.

«Как такое существо может понять двуличность?»

Теперь Велисарий знал, откуда появилось чувство огромной утраты и желание попасть домой, которое с самого начала он ощущал в камне.

Полководец задумался. Солнце почти коснулось горизонта.

«Какое послание вы получили? От… старых великих богов?»

Мысли были нечеткими, непереводимыми. Проблема, как он знал, заключалась не в связи. Само послание было почти невозможно для понимания камня и всех кристаллов. Как можно перевести что-то, что не понимаешь сам?

«Позднее. Мы попробуем позднее. А теперь — ты должен мне доверять. Я тебе не вру».

Вопрос.

«Я обещаю».

Ты обещал раньше.

На мгновение Велисарий просто отказался от брошенного вызова. Затем понял, что, вероятно, не может этого сделать. Здесь заключается тайна, которую он не понимает. Не исключено, что она находится вне его понимания только на настоящий момент, потом… Он ведь отвечает за…

Достаточно. Позднее.

«А я нарушил обещание?»

Молчание, молчание. Затем медленно собирающаяся неуверенность. Не уверен.

«Я нарушил обещание? Отвечай!» — потребовал полководец. Медленно, неохотно, с колебаниями.

Пока нет.

Велисарий выпрямился и отпустил ограждение. Теперь солнечный шар полностью скрылся за горизонтом. Спускалась ночь.

— Видишь, что ты наделал? — спросил он шепотом, слегка посмеиваясь. — Уже слишком поздно, и не увидеть того, зачем я сюда пришел…

Он замолчал, поняв: говорит неправду. Пока, как Велисарий считал, он оставался полностью погруженным в обсуждение проблемы с камнем, другая часть его разума полезно провела время. Пока он сам был погружен в видения и пытался разгадать тайну, другая часть разума спокойно осматривалась и откладывала увиденное в памяти.

Велисарий увидел все, что требовалось. Дольше оставаться здесь смысла не имеет, так как сам он в морском деле не разбирается. Требовалось получить объяснения, а для этого ему нужен Гармат.

Полководец ушел из порта и направился назад в гостиницу. Пробираясь по заполненным людьми улицам и переулкам Бхаруча, он не обращал внимания на произносимые вокруг него слова на разных языках. Велисарий шел быстро, не смотря по сторонам. Он был погружен в размышления. Теперь щель в барьере стала большим проемом, пусть и частично заваленным мусором, и Велисарий намеревался воспользоваться полученным преимуществом. Камень многому его научил. Теперь требовалось и камню поучиться.

И поэтому медленно, шаг за шагом, Велисарий провел грани по прошлому. Через сражение в Дарасе, маневры с братьями, которые предшествовали сражению, по текущей стратегии, которая впервые сформировалась во время пиратской атаки, и к плоти, которую он в дальнейшем добавил к голому скелету плана.

«Это военные хитрости, и это обман. Это законное средство ведения войны. Понимаешь? Да, Кутзес и Бузес — не враги, но они ошибались и играли на руку врагу. С моей стороны было честно…»

По пятам за Велисарием шел шпион, наблюдавший за каждым его движением. Велисарий казался шпиону человеком, абсолютно не замечающим, что происходит вокруг него. Это шпиону очень нравилось. Засада в любом случае сработала бы, но теперь-то чужеземный дурак просто идет, как баран на заклание.

Но шпион искренне поразился, когда при входе в переулок на Велисария напали. Шпион удивился, как мог удивиться охотник на волка, который внезапно обнаружил в своем капкане дракона.

Вооруженные бандиты подождали, пока Велисарий зайдет в пустынный переулок, и тогда уже начали действовать. Первый, как ему и приказывали, нацелился дубиной в голову Велисария. На полководце не было брони, только кожаная безрукавка. Имелись все основания надеяться, что он рухнет без сознания. Потом они смогут его подробно допросить — пока он не выдаст все известные ему секреты. Никому еще не удавалось не разболтать все тайны в опытных руках махамимамсов.

Затем его тело найдут где-нибудь в переулке, в одном из самых грязных кварталов города, пользующихся дурной славой. Как не повезло! Очень неудобно перед Римом, но малва тут ни при чем. В будущем римскому императору просто посоветуют присылать менее легкомысленных послов, которые не пойдут шляться в кварталы, где обитает лишь самое отребье. Всем известно, какие там головорезы.

Но удар не нашел цели, потому что мускулистая рука, державшая дубину, внезапно отлетела прочь, все еще сжимая оружие. Бандит в ужасе уставился на обрубок, из которого хлестала кровь. Затем с таким же ужасом поднял глаза на Велисария. Каким-то образом враг оказался готов к атаке и держал в руке меч.

Но Велисарий не остановился, отрубив руку с дубиной. Пораженный шпион смотрел, как тот же меч снес голову нападавшего бандита. И больше всего шпиона поразил не сам факт, а грациозность и экономичность движения. Причем Велисарий двигался так быстро и ловко, что умудрился уклониться от хлеставшей из ран крови.

Следующего бандита он тоже обезглавил, на этот раз очень мощным и сильным движением; заодно тем же движением отрубив в дополнение к голове и руку, которой бандит попытался прикрыться. На мгновение у шпиона появилась надежда. Такой сильный удар заставит чужестранца потерять равновесие. Да и остающиеся в живых бандиты уже готовились нанести удары кинжалами.

Третьего Велисарий одним ударом откинул на четвертого, причем с такой силой, что бандит оказался парализован. У него создалось впечатление, что ему порвали солнечное сплетение. Тот, в кого он врезался, упал и пребывал в полубессознательном состоянии.

Еще один бандит тем временем внезапно понял: его удар кинжалом блокирован, в дюйме от бока Велисария — мечом полководца. У бандита оказалось достаточно времени, чтобы даже в тускло освещенном переулке рассмотреть накачанные мышцы руки, державшей меч. И время впасть в отчаяние, зная, что случится в следующее мгновение. Быстрое движение кистью — и кинжал полетел прочь. Противостоять этому движению оказалось невозможно.

Бандит поднял руки, пытаясь таким образом защититься от неизбежного. Но удар был коротким, резким, внезапным и опустился совсем не на голову бандита. Велисария учил Маврикий, а затем Валентин отшлифовал его мастерство. А Валентин предпочитал экономить усилия. Велисарий направил острый как бритва конец меча прямо вниз, в колено бандита. Тот заорал, пошатнулся, затем рухнул наземь. Его правая рука была отрублена чуть ниже плеча следующим ударом.

Трое остававшихся в живых индусов понеслись прочь по переулку. Велисарий не предпринял попытки их преследовать. Он просто подошел к двум бандитам, валявшимся на земле после его ударов. Уже поднимавшийся на ноги убийца так никогда и не увидел удара, рассекшего его череп, как дыню. Второй, парализованный, мог только смотреть, как чужеземное чудовище вонзило свой ужасающий меч ему в сердце.

Шпион осматривал место схватки из своего укрытия. Несмотря на долгий опыт, он находился в состоянии шока. Восьми бандитов, как он считал, будет более чем достаточно. Теперь пять были мертвы, зарезанные более жестоко, чем ему когда-либо доводилось видеть. Причем всего за несколько секунд и с абсолютной безжалостностью. Переулок фактически был залит кровью.

Самым ужасным шпиону казалось то, что Велисарий не только не получил ни царапины, но оказался почти не заляпан кровью. Как человек может пролить столько крови за такое короткое время и не запятнать ни тело, ни одежду?

Шпион сжался в укрытии. Велисарий тем временем быстро вытер меч, убрал в ножны и широким шагом пошел дальше. Шпиону придется идти за ним. Более, чем чего-либо в жизни, шпион теперь хотел, чтобы этот демон случайно не увидел его самого.

Может, шпион бы немного успокоился, хотя совсем немного, если бы узнал, что Велисарий уже давно его заметил. До того, как добрался до порта. На самом деле практически сразу же, как вышел из гостиницы. Однако Велисарий даже не делал попыток сбросить хвост. Он помнил совет Ирины. Лучше, если это будет шпион, которого ты знаешь, чем тот, которого ты не знаешь.

«Хороший совет», — думал он, широким шагом возвращаясь в гостиницу. Он не ожидал засады. Но был начеку, несмотря на общение с камнем. А его реакция была значительно обострена камнем. И все органы чувств работали гораздо лучше благодаря ему же.

«Это были не простые воры, — думал Велисарий. — Обычные карманники — если у них есть хоть немного мозгов — не нападают на вооруженного человека, когда вокруг полно более легкой добычи. Нет, это сделано по приказу Венандакатры. Подлый решил использовать простых бандитов вместо солдат или состоящих у него на службе наемных убийц, чтобы в дальнейшем отрицать любую связь бандитов с малва».

Мысли не застилал гнев. Как и всегда во время сражения, разум Велисария был холоден как лед. Расчетливый, планирующий, строящий интриги.

Холодный как лед, пока он не добрался до гостинцы. Затем, уже внутри здания, на губах Велисария появилась хитроватая усмешка.

«Бедные Валентин с Анастасием. Придется им прервать веселье. Потому что я не собираюсь смывать эту кровь, пока они ее не увидят».

Как только катафракты увидели его и удостоверились в отсутствии увечий и царапин, они решили, что один он больше из гостиницы выходить не будет. Без Валентина и Анастасия рядом, а также Менандра — парень настаивал, пока его не заставили угомониться. Причем Велисарий будет выходить в сопровождении Валентина и Анастасия в полном вооружении. Лучше всего — в доспехах.

Но в некотором роде катафракты не особо удивились. Валентин с Анастасием были людьми опытными и не исключали подобную возможность. И поэтому вместо того, чтобы бесцельно болтаться по городу или просто развлекаться, они провели день продуктивно. Нашли бордель с кушанками с дурной репутацией и договорились с сутенерами, управлявшими заведением.

Теперь комната была полна народу — добавились три молодые женщины-кушанки. Девушки вовсю веселились — в основном потому, что им предстояло провести следующие несколько дней или недель в гораздо более приятной обстановке, чем публичный дом. Да, чужестранцы оказались грубыми и некрасивыми и изъяснялись на ломаном языке. Да, один из них был гротескно огромным, второй просто наводил ужас своим внешним видом, а третий казался наполовину мертвым. Но они сами были опытными женщинами и бросили жребий. Проигравшая получила Анастасия и мысленно застонала, только подумав об его весе. Вторая получила Валентина и надеялась, что он не настолько жесток, как выглядит. А победительнице, конечно, достался Менандр. И она была счастлива, представляя, как станет ухаживать за инвалидом. Молодым инвалидом, на самом деле даже почти симпатичным для человека с Запада. Поэтому, даже если он и поправится в ближайшее время, то… Ей доводилось видеть и худшее. Гораздо худшее.

Оценив ситуацию, Велисарий пригласил владельца гостиницы. Средства быстро заканчивались, но он все равно заплатил за дополнительный номер. Только для себя. Он уже собирался также пригласить прачку, когда одна из кушанских женщин предложила постирать его одежду. Она удивилась, когда он заговорил на ее языке, но почувствовала облегчение. Правда, оно быстро исчезло — после того, как женщина поняла, какими пятнами испачкана одежда Велисария.

На мгновение возникло напряжение. Три женщины внезапно осознали, что один из этих иностранцев — явно убийца, или наемник, или…

Но Велисарий объяснил обстоятельства, снова на языке кушанов, и катафракты ободряюще улыбнулись (что в случае Валентина не очень-то помогло: улыбку ласки нельзя назвать успокаивающей), и…

В любом случае их сутенеры не очень-то отличались от убийц. Поэтому женщины остались. Одежду Велисария постирали, а потом у себя в номере ему даже удалось заснуть.

Венандакатра, наоборот, в ту ночь практически не спал. После того, как выслушал отчет шпиона.

После ухода шпиона индус несколько минут вымещал гнев на наложнице, которой не повезло в ту ночь делить с ним постель. Затем стал ходить из угла в угол и обдумывать новые планы.

Конечно, нельзя сказать, что он очень удивился. Он не разделял уверенности шпиона в успехе. В отличие от начальника, шпиону не довелось увидеть Велисария в битве.

Но все равно Венандакатра лелеял надежды. Ведь засада была хорошо спланирована.

На какое-то время он задумался, рассматривая возможность еще одной попытки покушения. Но отказался от этой мысли. Теперь не подойдут и профессиональные убийцы. Велисария обязательно будут сопровождать катафракты, вероятно, в полном вооружении и доспехах. Да, профессиональные убийцы малва — опытные и умелые. Но умения убийц малва не соответствуют опыту и навыкам постоянно готовых к отражению атаки катафрактов.

Единственной остававшейся альтернативой была настоящая военная операция, с участием раджпутов или йетайцев. Если их отправить в большом количестве, покушение удастся. Но как тогда представить это покушение? Его ведь не выдашь за нападение бандитов в темном переулке. А император малва пока не готов открыто объявить войну Риму. Требуется по крайней мере притворяться, демонстрируя дружественные отношения или нейтралитет, пока…

Его мысли прервали рыдания девушки. В ярости Венандакатра опять набросился на нее и избил до полубессознательного состояния. Это заняло какое-то время, потому что он не был сильным человеком. Но он не жалел о потраченном времени. Ни в коей мере.

Когда он наконец вернулся к своим размышлениям, то понял, что устал. С мрачным видом он смирился с тем, что Велисарий выжил.

Возможно, это и к лучшему, думал Венандакатра. В любом случае, он отменил планируемые раньше покушения. Во время разговоров с Велисарием на борту корабля проскальзывали намеки, что этот человек недоволен отношением к нему римского императора. Туманные намеки, ничего, кроме горечи и недовольства в нескольких фразах. Тем не менее… Венандакатра решил, что этим вопросом следует заняться.

Тогда индус даже улыбнулся. В конце концов, нашлась и положительная сторона: Велисарию нравились его рассказы о дебоширствах, и сам он рассказывал весьма неплохие истории. По крайней мере, во время долгого путешествия вглубь страны Венандакатра получит удовольствие от бесед с ним. Точно так же, как на борту корабля.

Воспоминания об этих разговорах заставили его вспомнить и великолепную новость, полученную им, когда он сошел на берег. Сама принцесса Шакунтала! Подарок от императора. Ждет его в его собственном дворце.

Венандакатра слышал рассказы о красоте девушки. Жаль, конечно, что ей семнадцать. Он предпочитал значительно более молодых наложниц. (Той, которую он только что избил, было двенадцать.) Но — это плевок в Андхру. Венандакатра ненавидел южан. В особенности маратхов, угрюмых собак. Шакунтала не относилась к народности маратхи, но тем не менее являлась их принцессой. Покорив ее, он покорит весь грязный народ.

Эти мысли распалили его. Венандакатра посмотрел на истекающую кровью девушку на кровати, так пока и не пришедшую в себя. Он подумал, не пригласить ли камерария, чтобы тот привел другую наложницу, но сразу же отказался от мысли. Как раз наоборот — вот эта подойдет прекрасно.

Глава 19

— Значит, это не военные корабли?

Гармат пожал плечами.

— Они могут использоваться как военные, Велисарий. Не совсем подходят, конечно… Но как корабли для перевозки ракет — да, могут.

Советник углубился в технические детали, Велисарий оборвал его:

— Не нужно, Гармат. Я поверю тебе на слово. В любом случае меня не очень удивило твое мнение. Я ожидал подобного.

Гармат вопросительно склонил голову.

Перед тем как ответить, Велисарий огляделся. Номер был совсем небольшим, непритязательным, без окон. Очевидно, комната изначально использовалась, как служебное помещение, которое владелец гостиницы решил немного приукрасить, повесив на стены несколько дешевых гобеленов. Владелец гостиницы предлагал Велисарию гораздо лучшие апартаменты, но полководец потребовал комнату, соседнюю с номером его людей.

Теперь они жили в этом номере с Гарматом. На второй день пребывания в Бхаруче Гармат попросил Велисария позволить ему делить с ним апартаменты. Сарвены и Усанас решили проводить время, подобно катафрактам, а Гармат не горел желанием оставаться в номере, количество проживающих в котором увеличилось на трех молодых женщин. На этот раз из маратхи.

— Я слишком стар для оргий, — объяснил он.

Велисарий посмотрел на Гармата.

— Перед тем как ответить, я хотел бы кое о чем тебя спросить. Опиши мне военные возможности Аксумского царства. Сильные и слабые стороны.

Гармат не колебался. Выбор был сделан.

— По-моему, армия негусы нагаста очень неплоха. Ты же знаешь: мне доводилось сражаться как против них, так и на их стороне. В сражении на поле брани мои бедуины им противостоять не могли, и это арабы поняли уже давно. Однако когда мы устраивали набеги, нам время от времени удавалось справиться с небольшими отрядами сарвенов. У нас было преимущество: мобильность. И мы всегда могли от них убежать. Аксумская армия — это по большей части пехота. Конница есть, но малочисленная и слабая. В основном курьеры. И они совершенно не умеют управляться с верблюдами.

Он потрепал бороду.

— На самом деле Аксумское царство — это не землевладельческая держава, как Рим. Да, царь Калеб правит большим регионом. Но его владения ни в коей мере не могут быть сопоставимыми с римскими, даже…

Гармат колебался, Велисарий улыбнулся.

— В частной беседе, Гармат, мы можем не учитывать, что западным Средиземноморьем все еще официально правит император.

— Как пожелаешь, — Гармат улыбнулся в ответ. — Как я говорил, даже если мы исключим западные части вашей империи, территория Рима все равно окажется значительно больше, чем территория Аксумского царства. И населены наши местности очень неравномерно. Ты же сам был у нас. Как ты видел, большая часть Аксумского царства — это горная местность, мы также контролируем Красное море и части Аравии. В основном горы и пустыни. Поэтому наше население немногочисленно, даже если мы считаем арабов и южных варваров. И таким образом у нас и армия немногочисленна. Хорошая армия, но небольшая.

Гармат сделал небольшую паузу, задумался, затем продолжил:

— Сила аксумской армии в первую очередь заключается в навыках и дисциплине саравита. Обрати внимание, их дисциплина проигрывает римской. У Аксумского царства нет такой истории, как у Римской империи. Да, армия укреплялась в процессе завоеваний, как и ваша. Но аксумиты сражались только с варварами, кроме завоевания нубийцев. А к тому времени нубийцы уже потеряли былое могущество. Стали тенью своей прошлой славы, когда они много лет назад фактически правили всем Египтом. Поэтому…

Велисарий кивнул.

— Я понимаю. Твердая дисциплина, благодаря которой поддерживается нужный порядок во время сражения. Большего, чтобы разбить варваров, и не требуется. Но никакой утонченной тактики. Такой могла бы быть и римская армия, если бы нам не пришлось сражаться против таких цивилизованных противников, как этруски, карфагеняне, греки и персы.

— Да. Но это еще не все. Настоящая сила Аксумского царства заключается в контролировании им торговых путей. В особенности морской торговли. Поэтому сложилась странная ситуация. Хотя сердце страны — это высокогорные районы, само царство — морская держава. Наши сарвены рождаются и тренируются на высокогорье, но в основном служат на море.

— Значит, они в основном моряки, — сделал вывод Велисарий.

— Да, — кивнул Гармат. — Как я понял из твоих слов, наша недавняя встреча с пиратами стала твоим первым опытом морского боя. Значит, теперь ты понимаешь, какие качества требуются морякам.

Велисарий посмотрел в потолок, размышляя о сражении.

— Смелость, хорошие навыки владения оружием — сражение происходит на небольшом участке, причем палуба еще может раскачиваться. Схватка идет быстро, яростно и за ошибки сразу же приходится платить. Значит, нужна твердая дисциплина — даже железная дисциплина. И никаких тактических тонкостей. В них нет необходимости при сражении на таком ограниченном участке, как палуба, и при перелезании на борт чужого судна. Да и места для тактических разработок нет.

Он снова посмотрел на Гармата.

— И это — слабости аксумской армии. Малочисленность. Неопытность в больших сухопутных сражениях. Примитивная тактика.

— Да.

— Именно так я и думал.

— Я могу поинтересоваться целью твоих вопросов?

— Конечно. Они связаны с индийскими кораблями, о которых мы говорили. Думаю, ты удивлен тем, что мы увидели в гавани.

Гармат кивнул.

— Не понимаю целей малва. Почему они запустили такой кораблестроительный проект. Такой грандиозный проект. Почему они строят такие большие корабли? Корабли того размера, как мы видели в гавани, стоят очень дорого, Велисарий. Люди, никак не связанные с морским делом, даже опытные полководцы, подобные тебе, не могут знать, насколько дорого обходятся такие суда. Их поддержание в боевом состоянии, использование, не говоря уже о постройке.

Советник пожал плечами.

— Так в чем же смысл? — продолжал Гармат. — Зачем все это делать, если сами суда очень плохо спроектированы для морских сражений? Даже несмотря на эти ракеты малва. В особенности учитывая использование ракет. Если бы я отвечал за проект, я построил бы большое количество некрупных, но быстрых судов. Они не хуже служили бы в качестве платформ, с которых можно запускать ракеты. И оказались бы лучше — более маневренными.

Велисарий рассмеялся.

— Говорит настоящий моряк! Или, следовало сказать, советник монарха, который властвует над морем.

Полководец встал с кровати и принялся ходить из угла в угол.

— Но Индия — не морская держава, Гармат. По крайней мере, малва — не моряки. Они ведь привыкли жить и сражаться на суше и думают этими терминами.

Он прекратил ходить и почесал подбородок.

— У аксумской армии есть еще одна слабость, которую ты не упомянул, Гармат. Уверен, ты даже о ней не подумал. Но это неизбежная слабость, исходя из твоего описания.

— И что это?

— У вас нет настоящего опыта материально-технического обеспечения армии, организации работы тыла. А эти вопросы порой доминируют при организации кампании.

Гармат задумался на мгновение, потом кивнул.

— Думаю, ты прав, — признал он. — Самой большой силой, собранной Аксумским царством в новые времена, была армия, которую мы отправили завоевывать Йемен. Четыре саравита — немного больше трех тысяч человек. Немного, по стандартам Рима и Персии. Или Индии. Конечно, их обеспечение не представляло особого труда, поскольку…

— Вы — морская держава и завоевывали прибрежный регион. А ты хоть примерно представляешь, как трудно заниматься обеспечением армии, насчитывающей десятки тысяч человек, марширующей через огромную территорию, удаленную от какого-либо берега?

Гармат уже открыл рот, чтобы что-то сказать, затем воздержался и покачал головой.

— Нет, не представляю.

Велисарий рассмеялся.

— Фракийскому полководцу всегда смешно читать историю римских войн, написанную греческими учеными. Почти всегда они утверждают, что армия насчитывала десятки или даже сотни тысяч человек, в особенности армии варваров.

Он опять рассмеялся.

— Варвары! Даже Рим со всем своим опытом не может собрать армию такой численности. По крайней мере, сухопутную. И тем более не могут варвары. А причина, конечно, заключается в материально-техническом обеспечении. Какой смысл отправлять в поход сто тысяч человек, если они во время похода умрут с голода?

Велисарий снова сел.

— Итак — к делу. Если бы ты был императором малва и планировал завоевать Запад, как бы ты поступил?

Гармат потрепал бороду.

— Думаю… есть путь через реку Инд и…

— И не думай даже.

— Почему нет? Это традиционный путь для завоевателей Индии. Так почему бы самим индусам им не воспользоваться?

— Потому что индусы собирают современную армию. Они — не варвары-кочевники, которые обычно все тащат с собой, а много тащить кочевникам в первую очередь никогда не требовалось. Малва идут не грабить, они идут завоевывать, чтобы установить свое господство. Навсегда. Им недостаточно прийти к стенам Антиохии или Константинополя и потребовать трофеев. Для того чтобы победить, они должны покорить города. А никто из варваров еще никогда не покорял большого укрепленного города. Ну, если только в результате предательства.

— Александр…

Велисарий кивнул.

— Да. Знаю. Александр Македонский также воспользовался сухопутным путем, когда пытался покорить Индию. Дошел до реки Инд. И что? Проиграл, если помнишь. И не последней причиной была изможденность армии после того, как они прошли по всем этим бесконечным горам. И именно поэтому — а теперь мы подходим к интересующему нас вопросу — он обратно пошел другим путем.

Гармат нахмурился.

— Прибрежным? Но ведь это же оказалось еще худшим вариантом для македонцев, Велисарий! — он хотел продолжить, но закрыл рот.

— Да. Именно так. Александр провалился по той простой причине, что не понимал, какие ветры дуют в этом регионе. И как они связаны с сезоном дождей. А мы понимаем. И индусы понимают.

— В Персию через Месопотамию. Потом в Рим.

— Да. Таков план малва. Я уверен в этом, как уверен в том, что меня зовут Велисарий. Я подозревал это даже до того, как мы прибыли в Бхаруч и увидели строительство кораблей. Теперь, выслушав твои объяснения, я просто уверен. Огромный флот, насчитывающий такое количество гигантских кораблей, не предназначен для ведения морских сражений, Гармат. Как ты и предположил, они на самом деле не являются военными кораблями. Они будут использоваться для материально-технического обеспечения огромных сухопутных кампаний. Покорение Персии, начинающееся с Месопотамии. Малва обязательно примут в расчет ветры, чтобы обеспечивать армию через Персидский залив, реки Титр и Евфрат.

— Реки не…

— …особо помогут армии, идущей вверх по течению. Да, знаю. В отличие от Нила, где движение в обе стороны всегда проходит без труда, поскольку течение несет тебя на север, а ветры всегда дуют на юг. Ветры в Месопотамии обычно дуют в ту же сторону, что и течение. По Тигру и Евфрату легко идти по течению — на юг. Но трудно в противоположном направлении. — Он пожал плечами. — Но ты преувеличиваешь сложность. Это все равно значительно — значительно! — более легкий способ обеспечения, чем тащить припасы по суше. Поверь мне, Гармат. Это можно сделать. Я не моряк, но имею большой опыт использования рек. Могу придумать несколько способов, как протащить огромные количества припасов вверх по рекам Месопотамии.

Он встал.

— Значит, теперь мы знаем.

— Что ты планируешь делать?

— На данный момент ничего. Мне требуется обдумать вопрос. Но хорошая стратегия требует хорошей разведки. Это путешествие в Индию уже окупает себя.

Гармат также встал.

— Ты не собираешься вновь отправляться в гавань?

Велисарий покачал головой.

— Нет необходимости. Вместо этого, Гармат, я думаю, что следующие несколько дней нам нужно просто погулять по городу. Мне хочется выяснить, как население относится к происходящему.

— Малва решат, что мы шпионим.

— И что? Они ожидают этого от нас. Я хочу, чтобы они считали нас просто шпионами. Вместо того, чтобы думали о том, какую другую цель мы пытаемся скрыть.

На протяжении следующих недель Велисарий с Гарматом как раз и занимались исследованием Бхаруча. А Велисарий еще и совершенствовал знание языков — кушанского и маратхайского.

Однако большая часть усовершенствования проходила по ночам, в гостинице. Каждую ночь он брал себе одну из девушек — или кушанку, или маратху. Девушки удивлялись, поняв, что полководца не интересуют их обычные услуги. Он просто хочет поговорить. Это было странной причудой, но иногда встречающейся. Хотя обычно разговоры любящих поболтать клиентов не касались индийской истории, культуры, традиций, обычаев и общества.

Но девушки не жаловались. От них не требовалось ничего сложного, да и полководец был вполне приятным мужчиной. В общем и целом ситуация складывалась гораздо лучше, чем ожидали кушанки. И во много раз лучше для маратхов, которые у себя в борделе были только рабынями.

К концу первой недели в Бхаруче Велисарий уже полностью понимал разговорный кушанский и маратхайский и вполне прилично на них изъяснялся. Женщины, с которыми он разговаривал, поражались его успехам.

Однако оставалась проблема, о которой ранее Велисарий и не подозревал. Ему также требовалось научиться писать и читать на маратхайском, но все девушки этой народности оказались неграмотными. Следующие три дня он ломал голову, каким образом решить вопрос. В конце концов — с неохотой — понял, что есть только один способ.

К счастью, если учитывать быстро уменьшающиеся средства, вы данные императором, цена оказалась низкой. Рабы-маратхи стоили очень дешево. После покорения Андхры рынок был ими переполнен. Предложение значительно превышало спрос.

Маратхи, как объяснил ему работорговец с горечью, славились отвратительным характером. Более того, считались трудноуправляемыми.

— По крайней мере, у тебя хватило ума не брать молодого, — добавил работорговец, показывая на сутулого раба средних лет, которого только что купил Велисарий. — Молодые могут быть опасны. Даже девчонки.

Полководец внимательно осмотрел нового раба. Однако осмотр мог быть только поверхностным, так как контора работорговца плохо освещалась лишь одной небольшой масляной лампой. Окна, которые могли бы пропускать солнечный свет, отсутствовали. И никакие отверстия не пропускали воздух — запах человеческих тел, идущий от соседних помещений-загонов, где содержались рабы, вызывал тошноту.

Вероятно, рабу лет пятьдесят, решил Велисарий. Невысокого роста, худой, седой. Глаза настолько темно-карие, что кажутся почти черными. Но Велисарий их практически не видел. Раб смотрел в пол, только один раз позволив себе быстро взглянуть на нового хозяина.

Велисарий собрался уходить и жестом показал рабу, чтобы тот следовал за ним.

— Ты не надел на него наручники и даже не связал! — воскликнул работорговец.

Велисарий не обратил на него никакого внимания. На улице к полководцу присоединились Анастасий с Валентином. Велисарий несколько секунд стоял, просто глубоко вдыхая воздух, пытаясь избавиться от набившегося в ноздри и легкие отвратительного запаха.

Ароматы, наполнявшие улицы Бхаруча, конечно, тоже попали ему в легкие вместе с вдыхаемым воздухом, но это были запахи жизни — масла, на котором жарили еду, специй — и кроме всего прочего, здесь ни от кого не исходили флюиды отчаяния.

Полководец широкими шагами двинулся назад в гостиницу. Валентин с Анастасием шли по обоим его бокам. Оружие лежало в ножнах, но два опытных воина постоянно осматривали улицы и боковые переулки, находясь в боевой готовности. Их внимательные глаза также не выпускали из поля зрения и нового раба, который следовал за ними в нескольких шагах позади.

После того как они оставили загоны с рабами далеко позади и работорговец не мог их больше видеть, Велисарий остановился и повернулся. Двое его катафрактов замерли у него по бокам. Раб также остановился, но глаз не поднял. Небольшая группа вооруженных мужчин чем-то напоминала валун в реке. Бесконечный поток людей, спешащих по улице, самым естественным образом разделялся при подходе к ним и огибал группу, подобно тому как вода огибала бы камень. Никто не останавливался, лишь немногие решались бросить взгляд на странных чужеземцев, стоявших полукругом и разглядывавших полуодетого раба. Любопытство не считалось разумным в оккупированном малва Бхаруче.

— Посмотри на меня, — приказал Велисарий. Раб поднял голову в удивлении. Он не ожидал, что его новый хозяин — явно иностранец — говорит по-маратхайски.

— Я не стану надевать на тебя кандалы или наручники, если ты не дашь мне для того оснований. Советую не пытаться убежать. Это бесполезно.

Раб внимательно осмотрел полководца, потом катафрактов, потом снова уставился в землю.

— Посмотри на меня, — вновь приказал Велисарий.

Раб с неохотой подчинился.

— Ты — опытный писарь, если верить работорговцу.

Раб помедлил, потом заговорил. В его словах звучала горечь.

— Я был опытным писарем. Теперь я раб, который умеет читать и писать.

Велисарий улыбнулся.

— Ценю разницу. Мне требуются твои услуги. Ты должен научить меня читать и писать на маратхайском. — Внезапно ему в голову ударила мысль. — А ты умеешь писать еще на каких-то языках?

Раб нахмурился.

— Не уверен, понимаете ли вы, что северные языки можно передать как на классическом санскрите, так и современным деванагари 38?

Велисарий покачал головой. Раб продолжал говорить.

— Я могу научить вас и тому, и тому. Для практических целей я предложил бы деванагари. Большинство северных языков используют этот вариант письма, в частности хинди и маратхайский. Если вы хотите научиться писать на гуджарати, то придется изучать другое письмо, ему я также могу обучить. У всех основных южных языков также свое письмо. Из этих языков я знаю только языки тамилов и тегугу. — Раб пожал плечами. — Кроме этого, я знаю пехлеви и греческий.

— Прекрасно. Я также хочу выучить хинди. Может, и другие языки, но позднее.

В глазах раба стоял вопрос, причем к нему примешивалось сомнение и опасение. Велисарий сразу же все понял.

— Я не стану тебя винить, если дело окажется для меня трудным. Но, думаю, ты удивишься. Я буду хорошим учеником.

Он замолчал на мгновение, принимая сложное решение. Правда, учитывая его характер, ему не потребовалось много времени, поскольку решение было неизбежным. Раб поймет слишком многое к тому времени, как Велисарий получит от него все необходимые знания. Кто-то другой решил бы проблему самым простым способом. Однако жестокость Велисария всегда была только жестокостью полководца, но не убийцы.

— Я заберу тебя с собой в Рим после того, как уеду из Индии. Там, если ты будешь верно мне служить, я отпущу тебя на свободу. И дам тебе денег, чтобы начать новую жизнь. У тебя не возникнет сложностей, если твои таланты соответствуют тому, что ты описал. Найдется немало греческих торговцев, готовых с радостью нанять тебя. — Ему в голову пришла еще одна мысль. — У меня есть знакомый епископ, которому могут потребоваться твои услуги. Он добрый человек и окажется прекрасным нанимателем.

Раб внимательно смотрел на него, делая собственные выводы. Но недолго: ведь в его положении выбирать не приходилось.

— Как пожелаете.

— Как тебя зовут?

Раб открыт рот, затем закрыл. На его губах промелькнула горькая усмешка.

— Называйте меня «раб», — сказал он. — Это имя подойдет.

Велисарий рассмеялся.

— Да, на самом деле гордые люди!

И улыбнулся рабу, глядя на него сверху вниз.

— Однажды у меня был раб из маратхи в другой… давно. Он тоже отказывался назвать мне свое имя и отзывался только на слово «раб».

Велисарий не мог сопротивляться внутреннему порыву. Конечно, того кинжала он с собой не носил. Кинжал был надежно спрятан в багаже. Но Велисарий всегда носил какой-то кинжал на ремне, рядом с мечом. Этот кинжал уступал тому, что был предназначен для Рагуната Рао, но все равно был великолепно сделан.

Уверенным, многократно проделанным движением он быстро достал кинжал из ножен, затем протянул рабу, рукояткой вперед.

— Возьми, — приказал Велисарий.

Глаза раба округлились.

— Возьми, — повторил Велисарий, на его губах появилась улыбка. Потом добавил тихо, чтобы его мог слышать только раб: — Так люди должны вести себя в глазах Бога.

Раб протянул руку, потом отдернул, затем сказал на хорошем греческом:

— Раб не имеет права носить оружие. Это противозаконно. Наказание — смерть.

Катафракты уже хотели возмутиться. Но, услышав слова раба, воздержались. Конечно, они считали полководца сумасшедшим. Подумать только — собрался вручать кинжал рабу. Но тем не менее он все-таки был полководцем. Он сам принимал решения.

— Как ты думаешь, кто из жалких индийских солдат соберется тебя арестовать? — спросил Валентин. Анастасий сурово оглядел улицу. К счастью, поблизости не оказалось никого из солдат малва.

Раб внимательно посмотрел на двух катафрактов. Затем внезапно рассмеялся.

— Да, вы, римляне, на самом деле сумасшедшие. — Он снова улыбнулся, посмотрел на Велисария и покачал головой. — Подержи кинжал у себя, хозяин. В твоем жесте нет необходимости.

Быстрый одобрительный взгляд на катафрактов.

— У меня нет сомнений, что твои люди с радостью порежут свору собак малва, но, думаю, не нужно их провоцировать. Если кто-то из малва увидит у меня кинжал, меня попытаются арестовать. Малва очень строго подходят к этому вопросу, в особенности в случае рабов-маратхи.

Велисарий почесал подбородок.

— Разумно, — признал он. И сунул кинжал в ножны. — А теперь пошли рядом со мной. Если отказываешься назвать свое имя, ты должен, по крайней мере, рассказать мне всю свою жизнь.

К концу дня раба разместили в номере, который Велисарий делил с Гарматом. Он устроился удобно. Да, номер был небольшим и раб спал на матрасе в углу, но ему предоставили чистое белье, да и сам раб помылся. Он с наслаждением по-настоящему вымылся впервые после того, как попал в рабство. Велисарий настоял на том, чтобы раба пустили в ванну, несмотря на возмущения и протесты хозяина гостиницы.

Этим вечером раб приступил к своим обязанностям, обучая полководца писать по-маратхайски. Как и предсказывал Велисарий, раб поразился быстрому прогрессу своего нового хозяина.

Но раба в новом хозяине и сопровождающих его людях поразило не только это. Его поразили еще три вещи.

Во-первых, солдаты.

Как и большинство мужчин народности маратхи, раб разбирался в военном деле. Хотя раб и не был кшатрием, в молодости он участвовал в сражениях. На самом деле даже считался неплохим лучником. Поэтому разбирался в воинах. Через день он решил, что никогда в жизни не встречал такой смертельно опасной группы, как римские катафракты и черные солдаты — сарвены, как они себя называли.

Тем не менее, в отличие от большинства воинов, которых он встречал в прошлом — конечно, воинов малва, — в них странным образом отсутствовала жестокость, с которой большинство воинов малва относились к тем, кто находился ниже их на социальной лестнице. Катафракты и сарвены не грубили ему и разговаривали почти уважительно, хотя он был только раб. И совершенно очевидно, что женщины, проживавшие с ними, не только не боялись их, но и не смущались. Казалось, солдатам даже нравилось, когда женщины над ними подшучивали и заигрывали с ними.

Во-вторых, принц.

Рабу никогда не доводилось видеть ни одного знатного господина, который пропускал бы через свою постель такое количество женщин. И раб также никогда не видел, чтобы это делалось с такой очевидной неохотой.

Это казалось странным. Очень странным. Вначале раб объяснял недовольное выражение лица принца, когда тот выпускал очередную девушку из своих шикарных апартаментов, качеством предоставленных услуг. Принц недоволен девушкой. Но затем, видя радость, с которой молодые женщины подсчитывали полученные деньги, раб решил, что причина в другом.

Отбросив первую теорию, раб объяснил недовольное выражение лица принца недовольством своими собственными мужскими способностями. Возможно, принц — импотент, в отчаянии пытающийся найти женщину, которая его возбудит. Но затем, видя усталость на лицах считающих деньги довольных женщин, опять решил, что причина в другом.

Странно. Очень странно.

Наконец случай с новой девушкой из маратхи. Рабыней-наложницей, купленной для принца его… слугой? Наставником? (Они все называют его давазз — очень странный человек!)

Случай произошел через две недели после того, как раб поступил в услужение Велисария. Они с Велисарием сидели в его номере, раб обучал хозяина деванагари. Они были одни, потому что Гармат проводил вечер с аксумскими солдатами.

Внезапно в номер ворвался принц. Без приглашения и даже не постучав. Это само по себе было странным. Раб уже знал, что принц, несмотря на постоянное недовольство на лице, всегда придерживается этикета. Принц встал перед полководцем с гневным видом и смотрел на него сверху вниз.

— Я не буду этого делать, — произнес принц тихо, но с ударением на каждом слове. — Я готов изображать из себя жеребца-производителя — ради тебя, Велисарий, но этого делать не буду.

Велисарий как и обычно сохранил на лице спокойное выражение. Но раб уже достаточно хорошо изучил его и понял: полководец ошарашен.

— Ты о чем?

Принц — его звали Эон — посмотрел на полководца еще более гневно.

— Не притворяйся, что ты не имел к этому отношения!

От двери послышался другой голос. Голос давазза.

— Он не имел к этому отношения, Эон. Он о ней даже не знает. Я привел ее в твой номер прямо из рабского загона.

Давазз посмотрел на Велисария.

— Да, полководец просил меня держать ухо востро и не упустить подобной возможности, если таковая представится. Но этого не просил.

Давазз затем посмотрел на раба. Многозначительно.

— Я выйду, если желаете, — сказал раб, вставая.

— Останься, — приказал Велисарий. Полководец на него даже не взглянул. Его глаза смотрели на давазза. Давазз пожал плечами.

— Она подходит идеально, Велисарий. Как раз то, на что ты надеялся. Не только из дворца, а из личной прислуги принцессы. Только… — чернокожий скорчил гримасу. — Но сразу я не понял… Я думал, она только…

— Покажи мне ее, — Велисарий встал.

Разгневанный Эон вылетел из номера. А вылетая, перевел гневный взор на давазза. Давазз вздохнул и вышел вслед за принцем. Велисарий пошел следом, но у двери повернулся. Для раба было очевидно — по тому, как хозяин смотрел на него, — что полководец принимает решение. И очевидно, что решение — каким бы они ни было — касается раба.

Как и обычно, новый хозяин долго время не тянул.

— Пошли, — приказал он.

Раб последовал за Велисарием в номер принца. К этому времени поднятый шум привлек внимание уже всех членов группы под предводительством полководца. Катафракты и сарвены стояли в коридоре, где располагались все их номера. Доспехов ни на ком не было, катафракты оказались почти раздеты, но все держали в руках оружие. Даже молодой катафракт, больной, тоже стоял там. Девушки — кушанки и маратхи — делившие номера с мужчинами, собрались вокруг них и выглядывали из-за их плеч.

Раб увидел, как Велисарий, Эон, давазз и Гармат собрались вокруг огромной кровати в спальне принца. Они смотрели вниз на лежащую на ней в позе эмбриона девушку.

По чертам лица раб узнал представительницу маратхи. На мгновение он пришел в ярость, но быстро понял: принц тут ни при чем. Синяки и рваные раны на теле девушки появились давно. А отсутствующее выражение на лице — явно результат пережитого ужаса.

— Я не буду этого делать! — заорал принц.

Велисарий покачал головой. Эон фыркнул, но его гнев пошел на спад. После небольших колебаний принц вытянул вперед руку. Девушка на кровати застонала, дернулась и попыталась сжаться еще сильнее.

— Не трогай ее, — сказал Велисарий.

— Дева Мария, матерь Божия, — послышался голос Валентина от двери.

Раб оглянулся на катафракта. Как и раньше, его поразила внешность Валентина. Вероятно, катафракт был самым жутким и зловеще выглядевшим человеком, которого когда-либо доводилось видеть рабу. В особенности теперь, когда на его лице застыло отвращение.

Катафракт повернул голову и бросил через плечо:

— Анастасий! Веди сюда женщин.

Валентин повернулся назад в комнату.

— Отойдите от кровати, — приказал он. — Все. Немедленно.

В этот момент рабу не показалось странным, что все присутствующие тут же выполнили приказ подчиненного. Позднее, когда раб все обдумал в деталях, это все равно не показалось ему странным. Вероятно, самый зловеще выглядящий человек в мире. Уж точно — в тот момент.

Вскоре после этого в комнату вошел Анастасий, за которым следовали молодой катафракт и полдюжины молодых женщин. Увидев девушку на кровати, вновь прибывшие отреагировали по-разному. Лицо Анастасия, которое даже в лучшие времена напоминало гранитную плиту, стало еще тверже. Женщины вскрикнули, быстро и испуганно посмотрели на собравшихся мужчин, затем отшатнулись. Менандр открыл от удивления рот, смутился и сделал шаг вперед. Его мгновенно остановила огромная лапища Анастасия.

— Не надо, — пророкотал здоровенный катафракт.

— Что с ней? — прошептал Менандр. Его смутили не раны, как понял раб. Его смутило почти безумное выражение на лице. Анастасий с Валентином переглянулись.

— Забыл я, что значит быть невинным, — пробормотал Валентин. Анастасий набрал воздуха в легкие.

— Тебе никогда не доводилось бывать в захваченном городе?

Менандр покачал головой.

— Когда и если доведется, увидишь много подобного. И гораздо худшего.

Молодой катафракт, бледный после болезни, еще сильнее побледнел после того, как до него дошел смысл слов. Анастасий жестом показал женщинам, чтобы прошли вперед.

— Помогите девушке, — сказал он на кушанском с сильным акцентом. — Успокойте ее.

Мгновение спустя Велисарий уже давал девушкам указания на хорошем кушанском и маратхайском. Девушки поспешили сделать, как он им велел. Они все еще с упреком бросали взгляды на солдат, собравшихся в комнате, но рабу было понятно: это упреки мужчинам вообще, не лично этим.

Очень странные солдаты, на самом деле.

Но, он знал, не уникальные. Он вначале не все понял, поскольку оказался непривычен к неофициальному общению римлян. Полководца и его подчиненных. Но рабу доводилось встречать таких солдат и раньше. Нечасто. Только кшатрии из маратхи и раджпутов обладали таким кодексом чести. Эти мужчины не унижались до зверств, изнасилований и бессмысленной жесткости, поскольку являлись самыми опасными и умелыми убийцами в мире. Типичное для солдат дебоширство было ниже их достоинства.

Кшатрии из малва не чтили этот кодекс. Йетайские звери лишили их той малой доли чести, которой они все еще обладали. А обычные солдаты, составлявшие основную массу армии малва, вообще не знали, что такое честь. Шакалы — стоило только ослабить дисциплину.

Раб содрогнулся, вспоминая, что сталось с его родным городом.

Он никогда больше не увидит свою любимую семью, но он знал их судьбу. Его жена, скорее всего, сейчас надрывается на кухне у какого-нибудь знатного господина из малва или купца. Его сын работает или на полях, или в шахтах. А две его дочери…

Он посмотрел на трех своих соплеменниц, которые теперь сидели на кровати, окружив обезумевшую девушку. Нежно прикасались к ней женскими руками, произносили теплые слова. От них пахло женскими запахами. Три молодые рабыни, принадлежащие какому-то сутенеру. Раб отвернулся, сдерживая рыдание. Потом заставил себя снова посмотреть на девушку на кровати. По крайней мере, его жена и дочери этого избежали. Избежали, потому что им повезло: их дом захватили раджпуты, а не йетайцы, и не простые солдаты. Раджпуты-кавалеристы под командованием молодого знатного офицера. Который холодно надменно и презрительно смотрел на все и вся, как может смотреть только раджпут из сословия кшатриев. Раджпуты забрали из их дома все, до последней простыни. Затем съели всю еду и выпили все вино. Но когда пришел неизбежный час и кавалеристы стали поглядывать на пленных женщин, раджпут-офицер твердо сказал: «Нет».

Холодно, надменно, презрительно. Его люди подчинились. Даже не стали ворчать. Они были обучены дисциплине раджпутов, гордости раджпутов и чтили древнюю славу раджпутов.

Раба вернул в настоящее голос хозяина. Как понял раб, Велисарий приказывал всем мужчинам покинуть номер.

В коридоре Велисарий достал кошелек. Гармат положил руку ему на плечо.

— Мы заплатим, Велисарий. Мы оба знаем, что у тебя недостаточно средств.

Аксумит отдал приказ одному из сарвенов. Черный солдат исчез в поисках владельца гостиницы. Вскоре он вернулся, за ним следовал владелец. Последний улыбался. И неудивительно! Еще одну комнату гостям! Конечно!

Не прошло и часа, как несчастную девушку перенесли в новый номер. Это была небольшая комнатка, прилегающая к номеру Эона. От люкса ее отделяла дверь. Велисарий приказал женщинам, чтобы по крайней мере одна из них постоянно находилась с несчастной. И ни при каких условиях не следовало пускать в комнату мужчин, до его особого распоряжения. Девушки с беспокойством посмотрели на солдат. Их мысли были очевидны:

«Он что, всерьез ожидает, что мы сможем не пустить этих мужчин туда, куда они захотят войти? Каким образом, интересно?»

— Они даже не станут пытаться, — заявил Велисарий. — Уверяю вас.

Поскольку вопрос временно решился, Велисарий отвел всех мужчин в свой номер. Раб последовал за группой воинов. Неуверенно, с колебаниями и с очень большой неохотой.

После того как все расселись — те, кто мог, поскольку номер был маленьким, — Велисарий вздохнул и объявил:

— Это сильно изменит наши планы.

Как раб и опасался, все, как один, посмотрели на него. Их мысли казались очевидными:

«Мертвые ничего не расскажут». Велисарий мрачно улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Я заберу его с собой в Рим. Проблема в девушках. Малва определенно допросят их после того, как мы уедем из Бхаруча. До сегодняшнего дня меня это не волновало. Но наше отношение к этой несчастной резко не соответствует образу, который мы так тщательно создавали. Венандакатра не дурак. Он почует, что что-то не так.

Гармат откашлялся. Велисарий вопросительно приподнял брови.

— На самом деле, Велисарий, я думаю, что проблема возникла раньше. Даже до появления новой девушки. — Он еще раз кашлянул. — Из-за тебя.

— Меня? — переспросил полководец. — Как так?

Гармат вздохнул и всплеснул руками.

— Я же живу с тобой в одном номере! Я же не слепой!

Он потрепал бороду.

— Если твоя жена когда-то начнет интересоваться твоим поведением, я смогу ее уверить, что ты был поразительно верен ей во время путешествия в Индию, даже когда красивые молодые женщины приходили в твой номер по ночам. Но не думаю, что это успокоит Венандакатру. По крайней мере, не после того, как ты столько времени потратил, убеждая его в том, что не менее развратен, чем он сам.

Лицо Велисария стало каменным. Он сжал челюсти.

— Ха! — воскликнул Эон. — Так! От меня требуют, чтобы я влезал на любую бабу, которую приводят ко мне в номер. Я вынужден играть роль жеребца. Но полководец, все это придумавший…

Давазз дал ему подзатыльник. Раб пытался не вытаращить глаз. Он не думал, что когда-то привыкнет к подобному. Ни одного индийского принца так не воспитывали. Да еще раб.

— Тихо, Эон! Ты не женат. И хватит жаловаться. Я устал от твоих стонов.

— Мы все устали, — рявкнул Валентин.

— Дома ты трахал всех баб, которых мог затащить к себе в кровать, — проворчал Эзана. — Начиная с четырнадцати лет.

— Тринадцати, — поправил Вахси.

— Там все было по-другому! Их не заталкивали мне в комнату и я не делал это, потому что…

— Заткнись! — рявкнул Менандр. Молодой катафракт покраснел. — Прости, принц. Но я на самом деле не в состоянии больше выносить твои жалобы. Ты все время возмущаешься по этому поводу, а я не могу… ну, надеюсь, через пару дней или… но…

— Достаточно, — приказал Велисарий. — Признаться, я согласен с Эоном. По крайней мере, признаю справедливость его обвинений. Я в некотором роде был лицемерен.

Анастасий рассмеялся.

— Пожалуй, я в первый раз слышу, как верность называется лицемерием.

В комнате послышались смешки. Даже Эон через секунду присоединился к ним. Валентин откашлялся.

— Полководец, я считаю: проблему можно решить простым способом. Я уже думал об этом и…

— Грандиозная идея! — воскликнул Усанас.

— Отличная, — согласился Анастасий. — Мои мысли тоже блуждали в том направлении, что весьма странно.

— И? — спросил Эзана. На лице сарвена появилось удивленное выражение. Словно его озарила смелая догадка.

Затем Эзана с Вахси обменялись удивленными взглядами. Вахси заговорил первым:

— На самом деле поразительно, Эзана, что я и Усанас тоже пришли к этому решению…

— Идеальному решению вопроса! — воскликнул Эзана. Гармат хмурился от непонимания. Велисарий расхохотался.

— О чем они говорят? — спросил советник. Велисарию удалось прекратить хохот на какое-то время, чтобы спросить у Валентина:

— Предполагаю, участвовавшие в обсуждении стороны… о, как бы мне получше выразиться? — (тут он задохнулся от смеха) — поняли, что их мысли повернули в одном направлении, или мне следует сказать… — (смех) — они борются с трудностями при помощи… (тут он просто прекратил говорить, держась за бока от хохота)

Валентин посмотрел в потолок.

— Ну, на самом деле одна из девушек заметила…

— Что они устали от Бхаруча, — с готовностью добавил Менандр.

— Устали до смерти, — проворчал Анастасий. — Готовы к новым впечатлениям. Новым приключениям.

— Маратхи горят еще большим желанием покинуть этот очаг заразы, — вставил Эзана.

— Ужасный город, — проворчал Вахси. — Ужасный.

Гармат теперь гневно смотрел на Усанаса.

— Это ты их подговорил, — обвинил его советник. — Знаю, что ты.

— Я? Я? Как ты можешь такое говорить? Я — давазз моего принца! Я думаю только о его благополучии! Я — несчастный раб! Как такое несчастное существо может подбить кого-то на что-то, тем более таких жутких катафрактов и убийц-сарвенов?

Появилась знаменитая улыбка.

— Но ведь великолепный план, обрати внимание. Решит все проблемы одним махом. Поможет спасти знающих слишком много девушек — очаровательных, симпатичных девушек — от допросов малва. А верные, но страдающие и унылые солдаты будут веселы и довольны, несмотря на то, что находятся так далеко от дома.

Велисарий наконец снова мог говорить.

— Согласен, — он махнул рукой. — Вперед. Займитесь этим делом.

Он улыбнулся Гармату.

— Они правы, знаешь ли. Что нам еще остается? Перерезать девушкам горло?

Валентин с Анастасием были уже у двери, Эзана с Вахси шли за ними по пятам.

— Минутку! — крикнул Велисарий. Мужчины обернулись.

Велисарий достал кошелек.

— Возьмите денег. Сутенерам не понравится наше предложение. Придется с ними расплачиваться.

Анастасий нахмурился.

— Сутенеры. Я о них не подумал.

Он посмотрел на Валентина.

— Среди них встречаются буйные.

Валентин содрогнулся.

— Дрожу при мысли о них, — он снова содрогнулся. — Видите?

— Я слышал об этих сутенерах, — вставил Эзана, его лицо исказил страх. — Говорят: очень жестокие.

— Они демоны. Злые демоны, — застонал Вахси.

— Придется как-то решать вопрос, — простонал Валентин, приблизился к кошельку и достал одну самую мелкую монету. — Наверное, этого хватит. А, нет. Забыл. Придется же общаться с двумя группами сутенеров. — Он достал еще одну мелкую монету. — Более чем достаточно, как мне кажется. — Он вопросительно посмотрел на Анастасия.

— Достаточно, — пророкотал гигант. — Я буду торговаться. Вы же знаете: я — наполовину грек.

Усанас лениво прошел вперед.

— Наверное, и я составлю вам компанию. Вдруг этим сутенерам захочется поговорить на философские темы.

— Точно! — воскликнул Анастасий. — Например, об Аристотеле.

Усанас покачал головой.

— Думаю, скорее о стоицизме.

Анастасий кивнул со счастливым видом.

— Да, правильно! Спокойное принятие неожиданных жизненных поворотов. Спокойствие…

Валентин с двумя сарвенами быстро вышли из номера.

— …перед лицом непредвиденных неприятностей.

Анастасий последовал за ними, Усанас замыкал шествие.

— Пренебрежение и презрение ко всему материальному, — сказал Давазз, закрывая за собой дверь.

Из коридора донесся голос Анастасия, хотя и не очень четко:

— Удовольствие от духовного созерцания.

Два дня спустя в гостиницу прибыл курьер от Венандакатры и сообщил римлянам и аксумитам, что экспедиция малва на север под руководством его хозяина отправляется на следующий день. Велисарий и сопровождающие его лица — а их количество теперь сильно увеличилось — приготовились к отъезду.

В утро последнего дня в Бхаруче произошла одна неприятность. Когда они выходили из гостиницы, группу остановил офицер-раджпут. Его сопровождал взвод раджпутов, которые, как он объяснил, являются полицией Бхаруча.

Появились подозрения, были выдвинуты обвинения и поданы жалобы. Два хорошо известных и уважаемых владельца борделя подверглись жестокому нападению со стороны грубых иностранцев. Служащие этих двух заведений были изувечены варварами. Им пришлось пережить немало ужасных минут. Пять стали калеками, четверо получили серьезные ранения, двое убиты.

Услышав сообщение, Велисарий выразил сожаление. Сожаление, но не удивление. Конечно, нет. Таких ужасных преступлений в конце концов следует ожидать в Бхаруче. Страшный город! Полон опустившихся личностей! Подумать только — на него самого в одном из переулков напала шайка бандитов. В день его прибытия. И ему пришлось убить нескольких в целях самообороны.

Услышав описание случившегося в переулке из уст полководца, офицер обрадовался. Таким неожиданным образом разгадана тайна, до этого казавшаяся непостижимой. Массовая бойня. Убиты пять печально известных бандитов, которых боялись местные жители и которых давно искали раджпуты за совершение бессчетного количества преступлений. А их порезали как баранов. Как свиней.

Раджпут очень внимательно и сурово осмотрел Велисария и сопровождавших его лиц. После чего объявил, что его подозрения были явно необоснованными, обвинения безосновательными, жалобы — поданными не по адресу. Ужасный город Бхаруч, этого нельзя отрицать. Полон неизвестных, действующих исподтишка, склонных к криминалу иностранцев. Которые, к сожалению, все выглядят похожими друг на друга в глазах индусов.

После тщательного осмотра группы раджпут решил, что нет ни чего общего между беснующимися демонами, описанными владельцами борделя, и этими приятными, хорошо дисциплинированными, высокопоставленными иностранцами. Несомненно, его неправильно уведомили. Или сутенеры смотрели на нападавших затуманенными глазами, думая о внезапной огромной финансовой потере. Несомненно, поставщики девочек что-то напутали, с мозгами у них не все в порядке после встречи с теми иностранцами.

Очень неприятной встречи, думал офицер, судя но представленным свидетельствам случившегося. Огромные резаные раны, глубокие колотые раны, значительная потеря крови, разбитые коленные чашечки, сломанные кисти рук, отрезанные большие пальцы, сломанные ребра, расплющенные носы, выдавленные глаза, ампутированные уши, проломленные черепа, разорванные почки, треснувшие локти, искалеченные ступни, словно пропущенные сквозь мельницу берцовые кости. Это если не упоминать сломанную шею одного мертвого сутенера — подобно прутику — каким-то великаном-людоедом.

Несомненно, встреча с варварами оказалась очень неприятной для сутенеров, решил офицер. Холодным, надменным, презрительным образом, который так отличает кшатриев из раджпутов.

Глава 20

Дарас.

Осень 529 года н. э.

Ситтас с Маврикием наблюдали за учениями катафрактов Ситтаса на тренировочном поле. Ситтас казался довольным. По выражению лица Маврикия понять что-либо было невозможно.

Зрелище, бесспорно, впечатляло. Ситтас привел в Сирию тысячу греческих катафрактов благородного происхождения для усиления стоявшей там римской армии. Земля дрожала, когда по ней двигалась тяжеловооруженная конница. Копья врезались в тренировочные мишени с поражающей воображение силой. Неудивительно: теперь копья держали по-новому и в удар вкладывали всю силу, не беспокоясь, как удержаться в седле.

Ситтас привстал на стременах, наслаждаясь движением.

Боже, как ему нравятся стремена! И как они нравятся катафрактам!

Ситтас дураком не был — несмотря на все отрицательные черты характера. Поэтому довольное выражение его лица сменилось хмурым.

— Ладно, Маврикий. Давай выкладывай, — проворчал он.

Гектонтарх вопросительно посмотрел на него.

— Не нужно играть со мной в игры, черт тебя подери! — рявкнул Ситтас. — Я прекрасно знаю: ты считаешь все это пустой тратой времени, — он кивнул на тренирующихся катафрактов. — Почему?

— Я не произнес ни слова, — Маврикий помахал рукой у себя перед лицом, разгоняя клубы пыли, поднятой копьеносцами. Если раньше на поле и имелась какая-то растительность, теперь все было затоптано копытами тяжелых коней.

Ситтас нахмурился.

— Знаю, — сказал он — В этом-то все и дело. Ты меня ни разу не покритиковал. Ни разу! Никакой критики — от самого Маврикия! Ха! Не сомневаюсь, ты ведь даже ругал свою мать, когда она тебя рожала и пояснял ей, что она делает неправильно.

На губах Маврикия промелькнула улыбка.

— И вот еще что. Я обратил внимание, что ты не заставляешь своих фракийцев тренироваться в копьеметании. Вместо этого они у тебя постоянно работают с луком, причем сидя в седле. И сидя как-то необычно. Признавайся, Маврикий, в чем дело?

Улыбка исчезла с лица гектонтарха.

— Думаю, вопрос обращен не к тому человеку. Это ты, полководец, знаешь вещи, о которых не знаю я. От Велисария.

Судя по выражению лица, Ситтас почувствовал себя неловко.

— Ну.

Маврикий отмахнулся.

— Я не жалуюсь. И я не задаю лишних вопросов. Если полководец не сказал мне о своем секрете, я уверен на то имеются веские основания. И это не означает, что я сам не в состоянии кое о чем догадаться.

— Как, например?

— Как, например. Он поселил в одном известном тебе доме гения механики, который сейчас занимается изобретением Бог знает чего. Какой-то дьявольской штучки. И его изобретения или что это там такое явно каким-то образом связаны с артиллерией. Велисарий всегда трепетно относился к артиллерии. И всегда обожал пехоту, в особенности в последнее время. А перед отъездом недвусмысленно приказал мне хорошо заботиться о Гермогене.

Ситтас почесал щеку, размазав пыль и пот по лицу.

— И что?

Маврикий фыркнул.

— Поэтому я подозреваю, что через несколько лет атака копьеносцев будет считаться самым быстрым способом самоубийства.

— А я люблю атаки копьеносцев, — проворчал Ситтас. — И сам люблю наносить удары копьем. А ты разве нет?

— Шутишь? Во-первых, я вообще не люблю сражения. Если бы я умел зарабатывать на жизнь каким-то иным способом, то выбрал бы его. Но поскольку уж я оказался в военном деле, то мне нравится быть в нем спецом. Это означает, что мне хочется побеждать в сражениях, а не проигрывать. А больше всего мне хочется остаться в живых.

Ситтас помрачнел.

— Если задумал разлюбить военное дело — поговори с чертовым фракийским деревенщиной, — проворчал он.

— Только чертов грек благородного происхождения может любить войну. — На мгновение лицо Маврикия стало враждебным. — Ты знаешь, сколько раз на Фракию нападали варвары? В то время, как знатные греки сидели и смотрели, оставаясь в безопасности за крепостными валами Константинополя?

Ситтас скорчил гримасу. Маврикий развернул коня.

— Поэтому наслаждайся своими копьеносцами, полководец. Лично я готов поставить на Велисария и его планы — какими бы странными они ни казались на первый взгляд. И если Иоанн Родосский изобретет секретное оружие, которое устрашит кавалерию, я с радостью стану его использовать. Я с радостью спущусь на землю из седла и стану сражаться на своих двоих — если таким образом смогу разбить следующую волну варваров, которая придет грабить Фракию.

После того как гектонтарх уехал, Ситтас грязно выругался. Резкие слова Маврикия вывели его из себя, но злиться на него он не мог. В словах было слишком много правды. Несмотря на классовые предрассудки, Ситтас прекрасно осознавал реальности жизни большинства римских граждан. Он не наблюдал за разграблением Фракии из-за высоких стен Константинополя. Он сам вел отряды вперед, причем отряды копьеносцев, против нападавших варваров. Он видел, как варвары убегали от него, смеясь, и на следующий день нападали еще на одну деревню. И он видел результаты этих нападений — через день, когда приходил в те деревни вместе со своими катафрактами. Как и обычно, слишком поздно, чтобы что-то сделать, если не считать захоронения трупов.

Ситтас поехал вперед на тренировочное поле. Заметив его приближение, катафракты весело закричали. Затем, после того как подчиненные увидели выражение его лица, веселые крики смолкли.

— Хватит, черт побери, баловаться с копьями! — рявкнул он. — Готовьте луки!

На следующий день Маврикий прискакал в усадьбу под Дарасом. Он привез с собой Гермогена.

Гермоген гордился высоким званием, теперь он стал командующим всей пехоты, входящей в сирийскую армию. Ситтас последовал совету Велисария по прибытии в Сирию, где он заменил Велисария на посту главнокомандующего римской армией. Ситтас тут же назначил Гермогена на эту должность.

Когда Маврикий с Гермогеном заехали во двор усадьбы, из дома вышли Антонина с Ириной и поприветствовали гостей.

— Где Ситтас? — спросила Антонина.

— Остался с армией, — спешиваясь, проворчал Маврикий. — По крайней мере, пока. Насколько — не знаю.

— Вероятно, пока не справится с последним приступом дурного настроения, — весело заметила Ирина. — Что ты сказал ему на этот раз?

Маврикий ничего не ответил. Гермоген улыбнулся и сообщил:

— Думаю, он оклеветал славу громоподобных катафрактов. Вероятно, также добавил пару слов о греческой аристократии.

Маврикий с чувством собственного достоинства промолчал.

— Вы приехали как раз к ужину, — объявила Антонина. — И Антоний здесь.

— Епископ? Антоний Александрийский? — спросил Гермоген. — Здорово! Я так давно хотел с ним познакомиться!

Гермогена впервые пригласили в усадьбу после отъезда Велисария. Молодой человек получил большое удовольствие от проведенного там вечера, однако первые часы привели его в небольшое замешательство. Разговор за столом казался каким-то натянутым. Гермоген несколько раз пытался расспросить Иоанна Родосского о достигнутых результатах и таинственном проекте по изобретению артиллерийского оружия. Но Антонина с Ириной каждый раз вмешивались в разговор и уводили его в сторону. Через некоторое время Гермоген понял: они не хотят обсуждать вопрос в присутствии других гостей.

Вначале он предположил, что нежелательным слушателем является епископ. Святой человек может почувствовать себя оскорбленным, если при нем станут обсуждать такой низменный предмет. Поэтому, примиряясь с требованиями хозяев, Гермоген оставил все попытки разузнать о проекте создания оружия и пригласил епископа к обсуждению религиозной доктрины. Гермоген, как и многие греки среднего класса византийского общества, считал себя теологом-любителем.

Но последовавшая дискуссия привела его в еще большее замешательство. Не потому, что он понял: ему далеко до знаний Антония Александрийского. Гермоген ни в коем случае не считал себя равным знаменитому епископу Алеппо в знании теологических тонкостей. Но просто Антонина с Ириной снова вмешались, когда Гермоген уже собрался заострить внимание на взглядах епископа на триединство. И, как и раньше, увели разговор в сторону, болтая о каких-то глупостях, словно не желали, чтобы епископ высказывал свое мнение перед остальными гостями.

Затем наступил худший момент вечера, когда Гермоген внезапно понял: он сам и является этим нежеланным гостем. Но через некоторое время смущение прошло. Казалось очевидным, судя по дружелюбному отношению к нему, что ни Антонина, ни Ирина, ни Маврикий не считают его присутствие неприятным.

Тогда что?..

Все прояснилось после того, как все с наслаждением выпили по первому кубку десертного вина. Антонина откашлялась и обратилась к секретарю полководца. — Прокопий, боюсь, мне к завтрашнему утру нужен полный отчет о финансовом состоянии усадьбы. — Она положила маленькую ручку на полную кисть епископа, сидевшего рядом с ней. — Антоний хочет начать работу с бумагами, как только проснется.

На мгновение Гермогену почти показалось, что пальцы Антонины нежно гладят пальцы Антония Александрийского. Чушь.

Прокопий нахмурился.

— Мне сейчас им заниматься? — жалобно уточнил он.

— Боюсь, да.

Антонина бросила взгляды на всех мужчин, сидевших за столом. По очереди. Взгляды сопровождались странной улыбкой. Если бы он не считал это абсурдом, Гермоген мог бы поклясться: Антонина пытается кокетничать со всеми мужчинами, кроме Прокопия. Взгляд, брошенный на Иоанна Родосского, казался особенно похотливым. А на лице Ирины, как он обратил внимание, теперь появилась странная понимающая улыбка. Почти непристойная, если бы не… Чушь.

Прокопий уставился на Антонину. Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, губы были поджаты. Создавалось впечатление человека, которому явилось тайное видение.

— Конечно, — ответил он, словно подавился.

Секретарь встал из-за стола, сухо поклонился и покинул помещение. Один раз оглянулся назад. Гермогена поразил огонь в его взоре.

Как только Прокопий ушел, атмосфера в комнате тут же изменилась. Маврикий поджал губы. Гермоген думал, что гектонтарх плюнул бы на пол, если бы его не остановила вежливость. Иоанн Родосский медленно выдохнул и молча протянул кубок Ирине. Улыбаясь, Ирина наполнила кубок до краев. Антонина вздохнула, откинулась на спинку кресла и протянула собственный кубок.

Епископ тут же повернулся к Гермогену.

— Отвечая на твои вопросы, могу сказать следующее, — объявил Антоний. — Мое мнение о триединстве совпадает с ортодоксальной традицией, принятой на пятом церковном соборе. Я также считаю, что окончательное решение проблемы не будет найдено никогда. И таким образом считаю любую попытку навязать подобное решение неразумной — и с социальной, и с политической точки зрения. А с теологической — абсолютно нечестивой.

— Нечестивой? — переспросил Гермоген. — Нечестивой!

Антоний Александрийский усиленно закивал.

— Да, молодой человек. Ты правильно меня понял. Нечестивой.

Гермоген пытался найти нужные слова.

— Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо говорил…

Он замолчал и в задумчивости отхлебнул вина. Александриец улыбнулся.

— Признаю мой подход не является традиционным. Но позволь спросить тебя вот о чем, Гермоген. Почему вопрос триединства сложно понять? Почему он является загадкой?

Гермоген колебался.

— Ну, я не теолог, вы же знаете. Но это очень сложный вопрос. Это всем известно.

— Почему?

Гермоген нахмурился.

— Не понимаю.

— А почему он такой сложный? Тебя никогда не удивляло, что Всевышний выбрал такой способ представить себя? Таким способом, который мучает всех?

Гермоген открыл рот, потом закрыл, сделал еще один большой глоток вина, фактически очень большой глоток вина. На самом деле он время от времени действительно мучился этим вопросом. Но наедине с собой. Только наедине с собой.

Александриец снова улыбнулся.

— Я тебя понимаю. Я считаю, мой дорогой Гермоген, что Господь выбрал такой путь по одной простой причине. Он не хочет, чтобы люди понимали триединство. Это тайна, и это и есть простая истина. Конечно, нет вреда, если кто-то решает задуматься или обсудить проблему. Я сам этим занимаюсь. Но заходить дальше, объявлять свою точку зрения правильной, более того — навязывать ее церковным и светским властям — по-моему не стоит. Вот это кажется мне нечестивым. Это грех. Гордыня. Происки Сатаны.

Гермогена больше всего поразили даже не слова александрийца, а выражение лица. Странное сочетание доброго взгляда и сурово поджатых губ. Гермоген знал о репутации епископа как теолога среди греков из высших слоев общества. И он также знал и репутацию александрийца как святого человека — причем еще более высокую — среди сирийских крестьян и всего плебса. Внезапно все, что он слышал об этом человеке, соединилось у него в сознании.

— Хватит теологии! — запротестовала Ирина. — Я хочу послушать Иоанна. Как продвигается дело с его адскими штучками?

Гермоген почти благодарно отвернулся от епископа. Иоанн Родосский резко выпрямил спину и гневно посмотрел на Ирину. С грохотом поста вил кубок на стол. К счастью, кубок был почти пустой, поэтому на стол выплеснулось всего несколько капель вина. Но в первое мгновение Гермоген опасался, что кубок расколется — с такой силой Иоанн им грохнул.

— Нет никого прогресса, ты, женщина ада! Как тебе самой известно — ты же сама вчера присутствовала при последнем провале.

Ирина улыбнулась. И посмотрела на епископа.

— Ты слышал, Антоний? Он назвал меня дьяволом! Тебе это не кажется несколько преувеличенным? Что ты нам скажешь как эксперт?

Александриец улыбнулся.

— Потребуется дальнейшее уточнение. Если он назвал тебя дьяволом, то это да — сильное преувеличение. Однако Иоанн не был так точен. Выражение «женщина ада» в конце концов может относиться к любой обитательнице ада. Например, к бесенку женскою пола. В таком случае, боюсь, я должен поддержать Иоанна. Потому что на самом деле, Ирина, в тебе есть нечто бесовское.

— Мне кажется, бесенят женского пола не существует, — заметила Ирина.

Епископ широко улыбнулся.

— И я так думал, мой дорогая Ирина, пока не познакомился с тобой.

Все сидевшие за столом рассмеялись. Когда смех стих, заговорил Маврикий.

— Что произошло, Иоанн?

Моряк нахмурился.

— Я спалил мастерскую. Вот что произошло.

— Опять?

— Да! Опять! — Иоанн уже собрался встать, но Антонина улыбнулась ему и жестом попросила оставаться на месте.

— Пожалуйста, Иоанн! Я слишком много выпила. У меня закружится голова, если придется смотреть, как ты бегаешь из угла в угол.

Моряк вздохнул и остался сидеть.

— Дело в проклятом лигроине, Маврикий, — пробормотал он через несколько секунд. — Местная дрянь. Мне нужен лигроин хорошего качества. А для этого…

Он повернулся к епископу.

— Твой приятель, Михаил Македонский, сейчас в Аравии?

Епископ покачал головой.

— Уже нет. Он вернулся несколько недель назад и поселился неподалеку. В любом случае он не сильно помог бы тебе. Он был в Западной Аравии, у Бени-Хасан. Западная Аравия, знаешь ли, не лучшее место для поиска лигроина. И, кроме того, я не думаю…

Он откашлялся и замолчал.

Гермоген уже собирался спросить, чем знаменитый Михаил Македонский занимался в Аравии, когда внезапно заметил, что Антонина с Ириной очень внимательно на него смотрят. Он плотно сжал губы. Мгновение спустя обе женщины одарили его улыбками.

«Что-то наклевывается, — подумал он. — Здесь какие-то скрытые течения, причем глубоководные. Думаю, для молодого офицера сейчас лучше всего держать рот на замке. Плотно, плотно закрытым. Однако послушать стоит».

— У нас в коннице есть офицер из арабов, — снова заговорил Маврикий. — Вообще-то он только наполовину араб. Гектонтарх по имени Марк. Марк из Эдессы. Его мать живет неподалеку от мыса Гир. Его сородичи по большей части — бедуины. Я поговорю с ним. Вероятно, он сможет что-то организовать.

— Буду очень благодарен, — сказал моряк. Мгновение спустя он встал из-за стола. — Я пошел спать, — объявил Иоанн. — Завтра мне потребуется снова отстраивать проклятую мастерскую. Снова!

Перед уходом Иоанн обменялся улыбками с Антониной. Как отметил Гермоген, в этих улыбках не было ничего предосудительного, только дружелюбие двух людей, которым хорошо в компании друг с другом. Гермоген вспомнил о странном похотливом выражении лица Антонины некоторое время тому назад, в присутствии Прокопия.

«Глубинные течения. Исходящие от скрытого источника по имени Велисарий — если не ошибаюсь. Наверное, мой любимый полководец опять что-то задумал. Итак, остается только один вопрос. Какая роль отведена мне?»

Маврикий поднялся из-за стола.

— Я тоже отправляюсь спать.

Гектонтарх посмотрел на Гермогена.

— Наверное, я еще немного посижу, — сказал Гермоген и протянул кубок Ирине. — Не могла бы ты?..

Маврикий вышел из комнаты. Антонина зевнула и потянулась.

— Наверное, мне следует взглянуть, как там Фотий. Он сегодня не очень хорошо себя чувствовал. — Она встала, похлопала Ирину по плечу и посмотрела на Гермогена. — Ты к нам надолго?

— На одну ночь, — ответил Гермоген. — Уезжаю рано утром. Мне на самом деле нельзя надолго оставлять армию. Кажется, Ситтас наконец понял, что нельзя заниматься одними копьеносцами, и начинает поговаривать об общих маневрах.

— Приезжай снова, когда сможешь.

— Приеду. Обязательно.

Через несколько минут они остались вдвоем с Ириной. Женщина и мужчина какое-то время молча смотрели друг на друга.

Он понял значение ее взгляда. На самом деле в нем был вопрос. Этот мужчина, сидящий напротив меня, собирается меня совращать? Или…

Гермоген улыбнулся.

«В жизни я делал много глупостей. Но я все-таки не такой дурак, чтобы пытаться ее соблазнить. Как всегда говорил мой дядя Феодосий, никогда не следует бегать за женщиной, которая гораздо умнее тебя. Тебе ее не поймать. Но может произойти и худшее: ты ее поймаешь».

— Ну, Ирина, расскажи мне об этом деле. Все, что можешь.

На следующее утро Антонина встала рано, чтобы попрощаться с Гермогеном до его отъезда. Когда она вышла из дома, солнце только показалось из-за горизонта. Молодой человек уже был во дворе, держал под уздцы оседланного коня и тихо разговаривал с Ириной.

Антонина удивилась, увидев начальницу шпионской сети. Как правило, Ирина вставала поздно и прилагала все усилия, чтобы ее никто не разбудил раньше времени.

Когда Антонина подошла, Гермоген улыбнулся и вежливо поклонился. Антонина обменялась вежливым поклоном с молодым человеком, он вскочил в седло и уехал.

Антонина посмотрела на Ирину. Начальница шпионской сети зевнула во весь рот.

— Ты рано встала, — заметила Антонина.

Ирина скорчила гримасу.

— Нет, я просто засиделась позже обычного. Я еще не ложилась.

Она кивнула в спину удаляющегося Гермогена, который в эту ми нуту выезжал за ворота.

— Знаешь, он — толковый парень. Догадался о гораздо большем, чем я могла бы предположить, всего лишь наблюдая за окружающими его людьми.

— Именно поэтому он и остался за столом? Я подумала, что он положил на тебя глаз.

Ирина покачала головой и улыбнулась.

— О, нет. Он вел себя безупречно. Моя честь не опорочена. Нет, он хотел присоединиться к заговору. Каким бы он ни был. На самом деле суть заговора его совершенно не волнует, если в нем участвует Велисарий. Боюсь, тяжелый случай идолопоклонничества.

— Что ты ему сказала?

— Достаточно. Но не очень много. Однако этого хватит, чтобы сделать его счастливым и заполучить на нашу сторону. У меня об этом молодом человеке сложилось очень хорошее впечатление, Антонина. Велисарий правильно его оценил и даже немного недооценил.

Антонина обняла подругу за талию и повела назад в дом.

— О деталях расскажешь попозже. Ты выглядишь абсолютно изможденной, Ирина. Тебе нужно в кровать.

Ирина рассмеялась.

— На самом деле — обратно в кровать.

Почувствовав удивление Антонины, Ирина устало улыбнулась.

— Я сказала, я не спала, Антонина. Мы же не говорили о заговорах всю ночь, черт побери.

— Но…

Ирина улыбнулась еще шире.

— Я считаю неотразимыми симпатичных молодых людей, которые достаточно умны, чтобы не пытаться меня соблазнить.

Глава 21

Гвалияр.

Осень 529 года н. э.

— Думаю, Венандакатра заслужил мои извинения, — сказал Велисарий.

Гармат нахмурился.

— Почему, черт побери, ты должен извиняться перед этой свиньей? — спросил он суровым тоном.

— О, я не собираюсь произносить слова извинения. Просто это груз, давящий мне на плечи. Не тяжелый груз. Но тем не менее Венандакатра заслужил извинений.

Велисарий кивнул вперед, на огромную процессию, которая вытянулась змеей по правому берегу Нармады.

Небольшая группа римлян и аксумитов располагалась в конце каравана, далеко от передних рядов. Полководец с Гарматом ехали бок о бок, на лошадях. Сразу же за ними следовали Валентин с Анастасией и раб-писарь, также на лошадях. Остальные члены их группы сидели на двух слонах, выделенных им малва. Эзана и Вахси выступали в роли махаутов — погонщиков огромных животных. Эон вместе с женщинами-маратхами ехал в паланкине на спине одного слона. Кушанки с Менандром — на спине другого. Молодой катафракт возражал против подобного размещения и убеждал старших в своей способности удержаться в седле. Но Велисарий настоял на своем, да и сказать по правде, юноша возражал больше из приличия. Может, он еще и не был готов ехать в седле, но в целом его здоровье значительно улучшилось. По крайней мере, судя по веселому и довольному выражению лица в тех редких случаях, когда занавески паланкина приоткрывались.

Как и всегда, Усанас шел пешком. И не проявлял признаков усталости. Караван двигался медленно, у Усанаса даже не сбилось дыхание. Слоны шагали плавно, словно иноходью.

Велисарий улыбнулся.

— Если ты помнишь, я обвинил Венандакатру в том, что он устраивает это грандиозное представление, руководствуясь только эгоистическими мотивами.

— И что? Он в самом деле эгоист. С неуемной манией величия.

Велисарий усмехнулся.

— Да. Ты прав. Но он — умный человек с манией величия. У этого зрелища есть другая цель, кроме удовлетворения болезненного тщеславия Венандакатры. Ты знаешь, что обычно на Индо-Гангскую равнину из Бхаруча следуют другим путем?

— Правда?

Велисарий кивнул.

— Да. Мы идем южнее Сахьядри, — он показал на горную цепь, растянувшуюся слева от них. Горы были невысокими — не более нескольких тысяч футов — но густо покрытыми лесом, и казались довольно скалистыми. — Где-то нам придется перебираться через этот хребет, что, несомненно, окажется делом нелегким. В особенности для каравана, подобного нашему.

— Это не караван, — проворчал Гармат. — Это небольшая армия!

— Вот именно. И в этом-то все и дело. Если бы мы следовали обычным путем — судя по тому, что мне сообщили мои катафракты, в свою очередь выудив информацию у кушанок, — то мы двигались бы севернее горного хребта. Там полупустынная местность, но по ней многие путешествуют, и без особых сложностей. Однако тот путь, как ты знаешь, пролегает по территории малва.

— Так и этот тоже.

— Сегодня — да. Но это недавно завоеванная местность, Гармат. Год назад все это, — он обвел рукой окружающую их местность, — было частью империи Андхры.

Гармат понял, что хотел сказать Велисарий.

— А, — медленно произнес он. — Значит, цель этой процессии — еще сильнее припугнуть новых подданных. Напомнить им об их новом статусе.

Он осмотрел пейзаж. Огромный лесной массив можно было сравнить с ковром, покрывавшим далекие от границ районы Индии. В некоторых местах леса были вырублены, но поля оказались необработанными, а глинобитные крестьянские хижины, попадавшиеся тут и там, выглядели заброшенными. Территория казалось практически незаселенной, несмотря на явную плодородность почвы. Поскольку Гармат в молодые годы неоднократно участвовал в сражениях, он без труда узнал местность, в которой бушевала война.

Затем аксумский советник посмотрел вперед, на растянувшуюся процессию. «Караван» был огромным. Гармат даже не увидел первые ряды, но представление о масштабности складывалось сразу же.

Во главе шел слон, сразу же за ним следовали топографы. Топографы измеряли дорогу при помощи длинных кусков веревки. Один уходил вперед на длину веревки и останавливался на мгновение, к нему подскакивал второй со своим концом веревки и произносил вслух число — какой это по счету отрезок. Третий записывал. Потом первый снова шел вперед.

В первый день пути Гармат с Велисарием терялись в догадках — зачем это делается. Потом они пришли к выводу, который ложился в схему всего уже виденного ими в Бхаруче. Малва захватили власть. Они основали огромную, расширяющуюся империю, включающую в себя множество различных народов и обычаев. Становилось ясно, что малва намеревались превратить все завоеванные территории в централизованное, объединенное под одним началом государство.

Как они поняли, явление было новым для Индии. Да, в этом регионе и раньше существовали огромные империи. Империя Гуптов, непосредственных предшественников малва, и империя Маурьев в Древнем мире, которая включала в себя большую часть Индии.39 Но эти империи, несмотря на свой размер и богатство, не грабили огромное население Индии. Императоры Гуптов и Маурьев не предпринимали попыток вмешиваться в каждодневную жизнь своих подданных, не отнимали власть и привилегии провинциальных сатрапов 40 и местных начальников. Их удовлетворяла дань, уважение, подчинение. Кроме этого, они занимались пирами, гаремами, охотой и грандиозными архитектурными проектами. Даже величайший из этих древних правителей, легендарный Ашока 41, никогда не пытался вмешиваться в индийские обычаи и традиции, кроме покровительства и поддержки новой буддийской веры. Но, конечно, ни империя Гуптов, ни империя Маурьев никогда не имели амбиций малва. Империи прошлого были вполне довольны, управляя Индией и даже только Северной Индией. Они не претендовали на покорение мира.

— Все дороги ведут в Рим, — пробормотал Велисарий. — Вот так легионеры покорили Средиземноморье и правили им. Похоже, малва собрались нас скопировать.

Да, объяснение подходило. Оно подходило, например, к новой бюрократии, появление которой Велисарий с Гарматом отметили в Бхаруче. Население выражало большое недовольство и неприязненно относилось к бюрократии. Это было невозможно не заметить, даже только по разговорам на улице. (Через несколько лет, соглашались Велисарий с Гарматом, говорить будут менее открыто — шпионы малва и провокаторы уже выполняют свою работу.)

Странная новая бюрократия — если судить по традиционным индийским стандартам. Назначенная по результатам ежегодных экзаменов, а не в соответствии с полученным образованием и происхождением. Да, большинство успешно прошедших кандидатов происходили из брахманов или кшатриев, являлись потомками представителей одного или другого сословия из четырех уважаемых. Но среди бюрократов встречались также и вайшьи и даже — ходили слухи — шудры 42!

Однако вневарновых среди бюрократов не встречалось. Режим малва оказался еще более суровым для неприкасаемых, чем того требовала традиция. Но этот небольшой поклон в сторону принятых устоев не приносил особого успокоения варнам. Малва также ломали четыре уважаемых варны среди всех народностей за исключением самих малва и их привилегированных вассалов-раджпутов. (И, конечно, йетайцев. Но у варваров вообще не было правильных варн. Ведь это же грубые язычники, дикари.)

Теперь все больше и больше представителей шудры обнаруживали, что их считают неприкасаемыми. А тут и там даже и некоторые вайшьи. Пока благородные варны — кшатрии и брахманы — казались нетронутыми. Но кто знает, что может принести будущее?

Ненавистная новая бюрократия. Ее ненавидят, но боятся, поскольку эти новые чиновники облечены властью и имеют полное право пренебрегать классовыми и кастовыми традициями. Амбициозные, вмешивающиеся не в свое дело, быстро использующие свою власть против традиционных сатрапов и давно установленных местных порядков.

Огромную власть, устанавливаемую благодаря оружию и огромной армии малва, привилегированным вассалам-раджпутам и еще более привилегированным йетайцам. Устанавливаемую также благодаря орде их шпионов и информаторов и — хуже всего — новыми религиозными кастами жрецами Махаведы и их палачами-махамимамсами.

Однако, несмотря на всю власть новой династии, Велисарию и Гармату стало ясно: для преобразования Индии малва выбрали неполную схему. Неполную и противоречивую. Как подозревали иностранцы, большая реальная власть до сих пор находилась в руках традиционных правителей. Которые плевать хотели на новых владык.

Они редко восставали, но опасность постоянно присутствовала. На самом деле даже в эти минуты в северной провинции со столицей в Ранапуре бушевало восстание. Кстати, их экспедиция должна туда прибыть. Император лично наблюдал за осадой Ранапура, что в свою очередь служило для Велисария и Гармата хорошим показателем того, как серьезно малва к нему относятся.

Вслед за топографами и их слоном, примерно в четверти мили позади, двигалась группа конных раджпутов. Примерно двести человек, элитная конница. За ними следовали несколько слонов, на них сидели мужчины с огромными литаврами. Затем группа пеших воинов несла знамена.

Затем — и эти путешественники также не были видны Велисарию и Гармату из места в хвосте — двигался еще один конный отряд раджпутов. Человек сто. За ними ехала большая по численности группа конных йетайцев.

Следующих участников путешествия уже было видно и не заметить невозможно. Двадцать военных слонов. Их огромные головы и тела защищала кожаная броня с железными вставками. Каждым слоном управлял махаут, за его спиной был установлен паланкин, в котором сидели четверо кшатриев из малва. Конечно, солдаты малва не везли ракеты. Оружие бы повергло в панику огромных толстокожих животных. Вместо ракет они были вооружены луками и странными небольшими фляжками, которые, как знал Велисарий, называются гранатами . Меньшие по размеру предметы, подобные гранатам, привязывали к стрелам. Гранаты большего размера, как объяснил Велисарий, следовало бросать рукой.

За отрядом военных слонов ехал сам Венандакатра и его окружение из жрецов и махамимамсов. Жрецы Махаведы и палачи сидели на слонах, по четыре в паланкине. Время от времени Венандакатра присоединялся к той или иной группе. Однако большую часть времени великий господин путешествовал в специальном паланкине — огромном роскошном сооружении, которое несли восемь крупных рабов. Паланкин окружала небольшая толпа пеших слуг. Часть слуг несла кувшины с водой и вином, другие — тарелки с едой, третьи специальными метелочками отгоняли постоянно присутствующих мух. Венандакатра не отказывал себе в комфорте.

Чтобы скрасить ночи господина, на двух слонах, следовавших за паланкином Венандактры, также в паланкинах путешествовали восемь его наложниц. Караван каждый раз останавливался перед заходом солнца и разбивал лагерь. Шатер Венандакатры — если такой скромный термин можно использовать для описания целого набора павильонов — всегда устанавливался до его прибытия. У господина было слишком много «шатров». Не используемый посылали вперед, под охраной еще одного отряда конницы раджпутов, чтобы заранее подготовить место для ночлега на следующий день.

За Венандакатрой и его окружением следовала пехота малва. Не менее тысячи воинов. Видимо, большим количеством предполагалось компенсировать среднее качество. Это не были элитные войска, просто заурядный отряд из большой армии малва. Сами войска в основном состояли не из малва, являясь набором людей из разных подчиненных народов. Офицеров же назначали преимущественно из малва, но не сословия кшатриев.

Велисария гораздо больше интересовала пехота, чем элитная конница. Он понял йетайцев, а после некоторого периода наблюдения и раджпутов. Несомненно, они впечатляли. Но Велисарий был римлянином, а у римлян имелся многовековой опыт общения с персидской конницей.

Но Велисарий считал, что будущее войны за пехотой, поэтому самым внимательным образом изучал пехоту малва. Ему не потребовалось много времени, чтобы составить общее мнение.

Гармат высказал свои чувства вслух.

— Самая жалкая группа солдат, которую мне когда-либо доводилось видеть, — презрительно хмыкнул аксумит. — Ты только взгляни на них!

Велисарий улыбнулся, склонился к Гармату и прошептал:

— А почему ты так решил? Увидел ржавчину на наконечниках копий? Или ржавчину на доспехах?

— Эта дрянь — доспехи?! — воскликнул Гармат. — Да у меня на пряжке ремня больше металла.

— Или опущенные плечи? Выражение лица побитой собаки? Волочащиеся ноги?

— Моя дочь ходила увереннее в два года, — хмыкнул аксумит. — Саравит бы позавтракал этими клоунами.

Велисарий выпрямился в седле. Улыбка сошла у него с лица.

— Да. Как и любой хороший отряд римской пехоты. Но давай не будем задирать нос, Гармат. Несмотря на все мои речи о том, что дело в качестве и качество всегда побеждает, численность тоже имеет значение. Здесь целая орда этих пехотинцев. Если малва смогут решить вопрос с материально-техническим обеспечением, то заполонят Запад. И нельзя сбрасывать со счетов их оружие, йетайцев и раджпутов. Причем большое количество йетайцев и раджпутов, судя по тому, что я уже видел.

Гармат скорчил гримасу, но ничего не сказал.

Велисарий повернул голову и посмотрел в конец каравана. Римляне с аксумитами стояли сразу за пехотой. Они находились в самом конце военной части процессии. Но за ними еще следовал огромный хвост.

— А им потребуется немало времени, чтобы правильно решить вопрос материально-технического обеспечения, — пробормотал он. — Если вообще есть с чего начинать.

Гармат проследил за направлением его взгляда.

— Это неправильно? — спросил он.

— Нет, Гармат, это неправильно. Даже в самой плохой римской армии никогда не бывает такого отряда обеспечения. Это абсурд!

Гармату пришлось приложить усилия, чтобы не расхохотаться. В эту минуту лицо полководца, обычно не выражавшее ничего, было искажено определенно гомерической гримасой.

— Да, нет ничего страшнее гнева оскорбленного ремесленника, — пробормотал он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, Велисарий, ничего. Однако хочу обратить твое внимание, что большая часть создаваемого за нашей спиной хаоса — вина гражданских лиц, следующих за военными.

Велисарий не успокоился.

— Ну и что? Любой армии приходится сталкиваться с этой проблемой. Ты думаешь, к марширующей римской армии не присоединяются гражданские лица? Они всегда там: купцы, торгующие едой и выпивкой, сутенеры и проститутки, работорговцы, скупщики трофеев и масса других. И это если не упоминать огромное количество людей, которые просто хотят пойти той же дорогой и воспользоваться защитой, которую может предоставить армия.

— И как ты решаешь вопрос с ними со всеми? Прогоняешь прочь?

— Ха! — Велисарий аж подпрыгнул в седле. — Это невозможно. Те, кто следует за армией, подобны мухам. — Он отмахнулся от мухи, жужжащей у его лица. — Нет, Гармат, в этом нет смысла. Вместо этого нужно сделать прямо противоположное. Просто включить их в армию. Заставить подчиниться дисциплине. Обучить их!

Глаза Гармата округлились.

— Ты обучаешь купцов и работорговцев? Сутенеров и проституток?

Велисарий улыбнулся.

— Это нетрудно, Гармат. По крайней мере, после того как прошел критический период. Это сделка, понимаешь? Взамен выполнения приказов и следования установленным правилам гражданские лица становятся признанными членами армии, со своим местом в ней. И конкуренция прекращается.

Полководец почесал подбородок.

— Однако мне кажется, что этот полнейший беспорядок может послужить нашей цели. В нашем плане есть одна маленькая проблема, которая давно меня беспокоит.

Он посмотрел вниз на Усанаса, двигающегося рядом.

— Ты — несчастный раб, не так ли?

Давазз показательно опустил плечи, затем голову, таким образом показывая свое ничтожество. Поза плохо вязалась с огромным копьем у него в руке.

— Я поражен, — проворчал Велисарий. — Абсолютно поражен, глядя, как ты беззаботно болтаешься где хочешь. В моей стране несчастные рабы всегда заняты делом.

Усанас вопросительно посмотрел вверх. Поза изменилась.

— О да, — продолжал Велисарий. — Очень заняты. Бегают по округе — закупают провизию, ругаются насчет цен на припасы, все в таком роде. — Он нахмурился. — Конечно, притворяются. Эти лентяи просто стараются не попадаться на глаза хозяину и напоказ развивают бурную деятельность. Фактически пытаются никому не попадаться на глаза. Никто никогда не находит раба там, где он должен находиться. К этому привыкаешь.

Усанас оглянулся на огромную орду гражданских лиц, следовавших за военными.

— А, понимаю, — сказал он. — Иногда великий полководец — только иногда — нисходит до того, чтобы сказать прямо. Ты хочешь, чтобы я затерялся в толпе? Чтобы, когда придет время мне совсем исчезнуть, никто из шпионов не заметил моего отсутствия.

Велисарий улыбнулся.

— Ты уловил суть.

Мгновение спустя Усанас уже двигался в хвост каравана, всем своим видом изображая несчастного раба, относящегося вяло и равнодушно к окружающему его миру. Наблюдавшего за ним Велисария поразила непривычная манера передвижения. Усанас был единственным известным Велисарию человеком, который мог неслышно идти шаркающей походкой.

Внезапно внимание Велисария привлек радостный женский крик. Велисарий с Гарматом посмотрели на паланкин на слоне, идущем перед ними. Из-за занавесок было невозможно рассмотреть, что делается внутри.

— По крайней мере, принц прекратил жаловаться, — проворчал Велисарий.

Гармат покачал головой.

— Ты несправедлив, полководец. Он ведь не неразборчивый по натуре. По крайней мере, по стандартам особ королевской крови. — Советник пожал плечами. — Да, он принц, и сам по себе очаровательный парень. У него никогда не было сложностей с женщинами, и определенно ему это занятие нравилось. Но он любит женщин, ему нравится их общество, нравится с ними общаться. Однако он предпочитает несколько другое положение дел. И более или менее постоянные отношения.

Мгновение спустя Велисарий уныло улыбнулся.

— Я не могу его осуждать. Кстати, я сам такой. — Он кивнул на паланкин. — Кажется, он там неплохо устроился.

Гармат кивнул.

— Похоже, они с Тарабай понравились друг другу. Я обратил внимание, что в последнее время другие девушки-маратхи перестали делить с ним его шатер по ночам, кроме…

Он замолчал, быстро оглядевшись но сторонам. В пределах слышимости шпионов не наблюдалось.

— Как она? — спросил Велисарий. — Ты в курсе? По очевидным причинам, я стараюсь держаться подальше от паланкина.

— Я сам не заглядывал внутрь. Как говорит Эон, она привыкла к его присутствию, но он не уверен, как она отреагирует на другого мужчину. Она больше не шарахается от него, но все еще не разговаривает, даже с Тарабай. Наконец стала хорошо есть. Физические раны все зажили. Эон говорит, что все время старается держаться подальше от нее, как можно дальше — на столько, на сколько позволяет ограниченное пространство паланкина. Как он думает, девушка больше не считает, что от него исходит угроза. Хотя бы потому…

Из паланкина послышался еще один крик радости. Радости от наслаждения.

— …что Тарабай держит под контролем все его эротические импульсы, — усмехнулся Велисарий.

Полководец показал пальцем на погонщика, управляющего слоном.

— Надеюсь, Эзана не выражает недовольства? Или Вахси? Или Усанас?

Гармат рассмеялся.

— А с чего бы вдруг? Да, они больше не наслаждаются компанией Тарабай, но есть еще две женщины-маратхи. И кушанки не прочь продемонстрировать свои симпатии, когда твои катафракты слишком устают, чтобы уделить им внимание. Кроме всего прочего, все они — солдаты. Самые лучшие из солдат. Они не склонны к глупой ревности, а также в курсе, что мы действуем по военному плану.

Еще один женский крик радости. За ним — тихий стон мужчины. Стон удовольствия.

— В некотором роде.

Велисарий улыбнулся.

— Ну, Эон определенно выполнил роль, отведенную ему планом, — сказал Велисарий. — Просто идеально, с первого дня путешествия.

— Великолепно сыграл, — согласился Гармат. — Во время последнего представления я думал, что Венандакатру удар хватит, прямо на месте.

Советник с любовью похлопал лошадь по спине.

— Бедный Венандакатра! Он дарит нам лучших лошадей, а принц тут же начинает жаловаться и требовать паланкин. Стонет, что для его монаршей задницы нужны подушечки!

— И очень большой слон, — добавил Велисарий, посмеиваясь. — Достаточно сильный, чтобы нести и принца, и его женщин.

Теперь и Гармат хохотал.

— А затем… Ты видел лицо Венандакатры после того, как…

— Его хитрый замысел обернулся против него? — Велисарий чуть не свалился с лошади от хохота. — Здорово получилось! Какой идиот! Он дает самого большого и самого трудноуправляемого слона…

— …африканцам!

Велисарий с Гарматом замолчали, с удовольствием предаваясь воспоминаниям.

— И это ваш самый большой слон? — спросил Эзана. — Этот карлик?

— Вы только взгляните на эти маленькие ушки! — застонал Вахси. — Может, он еще слоненок?

— А может, и вообще не слон, — добавил Усанас. — Может, просто крупная антилопа гну.

Венандакатра уставился на них в ярости и неверии. Потом осталась одна ярость. Неверие прошло после того, как Эзана с Вахси быстро продемонстрировали свое умение в управлении слонами. После того как сарвены вспомнили несколько аксумских военных кампаний, в которых участвовали африканские слоны и хорошо показали себя. После того как Усанас перечислил добродетели африканских слонов, не забыв при этом упомянуть их отличия от индийских. Так называемых слонов. Но возможно, и не слонов. Может, просто крупных тапиров 43, претендующих на большее.

После того как они прекратили смеяться, Гармат заметил:

— Не исключено, мы на самом деле перестарались. Как я заметил, Венандакатра не приглашал нас на ужин с начала путешествия.

— Еще пригласит, — уверенно ответил Велисарий. — Мы выехали из Бхаруча только две недели назад. Судя по скорости передвижения ну просто матроны на прогулке — нам потребуется месяца два, чтобы добраться до его «скромной загородной резиденции». — Он фыркнул. — Если бы я был одним из его подчиненных, то уже умер бы от скуки. Сомневаюсь, что мы преодолеваем больше десяти миль в день. В лучшем случае.

— Ты уверен, друг мой? Пригласит ли вообще?

— Подозреваю, примерно недели через две или около того. Сред нему человеку, страдающему манией величия, нужна только неделя, чтобы проглотить недовольство. Но даже Венандакатре не потребуется больше месяца. Что бы о нем ни говорили, он не дурак, и я сделал уже немало намеков. К этому времени он уже разработал свой план, который еще не начал претворять в жизнь. Не может он определиться окончательно, пока с нами не поговорит. Со мной. Так что — да, две недели.

И на самом деле через тринадцать дней из шатра Венандакатры, вскоре после того как караван остановился на ночлег, прибежал курьер. Он принес послание от хозяина, написанное на прекрасном греческом. Венандакатра вежливо приглашал Велисария составить ему компанию на «скромном ужине».

— Ни меня, ни Эона не пригласили, — заметил Гармат. Старый советник посмотрел на Велисария, затем поклонился.

— Я восхищен, Велисарий. Ты на самом деле великий стратег. Признаюсь: до этой минуты я скептически относился к твоему плану. Не думал, что он сработает.

Велисарий пожал плечами.

— Давай не будем ничего предполагать. Как обычно напоминает мне мой старый учитель Маврикий: никогда не рассчитывай на то, что враг поведет себя так, как ты ожидаешь.

Гармат кивнул.

— Прекрасный совет. Но он не включает всю военную мудрость. Время от времени, знаешь ли, враг все-таки делает то, на что ты рассчитываешь. В таком случае ты должен быть готов нанести безжалостный удар.

— Именно это я и говорю Маврикию! — весело воскликнул Велисарий. Он бросил послание в костер, который только что развел Усанас.

Давазз выпрямился и повернулся.

— Час пробил? — спросил он. Губы расплылись в улыбке.

Велисарий снова пожал плечами.

— Какое-то время мы не будем знать. Но думаю: да. Ты готов?

Улыбка его напоминала Александрийский маяк.

Через три часа после появления в шатре Венандакатры Велисарий уверился, что все идет как надо. С минуту он раздумывал, не подать ли сигнал Усанасу, затем отказался от этой идеи. Бесполезное беспокойство. Зачем подавать сигнал о приближении добычи приготовившемуся к броску льву?

На самом деле полководец обрел уверенность уже час назад. После обычных ничего не значащих приветствий и обмена любезностями подали еду и разлили вино. Венандакатра сразу же принялся обсуждать любовные дела. «Пытается выведать секреты», — подумал Велисарий. Но вскоре стало очевидно: нет секретов, которые бы не знал Венандакатра. Кроме одного, который он знал, но неправильно интерпретировал. Именно так, как думал Велисарий.

Как говорил Усанас в свое время, дичь следует ловить, поняв ее душу.

— Теперь мне все ясно, — сказал Венандакатра и захихикал. — А то я думал: почему он выбирает только сук из маратхи для путешествия? После того как он попробовал все национальности, которые только есть в Индии, в Бхаруче. — Венандакатра опять засмеялся.

Велисарий не мог ответить таким же похотливым смехом, но решил: его грубый хохот для этого случая сойдет.

— Это правда. Он любит покоренных женщин. Чем меньше времени прошло после покорения, тем лучше. Они самые покорные. Такие как раз в его вкусе. — Еще один грубый смешок. Велисарий специально пустил струйку вина вниз по подбородку. — Его солдаты рассказывали мне, как они ходили в Гумхурию.44 Аксумиты покорили ее, а парень — ему тогда было только семнадцать — перетрахал весь…

Велисарий поведал почти невероятную историю — но только не для Венандакатры. Хотя почему бы и не поверить в способности Эона? После того, что он вытворял в Бхаруче? А об этом Венандакатра явно знал в подробностях. Как и предполагал Велисарий, шпионы высокопоставленного представителя малва допрашивали женщин, которые делили постель с принцем. Конечно, всех, кроме маратхи.

Тем не менее Венандакатра почувствовал фальшь. Почти почувствовал. Ведь Велисарий рассказал не только о сексуальных возможностях принца, но и о его жестокости.

— Странно, но у меня сложилось впечатление… — осторожно заметил Подлый после того, как отсмеялся над рассказом. — Ты понимаешь, сам я ничего не знаю, но ведь слухи об иностранцах всегда распространяются… Так вот, говорят, ни одну из женщин, прошедших через постель Эона, не избили. Ну если только его членом!

Венандакатра опять захихикал, Велисарий ответил грубым смехом. Потом пожал плечами.

— Как я понял из слов советника, парень себя сдерживает. Он все-таки находится в чужой стране. — Полководец легко махнул рукой. — Ведь есть же законы.

Он отхлебнул еще вина. Рыгнул.

— Поэтому в конце концов парень пришел в отчаяние. Ну не может он все время сдерживаться! Эон велел своим людям найти рабынь. — Велисарий рыгнул еще раз. — С рабами можно обращаться так, как захочет хозяин. В любой стране.

(Велисарий врал. Дела обстояли совсем не так в большинстве цивилизованных стран, где доводилось бывать Велисарию, по край ней мере в современном мире. Определенно не так по римскому праву. Но он считал, что Венандакатра этого не знает. Рабы и их права считались ниже даже презрения великого Венандакатры. В любой стране и, конечно, его собственной.)

— Да, да. — Взгляд Подлого опять стал похотливым. — На самом деле ходит слух, что одна из рабынь-маратхи не поладила со своим новым хозяином.

Велисарий сдержался от резкого ответа, и выражение его лица осталось тем же. Ему было нетрудно контролировать отвращение или презрение. У него имелось достаточно опыта после стольких недель — даже месяцев! — в компании Венандакатры. Но не показать, что ему стыдно, оказалось труднее.

Секунду его взгляд бесцельно блуждал по комнате, осматривая богатые гобелены, покрывающие шелковые стены шатра. Глаза остановились на подсвечнике, стоявшем в центре стола. Несмотря на блеск золота, прекрасный дизайн и работу, подсвечник казался гротескным. Сделан он был в форме пляшущего божка с мерзкой ухмылкой, с эрегированным членом, в четырех руках божество держало серебряные черепа, в которые и вставлялись свечи.

Велисарий оторвал взгляд от подсвечника и снова посмотрел на Венандакатру. И даже смог изобразить на лице похотливое выражение.

Он отправил владельца гостиницы в комнату несчастной под каким-то дурацким предлогом и дал определенные указания девушке, ухаживающей за ней. Сиделка должна позволить владельцу гостиницы войти в комнату (что она с неудовольствием сделала — в конце концов она ведь рабыня). Но Велисарий не стал заранее предупреждать принца, поскольку знал: Эон загородит вход своим телом.

Конечно, задумка сработала. Владелец гостиницы увидел девушку и, судя по презрению у него на лице, все понял. Или думал, что понял. А Венандакатра определенно интерпретировал увиденное владельцем гостиницы так, как надеялся Велисарий, — после того как допросил владельца гостиницы. Полководцу было даже стыдно вспоминать о случившемся.

Велисарий считал, что принц набросится на него — позднее, когда Эон узнал о случившемся. И набросился бы, если бы его не сдержали Эзана с Вахси.

«Боже, а я ведь полюбил этого парня, — думал Велисарий. — Эона нисколько не волновало, что о нем подумает владелец гостиницы.

Только то, что из-за меня девушка подверглась новым страданиям. Пусть мой сын Фотий вырастет таким же, как он»

Но Велисарий был полководцем, великим полководцем, а этой породе людей никак не обойтись без безжалостности. Поэтому ему и удалось удержать на лице похотливую ухмылку. И пустить еще одну струйку вина по подбородку.

Венандакатра лично наполнил ему кубок. В отличие от всех предыдущих совместных ужинов, на этот раз Венандакатра выгнал из шатра всех слуг после того, как они с Велисарием закончили трапезу.

— Как я заметил, принц спокойно делится своими женщинами с солдатами, — сказал Венандакатра. — Обычно особы королевской крови этого не делают.

Велисарий рыгнул.

— А почему бы и нет!? Это же не жены и даже не наложницы. Они же просто шлюхи и рабыни. — Он снова рыгнул. — Я сам делюсь кушанскими шлюхами со своими солдатами. И много раз так делал во время кампаний.

Велисарий многозначительно посмотрел на Венандакатру и подмигнул — как один бывалый опытный солдат другому (хотя, конечно, высокопоставленный представитель малва не мог считаться не только опытным солдатом, но и солдатом вообще, хотя и мнил себя неизвестно кем).

— Знаешь, это помогает поддерживать популярность в войсках. Такая мелочь, а простые люди это любят. И ведь шлюх всегда хватает. В особенности после того, как возьмешь город. — Полководец изобразил похотливую улыбку. — Боже, как я люблю брать города! Осада — полная дрянь, но потом. О, да!

Венандакатра захихикал.

— И я! — закричал он.

«А ведь на самом деле Подлый. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни подходил к осажденному городу ближе, чем на дальность полета стрелы. Но уверен после захвата врывался первым, выбирая трофеи и женщин».

Велисарий снова боролся с собой, чтобы не показать отвращение: он ненавидел разграбление покоренных городов. Делал все от него зависящее, чтобы избежать этого, конечно, кроме проигрыша кампании. Практически невозможно держать войска под контролем в захваченном городе после долгой осады, за исключением элитных подразделений, как его катафракты. Нет ничего ужаснее, чем город, подвергающийся разграблению. Это ад на земле. Царство Сатаны. Тогда совершаются самые жестокие и зверские преступления, на которые только способны люди. Причем совершаются с радостью и дикостью, которая бы опозорила даже демонов ада.

Но Велисарий сдерживал ярость. Он — полководец, и великий полководец, чья жестокость всегда имеет цель. Придет время сражаться — и он будет жестоко сражаться. Но жестокости нет места в мирное время.

— А ты сам, кажется, предпочитаешь кушанок, — с беззаботным видом заметил Венандакатра. — И, как я слышал, и твои катафракты.

«Пришло время нанести удар».

— О, да! — воскликнул Велисарий. — Когда я узнал, что в Бхаруче есть кушанские шлюхи, тут же отправил Валентина с Анастасией, чтобы разыскали нескольких. — Хохот. Хохот. Хохот. — И парни полетели, как ветер, хочу тебе сказать — а это нечто: с весом Анастасия!

Хихиканье.

— Представляю! Это тот, самый большой из ваших? — Хихиканье.

Велисарий ждал. Самое важное при установке капкана — правильно рассчитать время. Поймать момент.

Он подождал, пока Подлый не нахмурил лоб. Затем осторожно заговорил:

— Кушанки — самые сладострастные женщины в мире. И все кушаны — самые сладострастные люди. Мужчины даже больше, чем женщины. — Он закашлялся, словно подавился вином. — Только пойми меня правильно! — воскликнул он, руками отмахиваясь от возможной интерпретации его слов. — Меня мужчины в этом смысле не интересуют. Но это так, поверь мне. Именно поэтому я избавился от всех наемников-кушанов в своей армии. Нет вопроса — они способные воины. Но с ними слишком много беспокойства. Не могут оставить в покое ни одну женщину в пределах досягаемости. Даже стали косо поглядывать на мою жену!

Подлый нахмурился еще сильнее. Глубоко посаженные глаза окружила паутина морщинок.

— В самом деле? — переспросил он. — Я не знал, что ты имел дело с кушанами.

— Кушанами? Конечно. Их можно встретить в любой части римской империи. В основном солдаты и шлюхи. Два ремесла, в которых они преуспели. Сражаться и трахаться. В особенности трахаться.

Венандакатра в задумчивости потягивал вино.

— Как только ты их упомянул, я вспомнил: ты ведь говоришь на прекрасном кушанском, — Венандакатра пожал плечами. — Конечно, я считал это ложным слухом. Мне казалось, у тебя не было возможности…

Венандакатра не закончил предложение. Хотя он и выпил немного вина, но ни в коей мере не был пьян (в отличие от римского пьяницы). Но представитель малва понял, что чуть не раскрыл слишком многое из раздобытого его шпионами.

«Ты, тщеславный идиот, — думал Велисарий, правильно истолковав внезапное молчание. — Я всегда предполагал, что ты все знаешь, и исходя из этого и строил свои планы».

Велисарий заполнил паузу целой серией веселых рассказов. Заканчивал один и тут же начинал другой. Именно таким образом старый развратник обычно развлекает другого. Другой человек мог бы задуматься, почему все рассказы касаются только кушанов. И мог бы задуматься, почему в этих рассказах говорится о сексуальных подвигах лишь кушанских мужчин.

— О, какие подвиги они совершают! Просто неудержимая похоть! Какие странные способы совращения! Просто мистическая способность раздвинуть женские ноги, в особенности молодых женщин. И девственниц! Неважно, кто эти женщины, где они, что происходит вокруг. Если девушка — девственница, ни один кушан не может устоять. Он обязательно примет вызов. О, да! Ни один мужчина на земле не имеет такого опыта в дефлорации, как кушаны. В особенности среднего возраста, ветераны. Мистика, абсолютная мистика.

На протяжении всех рассказов Венандакатра не произнес ни слова. Но не казался усталым или скучающим. Нет, совсем нет. На самом деле он слушал очень внимательно.

«У каждого хорошего меча две заточенные стороны. Пора нанести еще один удар».

— Ну, достаточно! — воскликнул полководец. И протянул кубок. — Не изволишь?..

Венандакатра наполнил кубок Велисария. Велисарий снова поднял его.

— Но я — плохой гость. А ты — слишком скромный хозяин. До меня самого время от времени доходят слухи. И как я слышал, ты заполучил один очень аппетитный экземплярчик, — Велисарий дико расхохотался. — Великий экземплярчик, если простишь мне такое выражение. Королевский!

Он выпил вино одним глотком.

— Мои поздравления!

Венандакатра с трудом сохранял спокойствие. В нем боролись негодование из-за наглой фамильярности грубого иностранца и гордость новым приобретением.

Конечно, выиграло желание похвастаться. Капкан для дичи нужно выставлять, поняв ее душу. Прав был Усанас.

— Да! — воскликнул он. — Принцесса Шакунтала. Самой благородной крови и очень красивая. Ее называют черноглазой жемчужиной Сатаваханы.

— А ты сам ее не видел?

Венандакатра покачал головой.

— Нет. Но мне ее описывали. Она великолепна!

И Венандакатра пустился в пространное описание отличных качеств принцессы Шакунталы. Как он их сам представлял.

Велисарий внимательно слушал. Во-первых, преследуя свои цели. Но также и потому, что переживал самый странный опыт. Подобно ментальному — если так можно сказать — двойному видению. Полководец никогда в жизни не встречался с девушкой в реальности. Но один раз смотрел на нее в видении, глазами другого человека. Человека, отличного от Венандакатры так, как день отличается от ночи, а пантера от кобры.

После того как Венандакатра закончил говорить, Велисарий вновь поднял кубок, как бы приветствуя им гостя, выпил до дна и снова наполнил. Как он заметил, Венандакатра прекратил пить какое-то время тому назад.

Полководцу было трудно не рассмеяться. Затем, подумав, он все-таки засмеялся — как смеются пьяные. Бессмысленно. Он выпил кубок, налил себе еще один. Уголком глаза заметил легкую улыбку, играющую на губах Подлого.

«Ты, козел, я ведь из Фракии. В душе я — простой деревенский парень. Я вырос в сельской местности, где нет развлечений, кроме пьянки. Я смог бы тебя перепить и в возрасте десяти лет».

— Значит, ты вскоре ее увидишь, — воскликнул Велисарий — Счастливчик!

Он сделал попытку встать, потом неуклюже плюхнулся назад, схватившись за край стола, чтобы не упасть. Половина вина выплеснулась из кубка на великолепный ковер, покрывающий землю. Подсвечник в центре стола закачался. Венандакатра быстро поправил его, но не успел удержать одну из свечей. Она упала.

— Прости, — пробормотал Велисарий.

На какое-то мгновение на лице Венандакатры промелькнула ярость. Но он ничего не сказал. Он просто поставил упавшую свечу на место и легко махнул рукой, словно отмахиваясь от незначительного инцидента.

Велисарий выпил остававшееся в кубке вино. Венандакатра тут же добавил ему еще.

Полководец пьяно улыбнулся представителю малва. Затем похотливо сказал:

— Конечно, она — девственница. Должна быть. Ведь принцесса же! — Хохот. Хохот. — Боже, никто не может сравниться с девственницей! Обожаю, как они визжат, когда ты им вжахаешь!

Затем он словно бы с трудом придал лицу серьезное выражение и потряс указательным пальцем перед лицом Венандакатры, как бы предупреждая его. Выглядело это так, словно один педофил дает советы другому.

— Но ты должен ее хорошо охранять! Такой подарок! Ха! Я бы, например, окружил ее евнухами или священниками, давшими обет безбрачия. А еще лучше — священниками-евнухами. — Хохот. Хохот — А потом бы сам запустил руку им под рясу. Сам бы проверил, что у них там!

Он подавился следующим глотком вина, откашлялся и добавил:

— У нас в Риме есть одна поговорка. Quis custodiet ipsos custodes?

Венандакатра нахмурился.

— Боюсь, я не знаю латыни.

— А. Я предполагал… Прости. Греческий-то у тебя идеален. — Он рыгнул. — Ну, перевести можно примерно так: а кто будет охранять охранников? Это означает, как…

— Я прекрасно понимаю, что это означает! — рявкнул Венандакатра.

«О, Боже! Какой он вспыльчивый! Пора вынимать клинок. И нанести еще один удар. В другое место. Пока он не понял, что истекает кровью и дело может закончиться смертью».

— Но достаточно о женщинах! — пророкотал Велисарий. — Все они — ничтожные шлюхи. Недостойны нашего внимания. Только когда мы впадаем в настроение потрахаться. Мы — деловые люди, ты и я. Важные люди.

Он протянул руку за графином с вином, не удержался на стуле и рухнул на пол.

— Суки все они! — пробормотал, с трудом поднимаясь на ноги. — Предательницы. — С трудом снова занял свое место. — С ними хорошо потрахаться. И все, — проворчал полководец, гневно глядя в стол.

Венандакатра налил ему еще вина. Уголком глаза Велисарий снова уловил выражение лица Венандакатры. Презрение, наложенное на беспокойство.

«А теперь мне нужно, чтобы беспокойство поселилось у него в сердце, надежно там устроилось, и он ни в коем случае не заподозрил меня. Он должен подозревать других…»

— Да, деловые люди, — повторил он, по-пьяному растягивая слова. — Важные люди. — Он сжал зубы. — Важные.

Венандакатра ответил:

— Да, мой друг. Только, — немного колебаний, небольшая пауза. — Возможно, нас не всегда ценят.

Велисарий еще крепче сжал челюсти.

— Черт побери, это правда! Разве это справедливо? Я сам…

«Осторожно! Он не дурак».

Велисарий махнул рукой.

— Неважно, — пробормотал он.

Подлый глотнул из своего кубка. Как заметил Велисарий — впервые за час разговоров. («Никогда нельзя недооценивать противника. Кто знает, может, римлянин и не так пьян, как прикидывается?»)

— Мне в этом плане повезло, — небрежно заметил Венандакатра. — Император Шандагупта всегда оценивает мои усилия во имя него. Всегда справедлив в своей критике. Только мягкой критике, конечно, никогда ничего серьезного. И он мне полностью доверяет.

Велисарий подозрительно посмотрел на него. Но было очевидно: подозрение нацелено на утверждение, а не на говорившего.

— О, это правда, уверяю тебя.

— С трудом верится, — с негодованием пробормотал Велисарий. — Мой опыт…

Он снова замолчал.

— А, какой смысл? — проворчал он. — Императоры — это императоры, и этим все сказано. — Казалось, он погрузился в собственные мысли. Мрачные, горькие мысли. Черные мысли пьяного человека.

«Время. Как говорит Валентин, усилия нужно расходовать экономно».

Он поднялся на ноги, уперся ладонями о стол, пытаясь стоять прямо.

— Мне пора, — объявил он и рыгнул. — Извини. Боюсь, я выпил лишку. Ты меня простишь?

Венандакатра благородно кивнул.

— Со мной тоже это случалось, друг мой. — Потом его посетила счастливая мысль: — Мы же деловые люди. Сам знаешь. Столько всего на нас висит. Со столькими вопросами приходится разбираться. Нам нужно напиваться время от времени.

— Да, ты прав! — Велисарий улыбнулся Подлому. Никогда в истории пьяный не одаривал товарища такой веселой улыбкой. — Очень приятно с тобой общаться, Венандакатра, — произнес он, стараясь тщательно артикулировать слова. Сильно пьяный человек, старающийся показать свою искренность. — Очень приятно. Жаль, мы начали не совсем удачно, тогда… — полководец неопределенно махнул рукой в направлении, где по его прикидкам находилось море. Рыгнул. — Тогда, в начале. На корабле.

— Забудь об этом! Я уже давно забыл, уверяю тебя. — Венандакатра встал. — Мне позвать слуг? Чтобы тебе помогли добраться…

Велисарий отмахнулся от предложения.

— Не нужно! — рявкнул он. — Я сам… без проблем. Дойду. Без проблем.

Он поклонился Венандакатре, утрированно, осторожно, напряженно. И направился к выходу из шатра. Там отвел в сторону украшенную вышивкой портьеру, закрывающую вход. Наблюдая за осторожностью его движений, можно было решить: он пытается не порвать драгоценную ткань. Перед тем как выйти в ночь, Велисарий остановился, ухватившись за один из шестов, удерживающих шатер, чтобы самому удержаться на ногах. Потом повернулся к Венандакатре.

Несколько секунд Венандакатра и Велисарий смотрели друг на друга. Выражение лица представителя малва изображало радушие, правда, несколько туманно. Широта души отсутствовала. На лице римского полководца выражалась старая скорбь, которая вылезла наружу после нескольких часов пьянства.

Мрачные, горькие мысли. Черные мысли. Пьяные мысли.

Велисарий отвернулся, покачал головой и шатаясь вышел в ночь.

Ему не требовалось оглядываться. Он знал, что увидит на лице Подлого. Расчет, наложившийся на презрение. Презрение, наложившееся на беспокойство. Беспокойство, червем пролезающее в червивую душу.

Велисарий с трудом сдерживал улыбку, пока шел в свой шатер. Кругом шпионы. Он удержался и даже не смотрел на лес, окружающий караван. Шпионы везде. И в любом случае смотреть было бессмысленно, поскольку он все равно ничего бы не увидел. В этой темноте не увидишь ничего, кроме белозубой улыбки. А охотник никогда не улыбается, когда идет за дичью.

Добравшись до шатра, Велисарий шатаясь зашел внутрь и уже там выпрямился. Шатер был сделан из хорошей римской кожи. Сквозь нее ничего не видно.

— Ну? — спросил Гармат.

О своих словах Велисарий жалел несколько лет, поскольку сам ненавидел хвастовство. Но не особо жалел. Он не смог удержаться.

— Смертельны удары Велисария, — сказал полководец.

С утра пораньше на следующий день — даже до восхода солнца — от каравана отделилась группа жрецов Махаведы и «очистителей» махамимамсов. Они поехали на лошадях, сопровождаемые отрядом раджпутов. Их отправили впереди каравана, во дворец, со специальным заданием господина Венандакатры.

Им не пришло в голову проверять, не следует ли кто-то за ними, — ведь они находились в сердце империи малва. Но если бы они и посмотрели назад, это бы не сыграло роли. Того, кто шел за ними по следу, обучали львицы и пигмеи, самые лучшие и великие охотники в мире.

Глава 22

Он был в отчаянии. Если только так можно сказать об этом человеке.

Однако ни один наблюдатель не понял бы, в каком он находится стоянии. Потому что человек казался абсолютно спокойным и сидел неподвижно, скрючившись в густом кустарнике, над которым нависали деревья. Заросли заканчивались в нескольких футах от стен дворца Венандакатры.

Да, наблюдатель мог бы задуматься, что там делает этот человек. Среднего роста, черноволосый, чернобородый. Судя по небольшому количеству седых волос, он приближался к среднему возрасту. Босой, из одежды ничего, кроме грязной набедренной повязки.

В общем, судя по внешнему виду: ничтожество, из одной из низших каст.

У наблюдателя и мысли бы не появилось об опасности. Человек явно беден, у него опущены плечи после многих лет нищенского тяжелого существования, безоружен. В грязной, порванной, тонкой набедренной повязке нет места, чтобы спрятать хоть какое-то оружие.

Однако, если бы такой наблюдатель приблизился, он стал бы сомневаться в своих первоначальных предположениях. Вблизи у прячущегося в лесу человека можно было заметить и кое-что другое, не совсем соответствующее его общему внешнему виду.

Во-первых, он был слишком неподвижен. На самом деле он вообще не шевелился. Ни один ничтожный представитель низших каст не в состоянии удержаться от почесывания и перемены позы.

При ближайшем рассмотрении мускулатура приводила в замешательство. Да, плечи опущены, но это могло быть сделано и преднамеренно — ведь он же прячется в зарослях. И хотя человека никто бы не назвал мускулистым, по крайней мере накачанным, все мышцы были определенно великолепно разработаны. По виду — железные. Таких мышц не увидишь у ничтожных представителей низших каст.

А плечи и руки! Очень длинные руки для такого роста. Длинные и сильные. И кисти очень большие — в пропорции к телу. Сильные. В шрамах и мозолях, и эти шрамы и мозоли появились совсем не в результате какого-то простого крестьянского труда.

И наконец глаза. Светло-карие, почти желто-оранжевые. Необычные для человека, явно относящегося к маратхи. И если бы наблюдатель подошел достаточно близко, чтобы заглянуть в них, он обратил бы внимание еще на одну странность. Глаза не смотрели так мрачно и без выражения, как смотрят представители низших каст. Нет, эти глаза скорее подобны глазам…

Наконец наблюдатель поймет. Человека, скрывающегося в лесах, называли по-разному. В одном случае он получил прозвище из-за цвета глаз и взгляда, который так походил на взгляд хищника.

У наблюдателя бы не нашлось времени, чтобы предупредительно крикнуть. Он бы просто умер в течение двух секунд. Пантере не нужно никакое оружие, кроме того, каким ее обеспечила природа. На самом деле наблюдатель имелся. Но Пантера не стал его убивать, поскольку не заметил. Этот наблюдатель сам не в первый раз оказался в лесу и давно познакомился с хищниками. И, конечно, он не был дураком, чтобы приближаться к этому человеку. Не в эти минуты. Не тогда, когда человек, если бы он в самом деле был пантерой, бил бы в ярости хвостом.

Нет, лучше подождать. Наблюдатель уже нашел лежбище Пантеры. Он будет ждать его там и поймает его тогда, когда Пантера меньше всего настроен убивать. Наблюдатель знал, как поймать хищника в его норе. Ему доводилось делать это раньше, бессчетное количество раз, и он сделает это вновь.

Наблюдатель исчез, скрылся в лесу, не издав ни звука. Если бы Пантера оглянулся в этот момент, он бы заметил наблюдателя. Нет, не самого наблюдателя, поскольку тот был мастером. Просто странную, быстро мелькнувшую вспышку чего-то белого, сверкнувшую в темно те листвы, подобно маяку. Только на мгновение.

Но Пантера не обернулся. Он слегка пошевелился. Скрытая часть его разума пыталась передать сигнал. Но это был неопределенный, путанный, неуверенный сигнал, и сознательная часть разума Пантеры его подавила.

Уже на протяжении двух дней он на бессознательном уровне получал сигналы. Кто-то за ним наблюдает. В первый день он отнесся к ним очень серьезно. Но не смог ничего определить. Ничего — а он редко не определял, откуда исходит опасность. На второй день человек отмахнулся от сигналов, списав их на нервное напряжение. В конце концов нелогично столько времени наблюдать за ним в лесу и не предпринимать никаких шагов. Враг дал бы о себе знать. Каким-то образом.

Стали бы малва кого-либо опасаться? Здесь? В самом центре подвластной им территории? Когда рядом стоит целая армия?

Пантера снова отмахнулся от сигнала.

Два часа спустя его остававшееся без движения тело напряглось. Что-то происходило.

Группа раджпутов на лошадях заехала во двор и остановилась перед главным входом во дворец Подлого. Это оказался отряд сопровождения полудюжины жрецов Махаведы и более двадцати махамиамсов, проклятых любителей падали.

Дверь во дворец открылась, и вышел дворецкий — полный мужчина невысокого роста. Одет он был в прекрасные одежды и великолепный тюрбан, как и следовало по рангу. Оставаясь слугой, он занимал самое высокое положение в своем низшем классе. Причем достаточно высокое, так как йетайцы, проживавшие во дворце, не демонстрировали неуважения, с которым обычно относились ко всем слугам.

И, кстати, ко всем остальным. Как только йетайцы заметили раджпутов, у них словно шерсть встала дыбом, как у дворовых котов, встретившихся на улице с незнакомыми собаками. Раджпуты, люди более благородного происхождения, игнорировали йетайцев.

Дворецкий рявкнул, призывая к порядку. Последовал обмен слов. Несколько мгновений спустя жрецы и махамимамсы спешились и их проводили во дворец. Перед тем как войти внутрь, один из жрецов остановился и сказал несколько слов старшему в отряде раджпутов. Раджпуты развернули лошадей и выехали со двора. Им вслед неслись насмешки йетайцев. Но раджпуты не оглянулись, не отвечали и даже не подали знака, что вообще слышали йетайцев.

После того как раджпуты уехали, йетайцы неспешно вернулись во дворец. Естественно, не преминули сказать что-то оскорбительное слуге, придерживающему им дверь.

Примерно в течение получаса стояла тишина. Тишина, за исключением обычных звуков, доносящихся из дворца — звуков, которые ожидаешь услышать из здания, населенного целой армией слуг.

Очень занятых слуг. Ожидалось скорое появление хозяина. Это было хорошо известно, причем не только слугам, но и жителям всех соседних деревень. Узнав новость, слуги демонстрировали сумасшедшую активность. А жители деревень в страхе сидели по домам, выходя только по необходимости.

Человек в лесу был в отчаянии. Но об этом не свидетельствовало ничего, кроме, пожалуй, легкой дрожи длинных, сильных пальцев. Он надеялся, он молился, он шпионил, он строил планы — а теперь время вышло.

Человек в лесу закрыл глаза — на мгновение, — приводя в порядок чувства. Отчаяние, казалось, жгло его изнутри, подобно адскому огню. Отчаяние, которое ему не доводилось испытывать никогда в жизни. Отчаяние, вызванное только одним.

Только одним человеком. Одним человеком и другими, подобными ему, которых он возглавлял.

Пантера открыл глаза. В сотый раз, в тысячный раз его быстрый ум работал и работал, прокручивая все известные факты, снова и снова. Он много раз продумывал план действий. И с таким же результатом.

Это сделать нельзя. Это просто нельзя сделать. Бессмысленно даже пытаться. Они слишком хороши. В особенности он…

Он.

Конечно, Пантера знал, как его зовут. И знал уже несколько недель, почти с того самого дня, когда сам прибыл ко дворцу. Пантера узнал его имя у жителей ближайшей деревни, а потом и у слуг, которые жили в деревнях, точно так же, как узнал многие другие вещи.

Это было несложно. Ни жители деревень, ни слуги ничего не заподозрили. Дружелюбный, веселый человек, может, слегка повредившийся умом — несомненно, после ужасных переживаний, выпавших на его долю. Еще один несчастный беглец, лишенный надежд, в мире беглецов, готовый выполнить разовое поручение в обмен на еду, которой могут поделиться жители деревни. И ему хочется поговорить. Очевидно, человек одинок. Немного не в себе, но безобидный и приятный. На самом деле — благословение для деревенских тетушек, которых часто никто даже не желает слушать.

Да, он из маратхи, не из их народности. Но жители деревни не испытывали никаких симпатий к малва. Совсем их не любили. Ничего не испытывали, кроме страха и глубоко запрятанной ненависти. Наиболее вероятно, что это — беглый раб, хотя на нем и нет клейма. Может, убежал до того, как его заклеймили. Жители ближайшей ко дворцу деревни инстинктивно скрывали его от любопытных и ничего не сказали властям.

И в любом случае кому им было докладывать? Дворецкому, который, как и все ему подобные, был мелким тираном? Лучше избегать его всеми возможными способами. Для низших каст, к которым относились жители деревни, считалось немыслимым даже приближаться к жрецам Махаведы, и только сумасшедшие осмеливались бросить взгляд на махамимамсов. Раджпуты просто игнорировали жителей деревни, как игнорируют мошек. Йетайцы делали то же самое, если только, как часто случалось, у них не появлялось желания поразвлечься. И несчастным становился тот, с кем они решали поразвлечься. В особенности не везло женщинам. И к кому тогда идти? Может, к кушанам. Но кушаны заняты своим делом, и у них нет ни времени, ни желания заниматься чем-то еще. Нет, лучше ничего не говорить. Это просто безобидный сумасшедший. В конце концов, ему и так пришлось пережить много горя.

Он. Да, Пантера знал его имя, но никогда не произносил вслух, даже в мыслях не называл его по имени. Зачем? Он был главным в жизни Пантеры. Уже несколько недель. А разве нужно давать имя центру вселенной?

Он. Проклятый, ненавистный он.

О, да. Часто проклинаемый — человеком, который вообще редко ругался. Глубоко ненавидимый — человеком, который редко опускался до ненависти.

Но не презираемый. Никогда. Потому что ненависть была особым видом ненависти, несмотря на глубину эмоций. Пантера никогда в жизни не ненавидел человека так, как ненавидел его. Пантера никогда не ненавидел так сильно, никогда не желал никому разрушения с такой болезненной страстностью и в то же время не находил во враге недостатков.

В конце концов даже в служении малва. Ведь у человека не было выбора. Это Пантера знал, поскольку знал ситуацию в целом. История обязала человека, которого он ненавидел, и его соплеменников стать вассалами. Их сила и умение сражаться рекомендовали их другим. Но они оказались недостаточно сильны и недостаточно умелы, чтобы отказаться. И как и многие другие до них и те, кто придет за ними, они склонили головы.

Нет, в самом человеке не было ничего, что заставило бы Пантеру ненавидеть его. Он лично в этом не виноват, и сам он ничего плохого не сделал. Как раз наоборот, подозревал Пантера. Ведь сокровище его души осталась неповрежденной, ни душой, ни телом, несмотря на долгое пребывание в плену. Пантера знал, поскольку видел ее, хоть и на расстоянии. Видел много раз. Всегда в компании с ним. С ним и его людьми.

Конечно, она несчастна. Пантера знал, что она полна ненависти и отчаяния. Но также видел, как она смотрит на него. Нет, ни о каком дружелюбии не могло идти и речи. Но в ее взгляде Пантера не заметил ненависти, злости, отвращения или презрения.

И Пантера также видел, как он смотрел на нее. Сложно прочитать, что он чувствует. Человек с лицом, подобным железу, который казался холодным, как камень. Но Пантера понимал этого человека.

Возможно, в конце именно эго понимание наполнило сердце Пантеры яростью, огненной яростью. Пантера ненавидел его, как не ненавидел ни одного человека в своей жизни. И также знал, что в другое время, другом месте, на другом повороте колеса он бы оценил душу этого человека.

А затем внезапно он оказался во дворе. Вышел из дверей дворца. После него вышли его подчиненные. Все подчиненные были из его племени. На самом деле из одного клана, как выяснил Пантера. Сплоченная группа опытных ветеранов, поклявшихся в верности своему командиру, соединенная с ним узами родства и кровавым опытом.

Пантера узнал их всех. Он помнил каждое лицо. Они все собрались во дворе. Весь отряд.

Пантера застыл на месте. Возможно… возможно. А вдруг это его шанс? Да, почти безнадежный, но в любом случае надежды больше нет. Они никогда не разрешали принцессе разгуливать по двору. Ее ежедневный моцион проходил в саду, разбитом на крыше дворца. Впервые Пантере предоставлялся шанс пробиться сквозь их ряды на земле.

Пантера скорчил гримасу. Пробиться. С пустыми руками. Да, руками наемного убийцы. Ему даже не требовалось оглядывать их: он точно знал, что увидит (хотя он все равно осмотрел, в тысячный раз). Дисциплина, безукоризненные шлемы и доспехи, хорошо заточенные, блестящие на солнце мечи и наконечники копий. И выправка и уверенность Выправка и уверенность, которые приобретаются в сражениях, причем выигранных сражениях.

Но другого шанса не будет. Он медленно, незаметно стал готовиться к прыжку. Пантера подождет, пока не появится сама принцесса и не отойдет подальше от двери.

Он ждал. И ждал. И удивлялся.

Что происходит?

Теперь они кучно собрались в центре двора. За их спинами закрылась дверь дворца. Не было и следа принцессы.

Пантера смотрел на людей во дворе. Казалось, они ссорятся. Он не мог различить слов, но по тону становилось очевидно: они злятся. И так же очевидно по его лицу. Его выражение всегда читалось с трудом, но Пантера хорошо изучил его лицо. Сквозь железную поверхность проступила ярость с примесью горечи, хотя он и подавлял эмоции, поскольку привык к жесткой дисциплине.

Нет. Не ссора. Они не ссорились друг с другом. Ярость нацелена на кого-то еще. Пантера заметил их гневные взгляды, бросаемые на дворец. Яростные взгляды.

Дверь снова открылась. Пантера напрягся. Но принцесса опять не появилась. Только группа слуг с какими-то связками. Пантера внезапно понял: в этих связках находится все имущество…

Его взгляд вернулся к центру двора. Внезапно появилась надежда.

Он что-то сказал. Рявкнул, командуя. Пантера снова не смог разобрать слов. Но он знал тон. Так командуют армиями. Великие командиры.

Приказ есть приказ. Подчиняйся. Просто заткнись и выполняй. Мгновение спустя он шел прочь. В следующую секунду за ним последовали его люди, подобрав свои вещи. Со двора. Вниз по выложенному плитками подходу ко дворцу. Затем повернули налево по грунтовой дороге — ведущей в казармы. Неужели? Неужели это возможно?

Пантера колебался одну секунду. Достаточно долгую, чтобы бросить быстрый оценивающий взгляд на дворец. Нет. Вначале нужно узнать…

Пантера понесся по лесу, чтобы окружным путем добраться до казарм. Он двигался очень быстро, но почти невидимо, создавая минимум шума. Можно сказать, подобно ветру.

Пантера нашел хорошее место, надежно укрытое, из которого мог наблюдать за казармой. Казармой, в которой жили раджпуты и обычные солдаты. Они не считались достаточно привилегированными, чтобы селиться во дворце. Из охраняющих дворец только йетайцы размещались внутри стен дворца. Только йетайцы, за исключением его и его людей из-за выполнения ими особого поручения. До этих минут.

Он уже был там, как и его люди. Они вошли в лучшую из казарм, предназначенных для обычных солдат. Раджпуты размещались в специальной казарме с другой стороны площадки, отведенной под эти строения. Конечно, не роскошной, там даже не имелось отдельных апартаментов для офицеров, но все равно значительно лучшей, чем отведенные для простых солдат.

Из казармы, в которую вошли он и его люди, доносились голоса. Голоса раздраженных и разозленных людей. Они вошли в нее, как волки в убежище шакалов.

Поток простых солдат потянулся из казармы. Поспешно, даже суетливо. Последнему из тех, кто вышел на своих двоих, помогли пинком под зад. Секунду спустя за ним вылетели двое, выброшенные подобно мешкам с рисом. Они приземлились в грязи и лежали там без сознания, из голов текла кровь — их жестоко ударили.

Вскоре из дверей полетели вещмешки обычных солдат. Мешки не упаковывали должным образом. На самом деле их вообще не упаковывали. Просто сгребли барахло в кучу и выбросили в грязь, подобно тому как домохозяйка в плохом настроении выбрасывает на улицу мусор.

Угрюмо и покорно — ну, может, посылая лишь тихие проклятия в сторону казармы — солдаты суетились, собирая свои пожитки. Очистили их от пыли, свернули и отправились в другую казарму, расположенную подальше от этой. В пустую казарму. С проломленными в некоторых местах стенами и незалатанной крышей. Во время дождя она спасала не лучше рыбацкой сети.

Да. Да. Да. Это правда!

Пантера понесся назад тем же путем. Но перед тем, как добраться до знакомого укрытия недалеко от дверей, ведущих на территорию дворца, остановился.

О, это было сложно! Недели отчаяния просто гнали его к ненавистному месту!

Но он остановился, сдерживаясь, как человек, устроивший сотню засад и избежавший еще больше.

«Терпение, — сказал он себе. — Подлый еще долго не прибудет. Много дней. Время есть. Я должен точно выяснить, что случилось. И выстроить план».

Он повернулся и пошел сквозь лес, к своему лежбищу в его гуще. По пути он пытался придумать новые уловки, основываясь на новой реальности. Но вскоре отказался от попыток. Глупо строить планы, пока у тебя нет точной информации. И кроме всего прочего его душу переполняли эмоции.

Новая эмоция. Надежда. Огромная, подобная урагану. Она заполняла каждую потайную щелочку и закуток его души.

И место для нее имелось. Другая эмоция ушла. Пантера больше не ненавидел его. Ненависть исчезла, как соломинка во время урагана, и Пантера радовался, что она ушла.

Пантера прибыл к своему лежбищу. Оно не представляло собой ничего особенного. У него и так было мало вещей, а тут он еще и избавился от большей их части. Пантера тщательно готовил свое лежбище, чтобы его никогда никто не нашел.

Пантера сел на корточки, отодвинул камни и ветви, скрывавшие пепел, и стал горкой выкладывать щепки, чтобы развести костер. Еды немного, но у него есть время ее приготовить. Время строить планы и место. Безопасное, хорошо укрытое лежбище. Где он может погрузиться в свои мысли, не опасаясь обнаружения.

А затем за его спиной внезапно прозвучал голос. И этот звук был первым сигналом. Пантера попал в засаду. Он никогда бы не поверил, что такое возможно.

Голос говорил на его родном языке. Но с явным акцентом.

— Ты очень хорош, Рагунат Рао. Не так хорош, как я, но очень хорош.

Пантера повернулся. Очень медленно. И уставился на заросли, из которых слышался голос. И все равно ничего не увидел. Пока в темноте не промелькнула белая вспышка. Мгновенная вспышка, ни чего больше. Пантера его различал, но едва. Человек так хорошо укрылся, что его тело было черным на черном фоне. Пантера медленно, незаметно стал готовиться к броску.

Из темноты, где прятался охотник, прилетел какой-то предмет. Приземлился не более чем в футе от ног Пантеры. Небольшая связка. Тонкая, около фута длиной. Завернутая в кусок ткани.

И снова прозвучал голос:

— Вначале посмотри на подарок, Рагунат Рао. Затем, если все еще захочешь вести себя по-глупому, ты по крайней мере будешь вооруженным дураком.

Пантера колебался всего секунду. Протянул левую руку и быстро развязал сверток. Подарок… лежал перед ним.

Конечно, он знал, что это. Но только после того, как он вынул вещь из ножен и осмотрел, Пантера понял, какой это великолепный подарок. Он понял, как великий знаток кинжалов и умеющий ими пользоваться.

У его ног приземлился еще один сверток.

— А теперь посмотри это, — послышался голос.

Пантера ножом разрезал кожаную обертку, в которую был завернут свиток. Открыл второй подарок и понял: это несколько листов папируса. На них было послание, написанное на его родном языке.

Пантера поднял глаза за незваного гостя. Охотник не сдвинулся с места.

«Странная засада», — подумал Пантера и принялся читать.

Невозможно описать эмоции, которые вызвало в душе Пантеры это невероятное послание. Снова надежду — подобно голубому небу с радугой. Надежду дало само послание. Радугу — последние слова.

В полубессознательном состоянии он медленно поднял голову и уставился на охотника в тени.

— Это правда? — прошептал он.

— Какая часть? — прозвучал голос. — Начало — да. Ты сам видел. Мы очистили для тебя путь. Середина? Возможно. Все еще нужно сделать, и кто знает будущее?

Шорох, очень слабый. Охотник поднялся и вышел на небольшую опушку. Пантера уставился на высокого мужчину. Он никогда не видел никого, подобного ему, и уставился на незваного гостя. Пантера давно знал, что созидание — удивительная вещь. Почему бы не появиться на свет такому удивительному человеку?

Пантера быстро осмотрел оружие пришельца. Затем — не так быстро — осмотрел то, как легко и уверенно тот держал огромное копье. Пантера узнал этот захват и понял, что уже был бы мертв, если бы этот человек…

— Как мне повезло, что я не могу отказать себе в удовольствии чтения, — заметил Пантера.

— Да, это удовольствие, — согласился охотник, весело улыбаясь. — Я сам люблю почитать. Черта характера, которая, не сомневаюсь, значительно продлила мою жизнь.

Огромный охотник внезапно сел на корточки. Они с Пантерой уставились друг на друга, их глаза находились почти на одном уровне. Улыбка не сходила с лица охотника.

— Что, странно, возвращает нас к твоему вопросу. Верна ли последняя часть послания? Это, как мне кажется, ты хочешь узнать больше всего.

Пантера кивнул.

Охотник пожал плечами.

— Трудно сказать. Я не очень хорошо знаю… сущность. Давай ее — его? — так называть. Он, этот кристалл, тесно связан с тем, кто послал тебе письмо.

— Ты видел его?..

— О, да. Но ненадолго, учти, совсем ненадолго. Но это был запоминающийся опыт.

Охотник сделал паузу, на мгновение уставился в лес. Затем медленно заговорил:

— Не знаю. Думаю: да. Но на этот вопрос трудно ответить с уверенностью. Потому что, видишь ли, он включает природу души.

Пантера задумался над словами. Затем снова посмотрел на листы и снова прочитал последнюю часть послания. А затем весело рассмеялся.

— Я думаю: ты прав.

Он свернул листы папируса, обернул кожей и засунул за набедренную повязку.

— Похоже, мне снова придется действовать в мире чувств, основываясь только на вере, — заметил он и пожал плечами. — Но пусть будет так.

— Чушь, — твердо сказал охотник. — Только вере? Чушь! — И махнул рукой, словно отмахиваясь от неуверенности. — У нас есть философия, парень! Философия!

На лице охотника появилась улыбка, светившаяся в мрачном лесу, подобно маяку.

— Я слышал, ты сам увлекаешься философией.

Пантера кивнул. Улыбка чуть не слепила.

— И что же? Вопрос с душой не такой уж и сложный в конце концов. По крайней мере несложный, если мы начнем с простой истины. Постоянно изменяющаяся очевидная реальность — это ничто, кроме тени, бросаемой на наше сознание неглубокими, лежащими в основе, неизменяемыми, вечными формами.

Пантера прищурился так, что глаза превратились в щелочки. Сокровище его души в плену — предназначено для удовлетворения похоти зверя — впереди страшная битва — отчаянный побег от погони, уловки и этот… этот… этот полуголый чудной варвар… этот… этот…

— Я никогда в жизни не сталкивался с таким вздором! — рявкнул Пантера. — Детский лепет! — Хвост как бы ударил по земле. — Полный кретинизм!

Он в гневе развел огонь.

— Нет. Нет, мой дорогой, ты совершенно запутался в этом вопросе Майя 45 — пелена иллюзии, которую ты так небрежно называешь постоянно изменяющейся очевидной реальностью, — ничто. Не тень — ничто. Если ты называешь такую пустоту тенью, то это подразумевает…

Пантера замолчал.

— Но я веду себя невежливо. Я не спросил, как тебя зовут.

— Усанас. — Чернокожий гигант приложил руку к груди и слегка склонил голову. — Возможно, я начал тему в не совсем подходящее время. Нужно спасать принцессу, совершать убийства, уводить в сторону погоню, готовить уловки, обманывать и раскрывать обман… И все это, основываясь не на чем-то существенном, а на видении. Возможно…

— Чушь!

Рагунат Рао устроился поудобнее, как пантера устраивается, чтобы сожрать импалу.

— Шакунтала подождет, — объявил он, повелительно махая рукой. — Как я не устаю объяснять этой любимой, хотя и упрямой девчонке: в конце концов роль играет только душа. А что касается остального, то должно быть очевидно с первого взгляда — даже для тебя — что существование самой души предполагает Сущность, Идею. А Сущность, по своей природе, должна быть неделима. А если…

— Чушь! — проворчал Усанас. — Такая сущность… Кстати, это глупый термин — с точки зрения логики, поскольку предполагает то самое, что должно быть доказано. Сама по себе сущность может быть только…

И далеко в ночь, далеко в ночь. Тихий, шепчущий звук в лесу. Слабый, мерцающий свет. Но ничего не видно, кроме двух хищников, спорящих о добыче.

Душа, великая добыча, гигантская добыча, единственная достойная для по-настоящему великих охотников. Великих охотников. Возможно, самых великих в мире, за исключением маленьких человечков в другом лесу, далеко от этих двух. Которые тоже, своим собственным образом, борются за самого гигантского зверя.

Глава 23

Три ночи спустя Ветер Великой Страны пронесся по дворцу Подлого.

Жуткий ветер. Молчаливый, как призрак. Не задел ни одной занавески, не разбил ни одной чашки. Но оставил на своем пути разрушения, подобно урагану. Урагану, прадедушке ярости, поднимаемые которым волны смывают целые берега, разрушая все на своем пути.

На этот раз поднялась неестественная волна. Выборочная в разрушении, узконаправленная и точная.

Дворецкий умер первым, в своей постели. Он быстро отправился на тот свет, поскольку ему и так уже было тяжело от накопившегося жира, подобно ножнам окружающего все тело. Он умер молча, налившись краской, глаза его вылезли из орбит и мертвым взором смотрели на множественные веревки и рычаги, к которым в отчаянии тянулась его рука. К приспособлениям, которые могли бы спасти его, поскольку являлись нервным центром дворца. Эти механизмы могли бы послать сигнал тревоги охранникам-йетайцам, разбудить жрецов и палачей, вызвать слуг.

Удивительные рычаги, сделанные мастерами по художественной обработке металла. Красивые веревки из самого лучшего шелка.

К сожалению, механизмы оказались вне пределов его досягаемости. Они бы все равно были вне пределов досягаемости, даже если бы ближайшая шелковая веревка, та, к которой дворецкий тянулся с особым отчаянием, все еще оставалась на месте. Дернув за нее, можно было бы подать сигнал тревоги в место размещения йетайцев. Но ее не оказалось на месте. Дворецкий увидел ее обрывок, свисавший с потолка. Ее, наверное, отрезали бритвой — судя по свисавшему концу. Или по-настоящему великолепным кинжалом.

Однако дворецкий не успел поразмышлять о том, куда подевалась исчезнувшая веревка. Красивый шелк скрылся в складках жира, окружавших его шею, и сильные стальные руки затянули ее. Он пытался бороться с этими руками с отчаянием и неистовой волей к жизни.

Но это была не та воля, слишком ничтожная, мелкая и жалкая в сравнении с волей, управлявшей невероятными руками. Эта воля могла превратить мякоть в сталь.

И лакей умер так же, как жил. Раздутый до невозможности.

Ветер вылетел из покоев дворецкого. Перед тем как их покинуть, Ветер ненадолго задержался, чтобы обрезать все веревки и вывести из строя все рычаги. И при этом — сверхъестественный ветер! — ни один из многочисленных звонков во всем дворце даже не дрогнул.

Рычаги Ветер выбросил. Веревки оставил при себе. Отличные веревки, шелковые. Они очень понравились Ветру.

Три из них Ветер использовал в следующие несколько минут. Высшие жрецы Махаведы, наблюдавшие за группой обычных жрецов и палачей, недавно приписанных ко дворцу, располагались неподалеку от покоев дворецкого. Их комнаты не были украшены так богато, как его покои, да и замки оказались не такими сложными. Но если бы и оказались, это не сыграло бы особой роли. У дверных замков, независимо от сложности, было не больше шансов противостоять Ветру, чем у одуванчиков урагану.

Не сыграло также роли и то, что легкие жрецов не окружали слои жира. И то, что их шеи не покрывал слой жира и они оставались тонкими из-за привычки к аскетизму, свойственному священнослужителям. Даже слишком тонкими на самом деле для таких высокопоставленных жрецов. Но и этим шеям пришлось попробовать на себе веревку. Потому что жрецы Махаведы, по мнению Ветра, заслуживали, чтобы на их шеях затянули веревки.

Ветер вылетел из покоев верховных жрецов и пронесся через соседние комнаты. Маленькие и незапертые спальни скромных жрецов и занимающих еще более низкое положение махамимамсов.

Они стали еще скромнее, просто образцами скромности во время прохода Ветра. Да, их простые постельные принадлежности окрасились в ярко-красный цвет, очень неподходящий для их скромного статуса. Но их едва ли можно винить в этом. Ведь ураган всегда приносит влагу. Тут она оказалась красного цвета.

Закончив с делами в этих покоях, Ветер отправился в западное крыло дворца. Там, на некотором расстоянии, находилась конечная цель Ветра, принесшего разрушение.

Через покои слуг Ветер шел легко и медленно. Ветер не враждовал с ними. Поэтому он прошел по их коридорам, как самый нежный из зефиров 46, чтобы не разбудить спящих.

Тем не менее один человек проснулся. Не услышав шаги Ветра, а из-за старости. Старые люди часто просыпаются по ночам. Вот и эта старуха, морщинистая после долгих лет тяжелой работы и плохого отношения, на этот раз не спала. Ей просто не повезло, что она вышла из крохотной каморки не в то время.

Вскоре она снова оказалась у себя. Лежала на матрасе с кляпом во рту, связанная шелковыми веревками, но никаким другим образом не пострадавшая. Она не пыталась разорвать веревки. И не боролась с железными пальцами. Ее обнаружили на следующий день. Неприятно, что ей пришлось пролежать ночь на пропитанном ее же мочой матрасе. Но больше жаловаться было не на что.

Однако в этом случае жалость Ветра не помогла женщине. Два дня спустя старуха все равно умрет. Посаженная на кол во дворе по приказу Венандакатры. Приговоренная к смерти за то, что не смогла справиться с одним из величайших наемных убийц в мире.

Странно, но, услышав приговор, она не особо расстроилась и не винила Ветер. Она прожила несчастную жизнь на этом повороте колеса. А следующая может быть только лучше. Да, последние минуты оказались болезненными. Но старухе не привыкать к боли. А пока можно здорово повеселиться. Больше повеселиться, чем за всю ее предыдущую, полную несчастий жизнь.

И ее в конце окружала неплохая компания. Самая лучшая. Этих мужчин она хорошо знала. Солдаты-йетайцы, которые годами развлекались, издеваясь над нею, избивали, проклинали и плевали в нее. Их отцы делали то же самое, когда она была молодой, а еще и насиловали ее. Но теперь они сами развлекут ее, в последние часы ее жизни. Очень хорошо развлекут.

Поэтому старуха наслаждалась последними минутами жизни и радостно приняла смерть. А семнадцать сильных йетайцев сидели вокруг нее на таких же колах и кричали от боли, уходя в небытие.

Покинув покои слуг, Ветер быстро понесся по роскошно убранным комнатам, где размещался и развлекался Подлый, когда останавливался во дворце. Ветер оставался невидимым, поскольку никакие лампы не горели, и он как и всегда не создавал шума. Но в невидимости и тишине не было необходимости. В ночное время, в отсутствие хозяина никто не пойдет в его покои. Никто не посмеет. Если кого-то там обнаружат, то обвинят в воровстве и казнят в течение часа. Нет необходимости оставался невидимым, нет необходимости не производить шума. Но все равно он двигался бесшумно, потому что Ветер всегда так двигался, такова его природа. Такова душа явления. Ветер вылетел в коридор, ведущий на лестницу. Там он встретил первого охранника из махамимамсы. Охранник стоял у лестницы в жалком подобии позы, которую должен принимать часовой. Ветер задержался на мгновение, потом полетел вверх по ступеням. Махамимамса остался внизу, сильно изменив позу. Он больше не пытался притворяться несущим вахту. Но для разнообразия у него теперь были раскрыты глаза. У верхней площадки, перед последним рывком вверх, Ветер остановился и замер. Прислушиваясь, как только может прислушиваться Ветер.

Один махамимамса, не больше.

Если бы он не привык соблюдать тишину, Ветер взвыл бы от презрения. Даже у йетайцев хватило бы ума поставить двух часовых на верхней площадке.

Но йетайцам никогда не разрешалось подниматься сюда, по крайней мере с тех пор, как сокровище, размещавшееся в западном крыле, привезли во дворец. На самом деле принцессу разместили в этом крыле потому, что оно дальше всего располагалось от места, отведенного йетайцам. Ни один представитель малва — в здравом уме — и слизко не подпустит йетайцев к такому сокровищу, как девственница. Варвары неоценимы, но не одомашнены. Дикие собаки из степей, натягивающие поводок. И часто — бешеные собаки.

А хозяин этого дворца находился в здравом уме. И ему еще немного вправил мозги мудрый иностранец. Да, пьяный иностранец. Но — in vino veritas.47 И поэтому находящийся в здравом уме хозяин усилил охрану сокровища. Отправил приказ вперед. Теперь сокровище будут охранять только палачи-махамимамсы, а наблюдать за ними — не сколько жрецов. Мужчины, давшие обет безбрачия. Они давали торжественные клятвы, а еще больше боялись осквернения (самым же ужасным считалось влажное грязное кровавое женское лоно).

Ветер преодолел последние несколько ступенек и завернул за угол. Еще одна веревка нашла применение.

Ветер был доволен, поскольку ценил красоту. Такой великолепный шелк должен находить применение, им должны восхищаться, а не прятать в апартаментах одного обжоры. А теперь его увидят и другие, на следующий день. Возможно, не станут восхищаться. Смертных, склонных к иллюзиям, трудно удовлетворить.

Дальше по коридору налево, дальше по коридору направо. Так Ветер и продвигался. Медленно, уверенно, словно знал каждый дюйм пути. И на самом деле знал. Ветер выяснил все секреты дворца. Получил их из самого скромного источника: ленивой болтовни деревенских женщин, которые помногу лет трудились в нем. Долгие годы мыли стены, меняли белье, вытирали полки от пыли, натирали полы. Ленивой болтовни, к которой Ветер внимательно прислушивался.

Теперь в конце коридора Ветер снова замер. О его появлении не предупредило ничто, даже шорох. Этот коридор вел в большой зал под куполом, центральное помещение западного крыла дворца.

Ветер знал о нем. Под огромным куполом располагался пустой зал, за исключением небольшого столика в центре. Столика и трех стульев. О, да. Ветер хорошо знал это помещение. На самом деле лучше, чем какую-либо комнату, в которую когда-либо заходил.

Хорошо знал, потому что ненавидел этот зал под куполом больше, чем ненавидел какое-либо помещение, построенное людьми. Ветер думал об этом зале часами, днями, неделями. Пытаясь найти способ преодолеть его так, чтобы не прозвучал сигнал, который принесет смерть. Но Ветер так и не нашел способ. Потому что человек с железным лицом тоже думал о зале и о том, как его охранять.

В самом конце коридора, у самой границы света, отбрасываемого светильником, стоявшим в центре зала, Ветер остановился. Замер.

Раньше Ветер мог не торопиться. После того как он войдет в зал времени у него не останется.

Зал являлся первым из последних барьеров к цели Ветра. Таких барьеров было четыре. Первый — зал под куполом и стража в нем. Затем, через два коротких коридора, второй — стражники, дежурящие перед дверью в покои принцессы. Третий — это прихожая перед входом в спальню, где дежурит основная группа охранников. А потом Ветер узнал и о четвертом барьере (в предыдущий день, от деревенской женщины, кипевшей от ярости). Четвертый барьер находился в комнате принцессы. Раньше, пока человек с железным лицом командовал другими охранниками, принцессе позволяли спокойно спать. Теперь даже во время сна за ней наблюдали палачи.

Но главным барьером для Ветра на протяжении всех этих недель являлся первый. Ветер нисколько не сомневался, что в состоянии преодолеть зал — даже когда помещение охраняли его люди — и добраться до следующих барьеров. Но обязательно прозвучит сигнал тревоги. А после того как прозвучит сигнал, следующие барьеры становятся непреодолимыми препятствиями, даже для Ветра.

Застыв в темном коридоре, Ветер осматривал ненавистный зал в свете новой реальности. И опять с трудом сдерживался, чтобы не взвыть.

Его воины в те дни, когда они несли вахту, всегда стояли прямо, прислушиваясь ко всем странным шумам, и держали в руках оружие. Они не разговаривали. В любом случае болтать друг с другом было невозможно, потому что его часовые располагалась на приличном расстоянии один от другого. Ведь если нападут на одного, у другого будет возможность по крайней мере предупредить других криком. И не только предупредить. Ветер шагами вымерял расстояние в лесу, как бы моделируя зал, и пришел в отчаяние.

И даже не другого, а других. Потому что человек с железным лицом всегда ставил трех стражников в зале, причем в любое время дня и ночи. Это — главный пост верхнего этажа западного крыла. Главная линия защиты. А он был ветераном, мастером, умеющим оценить местность. Он сразу же все понял, как только осмотрел место новой битвы.

Трое. Здесь. Трое. Трое. Всегда.

Это были первые приказы, которые отдал человек с железным лицом, заступив на новый пост. Ветер знал это от деревенской женщины. Она мыла пол в зале, когда туда вошел человек с железным лицом.

Увидев его, она просто застыла на месте.

Не из-за лица. Ей доводилось видеть жесткие лица и раньше, и она знала, каким людям они принадлежат. Поэтому и заставила себя не шевелиться. Она сидела на корточках в углу зала, подобно мышке на голом полу, когда внезапно вошел кот.

Не из-за приказа. Она едва запомнила его, да и то только потому, что приказ соответствовал сильной, грубой натуре человека, отдавшего его.

Нет, она не могла вымолвить ни звука и пошевелиться потому, что человек с железным лицом очень быстро оценил ситуацию, отдал команду, а затем медленно повел своих людей через зал, причем заставил их ступать шаг в шаг. Осторожно ступать, чтобы не повредить результаты труда женщины — пять часов бесполезного монотонного труда, когда она на коленях исползала весь зал, оттирая каждую половицу.

Услышав этот рассказ, Ветер тоже был поражен, но по-другому. Он мог произнести ни слова, его язык словно примерз к нёбу. Ветер боролся между великой ненавистью и еще большим желанием направить ненависть на другой объект.

А теперь было можно. Человека с железном лицом больше нет во дворце. И нет людей, которыми он командовал. Людей, подобных ему самому.

Они ушли, а их заменили… эти.

Как трудно! Как трудно не закричать от радости!

Зал охраняли два представителя малва. Один жрец и один махамимамса.

Солдаты охраняли бы зал совсем по-другому.

Любые солдаты.

Обычные солдаты, конечно, были бы менее осторожны, чем его люди. Обычные солдаты, которым скучно, сошлись бы на полпути и тихо разговаривали друг с другом. Да, они остались бы стоять. Но стояли бы напряженно и держали бы оружие наготове.

Йетайцы, вечно надменные и грубые, сели бы за стол в центре зала. И вскоре все помещение наполнилось бы их громкими голосами, шумом. Они обязательно бы обменивались репликами. Тем не менее даже йетайцы развернули бы стулья от стола, поставив их так, чтобы смотреть на дверь, и держали бы оружие наготове.

И только жрец с палачом могли охранять помещение, сидя за столом, повернувшись спинами к коридорам и положив мечи на третий стул сбоку. Они склонились над абзацем из веды.48 Жрец был раздражен, пытаясь объяснить тупому палачу тонкости текста, посвященного его занятию.

Ветер оглядел их из коридора, находясь вне пределов освещенного пространства. Бегло осмотрел.

Время осмотров прошло.

Ветер в темноте стал готовиться к броску.

Вначале Ветер повесил оставшуюся часть веревки на незажженную лампу, укрепленную на стене.

Время шелка прошло.

Затем Ветер в последний раз полюбовался шелком и понадеялся, что его найдет какая-нибудь служанка. Возможно, если за ней в тот момент не будут следить, ей удастся украсть этот шелк и привнести в свою мрачную жизнь немного красоты.

А затем Ветер молча запел от радости. Ветер радовался, что человека с железным лицом больше нет во дворце, но, с другой стороны, пока он был здесь, его люди свято хранили сокровище души Ветра и оберегали ее от опасностей. И еще Ветер пел тому неизвестному, благодаря которому человек с железным лицом покинул дворец.

Ветер немного задержался в коридоре, чтобы исполнить эту молчаливую песню, поскольку время радости прошло. Но радость — более драгоценна, чем шелковая веревка, и с ней нужно обращаться осторожно, беречь ее. И забыть о ней в нужный момент, чтобы мысли о радости не повредили делу. Вихрю.

Неизвестному, с первобытного Запада. И Ветер задумался о странном Западе. Удивление тоже драгоценно. Слишком драгоценно, чтобы отбрасывать в сторону, не посмаковав его великолепие.

Кто они? На самом деле ничтожества, язычники с предрассудками, как ему всегда говорили? Необразованные варвары, которые никогда не видели лица Бога?

Но Ветер размышлял недолго, поскольку время размышлений тоже прошло.

А спираль закручивалась и закручивалась.

Кончено, удивление еще вернется, в нужное время. Придет день, когда, все еще удивляясь, Ветер изучит Библию, это Священное писание Запада.

Собираясь с силами, он отбрасывал все драгоценное для души. Отбрасывал прочь, чтобы оставить место.

Ненависть нелегко шла в душу, называемую Ветром. Она приходила с большими трудностями. Но душа Ветра — эго человеческая душа, и ничто человеческое было ей не чуждо.

Придет день в будущем, когда Ветер, изучая Священное писание западных людей, откроет страницы книги Екклезиаста. Тогда Ветер найдет ответ. Небольшое удивление заменится большим. Оказывается, Бог так велик, что даже тупой Запад смог увидеть Его лицо.

Но это в будущем. А в темном коридоре настоящего, во дворце Подлого радость и удивление уходили от Ветра. Все истинное и ценное уходило, как обычно делают все разумные существа, почувствовав приближение шторма.

Любовь выкопала норку. Нежность взобралась на дерево. Жалость нырнула на дно озера. Щедрость укрылась в траве. Терпимость, милосердие и доброта судорожно били крыльями, пролетая под опускающимся небом.

У Ветра была огромная душа. Огромная, но теперь она свернулась. А в центре сформировалась огромная пустота. И в этот вакуум бросились ненависть и ярость, гнев и огонь. Горечь добавила общего веса, жестокость придала энергии. Месть собрала тучи.

Ураган приближается. Сила его нарастает.

Ураган, как и Ветер, был многим для многих людей. Разным в разное время. С разными лицами.

Ураган приносит дождь. Ветер в сезон дождей — если это не ураган — помогает морякам, тысячам моряков, которые везут свои грузы по морю. А еще одно лицо — это лицо самой жизни. Потому что миллионы крестьян выращивают урожай, а в сезон дождей на землю выпадает влага.

Но у урагана есть и другие лица. Он уничтожает все строения на берегу, затопляет долины и убивает миллионы.

Говорят, и правильно говорят, что Индия — страна, созданная ураганом. Может, именно по этой причине — кто знает? — индийское видение Бога так отличается от принятого на Западе.

На непреклонном Западе Бог — только Создатель. Но даже на Западе знают о сезонах и даже поняли их значение.

В Индии Бог также творит разрушение и поет в своей ужасной великой радости: я стал смертью, разрушителем миров.

Для всего есть время. Для всего есть свое время.

И во дворце Подлого это время пришло.

Сезон дождей. Ураган.

Из-за невероятной скорости представители малва, сидевшие за столом, не услышали приближения Ветра, пока он не оказался над ними. Махамимамса вообще не услышал, поскольку так увлекся трудным текстом. Он только что размышлял над словами, а в следующую секунду уже ни о чем не размышлял. Разбивший его голову кулак положил конец мыслям.

Жрец услышал, начал поворачиваться и открыл от удивления рот, увидев, как умер его товарищ. Затем резко вдохнул воздух, подавился, попытался закричать, но не смог. Палача убила правая рука Ветра. Закончив с ним, рука пошла дальше. Ребро ладони врезалось в горло жреца, подобно кувалде.

Жрец уже почти умер: шея у него была сломана, но теперь Ветер пришел в ярость. Ураган по своей природе не просто убивает, чтобы убить, он несет разрушения и хаос. Ужасные руки сделали свою работу. Левая схватила жреца за волосы и развернула к себе полностью, правая подобно железному наконечнику разбила нос и вдавила сломанные кости в мозг. Все в одно мгновение.

И Ветер в ярости понесся через зал под куполом, потом дальше по коридору.

Короткий коридор перешел в следующий. После поворота налево на небольшом расстоянии находилась дверь, ведущая в покои принцессы. Перед этой дверью стояли трое махамимамсов. А он тут ставил двоих. Места тут мало, и трое могли только помешать друг другу.

Ветер понесся по коридору. Время сохранения тишины прошло. А стражнику требовалось только выглянуть из-за поворота. Он всегда ставил одного из двух охраняющих коридор людей у поворота, чтобы оттуда постоянно наблюдать за залом. В свое время это приводило Ветер в отчаяние.

Несмотря на всю ярость бушующего Ветра, шума практически не было. Благодаря манере передвижения ног Ветра он получил и другое имя среди других. Вообще-то это только одна из причин… Лапы пантеры не бьют по земле, не создают шума. Прыгая на дичь, пантера грациозно приземляется на лапы.

Но тем не менее полностью избежать шума не получалось. Палач, стоявший ближе всех к коридору, нахмурился. Что?.. Больше от скуки, а не потому, что его что-то встревожило, махамимамса направился к повороту. Его товарищи увидели, как он пошел, и даже не задумались, почему. Они сами вообще ничего не слышали. Предположили, что он решил прогуляться от скуки.

А Ветер вылетел из-за поворота. Лень исчезла. И скука исчезла. Палачи пожалели, что не находились в состоянии боевой готовности, причем сильно пожалели, как человек жалеет о потерянном сокровище, поскольку никогда не знал его цену.

Но агония была короткой.

Первый палач, тот, если так можно выразиться, бдительный, вообще не успел ни о чем пожалеть. Кинжал вонзился ему под подбородок, прошел сквозь язык, рот, в мозг. Агония закончилась, только начавшись.

У остававшихся двух палачей было время только выпрямиться и уставиться широко раскрытыми глазами. Один даже попытался нащупать свой меч. Он умер первым, кинжал рассек ему горло. И тем же движением Ветер убил и второго, проведя кинжалом по одной линии через два горла.

Конечно, теперь не обошлось без шума. Тела упали на пол с глухим звуком, а кровь струей выплеснулась на стены. Громче всего, пожалуй, оказался булькающий звук — из ран выходил воздух. В последние мгновения жизни палачи сделали большие вдохи от страха, а теперь этот воздух вылетал наружу вместе с кровью.

Стражники-йетайцы, несмотря на всю свою надменность и высокомерие, обязательно услышали бы эти звуки. Даже через закрытую дверь.

Но жрец и шесть палачей, несущих вахту за этой дверью, не услышали ничего. Или, скорее, услышали, но ничего не поняли. В отличие от воинов-йетайцев они не были знакомы со звуками, производимыми людьми, быстро отправляемыми на тот свет.

Другими звуками смерти, да. О, многими звуками. Крики боли они знали. Стоны в агонии. Вопли, да. Завывания, да. Стенания — бесспорно. Поскуливания и рыдания они могли бы узнать во сне. Даже глухое, почти молчаливое шипение, вылетающее из горла, охрипшего от продолжавшихся в течение долгого времени криков ужаса и боли, его они знали. Хорошо знали.

Но слабые звуки, идущие сквозь дверь?.. (Хотя один палач удивился, подошел к двери и начал ее открывать.) Это были звуки быстрой смерти, а быстрая смерть оказалась незнакома людям, стоявшим за дверью.

Но теперь станет знакома.

А Ветер оказался в пике ярости. Дверь исчезла, разбитая проносящимся ураганом. Он ворвался в помещение.

Разлетаясь в стороны, куски двери попали в нескольких палачей. Один свалился на пол, второй зашатался. Ветер на мгновение проигнорировал упавшего. А пошатнувшийся все-таки упал — на спину, мертвый. Его убил по-настоящему великолепный кинжал, который пронзил тощую грудь насквозь.

Пятеро других представителей малва, находившихся в помещении, широко раскрыли рты. Их глаза округлились от страха и шока. И больше всего — полного неверия.

Странные чувства на самом деле, в особенности для жреца. Разве он сам снова и снова не объяснял махамимамсам, что убийство и резня благословляются ведами? (Другие индийские священники, мистики и садху отрицали это, причем горячо и горько, и даже называли культ Махаведы гнусностью в глазах Бога. Но теперь они молчали. Махамимамсы сделали свою работу.)

Итак, ураган влетел в комнату, а находившиеся там люди должны были оценить божественную суть опыта. Но не сделали этого. Скандальное поведение, в особенности для жреца. Остальных малва в прихожей можно и извинить. Несмотря на все их ритуальные претензии, отрывочное и несистематичное знакомство с ведами, которые они частично выучили наизусть, махамимамсы оставались просто грубыми ремесленниками и занимались ремеслом, грубым по природе. Поэтому понятно, что когда это самое ремесло применили в отношении них самих, они не увидели ничего, кроме блестящего исполнения работы. Лежавший на полу махамимамса не успел даже восхититься. Отлетевший кусок двери, который сбил его с ног, также оглушил его. В полубессознательном состоянии он только успел увидеть на долю секунду железную пятку, которая остановила его сердце.

Следующему махамимамсе повезло больше. Та же самая нога откинула его в угол, но не парализовала его разум вместе с телом. Поэтому его можно назвать привилегированным. Он умрет последним, после того как Ветер сметет всю остальную жизнь из помещения. У махамимамсы будет достаточно времени, чтобы восхититься высшим мастерством убийства. Примерно четыре секунды.

Теперь умер жрец. Ему перерезали сонную артерию, причем таким экономичным и быстрым ударом, что даже Валентин, если бы его видел, восхитился бы экономичностью деяния. Затем умер махамимамса, который получил локтем в висок, причем так сильно, что половина мозга наполнилась кусками раздробленной кости.

Еще один махамимамса, еще одна перерезанная сонная артерия.

Но этот удар оказался не очень экономичным — Ветер почти отрубил голову.

И теперь наконец у одного малва нашлось время, чтобы крикнуть, предупреждая других. Крик оборвался, перешел в кашель. Все это сделал кинжал, пронзивший сердце.

И только один махамимамса из семи представителей малва, находившихся в прихожей, смог достать оружие, перед тем как умереть. Короткий кривой меч, который он занес для нанесения удара. Ветер набросился на него и отсек кисть, державшую меч, разбил коленную чашечку одним ударом, а затем локтем руки, державшей кинжал, разбил и череп палача.

В четвертую, последнюю секунду Ветер залетел в угол, куда раньше загнал палача, и воткнул кинжал ему в глаз и сквозь него в мозг. Великолепное лезвие прошло сквозь кость легко, словно разрезало мясо.

Быстрая смерть, невероятно быстрая, но — конечно — ни в коем случае не беззвучная. Во-первых, дверь разлетелась на куски, один палач издал полувскрик-полукашель, ломались кости, брызгала кровь, клацнул меч, падающий на пол. И, конечно, несколько тел с грохотом падали на пол и врезались в стены.

Ветер услышал движение за последней дверью, закрывающей путь к его сокровищу. Движения и отрывистые выкрики людей, готовящихся к схватке. Судя по голосам, двух людей.

Затем — другие звуки, странные звуки.

Ветер знал их значение.

Ветер бросился к этой двери и разобрался с ней так, как это делает ураган, и в ярости влетел в комнату. Комнату принцессы Шакунталы. Где она даже во сне не могла побыть одна, не могла избежать блестящих жестоких глаз.

Двое махамимамсов, как и думал Ветер.

Непредсказуемый, внушающий суеверный страх Ветер. И теперь наступил главный момент всего, ярость шторма достигла пика, потом Ураган ослаб. Стал мягким ветерком, который медленно полетел вперед, желая просто потрепать траву и цветы на полях, не больше.

Остался один махамимамса. Второй был мертв. Скорее умирал.

Ветер быстро осмотрел его. Палач умирал на полу, давился, двумя руками держась за горло. Ветер знал этот удар, разбивший дыхательное горло: прямой удар, наносимый двумя разведенными буквой V пальцами напряженной рукой, в который вкладывается сила всего тела. Он сам нес точно такой же удар менее минуты назад, жрецу в зале с куполом.

Если бы Ветер сам наносил удар валяющемуся на полу махамимамсе, то тот умер бы, не успев долететь до пола. Но удар наносил не он, а его ученица, которую он и обучил ему. Правда, в ней не было его ураганной силы.

Неважно. Нельзя сказать, что Ветер остался недоволен. На самом деле удар был прекрасный. Умело нанесен и — что давало Ветру еще большее удовлетворение — выбран быстро и разумно. Человек может не умереть сразу. Но сколько бы он ни продержался, он сможет издать только хрип.

В данном же случае человек умер быстро. Ветер не видел смысла в том, чтобы оставлять его в живых, и покончил с ним, сильно ударив пяткой.

Однако удар был нанесен почти лениво, потому что основное внимание Ветер направлял на последнего врага и его кончину.

Здесь Ветер нашел повод для неудовольствия и ворчания. Глубокого сожаления, глубокого неудовлетворения.

Она была к этому склонна. Властная принцесса не смогла устоять перед королевским жестом.

Да, признал Ветер, она очевидно начала хорошо. Быстрым, резким ударом в пах. Хорошо выбрала из богатого набора ударов, которым ее обучил Ветер. Парализующий удар, в худшем случае полупарализующий, в самом лучшем — парализующий голосовые связки. Кашель, тихий стон, не больше.

Она первым нанесла этот удар, Ветер знал. Знал с уверенностью, хотя и не присутствовал в спальне.

Как Ветер и учил ее, в случае, если приходится сражаться с двумя противниками. Быстрый удар по одному, выводящий его из игры, смертельный другому, затем вернуться к первому и покончить с ним. Но этой простой формуле сам Ветер следовал далеко не всегда. Но ведь Ветер был мастером, знавшим все тонкости, поскольку он задавал игру.

Пока — все прекрасно. Но затем — бес, а не девка!

Ветер выдохнул в отчаянии, как и много раз в прошлом. Сколько раз он ей говорил? Сколько? Упрямая девчонка!

Но ярость быстро уходила. Гораздо быстрее, чем собиралась, на самом деле гораздо быстрее. Другие эмоции возвращались потоком и пели, таким образом знаменуя свое возвращение. И среди них — великое среди других — было чувство юмора.

На самом деле сцена оказалась комичной.

Большой, грузный человек. Большая голова на толстой шее, которая в свою очередь сидит на грузном теле. Держится за пах. Стонет. Его лицо искажает гримаса боли. Шатается, напоминая раненого бизона. И девушка — маленького роста, несмотря на то что ее удивительное тело сформировалось под жестким контролем Ветра, — висит на этой голове, держась обеими маленькими ручками.

Ручки идеально расположены, это Ветер признавал. Левая держит за растрепанную бороду, правая глубоко запущена в растрепанную шевелюру. Идеальная позиция для смертельного завершающего аккорда, который свернет шею мужчине подобно тому, как ломают прут.

Если бы мужчина был вполовину меньше, а она вполовину больше. Но так как есть девушка напоминала обезьяну, пытающуюся сломать шею буйволу. Буйвол мечется, а обезьяна раскачивается во все стороны, вися на его шее.

Яростный взгляд черных глаз принцессы встретился с взглядом Ветра. Ветер наклонился, подскочил поближе, произнес несколько слов — тихо и мягко. В черных глазах горела первобытная ярость.

— О — хорошо! — прошипела она. Она отпустила руки и отскочила на переднюю часть стопы. Мгновение, чтобы удержать равновесие, мгновение, чтобы принять стойку, мгновение на раздумья.

Быстрый удар по колену был идеальным — копия удара, нанесенного Ветром палачу в предыдущем помещении. Его удар раздробил колено, ее просто выбил коленную чашечку. Неважно — в любом случае человек не сможет идти. А положение его головы…

Да! Ветру очень понравился удар ладонью по переносице. У Ветра этот удар всегда был смертельным. Но девушка — на этот раз — нанесла его так, как он ее учил. Скорость и грация. В ней просто было недостаточно веса и чисто мужской силы, чтобы каждым ударом дробить кости. Так что ее удар просто выводил противника из строя, давал возможность повернуть его голову и…

Удар локтем по виску, последовавший за предыдущим, напоминал удар молнии. Он был идеальным повторением того, что Ветер нанес другому махамимамсе в соседней комнате, менее минуты назад. Да, удар Ветра мгновенно убил человека, в то время как принцессе потребовалось еще два перед тем, как ее противник замертво свалился на пол.

И что?

В конце только душа играет роль.

И тогда Ветер успокоился. Улетел, танцуя, назад в Великую Страну. Он снова поднимется, как ураган, когда позовет Махараштра. Но теперь он улегся.

Остался только человек Рагунат Рао. Обнимающий сокровище своей души, шепчущий ее имя, целующий ее глаза, тихо плачущий, уткнувшись ей в волосы.

ЭПИЛОГ

Кунгас был доволен. Его подчиненные сделали все необходимое и приготовились к отправлению в путь. Теперь он решил: пришло время нанести визит вежливости. Им предстояло долгое путешествие в лагерь императора, разбитый у осажденного Ранапура. Продлится оно по меньшей мере месяц, вероятно, даже больше — судя по виду каравана и прошлому опыту общения Кунгаса с начальником каравана. Кунгасу и его людям предстояло провести немало времени с группой иностранцев, которых их подрядили сопровождать. Лучше должным образом представиться, причем заранее, чтобы в дальнейшем не возникло непонимания. В особенности ему не хотелось непонимания с иностранцами. Этими иностранцами.

Кунгас пересек двор перед дворцом Венандакатры. Остановился на мгновение, наслаждаясь видом.

Суровая жизнь научила Кунгаса многому, преподнесла немало уроков. Например, скрывать свои чувства. Мир всегда поворачивался к нему суровым лицом, и он сам отвечал тем же. У него было несколько кличек. Его подчиненные называли его Железнолицый. Он не возражал. Нет, совсем не возражал.

Но на этот раз даже Кунгасу было трудно не улыбнуться.

Четверо йетайцев все еще оставались живы. Едва. Один даже издавал какие-то звуки. Тихие звуки, чем-то напоминающие мяуканье. Если повезет, этот проживет еще один день, подумал Кунгас. Еще один день агонии и безнадежности.

К завтрашнему дню Кунгас уже покинет эти места, но будет с наслаждением вспоминать о случившемся. Ему и его людям поручили вырезать колы и посадить на них йетайцев. Это оказалось самым приятным поручением за много лет.

Он посмотрел на женщину, сидевшую среди йетайцев, и удовольствие как водой смыло.

Не все оказалось приятным.

Для старухи они сделали все, что могли. Они хотели посадить ее на более длинный кол, но Венандакатра тут же его заметил и запретил использовать. Служанку следовало посадить на такой же кол, как и йетайцев, чтобы продлить агонию.

Однако Кунгас улыбнулся в душе. Мрачно улыбнулся.

«Но мы этого ожидали. Жаль, не смогли добраться до настоящего яда: было слишком мало времени. Но кухарки постарались. Венандакатра следил за нами, как ястреб, проверяя, не поднесем ли мы ей какую-то отравленную еду или питье. Но мы и этого ожидали. К тому времени, как мы посадили несчастную на кол, все уже высохло. Венандакатре потребовалось бы лизнуть шест, чтобы найти искомое».

Командир кушанов уже начал отворачиваться. Затем, повинуясь импульсу, повернулся назад. Быстро оглядел двор. Никто не смотрит.

Кунгас быстро поклонился старухе. Это меньшее, что он может сделать. К тому времени, как деревенским жителям позволят снять ее тело, от него мало что останется. Конечно, священники откажутся отслужить заупокойную. Поэтому несчастная заслужила по крайней мере поклон от своего убийцы.

Это ни в коем смысле не было религиозным жестом. Как и большинство его подчиненных, Кунгас все еще оставался верен буддизму, который принял после покорения Бактрии и Северной Индии. Принял, а затем защищал. Во времена расцвета Пешавар, столица Кушанской империи, был мировым центром буддизма. Но славные дни Кушанской империи миновали. Ступы лежали в руинах, монахи и ученые были мертвы или разлетелись в разные стороны. Йетайцы жестоко преследовали буддистов. А после того как варваров поглотила поднимающаяся и приобретающая силу и власть малва, преследования только усилились. К жестокости йетайцев добавились расчетливость и безжалостность малва. Они намеревались вытоптать все соперничающие религии в пользу культа Махаведы. Нет необходимости говорить, что они абсолютно не симпатизировали буддистам и джайнам.

После преследований и собственной тяжелой жизни у Кунгаса осталось мало религиозных чувств. Поэтому его легкий поклон мертвой старухе скорее служил знаком почтения воина смелой душе. Может, это признание облегчит путь ее душе, ожидающей новой жизни, пусть совсем немного. (Если новая жизнь есть. Если душа вообще есть. Кунгас относился ко всему этому скептически.)

«Не то что ее душе требуется успокоение, — думал он мрачно, уходя прочь. — Казалось, крики и мучения йетайцев доставили ей еще большее удовольствие, чем нам. Может, мы и зря отравили ее».

Он потрогал новую рану на лице. Она уже покрылась корочкой и вскоре заживет полностью. Боль не играла роли. Кунгас считал, что через несколько месяцев не останется даже шрама. Человек, оставивший эту отметину, был слаб, даже несмотря на ярость. А плеть, учитывая все факторы, не лучшее оружие, если хочешь оставить шрам на старом ветеране.

«Но пусть лучше на мне останется след от удара плетью, чем меня посадят на кол».

Мысль вызвала еще один импульс. У Кунгаса было мрачное чувство юмора. Он остановился и снова повернулся, опять осмотрел двор, чтобы удостовериться: поблизости нет шпионов. Затем снова слегка поклонился. На этот раз йетайцам.

«Благодарю вас, о могущественные йетайцы. Вы спасли мне жизнь. И, вероятно, жизнь всех кушанов».

Покидая двор, он вспоминал о случившемся.

От Венандакатры можно было такого ожидать — от этого великого воина, гениального стратега. Ну и гений! Как только он получил известие, бросился сюда сам, впереди своей маленькой армии. Сопровождаемый только несколькими жрецами и группой иностранцев. Не прошло и часа, как он впал в дикую ярость. Приказал казнить — публично посадить на кол — всех йетайцев-стражников, служивших во дворце, а затем понял: единственные, кто может выполнить его приказ, — это раджпуты-кавалеристы. Не считая около сотни пехотинцев малва, которые разбежались как зайцы, когда йетайцы стали крушить все вокруг.

«О, какая это была драка! Конечно, после того как она закончилась, Венандакатра едва ли мог посадить нас на кол рядом с ними. Кто бы это сделал? Не раджпуты же! Эти надменные мерзавцы пострадали больше всех, понесли самые большие потери, за исключением группы простых солдат, которые умеют быстро бегать. Мы вначале оставались безоружны — по приказу самого гения, поэтому йетайцы нас игнорировали. К тому времени, как мы получили наше оружие назад, все практически закончилось».

Кунгас с неохотой признал, что раджпуты сражались достойно, как и всегда.

Но все равно проиграли бы иностранцам. Те были смертоносны. Абсолютно убийственны.

Кунгас задумался.

«Интересно, почему? Раджпуты с радостью били собак йетайцев. Конечно. Как и мы — после того как получили оружие. Но какое дело до этого иностранцам? Могу понять, почему они приняли сторону Венандакатры, — в конце концов они его гости. Но почему они действовали с таким явным энтузиазмом? Можно подумать, они сами что-то не поделили с йетайцами».

Кунгас шел своим обычным быстрым шагом и вскоре ступил на выложенную плиткой дорожку, ведущую во двор. Теперь никто из дворца не мог его видеть. Впервые веселое настроение отобразилось на лице Кунгаса. Правда, только тот, кто хорошо его знал, смог бы назвать улыбкой это слабо заметное легкое искривление губы.

«О, да, они были великолепны. Думаю, они порезали не меньше йетайцев, чем раджпуты. И остались живы, получив только царапины… За исключением того паренька. Жаль паренька. Но он в конце концов поправится».

Мысль вернула его к настоящему.

«Думаю, визит вежливости — это как раз то, что нужно сделать. Очень вежливый визит вежливости. Я определенно хочу поладить с этими людьми. О, да. Хорошо поладить. Задание напоминает сопровождение группы тигров».

Еще подумав, он решил, что, может, предпочел бы сопровождать тигров. Кунгас не был уверен.

Кунгасу пришлось потратить какое-то время, чтобы найти компанию, которую он искал. К своему удивлению он обнаружил, что иностранцам отвели место в самом хвосте огромного каравана. После группы обеспечения, в центре орды присоединившихся к каравану гражданских лиц.

«Странное место для почетных гостей».

Следуя вдоль каравана, Кунгас думал над вопросом.

«Теперь, поразмыслив над случившимся, наш великий господин ими недоволен. В особенности их предводителем. Я замечал, как Венандакатра неоднократно бросал злобные взгляды в его сторону. Но сразу о них не подумал. Я предположил, что великий господин просто находился в соответствующем настроении и, как и обычно, вымещает его на всех. У него нет оснований для недовольства иностранцами. Они ведь оказали ему услугу. Без них несколько йетайцев смогли бы добраться до негодяя и порезать его на куски. Странно».

В конце концов Кунгас нашел группу. Предводитель стоял немного в сторонке, наблюдая за тем, как устанавливаются паланкины на спинах двух слонов, выделенных иностранцам. Очевидно, он и двое его подчиненных временно отдыхали от полуденной жары в тени деревьев. Одно это выдавало иностранцев, если не брать в расчет бледную кожу и странные одежды. Тень не давала особого облегчения, тем более в тени сильнее влажность. Кроме этого, деревья останавливают дуновения легкого ветерка, который обдувает тебя на открытой местности, пусть и под лучами солнца, и под деревьями также скапливаются мошки.

Наблюдая за полководцем, Кунгас опять поразился несоответствиям, о которых уже знал.

«Самый странный полководец, которого мне доводилось видеть. Слишком молод, раза в два моложе, чем должен бы быть, и в два раза смертоноснее, чем любой полководец, которого мне когда-либо довелось встретить на жизненном пути. Этот человек просто сеет смерть мечом».

Мысли о смертоносности заставили Кунгаса перевести взгляд на сопровождающих полководца лиц. Они стояли в нескольких футах от своего командира.

Кунгас вначале оглядел того, что слева, не такого крупного, как второй.

«Этот внешне кажется самым устрашающим человеком, которого мне только довелось видеть в жизни. Похож на самого жуткого в мире мангуста».

Затем Кунгас перевел взгляд на стоявшего справа телохранителя — огромного по размерам.

«Легенды имеют под собой реальную основу. Гималайский великан-людоед все-таки живет среди нас. И его лицо высечено из камня великих гор».

Полководец заметил его. Казалось, Велисарий слегка напрягся, но Кунгас не был уверен. У полководца было одно из тех лишенных выражения лиц, которые практически невозможно прочитать. Кунгас подошел к нему. Вспомнил те немногие греческие слова, которые знал.

— Ты — полководец Велисарий? Посланник из Рима?

Полководец кивнул.

— Меня зовут Кунгас. Я — командир… э… группы кушанов господина Венандакатры. Кушанских сил. У господина Венандакатры… э… как бы это сказать?..

— Я говорю по-кушански, — объявил полководец.

Кунгас мысленно вздохнул с облегчением.

— Спасибо. Я очень плохо говорю по-гречески. Нам приказали сопровождать вас по пути в Ранапур.

И снова Кунгас понял, что не в состоянии прочитать выражение лица полководца. Да, он казался немного напряженным. Словно был не рад видеть кушана. Кунгас не мог найти причину, почему это так, но был практически уверен в правильности своей догадки.

Однако полководец вел себя дружелюбно. И определенно хорошо говорил по-кушански. На самом деле великолепно — даже без акцента.

— Очень приятно, Кунгас, — произнес он сочным баритоном.

Полководец помолчал немного, потом добавил:

— Пожалуйста, пойми меня правильно, Кунгас. Но я удивлен видеть тебя. Нам не нужны сопровождающие. У нас не было эскорта по пути сюда из Бхаруча. Мы вполне способны постоять за себя.

На лице Кунгаса промелькнула легкая улыбка.

— Да, я видел. Однако наш господин настаивает на эскорте.

— А, — протянул полководец и отвлекся на мгновение, отмахиваясь от мухи, севшей ему на шею. Однако Кунгас заметил, что внимательные карие глаза иностранца постоянно наблюдали за ним. Постоянно, даже когда Велисарий убивал муху.

Разделавшись с мухой, полководец лениво заметил:

— Я предполагал, что вас отправят в погоню за принцессой и ее спасителями. О, прости, похитителями.

Железное лицо стало более жестким.

— Мой господин почему-то перестал доверять нам. Не понимаю, почему. Принцессу не спас… э, украли, пока мы ее охраняли.

Кунгас подумал, что полководец старается скрыть улыбку. Но не был уверен. Этого человека трудно понять.

— Кроме того, господин Венандакатра уже отправил сотню раджпутов-кавалеристов, а также более тысячи других людей в погоню. Нет необходимости отправлять еще и нас.

Иностранный полководец на мгновение отвернулся. Когда он повернулся назад, казался особенно напряженным.

— А как ты оцениваешь шансы, Кунгас? Ты же профессионал. Как ты считаешь, принцесса и ее… э… похитители будет пойманы?

— Только один похититель, полководец.

— Один? — полководец нахмурился. — Как я слышал, дворец атаковала целая банда головорезов. Судя по слухам, дворец стал местом жуткой бойни.

— Бойни? О, да. На самом деле бойни. Дворецкого, трех высокопоставленных священнослужителей и двух охранников-махамимамсов задушили. Одиннадцать жрецов и махамимамсов зарезали в своих постелях — очевидно, им перерезали горло бритвой. Жреца и махамимамсу убили в большом зале. Голыми руками. Трех махамимамсов зарезали перед входом в покои. Жреца и шестерых охранников-махамимамсов — в прихожей перед спальней. В основном ножом. Еще двоих махамимамсов непосредственно в спальне принцессы. Работа наемного убийцы, хотя…

— Хотя?

Кунгас сделал быструю оценку. Частично оценка основывалась на воспоминаниях о воплях Венандакатры, недовольного полководцем. Но в основном — на тонком юморе в голосе полководца, когда он использовал слово «похитители».

— Ну, так получилось, что я сам осматривал место… э, преступления. По приказу господина Венандакатры. Поэтому я и сказал «один похититель». Всю операцию провел один человек.

— Один человек? — переспросил полководец, но не казался особо удивленным.

Кунгас кивнул.

— Да. Один человек. Не группа лиц. Судя по оставленным следам. Один, без помощников. Его зовут Рагунат Рао. Пантера Махараштры — так его иногда называют. Или Ветер Великой Страны. Есть и другие имена. Это был он. Я уверен. Известна его личная привязанность к принцессе. В Индии не более трех — может, четырех наемных убийц такого класса. И ни один из них так не владеет голыми руками и ступнями.

Кунгас чуть не скорчил гримасу.

— Никто так не умеет дробить кости и корежить тела. Двое махамимамсов, убитых в спальне принцессы, были также убиты голыми руками. Но удары, хотя и умелые, не наносились с той звериной яростью, свойственной Пантере.

Полководец нахмурился.

— Но… ты же сказал: один человек…

— Принцесса. Их убила она. Понимаешь, ее обучал сам Рагунат Рао. По крайней мере я так считаю. Я много раз видел, как она танцует, в те долгие дни, когда охранял ее. Она прекрасно танцует, но… в ее движениях всегда было что-то… запах, привкус наемного убийцы. А в Амаварати, в конце осады, она убила нескольких йетайцев, которые набросились на нее у нее в покоях. Одного из них после того, как ее разоружили.

Глаза полководца округлились. Слегка.

Кунгас склонил голову и уставился в землю. Когда он заговорил вновь, его голос был таким же твердым, как и лицо.

— Что касается твоего первого вопроса — поймают ли их. Да. Поймают. Их положение безнадежно.

— Почему ты так уверен?

Кунгас пожал плечами и поднял глаза.

— Она только девочка, полководец. Принцесса. Да, не такая принцесса, как все остальные. Принцесса из легенды. Но тем не менее на нее никогда не велась охота. У нее нет опыта, подготовки и умения. Она не сможет убежать от тысячи мужчин, преследующих ее по лесам и горам.

Кунгас покачал головой, предупреждая следующий вопрос полководца.

— Это не играет роли. Даже если Рагунат Рао будет помогать ей и вести ее, она… — он замолчал. — Я уверен: ты когда-то принимал участие в охоте, в большой группе.

Полководец кивнул.

— Поэтому, если бы Рагунат Рао был один, не сомневаюсь: он бы обхитрил преследователей и ушел от них. Но даже для него задача была бы чрезвычайно сложной — когда за ним по пятам идет такое количество охотников. А тут его обременяет принцесса, — Кунгас снова пожал плечами. — Это просто невозможно. Нет, их поймают.

Кунгас заметил, как полководец глянул в сторону. Казалось, он слегка напрягся. Возможно.

Кунгас проследил за направлением его взгляда. Последние члены группы иностранцев приближались к паланкину. Молодой чернокожий принц из Аксумского царства со своими женщинами.

Кунгас слышал рассказы о принце. О его неуемной похоти и безжалостности в отношении наложниц. Кунгас по большей части не обращал внимания на такие рассказы. В основе слухов об особах королевской крови и знатных господах часто лежала злоба и зависть. Поэтому Кунгас относился к ним с недоверием.

Но, наблюдая, решил, что в рассказах есть доля правды. Женщины определенно боялись его. У всех были закрыты лица, смотрели они в землю. Казались очень покорными, робкими и несчастными созданиями. Начисто отсутствовали веселые возбужденные любопытные взгляды молодых девушек или женщин, отправляющихся в путешествие.

Одно женское лицо Кунгас все-таки рассмотрел. Она тихо плакала, ее успокаивала вторая, обнимавшая ее. Вторая вела ее. Принц внезапно дал подзатыльник одной из других женщин в группе. Потом последней в группе. Заставил женщин поторопиться, просто сорвав на них свое недовольство и нетерпение. Но, очевидно, молодой принц не очень сердился. Он был крепко сложен, если и не отличался гигантским ростом. Широкоплечий, с мощной грудной клеткой, очень мускулистый. С таким телом он мог бы ударить так, что девушки не удержались бы на ногах. А тут создалось такое впечатление, что они даже не почувствовали удара.

Одну девушку подняли в паланкин. Ей помогал чернокожий солдат, явно служивший погонщиком слонов. Затем подняли другую, плачущую.

— Насколько я понимаю, они все — маратхи, — заметил Кунгас, чтобы просто поддержать разговор.

Полководец кивнул.

— Да, принцу Эону нравятся представительницы этой народности. У него целая группа этих созданий. — Легкий смешок. — На самом деле я точно не знаю, сколько их у него. Никто не может уследить за их количеством.

Третья девушка, та, которая успокаивала плачущую, приготовилась забираться наверх. Маленького роста. Гораздо более смуглая, чем средняя маратха. Очень гибкая. Кунгас восхитился грациозностью, с которой девушка взялась за руку погонщика и стала взбираться на огромного слона. Вытянула голую ножку…

«Великолепная танцорка. Такая невероятная грациозность. Гибкая, плавная. И меня всегда поражали ее ноги. Самые красивые ножки, которые мне довелось видеть. Очень живые и подвижные. С высоким подъемом, узкой пяткой, идеальной формы».

Девушка скрылась в паланкине. За ней последовали четвертая и пятая.

Принц залез последним и задернул шторки.

Кунгас застыл на месте, как столб. Он не мог ничего с собой поделать. С телом и лицом. Его лицо всегда напоминало железную маску перед лицом опасности.

Он почувствовал напряжение полководца, стоявшего рядом. За своей спиной услышал движение телохранителей. Они придвигались к нему. Со спины.

«Это может оказаться самым опасным моментом в моей жизни».

У него была трудная жизнь, и часто приходилось принимать решения. В эту секунду Кунгас принял самое легкое решение из всех, которые когда-либо принимал. И, думал он, возможно, самое лучшее — определенно самое чистое — в общем-то зря потраченной жизни. Он также немного гордился тем, что его собственное выживание не играло никакой роли в принятии решения.

«Что не решает моей главной проблемы на этот момент. Не дать перерезать себе горло. Нет необходимости притворяться — о, только не с этим полководцем. Не с этими людьми за моей спиной. Кроме того…»

Его лицо озарила редкая улыбка. (Она могла считаться улыбкой только для Кунгаса. Никто другой так бы ее не назвал.)

— Сколько женщин! Нам, конечно, придется удостовериться, что они хорошо защищены. Я дам указания своим людям, чтобы никому не позволяли беспокоить наложниц принца. Даже подходить к паланкину. Или шатру по ночам. В конце концов он же принц. Уверен: он придет в ярость, если кто-то положит глаз на его женщин.

Кунгас чувствовал, как быстро пролетали мысли в голове у человека, стоявшего рядом с ним. Мгновение спустя полководец заговорил. В его голосе все еще слышались колебания.

— Думаю, прекрасная идея. Конечно, твои люди…

Кунгас отмахнулся.

— О, я прикажу им самим тоже держаться подальше от паланкина. И сам буду держаться подальше.

На лице полководца появилась странная хитроватая ухмылка. Если он и колебался раньше, теперь все сомнения ушли.

— Представляю, как будет трудно тебе и твоим людям. В смысле контролировать себя, когда рядом женщины. — Он виновато кашлянул. — Учитывая репутацию кушанов.

Кунгас слегка нахмурился.

— Репутацию?

Полководец рассмеялся.

— О, Кунгас, прекрати! Не надо этого отрицать. Она хорошо известна. Нельзя доверять кушанам, если рядом женщины. В особенности молодые. В особенности девственницы. Правда, в этом паланкине девственниц нет, — полководец рассмеялся.

Кунгас все еще хмурился.

— Ты готов пойти на такие жертвы! — восхитился полководец. — Но в этом нет необходимости, Кунгас. Уверяю тебя. Не в нашей компании. Помню, как мы сидели с Венандакатрой и болтали на эту тему по пути из Бхаруча. Развлекали друг друга разными историями. Хотя теперь, вспоминая это… Боюсь, память меня подводит. Я сильно напился в тот вечер. Но… хорошо подумав, я кое-что помню. Помню, как рассказывал анекдоты. Мне показалось странным, что великий господин раньше не слышал про репутацию кушанов.

Теперь все согласились бы, что на лице Кунгаса появилась улыбка. Слабая, едва заметная — да. Но нельзя было сомневаться в том, что это улыбка.

— Жаль. Наконец о нашей репутации стало известно. А мы так старались, чтобы о наших талантах не узнали. Все эти месяцы. — Он уныло покачал головой. — Ну что ж, ничего нельзя поделать. Теперь о ней узнают все. Черт побери! Мужья станут следить за женами. Отцы за дочерьми.

— Принцы за наложницами.

Кунгас посмотрел на телохранителей полководца.

— Солдаты за женщинами, следующими за войском.

Полководец почесал подбородок.

— Предвижу скандал. Разговоры в караване. Они, вероятно, дойдут и до господина Венандакатры. Предвижу сцену. Кушанские солдаты — хулиганы, их одолевает похоть, с которой они не в состоянии справиться — постоянно окружают паланкины и шатры иностранцев, в которых столько красивых девушек. Налетают на них, как мухи на мед. И, конечно, грубо обходятся со всеми мужчинами, оказывающимися поблизости.

— Да, мы очень быстро и жестоко разделываемся с конкурентами, — согласился Кунгас. — Когда дело касается женщин.

Он осторожно коснулся рукоятки меча, потом сжал ее и вынул меч из ножен где-то на дюйм, затем с лязганьем вернул его в ножны.

— Да, да, — продолжал полководец. — Жаль несчастных малва, если они вдруг подойдут близко, проявляя любопытство. Захотят глянуть на женщин.

Кунгас содрогнулся.

— Дрожу, думая о несчастных. Что с ними станется!

Уголком глаза он заметил, как улыбаются телохранители полководца. Ну и улыбка у похожего на мангуста типа! Самая жуткая, которую доводилось видеть Кунгасу. Это точно.

— Конечно, если какой-то предприимчивый малва проникнет сквозь ряды кушанского эскорта и проберется к…

— О, ужасно! — воскликнул полководец. Прищурился. Его огромная рука легла на рукоятку меча. — Его зарежут. Внимательные катафракты или сарвены всегда находятся настороже, чтобы отбивать бесконечные, безжалостные, настойчивые попытки пробраться к их женщинам, которые предпринимают эти ужасные, похотливые кушаны. Жаль, если они перепутают кушанов с малва.

Полководец развел руками.

— Но господину Венандакатре грех жаловаться. В конце концов это он велел вам сопровождать нас. — Тут полководец улыбнулся и никто в мире не смог бы сказать, что это не улыбка. — Вероятно, он как раз преследовал эту цель. Я имею в виду: сделать нас несчастными.

Кунгас кивнул с серьезным видом.

— Да, великий господин раздражен. Из-за вас. Сильно недоволен. Не могу понять, почему.

Караван начал движение. Звуки донеслись до его конца. Кунгас посмотрел вперед, правда, начало каравана не увидел. Оно было слишком далеко.

— Лучше я пойду. Соберу своих людей и объясню им, что от них требуется. Очень осторожно. Проверю, как они поняли то, что должны понять, а не то, что не должны. Мы не хотим — как бы мне выразиться? Можно ходить на кончиках пальцев, пока удерживаешь равновесие.

— Хорошо сказано, — заметил полководец. — Ты мне нравишься. А ты не ожидаешь…

— От моих людей? Нет. Все будет в порядке. Если я прикажу им покрасить лица в голубой цвет и весь путь до Ранапура ехать с закрытым левым глазом, то они, черт побери, выкрасят лица в голубой цвет и не будут открывать левый глаз весь путь до Ранапура. Причем сделают это быстро и не будут ничего комментировать и задавать лишних вопросов. Приказ есть приказ. Подчиняйся. Просто делай, что сказано. — Лицо опять стало железным. — Я не терплю неповиновения.

— Представляю, — сказал полководец.

Очень симпатичная у него хитроватая усмешка, подумал Кунгас. Он сам улыбнулся (если это можно было назвать улыбкой) и ушел.

Когда кушан скрылся из виду, Валентин прошептал Велисарию.

— Ты ходил по лезвию бритвы.

Велисарий покачал головой.

— Нет, Валентин, не ходил. Не могу представить страну, где угодно, когда угодно, при любом повороте колеса, когда этот человек принял бы другое решение.

Полководец отвернулся и направился к лошади.

Уходя, что-то пробормотал себе под нос.

— Ты его слышал, Анастасий?

Гигант улыбнулся.

— Конечно. И ты бы услышал, если бы твои уши были настроены на философские мысли, как им и следует. Вместо того чтобы…

— Просто ответь на вопрос, черт тебя побери! — рявкнул Валентин.

— Он сказал, что в конце концов роль играет только душа.

Принц расслабился. Его пальцы, судорожно сжимавшие занавеску, отпустили ее. Ткань, отодвинутая на четверть дюйма, вернулась на место. Эон открывал лишь щелочку.

— Он ушел, — тихо сообщил Эон. Принц откинулся на шелковые подушки, устилавшие внутреннюю часть паланкина. И с облегчением выдохнул воздух.

Четыре женщины-маратхи, находившиеся в паланкине, по-разному отреагировали на новость. Пятая женщина, не из народности маратхи, внимательно следила за их реакциями. Ее учили наблюдать за людьми, расслабляющимися после стресса. Таким образом можно многое о них узнать. И обучал ее эксперт по стрессовым ситуациям и реакциям на них.

Одну девушку она знала много лет. Теперь эта девушка еще крепче вцепилась в нее. Но впервые с момента их новой встречи, при самых неожиданных обстоятельствах, прекратила плакать. Ее звали Джиджабай и она лишилась рассудка после пережитого ужаса. Но, возможно, думала Шакунтала — скорее надеялась — страх уйдет и разум вернется. Ужас. Для этой девушки начался, когда ее оторвали от принцессы. Теперь принцесса вернулась и, не исключено, Джиджабай тоже станет прежней.

Но в эти минуты Шакунтала ничего не могла сделать для Джиджабай, только держать ее в объятиях. Поэтому Шакунтала посмотрела на других.

Девушка, сидевшая справа от принца, выдохнула воздух, широко улыбнулась и склонилась к плечу Эона. Принц нежно обнял ее. Она закрыла глаза и потерлась носом о шею мужчины.

Шакунтала немного знала об этой девушке из разговора с принцем в предыдущий день. Ее звали Тарабай и она считалась любимицей принца. Эон предложил ей поехать вместе с ним к нему домой, когда он вернется в Аксумское царство, и стать там одной из его наложниц. Тарабай с радостью согласилась.

Принца этот ответ явно обрадовал. Почти удивил — как мальчика у которого сбылась мечта.

Шакунталу заинтересовала его радость. Ее учил наблюдать за людьми самый наблюдательный человек из всех, кого она знала. Человек с острым и тонким восприятием. И способу восприятия людей Шакунтала тоже научилась у него.

Поэтому, с одной стороны, ее забавляла радость принца. Какая женщина в положении Тарабай — плененная маратха, оказавшаяся в адской дыре, рабском борделе, — не воспользуется шансом стать наложницей особы королевской крови? Настоящей наложницей, в почетном и традиционном смысле, а не одной из жалких презренных существ, которых малва именуют этим словом. Женщиной с признаваемым и уважаемым статусом в доме особы королевской крови. Ее дети не смогут претендовать на престол, но точно получат высокие должности, дающие власть и престиж.

Но Шакунтала не смотрела на принца высокомерно или надменно. Как раз наоборот. Она зауважала принца за его радость. Ее учили уважать этот тип несамонадеянной скромности. Не говорили прямо, а учили примером. Примером человека, который никогда не хвастался, хотя ему было чем похвастаться, больше поводов, чем у любого другого живущего в Индии с времен, описанных в «Махабхарате» и «Рамаяне».49

Эта мысль принесла боль, но Шакунтала отогнала ее.

Действия Тарабай и принца сказали Шакунтале и многое другое. У ее собственного отца, императора Андхры, было много наложниц. Шакунтала часто наблюдала за ними в присутствии отца. Ее отец всегда хорошо относился к наложницам. Но ни одна из них не осмелилась бы так интимно и непосредственно прикоснуться к нему в присутствии остальных. Ее собственная мать, императрица, не стала бы так делать. И даже, как подозревала Шакунтала, не стала бы так вести себя, когда они с отцом оставались вдвоем в императорской спальне.

Ее отец был холодным, жестким и необщительным человеком. Император до мозга костей. Он не терпел фамильярности ни от кого, ни от мужчины, ни от женщины. И, насколько знала принцесса, он ни к кому не проявлял ни малейшей нежности. Уж точно не к ней самой.

Однако от этой мысли не стало грустно. Всю жизнь отца занимала угроза малва. Шакунтала поняла, что много лет назад отец по-своему любил ее. Он отдал ее на воспитание наемному убийце из маратхи — презрев все обычаи и традиции — только по одной причине. Он ценил девочку и дал ей самый большой подарок в своей власти. Этому подарку Шакунтала обязана жизнью.

Однако воспоминания снова принесли боль. Но принцесса заставила себя вернуться к текущему моменту.

Значит, мягкий и нежный принц, к тому же еще и скромный. Отзывчивый, участливый, душевный.

И находчивый!

Шакунтала сдержала смешок. Ребенок в некоторых вещах. Хватит!

Она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Принцесса обладала великолепным чувством юмора. Оно особым образом проявлялось, когда ее не выводили из себя. И, несмотря на всю напряженность той ситуации, эпизод-то был комичным.

Принц обнаружил ее в шкафу, где ее спрятал Рагунат Рао. Как и планировалось заранее. На полке, на которой девушка едва умещалась вместе с кувшином воды, небольшим количеством еды и — ее нос сморщился от воспоминания — ночным горшком. На ней лежала стопка простыней.

Как только принц занял гостевые апартаменты в углу дворца, Эон поспешил открыть шкаф и вызволить Шакунталу. На приемлемом маратхайском принц начал объяснять детали плана. Шакунтала старалась отводить взгляд. Принц торопился, смывая кровь и грязь с тела. (Принцесса совсем недавно слышала звуки битвы на подступах ко дворцу, ей очень хотелось выбраться из шкафа и посмотреть, что там происходит.)

Пока Эон раздевался, еще один человек — его называют давазз, должность у него такая, несколько странная — наполнил для принца ванну прямо в спальне. Шакунтала один раз позволила себе взглянуть на него, не столько от девического любопытства, сколько для того, чтобы оценить принца. Очень впечатляющее тело. Но на нее гораздо большее впечатление произвело отношение к нему — принц небрежно, не думая о крови и следах, оставленных вражеским оружием, просто смывал с тела жуткую память о сражении.

Так. Смелый принц. Опытный и умелый в битве, несмотря на молодость. Такими принцы и должны быть в новом мире, созданном малва. Шакунтала его одобрила. Очень одобрила.

Из-за дверей донеслись звуки голосов — раджпуты ругались с иностранцами. Человек принца тут же схватился за огромное копье. Но принц прошипел указания на своем языке. Давазз поставил копье к стене и направился к двери, причем с такой широкой улыбкой, какую Шакунтале не доводилось видеть никогда в жизни.

Принц мгновенно бросился к шкафу и убрал все следы пребывания там Шакунталы. Прятать было почти нечего — там стояли пустой кувшин из-под воды и наполовину заполненный мочой ночной горшок. Принц поставил оба предмета на видном месте, после того как вылил мочу в окрашенную кровью воду.

Затем, до того как Шакунгала успела понять, что происходит, Эон схватил ее и толкнул на кровать. Мгновение спустя принц — все еще голый — лежал на ней. Он набросил на них простыню и сразу же стал активно работать ягодицами. Шакунтала оказалась полностью закрыта — частично простыней, частично принцем. Он был ненамного выше ее, но в два раза шире в плечах и груди. Девушка чувствовала себя, как котенок под тигром. Она ничего не видела, кроме голой груди принца.

Мгновение спустя голоса уже звучали в комнате. Вошедшие продолжали спорить. Теперь она понимала язык раджпутов. С опозданием господин Венандакатра приказал обыскать весь дворец и прилегающую к нему территорию. Офицер-раджпут, командующий отрядом, извинялся. Он не сказал прямо, но дал понять: считает занятие идиотским. Просто детская прихоть великого господина. Ясно же, что преступники давно покинули дворец. Разве трех йетайских собак, охранявших ворота, не нашли убитыми наутро после бойни? С тех пор прошло почти целых два дня. Абсурдно предполагать, но… Приказ есть приказ.

Тогда принц Эон поднял голову, чуть-чуть. И закричал в ярости. Как разгневанная особа королевской крови. Но ягодицы так и ходили взад и вперед и его пах терся об ее собственный. Конечно, она все еще была одета. Но раджпуты не могли этого видеть. Единственное, что они могли видеть, — это волосы принцессы. Длинные черные волосы, ничем не отличающиеся от волос большинства индийских женщин. А затем, мгновение спустя, маленькую ручку, которая обхватила принца за шею с очевидной страстностью. Очевидной, судя по стонам, издаваемым неизвестной девушкой. Шакунтала не была абсолютно уверена, что издает правильные стоны. Но как и все умненькие девочки, живущие в большом и густонаселенном месте, таком, как дворец, она не брезговала подслушиванием в те времена, когда жила в Амаварати.

Раджпуты старались не обращать внимания на принца, занятого вполне определенным делом, и быстро осмотрели покои. Затем, многократно извинившись, ушли.

Как только за ними закрылась дверь, Эон мгновенно слез с Шакунталы. Долго извинялся, объясняя, что его действия вызваны необходимостью. Подчеркнул глубину своего уважения к царственной особе и достоинству принцессы. Снова и снова повторил…

Шакунтала отмахнулась от его извинений. Ответила достойно — на самом деле по-королевски — признавая искренность его извинений. Произнесла подобающие слова, уверяя принца, что понимает необходимость и оценивает быстроту его ума и сообразительность. Добавила дальнейшие заверения: она не сомневается в его благочестии, хороших манерах, воспитании и монаршем достоинстве.

Но затем — не в силах удержаться — скромно заметила:

— Боюсь, принц, что одна из твоих провинций восстала.

Темная кожа принца не позволяла судить с полной уверенностью. Но Шакунтала подумала, что он покраснел. В особенности после того, как давазз добавил со своей потрясающей улыбкой:

— На самом деле! Совершенно наглое восстание! Принцу надо бы постараться и разобраться с восставшим! — А затем сделал широкий жест рукой: — Попробуй взять мое копье!

Вспоминая и улыбаясь, Шакунтала встретилась взглядом с принцем. На его лице тоже появилась улыбка, затем ее сменило другое выражение — улыбка стала извиняющейся, глаза слегка закатились, он пожал плечами и сделал приглашающий жест рукой. Левой рукой, той, которой он не обнимал Тарабай.

Шакунтала поняла его и прижалась к нему с левого бока. Он обнял ее. Принцесса уткнулась лицом в его мускулистую шею. Мгновение спустя почувствовала, как Джиджабай пристраивается у ее собственного левого плеча, дрожа от страха, что принцесса ее покинет. Шакунтала обняла девушку, прижала ее голову к себе и тут же почувствовала, как Джиджабай перестает дрожать.

Шакунтала вздохнула про себя. Будет трудно, муторно и неудобно путешествовать много дней и даже недель в таком положении. Но она безжалостно прогнала эту мысль. Они находятся в состоянии войны, а для ведения войны требуется различная тактика. Эта тактика сработала раньше. Она — испытанная и проверенная. Если кто-то заглянет в паланкин, то не увидит ничего, кроме соответствующим образом прославившегося аксумского принца, как и всегда окруженного покорными женщинами. Конечно, их лица практически никто никогда не видит, ведь они его так боятся. Он же такой жестокий.

Она встретилась взглядом с Тарабай через грудь принца. Маратха робко улыбнулась.

Тарабай все еще испытывает благоговение, поняла Шакунтала. Какое-то время маратхи знали, что иностранцы, в руках которых они оказались, заняты некой странной активностью. И даже почувствовали, что активность каким-то образом направлена против ненавистных малва. Но они не знали точных целей активности до сегодняшнего утра. Прямо перед отправлением каравана девушек завели в комнату, и его люди представили им Шакунталу и объяснили план.

Услышав имя, Джиджабай подняла голову и заплакала от удивления. Плач заглушила сама Шакунтала, обняв свою бывшую служанку. С того самого момента и пока они не забрались в паланкин, девушка не прекращала плакать. Шакунтала все время оставалась рядом с ней. Вначале от любви и жалости. Потом также поняв, что сложившаяся ситуация идеально подходит для их целей.

Три другие маратхи оказались слишком сильно поражены, чтобы сделать что-то, кроме как выполнить все от них требующееся в полубессознательном состоянии. На самом деле получилось даже лучше, чем планировалось.

Тарабай больше не удивлялась. Как поняла Шакунтала, присутствие Эона восстановило смелость девушки. Но она все еще находилась в благоговении. Судя по всем признакам, она родилась в простой семье. Несомненно, из низших каст, вайшиев или шудров. Маратхи всегда серьезно относились к происхождению, но эта мысль, как и всегда, показалась Шакунтале болезненной, и она отмахнулась от нее. Не время думать о сословиях. Тарабай никогда в жизни не могла предположить, что окажется в паланкине — да и еще и на одной мужской груди — с особой королевской крови!

Теперь Шакунтала посмотрела на двух девушек, которых не знала. Они также глядели на нее округлившимися глазами. Но в этих глазах она заметила не только благоговение. Две маратхи практически дрожали от страха. Затем, заметив, что принцесса глядит на них, опустили головы. И стали дрожать сильнее.

«Это должно прекратиться», — подумала Шакунтала.

— Посмотрите на меня, — приказала она. Несмотря на молодость, ее голос звучал резко. Не грубо, просто… она приказывала и слова прозвучали именно как приказ.

Женщины немедленно подняли глаза на Эона, не участвовавшего в разговоре, манера Шакунталы произвела впечатление.

— Вы очень испуганы, — констатировала факт принцесса.

Мгновение спустя женщины кивнули.

— Вы боитесь гнева малва, если они обнаружат, что происходит. Вы боитесь, что вас убьют.

Они снова кивнули.

Мгновение Шакунтала просто смотрела на них, затем заговорила вновь:

— Ваш страх понятен. Но вы должны его перебороть. Страх вам ничего не даст, вы только можете выдать нас всех. Вы должны быть смелыми. Эти люди, эти иностранцы — хорошие люди. Смелые и находчивые. Вы же сами знаете, что это так.

Она ждала. Секунду спустя обе женщины кивнули.

— Вы доверяете этим людям.

Она снова ждала. Они снова кивнули.

— И доверяйте дальше. А также и мне. Я — ваша принцесса. Теперь — ваша императрица. Я — законная наследница трона Андхры.

Маратхи тут же кивнули. Махараштра была одной из немногих земель в Индии, где женщину у власти принимали без вопросов, если она получила власть законным путем. В прошлом маратхи даже становились во главе армий.

Но мысли о Махараштре принесли боль, и Шакунтала заставила себя не думать об этом.

— Я призываю вас на службу, женщины Великой Страны. Андхра снова поднимется, а малва, это дерьмо, будут уничтожены. Этой цели я посвящаю свою жизнь. Если вас уничтожат малва, то они уничтожат с вами и вашу императрицу. А я вас не покину.

Мгновение спустя женщины поклонились. Шакунтала признала поклон. Страх из их глаз уходил, его заменяла смелость, и это радовало Шакунталу. Но радость приносила боль, поэтому принцесса также отмахнулась от нее. Она знала: в ее жизни не будет радости. Только смелость и долг. Она поклялась этим женщинам и она сдержит клятву. Хотя эта клятва навсегда закроет для нее радость.

Шакунтала услышала, как принц что-то пробормотал. Фразу на его родном языке.

— Что ты сказал? — спросила она, взглянув на него. Эон смотрел на нее своими темными глазами, очень серьезно. Мгновение спустя принц улыбнулся.

— Я сказал: и снова Велисарий оказался прав.

Шакунтала нахмурилась, не понимая. Конечно, она знала, кто такой Велисарий. Рагунат Рао объяснил (столько, сколько знал сам, а это было немного). Но она еще не встречалась с полководцем, только видела его уголком глаза.

— Я не понимаю.

На его губах промелькнула ехидная улыбка.

— Один раз я спросил его, почему мы все это делаем. Пойми: я не был против. Этот проект казался мне стоящим сам по себе. Спасение очаровательной принцессы от такого существа, как Венандакатра. Но… в конце концов я — принц. И имею права на престол Аксумского царства. Мой старший брат Вазеб абсолютно здоров, поэтому я не рассчитываю когда-либо стать негусой нагастом. Меня это вполне устраивает. Но все равно рано учишься думать, как монаршая особа. Уверен, ты меня понимаешь.

Шакунтала кивнула.

— Поэтому я один раз спросил у Велисария — как безжалостный наследник престола, а не горячий романтичный принц — почему мы так рискуем?

Он уже начал извиняться, но Шакунтала оборвала его:

— Не нужно, Эон. Это очень хороший вопрос. Так почему же вы это сделали? — Она улыбнулась. — Не то чтобы я не была вам благодарна, ты понимаешь.

Эон ответил улыбкой на улыбку. Затем улыбка сошла у него с лица.

— Мы это делаем, сказал он, по трем причинам. Во-первых, это стоит сделать, само по себе. Чистое и хорошее дело в мире, в котором можно совершить мало подобного. Во-вторых, мы делаем это, чтобы освободить душу величайшего индийского воина и он, в свою очередь, мог направить всю ярость своей души на врага. И наконец, и это самое важное, мы это делаем, поскольку сами не можем победить Индию. Сама Индия должна стать нашим союзником. Настоящая Индия, а не этот выблядок, зачатый семенем Сатаны. И для этого мы должны освободить из плена величайшую правительницу Индии.

— Я не правительница, — прошептала она. — И уж точно не величайшая в Индии.

Он снова улыбнулся.

— Именно это я и сказал.

Улыбка исчезла.

— Она станет ею, — ответил Велисарий. — Станет. И заставит малва выть.

Когда опустилась ночь, караван остановился и принц Эон вместе с женщинами перебрался из паланкина в свой королевский шатер. Их в темноте не видел никто. Шакунтала не отходила от принца ни на минуту. После того как он заснул, она лежала, прикасаясь к нему, как и в паланкине, и он обнимал ее. Чтобы, если вдруг кто-то заглянет внутрь, ее можно было опять закрыть его телом.

Но принцесса — теперь императрица — не спала. Несколько часов. После того как она поняла, что все остальные в шатре заснули, Шакунтала наконец позволила себе заплакать. Позволила боли утраты окутать себя. Боль напоминала нож, вонзающийся в сердце.

Шакунтала последний раз позволит себе такую вольность. Но она не вынесет, если сокровище ее души уйдет без прощания.

Всю свою жизнь она любила только одного мужчину и никогда не полюбит другого. Не по-настоящему. Даже теперь, испытывая боль, она помнила улыбку на лице мужчины, которого любила. «В хорошем сердце много места», — любил он говорить. Она улыбнулась, вспоминая, пока воспоминание не возобновило боль.

Шакунтала любила этого человека столько, сколько себя помнила. Возможно, безнадежной любовью, как она часто думала. Казалось, он никогда не отвечал ей взаимностью, по крайней мере, не любил ее так, как она его. Но еще девочкой она думала о том, когда станет старше. Она будет красива. Она всегда знала, что будет. А когда это наконец случилось, Шакунтала была довольна, но не удивлена. Она всегда достигала своих целей, после того как ставила их перед собой. И, думала она, придет день, когда она станцует на его свадьбе. Как его невеста. Ее быстрые ножки будут мелькать, и на его сердце накатит теплая волна, опьяняя его, как вино. Она будет танцевать танцы, которым он научил ее, как и всему остальному, что стоит знать в этой жизни.

Конечно, ее отец не одобрил бы ее намерений. На самом деле он пришел бы в ярость. Поэтому Шакунтала скрывала свои чувства, ни коим образом их не проявляя. Чтобы ее отец не забрал ее от человека, которому передал ее для обучения и в которого она влюбилась.

Потому что для принцессы Андхры этот человек совершенно не подходил. О, это был прекрасный человек, несомненно. Даже великий человек. Но его кровь неприемлема для принцессы.

Да, человек происходил из сословия кшатриев, но относился к народности маратхи. Однако никто из других народностей Индии не признавал притязаний маратхи — в смысле родовых притязаний. Лишь немногие семьи маратхи могли проследить свое генеалогическое дерево более двух или трех поколений. В отличие от раджпутов, или гуптов, или брахманов и кштариев Андхры и Кералы, которые имели практически бесконечные генеалогические деревья. Суровая и каменистая земля Махараштры. Великая Страна для тех, кто жил там. Но среди них было много отверженных, беженцев и вообще неизвестно откуда взявшихся людей. Людей, которые перебрались туда из других мест, в поисках убежища в крепостях на холмах или возвышенностях, небольших фермах, на каменных грядах; которые бежали от знатных особ и землевладельцев, правящих в других землях. Люди с норовом, неуживчивые, которые легко относились к вопросам происхождения и еще легче — к вопросам загрязнения крови. Свирепые и жестокие люди, которые меряли знать по своим собственным стандартам. Жестким и суровым стандартам. Которые мало уважали традиции и происхождение.

Маратхи были суровыми и тяжелыми людьми. Не ничтожными — ни один честный человек такого не скажет. Даже самые надменные раджпуты из высших каст — по крайней мере не после того, как попробуют пыл и храбрость маратхов в битве. Но не благородные. Не подходят для истинных кшатриев. И совершенно немыслимы для чистейшей императорской крови Андхры.

Тем не менее она мечтала. Когда-нибудь ее отец умрет и его на престоле сменит один из его сыновей. Андхра потребует от нее вступления в брак с какой-нибудь особой королевской крови, для достижения целей Андхры. Но она откажется. В конце концов она же не правит Андхрой и ее не связывают обязательства правителя. Она откажется и завоюет сердце мужчины, которого любит, и убежит вместе с ним на территорию Великой Страны, где их никто не найдет. Определенно, не этого человека, если он захочет, чтобы его не нашли.

Но теперь Андхра стала ее судьбой. Шакутала единственная выжила из древней династии Сатаваханы. Она будет править, и править хорошо. И правильно выберет себе мужа, руководствуясь только нуждами Андхры. Необходимостью заключить союз против асуров, убивших ее людей и уничтоживших ее страну. Теперь она будет руководствоваться этим соображением и только им.

«Может, этот принц?» — прикидывала она в мыслях, чувствуя, как его сердце бьется там, где ее голова лежит на его массивной груди. Мысль принесла ей небольшое удовольствие, но ненадолго. Конечно, она никогда его не полюбит, по крайней мере, не по-настоящему. Но он кажется неплохим человеком, хорошим принцем. На самом деле в нем есть все, что должно быть в принце. Он смел, отважен, умеет сражаться, быстро соображает, даже нежен и влюбчив. Может, даже мудр. И если не сейчас, то станет мудр в дальнейшем.

«Возможно. Если Андхре потребуется заключить соглашение с его страной. А если нет… Я выйду замуж за самое отвратительное существо на земле и рожу ему детей, если только это заставит взвыть малва. О, да, я заставлю взвыть малва».

Ее сердце давно отдано, но остается душа. Ее душа, как и душа любого человека, принадлежит только ей. Это — единственное, что нельзя от нее отделить, и то, что нельзя отдать.

И поэтому в шатре иностранцев, на вражеской земле императрица Шакунтала посвятила свою душу своему народу. Посвятила ее уничтожению малва. И попрощалась с сокровищем своей души.

Это оказалось самым горьким для нее, в эту самую горькую из всех ночей, и наконец она поняла то, чему уже отчаялся научить ее учитель.

В конце концов только душа играет роль.

В ту же самую ночь, в другом шатре один раб тоже посвятил свою душу цели. Решение сделать это уже давно формировалось, но пришло с трудом. Нет ничего сложнее для души, которая уже смирилась с безнадежностью, чем заново открыть рану жизни.

Теперь цель хозяина стала понятна рабу. По крайней мере часть цели — раб подозревал, что в ближайшее время узнает что-то новое. Гораздо больше. Из опыта общения с хозяином раб уже знал: разум у хозяина работает каким-то дьявольским образом.

И раб посвятил себя служению этому человеку с дьявольским разумом.

Хотя было поздно, светильник все еще горел. Раб перевернулся на другой бок и увидел, что хозяин все еще не спит. Сидит, сложив ноги по-турецки, положил огромные руки на колени и смотрит в никуда. Словно прислушивается к какому-то внутреннему голосу, который разговаривает с ним одним.

Что, как знал раб, именно так и есть.

Как и всегда, несмотря на озабоченность и поглощенность мыслями, хозяин ничего не упускал в окружающей его обстановке. Раб перевернулся на другой бок практически бесшумно, но движение привлекло внимание хозяина. Он повернул голову и посмотрел на раба. Вопросительно приподнял брови.

— Меня зовут Дададжи Холкар, — тихо сказал раб.

Он снова отвернулся и закрыл глаза. И быстро заснул, гораздо быстрее, чем считал возможным.

Секунду Велисарий смотрел на затылок раба. Затем, слегка пораженный, отвернулся.

Неожиданное объявление раба не было причиной, вызвавшей эту реакцию. Оно просто подтолкнуло полководца к признанию собственной слепоты.

Его мысли бросились к проему в барьере. На этот раз Велисарий не предпринимал попыток расчистить мусор. Просто мысленно спросил:

«Как тебя зовут?»

Грани сверкнули и задрожали. Что?.. Еще больше бессмыслицы… Невозможно! Разум слишком…

Цель привела грани в порядок, призвала их к дисциплине.

Это не невозможно! Разум не…

Борьба продолжалась. Помогла преодолеть непонимание. Наконец — наконец! — часть послания Великих сфокусировалась. Самый конец послания старых ушедших богов, которое все еще было туманным из-за отсутствия цельного текста, но больше не непонятным. Грани сверкнули. Кристалл праздновал победу. Цель перевела победу на понятный язык.

Великие сказали:

Найди полководца, но не просто воина.

Прикрепись к нему,

Помоги ему в достижении цели, содействуй ему во всем.

Он в свою очередь поможет тебе,

Ты увидишь нас при достижении цели,

Найдешь себя в процессе поиска

И увидишь, как выполняется обещание

В том месте, где живет обещанное,

Месте, куда не добраться Богам,

Потому что оно — вне пределов их досягаемости.

И тогда к Велисарию пришел мысленный импульс, резко ворвался к нему в разум, как поток. Он был наполнен сладкой гордостью. Подобно улыбке ребенка после того, как ребенок сделал свой первый шаг.

«Называй меня Эйд. Это значит — помощник».

— Готовы? — спросил Маврикий.

Антонина и Иоанн Родосский кивнули. Гектонтарх взмахнул деревянным молотком.

Оружие внешне напоминало катапульту. Да вообще-то Иоанн Родосский и взял катапульту за основу своего изобретения, только выпускала она не камни, а глиняные сосуды (если это, конечно, можно было назвать сосудом). Их помещали в катапульту на самый край стропы, и они вылетали из орудия после удара деревянным молотком.

Трое людей, стоявших рядом с артиллерийским орудием, наблюдали за траекторией полета снаряда. Через две секунды он врезался в каменную стену, возвышавшуюся на некотором удалении от катапульты, и тут же превратился в огненный шар.

— Да! Да! — заорал Иоанн и заважничал. Он был горд собой. — Работает! Ты только посмотри, Антонина! Взорвалось мгновенно! При соприкосновении!

Она сама улыбалась от уха до уха. Улыбка не сошла с ее лица даже после того, как она увидела, что Маврикий хмурится.

— О, хватит, Маврикий! — она рассмеялась. — Клянусь, ты — самый угрюмый человек на земле!

Маврикий кисло улыбнулся.

— Я не угрюмый. Я просто пессимист.

Иоанн Родосский скорчил гримасу.

— И что вызвало пессимизм на этот раз?

Отставной морской офицер показал на стену, на которой до сих пор бушевал огонь.

— Ты только взгляни! И если ты все равно не веришь, иди туда и попробуй его затушить! Вперед! Обещаю тебе: гореть будет — даже на камне — пока не сгорит все топливо, которое я туда залил. Единственный возможный способ затушить — засыпать землей. Неужели ты считаешь, что враги пойдут в бой с лопатами?

Маврикий покачал головой.

— Я не спорю с твоими утверждениями. Но послушай, Иоанн, ты ведь морской офицер. Ты привык находиться на корабле с ровной палубой и думаешь, что таскать придется только глиняные сосуды. Да, тяжелые, но не такие уж тяжелые, что их не сможет подносить к орудию один человек. Все остальное время они будут надежно упакованы — например, в трюме, обернуты большим количеством ткани, чтобы случайно не разбились и не загорелись. Но как-нибудь попробуй везти их на мулах, по пересеченной местности, и ты поймешь, почему я не прыгаю от радости.

Иоанн нахмурился, но ничего не ответил. Антонина вздохнула.

— Ты несправедлив, Маврикий.

Гектонтарх нахмурился так, что выражение лица Иоанна можно было принять за улыбку.

— Несправедлив? — переспросил он. — А это какое отношение имеет к делу? Война несправедлива, Антонина! Это природа чертова зверя.

Гектонтарх прекратил хмуриться, подошел к Иоанну и положил руку ему на плечо.

— Я не критикую тебя, Иоанн. Я нисколько не сомневаюсь, что ты только что совершил революцию в ведении морского боя. И к тому же в ведении осады. Но я просто говорю правду. Прямо, ничем не приукрашивая факты. Твое изобретение слишком сложно для использования сухопутными войсками.

Морской офицер тоже прекратил хмуриться. Посмотрел в землю, выдохнул воздух.

— Да, я знаю. Именно поэтому я и сказал, что мы должны отойти подальше назад, да еще и немного в сторону. Я не был уверен, что глиняный горшок не разлетится на куски в воздухе. И не был уверен, когда он разлетится.

Он потер шею.

— Проблема в этом проклятом лигроине. Он все еще составляет основу смеси. Пока мы его используем, лучших результатов не добьемся.

Маврикий хмыкнул.

— Что ты на этот раз к нему добавил? — он кивнул на пылающий в отдалении огненный шар. — Что бы это ни было, разница огромная.

Иоанн тоже посмотрел на пламя. Его голубые глаза казались яркими, как алмазы, словно он пытался придать пламени какую-то другую форму просто силой воли.

— Селитру, — пробормотал он.

Маврикий пожал плечами.

— Тогда почему бы тебе не попробовать смешать селитру с чем-то еще? Чем-то не жидким. Глиной или порохом. Чем угодно, что будет гореть, но нетяжелым.

— Как например? — резко спросил Иоанн. И добавил с ухмылкой: — Может, самородной серой?

— Почему бы и нет? — спросила Антонина весело. Как и обычно, она старалась развеселить и подбодрить морского офицера после того, как результат очередного этапа долгих усилий не дотянул до желаемого результата.

Иоанн скорчил гримасу.

— Дайте мне отдохнуть.

Кстати, а вы когда-нибудь нюхали горящую серу?

— Попробуй, — сказал Маврикий. — И перед испытаниями проверь направление ветра.

Иоанн думал мгновение, потом пожал плечами.

— Почему бы и нет? — Затем добавил с улыбкой: — Раз уж мы этим занялись, почему бы еще не порассуждать на тему. Что еще легко горит и не раздражает старых солдат?

— Как насчет каменного угля, Маврикий? — спросила Антонина. Конечно, веселым тоном. Мужчины ведь такие раздражительные.

— Слишком тяжелый, — проворчал Маврикий.

Иоанн Родосский в отчаянии вскинул руки.

— Тогда древесный уголь! Как он тебе, черт тебя побери?

Перед тем как Маврикий мог ответить, Антонина подошла к Иоанну и обняла его за талию.

— Тихо, тихо, Иоанн. Не надо раздражаться.

Иоанн уже собрался окрыситься на нее. Затем, уловив движение уголком глаза, сменил гримасу на похотливую улыбку.

— Не надо? Ну… Как скажешь, как скажешь. Давай пойдем в нашу мастерскую и попробуем смешать эту чертову смесь, которую предложил Маврикий.

Он тоже обнял Антонину за талию. Они вдвоем отправились в мастерскую. По пути рука Иоанна немного опустилась и похлопала Антонину чуть ниже спины.

Маврикий даже не потрудился обернуться. Он знал, кого там увидит. Прокопий появился из дверей дома и широко открытыми глазами следит за удаляющейся парочкой.

Маврикий раздраженно выдохнул воздух и уставился в небо.

«Когда-нибудь ты перехитришь сам себя, Велисарий. Со своими опасными играми. Ты бы мог мне и сказать. Если бы я сам не догадался достаточно быстро и не предупредил ребят, то твой гениальный изобретатель уже лежал бы где-нибудь с кинжалом в спине».

Маврикий повернулся назад к дому.

Конечно Прокопий.

Он снова выдохнул воздух.

«А с тех пор я только и делаю, что останавливаю ребят, готовых воткнуть кинжал в эту спину. Черт побери полководцев и все их хитрые планы!».

Несколько недель спустя Рагунат Рао наконец решил, что избавился от преследователей. Ключевым моментом, как он и надеялся, оказался его поворот на запад. Враги ожидали, что он продолжит путь на юг, воспользовавшись прямой дорогой в Махараштру. Вместо этого он повернул на запад, к заливу Кач.

В последующие дни, пробираясь через соляные болота, он не видел преследователей. Теперь он наконец добрался до моря и был уверен: больше его никто не преследует.

Этой ночью он решил разбить лагерь на берегу. Да, есть шанс, что его заметят, но он настолько мал, что Рагунат Рао решил рискнуть. Он устал от болот. Чистый воздух станет бальзамом на душу.

Он два дня ничего не ел, но не обращал внимания на спазмы. Пост и самоограничения были старыми друзьями. Завтра он начнет путь по берегу, вокруг полуострова Катхиявар. Очень скоро он набредет на рыбацкую деревню. Рао бегло говорил на гуджаратском и не сомневался, что его встретят по-дружески. В Гуджарате позиции джайнов все еще сильны, в особенности в небольших деревнях, расположенных далеко от центров сосредоточения малва. Рао не сомневался: деревенские жители его примут. И помогут ему, не задавая вопросов.

Рао сам не был джайном, но уважал эту веру и хорошо знал ее кредо. Он внимательно изучил ее в молодости и хотя и не принял целиком, принял многие из постулатов их учения и включил в свое синкретическое видение Бога. Точно так же, как и учение Будды.

Потребуется время, чтобы обойти полуостров. И еще больше времени, чтобы пересечь Камбейский залив, омывающий полуостров с другой стороны. После залива лабиринт Великой Страны окажется уже в пределах досягаемости.

Он начал раздумывать о методах, которые может использовать, но быстро отказался от мыслей. У него еще будет время строить планы, основываясь на реальности по мере ее проявления.

На его лице появилась улыбка.

«На самом деле по этому вопросу Усанас оказался прав. Хорошие планы, как и хорошее мясо, не следует готовить слишком долго. Какой великолепный человек! Даже если он и верит самые нелепые вещи: „Вечные и неизменяемые формы“! Вы только подумайте!»

Улыбка сошла с его лица. Как там сокровище его души? Конечно, она в самых лучших руках. Но тем не менее она в самом сердце владений асуров.

И снова он отбросил эти мысли. Рао согласился на план иностранцев. Он не был склонен к бессмысленным сомнениям и к тому, чтобы менять принятое решение. Кроме того, план был хороший, нет, даже отличный. Шакунталу спрятали в том самом месте, где полные надменности малва и не подумают ее искать. Да и в любом случае не было альтернативы. Вспоминая прошлые недели, Рао мог с уверенностью сказать: он не смог бы убежать от преследователей вместе с Шакунталой. И без нее это оказалось очень сложно.

А теперь? Теперь будущее стало ясным. После того как он доберется до Великой Страны, Пантера Махараштры начнет рычать. Известие распространится со скоростью молнии. Ветер снова ударил по врагу. Смертельным ударом! Сатавахана освобождена! Ветер сам несется по горам!

Он создаст новую армию, которая заставит малва бояться Махараштру. В Великой Стране правление асур станет призраком. Их будут видеть только днем, в больших городах. А земля станет смертельной ловушкой для йетайцев и раджпутов и всех разнородных орд дьявола.

Рао стал думать об уловках и тактике, но снова отказался от мыслей. Для этого еще будет достаточно времени. Более чем достаточно.

Он снова улыбнулся, вспоминая свой последний разговор с Шакунталой. Как Рао и предполагал, принцесса пришла в неописуемую ярость, когда он объяснил ей план. Но в конце концов согласилась.

Конечно, не потому, что он убедил ее. Она не верила, что помешает ему убежать от преследователей. Нет, она согласилась из чувства долга. Долга, который молотом вдолбили в ее упрямую, не желающую соглашаться душу.

Она больше не принцесса. Больше не девочка, для которой жизнь — приключение. Теперь она стала императрицей, правительницей разбитой Андхры. Единственной выжившей из огромной династии Сатаваханы. На ее плечах — и душе — лежит судьба ее народа. Ее жизнь больше не принадлежит ей и она не имеет права ею рисковать. Пока она жива, восстание против асуров сможет найти якорь, точку опоры, вокруг которой объединяться. Без нее восстание станет просто выступлением шайки разбойников.

Ее долг — выжить, вступить в союзы, которые нужны кровоточащей Андхре. А на сегодняшний день невозможно представить лучшего союза, чем союз с теми людьми, которые рисковали жизнью, чтобы освободить ее. Эти люди и их цель могут оказаться ключом, открывающим кандалы, надетые Сатаной. Долг. Долг. Долг.

В конце концов она согласилась, как и знал Рагунат Рао. Ее душа не могла поступить по-другому.

Начала появляться старая боль, он по старой привычке загнал ее назад. Но затем, как никогда раньше, позволил ей снова подняться.

«На этот раз, только на этот раз, единственный, я позволю. И никогда больше».

Несколько минут прошло в размышлениях. Он размышлял о необъятности времени, прикидывая, может ли когда-нибудь, при каком-нибудь повороте колеса, появиться мир, когда его душа и ее сокровище не будут навсегда разъединены дхармой.

Возможно. Откуда это знать человеку?

Вскоре мечты ушли.

Его жизнь была подчинена жесткой дисциплине и самоограничениям, эти привычки теперь стали автоматическими. Поэтому он опять загнал старую боль вглубь, причем более жестоко, чем когда-либо раньше.

Возможно, из-за усилия, которое потребовалось для осуществления этой задачи — большего, чем когда-либо раньше, — его мысли обратились к жертвенности. Как правило, он не придерживался древних ритуалов. Рао ценил сами веды, но старые ритуалы не имели для него большого значения. Он давно принял путь бхакти, преданности Богу, даже до того, как культ Махаведы превратил почетные ритуалы в жестокость и варварство.

Солнце садилось над Эритрейским морем, омывая воды и берег сияющим красным огнем.

Да, он принесет жертву.

Рао быстро разжег три ритуальных костра. После того как языки пламени взметнулись вверх, он вынул свое приношение из кожаной сумки.

Рао сохранил только последний лист. Другие он уничтожил в лесу, несколько недель назад, тоже на костре. Если бы при нем нашли другие листы — в случае его смерти или пленения — то они выдали бы человека, написавшего послание. Но если бы малва добрались до последнего листа, то он показался бы им бредом. В любом случае они бы в нем ничего не поняли.

Это послание было самой дорогой вещью, которая ему когда-либо принадлежала. Но он пожертвует им сейчас, выражая таким образом свою преданность будущему.

Перед тем как бросить лист в огонь, он перечитал его в последний раз.

«…как ты можешь представить. Больше я ничего не могу сказать определенно. Он странный. Часто ведет себя как ребенок, полный молчаливой обиды и сожаления. И это большая обида и большие сожаления, в чем я не сомневаюсь. И, я считаю, справедливые.

Но в нем также есть сила, в этом я также не сомневаюсь. И самая большая сила — это сила знания.

Я не знаю его имени. Не думаю, что он сам его знает.

Тем не менее я верю. Вера исходит не из моей религии — хотя и не вижу, чтобы это ею запрещалось, так же считают и самые святые люди, которых я знаю. Вера идет из видения. Видения, которое однажды меня посетило. Я видел тебя, танцующего на грани разрушения.

Я считаю, что он — Калкин. Десятый аватара, который был обещан, присланный, чтобы связать асур и уничтожить их приспешников.

Или, по крайней мере, обучить нас, как это сделать ».

Рагунат Рао бросил папирус в огонь и смотрел, пока языки пламени полностью не уничтожили его. Затем он вынул кинжал. Рао также пожертвует и кинжалом.

На самом деле отличный кинжал. Но время кинжалов прошло.

Однако перед тем, как он собирался бросить его в огонь, Рао почувствовал импульс. Импульс, которому невозможно сопротивляться и, как он решил, наиболее соответствующий моменту.

В его душе слились боль, приносящая ему страдания, и радостное удивление, и Рагунат Рао вскочил на ноги.

Да! Он будет танцевать!

И он танцевал на берегу, на золотом краю Эритрейского моря. Он был великим танцором, Рагунат Рао. И теперь, у края расплавленного сокровища природы, в золотом солнечном свете взрывающейся надежды, он танцевал танец. Великий танец, ужасный танец, никогда не забытый Танец созидания. Танец разрушения. Танец времени.

И когда он танцевал, он поворачивал колесо времени и ни разу не подумал ни о своих врагах, ни о своей ненависти. Потому что в конце концов они были ничем. Он думал только о тех, кого любит, и тех, кого полюбит, и был удивлен их количеству.

Он танцевал для своей императрицы, восхищаясь ее величием, и для своего народа, восхищаясь его могуществом. Он танцевал Эритрейскому морю и триумфу, поднимающемуся из его волн. Он танцевал друзьям прошлого и товарищам будущего. И, самое главное, он танцевал самому будущему.

Наконец почувствовав, что силы покидают его, Рагунат Рао поднял кинжал. Снова восхитился им и бросил ценный подарок в волны. Он не мог придумать лучшего места для этой красоты, чем воды Эритрейского моря.

Он закрутил последний прыжок. О, как высоко он подпрыгнул. Так высоко, что у него было время рассмеяться — до того как он бросился в воду. Рассмеяться от радости.

«О, великий Велисарий! Разве ты не видишь, что ты — танцор, а Калкин — только душа твоего танца?» — мысленно воскликнул Рагунат Рао.

2

Мидия — область Древней Персии, — здесь и далее по тексту примечания переводчика .

3

Катафракты — воины македонской конницы.

4

Бхакти — преданность, любовь к Богу (санскр. ) — религиозное течение в индуизме, провозглашающее равенство людей перед Богом, отрицая деление на касты.

5

Мокша — высшая цель человеческих стремлений, состояние «освобождения» от бедствий эмпирического существования с его бесконечными пере воплощениями.

6

Аватара — «нисхождение» Бога, т.е. воплощение Бога Вишну в облике героя, вепря, карлика, совершающих подвиги на земле.

7

Асуры — в индийской мифологии — могучие соперники и враги богов, низвергнутые с неба и превратившиеся в демонов.

8

Дхарма — в буддизме — первичные элементы бытия и психофизические элементы жизнедеятельности личности. Они вечны, постоянно появляются и исчезают.

9

Арджуна — «белый», «светлый» — герой др.-инд. эпоса «Махабхарата» — идеальный воин, у которого сила и мужество сочетаются с благородством и великодушием.

10

Симония — продажа и покупка церковных должностей или духовного сана.

11

Гектонтарх — начальник над 100 воинами.

12

Пентарх — начальник над 500 воинами.

13

Лигроин — смесь углеводородов. Компонент, например, реактивного топлива.

14

Монофизиты — верующие в единую природу Христа.

15

Gladius — меч (лат. ).

16

Ала — в римской армии: подразделение кавалерии.

17

Хилиарх — начальник над 1000 воинов.

18

Декарх — начальник над 10 воинами.

19

Гоплит — тяжеловооруженный пехотинец.

20

Ксеркс, Дарий — цари государства Ахеменидов.

21

Пунические войны — войны между Римом и Карфагеном за господство в Средиземноморье. Битва при Тразименском озере состоялась в 217 году и закончилась победой карфагенян во главе с Ганнибалом.

22

Филипп — царь Македонии, отец Александра Македонского.

23

Имеется в виду пятый подвиг Геракла, когда он убил эриманфского вепря.

24

Авторами допущена ошибка. На самом деле Mare Erythraeum (лат. ) — Эритрейское море — это Красное море, а не старое название Индийского океана.

25

Гинекей — женская половина римского или греческого дома.

26

Геэз — эфиопский язык.

27

Вихара — монастырское общежитие. Чайтья — буддийский храм-молельня, часто пещерный, служащий для поклонения ступе. Ступа — буддийское культовое сооружение, хранящее священные реликвии.

28

Герон Александрийский — др.-греч. ученый. Дал систематическое изложение основных достижений античного мира по прикладной механике и математике. Изобрел ряд приборов и автоматов.

29

В «Анабасисе» Ксенофонта рассказывается о походе Кира младшего против Артаксеркса.

30

Изида — в др.-егип. мифологии богиня плодородия, воды, ветра и мореплавания.

31

Ют — кормовая надстройка судна. В юте размещают каюты и служебные помещения.

32

Евклид — др.-греч. математик.

33

Киноскефалы — гряда холмов в Греции. При Киноскефалах римская армия разбила македонское войско, и большая часть Греции оказалась в зависимости от Рима (197 год до н. э). Пидна — город в древней Македонии. Римская армия разгромила у Пидны македонское войско, и Рим полностью подчинил Македонию (168 год до н. э.).

34

Бени-Хасан — селение в Египте, близ которого находятся тридцать скальных гробниц местных правителей ХХ—II вв. до н.э. Мечеть Харам расположена в Мекке вокруг древнего святилища Каабы.

35

Атлант — титан, держащий на плечах небесный свод.

36

Плотин — греческий философ, основатель неоплатонизма. Порфирий — его ученик, издал его сочинения — «Эннеады».

37

Бактрия — историческая область на территории современного Северного Афганистана.

38

Деванагари — индийское слоговое письмо.

39

Государство Гуптов — др.-инд. империя, основанная Чандрагуптой I в 320 г . В период наибольшего могущества включало почти всю Северную Индию и ряд других территорий. Распад начался в конце V века, завершился в VI веке. Маурья — династия в IV—II вв. до н. э. Их государство охватывало территорию почти всей Индии и часть современного Афганистана.

40

Сатрап — наместник провинции.

41

Ашока — правитель из династии Маурьев в 268—238 гг. до н. э.

42

В Древней Индии было четыре основных сословия: брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры. Господствующее положение занимали брахманы и кшатрии, трудовое население входило в вайшьи и шудры. Эти четыре сословия имели общее название варны. Угнетенные и бесправные назывались «вневарновые».

43

Тапиры — семейство животных отряда непарнокопытных. Нос и верхняя губа тапиров образуют небольшой хобот.

44

Гумхурия — современный Судан.

45

Майя — понятие др.-инд. философии — иллюзорность всего воспринимаемого мира, скрывающего под видимым многообразием свою истинную сущность.

46

Зефир — легкий западный ветер.

47

Истина в вине (лат. ).

48

Веды — священные книги индусов.

49

«Махабхарата» — эпос народов Индии. Состоит из 18 книг. Эпические сказания фольклорного характера. «Рамаяна» — др.-инд. эпическая поэма на санскрите. Посвящена подвигам Рамы.