ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лондонская публика такого еще не видела. Первое представление прошло в гробовой тишине, сменившейся по окончании спектакля неистовыми овациями. Теперь публика каждый вечер сходила с ума, но сколько бы она ни аплодировала и ни кричала «бис», номера никогда не повторялись. Если зрители хотели увидеть их еще раз, им следовало еще раз прийти в театр Линдлей, и они приходили.

Это стало повальным увлечением. Те, кто не видел представления, считались отсталыми. Оно изменило образ мыслей людей, диктовало моду и разбивало сердца. Им восхищались и мужчины, и женщины, хотя и по различным причинам; оно нравилось всем слоям общества. Богатые старались воссоздать в жизни то, что происходило на сцене, бедные видели в нем воплощение своей мечты. Режиссеры других театров пытались скопировать его, но оно было слишком в стиле Линдлей, и публика валом валила на представление. Она хотела видеть оригинал.

Как это часто случалось в истории театра, один пустяковый номер в ярком, талантливом представлении почему-то становился гвоздем программы и надолго оставался в памяти, даже когда само представление и участвовавшие в нем звезды исчезали в небытие. И то, что этот номер выбирался чисто случайно, тоже было в традиции театра. Так или иначе, но в том 1896 году ни для зрителей галерки, надевших свои выходные костюмы, ни для высших слоев общества, сверкающих в партере и ложах шелками, мехами и драгоценностями, это не имело никакого значения. Они заполняли театр Линдлей, чтобы увидеть представление снова и снова.

В тот вечер в одной из лож шестеро молодых мужчин с нетерпением ждали, когда же наступит тот особый момент, а одному из них предстояло пережить его впервые. Интенсивный загар на его лице, особенно заметный на фоне белокурых волос, выдавал тот факт, что он недавно вернулся из-за границы. Множество глаз было приковано к этой ложе, потому что все шестеро были в легком подпитии и весь вечер шумели, мало обращая внимание на окружающих, но даже они притихли, когда зал наполнил волнующий ритм нежной мелодии в стиле народных танцев Южной Америки. Белокурый мужчина подался вперед, подталкиваемый локтями своих друзей. Мрачные воспоминания о двух последних годах, проведенных в одном из самых диких уголков земного шара, постепенно стирались из его памяти под влиянием неумеренного количества вина, женщин и развлечений, таких как в этот вечер.

Прожектора погасли. В полумраке зазвучала странная музыка, ее медленный, неотступный ритм отдавался в висках замершего в ожидании мужчины. Затем зал, как по команде, вздохнул, потому что одна, затем еще одна, и еще, и еще — тридцать совершенно одинаковых девушек одна за другой появились из-за кулис. Все они были жгучими брюнетками, их волосы причудливыми завитушками были зачесаны наверх, что добавляло каждой из них лишних шесть дюймов росту. На фоне черного, бархатного задника кулис они выстраивали калейдоскоп фигур и походили на войско амазонок.

Девушки всего лишь ходили по сцене, но то, как они ходили и как были одеты, поражало воображение и заставляло зрителей трепетать. Они даже не ходили, а скорее качались: волнообразные движения их плеч и бедер были полны степенной грациозности и при этом вызывающе сексуальны. Это придавало девушкам особую чувственность, которая дразняще противоречила их надменно вздернутым головам и полному отсутствию выражения на поразительно красивых лицах. Одного этого было достаточно, чтобы взволновать молодого мужчину в ложе, даже если не принимать во внимание их очаровательные костюмы, целиком состоящие из белых страусиных перьев, искусно создающих впечатление, что под ними лишь изящные, обнаженные молодые тела. То тут, то там из плывущего по сцене потока подрагивающих перьев появлялось голое плечико, стройная ножка или изящная ручка. Эти картинки мелькали перед глазами так искушающе быстро, что молодой человек подался на стуле вперед, пытаясь понять, не показалось ли это ему. Медленный ритм музыки стал почти гипнотическим. Мужчина зачарованно смотрел на сцену, желая, чтобы действие длилось еще и еще.

Номер был великолепно придуман и поражал своей простотой. Он был не таким сексуальным, как если бы девушки выступали в трико или коротких юбках, но он очаровывал гораздо больше, чем кордебалет со своим обилием оборок и лент, в огромных причудливых шляпах, исполняющий номер за номером, которые так обожают свистящие мальчишки-посыльные. Девушки мюзик-холлов покоряли зрительские сердца своей индивидуальностью, излучая в зал теплоту и радушие. Девушки Линдлей, наоборот, все были одинаковы и равнодушны. Они словно говорили: «Мы здесь, и мы знаем, что вы там, но если вы хотите узнать нас получше, то это вам нужно проявить инициативу».

Популярные актрисы театра Линдлей, такие, как Эллалина Террис, Мари Темпест, Ада Рив и примадонна этого шоу Аделина Тейт имели успех, потому что умели создать впечатление, будто выступают для каждого отдельного человека в зале, от герцогини до продавщицы. А этот парад высоких надменных девушек с огромными колышущимися перьями, укрепленными на их головах с помощью гребней, украшенных драгоценными камнями… Каждая, казалось, намекала, что где-то в темноте зала есть только один мужчина, который, если отважится, может завоевать ее.

Каждый мужчина в зале говорил себе, что он мог бы стать тем единственным, если бы не жена и не подруга, сидящая рядом, если бы было чуть побольше денег, если бы он был чуть повыше и чуть помоложе. Каждая женщина в зале говорила себе, что и она могла бы, как эти девушки Линдлей, вертеть мужчинами, если бы не муж или друг, сидящий рядом, не строгий отец, если бы она не была блондинкой или шатенкой, если бы у нее были такие перья и… сила воли!

Номер подходил к концу. Девушки, покачиваясь, одна за одной скрывались за кулисами. Музыка становилась все громче, пока на сцене не осталась последняя девушка. Она мгновение поколебалась и, прежде чем скрыться за черным бархатным занавесом, с королевской гордостью вскинула голову и надменно посмотрела в зал.

Партер уже вскочил на ноги, требуя «бис», балкон взорвался аплодисментами. Очарованный молодой человек в ложе знал, что «биса» не будет: друзья его уже предупредили. Но он чувствовал, что возбуждение еще не покинуло его. Он уже выбрал девушку. Они все были высокие, изящные брюнетки, но лишь одна пленила его взгляд. Седьмая, согласно программке, по имени Лейла Дункан. В ее лице было что-то, не соответствующее нарочито равнодушному выражению на нем. Какой-то дерзкий наклон головы, который свидетельствовал, что она знает жизнь не по книжке. Меланхолично покачивавшаяся, она могла показаться холодной, но если посмотреть в театральный бинокль, то среди множества пар карих глаз выделялись ее наполненные упоением, пугающе глубокие, голубые глаза. За надменным выражением скрывается бешеный темперамент, подумал мужчина, и он будет рад ощутить его на себе.

Остальное шоу ничего из себя не представляло, несмотря на великолепие костюмов и заводную музыку. Даже финальный номер Аделины Тейт, одетой как южноамериканская принцесса, не мог поднять настроение зрителей. Импресарио Лестер Гилберт переставлял номер «Прогулка» все ближе к концу представления, потому что даже несравненная Аделина Тейт с ее яркой индивидуальностью не могла появиться на сцене после плывущих страусиных перьев. То, что задумывалось как вставной номер, чтобы заполнить промежуток между выступлениями, теперь приобрело самостоятельное значение и требовало переноса в финал. Мисс Тейт была от этого совсем не в восторге, и Лестер Гилберт тоже. Но каждый вечер публика заполняла театр до отказа, и программа оставалась без изменения.

Занавес закрылся, и началась толкотня, но шестеро молодых мужчин в ложе не спешили. Они деловито писали записки и прикрепляли их к цветам, которые принесли с собой. После непродолжительных споров каждый выбрал себе девушку и намеревался провести с ней вечер у Романе Записки написаны, обитая красным плисом ложа опустела, плащи и шляпы надеты. Молодые люди обошли здание и подошли к служебному входу подмаслить швейцара Монктона, чтобы тот передал выбранным девушкам цветы. Щедро вознагражденный, Монктон выразил готовность услужить джентльменам, и они двинулись к нанятым кебам, предвкушая веселую поездку в известное кафе и ужин.

Однако в кафе поехало только пять пар. Лейла Дункан вернула букет вместе с полной изысканной лести запиской. Мальчик-посыльный, что принес его, ухмыльнулся и сказал:

— Простите, господин, мисс Дункан сегодня занята и просила вам сказать, что будет занята и все последующие вечера.

Молодой человек машинально взял цветы. С ним такое было впервые. Девушка отказалась принять его приглашение! Эта неудача была особенно чувствительна в сравнении с успехом его пятерых друзей. Их веселые советы выбрать себе другую девушку он пропустил мимо ушей, так как не собирался, черт возьми, предлагать этот букет белых и желтых тепличных роз остальным двадцати четырем девушкам в надежде, что одна из них соблаговолит принять его. Он только выставит себя на посмешище перед Лейлой Дункан. Велев друзьям отправляться, он сказал, что навестит одну свою старую подругу, которую знал ещё до отправления за море, и присоединится к ним позже.

Молодой человек подозвал кеб и дал извозчику адрес модистки, которая когда-то была его любовницей. В кебе он откинулся на спинку сиденья и обнаружил, что ужасно сердит. Мисс Дункан ничего о нем не знала и никогда его раньше не видела. Кто она такая, чтобы так невежливо швырнуть цветы ему в лицо? Он выглянул из окна кеба, стараясь выкинуть из головы дразняще покачивающееся тело и голубые глаза, которые, казалось, взглянули прямо на него, когда он смотрел в театральный бинокль.

Ноябрьский туман уже поднимался с Темзы, распространяясь по освещенным лампами улицам в сторону Вест-Энда. По мере того как он заполнял город, облик Лондона менялся. Грохочущие по улицам кебы замедлили движение, цокот копыт стал тише. Встречные повозки внезапно появлялись из серой мглы, заставляя лошадей нервно шарахаться в сторону. Обычный вечер приобретал загадочный, даже зловещий вид. После заседаний возвращались домой политики, покидали хозяев отобедавшие гости, зрители после театральных представлений разбредались по закусочным.

На перекрестках продавцы жареных каштанов охрипшими от тумана голосами зазывали прохожих, которые собирались вокруг них, чтобы согреться теплом жаровни и обжигающими руки каштанами. Жрицы ночи выглядывали из дверей, пытаясь заманить прохожих, пугая целомудренных и оскорбляя набожных, прежде чем им удавалось подцепить наконец своего клиента, и то скорее случайно, нежели с помощью безошибочного чутья, отказавшего в такую сырую мрачную ночь.

Когда кеб подъехал к указанному адресу, туман стал таким густым, что было невозможно разглядеть, горит ли свет в окнах верхнего этажа.

— Приехали, сэр. Лиссинг Лейн, четырнадцать, — сообщил кебмен скрипучим голосом.

Белокурый пассажир не двигался. Он смотрел через окно в неприветливую мрачную ночь. Потом он вздрогнул и поднял воротник плаща.

— Я передумал. Поезжай в Мейфэйр!

— В Мейфэйр, господин? В такую погоду на это уйдет много времени.

— Сколько уйдет, столько уйдет, черт побери. Я никуда не спешу, — донесся резкий ответ пассажира. — Если довезешь, получишь отличные чаевые… а вот это возьмешь домой, своей жене. — Он махнул дорогим букетом роз в сторону извозчика, смотревшего на него сверху через окно в крыше.

— Тогда, сэр, я сделаю все, что смогу. И спасибо от имени моей жены.

Но, избавившись от букета, молодой человек не смог избавиться от мыслей о Лейле Дункан, и они еще долго отравляли ему вечер, пока он, добравшись до своего пустого дома, не лег спать.

Лейла палила Нелли чашку чая, велев сесть и выпить ее. Бедная девушка выглядела измученной и дрожала от холода в промокшем пальто, которое годилось только для лета. От ненависти к своим прежним хозяевам, у которых до сих пор работала Нелли, голос Лейлы стал резким, словно это на нее Кливдоны свалили всю работу после рождения их внучки.

Нелли посмотрела на Лейлу, и на ее сморщенном лице появилось сомнение; обхватив чашку, она грела раскрасневшиеся руки. Слепая верность хозяевам не давала ей высказать свои мысли.

— Маленькая мисс Эмма требует столько внимания, ее нужно так часто купать, ты просто не поверишь. Мисс Бенедикт, которую взяли на твое место, по-моему, только и делает, что каждые пять минут меняет пеленки и с утра до ночи требует горячую воду.

Лейла сердито сделала глоток из своей чашки. Когда-то ей приходилось все делать по дому. Девушек, подобных ей, легко берут на такую работу и так же легко вышвыривают на улицу, если у них не окажется достаточно сил и энергии тащить этот воз.

— Мисс Бенедикт! — ехидно воскликнула Лейла. — С таким именем нужно быть не прислугой, а хозяйкой.

Нелли почти с испугом посмотрела на нее, хотя Лейла произнесла это святотатство в своей собственной подвальной квартире, по крайней мере в десяти милях от дома Кливдонов.

— Миссис Хилдрет называет ее «мисс Бенедикт», и леди Кливдон тоже. Я полагаю, что даже сэр Фредерик ее так зовет. Кухарка говорит, что это потому, что у нее есть диплом сиделки и потому, что она пришла к нам от Медларов, которые привезли ее из Швейцарии, куда ездили четыре года назад. — Серые глаза Нелли были полны ужаса. — Кухарка сказала, что она бегло говорит по-французски.

— Ха! — презрительно воскликнула Лейла. — Хотела бы я послушать, как она будет разговаривать с джентльменами, которые приходят к нам в театр. Они переходят с одного языка на другой в мгновение ока.

— О! — пришла в восхищение Нелли. — А как же ты с ними разговариваешь?

— Я с ними не разговариваю, — решительно ответила Лейла. — Я не хочу иметь дел с такими мужчинами и держу рот закрытым.

— О, я чуть не забыла. Пришло еще одно письмо. — Нелли порылась в сумочке, которую она в прошлом году выглядела в телеге старьевщика, и достала скомканный конверт. — Оно пришло из места с таким смешным названием. Только подумай, твой Френк столько увидит в чужих странах, — мечтательно произнесла она. — А ведь он такой же, как ты и я. Ты бы не хотела поехать с ним?

Лейла встала и подошла к каминной полке, где уже закипел старый железный чайник. Из-под его прыгающей крышки с шипением выбивался пар. Лейла обернула его ручку тряпкой и налила кипяток в глиняный кувшин. Нелли смутила ее своим вопросом. Год назад Лейла, не задумываясь, ответила бы «да», но сейчас она промолчала.

— А шустрый Десмонд тоже зовет ее мисс Бенедикт? — спросила Лейла, возвращаясь к столу. — Держу пари, он не осмелится ущипнуть ее за задницу, как меня. Я была вся в синяках от его шаловливых пальчиков.

Нелли нервно огляделась, словно в квартире мог прятаться шпион, который все потом расскажет ее хозяевам.

— Ты не должна так называть мистера Хилдрета, — прошептала она.

Лейла улыбнулась и села.

— Теперь я могу называть его, как хочу, и это еще ерунда в сравнении с прочим. Десмонд известный ловелас.

— А что это такое?

— Ловелас? Это тот, кто делает вещи, которые настоящий джентльмен делать не должен. И слишком часто. — Она положила свою ладонь на натруженную руку Нелли. — Когда Джим женится на тебе и заберет тебя из этого места?

Бледное лицо Нелли с постоянно красным носом стало еще несчастнее.

— При такой зарплате — никогда. Мистер Маркс обещал перевести его в контролеры и платить на девять пенсов больше, но когда Джим спрашивает его о сроках, он увиливает. А таскать весь день бочки очень тяжело, к тому же Джим никак не оправится от пневмонии, которую перенес зимой. Шиллинг уходит на оплату квартиры его матери. — Она горестно взглянула на Лейлу. — С тех пор как его мать овдовела, Джим вынужден это делать. А теперь еще приходится платить доктору, потому что одна бочка упала и раздавила ему палец. Он сейчас даже не может ходить. Лейла вздохнула.

— Мистер Маркс должен платить за доктора, если несчастный случай произошел на его территории.

Нелли опустила голову.

— Он сказал, что Джим был неосторожен и неправильно поставил бочку.

— Этого и следовало ожидать, — кисло ответила Лейла, — но твой Джим должен быть понастойчивее. Такие, как мистер Маркс, всегда выходят сухими из воды. — Увидев, что Нелли выжидательно смотрит на тарелку с печеньем, она пододвинула ее к ней. — Давай, бери еще.

— Ты теперь так хорошо живешь, — сказала Нелли, протягивая руку за имбирным печеньем. — У тебя печенье на тарелке, как у миссис Хилдрет. То, что они тебя выгнали, обернулось для тебя большой удачей. Я имею в виду, что ты попала в театр Линдлей и смогла снять такую квартиру. Бьюсь об заклад, это лучше, чем быть прислугой у миссис Хилдрет.

Сама Лейла воздержалась от печенья. Ей приходилось следить за фигурой.

— Да, но они не знали, что я попаду в Линдлей, когда давали мне расчет, и я полгода жила на пустом холодном чердаке на одном чае и булках, не забывай об этом. Этот подвал первое теплое место, куда я попала с тех пор, как они выкинули меня на улицу. — Ее голос стал тверже. — Я хочу обставить его, как когда-то мечтала.

Маленькая служанка взяла еще одно печенье и спросила с набитым ртом:

— Это означает, что у тебя есть настоящий кавалер?

— Нет, — резко ответила Лейла. — Ты это отлично знаешь.

Она встала и нервно прошлась по крошечной комнате, еще более темной в этот ноябрьский вечер: противоположная стена находилась всего в трех футах от ее единственного окна.

— Когда я сюда приехала, здесь было очень мало мебели, но я уже кое-что купила.

Ее пальцы легко коснулись черного лакированного подноса, медных часов, высокого комода с белесыми кружевными салфетками, расшитыми по краю бисером, вышитой подушки, абажура с кистями и китайского блюда с восковыми фруктами.

— Я хочу превратить это место в настоящий дом. Я хочу, чтобы зимой здесь было тепло, я буду есть не из разбитых тарелок, а из настоящих, с рисунками, и если на улице будет такой темный, мрачный день, то у меня будут гореть лампы.

Увлеченная своими мечтами, она кружила вокруг девушки.

— В Линдлей я зарабатываю больше, чем когда была прислугой, но мне приходится и больше тратить: на одежду, на кеб. Мистер Гилберт не позволяет нам приезжать в театр на трамвае. Мы всегда должны быть красиво одеты, если нас вдруг узнают. Я все время продвигаюсь вперед в нашей цепочке. Сейчас я седьмая. Когда я стану первой, моя зарплата повысится.

Лейла подошла к столу и облокотилась на него, чтобы ее следующая фраза прозвучала эффектнее.

— Я собираюсь купить ковер, красный турецкий ковер, который закроет весь пол.

— Не может быть! — выдохнула Нелли. — Что подумает Френк, когда вернется домой?

Реальность вторглась в хрупкую ткань мечтаний Лейлы, и образ ее будущей шикарно обставленной квартиры мгновенно пропал. Она опустилась на стул. Комната вдруг стала холодной и мрачной.

— Шоу, по-видимому, снимут со сцены раньше, чем я дойду до начала цепочки, — сказала Лейла пессимистично. — Мисс Тейт устроила мистеру Гилберту скандал из-за своего финального номера, и я не удивлюсь, если нашу «Прогулку» выкинут из программы.

Нелли машинально взяла еще одно печенье.

— Кухарка говорит, что в газете написано, что вы под этими перьями совершенно голые. Это правда?

— Конечно нет, глупышка. У нас есть цензор. Мистеру Гилберту пришлось показать ему все костюмы, прежде чем мы появились в них на сцене.

— Как бы я хотела быть такой же красивой, как ты, — вздохнула Нелли.

— Не стоит, — ответила Лейла, покачав головой. — Красота приносит девушке одни неприятности. Мужчины хотят получить только одно. Все мужчины, включая твоего Джека. Помни об этом, глупышка Нелли, и не позволяй ему водить тебя ночью в темные переулки.

От этого предупреждения у Нелли заалели щеки; она поднялась и поблагодарила Лейлу за чай и печенье.

— Ты знаешь, я всегда рада тебя видеть и днем, и вообще в любое время, — сказала Лейла, провожая ее до дверей.

Нелли смущенно посмотрела на нее и сказала:

— Я думала, что теперь, когда ты поступила в Линдлей, ты больше не захочешь, чтобы я тебе надоедала. Ты стала так красиво говорить, и у тебя платья, как у миссис Кливдон. Просто не верится, что мы когда-то вместе хихикали на чердаке.

— Но я осталась такой же, — заверила ее Лейла, зная что это ложь. — Спасибо, что принесла мне письмо… и за то, что хранишь мой секрет.

Нелли в дверях резко обернулась.

— Когда-нибудь он вернется домой и обнаружит, что писал не по тому адресу. Почему бы тебе не сказать ему правду, Лили? Обманывать своего мужа — это больший грех, чем пойти с моим Джимом в темный переулок.

После ухода Нелли Лейла не сразу вскрыла письмо. Оно лежало на столе и напоминало о чем-то уже почти нереальном. Пока оно оставалось непрочитанным, Френк был не более чем миф. Через минуту она вскрыла письмо и прочитала: «Дорогая Лили…» В письме не было ничего нового. Опустившись в кресло-качалку, купленную в ломбарде, и наслаждаясь теплом, идущим от плиты, Лейла погрузилась в свои мысли.

Сэр Фредерик Кливдон взял Лили Лоув в штат домашней прислуги. Благодаря своей привлекательной внешности, высокому росту (она хорошо смотрелась в черно-сером платье прислуги) и образованности, девушка быстро получила место личной горничной единственной дочери сэра Фредерика, которая в этот момент вышла замуж за обаятельного повесу Десмонда Хилдрета. Обожаемой родителями Пенелопе Кливдон было позволено выбрать мужа по своему усмотрению, ибо она закатывала жуткие сцены, если ей в чем-нибудь отказывали. Сэр Фредерик настаивал, чтобы новобрачные жили под его крышей, и он мог быть уверен, что его любимая дочь имеет все, к чему привыкла, и чтобы можно было приглядывать за нежеланным зятем. Десмонд Хилдрет принял это наказание без радости. Он хотел собственный дом в городе, место в правлении угольной компании сэра Фредерика и неограниченную свободу прирожденного донжуана. В противном случае брак с самого начала становился очень шатким.

Несмотря на это, ребенок был зачат почти сразу. Со стороны Десмонда это был мудрый ход, потому что давал ему больше свободы, а его жене — объект утешения во время его отсутствия. Но по мере того как срок рождения ребенка приближался, будущие бабушка с дедушкой начали проявлять странное волнение. Ввиду того что Лили Лоув не обучалась уходу за ребенком, они решили, что нужно найти другую няню, и самую лучшую. Лучшая прислуга стоила дороже, и это вместе с расходами на тунеядца-зятя вынудило их сократить траты по другим статьям. После шести лет преданной службы Лили уволили. Кливдоны не знали, что их служанка два месяца назад вышла замуж.

Френк Дункан встретился на жизненном пути Лили в один из ее свободных дней. Он сразу покорил ее сердце своим крепким сложением, буйством черных кудрявых волос и озорными карими глазами. Солдат кавалерийского полка, он держался самоуверенно и рассказывал небылицы о своей храбрости. Молодая, одинокая и впечатлительная Лили сочла, что встретила самого главного человека в своей жизни. Осознав это, Френк жадно и со льстящей решимостью стал преследовать ее до тех пор, пока как-то летом, через четыре месяца после знакомства, он не взял ее за город на пикник. От солнца и сэндвичей Лейла была как во сне. В расстегнутом кителе, открывавшем мускулистую шею и волосы на груди, Френк выглядел неотразимо мужественным. Позже она поняла, что он, должно быть, поставил себе задачу в этот день покорить крепость, однако в ее падении была виновата ее собственная вспышка страсти. Вокруг нее ароматно благоухало сено, в вышине томительно-сладостно пели жаворонки, а искушение было так сильно, так огромно, что Лили потеряла голову. Лишь когда страсть была растрачена, возникло чувство стыда, и она расплакалась.

Все следующие недели Лили разрывалась между врожденным страхом и страстью; она была не в силах отказать требованиям Френка и из боязни, что он уйдет к другой девушке. Но однажды дождливым днем, в парке, он сказал ей, что их полк отправляют на четыре года в Индию. Это известие совпало с ужасным открытием Лили, что она, возможно, находится в том же положении, что и ее хозяйка. В отчаянии она во всем призналась Френку и поклялась, что убьет себя, если ее страхи подтвердятся. К ее изумлению и радости, Френк предложил пожениться в ближайший выходной.

Это было не так просто, как она думала. После гражданской церемонии Френк сказал своей молодой жене, что она не сможет поехать с ним в Индию, потому что он не получил согласия на женитьбу у старшего офицера. «Просто не было времени», — заявил он. С очаровательной улыбкой Френк убедил ее, что ей лучше оставаться до его возвращения у Кливдонов. По крайней мере у нее будет крыша над головой, приличная еда и немного собственных денег. Это означало, что он не будет высылать ей деньги из своего жалования. Ему нужно сберечь как можно больше денег за время четырехлетнего отсутствия, чтобы по возвращении домой они смогли зажить как порядочная семейная пара. А пока она должна хранить в секрете свое замужество. В высшем обществе предпочитают нанимать в прислугу либо вдов, либо незамужних женщин.

Чтобы успокоить ее страхи, Френк дал ей адрес своей матери в Шотландии и тридцать шиллингов — все свои сбережения. «Если ты беременна, — сказал Френк, — ты можешь поехать к моей матери вместе с ребенком: там будет и дом, и помощь». Изумленная Лили взяла деньги и клочок бумаги, пообещав, что останется на своем нынешнем месте до тех пор, пока ее положение не станет очевидным. Тогда она поедет в Шотландию.

Френк заставил ее поклясться, что она будет правдива с ним, и уехал, оставив ее, испуганную и смущенную, прислуживать молодой женщине, которую баловал весь дом. Беременность оказалась ложной тревогой, связанной, по-видимому, с малым сексуальным опытом Лили, и она вздохнула с облегчением. Но ни она, ни ее беззаботный муж не предвидели, что Кливдоны могут ее уволить.

С отъездом Френка из жизни Лили исчезло и искушение, к ней вернулись гордость и самообладание. Она решила не отдаваться на милость какой-то незнакомой женщины в Шотландии, которая даже не знала о ее существовании, и не особо полагаться на мужа, который в другом полушарии сражался с дикими племенами. Ей пришлось заняться поиском новой работы, но, не имея опыта ни в чем, кроме домашнего хозяйства, это было нелегко. В рекомендации Кливдоны неосмотрительно написали, что она уволена из-за несоответствия должности, забыв упомянуть, что речь идет о должности няни, а не горничной.

Когда все деньги Френка были потрачены, Лейла встала в очередь у театра Линдлей, где проходило прослушивание в хор. Она не умела ни играть, ни танцевать, но умела петь, и вполне прилично. Правда, ей не довелось воспользоваться этим случаем и дать комиссии возможность услышать ее голос. Смотря из-за кулис репетицию сцены из нового шоу, Лили получила выговор от сердитого краснолицего мужчины за то, что без умолку и слишком громко разговаривала с девушкой по имени Рози, стоящей перед ней в очереди на прослушивание. Ее негодование по поводу тона, которым это было сказано, еще более усилилось, когда он произнес, что она сбила с ноги мисс Тейт в середине самой трудной сцены. Лили с жаром ответила, что ее нетрудно сбить с ноги, если она будет их так ставить.

— Она же должна быть принцессой, так ведь, — сказала Лили. — Настоящие леди не ходят такими быстрыми, прыгающими шагами.

— А как же они ходят, наша умница? — спросил мужчина.

— Медленно и слегка покачиваясь. А когда поворачиваются, вот так придерживают юбку одной рукой.

Лили продемонстрировала это с таким преувеличенным пылом, что вывалилась на сцену, где импресарио Лестер Гилберт проводил репетицию. Он немедленно потребовал объяснений, которые натолкнули его на неожиданную мысль. Так появился номер «Прогулка».

Лили тут же взяли, и она получила имя Лейла Дункан. Но хотя она и являлась невольным вдохновителем этой сцены, которая произвела фурор в Лондоне, потребовалось еще девять месяцев и серьезные занятия речью, танцем и актерским мастерством, чтобы занять седьмое место в шеренге из тридцати девушек.

Лейла Дункан теперь красиво говорила, была элегантной и абсолютно независимой. Она совсем не походила на ту Лили Лоув, которой Френк писал письма, доставляемые Нелли от Кливдонов. Нынешняя Лейла ничего не рассказала ему о своей новой жизни, и не потому, что хотела уберечь его от беспокойств и переживаний, пока он там сражался, а потому, что он был частью ее прошлого, которое закончилось в тот момент, когда она переступила порог театра Линдлей. Время сделало менее яркими ее воспоминания о нем: Лейла с трудом могла вспомнить его лицо, звук его голоса. И меньше всего она помнила, что заставило ее влюбиться в него и сдаваться каждый раз, когда он просил об этом.

По правде говоря, ей казалось, что Френк Дункан никогда не существовал, и, если бы не редкие письма, она бы вообще о нем не вспоминала. В такие моменты, как сейчас, она чувствовала себя в ловушке. Она боялась, что вскроет конверт и узнает, что он возвращается раньше, чем собирался.

Понимая, что рано или поздно она должна узнать содержимое письма, она взяла смятый конверт, который принесла Нелли. Оно было отправлено из места под названием Пешавар. Письмо, написанное на листке, выдранном из блокнота, начиналось: «Дорогая Лил…». Ее глаза скользили по письму в поисках того, чего она так боялась. Затем она облегченно вздохнула. У Лейлы Дункан есть еще время.

Она опустилась на стул и закрыла глаза. На улице темнело. Однажды он вернется… если только копье или пуля… О нет, нет! Поворачивая голову на расшитой подушке, Лейла пыталась прогнать эти мысли из головы.

Монти Монктон поприветствовал Лейлу из своей будки у служебного входа. Она улыбнулась ему в ответ.

— Туман такой же густой, как и прошлой ночью, Монти. Надеюсь, он не помешает зрителям приехать в театр.

— Ну уж нет! — энергично возразил швейцар. — Их остановит только землетрясение. Мужчины настаивают на посещении театра, а их жены не отпускают их одних. — Он лихо подмигнул. — Они знают, что если мужчины пойдут в театр одни, то вернутся вдвоем.

Лейла шла по коридору, ведущему в душную гримуборную, где переодевались девушки. Ее встретил смешанный запах пота и грима. Невозможно было устоять перед волнующей атмосферой кулис. Те, кто, как и Лейла, были заняты в первом отделении, уже были здесь. Они хотели одеться и загримироваться до того, как придут девушки, занятые в «Прогулке». Лейла прошла в свой обычный угол, еще больше возбуждаясь от ярких ламп, освещающих зеркала, и оживленных лиц, отраженных в них.

— Привет, девочки, — весело сказала она. — Встаньте те, кто забыл один раз хлопнуть в ладоши и три раза сплюнуть перед тем, как идти сюда.

— Один раз сплюнуть и три раза хлопнуть в ладоши, — поправила ее пышногрудая девушка в розовом корсете.

— А, неудивительно, что Джек Спратт странно на меня посмотрел, — засмеялась Лейла.

Джек Спратт был помощником режиссера, обругавшим ее во время прослушивания. Он был суровым начальником, но чувствовал талант за версту. В прошлом месяце он сказал Лейле, что еще до конца сезона она станет первой в цепочке девушек, а потом будет выступать одна. Он имел в виду сольную партию, но Лейла пока сосредоточилась на перспективе стать первой в «Прогулке». Сольными партиями она займется позже.

Рози Хейвуд, подруга Лейлы, подняла голову.

— Чегой-то?

— Рози, Рози, о чем ты думала на уроках по речи? — с притворной строгостью спросила Лейла.

— Ты сама это отлично знаешь, черт побери.

— Рози, если мистер Гилберт услышит, что ты ругаешься, он тебя тут же выгонит… и я продвинусь на одно место в шеренге, — донесся сочный голос из другого конца комнаты.

— А ты только этого и ждешь, дорогуша, — кисло отозвалась Рози.

Лейла поставила сумочку и пристально посмотрела на Рози. В уголках ее рта она заметила складки, которые не мог скрыть даже грим.

— Он опять тебя обидел? — сочувственно спросила она подругу.

Рози отбросила кисточку из заячьей лапки и взволнованно прошептала:

— Я не знаю, чего он хочет, Лей. Я просто не знаю. То он мне говорит, чтобы я не гримировалась, потому что он любит меня такой, какая я есть. То начинает цедить слова, будто у него губы склеились. А его друзья смотрят на меня так, словно я вылезла из мусорного фургона. Вчера была последняя капля. Один его друг из зарубежного офиса спросил меня, не из тех ли я Дорсетширских Хейвудов, и только я открыла рот, как Майлс говорит: «Конечно, дружище». Я так разозлилась, что встала и сказала, что иду по внебрачной ветви этого семейства. Они все засмеялись, кроме Майлса. Потом мы с ним жутко поссорились. — Она оперлась на согнутые руки. — Сегодня я отослала назад все его подарки и велела никогда больше со мной не встречаться. Теперь я боюсь, что он так и сделает.

Лейла посмотрела на ее беспомощно опущенную голову.

— Извини меня, но в море еще много рыбы.

— Ждать, пока какой-нибудь мужчина не сведет тебя с ума, а потом уговаривать себя, что ты сама его выбрала? — тихо спросила Рози.

Лейла оставила подругу в покое и начала готовиться к первому номеру. Красота — это проклятье. Она создает девушкам лишние проблемы. Наложив на щеки румяна и размазывая их, она подумала, что если бы Лили Лоув была некрасива, она бы никогда не привлекла внимание Френка Дункана, и он бы просто прошел мимо.

— Лейла, тебя зовут, — раздался чей-то голос. — Мистер Гилберт хочет поговорить с тобой прямо сейчас.

Она скосила глаза в конец комнаты, гримировальная палочка застыла у нее в руках.

— Ты уверена?

— Это передал Джек Спратт. Наверное, правда.

У нее екнуло сердце. Разве не об этом мечтает каждая хористка? О дуэте или даже о соло. Заменить Аделину Тейт? Нет, об этом смешно даже мечтать. Но зачем же еще он мог вызвать ее прямо перед началом спектакля. Значит, что-то очень важное. Лейла накинула кимоно и двинулась через комнату, набитую девушками.

— Что ты наделала, надменная девчонка? — спросила одна из них.

— Замолви за меня словечко, — добавила другая.

— Я слышала, что дражайшая Аделина только что уехала из театра, и все из-за «Прогулки». Теперь кто-то должен ее заменить, — пошутила третья.

— Если ты наденешь ее костюм, то обставишь даже миссис Грунди, — предупредила девушка такого же роста и комплекции, как и Лейла. — Он прикроет у тебя лишь половину того, что надо… но мужикам это понравится.

Лейла поспешила через кулисы, уворачиваясь от рабочих сцены, которые ставили декорации, и уговаривая свое сердце не биться так сильно. Пусть смеются. Лестер Гилберт не послал бы за обычной хористкой из-за пустяка. Он бы поручил это помощнику. Значит, что-то важное.

Офис импресарио выглядел как квартира. Ковер, обои, люстра, стулья в бархатных чехлах с кистями — все говорило о богатстве и хорошем вкусе. Это должно было поражать посетителей и тешить самолюбие хозяина. А на хористок наводило панический ужас.

Он энергично приветствовал ее, назвал мисс Дункан и пригласил сесть. Лестер Гилберт, довольно крупный мужчина, мог бы быть отличным Фальстафом, если бы обладал актерскими способностями. Но, как многие профессионалы, он мог отлично показать другим, как нужно играть, но сам ничего сыграть не мог. Его густые седеющие брови смешно ходили вверх и вниз, когда он отвешивал комплименты красоте Лейлы и ее грациозным движениям на сцене.

— Я никогда не ошибаюсь, мисс Дункан, — гордо сказал он. — Я понял, что в вас есть какая-то изюминка, в тот самый момент, когда вы так глупо вывалились на сцену и прервали репетицию. — Гилберт улыбнулся, обнажив несколько золотых зубов. — Все мои девушки красивы, но лишь вы озарены особым светом, моя дорогая.

Лейла отлично знала его склонность к высокопарным фразам и изобразила на лице внимание и серьезность.

— Не случайно наши постоянные зрители тоже это заметили. — У него заурчало в животе, и он сел, откинувшись на спинку стула, чтобы успокоить желудок. — Театр, моя дорогая, — это место, где рождается волшебство. Он превращает безвкусие в изящество, красоту в трагедию, старость в молодость. Мы, работающие в театре, обязаны играть не только в его святых стенах, но и за их пределами, в грубой реальной жизни.

Лейла гадала, к чему он клонит, но прервать не решалась. Гилберт сложил пальцы рук вместе и, нахмурившись, изучал ее из под густых бровей.

— Мне сообщили, что прошлой ночью вы очень невежливо поступили с одним джентльменом, отказавшись от приглашения поужинать с ним и вернув его цветы, да еще передали на словах, что у вас уже есть другие аналогичные предложения. Я бы не поверил, но мой Меркурий заслуживает доверия. Потрудитесь дать объяснение этому вопиющему факту.

Лейла была так разочарована, что ничего не могла ответить. Он расценил ее молчание как осознание вины и продолжал.

— Я понимаю, что джентльмен, о котором идет речь, вам не знаком, поэтому вы не могли быть обижены на его поведение в прошлом. Я также знаю, что он вел себя крайне любезно. Поэтому я не вижу ни малейших причин, по которым вы ему могли отказать.

К Лейле наконец вернулся дар речи, от разочарования ее голос стал резок.

— А я вижу. Он заплатил за билет и посмотрел шоу. И теперь думает, что за пучок цветов и мясо с овощами может купить развлечение на оставшуюся часть ночи.

— Пучок цветов и мясо с овощами? — эхом повторил Гилберт. Его эстетические чувства были невероятно уязвлены тем, как она отозвалась о тепличных розах и ужине у Романе

Ничего не замечая, Лейла продолжала:

— Мистер Гилберт, я играю на сцене так же, а может, и лучше многих других. За это вы мне и платите. Больше ни за что.

— Вы не правы. Дорогая моя, как вы не правы, — покачал головой Гилберт. — Я создал Лейлу Дункан из дерзкой, наглой горничной. Вы не имеете права возвращаться к прежнему после того, как опускается занавес. Вы должны поддерживать волшебство и после спектакля, иначе наш театр скоро опустеет, могу вас заверить. Мне уже в третий раз сообщают, что вы отказались продолжить вечернее удовольствие ваших почитателей небольшим ужином и вином.

Увидев ее кислое лицо, он слегка улыбнулся.

— Мисс Дункан, эти джентльмены совсем не похожи на грубиянов с галерки. Они великодушны, культурны и умны. И у них есть другие дела, кроме как волочиться за моими девушками.

Она встала, не обращая внимание на то, закончил он разговор или нет.

— Это не работа, мистер Гилберт, а целая жизнь. Вы просите слишком много за два фунта в неделю.

Он встал во весь рост.

— Не прошу, а позволяю, моя дорогая леди. Вы хорошо работаете. Когда-нибудь я дам вам дуэт или даже соло, но репутация неблагодарной девушки может этому помешать. У вас есть свои честолюбивые цели, так используйте ваших поклонников для их достижения. Популярность может состязаться с талантом, вы знаете это. В равнодушии нет ничего плохого, но в сочетании с обаянием оно становится совершенно неотразимым.

Гилберт подошел к ней и похлопал по руке.

— Теперь идите переодеваться. Красивые девушки рождены для того, чтобы ими восхищались. Театр полон несмотря на туман. Не нужно быть слишком смелой, чтобы грубо отказать поклоннику. Имейте это в виду и помните, что я вам сегодня сказал. После некоторого размышления вы увидите, насколько мои слова разумны.

Лейла медленно побрела в гримуборную. Ей ничего не оставалось, как выполнить то, о чем он попросил. Он был благовоспитанный мужчина, но не допускал в работе сентиментальности. Она все равно считала, что Гилберт просит слишком много за такую плату, но он ясно дал ей понять, что либо она будет флиртовать со зрителями, либо будет уволена.

Поспешно надевая костюм, ибо другие девушки уже выстроились для первого номера, она мрачно бормотала про себя:

— Отлично, мистер Гилберт, у вас все козыри… но горе тому первому великодушному, культурному и умному «джентльмену», который попытается получить за свои тепличные розы больше, чем ужин в моей компании.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Разорвав отношения со своим состоятельным любовником, Рози Хейвуд решила показать ему и всему миру, что ей на это совершенно наплевать. В понедельник утром она уговорила Лейлу составить ей компанию в Брайтон, где мисс Агата Хейвуд, удочерившая Рози, держала пансион для актеров.

После тумана предыдущих недель ноябрь преподнес сюрприз в виде солнечного дня и голубого неба. Осеннее солнце придавало свежесть и яркость всему вокруг. От чистого морозного воздуха порозовели лица прохожих; казалось, все население Брайтона вышло из своих домов на прогулку.

Лейла и Рози были одеты в пальто, отороченные вокруг шеи и на запястьях мехом, и шляпы, тоже с мехом, соблазнительно сдвинутые на бок и удерживаемые длинной булавкой с перламутровой головкой.

— Они нам могут очень пригодиться, — сказала Рози, перекалывая шляпу перед тем, как поезд подъехал к станции. — Если нам начнет докучать одно из созданий, называемых джентльменами, хороший укол булавкой будет очень кстати.

Лейла захихикала.

— Вот где мне пригодится опыт общения с шустрым Десмондом Хилдретом. Помня все его щипки, я точно знаю, куда нужно колоть.

На красивом лице Рози изобразилось притворное изумление.

— Мисс Дункан, девушки из Линдлей не только никогда не должны говорить о таких вещах, они даже не должны знать о существовании мест, в которые можно колоть.

Они прыснули со смеху.

У них весь день было отличное настроение. Сначала они позавтракали у тети Агаты, потом погуляли вокруг Ройял-павильон. Сад поражал прощальным великолепием осени: красные, золотистые, коричневые деревья выглядели еще привлекательнее на фоне ясного неба. Девушки ворошили ногами сухие листья, покрывавшие все тропинки.

Вскоре они услышали вдалеке звуки оркестра и заметили, что все потянулись в ту сторону. Рози повернула к Лейле свое лицо, раскрасневшееся на свежем воздухе.

— Наверное, полк возвращается с парада! По окончании оркестр дает концерт. Пойдем вместе со всеми.

Они последовали за толпой, и скоро показались стены казармы. Оркестр приближался, звук становился громче, в толпе росло возбуждение. Все ждали колонну. Девушки-хористки могли по достоинству оценить это профессионально поставленное шоу. Наконец первые ряды показались в конце улицы. Медные инструменты сверкали на солнце. Красная с голубым униформа пестрела на фоне серых зданий, золотые эполеты поражали воображение. Начищенные черные ботинки ударяли по дороге. Громко трубили трубы, тубы выводили свое ум-па-па, полковые барабанщики, прежде чем дать дробь, щегольски описывали палочками в воздухе круг.

Рози толкнула Лейлу локтем.

— Клянусь, даже Лестер Гилберт такого бы не придумал.

Но мысли Лейлы были далеко. Военная форма, музыка, звук солдатских шагов напомнили ей, что ее муж — в Индии и думает, что она все еще горничная в доме Кливдонов. Холод дня внезапно проник ей в сердце, она перестала замечать красоту осени. Свадебное кольцо, которое когда-то висело на нитке у нее на шее, уже год как лежало на самом дне коробочки с побрякушками. Во всей Англии только молоденькая Нелли знала ее секрет, поэтому легко было считать, что кольца вообще не существует.

— Что с тобой? Ты выглядишь так, словно увидела привидение, — сказала Рози. — Кто тебе из них нравится? Меня кавалерия всегда возбуждала больше, чем пехота. К сожалению, — добавила неисправимая Рози, — они могут быстрее смыться.

Лейла постаралась вернуть себе прежнее беззаботное настроение и улыбнулась.

— Я думала, что ты взяла булавку, чтобы держать их на почтительном расстоянии.

Рози надула губы.

— Девушка может передумать, правда ведь? Лейла знала, что у ее подруги скверно на душе из-за разрыва с Майлсом Лемптоном, и подумала, что нужно брать пример с Рози и держать себя в руках. Она стала разглядывать цокающую копытами кавалерию. Лица всадников были надменными и под головными уборами, походившими на перевернутое ведерко для угля с приделанным козырьком, выглядели совершенно одинаковыми. Она восхищалась красивыми животными, на которых восседали всадники, и изо всех сил старалась не думать о Френке Дункане.

Колонна повернула в ворота казармы и выстроилась на площади в безупречно ровные, пестрые ряды. Толпа последовала за ними. Парад закончился. Раздались команды офицеров, заиграл оркестр, и солдаты пошли навстречу своим лучшим на свете девушкам, гордым родителям или женам, катившим коляски.

Площадь превратилась в калейдоскоп цветов. Народ разгуливал под солнцем, наслаждаясь мелодиями синьора Тости, маршами герра Штрауса и балладами мистера Джермана. От неожиданно теплой погоды запели птицы. Под сладостные звуки духовых инструментов пары снова и снова кружили по площади. В воздухе был разлит мир и покой.

Несмотря на грустные мысли минуту назад, Лейла была в восторге. Она и Рози, не сговариваясь, прошли той самой, знаменитой походкой Линдлей мимо молоденьких девушек, надевших свои лучшие пальто и шляпы, мимо опрятных жен, тянущих за руку детей или качающих коляски, мимо пожилых пар в воскресных костюмах, бросивших вызов осени своей жизни в день, который бросал вызов осени года.

Музыка вновь подняла настроение Лейле: она стала одной из самых известных девушек в театре Линдлей; ей сказали, что у нее есть талант. Если для ее карьеры нужно принять приглашения этих напыщенных джентльменов, она сделает это. Френка не будет дома еще пару лет, и за это время может случиться что угодно.

Ни Лейла, ни Рози не обратили внимания, что совсем близко около них проскакал всадник. Вдруг лошадь с громким ржанием сделала скачок и попятилась назад. Девушки замерли от страха. Огромное животное встало на дыбы не более, чем в нескольких футах от них. Увидев над своей головой лоснящийся живот лошади, Лейла вскрикнула. Рози сделала то же самое. Передние ноги животного приземлились совсем рядом с ними, и ездоку пришлось крикнуть и дернуть поводья, чтобы подчинить взбесившегося жеребца, который еще несколько мгновений пританцовывал и приседал; его глаза были широко раскрыты, из фыркающих ноздрей шел пар. Народ на площади разбежался, и только две девушки, вцепившись друг в друга, стояли, не в силах пошевелиться. Все взгляды были прикованы к ним. Несколько солдат бросили своих спутниц и подбежали к трясущимся девушкам.

— С вами все в порядке, мисс?

— Отойдите, леди, этот жеребец немного с норовом.

Их отвели к образовавшим полукруг зрителям, которые выглядели испуганными или удивленными в зависимости от их пола. Солдаты обменивались многозначительными взглядами.

— Когда-нибудь он сломает себе шею.

— Этого жеребца надо пристрелить.

— Ерунда, он лучший наездник в полку, — сказал третий.

Рози взглянула на него и сказала своим неподражаемым тоном:

— Если он лучший, то что же можно сказать обо всех остальных?

Солдаты были оскорблены и словами, и тоном, каким они были сказаны. Услышать такое от женщины, которой полагалось бы дрожать от страха и благодарить за свое счастливое избавление! Их негодование длилось недолго; лица вдруг стали озабоченными, а взгляды устремились на что-то позади девушек.

Лейла в испуге повернулась, уверенная, что неуправляемый конь снова несется на них во весь опор. Но того коня уже увели, а к ним приближался его всадник. Лейла и Рози были высокими девушками, но этот мужчина выглядел просто гигантом, к тому же головной убор делал его на фут выше. Между золотистым козырьком и богато украшенным подбородочным ремнем виднелось мужественное загорелое лицо. Признав, что вид его действительно впечатляет и что походка его весьма решительна, Лейла все же не могла понять, почему солдаты так боятся его.

Он приблизился и слегка кивнул солдатам.

— Я сам разберусь. Можете идти.

— Да, сэр! — отрывисто ответили они в унисон и, по-военному лихо повернувшись, удалились.

Значит, лучший ездок в полку был офицером. Лейла с интересом изучала его, а он щегольски приложил руку к козырьку.

— Леди, мои глубочайшие извинения за то, что подверг вас такому суровому испытанию, — сказал он. — Надеюсь, вы не пострадали. Оскар — отлично выученный и породистый конь, но… — офицер лукаво улыбнулся, — он просто не может устоять перед красотой. Увидев, что вы проходите мимо, он потерял рассудок. И я тоже.

Его улыбка вместе с низким, слегка грубоватым голосом привела Лейлу в странное возбуждение. Она молчала. Однако Рози нашлась моментально:

— А вы тоже отлично выучены и породисты, сэр? От наглости подруги Лейлу бросило в краску, но мужчина хмыкнул, поклонился и представился:

— Вивиан Вейси-Хантер к вашим услугам, леди.

Шестое чувство подсказало Лейле, что это знакомство нужно закончить как можно скорее, и она сказала с утонченным акцентом:

— Мы совсем не пострадали, смею вас заверить. Идем, Рози, мы опоздаем.

Ее подруга не имела ни малейшего желания уходить от мужчины, которого находила совершенно очаровательным. Глядя ему в лицо, она сказала:

— Вивьен — это женское имя. Ваша мама надеялась на дочку?

Он снова хмыкнул.

— Мне никогда не приходило в голову спрашивать ее об этом, но могу предположить, что, когда я появился, ее планы были сильно нарушены. А ваши?

Рози окинула его взглядом от шпор на лакированных черных сапогах и до султанчика на головном уборе и произнесла с неприкрытым восхищением:

— О, весьма определенно.

Эта беседа Лейле стала надоедать. Мужчина был офицер и, несомненно, джентльмен. Чем дольше они здесь стоят и разговаривают, тем больше страдает их достоинство. И Рози только ухудшает ситуацию, подзадоривая его. Когда Лили Лоув встретила на улице солдата и отправилась с ним погулять, это было нормально для людей ее класса. Но теперь все стало совсем по-другому, и догадываясь, что у мужчины на уме, Лейла решила положить конец этому знакомству.

— Рози, нам уже действительно пора идти, — строго произнесла она.

Офицер перевел взгляд на нее и серьезно сказал:

— Вы все еще сердитесь на меня, мисс… Однако она не поддалась на эту уловку.

— Совсем нет. Ваших извинении было более чем достаточно.

— Тогда случившееся, должно быть, произвело на вас большее впечатление, чем на вашу подругу, — настаивал он. — К вам еще не вернулась та восхитительная улыбка, которую я видел на вашем лице перед тем, как Оскар вдруг взбрыкнул.

— Неудивительно, что вы потеряли над лошадью контроль, мистер Вейси-Хантер, — сказала она едко. — Ваше внимание было направлено совсем не туда.

Он ответил все с той же серьезностью:

— Теперь я точно знаю, что вы не простили меня. Все больше раздражаясь от его подтрунивания

и чувствуя, как краска заливает ее лицо, Лейла перевела взгляд туда, где играл оркестр.

— Вы придаете слишком большое значение этому пустяковому эпизоду.

— Нет, Лейла, Оскар мог затоптать нас насмерть, — непринужденно вставила Рози. — Ничего себе пустяк, если из-за взбесившейся лошади Линдлей лишится сразу нас обеих.

— Дорогие мои, — вставил офицер, — ваши слова позволили мне осознать всю меру опасности, которой я подверг вас обеих, мисс Линдлей.

Рози весело засмеялась.

— Где вы были в прошлом году, мистер Вейси-Хантер?

— Сражался с ашанти на Золотом Берегу. А что?

— Теперь понятно, почему вы не слышали о девушках из Линдлей. В Лондоне только о нас и говорят.

В его хрипловатом голосе звучали чарующие нотки.

— Значит, теперь я еще больше пал в ваших глазах. Грубый конюх и к тому же невежда. Я вижу, дальнейшие извинения не спасут положение, поэтому я имею безрассудство предложить вам большее, зная, что не смогу оценить всю меру чести, которую вы мне окажете, приняв мое предложение.

Лейлу обуяло бешенство: он смеется над ними. Неужели Рози не видит этого? Неважно, где он сражался в прошлом году. Он не мог не слышать о знаменитой «Прогулке» в Линдлей— все газеты пестрят заметками о них. В Вест-Энде только об этом и говорят. Лейла решила незамедлительно закончить их встречу.

— Мы актрисы, мистер Вейси-Хантер, хористки в театре Линдлей. Единственную честь, которую мы можем себе позволить, это согласиться с вашей оценкой самого себя и откланяться.

— Лейла! — воскликнула Рози, но та уже повернулась к ним спиной.

Чтобы загладить вину, офицер, очевидно, был готов на все. Обращаясь к Рози, он сказал:

— Теперь я понимаю, насколько глубоко обидел вашу подругу. У меня есть только один способ реабилитироваться. Я должен встретиться с братом в ресторане у Таллинн. Позвольте мне вернуть мое доброе имя и продемонстрировать, что я могу быть воспитанным и культурным. Я прошу вас доставить мне удовольствие и составить туда компанию.

Таллинн был элитный, страшно дорогой и очень, очень респектабельный ресторан. Предложение составить ему компанию ни в коей мере не могло быть расценено как оскорбление. Оно было более чем лестным: Вейси-Хантер считал, что они достойная компания для такого места. Лейла была моментально обезоружена, к тому же Рози дала согласие прежде, чем она успела раскрыть рот. Через мгновение Лейла обнаружила, что продела свою в длинной перчатке руку сквозь его левую руку, в то время как Рози проделала то же самое с его правой рукой, и они направились в прославленный ресторан. И только когда он, улыбнувшись, сказал ей:

— Вы найдете компанию моего брата гораздо более в вашем вкусе, — Лейла наконец осознала, какое сокрушительное поражение ей нанесено.

Провожаемые взглядами, они вышли на улицу. Их кавалер был явно доволен вниманием, которое проявляли к ним окружающие на их пути. Рози выглядела сногсшибательно в янтарного цвета пальто, отороченном мехом ондатры, и Лейла не уступала ей в своем сером бархатном, с черной тесьмой и песцовым мехом вокруг шеи и на рукавах; из этого меха была сделана и ее модная шляпка. Рози вела все разговоры по дороге в ресторан. Был яркий, ясный день. Ее собственные мысли отказывались ей повиноваться, из чего Лейла заключила, что попала под влияние более решительной личности, чем она сама.

Ресторан Галлини был обставлен в стиле Регентства: полосатые парчовые портьеры, золоченая мебель на тонких ножках и громадные люстры. Сам Галлини был итальянцем, тем не менее приветствовал гостей с галльской почтительностью, хоть и слегка высокомерно. Высокомерие тут же улетучилось, когда ему было сказано, что они пришли к брату мистера Вейси-Хантера, который заказал столик. Будучи вдвое ниже ростом, чем сопровождавший девушек офицер, Галлини все же ухитрялся выглядеть представительно, ведя гостей через зал, раскланиваясь с обедающими и произнося «извините» здесь и «scusi» там, пока не привел их к столику у окна, за которым сидел человек, одетый в светло-коричневые клетчатые брюки и визитку.

— Ваши гости прибыли, — сказал Галлини, грациозно поклонившись.

Мужчина поднял глаза, и приветствие на его лице сменилось смущением: он увидел Лейлу и Рози. Предчувствие, что этот поступок — колоссальная ошибка, снова охватило Лейлу, но их кавалер схватил брата за руку, а другой похлопал по плечу.

— Чарльз, как здорово снова увидеть тебя! Ты выглядишь великолепно. Друг мой, позволь представить тебе мисс Хейвуд и ее подругу мисс Дункан, которые любезно согласились позавтракать с нами.

Он повернулся к Рози и улыбнулся.

— Мой младший брат Чарльз. Согласитесь, что он оправдал ваши надежды.

Сомнения Лейлы усилились, когда Чарльз Вейси-Хантер пожал ей руку, поклонился и с юношеской неловкостью произнес подобающие такому случаю формальности. Лейла почувствовала, что он отлично знает, что им не место в этом изысканном ресторане, и, вероятно, догадывается об обстоятельствах, при которых они были приглашены. Вивиан сказал, что пришел сюда прямо с парада и что ему нужно привести себя в порядок. Извинившись, он оставил брата одного разбираться с ситуацией, которая тому была явно не по душе.

Прислуга взяла у девушек пальто, а сами они сели у огня. Чарльз Вейси-Хантер остался стоять, уставившись на дверь, через которую исчез его брат-кавалерист. Шести футов росту, он был все же на несколько дюймов ниже, чем Вивиан, и, по-видимому, отличался более рассудительным характером. Прямые темные волосы, темные усы и карие глаза придавали ему вид преданной собаки. В его облике не было ничего враждебного, но он был явно не в восторге от их компании. Лейла почувствовала, что с ним нехорошо поступили, и решила все прояснить с самого начала.

— Мистер Вейси-Хантер, я боюсь, что мы помешали вашей встрече с братом. Все дело в том, что сегодня утром мы смотрели парад, когда на Оскара что-то нашло, и он нас ужасно напугал. Мы совсем не пострадали, но ваш брат решил, что должен загладить свою вину таким экстравагантным способом. Мистер Вейси-Хантер — человек, которому трудно отказать, — закончила она свои объяснения.

— Он капитан, вы знаете… в сорок девятом уланском полку. Личный полк принца Гарри, — серьезно пояснил он.

— А мы хористки, — решительно сказала Лейла.

— Личный театр Лестера Гилберта, — задорно улыбнулась Рози, страшно довольная собой.

Молодому человеку, похоже, стало еще более неловко, но он постарался изобразить энтузиазм.

— О, это прекрасно! К сожалению, я редко хожу в театр. Когда я в городе, у меня мало времени. Я не знаю, как Вивиан ухитряется куда-то выходить, ведь он практически не слезает с лошади.

— Лучший наездник в полку, — вставила Рози.

— О, действительно, — согласился Чарльз, явно довольный, что репутация его брата известна даже хористкам, о шоу которых он, по правде говоря, никогда не слышал. — А вот и он, — добавил Чарльз с нескрываемым облегчением.

Лейла обернулась и была шокирована. Без головного убора Вивиан все равно был больше шести футов росту. Она была поражена странным сочетанием кремового цвета его волос с золотисто-коричневым загаром лица. Любопытно, что и тем и другим он был обязан солнцу, которое побелило ему волосы и придало смуглость его умному лицу с бледными полосками от, вероятно, постоянной улыбки; его серо-зеленые глаза и сейчас смеялись. Менее красивый, чем его брат, Вивиан, тем не менее, был чертовски привлекателен в плотно подогнанном мундире, только подчеркивавшем его мужественную грациозность. Он подходил все ближе, и Лейла почувствовала, что он прекрасно осознает, какое произвел на нее впечатление. Хоть и слишком поздно, но она попыталась скрыть свои чувства и повернулась к окну, сделав вид, что разглядывает пейзаж за ним.

— Ты не предложил дамам ничего выпить, Чарльз? Как ты невнимателен, — пожурил он его и призывно взмахнул рукой.

Мгновенно появился официант и принес напитки. Вивиан был изысканный кавалер, и его брат, казалось, был откровенно рад передать ему бразды правления ситуацией, которую он не ожидал и вряд ли приветствовал. На протяжении всего завтрака Лейле пришлось развлекать меланхоличного Чарльза. А Рози в это время до такой степени взялась за обольщение Вивиана, что Лейла начала злиться на нее. Несомненно, Вивиан взял Рози, чтобы она составила компанию его скучному братцу, а он сам мог свободно флиртовать с ее подругой.

Утонченное удовольствие от завтрака в фешенебельном ресторане Галлини быстро прошло. Приходилось вести нудную беседу, которая крутилась вокруг Корнуолла, где последние двести лет жила семья Вейси-Хантеров. Она согласилась, что закрытие оловянных рудников было трагедией, хотя на самом деле была весьма удивлена, что олово добывают из земли.

От этой темы они перешли к рассуждениям о развитии золотых приисков в Южной Африке и к правлению Сесила Родса. По крайней мере Чарльз Вейси-Хантер рассуждал об этом. Лейла не имела представления, кто такой Сесил Родс и чем он занимается. Ее также не особо интересовало, чему так веселятся Рози и красавец Вивиан.

Время шло, и необходимость поддерживать разговор уже начала раздражать Лейлу, когда Чарльз, рассказав, по-видимому, все, что собирался, о человеке по фамилии Роде, вдруг спросил:

— Вы живете в Брайтоне?

— Нет, — ответила она. — Мы приехали сюда ненадолго к мисс Хейвуд, у которой здесь большой дом.

Чарльзу вдруг пришла в голову поразительная мысль, и он, наклонившись вперед, с надеждой спросил:

— А вы не из Беркширских Дунканов? Воспоминание о том, что недавно рассказывала

Рози, подсказало ей ответ прежде, чем она успела подумать:

— О да… по внебрачной линии этого семейства. Ее собеседник стал красным как рак и в явном

смущении принялся разглядывать салфетку. За столом воцарилась тишина. Лейла повернула голову и обнаружила, что Рози с изумлением смотрит на нее. Однако ее внимание больше привлек Вивиан. От его веселости не осталось и следа. Его глаза пристально смотрели на нее с выражением легкого шока. Инстинкт подсказал ей, что она наконец пробудила в нем интерес к себе, и Лейла моментально воспользовалась этим.

— Что-нибудь не так, капитан Вейси-Хантер? — решительно спросила Лейла и повернулась к Чарльзу. — Как по вашему, сэр? Вы должны лучше знать характер вашего брата.

Все еще явно смущенный, он, запинаясь, признался, что они не виделись уже два года, потому что Вивиан служил за пределами Англии и за это время сильно изменился.

Лейла мгновенно смягчилась.

— О Господи, вы хотите сказать, что этот завтрак — ваша первая встреча после его возвращения? Как это нехорошо, что ваш брат не сказал нам об этом. Мы бы ни за что не стали вам мешать. — Она встала, вынуждая мужчин сделать то же самое. — Это был великолепный завтрак, но нам пора вас покинуть и дать возможность насладиться своей собственной компанией. Наверное, вам много есть о чем поговорить после такой долгой разлуки… о рудниках и о Сириле Родсе, — не удержалась и добавила она. Ей было искренне жаль Чарльза, которого Вивиан заставил развлекать двух актрис, встретившихся ему по дороге сюда.

— Нет, что вы, — смущенно запротестовал Чарльз. — Надеюсь, я не произвел впечатление… Я хочу сказать, что это было восхитительно, уверяю вас.

Лейла тепло ему улыбнулась.

— Вы более чем очаровательны, мистер Вейси-Хантер. — Быстрый взгляд на загорелое лицо Вивиана, все еще пристально смотревшего на нее, принес ей удовлетворение, и она сказала:

— Идем, Рози.

Прежде чем ее подруга успела запротестовать, Лейла направилась к выходу, без малейшего намека на их знаменитую походку в «Прогулке»; ее землянично-розовое платье волочилось по голубому ковру ресторана Галлини.

Братья помогли им надеть пальто и проводили до кареты, которую Вивиан приказал вызвать швейцару. Прощание было коротким. Лейла знала, что Рози разозлилась на нее из-за того, что она так внезапно оборвала встречу, но это не шло ни в какое сравнение со злостью, которую испытывала сама Лейла по поводу всей этой встречи. Карета направилась по указанному адресу к пансиону тети Агаты, и Рози, откинувшись на кушетку, уставилась на Лейлу широко раскрытыми глазами.

— Ну, так и что все это значит? Я еще никогда не видела тебя такой фантастически стервозной. Если и дальше так пойдет, ты скоро сможешь состязаться с Аделиной Тейт.

Лейла все еще кипела от негодования.

— Рози, зачем ты втянула меня в эту историю? Ты не можешь представить, как я была близка к тому, чтобы воспользоваться булавкой… против тебя.

Рози надула губы.

— Иногда я думаю, что ты создана для того, чтобы стать старой девой, Лейла Дункан. Ты так поджимаешь губы и так неодобрительно смотришь на все вокруг.

— А ты, я полагаю, все еще сохнешь по Майлсу Лемптону, — отрезала Лейла, задетая за живое напоминанием о том, что кем она уж точно никогда не будет, так это старой девой.

Некоторое время они ехали молча. Лейла вдруг обнаружила, что дрожит от странного чувства, которое не может определить.

Потом Рози сказала, комично и очень похоже передразнивая Чарльза:

— Он капитан, вы знаете. Капитан всех уланов. Лейла никогда не могла долго дуться на свою веселую подругу, и улыбка появилась на ее лице.

— Рози, дорогая, когда-нибудь ты должна мне позволить рассказать тебе все о мистере Родсе.

— Что еще за Роде?

— Кто-то, кто, по-видимому, более знаменит, чем девушки из Линдлей, потому что собачка-Чарльз слышал о нем.

Рози прыснула со смеха.

— Собачка-Чарльз! О Лейла, ну и потеха. Лейла тоже захихикала.

— Он выглядит, как грустная собачка, правда?

— Причем породистая.

— Иначе болтун Галлини не расшаркивался бы с ним так, — согласилась Лейла и снова залилась смехом.

Они хохотали всю дорогу к пансиону мисс Хейвуд, но ни в этот день, ни в последующие ни одна из них не напомнила другой о Вивиане Вейси-Хантере.

Карета отъехала, и братья вернулись в залу. Они заказали коньяк, и, как только официант отошел, Чарльз принялся извиняться.

— Если бы я мог подумать, что она сделает такое признание, клянусь, я бы никогда…

Вивиан раздраженно оборвал его.

— Ради Бога, Чарльз, когда ты снимешь свою власяницу? Я уже давно свыкся с тем, что я незаконнорожденный. Почему ты никак к этому не привыкнешь?

Брат молчал. Вивиан зажег сигару и продолжил более спокойно:

— Она достигла своей цели: шокировала нас и привлекла к себе внимание. Клянусь, она не незаконнорожденная. Девушки такого сорта никогда бы не признались в этом на публике, если бы это была правда.

Чарльз сел на высокий стул и укоризненно посмотрел на брата.

— Это действительно было большое свинство с твоей стороны заставить меня развлекать ее, чтобы ты мог провести часок с кокеткой, на чьем лице остановился твой блуждающий взгляд. Оставь это, Вивиан. Ты же знаешь, я не дамский угодник. Я не имел ни малейшего представления, о чем говорить с мисс Дункан.

Официант принес им напитки, Вивиан сел около брата, протянул ноги к огню и налил коньяк в пузатый бокал.

— Ты знаешь, что они обе актрисы? — спросил Чарльз.

— Конечно, знаю, — вяло ответил он. — Но в одном ты ошибаешься. Мой блуждающий взгляд остановился на мисс Дункан.

— Мисс Дункан? Так какого черта?.. Вивиан слабо улыбнулся брату.

— Я всего два дня как вернулся в Англию, когда Биффи Хейнес-Мортимер затащил меня в театр Линдлей, где эти две красотки вместе с еще двадцатью восьмью участвовали в шоу, которое потрясло весь Вест-Энд. Поверь на слово: то, что они делали на сцене, способно поднять температуру мужчины на несколько градусов, — добавил он, вспомнив зрелище, виденное им из ложи четыре дня назад. — А поскольку я вернулся из местности, метко названной «Могила для белого человека», мой градусник зашкалил. И причиной моей опасной болезни была Лейла Дункан, которая, одетая почти в одни белые страусиные перья, весьма сильно воздействовала на мои мужские чувства.

Чарльз покорно склонил голову.

— А когда ты собираешься выздороветь, Вив? Прежде чем ответить, он сделал глоток коньяку.

— Никогда, если это означает не ощущать удовольствия от вида соблазнительно одетых девушек. Тем не менее, как раз эта райская птичка оказалась с острым клювиком. Мое приглашение поужинать было отвергнуто с уведомлением, что крепость неприступна. Она даже вернула цветы, что выставило меня полным дураком перед мальчишкой-посыльным, не говоря уже о Хейнесе-Мортимере и его друзьях. Я был страшно раздосадован, но решил ретироваться в быстром порядке. Сегодня утром, проезжая мимо казармы, я увидел в толпе это самое прекрасное и надменное личико. Я мог и обознаться, если бы не увидел, как они обе идут той самой походкой, как на сцене. Я не мог устоять перед искушением.

Вивиан сделал глоток, наслаждаясь воспоминанием о том, как девушки, вцепившись друг в друга, визжали от страха, пока он заставлял своего жеребца лихо проделывать этот аллюр.

— Оскар никогда не забудет трюка, которому я обучил его на маневрах. Он выполнил его великолепно, и эти две здорово напугались. Даже одетая в меха, мисс Лейла Дункан все еще поднимает мою температуру, поэтому я разыграл кающегося офицера и джентльмена. Ее ответ должен был охладить мой пыл. К счастью, ее веселая подруга легче поддалась моему очарованию, и я бы потерял все, чего мне удалось достичь, если бы не привел их сюда. Я извиняюсь, что заставил тебя развлекать их, но возможность вынудить холодную мисс Дункан позавтракать со мной была слишком заманчива, чтобы упустить ее.

Чарльз вздохнул.

— Если это именно мисс Дункан поразила твое воображение, то почему ты занимался только ее подругой?

Приняв более удобную позу, Вивиан начал просвещать брата.

— Приемы кавалерии можно с успехом применять против любого противника, даже такого изящного. Мисс Дункан снова бы отвергла мои ухаживания, а притворное равнодушие полностью обезоружило ее. Эта красавица ушла с пощипанными перышками, а я как раз этого и хотел. Может быть, в следующий раз она хорошенько подумает, прежде чем вернуть мужчине цветы, хотя, конечно, она не знает, что на прошлой неделе вернула именно мой букет.

Вылив в стакан остаток коньяка, он оставил эту тему. Черт с ними, с актрисами. Ведь он не видел брата целых два года.

— Чарльз, я так рад, что ты приехал в Брайтон. Я был очень занят, устраивая свои дела и подыскивая подходящую квартиру. Ты сам знаешь, каково вернуться после долгого отсутствия из-за границы. К тому же ноябрь — не лучший месяц для акклиматизации после экваториальной жары. Перед самым возвращением сюда я заехал в Родезию, там в теплом климате мне удалось избавиться от проклятой лихорадки, которая чуть не свела меня в могилу. И, конечно, там я побывал у мамы.

— Надеюсь, она в добром здравии.

— О, она выглядела гораздо лучше. Мама кажется такой хрупкой по сравнению с другими женщинами. Как ей удалось произвести на свет мужчин такого размера, как мы?

— Это мы потом выросли, — заметил брат. Вивиан изучающе смотрел на Чарльза, который никогда не был так близок с их матерью, как он. Возможно, он намеренно избегал ее ради мира в семье.

— Маме было всего семнадцать, когда она первый раз вышла замуж за отца. По-моему, он жестоко с ней обращался. Уже тогда его репутация распутника ни для кого не была секретом.

— Такие вещи часто преувеличивают, — робко заметил Чарльз.

— Преувеличивают? Я думаю, что ты вряд ли знаешь, как мама страдала от его беспорядочных похождений, которые он даже и не скрывал. После того как первый ребенок был признан незаконнорожденным, он заставил ее согласиться с тем, что им придется родить других детей, — с жаром сказал Вивиан. — Несомненно, он обходился бы с ними с таким же презрением, как и со мной.

Несколько секунд Чарльз задумчиво рассматривал его.

— Вив, ты не смирился с тем, что ты незаконнорожденный, поскольку все время твердишь об этом. И я думаю, что никогда не смиришься.

Сделав знак принести еще коньяку, Вивиан кисло сказал:

— Предлагаю оставить эту тему. Мы оба начнем злиться и все равно ни к чему не придем. — Он бросил окурок в огонь и продолжал: — У меня для тебя длинное письмо от мамы. Я думаю, она надеется, что ты скоро приедешь навестить ее.

К его удивлению, брат слегка покраснел.

— Очень вероятно, что она сама приедет в Англию в конце года.

— По какому поводу? — удивился Вивиан.

— Пока еще ничего не объявлено, — ответил Чарльз, — но на мое двадцативосьмилетие «Тайме» получила извещение о моей предстоящей женитьбе.

— Ах ты, коварный пес! — воскликнул Вивиан, пораженный тем, что его брат-нелюдим за время его двухлетнего отсутствия посватался и получил согласие на брак.

— И кто эта будущая леди Бранклифф? Нежная деревенская простушка прямо со школьной скамьи или ослепительная светская красавица, за которой увиваются все холостяки?

Явно раздражаясь, Чарльз покачал головой и сказал:

— Это будет женитьба, а не легкая любовная связь, которые ты заводишь с таким удовольствием. Бранклифф и сэр Кинсли считают, что мы идеальная пара, и я сам очень счастлив, что все так получается.

Удивление будет слишком слабым словом, чтобы описать реакцию Вивиана на эту новость. Его брат, унаследовавший все, что могло бы быть его, если бы не жестокий поворот судьбы, собирался жениться на дочери их Корнишских соседей. Джулия Марчбанкс была пятым ребенком после четырех сыновей. Ей не приходилось рассчитывать на приданое, и, следовательно, это не могло быть для Чарльза причиной его фатального решения.

Вивиан нервно подался вперед.

— Ради Бога, не позволяй втянуть себя в этот брак. Ты говоришь, что еще ничего не объявлено, значит, не все потеряно.

Чарльз напрягся и снова покраснел.

— Ты не расслышал, что я сказал. Я очень счастлив, что все так происходит.

Все еще не веря, что это правда, Вивиан откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Чарльза. Он был мягкий, уступчивый, про таких говорят «не от мира сего». Вивиан никогда не был уверен, нужны ли брату его помощь и советы, потому что для Чарльза не существовало авторитетов. Возможно, Джулия была подходящей парой робкому будущему лорду Бранклиффу, если он и вправду был счастлив. Будучи единственной женщиной в мужском семействе, Джулия вслед за братьями пристрастилась к спорту, что было известно всему западному пригороду. Высокая, пышногрудая, она вряд ли была приспособлена к жизни в Шенстоуне, а ее прямой и решительный нрав мог компенсировать мягкий характер брата, который добивался мира любой ценой. Прошло несколько лет с тех пор, как Вивиан видел эту девушку. Он помнил ее деревенской неряхой, невзрачной на вид, за исключением очень больших глаз, которые могли бы сослужить ей хорошую службу, если бы она научилась использовать этот дар.

Официант поставил на стол чистые стаканы. Вивиан грустно улыбнулся.

— Мои поздравления, Чарльз. У тебя больше здравого смысла, чем у меня. Джулия будет великолепной женой. Я пью за твое будущее.

Чарльз посмотрел на него своим обычным, слегка виноватым взглядом.

— А как твое будущее? Тебе уже за тридцать, а ты ведешь разгульный образ жизни. Я слышал об этом даже в Шенстоуне. Женитьба успокоила бы тебя.

Вивиан искренне запротестовал:

— Разгульная жизнь нашего отца сделала наследником тебя, а не меня. Это ты обязан жениться, Чарльз. А я избавлен от этого, черт побери, и не имею ни малейшего желания ввязываться в дела, которые меня успокоят. Черт возьми, мне нравится быть беспокойным, я собираюсь оставаться таким и дальше.

— С чередой хористок, которые так невоспитанны, что возвращают твои цветы.

— Дункан единственная, кто так поступила, — поправил Вивиан. — Я позабочусь, чтобы она больше так никогда не делала. Держу пари, если я захочу, она очень скоро будет есть из моих рук.

Горькая усмешка появилась в глазах брата.

— Ты все такой же беспутный черт, несмотря на разрушительное действие экваториальных джунглей.

— Як этому и стремлюсь, — парировал тот небрежно.

Они молча выпили, затем Чарльз спросил:

— Как там было на самом деле?

Вивиан долго смотрел на огонь, наслаждаясь его теплом и красотой угасающего дня. Потом наконец заставил себя говорить о том, о чем предпочел бы не вспоминать вовсе.

— На самом деле это похоже на ад. Там есть четыре убийцы: жара, жажда, болезни и дикие животные. Все вместе они могут свести человека с ума до того, как смерть избавит его от них. И еще есть аборигены. Каждый солдат клянется оставить последнюю пулю для себя, но некоторые попадают в плен прежде, чем успевают выстрелить. Когда мы взяли одну деревню, то увидели, что они сделали с несчастными пленниками.

Страшная сцена ожила в его памяти и так взволновала его, что он залпом осушил свой стакан.

— Непостижимо, что человек может совершить такие зверства по отношению к другому человеку, — сказал Вивиан упавшим голосом. — Это всех деморализовало. Страх перед диким врагом настолько запал в душу и офицерам и солдатам, что приказ разбиться на маленькие группы встречался неохотно и почти неповиновением.

Нахмурившись, он поспешно объяснил, что солдаты не трусили.

— Они отличные ребята, все до одного, и очень храбрые. Просто при виде останков их погибших товарищей они осознали, что они имеют дело с врагами, которые исповедуют языческие верования и ритуалы, очень далекие от принятых правил ведения войны. Поставь моих ребят против любого количества обычных врагов, и ни один из них не дрогнет, но дикари, спрятавшиеся в джунглях, полных ядовитыми растениями и животными, повергали их в невыразимый ужас при мысли, что они могут быть захвачены в плен живыми.

— И тебя тоже, Вив?

— Конечно, — быстро ответил он, бросив на брата прямой взгляд. — С того момента, как я увидел это, страх омрачал каждую минуту моей жизни там. У меня звенело в ушах, мое сердце неистово колотилось, словно дикари в триумфе уже пили кровь из моего агонизирующего тела. Чарльз, когда я говорю тебе, что ни один человек не сможет выразить словами то, что я увидел в тот день, ты должен понять: даже величайший герой дрогнет, представив, что его может ожидать.

Под взглядом брата он поспешно добавил:

— Ты не имеешь понятия об этом, и я молю Бога, чтобы ты никогда этого не узнал.

Бросив на Вивиана неловкий взгляд, Чарльз сказал:

— Зачем говорить об этом, если эти картины пробуждают в тебе такие чувства?

— Ты поймешь это, когда я расскажу тебе то, что должен рассказать, — резко ответил Вивиан. — Факты достаточно просты, но я убедился на своем горьком опыте, что их можно по-разному интерпретировать. Мои друзья-офицеры разделились из-за этого на два лагеря, хотя все они обязаны выполнять решение следственной комиссии и держать при себе свое мнение о моей чести.

Явно испугавшись, Чарльз заерзал на стуле.

— Может быть только один взгляд на эту проблему, — заявил он. — Твои грешки могут считаться предосудительными в определенных кругах, но я не знаю никого, кто бы сомневался, то ты настоящий джентльмен.

— А наш дед? — Это вырвалось с такой горечью, которую не могло смягчить даже время.

— Вив! — слабо запротестовал Чарльз. Он криво улыбнулся.

— Незаконнорожденный не может быть джентльменом; Бранклифф придерживается этого мнения тридцать лет. Если бы подробности этого дела когда-нибудь достигли его ушей, он бы считал, что получил этому подтверждение. Те в моем полку, кто тоже так думает, их уже получили.

На этот раз Чарльз подал знак принести коньяк. Потом он повернулся к Вивиану.

— Ты наверняка слишком драматизируешь ситуацию. Расскажи мне эту историю, и я помогу тебе увидеть ошибку.

Внезапно Вивиан пожалел, что начал этот разговор. Рассказывать Чарльзу об этом не было никакого смысла. Его братская поддержка не облегчила бы его совесть. В этом уютном зале, обставленном внешними атрибутами светской жизни, все произошедшее казалось не более чем бредом сумасшедшего или сводящим с ума ночным кошмаром. Но он сам завел этот разговор и должен завершить его, удовлетворив любопытство брата.

— Если коротко, — начал Вивиан, — военный инженер по имени Брассард и сопровождавший его сержант получили задание пойти на разведку впереди наших главных войск. Я командовал маленьким отделением, служившим для них прикрытием. На третий день мы наткнулись на аборигенов, которых было слишком много, чтобы вступать с ними в бой. Брассард и его сержант были схвачены прежде, чем успели пошевелиться, а я приказал солдатам немедленно отступать. Они все благополучно спаслись.

Эта картина снова зримо встала перед ним, он с силой сжал стакан и продолжил:

— А я остался, чтобы убить обреченных ребят, выстрелить им в голову, прежде чем уйти самому.

— Господи, — перевел дух Чарльз, который ничего не знал об армейской службе.

Вивиан словно опять оказался там, слышал звуки выстрелов, видел, как его товарищи упали и исчезли среди лоснящихся черных спин, украшенных татуировкой и перьями. Он снова ощутил звенящее чувство, что копье вот-вот вонзится ему в спину, когда он, выдав выстрелами свое присутствие, убегал вслед за отрядом.

— Официальная следственная комиссия признала, что мои действия были предприняты из искренних, гуманных побуждений, что я избавил захваченных в плен людей от часов или даже дней неописуемых мук.

— Значит, тебя оправдали! — воскликнул Чарльз, не скрывая облегчения. — Я же говорил, ты рисуешь ситуацию слишком мрачно.

— Неофициальная следственная комиссия, состоящая из моих товарищей, не пришла к единому мнению, — раздраженно продолжил Вивиан. — Как на зло, между мной и Брассардом были трения из-за одной женщины. Те несколько человек в моем полку, которые считали, что мне не место среди джентльменов, предпочли придать другой оттенок моему преднамеренному убийству двух англичан.

Чарльз вздрогнул от слова «убийство», но Вивиан должен был наконец сбросить груз со своей души.

— Первое, что я сделал, приехав в Англию, это навестил семьи Брассарда и его сержанта, которым было сообщено, что их сыновья были убиты во время операции. Я объяснил им, что был последним человеком, который видел их живыми, и заверил, что они храбро сражались и умерли безболезненно.

Вивиан быстро осушил свой стакан, затем вздохнул:

— Лица этих двух матерей преследуют меня, Чарльз. Теперь я уже сам не уверен, правильно ли я поступил.

Он откинулся на спинку стула и спокойно сказал:

— Единственный способ забыться — это наполнить жизнь развлечениями, которые тешат тело мужчины и убивают его мысли. Вот для чего мне нужна Лейла Дункан. Возможно, теперь ты поймешь мое поведение сегодня утром.

От Таллинн братья направились на квартиру Вивиана, которую он недавно снял. День клонился к вечеру, бледное солнце уже садилось и становилось холодно. Вивиан был мрачен. Из-за легкой раны и продолжительных приступов тропической лихорадки ему дали отпуск по болезни. Он воспользовался им, чтобы пересечь Африку и заехать в недавно образованное государство Родезия, куда его мать отправилась навестить свою кузину, а затем решила остаться там навсегда.

Вивиан поддержал ее решение и привез Чарльзу письмо, в котором мать все объясняла своему младшему сыну. Когда Чарльз прочитал толстую пачку листов, они сели перед огнем, который разжег денщик Вивиана, и продолжили разговор.

— Должен сказать, что я почти ожидал от нее такого решения, — признался Чарльз, все еще немного сбитый с толку. — Мама никогда не была счастлива в Шенстоуне.

— А мы были счастливы? — резко спросил Вивиан. — Брандклифф совершенно не понимал таких женщин, как мама: мягких, утонченных и безмерно сострадательных. Ее музыкальные способности он считал жеманством, изящную фигуру— признаком болезни, а глубокую материнскую любовь к нам — плачевным отсутствием дисциплины.

— Ну да, я полагаю, старик вечно сравнивал ее со своей первой женой, которая, по-видимому, обладала всеми качествами, необходимыми, чтобы жить в деревне.

— Как Джулия?

— Я… да, как Джулия, — поколебавшись, согласился Чарльз.

Думая о жизнерадостной девушке, которую он знал много лет, Вивиан пришел к мысли, то она могла бы процветать в доме, который угнетал его, наполненный горестными воспоминаниями.

— Мама несомненно приедет на твою свадьбу, но не жди, что она останется в Корнуолле, Чарльз. Она невероятно изменилась. Я всегда считал ее красивой женщиной, но там она просто расцвела, вся скрытая красота вышла наружу. Но даже теперь я думаю, что Бранклифф мгновенно сгонит ее парой своих жестоких насмешек. Я не надеюсь, что возраст смягчил его.

— Он сделал его еще более странным. Вивиан нахмурился.

— Ты хочешь сказать, что он на полпути в сумасшедший дом?

— Слава Богу, нет. — Прямота Вивиана была неприемлема для утонченного Чарльза. — Годы уже начинают сказываться, вот и все. Он стал очень скупым.

— Он всегда был таким.

— Только в сравнении с твоей невозможной расточительностью.

— Это вряд ли его трогало, — сухо заметил Вивиан.

— Это уже немножко другое дело, — сказал Чарльз, предпочитая не продолжать эту скользкую тему. — Он отказывается зажигать огонь, пока не стемнеет, и то позволяет делать это только в главных комнатах. Я не думаю, что его организм выдержит суровую зиму, если дом не прогревать как следует.

Вивиан пожал плечами.

— Тогда все твои проблемы будут решены.

— Вив!

— О, не смотри так испуганно, черт возьми. Старику уже восемьдесят девять, и он достаточно покомандовал в этой жизни. Я не знаю, как ты выносишь его эгоизм и откровенную жестокость все эти годы… хотя он любит тебя, так что ты избавлен от проявления худших черт его характера.

Решив не обращать на это внимание, Чарльз

продолжал:

— Его последняя экономическая идея — продать половину лошадей. Он считает, что для наших владений столько не нужно.

— Конечно, но каким образом гости будут передвигаться по Шенстоуну? Он выживает из ума.

— У него свой аргумент. К нам редко приезжают гости.

— Неудивительно, если он не зажигает огонь, — сказал Вивиан. — Мой дорогой друг, жизнь для тебя должна быть чертовски скучной. Ради Бога, скорей женись на Джулии. Это даст тебе некоторое облегчение от этой бережливости и пессимизма.

— Не рассуждай так легко, — резко продолжил Чарльз. — Он надумал принять предложение сэра Кинсли и продать ему ферму Макстед и землю западнее от нее, до старой мельницы. Ты знаешь, он давно об этом думал.

Вивиан мгновенно протрезвел.

— Он не может продать часть имущества без твоего согласия.

— Может. Пока у него права собственности, он распоряжается всем имуществом.

— Но, черт побери, эта земля позволяет проехать в Шенстоун с запада. Если сэр Кинсли присоединит ее к своей, нам придется спрашивать его разрешение пересечь владения Марчбанксов по единственной дороге, ведущей к нам.

— Я убежден, сэр Кинсли не станет делать из этого проблему, — неуверенно ответил Чарльз.

— Он, может, и нет, а Рэндольф станет, когда владение перейдет к нему.

Встав на ноги, Вивиан с тоской посмотрел на брата.

— Такт и дипломатия, возможно, хорошо помогали тебе в прошлом жить с нашим вспыльчивым дедом, но это уже не поможет, если у человека сдал рассудок. Я полагаю, ты должен получить справку, что он психически ненормальный, и вступить в права наследования, пока еще не слишком поздно.

Чарльз тоже встал.

— Я буду считать, что ты этого не говорил.

— Почему? На твоем месте он бы поступил именно так.

По лицу брата Вивиан понял, что зашел слишком далеко, хотя с трудом мог поверить, что Чарльз забыл страшные годы детства и его рубцы затянулись.

— Убеди его переехать в город и жить в своем клубе среди таких же старых маразматиков, как и он сам, — предложил Вивиан более дружелюбно.

— Дед никогда не уедет из Шенстоуна.

— Тогда будет чертовски здорово, если он поскорее займет свое место в склепе Бранклиффов. Вся земля будет твоей, если ты не позволишь ему акр за акром ограбить тебя. Чарльз, он опять играет с тобой в кошки-мышки. Для него величайшее удовольствие в жизни — видеть, что нам плохо.

Чарльз твердо посмотрел на него.

— Ты стал очень желчным.

— Я всегда был желчным, — возразил Вивиан. — Главное сейчас — не позволить ему спустить все имущество и распродать землю, даже если для этого придется нанять агента, который бы скупил ее для тебя.

— К несчастью, я не смогу этого сделать. Дело в том, что у меня некоторые финансовые затруднения. Сейчас время покупать золото, и я недавно вложил в это весь свободный капитал, оставив лишь деньги на содержание городского дома и на личные расходы.

Вивиан вздохнул.

— Но что-то нужно делать. Если до этого дойдет, я помогу тебе с наличными. Мой банкир никогда не улыбался мне так радушно, как сейчас.

Явно сожалея, что резко разговаривал с братом, Чарльз слегка улыбнулся.

— Ну и чудеса! Я не ожидал, что ты поможешь мне с деньгами. Вив. Шенстоун на моей совести. Я надеюсь, ты скоро сможешь приехать и помочь мне убедить Бранклиффа не продавать эту землю, вот и все.

— Мой дорогой друг, одно мое слово, и он продаст ее немедленно.

— Тогда приезжай и посоветуй продать. Если ты так уверен, что он все сделает наперекор тебе, то вот решение.

На лице Вивиана появилась смущенная улыбка.

— Когда человек вроде тебя прибегает к хитростям, значит, ситуация совсем вышла из-под контроля.

— Так ты приедешь?

— Холодные комнаты и ни одной лошади, чтобы покататься? Нет, спасибо.

— Он еще не продал лошадей.

— Хотелось бы надеяться. Часть из них мои.

— Джулия проявила интерес к одной или двум из них.

— Они для нее слишком норовистые, — мгновенно ответил Вивиан.

Чарльз с любопытством взглянул на него.

— Нет. За время твоего отсутствия она превратилась в отличного наездника и удивит даже тебя. Увидишь, когда приедешь в Шенстоун.

Вивиан покачал головой.

— Чтобы убедить меня приехать в Корнуолл, нужны более веские причины, чем желание увидеть твою возлюбленную в седле. Ты можешь предложить мне какую-нибудь девушку из Линдлей, чтобы скрасить суровую зиму в старом доме? Я думаю, нет. — Он снова стал серьезным. — Мне кажется, ты поступил не совсем мудро, вложив весь свой капитал в золото. Буры когда-то ловко выставили нас дураками. Я не думаю, что они оставили попытки укрепить свои права в Южной Африке, и люди, с которыми я говорил в Родезии, считают, что война шестнадцать лет назад ничего не решила. Если там вдруг что-нибудь случится, акции сразу упадут, несмотря на все заверения, что Роде контролирует ситуацию.

Чарльз, похоже, расстроился, и Вивиан поддразнил его:

— Неужели мои слова так умны, что ввели тебя в ступор?

Улыбка изогнула нежный рот под усами Чарльза.

— Прости, Вив, я не хочу быть грубым, но эта твоя девушка — мисс Дункан, да? — она даже не слышала о Сесиле Родсе. Во время разговора она изо всех сил старалась выглядеть умной, но было совершенно ясно, что она ничего не понимает. Ты можешь такое представить? Один из величайших людей нашего времени, а она о нем ничего не знает. Черт возьми, ведь его именем назвали страну.

Вивиан нагнулся вперед и взял брата за руку.

— А ты, мой дорогой Чарльз, никогда не слышал о самом возбуждающем шоу нашего времени. По имени девушек из Линдлей назвали походку. Представь только, если сможешь.

— Походку! Это же нельзя сравнить с…

— Откуда ты знаешь, что можно сравнивать, а что нет? Я говорю тебе, что это гораздо более возбуждает, чем все, что сделал Сесил Роде. Тебе следует сходить посмотреть «Девушку из Монтезума» и убедиться самому.

Чарльз отнесся к этому явно отрицательно.

— Ты никогда не затащишь меня в варьете. Я с трудом перевариваю оперу, а походка… в страусиных перьях? О нет, Вив, определенно, нет!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В течение следующих двух недель по театру Линдлей носились слухи. В гримуборной девушки только об этом и говорили. Кто-то слышал, что «Прогулку» заменят на номер с балетом и Аделиной Тейт в главной партии, иначе она грозит уйти из театра. Другие слышали, что «Девушку из Монтезума» после Рождества снимут с репертуара*

— Это ерунда, — заявила Лейла, когда они все одевались крестьянками для первого номера. — Ни один человек в здравом уме не снимет шоу, которое собирает аншлаги.

— Лестер Гилберт снимет, — отозвалась ее соседка, подводя веки. Она повернулась к Лейле, карандаш застыл у нее в руке. — Джек Спратт только сегодня сказал мне, что наш достопочтимый босс полагает, что после этого публика будет ждать от следующего шоу еще больше и валом повалит в театр.

— Это ты так думаешь, — сказал кто-то третий, пробираясь к разноцветному костюму, висевшему на крюке. — Все эти слухи только для отвода глаз, чтобы потешить Аделину. Даже она знает, что шоу развалится, если изъять из него «Прогулку».

— Почему бы Аделине Тейт не развалиться? — пробормотала брюнетка, завязывая туфли. — Это бы решило все проблемы.

— Почему, голубушки! — с притворным ужасом воскликнула ее соседка. — Не говорите мне, что не знаете ангельски добродетельной натуры нашей прекрасной первой леди. На прошлом спектакле, когда декорация Попокатепетля зашаталась, ее ругань заставила бы покраснеть портового грузчика.

— Я не удивляюсь, что она зашаталась, — прокомментировала соседка Лейлы, осторожно обмахивая щеки заячьей лапкой. — Что за идиотское название они дали этой горе. Кто его придумал?

— Это настоящее название. Джек Спратт говорил, что он сам видел его на картинке, — сказала рыжеволосая.

— Что-то я о нем раньше никогда не слышала. Этот разговор всколыхнул у Лейлы в памяти другой разговор. Она подняла глаза.

— Кстати, кто-нибудь из вас слышал о человеке по имени Сирил Родс?

Крестьянка за ее спиной замерла с платком в руке, который собиралась повязать на голове.

— Он играет главную роль в театре Дейли? Стук в дверь прервал их, и мальчик-посыльный внес букет цветов — на сегодня пока третий. Лейла удивилась, узнав, что это ей. Она читала прикрепленную записку, когда в комнату необычно поздно проскользнула Рози, на ходу снимая теплое шерстяное платье и расстегивая застежки сапог. Цветы были подобраны со вкусом: белые гардении и листья папоротника, которые, как ей казалось, очень соответствовали отправителю. Она вспомнила его робкие, вежливые манеры, и теплое чувство всколыхнулось в ней. Как он ухитрился собрать достаточно мужества, чтобы сделать этот жест!

Лейла повернулась к Рози, передавая ей цветы.

— Разве они не прекрасны? Ты никогда не угадаешь, от кого они. От собачки Чарльза.

Рози с изумлением взглянула на нее.

— Так кто же из них темная лошадка? Берегись, моя дорогая. Такие легко могут надругаться над порядочной девушкой.

На мгновение радость Лейлы омрачилась воспоминаниями, но она отбросила их и передала записку подруге, чтобы та прочитала ее.

Дорогая мисс Дункан!

Для того, чтобы восполнить свое крайнее невежество в культурной жизни, я заказал на четверг ложу. Могу ли я надеяться, что вы окажете мне великую честь и доставите удовольствие, согласившись поужинать со мной после представления?

С огромным уважением, Вейси-Хантер.

Рози посмотрела на нее.

— Мне это совсем не нравится. Этот человек, вероятно, впервые отважился изведать грехи молодости, и тебе, возможно, непросто будет с ним справиться. Мне кажется, он из тех, кто сразу приставит пистолет к виску, если ты на него презрительно посмотришь.

Лейла засмеялась.

— Ты насмотрелась мелодрам, Рози. Он всего лишь старый зануда, и слишком уверен в себе. Наверное, он переживал, что обидел меня тем, что не знает, кто такие девушки Линдлей, и таким способом пытается извиниться. Я уверена, что шоу ему совсем не понравится.

— Ты собираешься принять предложение? — спросила Рози, снимая нижнюю юбку и потянувшись за блузкой крестьянки.

— Да, а почему нет? Мне было велено ублажать джентльменов, и я знаю, что с ним я буду в полной безопасности. Мы, вероятно, проведем весь вечер в разговорах об уланах и об этом Сириле Родсе, который что-то сделал с золотыми и алмазными рудниками.

Рози надела костюм и принялась быстро привязывать кружева.

— Собачка Чарльз, вероятно, владеет одним из них.

Лейла покачала головой.

— Вряд ли. Вокруг него тогда было бы столько состоятельных леди, что его за ними не было бы видно. — Она стала прикреплять косынку поверх изящной прически, которая понадобится позже, во время «Прогулки», стараясь не потревожить ее больше, чем необходимо. — Но, несомненно, это будет прекрасный ужин… и он действительно весьма приятное создание.

— Ради Бога, постарайся уберечь свою невинность от лап этого «приятного создания», — пропела Рози, затем вдруг издала короткий вздох и согнулась пополам.

Лейла отвернулась от зеркала.

— Что случилось? С тобой все в порядке? — Она взяла подругу за плечи. Красивое лицо Рози исказилось, и Лейла увидела, что оно бледнее обычного. — С тобой все в порядке? — осторожно повторила она.

Рози кивнула.

— Проклятое несварение. Меня последнее время подводит живот. — Она села на скамейку, стоящую около гримировального столика, обхватив живот руками. — У меня внутри все горит.

Над бровями у Рози выступил пот, и Лейла промокнула его платком.

— Чем я могу тебе помочь? — спросила она. — Хочешь, я пошлю Джимми в аптеку напротив за порошком?

— Нет, это через минуту пройдет. Всегда проходит. Обеспокоенная, Лейла села около нее.

— Как давно у тебя это?

Мутные глаза искренне посмотрели на нее.

— Это не то, Лей. Я бы желала, чтобы это было то. От того можно было бы избавиться.

— Нельзя, — сказала Лейла, вспомнив свои собственные страхи год назад. — Только не с джентльменом. Он даст тебе пригоршню денег и адрес тихого, маленького местечка, где ты сможешь провести несколько месяцев, пока все не кончится. — Она встала. — Я скажу Джеку Спратту, что ты сегодня не можешь выступать.

— Не надо. К началу спектакля все пройдет. — Рози тяжело вздохнула. — Я сама виновата. Я не ем, чтобы похудеть, а когда надо идти сюда, чувствую, что нет сил, и наедаюсь.

Лейла снова села и взяла Рози за руку.

— Мужчины жестоки. Без них было бы гораздо лучше. Фигляр Майлс наверняка утешился где-то на стороне. Не позволяй выбить себя из колеи, Рози.

— Не продолжай, милая, а то я заплачу, — хрипло сказала Рози. — О Господи, уже увертюра. — Она быстро встала и сдернула с крюка косынку. — Ты думаешь, кто-нибудь заметит, что у меня сегодня цвет лица не как в Южной Америке?

— Джек Спратт заметит, — мгновенно ответила Лейла. — И мистер Гилберт, если придет к началу спектакля. Все равно, мне кажется, они скорее смирятся с бледнолицей крестьянкой, чем если ее не будет вообще. — Схватив реквизит, она побежала к двери. — Ты хочешь корзину с фруктами или с рыбой?

Рози, пошатываясь, пошла следом.

— С фруктами. Если слухи о том, что шоу закрывают, подтвердятся, то девушки с картонной рыбой получат расчет без надежды на новый контракт.

Занавес пошел вверх, и раздались аплодисменты. Свет ударил Лейле в глаза, и темно-красный бархатный занавес сменился темнотой зала и рядами горящих лиц. Она не видела публику, но ощущала ее, слышала ее, даже чувствовала запах. Покашливание, шепот, шарканье ног, запах табака, духов и холод ночи, забирающийся под пальто и шарфы. Осознание скрытого присутствия зрителей наполняло Лейлу необычным возбуждением. Под привычную мелодию она двигалась по сцене. Как она мечтала встать первой в этой шеренге из тридцати девушек, как жаждала первой вступить на пустую сцену под волнующую, пульсирующую мелодию. Она хотела трепетать, услышав вздох, который всегда прокатывался по переполненным, хоть и невидимым рядам, когда первая миниатюрная брюнетка появлялась в сногсшибательных перьях, возвещая, что начинается то, чего они все так ждали. Двигаясь по сцене, она молила Бога, чтобы Лестер Гилберт не закрыл шоу прежде, чем она продвинется на шесть мест в шеренге.

В этот четверг Лейла сделала первый шаг к цели. Девушке, которая была второй, из-за смерти матери дали на несколько дней отпуск, чтобы она отвезла младших братьев и сестер к родственникам. Каждый продвинулся на одно место вперед, а последнее место заняла стажерка. Лейле это казалось благоприятным знаком. Ей было особенно приятно, что это временное перемещение произошло, когда Чарльз Вейси-Хантер был в зале. Во время представления она украдкой бросала взгляды на ложи, но в них было так много усатых мужчин, одетых в вечерние костюмы, что в темноте было невозможно найти кого-то одного.

В ее собственном гардеробе не было платья, подходящего для такого случая, поэтому Рози одолжила ей свое, из бледно-желтого сатина, со смелым вырезом, маленькими буфами на рукавах, лифом, украшенным серебряными бусинками, и длинной спадающей юбкой.

— Конечно, мне его купил Майлс, — весело сказала она Лейле, когда после закрытия занавеса они вернулись в гримуборную. — Когда я отослала назад его подарки, платья решила оставить. Его следующая подружка получит алмазный браслет, украшения для волос из слоновой кости, музыкальную шкатулку, несколько полупустых флаконов французских духов и веер ручной работы. Но я поклялась, что она не будет выглядеть, как я… или носить мои шелковые подштанники. — Она энергично поцеловала Лейлу в щеку. — О, Лей, какие мы дуры, когда дело касается мужчин. Иди и наслаждайся ужином с собачкой Чарли, но не влюбляйся в него. Пожалуйста… ради меня. Лейла засмеялась.

— Не беспокойся, ему не придется покупать для меня шелковые подштанники.

— Ты в этом платье выглядишь даже лучше, чем я, — великодушно призналась Рози, застегивая ей крючки на спине. — Мне больше идет синий цвет.

Лейла была слишком взволнована, чтобы ответить. Она послала короткую записку, что принимает приглашение, но сейчас уже жалела об этом. Спектакль утомил ее. Ей хотелось вернуться в свой подвал, приготовить чашку какао и пойти спать. Разговор с Чарльзом требовал большого напряжения: он был хорошо образован, и она уже сомневалась в исходе нынешнего вечера. То, что Майлс Лемптон прошел с Рози «весь путь», зависело от самой Рози. Большинство мужчин знало, что приглашение на ужин означает только ужин и не более того. Но что, если Рози была права, и этот робкий холостяк вобьет себе в голову что-нибудь еще?

— Перестань дрожать, — проворчала Рози. — Как я могу прикрепить тебе к волосам цветы, если ты трясешься, как желе?

Лейла с умоляющим взглядом повернулась к ней, из-за чего Рози уронила шелковую веточку гвоздики на пол.

— Это была ужасная ошибка. Мне не следовало соглашаться.

— А потом Лестер Гилберт опять будет читать тебе нотацию. — Рози подняла с пола цветы. — Мне кажется, тебе без них лучше.

Она положила их между горшочками с кремами и тенями для глаз.

— Иди, девочка, пока у него не иссякла храбрость и он не ушел один. Как говорят о мисс Аделине Тейт, «она выглядит обворожительно». Иди, глупышка, и развлекайся со своим другом-собачкой, — засмеялась Рози, слегка подтолкнув ее.

Лейла взяла толстую шаль из индийского шелка, также позаимствованную у Рози, и, быстро поблагодарив подругу, вышла, оставив ее снимать грим и переодеваться, чтобы пойти домой. Проходя через кулисы мимо рабочих, снимавших декорации и занавеси, она остановилась, чтобы пожелать доброй ночи Джеку Спратту, который никогда не уходил из театра, пока его не покинет последний человек.

Однако ей откликнулся другой голос.

— У вас свидание, мисс Дункан?

Это был Лестер Гилберт. Он стоял в дверях своего офиса, наблюдая за ней и улыбаясь золотозубой улыбкой.

— Как вы восхитительно выглядите, моя дорогая. Я вижу, вы приняли к сведению мой совет о том, что волшебство нужно поддерживать всегда.

Лейла улыбнулась ему как можно более нежно и пошла вперед, ощущая себя ягненком, идущим на бойню. Уворачиваясь от свисающих веревок и перешагивая через балки, она достигла коридора, ведущего к служебному входу. Монти Монктон беседовал с очень высоким мужчиной в вечернем костюме, небрежно прислонившимся к стене. Она прошла три каменные ступеньки и хотела обойти его, но мужчина выпрямился и снял шелковую шляпу. Она замедлила шаг, ее сердце подпрыгнуло: Лейла увидела светлые волосы, необычно загорелое лицо и серо-зеленые глаза, оглядывавшие ее с головы до ног. В великолепно сшитом костюме и красном длинном плаще он выглядел еще более ошеломительно, чем раньше… и он знал это!

— Вы! — воскликнула она в совершенном замешательстве и задрожала. — Что вы здесь делаете?

Он улыбнулся и сказал приятным, с хрипотцой голосом:

— Я ожидаю молодую леди, чтобы поехать с ней на ужин.

Лейла подумала, не вернуться ли ей в гримуборную, но в дверях своего офиса стоял Лестер Гилберт, и поэтому бегство вряд ли было возможно. Она посмотрела в лицо Вивиану Вейси-Хантеру, испытав то же самое ощущение, как и тогда, когда он так искусно, против их воли, заманил ее и Рози на завтрак.

— Это совсем не смешно, — холодно сказала Лейла. — Вы должны были знать, что ваша записка будет расценена как записка от вашего брата.

Вивиан обезоруживающе улыбнулся, сделал шаг в ее сторону и сказал:

— От моего брата? Но он же наверняка говорил вам, что никогда не ходит в театр, мисс Хейвуд.

Смущенно посмотрев на него, она сказала:

— Я не мисс Хейвуд, я…

Лейла замолкла, осознав весь ужас случившегося. Он перепутал их имена и ждал именно Рози, чтобы поехать с ней на ужин. Она растерялась. Конечно же, Рози. Разве он не провел с ней тогда весь завтрак у Таллинн, очарованный ею? Она желала, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Лейла стояла в платье и шали Рози, и ему было совершенно ясно, что она оделась для свидания, а никаких других поклонников у дверей не было. Это была ужасная ситуация, и она не знала, как из нее выйти, не ущемив свою гордость. Рози все еще была в нижней юбке и гриме. Даже если она сейчас все объяснит этому мужчине и бросится назад в гримуборную, ее подруга вряд ли сможет выйти к нему в этом же самом желтом платье и шали. Под его пристальным взглядом лицо Лейлы стало покрываться краской. Было ясно, что из этой ситуации легкого выхода нет.

— Боюсь, произошла ужасная путаница, — начала она тихо, надеясь, что ни Джек Спратт, ни Лестер Гилберт ее не услышат. — Я мисс Дункан… та, кому вы послали сегодня ваши цветы. А Рози — мисс Хейвуд.

Вивиан ничего не отвечал, а лишь рассматривал ее с возрастающим интересом. Она сделала глотательное движение.

— Я, ну… я решила, что это ваш брат… это очень глупо, я понимаю, потому что он, конечно, сказал, что никогда не ходит в театр. Но в записке говорилось… Я имею в виду, она была так написана…

С улицы вошел Монти и возвестил:

— Ваш кеб ждет, капитан Вейси-Хантер.

— Отлично.

Он взял ее под локоть и слегка повернул к двери, бормоча:

— Нам ничего не остается, как со всем старанием утешить друг друга.

В состоянии еще большего замешательства она села в кеб, поддерживаемая мужчиной, который, казалось, совершенно не тяготился этой неловкой ситуацией. Он сел рядом с ней, положил ей на колени плед и, приказав извозчику ехать в Савой, откинулся назад. Затем в полумраке кеба повернулся к ней и улыбнулся.

— Ваше ошибочное суждение о характере моего брата вполне понятно для такого короткого знакомства. Моя отвратительная память на имена поставила вас в ужасно неудобное положение, поэтому самое меньшее, что я могу сделать, чтобы исправить его, это заменить Чарльза и в качестве извинений пригласить вас поужинать.

Чувствуя, что ей снова, как и тогда в Брайтоне, нанесено сокрушительное поражение, она все же ухитрилась сказать менее едко, чем ей хотелось бы:

— Похоже, вам вечно приходится извиняться, капитан Вейси-Хантер.

— Я знаю, — согласился он с легким вздохом. — С моим братом вы бы провели вечер гораздо лучше, мисс Хейвуд.

— Моя фамилия Дункан, — напомнила она решительно.

— Конечно, прошу прощения. Вы видите, мой случай почти безнадежен.

Лейле показалось, что в его голосе слышится смех. Ее мысли и чувства были в таком беспорядке, что она ни в чем не была уверена. Короткая поездка не позволила ей собраться с мыслями, и Лейла все еще была смущена, когда они входили в фойе ресторана Савой, где метрдотель приветствовал Вивиана по имени.

— Капитан Вейси-Хантер, как приятно видеть вас здесь после такого долгого отсутствия. Я надеюсь, что вы теперь станете нашим частым гостем, поскольку ваш полк вернулся в Англию.

Затем он поклонился Лейле.

— Добрый вечер, мисс, для меня честь приветствовать вас.

Метрдотель щелкнул пальцами в сторону ожидавшего посыльного, который подошел и с эффектным жестом вручил ей огромный букет кремовых камелий и желтых, только что срезанных роз. Она взяла его с восхитительным чувством нереальности и пошла рядом со своим высоким кавалером в залу, где, очевидно, располагался его постоянный столик. Великолепие этой известной залы, сияние алмазов на восхитительных дамах, одетых у самых модных кутюрье, и череда сюрпризов, посыпавшихся на нее в этот вечер, только усилили ощущение нереальности. Надо сказать, она не была настолько растерянна, чтобы не заметить всеобщего внимания, обращенного на них, когда они вошли, или тихих замечаний, объектом которых она являлась. Только тогда она сообразила, что бессознательно воспользовалась походкой из «Прогулки», и это не осталось незамеченным. Она сняла шаль и села за уединенный столик. Ее глаза встретились с морем улыбающихся лиц и вежливыми полупоклонами сидящих рядом джентльменов.

— Это ваши почитатели, которые сегодня вечером, несомненно, желали бы оказаться на моем месте.

— Но… о, это абсурд, — смущенно запротестовала Лейла. — Я не Аделина Тейт.

— Вы гораздо красивее. Вивиан сел напротив Лейлы.

— Вы должны были произнести эти комплименты Рози Хейвуд? — спросила Лейла, глядя ему в глаза.

— Должен был? — невинно переспросил он.

Она сделала еще одну попытку и, указывая на букет цветов около своей сумочки, спросила:

— Эти цветы вы выбрали для нее? Вивиан обезоруживающе улыбнулся.

— Их выбрал мой брат для вас.

Он был слишком умен для нее, и было проще оставить вопрос с путаницей и позволить себе насладиться весельем и восторгом от нахождения в таком месте и в сопровождении такого мужчины. Кроме того, было бы лучше не сердиться на него, а позволить ему полностью распоряжаться этим вечером, что он, по-видимому, и собирался сделать.

Вивиан предложил ей, что сам выберет меню, и она с радостью согласилась. Печеночный паштет, жареный цыпленок со спаржей и зеленым горошком, великолепное суфле из лимона со сливками. Обилие ножей на столе не тревожило ее, потому что Кливдоны всегда так обедали. Зная, когда и как каждый из них использовать, она также знала, что шампанское не нужно пить залпом, как лимонад.

Все обедающие, по-видимому, знали друг друга. Лейлу представили целому ряду незнакомых людей с очень впечатляющими титулами. Она с легкостью справилась с этой церемонией, хорошо натренированная у Кливдонов, как с какими гостями обращаться. Даже когда Вивиан представил ее паре, которая когда-то посещала дом, где она работала горничной, они несколько минут поговорили о восхитительном спектакле и музыке «Девушки из Монтезума» и отошли, так и не узнав Лили Лоув. Да и как они могли узнать ее? Девушка в элегантном платье, с нежными, молочного цвета плечами в сопровождении кавалера из высшего общества, который заказал ей шампанское и подарил дорогие цветы, не имела ничего общего с горничной в длинном платье из черной тафты, накрахмаленном фартуке и кружевной наколке поверх строгого пучка темных волос.

Этот вечер превратился для Лейлы в пробное выступление, и она старалась изо всех сил. Но она не настолько была этим поглощена, чтобы не заметить, как пристально весь вечер разглядывал ее Вивиан Вейси-Хантер. И не смогла не заметить, как он привлекателен. Он был веселым, внимательным, лениво самоуверенным и совершенно не смущался громких титулов.

Вивиан стал интересовать ее. Ресторан Савой был одним из самых фешенебельных мест, куда можно было пойти. Вечер должен был влететь ему в копеечку. Так же, как и когда они встречались с его братом в Брайтоне у Галлини. Кто же такие Вейси-Хантеры? Они не из того круга, что Кливдоны, это точно. Означает ли это, что они выше их? Или ниже? Может, они связаны с этим Сирилом Родсом и его золотыми рудниками? Наверное, Рози была права, и она проводит вечер с миллионером.

Мысль о Рози испортила ее счастливое настроение на последние полчаса этого вечера. Теперь, когда он узнал, как ошибся с именами, именно Рози будет в дальнейшем наслаждаться его компанией. Со странной болью Лейла поняла, что ей не хочется думать об этом.

Они подъехали к ее дому, и она вдруг застыдилась его. Желтое сатиновое платье и светское поведение в Савойе не превратили ее в леди. Вивиан помог ей выйти из кеба и проводил по каменным ступенькам во двор до входа в ее подвал. В лунном свете очертания ее грязного двора приобретали странное очарование, которого Лейла раньше не замечала.

— Спасибо за действительно прекрасный вечер, — произнес Вивиан, еще более поражая ее расслабленные шампанским чувства, поднес к губам ее руку, облаченную в длинную перчатку, и поцеловал ее.

Странное возбуждение охватило ее, когда она ощутила на своей руке тепло его губ. Заставив себя отнять руку, она сказала:

— Вы были очень добры, капитан Вейси-Хантер. Мне только очень жаль, что вам досталась не та спутница, которую вы желали.

— Нет, та, — донесся из темноты его голос. — Я очень хорошо знал, кому послал гардении неделю назад. Более того, я должен признаться, что нарочно запутал вас своей запиской.

Лейла потеряла дар речи, ее мозг старался разгадать загадку этого волшебного вечера.

— Я придумал это, поскольку мой брат в ваших глазах выглядел более порядочно, и вы приняли бы от него приглашение, в котором мне отказали бы наверняка. Я приношу вам очередные извинения за то, что я не тот спутник, которого вы желали. Доброй ночи, мисс Лейла Дункан.

Чтобы удовлетворить неуемное любопытство Рози, Лейла сочинила подробности вечера, проведенного с Чарльзом Вейси-Хантером. Ей не хотелось говорить о том, чего она сама еще не уяснила. Когда несколько дней спустя одетый в униформу лакей доставил в ее подвал жемчужное ожерелье, она велела ему забрать его вместе с запиской, в которой говорилось, что она не принимает подарки от джентльменов. На следующий день маленький мальчишка принес ей букет роскошных хризантем со словами, что какой-то джентльмен дал ему шесть пенсов, чтобы он передал ей эти цветы. К ним была приколота записка:

Это не может быть расценено как подарок, потому что я сорвал их своею собственной рукой в саду брата. Я рисковал подвергнуться его гневу для того, чтобы просить вас отужинать со мной в субботу. Если этот мальчишка не вернется с моим скромным подношением, я буду считать, что вы согласились.

В. В.X.

Лейла заложила серебряное блюдо для фруктов, которым очень дорожила, чтобы купить подходящее платье. О том, чтобы заимствовать платье у Рози, не могло быть и речи.

Вивиан поехал в Корнуолл в начале декабря. Он согласился сделать этот визит в ответ на многочисленные просьбы Чарльза попытаться остановить деда, решившего продать землю, которую они оба считали жизненно важной для их владений. Вивиан не был уверен в истинных мотивах просьбы брата. Либо это было продиктовано его постоянным чувством вины, переросшим в навязчивую идею дать ему права, которых он никогда не имел по закону, либо Чарльз все еще не научился противостоять старику, слишком долго управлявшему Шенстоуном. По правде говоря, Вивиан не был уверен и в своих собственных мотивах. В детстве он всегда инстинктивно защищал младшего брата, что тогда было вполне естественно. Было ли это продолжением все той же роли, или же глубоко запрятанное желание получить наследство, в котором ему было отказано, что заставляло его брать на себя ответственность, которую Чарльз так часто перекладывал на его плечи?

Когда Чарльз сообщил ему, что вынужден по неотложным делам остаться в Лондоне, Вивиан чуть не изменил свои планы. В отсутствие брата в Шенстоуне ему будет еще более неуютно. Однако он уже получил отпуск и отказался от предрождественских приглашений, поэтому решил съездить и покончить с этим делом.

Дорога в поезде была утомительной, путь от станции в карете пришлось проделать в тумане и под моросящим дождем. Поскольку этот визит был не более чем обязанность, скверная погода лишь ухудшила настроение Вивиана, и когда Доббинс, кучер, сообщил ему, что сэр Кинсли и мисс Марчбанкс гостят у них уже несколько дней, Вивиан был почти готов повернуть назад. Но дальше Доббинс сказал, что они приехали, чтобы выбрать лошадей из конюшни, и Вивиан убедил себя, что должен остаться. Похоже, его брат был прав, и лорд Бранклифф собирается продать лучших в округе верховых лошадей, ничуть не заботясь о своем наследнике.

В Шенстоун-Холл вела узкая холмистая дорога, которая зимой становилась почти непроходимой. Доббинс взял на подмогу двух парней из конюшни, чтобы толкать карету, если колеса завязнут в грязи. Дорогу постоянно посыпали гравием, но это решало проблему лишь на короткое время, потому что земля быстро поглощала его, и на поверхность снова выступала грязь. После целого часа трудного пути — приходилось все время останавливаться и толкать карету — они выехали на твердую дорогу, и сквозь низко висевший туман стали различимы очертания старого дома.

При виде его Вивиан почувствовал что угодно, кроме радости. Его детство в этом доме было тяжелым и безрадостным. Достопочтенный Джеймс Вейси-Хантер большую часть времени отсутствовал, проводя время в парламенте или в кроватях своих многочисленных любовниц, а двоих своих сыновей и кроткую жену оставлял на попечение своего строгого, бескомпромиссного старого отца, который никогда не забывал и не старался понять события, лишившие Вивиана прав на наследство.

Единственный сын и наследник лорда Бранклиффа, достопочтенный Джеймс Вейси-Хантер, подписал свой первый брачный контракт с дочерью американского дипломата, но меньше чем через год, она, пересекая Атлантический океан, оказалась среди пропавших в море во время циклона. Вряд ли сильно расстроенный, но весь в долгах, вдовец вскоре женился на семнадцатилетней девушке. Через девять месяцев родился Вивиан. Джеймс счел свой долг выполненным и продолжил распутную жизнь, полностью забыв и про жену и про сына.

Но судьба приготовила для них удар. Друзья его первой жены, путешествуя по Восточному побережью Америки, наткнулись в поселении квакеров на молодую женщину. Она слегка тронулась умом, но это несомненно была Шарлотта Вейси-Хантер. Наследник лорда Бранклиффа был обвинен в двоеженстве, а его сын признан незаконнорожденным. Во время последующего следствия несчастная Шарлотта, оторванная от друзей-квакеров, покончила с собой, выпрыгнув в Нью-Йорке из окна.

Общество нашло ситуацию забавной. Все внимание было приковано к Маргарет и ее маленькому сыну. С Джеймса сняли обвинение в преднамеренном двоеженстве. «Что же будет дальше?» — спрашивали все. И наследник Бранклифф скоро показал им это. Поскольку его второй брак уже был расторгнут, он снова сочетался с Маргарет. Она опять стала его законной женой, но их сын был обречен оставаться незаконнорожденным. И Джеймсу пришлось выполнять свой долг во второй раз. Поселив жену и сыновей в мрачном загородном особняке, он умыл руки.

Старый лорд Бранклифф всегда вел дом и хозяйство железной рукой. Полный презрения к молодой женщине, которая только что прошла через волнения и унижение судов, он был жесток и к двум ее маленьким сыновьям, поклявшись, что они не унаследуют от матери черты, которые он расценивал как слабости. Годами он требовал от них жесткой дисциплины, стараясь формировать их характер на свой вкус. Со смехотворно раннего возраста их обучали верховой езде, фехтованию и стрельбе. В имение Вейси-Хантера доставили самых норовистых лошадей и снаряжение для уроков фехтования; обширные пространства использовались для упражнений в стрельбе.

Другие правила поведения•вдалбливались в них, когда дети стояли перед стариком и внимательно слушали. Суетливость наказывалась жестокими ударами по пальцам, невнимательность — прутом по ягодицам, а если они горбились, то к их спине привязывали доску, чтобы исправить осанку. Падение с лошади объяснялось тем, что ребенок плохо держался, и ему приказывалось снова забираться на лошадь. Неметкая стрельба влекла за собой многочасовую утомительную тренировку на глиняных голубях. После поражения в раунде фехтования полагалось стоять и анализировать его причины, осознавать свои просчеты и начинать новое состязание, которое нельзя было не выиграть.

Такие требования могли бы пробудить в братьях соперничество, граничащее с враждой, Вместо этого они лишь больше сблизились, объединенные страхом перед тираном.

Скоро Вивиан заметил, что его дед наслаждается, не только заставляя его страдать. Ему доставляет особое удовольствие причинить ему боль или унизить в присутствии робкого Чарльза и их кроткой матери. Но лишь когда он невинно спросил, что значит слово «незаконнорожденный», ему открылись особые причины его преследования. Восьмилетнему ребенку это было слишком сложно понять, но тем не менее Вивиан помнил, что с этого дня начал сопротивляться. Если он не такой, как другие дети, решил он, то он позаботится, чтобы эта разница стала очевидной.

С этого момента он перечил деду, где только было возможно, несмотря на наказания, следовавшие за этим. Чрезмерная жестокость вызвала протест у Маргарет, но ее попытки вмешаться только ухудшали положение Вивиана, потому что дед стал называть его «внебрачный щенок, который прячется под материнской юбкой». Поэтому, когда Вивиан подрос, он отказывался подчиняться чьей-либо воле. Когда смерть Джеймса во время охоты на некоторое время выбила из колеи его стареющего отца, Вивиан воспользовался возможностью ускользнуть в университет.

Оксфорд был воротами в жизнь для крепкого, умного, молодого человека. Его мастерство во всех спортивных занятиях мгновенно снискало ему уважение товарищей. Его внешности и телосложения было достаточно, чтобы сделать его крайне привлекательным для прекрасного пола и без дополнительного очарования его странного, незаконного рождения. Ярые поборники чистого происхождения относились к нему с пренебрежением, но в целом «незаконнорожденный джентльмен», как он сам часто себя называл, возбуждал у всех огромный интерес. Полный новичок в любовных делах, он прошел через серию уроков, укрепивших за ним славу обольстителя. Вивиан также пристрастился к вину, и единственной вещью, которая омрачала его тогдашнее существование, было то, что его мать и брат все еще вынуждены терпеть унижения в Шенстоуне.

По окончании университета Вивиан пошел по пути, который позволял ему не только проявить свои великолепные способности, но и получить социальное положение и свободу. Титул Бранклиффа, возможно, никогда не будет его, но он может присоединить к своей фамилии воинское звание.

Вивиан впервые столкнулся с проявлением неприязни в обществе, когда подал заявление в элитный кавалерийский полк и получил отказ. Конечно, это не было сказано прямо, но ему прозрачно намекнули, что прискорбные обстоятельства его незаконного рождения неприемлемы для тех, кто превыше всего ценит хорошее происхождение. И в сорок девятом уланском полку было несколько человек, которым не нравилось его присутствие в их рядах, но большинство офицеров признавали его сыном двух благородных родителей и не придавали остальному значения. Событие в Ашанти раздуло угольки неприязни во вражду, равнодушие его врагов перешло в остракизм. И хотя он мало заботился о том, что думают о нем его недруги, их презрение зародило в нем сомнения относительно совершенного им поступка.

Когда карета въехала под арку Корнишского особняка, у Вивиана упало сердце. Он почти почувствовал тонкий прут, прорезающий твидовые панталоны и оставляющий рубцы на ягодицах, прочувствовал боль от доски, привязанной к спине для исправления осанки. Казалось, это было так недавно. Сколько ненависти обрушилось на ребенка, которого считали пятном на семейной родословной. Огромный серый каменный дом с колоннами на углах подействовал на него угнетающе. Окутанный туманом, Шенстоун выглядел очень мрачно. Он бывал привлекательным, когда небо было ясным, и солнечный свет, поблескивая на окнах, подчеркивал величие здания и окружавших его болот, расстилавшихся на много миль вокруг, с по-весеннему зеленым торфом, огромными холмами и бурными, голубыми потоками ледяной воды. В дверях его приветствовал Файли и экономка, миссис Хейл. Они оба засуетились вокруг него, пока парень, которого он не знал, отнес его багаж наверх. Оба слуги всегда были особенно привязаны к старшему сыну хозяина, которого считали жертвой жестоких обстоятельств, и искренне радовались его возвращению после столь долгого отсутствия.

В огромном холле было холодно, а туман, казалось, лежал прямо у массивной дубовой двери.

— Здесь дьявольски холодно, Файли! — воскликнул Вивиан, неохотно снимая пальто. — Скорее разожги огонь.

Старый слуга взглянул на огромный пустой камин, и его лицо вытянулось.

— Нужно очень много дров, чтобы протопить этот камин, и его светлость не позволяет зажигать его. Камин не топили уже полгода.

Вивиан подбадривающе обнял старика за плечи.

— А сейчас зажги, Файли, для хорошего человека. А с дедом я сам разберусь. После двух лет на экваторе здешний климат для меня слишком суров.

Миссис Хейл повернулась к Файли.

— Капитан Вивиан умрет от холода. Зажги огонь, как он говорит.

Придя в спальню, он обнаружил, что огонь там уже зажжен. Его явно зажгли недавно, потому что мебель, еще видавшая его детские слезы, была пропитана сыростью. Он с сожалением подумал о своей уютной квартире в Брайтоне или даже о фамильном доме Чарльза в Лондоне, в котором всегда было тепло и приветливо.

Наверное, сэру Кинсли и Джулии непросто было оставаться здесь у деда, среди болот, в доме, где каменный пол и сквозняки, хотя, по-видимому, дед сделал уступки по случаю приезда гостей. Похоже, что ему придется заботиться об их удобстве. Семейство Марчбанксов жило не более, чем в двадцати милях от Шенстоуна, но в декабре дороги становились трудно проходимыми и им лучше было бы заночевать у Бранклиффа.

За полчаса до обеда он спустился вниз, надеясь застать деда одного, но тщетно: в приемной его ждала целая делегация. Комната была обшита темными панелями и не изобиловала удобствами, хотя Вивиан с облегчением обнаружил, что за решеткой потрескивает огонь. Лорд Бранклифф сидел в глубоком тиковом кресле без подушек, сэр Кинсли — напротив него. Джулия с минимальным удобством расположилась в старом, покрытом чехлом кресле, малиновый цвет которого красиво контрастировал с ее голубым платьем.

Вивиан направился прямо деду, который решительным движением поднялся при его приближении. Время чуть сгорбило его, но он все еще был шести футов росту и презрительно смотрел на Вивиана. Будучи сейчас на несколько дюймов выше, Вивиан нашел его фигуру менее внушительной, чем сохранила его память. Изборожденное морщинами лицо было так же холодно.

— Как вы поживаете, сэр? — начал Вивиан.

— Ты сам это можешь увидеть, если у тебя все в порядке с глазами, — раздался резкий ответ. — Зачем ты приехал? Тебя не было несколько лет, а затем ты возвращаешься с цветом лица, как у аборигена Африки. Я полагаю, нам не приходится надеяться, что ты проявил себя в Ашанти.

Эта вызывающая реплика в присутствии Марчбанксов задела его самое больное место. Конечно, он проявил себя, убив двух захваченных в плен англичан, прежде чем самому скрыться от врагов. Люди, никогда не видевшие картины страшных зверств, способных вызвать страх даже в самых стойких мужчинах, мгновенно начинали презирать его.

Стараясь сохранить хладнокровие, Вивиан весело ответил:

— У меня не было времени на подвиги. Я был слишком занят, уворачиваясь от ядовитых змей и вождей племен, предлагавших мне купить жену.

— Фу! Не более чем щеголь на коне. Я всегда говорил это.

Вивиан повернулся, чтобы крепким рукопожатием приветствовать соседа.

— Здравствуйте, сэр. У вас все еще проблемы с овцами?

— Здравствуйте, Вивиан. Как я рад видеть вас в Шенстоуне. У меня были проблемы с овцами, пока Чарльз не сделал стену выше. Я полагаю, половина моего стада сейчас на вашей земле.

Вивиан улыбнулся.

— На свободном выпасе. Я всегда говорил, что у ваших овец пружинки под пятками. Как им иначе перепрыгнуть через стену?

— Может быть, их гонит любопытство? — раздался тихий голос за его спиной. Вивиан повернулся в сторону зачехленного кресла и буквально был потрясен.

Джулия Марчбанкс, несомненно, изменилась за время его отсутствия. Она стала не только наездницей, как рассказывал Чарльз. Всегда скорее полноватая, нежели изящная, ее фигура стала еще более чувственной: модный корсет сделал ее девичью талию соблазнительно тонкой, а части тела над и под ней неотразимо округлыми. В сапфирно-голубом бархатном платье, подчеркивающем изрядные выпуклости ее груди, она казалась удивительно самоуверенной. Джулия приветствовала его улыбкой и широко раскрытыми глазами.

— Здравствуйте, Вивиан, — тепло сказала она. — Вы купили что-нибудь?

— Овец? — спросил он, смешавшись от неожиданности.

Джулия нежно улыбнулась.

— Жену из аборигенов.

— У меня не было необходимого количества стеклянных бус, — пробормотал он. Его интерес к ней рос с каждой минутой. — А как у вас дела, Джулия?

Она продолжала улыбаться.

— Если вы сами не видите, то, возможно, лорд Бранклифф прав относительно ваших глаз. Чем мы обязаны чести видеть вас после столь долгого отсутствия? Может быть, Чарльз сказал вам, что мы интересуемся вашими лошадьми?

Ему было бы больше по душе, если бы она не касалась сейчас этой темы, но теперь он был вынужден продолжать ее.

— Да, он сообщил мне об этом. Сэр Кинсли сжал губы.

— Вы приехали, чтобы отобрать лучших из своей конюшни? — Он взглянул на дочь. — Я говорил тебе, нам нужно было приехать раньше.

Вивиан повернулся к нему.

— Некоторые лошади и так мои. И я возьму еще несколько, если они мне подойдут.

Джулия встала и подошла к нему.

— А у вас хватит стеклянных бус?

— На это хватит.

— Зачем тебе лошади? — скрипучим голосом спросил лорд Бранклифф. — Все, что ты делаешь, это гарцуешь, разодетый, как на европейский бал.

— Я, вероятно, оставлю нескольких для гостей моего брата, — ответил Вивиан спокойно.

— Нет! Я нанимал десяток человек, чтобы обучать этих животных. Крестьяне верхом на моих чистопородных скакунах! Я не позволю, ты слышишь? — Старик сел в кресло и посмотрел на Вивиана. — Зачем ты велел зажечь огонь в холле? Ну-ка объясни! Ты собираешься здесь пить портвейн или спать? Неслыханная наглость! Бессмысленное расточительство— это то, чего я не потерплю. Если тебе не удавалось лестью выпросить что-нибудь у слуг, это делала за тебя твоя мягкотелая мать. У меня пока хорошая память, мальчик. Белые волосы, белое лицо… и белая кровь.

После стольких лет свободы Вивиан мгновенно вернулся в те дни, когда стоял перед дедом, выслушивая его нравоучения. Белокурые волосы, которые он унаследовал от матери, старик всегда считал признаком слабости, тогда как Чарльз был настоящим темноволосым Вейси-Хантером. От таких слов в присутствии сэра Кинсли и Джулии он, как в детстве, остро ощутил унижение.

— В прежние дни у нас всегда был огонь в холле, — сказал Вивиан твердо, — к тому же у вас гости, сэр.

— Ха! — воскликнул дед. — Они из породы морозоустойчивых и, очевидно, покрепче тебя, даже девушка.

При этих словах Джулия продела свою руку сквозь руку Вивиана и улыбнулась ему.

— Я думаю, сейчас можно сделать послабление, сэр. Он два года жил на экваторе и, я знаю от Чарльза, едва оправился от жестоких приступов лихорадки.

— Слабак, — сплюнул дед. — Я всегда это говорил. Как и его жеманная мать. Она даже не могла проехать на лошади через редстоунское ущелье.

Вивиан не смог промолчать.

— Есть много наездниц, которые не в состоянии сыграть гамму на фортепиано, и очень мало тех, которые могут сыграть гостям сонату, — сказал он решительно. — Я думаю, что вам не следует плохо говорить о моей матери, которая достаточно здесь страдала. Это не только в высшей степени непорядочно — обсуждать человека в его отсутствие, — это оскорбительно для меня, приехавшего сюда в самое плохое время года, чтобы повидать вас, сэр.

— Ты приехал, чтобы наложить лапу на моих лошадей, — холодно возразил дед, — и, вдобавок, вынуждаешь терпеть твои дурные манеры, разговаривая со мной таким тоном. Ты ничего не получишь из моей конюшни, так и знай. В своей кавалерии ты испортишь всех моих лошадей. Сидишь в седле, как крестьянин, я всегда это говорил.

Это было настолько несправедливо, что Вивиан больше не мог сдержаться.

— Я выиграл в полку множество призов и снискал огромное уважение лучших наездников в Англии.

Я думаю, что не в вашей компетенции судить о моих способностях, когда у вас перед глазами только деревенские джентльмены, шлепающие по болоту в любую погоду на животных, замечательных лишь своей выносливостью. В любом случае вопрос о вашей конюшне— это семейное дело, и его не стоит обсуждать при гостях.

— Почему нет? — Дед надменно задрал свой орлиный нос. — Это моя конюшня, как ты, наконец, правильно заметил, и эти люди здесь для того, чтобы обсудить покупку нескольких из этих животных.

— Вы не можете продать их без согласия моего брата, — резко запротестовал Вивиан. — Он ваш наследник.

— Если он не согласен, то почему сам не скажет мне об этом?

— Он говорит, сэр. Но вы, очевидно, не слышите его.

— Значит, он недостаточно ясно выражается. Великолепный мальчик. Красивое, сильное тело. Отлично ездит верхом… и я не сомневаюсь, какого цвета у него кровь. Правда, немножко молчалив. И всегда был таким. — Он повернул к огню морщинистое лицо. — А ты — полная противоположность. Наглый… и расточительный.

Очень вовремя возвестили об обеде. Блюдо сменялось блюдом, но Вивиану кусок не лез в горло. Приходилось поддерживать разговор, который Джулия с ловкостью направляла на общие темы, искусно избегая трудных ситуаций. Вивиан был ей благодарен и мысленно ругал брата, уговорившего его нанести этот визит. Но ему все же пришлось завести разговор о земле, которую хотел купить сэр Кинсли, чтобы понять, приехали они в Шенстоун, чтобы обсудить именно этот вопрос, или только из-за покупки лошадей. Как предположил Чарльз, успех может быть более вероятным, если Вивиан будет убеждать старика продать землю. Тогда назло ему, он оставит земли себе.

Поскольку среди присутствующих Джулия была единственной леди, Вивиан с радостью взял на себя обязанность сопровождать ее после обеда в гостиную, что, по крайней мере, было приятнее, чем сидеть в компании деда. Лорд Бранклифф наслаждался хорошей едой и вином, и Вивиан с удовлетворением отметил, что экономия пока не распространилась на эту сферу.

Джулия принесла маленький поднос с чаем, и Вивиан спросил у нее разрешения выпить бренди.

Она подняла глаза и улыбнулась.

— Вам не нужно спрашивать у меня разрешения. Вы, должно быть, знаете, что я не утонченное создание, которое шокирует поведение мужчин. Став после смерти матери компаньоном отца и привыкнув к пренебрежению братьев, я гораздо лучше чувствую себя в мужской компании, чем среди сплетничающих женщин, которые хмурятся от сигаретного дыма и лошадиной задницы. У себя дома я одна против пятерых. Пейте бренди, сколько хотите, Вивиан, и если ваша речь станет бессвязной или запестреет крепкими словечками, я не умру от ужаса. Когда я почувствую, что мои уши этого больше не выносят, я просто уйду.

Вивиан слегка нахмурился, изучая выразительные линии ее тела и лицо с необычно большими глазами, — все это с их последней встречи она научилась эффектно использовать. Тогда она была деревенская девятнадцатилетняя девочка, ошеломленная недавней смертью матери и оставшаяся единственной женщиной в доме с четырьмя братьями и отцом. В двадцать три или четыре года она превратилась в зрелую женщину, которая, по-видимому, хорошо вела дом и знала, как держать себя с мужчинами. Он был глубоко заинтересован.

— Не обнаружу ли я лисицу в овечьей шкуре? Джулия перестала наливать чай и подняла глаза.

— Если я и лисица, то вряд ли покажу это. Вам придется выяснять это самому.

— Для этого я здесь пробуду слишком мало времени, — ответил он, подумав, что его брат, должно быть, совершенно очарован ею. Это создание излучает такой мощный сексуальный призыв, которого он давно не видел в женщинах. Чарльзу она не пара. Она полностью подавит его.

Отхлебнув чай, Джулия спросила:

— Для чего, на самом деле, вы подвергли себя унижению и приехали сюда? Не для того ли, чтобы попытаться помешать моему отцу купить земли, к которым он присматривается уже много лет?

— Мой ответ на это будет такой же, как и ваш мне. Вам придется выяснить это самой.

— Touche1, — сказала она, и странное возбуждение засветилось в ее глазах. — Вы действительно так ловки в фехтовании, как гласит ваша репутация? Мы могли бы сразиться, прежде чем вы уедете.

— Я оставлю это удовольствие Чарльзу, — произнес он назидательно.

— С ним мы уже на равных.

— Я слышал, но должен признаться, что несколько боюсь за исход.

Искусно избежав продолжения этой темы, она предприняла новую атаку.

— Вы действительно собираетесь купить лошадей для полка, как это живо описал перед обедом Бранклифф?

— Пока я не увижу, что сейчас у Чарльза в конюшне, я не могу судить, подойдут они мне или нет, — ответил он резко.

Джулия грациозно откинулась на спинку кресла.

— Они не подойдут, смею вас уверить. Более того, я ни на минуту не верю, что вы приехали в Шенстоун только для того, чтобы купить лошадей.

— Правда? — непринужденно спросил он, стараясь придать своим манерам развязность с помощью еще одного стакана бренди. — Вы прочитали мои тайные мысли?

Легкая улыбка заиграла на ее губах.

— Они совсем не тайные. Разве это не попытка сокрушить врага своего детства единственно возможным для вас способом?

— Это попытка помочь Чарльзу сохранить то, что по закону скоро будет его.

Ее улыбка стала еще обворожительнее. Она не верила ему.

— После стольких лет ваша рана все еще так свежа!

— Что это значит? — спросил он решительно.

— Зависть, смягченная братской солидарностью в борьбе за шенстоунское наследство. — Она посмотрела на него таким же испытывающим взглядом, как и лорд Бранклифф, и продолжила: — Что касается конюшни, то в отсутствие нормального ухода великолепные животные были испорчены. Как опытный наездник, вы должны это понять. Когда Чарльз унаследует титул и имущество, он сможет пополнить свою конюшню. Отец заплатит хорошую цену за этих животных. Он хочет купить четырех меринов и кобылу. А я для себя хочу Маунтфута.

— Этот жеребец мой, — резко возразил Вивиан, — и он не продается. В любом случае для вас он слишком норовистый. Женщина никогда с ним не справится.

Ее пристальный взгляд был полон уверенности.

— Я ездила на нем сегодня утром через Требарн Тор пока не лег туман.

— Черт возьми! — воскликнул Вивиан в раздражении. — Вам следовало бы спросить у меня разрешения.

— Вас здесь не было, — мягко напомнила она.

— В Требарн Тор очень опасно в это время года, — продолжил он.

— Я знаю. Вот поэтому я и поехала.

Его раздражение перерастало в злость. Он допил бренди и сказал:

— Вам повезло, что вы успели вернуться до того, как лег туман. А что бы случилось, если бы он застал вас в пути?

— Я знаю эти болота, — прозвучал ее спокойный, сводящий с ума голос.

— Вы не знаете Маунтфута. За одну поездку всадник не может узнать лошадь. Этот жеребец своевольный и темпераментный.

— Как и его хозяин? — Джулия покачала головой. Каштановое облако вокруг ее лица переливалось в свете низкой лампы.

— Я приручала его все лето. Вас не было несколько лет, Вивиан. Многое изменилось в Шенстоуне с тех пор, как вы последний раз были здесь.

— Я это вижу, — ответил он, обнаружив, что его взор прикован к сапфировому ожерелью, покоящемуся на ее роскошной груди. — Но главное осталось неизменным. Женские руки не такие сильные, как мужские. Я сомневаюсь, что вы могли приручить такого жеребца.

Он налил себе бренди, а она нежно и дразняще спросила:

— Вы смеете сомневаться в этом?

Странно взволнованный переменой в этой девушке, которую он никогда не рассматривал с сексуальной точки зрения, Вивиан почувствовал, что клюнул на ее приманку.

— Скачки до Бинфорд Крое? Ее брови поползли вверх.

— Против такого наездника, как вы? Это действительно вызов.

Со стаканом в руке Вивиан вытянулся в кресле у огня и, прищурившись, посмотрел на нее.

— Понадобится такой наездник, как я, чтобы пригнать Маунтфута назад, когда вы свалитесь с него.

Ее огромные лучистые глаза медленно оглядывали его с ног до головы, как это обычно делают мужчины, оценивая красоту женщины. Потом она улыбнулась.

— А если я одержу победу?

— Моя дорогая Джулия. Если вы одержите победу, я отдам вам этого жеребца.

Улыбка исчезла с ее лица.

— Вы страшно самоуверенны.

— А вы необычайно очаровательны, — пробормотал он, наслаждаясь их словесной дуэлью. — Напомню вам, что Маунтфут — это лошадь, а не чувствительный мужчина.

— Обоих нужно приручать.

— Из того, что я помню о вас, у вас нет опыта ни в том, ни в другом.

— Это заявление специалиста?

— По роду моей профессии, я учу моих солдат и тренирую лошадей. И те и другие должны быть полностью послушны в бою. Да, я считаю себя специалистом в этих вещах, — согласился он, лениво поглядывая на ее живописную фигуру и думая, как было бы заманчиво подчинить ее себе. «Бедный Чарльз будет у нее под каблуком», — подумал он с сожалением.

— В нашей конюшне есть жеребец, с которым не справится даже специалист.

— Чепуха, — заявил он. Его взгляд с наслаждением скользил по белому подъему ее грудей над глубоким вырезом платья.

— Все мои братья пробовали, и безуспешно.

— Они неправильно взялись за дело. Я их знаю. Они всегда плохо обращались с животными. Некоторым лошадям требуется ласка, мягкий подход, им в уши нужно пошептать слова любви. Как некоторым женщинам.

— Из того, что я слышала, в этой области вы тоже считаетесь специалистом. Как говорится: каков отец, таков и сын.

Сквозь расслабленность и легкое возбуждение от присутствия рядом притягательной девушки он ощутил опасность и понял, что это камушек в его огород. Однако их уединение было внезапно прервано появлением обоих стариков. Вивиан поднялся, осознав, насколько откровенным для первой встречи был их tete-a-tete. Первые же слова лорда Бранклиффа испугали его.

— Ну, моя дорогая, дело улажено. Твой отец согласился купить землю на моих условиях.

— Сэр, вы не можете! — вскричал Вивиан. — Эта земля является частью имущества, и у вас есть наследник.

Дед с презрением посмотрел на него.

— Имущество мое, и я делаю с ним все, что хочу. Мне не нужно никаких франтов, гарцующих на разукрашенных лошадях и советующих, что мне делать. Хочу напомнить, что мое наследство тебя не касается и никогда не будет касаться.

Вивиан повернулся к сэру Кинсли.

— Сэр, непростительно обделывать дела за спиной моего брата. Позвольте мне переговорить с дедом от его имени. Это главная причина моего визита. Я искренне прошу вас воздержаться от покупки, пока я не использую возможность уладить это дело.

Сэр Кинсли самодовольно улыбнулся.

— Меня просить бессмысленно, Вивиан. Это земля лорда Бранклиффа, и он принял мое предложение. Мы ударили по рукам.

Вивиан снова повернулся к деду.

— Вы лишаетесь доступа в Шенстоун с запада! Это безумие.

— Молчать, — прохрипел дед, привыкший к послушанию.

— Я не буду молчать, — взбешенно заявил Вивиан. — Вы всегда считали себя опытным стратегом, но даже самый бездарный генерал никогда не отрежет подход к расположению своих войск с тыла. Вы совершаете огромную ошибку, да к тому же в отсутствие Чарльза.

— Твой брат, как ты его всегда называешь, прекрасно осведомлен о причинах, которые ты имел наглость назвать безумием. Сэр Кинсли покупает эти земли на условии, что если его дочь выйдет замуж за кого-нибудь, кроме моего наследника, они не перейдут ей в качестве приданого. — Коварная улыбка пересекла его хищное лицо. — Я обеспечиваю Чарльза женой, которая является самой сильной и отважной женщиной в Корнуолле; женщиной, которая скачет на лошади не хуже мужчины и так же метко стреляет. Я больше не желаю иметь в доме слабых, болезненных женщин с вечным платочком у глаз, убивающих время на музыку! — закончил он, насмешливо фыркнув. — Ну, что ты на это скажешь? Где твои извинения? Кто дал тебе право вмешиваться в дела, которые тебя не касаются?

Значит, Джулию Марчбанкс «покупают» для Чарльза, и он знает это. Вивиан понял, что за прошедшие годы здесь ничего не изменилось. Он все так же стоит с доской, привязанной к спине, его промахи обсуждаются во всеуслышание. Прежде чем он собрался с мыслями, звенящую тишину прорезал голос Джулии:

— Отец, Вивиан согласился объездить нашего дикого жеребца, с которым мы отчаялись сладить. Может, дадим ему попробовать, прежде чем продавать?

Вивиан повернулся и посмотрел ей в лицо. Отказ готов был сорваться с его губ. Но на ее лице было какое-то сладострастное удовольствие.

— Если я должна доказывать перед вами свое умение, дорогой Вивиан, то почему бы и вам не показать свое? — нежно добавила она.

Джулия медленно вынула из ушей сапфировые серьги, положила на ладонь и протянула ему.

— Я отдам их вам, если вы обломаете нашего жеребца раньше, чем он поломает вас.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Болото в этот день казалось зловещим и пустынным. Снег с дождем перешел в просто снег, который укутал бесплодную равнину, вынуждая животных искать убежище в скалах; даже их толстые меховые шубы не спасали от пронизывающего ветра и холода. Дороги, пересекающие обширные пространства болот,

исчезли под снегом, так что даже хорошо знающие местность рискнули бы проехать здесь только по жизненно важной необходимости. Причина, по которой Вивиан направился сюда, для фермеров была сумасбродной. Но для джентльмена, особенно офицера, поездка во владения сэра Кинсли Марчбанкса была жизненно важной. Кавалерийские способности Вивиана были поставлены под сомнение, ему предложили доказать их, и было заключено пари. Он должен был во что бы то ни стало защитить свою честь, особенно перед женщиной.

Леди, о которой шла речь, решительно стояла на своем. Джулия сгорала от любопытства, затмевавшего восторг от приобретения жеребца Маунтфута. Всего на чуть-чуть, но она выиграла гонку до Бинфорд Кросса, продемонстрировав свою власть над серым рысаком. Во время последовавшего за гонками ленча Вивиан был вынужден признать, что Джулия выдающаяся наездница и умело, умно управляется со своенравным животным. Он промолчал о возможных причинах своего собственного неудачного выступления, хотя его подозрение крепло с каждой минутой. Чрезмерная усталость после самой обычной скачки, потливость в течение всего дня и легкое головокружение, мешавшее сосредоточиться, подсказывали ему, что, как и предвещали доктора, болотная лихорадка снова вступила в свои права.

О том, чтобы воспользоваться этим и отказаться от второго испытания, не могло быть и речи. Личная гордость, не говоря уже о кодексе чести, требовали, чтобы он скрыл все возрастающие симптомы надвигающейся болезни и объездил животное, признанное всем семейством Марчбанксов неприручаемым. Поэтому он сейчас и стоял в загоне, неутихающий ветер бил ему в лицо ледяными иголками градинок, тело его бросало то в жар, то в холод.

Норовистый жеребец, хоть и был породистым, но с точки зрения лошадиных стандартов ничего из себя не представлял. Низкорослый, с шерстью неопределенной масти, без какого-либо благородства в облике, Криспин отличался лишь упрямым норовом, что выдавали его злые глаза. Тревожить его в такой ужасный декабрьский день было безумием. Выведенный из теплого стойла на холод и слякоть двуногими существами, против которых он вел нескончаемую войну, Криспин мгновенно восстал и стал шарахаться из стороны в сторону, бешено мотая головой.

Вивиан смотрел на него со смешанным чувством восхищения и растущего уважения, по неуловимым признакам распознав потомка благородной линии, не оправдавшего ожидания хозяев. К несчастью, жеребец не мог понять, что между ними есть что-то общее, и грозящая Вивиану опасность становилась очевидной.

— Мой дорогой Вивиан, — раздался рядом искушающий голос. — Я сгораю от нетерпения увидеть, как вы прошепчете слова любви в его ухо.

Он повернулся к Джулии и увидел, что ее глаза сверкают от возбуждения.

— Вы утверждали, что это все, что потребуется, не так ли? Метод, который никогда не подводил вас с женщинами!

— Но не в моих правилах соблазнять женщин в заснеженных болотах, — пробормотал он.

Джулия улыбнулась.

— Неужели вы струсили? Подумайте, как победа в таких трудных условиях укрепила бы вашу репутацию настоящего Вейси-Хантера.

Резко повернувшись, Вивиан увидел, что старший конюх уже осторожно прилаживает седло. Криспин стоял с кажущейся послушностью, из его ноздрей клубами вырывался пар, и на решительное приближение Вивиана он лишь нервно запрял ушами. Тихие, уверенные слова, нежное поглаживание по шее были спокойно встречены жеребцом, несмотря на дикий взгляд, брошенный на Вивиана, когда тот брал поводья из рук конюха, поспешно отбежавшего за изгородь загона. Криспин начал атаку внезапно, резко подавшись вбок; Вивиан потерял равновесие и, выпустив из рук поводья, упал. Осознав, что он с самого начала сделал ужасную ошибку, Вивиан вскочил на ноги, борясь с головокружением и понимая, что надо или быстро выиграть этот бой, или победителем окажется лихорадка.

Удовольствовавшись наказанием ездока, Криспин снова стоял спокойно, позволив Вивиану взять в руки поводья. Теперь настала очередь жеребца удивиться. Отказавшись от своей обычной тактики, Вивиан вдруг быстрым движением вскочил на него и стал ждать неизбежно последовавшей неистовой реакции.

То, что случилось потом, предстало перед ним как калейдоскоп картин, которым, казалось, не будет конца. Его тело сотрясалось от толчков, а спутанное сознание ощущало их боль лишь спустя несколько секунд. Разум вытеснился инстинктом. По мере приближения приступа лихорадки силы оставляли его. От головокружения ему казалось, что он видит белое небо под ногами лошади и покрытую снегом землю над головой. Конюхи жались к изгороди, которая неслась круг за кругом, как карусель. И сквозь все это он знал, что здесь стоит Джулия, в темном плаще с меховым капюшоном, и наблюдает за схваткой двух характеров. На ее лице застыло выражение, близкое к экстазу, свидетельствующее, что и она, и лошадь испытывают его совершенно одинаково. Злость укрепила его решимость одержать победу над ними обоими.

Его ноги налились свинцом, руки слабели, время, казалось, остановилось, а он все несся навстречу дождю и снегу, хлеставшему и по лошади, и по седоку, пока внутренняя уверенность в неизбежной победе не охватила его. Как всегда в таких случаях, все кончилось внезапно. Криспин стал послушен рукам, шпорам, голосу, смирившись с нежеланным грузом на спине. Может быть, лошадь осознала исключительное умение наездника, может, почувствовала злость еще большую, чем свою. Может, она просто захотела скорее вернуться в теплое стойло. Каковы бы ни были причины, она спокойно сделала по загону с полдюжины кругов, слушаясь охрипшего от холода голоса. Вивиан вряд ли знал, что он говорит. По правде говоря, он не понимал, как ему удавалось удержаться в седле, когда окружающие загон болота прыгали у него перед глазами.

Конюхи подошли к нему, чтобы помочь спуститься на замерзшую землю. В их голосах звучали ужас и восхищение. Неуверенными шагами, шатаясь, он направился к девушке в плаще. Измученный и совершенно больной, он стоял перед ней, трясясь в лихорадке. Ее глаза, широко раскрытые от восторга, оглядывали его с ног до головы, но чувства Вивиана были далеки от нее. Он жаждал поскорее уйти.

Дерзкое лицо Джулии плыло перед его глазами в море снега.

— Это было великолепно, — с восхищением произнесла она, вынимая из ушей серьги. — Это слишком ничтожная награда за вашу победу.

Вивиан посмотрел на камни, переливающиеся в ее протянутой руке, и вся мера унижения дошла до него. Он прошел мимо Джулии и вошел в дом. Перед его глазами поплыли чернокожие воины диких племен, страшные груды истерзанных человеческих тел, белые люди в военной форме, обвиняющие его в предательстве. Они били его до потери сознания, потом привязали к бешеной лошади, которая понеслась сквозь белые облака льда и огня.

Кошмар кончился. Он открыл глаза и увидел незнакомую комнату, полную старинной мебели, и девушку в темно-зеленом платье, сидящую около его кровати. Ее каштановые волосы сверкали и переливались, как угли в камине напротив. Джулия читала книгу, но мгновенно поняла, что он пришел в себя, и с удовлетворением посмотрела на него.

— Лихорадка кончилась прошлой ночью. Вы мирно спали почти двенадцать часов, — сказала она, вставая, чтобы потянуть за шнурок колокольчика на стене. — Теперь вы должны поесть.

— Как долго я здесь нахожусь? — робко спросил Вивиан.

— Четыре дня. И пробудете здесь по крайней мере еще столько же, — довольно сказала она. — Нас замело снегом, и мы практически отрезаны.

Джулия приблизилась к его кровати и улыбнулась.

— Как хорошо, что у меня большой опыт в ухаживании за братьями. Я была с вами день и ночь, пока вы метались в лихорадке, и останусь здесь, пока к вам не вернутся силы.

Он беспомощно лежал на кровати, а Джулия присела на край и прохладным, душистым полотенцем вытерла ему со лба пот.

— Вы были больны, Вивиан, когда приехали сюда, и ничего не сказали об этом. Это делает вашу победу вдвойне впечатляющей. — Ее голос слегка дрожал от скрываемого возбуждения. — Любая женщина сочтет, что ваш подвиг вполне стоит двух сапфиров.

Вивиан вернулся в Лондон за неделю до Рождества. У всех было праздничное настроение, но только не у него, — он был измучен, глубоко подавлен и голоден после долгой поездки на поезде из Корнуолла.

— Я каждый день вспоминал о тебе, Вив, — приветствовал его брат. — Мне очень жаль, что тебе пришлось действовать без моей поддержки. Я хотел приехать, но снег, который задержал тебя, не позволил мне присоединиться к тебе.

Вивиан отдал пальто лакею и с усилием произнес:

— Никогда больше не проси меня поехать туда, потому что ничто на свете не убедит меня сделать это.

Он прошел в жарко натопленный кабинет. Наклонился к огню, чтобы согреть руки, и бросил на Чарльза свирепый взгляд.

— Когда на войне меня посылали на задание, мне сообщали обо всем, с чем я могу столкнуться. Мне будет слишком сложно простить тебя за то, что ты уговорил меня вернуться в дом, хранящий горестные воспоминания, не сообщив, что Джулия Марчбанкс превратилась в коварную и очень умную женщину, не разделяющую твоего энтузиазма по поводу женитьбы, которой так жаждут ее отец и Бранклифф. Участок земли всего лишь переходит из рук в руки.

Повернувшись спиной к огню, он решительно продолжил:

— Зная, что если Джулия выйдет замуж за кого-нибудь, кроме тебя, то возникнет невозможная ситуация, когда доступ к обоим владениям будет контролировать посторонний человек, вы решили, что не оставили ей выбора. Ты глупец, Чарльз. Я знаю женщин, а ты нет. Джулия никогда не позволит, чтобы ее купили тебе в жены. Если ты только не истинный Геркулес с темпераментом Казановы, тебе с ней ничего не светит.

Стоя в центре уставленной книжными стеллажами комнаты, Чарльз вначале оторопел. Потом густая краска залила его лицо.

— Ты должен извиниться за это.

— Нет, не должен, — отрезал Вивиан. — Ты послал меня в Шенстоун с этим дурацким поручением. Это ты должен извиняться.

— Это была всего лишь одна из безумных идей Бранклиффа, — взорвался Чарльз. — Когда ему противоречат, он становится невозможно упрямым, поэтому я не перечу ему, пока он охвачен энтузиазмом. Конечно, я бы никогда не согласился с его планом.

— Но ты и не отказался, а с нашим дедом это равносильно согласию. В результате ферма Макстед и вся территория до старой мельницы теперь стала частью владений Марчбанксов. В Шенстоун можно проехать с запада только с разрешения сэра Кинсли. И он готов сделать все, что в его власти, чтобы привести Джулию к алтарю вместе с тобой, но эта девушка сильно изменилась за последние годы. Теперь у нее характер, как у Бранклиффа, и она не потерпит, чтобы ей кто-нибудь перечил. Когда женщина осознает силу своего очарования, она неохотно расстается с возможностью использовать ее. Джулия не станет послушной женой, поверь мне.

Чарльз подошел к брату вплотную.

— Что ты хочешь этим сказать? Будь любезен, объясни.

— Хорошо, — согласился Вивиан. Он посмотрел в лицо брата и смягчился. — Джулия дала мне ясно понять, что она приятно поражена переменами, которые произошли во мне за эти пять лет. И я также удивлен переменами в ней.

Чарльз скривил губы.

— Значит, ты больше не довольствуешься плохо воспитанными хористками!

— О, ради Бога, Чарльз. Я не соблазнял девушку, на которой ты собираешься жениться. Мои любовные приключения всегда ограничиваются теми, кто дарит свое порочное очарование в обмен на мои подарки. Однако мой взор устремляется на запретный плод, если он достаточно соблазнителен, и останавливается на нем некоторое время, если встречает поощрение. Джулия тебе не пара, Чарльз.

— Я думаю, что сам смогу разобраться в этом, — твердо ответил Чарльз.

— В таком случае, ты заблуждаешься, — произнес Вивиан скорее нетерпеливо, чем с раздражением. — Ты, должно быть, потерял голову от этой девушки, но ее голова на месте. Если вы поженитесь, Джулия получит титул и все, что ему сопутствует, но ты не получишь любящей жены. День за днем она будет выбивать из тебя гордость и самолюбие, пока ты не превратишься в марионетку. Я знаю женщин лучше, чем ты, Чарльз, и я очень советую тебе остановиться, пока вы официально не помолвлены. Ты отправил меня в Шенстоун, чтобы я спас твои земли. Мне этого не удалось.

Но я могу спасти тебя от потери всего наследства, которое перейдет в руки этой женщины, как только Бранклифф выпустит бразды правления из своих рук. Чарльз кивнул ему и улыбнулся.

— Я тоже думал об этом. Проклятый закон лишил тебя титула и Шенстоунского поместья. А теперь ты нашел дополнительный повод для недовольства: моя женитьба на Джулии Марчбанкс.

— Послушай меня, — раздраженно произнес Вивиан. — Я поехал туда только потому, что ты просил помочь тебе. Я и сейчас стараюсь помочь тебе, поэтому не оскорбляй меня напоминанием о моем происхождении. Может, я и незаконнорожденный Вейси-Ха-нтер, но в моих жилах течет такая же голубая кровь, как и в твоих. И я тоже могу гордиться своим происхождением. Давай, бросайся землями, которые тебе посчастливилось унаследовать. Женись на девушке, которая отберет у тебя все, включая мужскую гордость. Но я буду тебе признателен, если ты не будешь разговаривать со мной так грубо, когда я говорю тебе правду. Я думал, ты выше этого.

Некоторое время они стояли друг против друга, потом Чарльз тяжело вздохнул.

— Прости меня, Вив. Это все так внезапно. Я не думал, что Бранклифф выполнит то, что я расценивал как шутку, хоть и дурного толка. Клянусь, я никогда не давал ему повода думать, что я… — он смущенно замолчал. — Ты думаешь, Джулия считает, что я пустился на такой трюк, чтобы заставить ее выйти за меня замуж?

— Сам разбирайся, — устало ответил Вивиан, потянувшись к графину. — Мне удалось приобрести для тебя нескольких лошадей, и теперь я умываю руки. Не проси меня снова поехать в Шенстоун, Чарльз. Он навевает слишком много воспоминаний о том, что я предпочел бы забыть.

Вивиан отпил вина, стараясь заглушить мысли, которыми ему не хотелось делиться с братом. Он все равно не мог выразить словами, что чувствовал, когда стоял в синяках и больной перед девушкой, которая явно наслаждалась его состоянием. Как римские женщины, дрожащие от восторга во время битвы гладиаторов на арене, Джулия сияла оттого, что заставила его пройти такое тяжкое испытание. Его до сих пор

поражало, что она наслаждалась его битвой с опасным животным, приходила в возбуждение от боли, которую он испытывал. В отличие от деда, Джулию мало интересовал итог борьбы. Она наслаждалась силой: своей и мужчины, которого она хотела подчинить себе. При этой мысли Вивиан посмотрел на несчастного брата и заметил, как нахмурилось его красивое лицо. Поездка в дом, где прошло их детство, оживила в нем воспоминания, он налил еще один бокал и протянул его Чарльзу.

— Давай выпьем за наше братство, — дружелюбно предложил он. — Когда мы были маленькими, старик приложил все силы, чтобы поссорить нас друг с другом, заставляя соревноваться и надеясь, что это породит вражду между нами. Но ему это не удалось. Пусть и впредь не удастся. Ссора между нами доставит ему величайшее наслаждение на старости лет.

Братья молча выпили, и Чарльз решил поблагодарить Вивиана за приобретение лошадей.

— Я очень благодарен тебе, Вив, и верну деньги, как только мое золото начнет давать дивиденды. А когда дед наконец покинет этот мир, я перевезу их в шенстоунскую конюшню.

— Я сомневаюсь, что он когда-нибудь покинет этот мир, — пробормотал Вивиан, осушая второй бокал. — Бранклифф за всю жизнь никому не доставил удовольствия.

Братья перешли в обеденный зал. Не сговариваясь, они бросили разговор о передаче земли с целью обеспечить следующего лорда Бранклиффа желаемой супругой и перешли к финансам и инвестициям. Чарльз уговаривал брата вложить деньги в золото Южной Африки или в алмазы, как сделала их мать. Однако эта тема вызвала у них немногим меньше разногласий, чем другие, которых они коснулись в этот вечер.

Из-за того что Джеймс Вейси-Хантер умер до того, как вступил во владение наследством, доход от части имущества, предназначенного ему как наследнику, перешел его собственному наследнику — младшему сыну Чарльзу. Остальная часть быстро таявших средств была завещана вдове. Поскольку лорд Бранклифф наотрез отказался помогать внуку, которого рассматривал как пятно на фамильном древе, Вивиан остался бы лишь на своем армейском жаловании, если бы не мать и ее родственники. Весьма щедрый дар умершей тети позволил ему учиться в университете и поддержал его, когда Вивиан вступил в кавалерийский полк. Его мать переводила весь доход, получаемый от шенстоунского поместья, своему старшему сыну, пытаясь возместить этим жестокость семейства Вейси-Хантеров.

Хотя Вивиан не был так обеспечен, как его брат, он вполне мог вести жизнь в обществе, в котором был рожден. Но его банкир, который бы, несомненно, помалкивал, если бы его клиент был законным наследником Шенстоуна, часто посылал ему вежливые, но предостерегающие записки о состоянии его счета. То, что Вивиан сейчас был вполне в состоянии купить Чарльзу лошадей, объяснялось его недавним пребыванием в Ашанти, где даже величайший транжира затруднился бы потратить свои деньги. Финансовый вопрос был дополнительной причиной подсознательной вины Чарльза, поэтому он последовательно уговаривал брата вложить деньги и увеличить свой капитал. Вивиан знал подоплеку этих предложений и всегда беззаботно реагировал на них, что было единственным способом решения болезненного вопроса.

Сейчас он лишь нахмурился и покачал головой.

— Я, как в аду, провел два года на войне в Ашанти, которая разгорелась из-за золота этой страны. Все, чему я был свидетель, делалось людьми из жадности, и это заставило меня посмотреть на приобретение богатства несколько с другой стороны. Я говорил тебе когда-то, что предсказываю еще большие проблемы в Южной Африке из-за золота и алмазов. Война против буров шестнадцать лет назад лишь на время сняла этот вопрос, оставив нас побежденными, а голландских поселенцев неудовлетворенными. Война разгорится снова, помяни мое слово. Любой, кто изучал великий план Сесила Родса относительно Африки, должен прийти к заключению, что буры — препятствие, которое придется убрать. — Вивиан промокнул рот салфеткой. — Если мне когда-нибудь придется сражаться с ними, надеюсь, война будет вестись цивилизованными методами. Никаких зверств и языческих ритуалов.

Братья встали из-за обеденного стола и вновь вернулись в кабинет.

— Разговор о Сесиле Родсе кое-что напомнил мне,

Вив. Мне кажется, что тебя подстерегает опасность потерять леди в страусиных перьях.

— Да? — спросил Вивиан, удивившись, что Чарльз все еще помнит о той девушке. — Ты имеешь в виду Лейлу Дункан?

— Совершенно верно. — Он с удовольствием затянулся и откинулся на спинку кресла. — Прошлую субботу я завтракал с Бифи Бакстером в Ричмонде, и она была там с младшим сыном Фейрфилда. Он служит с тобой в одном полку?

— Нет. Ты уверен, что это была Лейла?

— Я не могу сказать, что уверен, но, насколько я доверяю своей памяти, это была она. На ней была та же самая шляпка, но платье другое. Она была очаровательна.

Вивиан почувствовал себя задетым. Он сам познакомил Лейлу с младшим Фейрфилдом.

— Черт побери! Как он посмел втихаря опередить меня?

Чарльз покачал головой.

— Если бы только он. Когда я на прошлой неделе прогуливался по парку святого Джеймса, я видел ее в карете с банкиром Уэллсом. Он был весь поглощен беседой и не скрывал удовольствия от ее компании.

Вивиан почувствовал себя еще более уязвленным. В тот первый вечер в Савойе он познакомил ее и с Джоном Уэллсом. Он пожалел, что привел никому не известную хористку в лучший ресторан Лондона. В его нынешнем настроении эти воспоминания только раздражали его. Пока он с ней ужинал, она обзавелась толпой поклонников. Он намеревался всего лишь развлечься и, может быть, немножко сбить спесь с девушки, вернувшей ему цветы и сделавшей его предметом насмешек приятелей. Вивиана тогда мало беспокоило, что она будет делать потом, но он не предвидел, что за ним последует череда поклонников. Он был взбешен мыслью, что стал лишь инструментом для приобретения ею популярности. Если она так быстро усвоила его уроки, то пора рассказать ей и о правилах игры, в которую они играют. «Интересно, их подарки она тоже возвращала?» — подумал он.

— Я уже дважды сегодня говорил тебе это, Вив, — вывел его из задумчивости голос Чарльза, — но ты, по-видимому, отвлекся.

— Нет, просто тепло огня и хорошее вино за обедом притупили мои мысли.

— Эта девушка ничего для тебя не значит, так ведь? — задал Чарльз пробный вопрос.

— Лейла Дункан? Господи, конечно нет, — Вивиан засмеялся и нагнулся к огню, чтобы зажечь потухшую сигару. — Я же говорил тебе, это было упражнение в тактике.

За два дня до Рождества Вивиан заказал место в партере на «Девушку из Монтезума» и, с огромным удовольствием посмотрев «Прогулку», послал девушке под номером четыре цветы и предложил ей после представления отправиться с ним поужинать. Чувствуя, что пришло время продвинуться в любовных делах с Лейлой на шаг вперед, он с нетерпением ожидал ее у служебного входа.

Она вышла из гримуборной почти последней и приветливо ему улыбнулась. На ее щеках горел слабый румянец, темно-синие глаза светились от удовольствия.

— Ваши цветы прекрасны, и я рада заметить, что вы не так долго пробыли в Корнуолле, чтобы опять перепутать наши фамилии.

Вполне удовлетворенный таким ответом, он взял ее под руку.

— Если вы позволите называть вас Лейла, будет гораздо лучше. Имена я никогда не путаю.

Их уже ждал кеб, и Вивиан назвал адрес отдаленного ресторана, где вероятность натолкнуться на его знакомых была невелика. В платье из бледно-лилового шелка, длинных, в тон, перчатках и серебристо-белой парчовой шали она выглядела еще более красивой, чем запомнилась ему. Ее темные волосы были все еще изящно зачесаны наверх, как в «Прогулке», а кожа в интригующем полумраке кеба выглядела безупречной. Его взгляд остановился на расщелине между двумя гладкими, как слоновая кость, изгибами над декольте, затем скользнул на браслет с жемчужинами и аметистом, защелкнутый вокруг запястья поверх перчатки.

— Я слышал, вы стали объектом повального увлечения с тех пор, как я уехал в Корнуолл, — лениво произнес он.

— Повального увлечения? — повторила она довольно взволнованно. — О, вряд ли.

— Но вы были у Романо и Одденино в сопровождении различных кавалеров.

Это было его предположение, потому что Чарльз редко посещал эти популярные места.

— Да, я полагаю… меня несколько раз приглашали на ужин. Но это все были люди, с которыми вы меня познакомили, — добавила она решительно.

— Это было глупо с моей стороны, — пробормотал Вивиан, решив, что пришло время существенно продвинуться в их отношениях. Он не собирался соперничать с полдюжиной своих знакомых, и ей лучше бы понять это сразу.

— Откуда вы это знаете, если были в Корнуолле? — спросила она подозрительно.

— Мой брат видел вас везде, куда ни приходил. Он знает вас, и, если я правильно помню, вы предпочитаете его компанию моей.

Лейла отвела взгляд и посмотрела в окно: Вест-Энд сверкал огнями рождественских украшений.

— Я никогда этого не говорила. И вообще я нахожу его слишком умным для меня. Он все время говорит о Сириле Родсе.

— О ком? — с изумлением переспросил Вивиан. Она повернулась и взглянула на него.

— О Сириле Родсе. Мне кажется, он что-то делает с золотыми рудниками. Вы тоже о нем ничего не слышали? Как я рада.

С трудом сдерживая смех и изо всех сил стараясь контролировать свой голос, он сказал:

— Я, кажется, слышал, как о нем где-то упоминали. Это была единственная тема, о которой вы говорили с моим братом?

— О нет. Он еще говорил об оловянных рудниках.

— Это чертовски скучно! Бедный Чарльз неуютно чувствует себя в женской компании. И тем не менее вы надеялись провести с ним еще один вечер, когда приняли мое первое приглашение, — подчеркнул он.

Лейла опустила глаза.

— Он очень хороший, правда?

— Да, он действительно очень хороший, — искренне согласился Вивиан. — Гораздо лучше, чем я.

Закутавшись в шаль, она откинулась на спинку сиденья и сказала:

— Зная о вашей самоуверенности, я думаю, что вы напрашиваетесь на комплимент, капитан Вейси-Хантер.

«Она быстро учится», — отметил с раздражением Вивиан. Кокетки надоели ему.

— Значит, мои старания напрасны.

— Не совсем. Я очень рада, что вы вернулись из Корнуолла.

Он взял ее руку и прижал к губам.

— Я тоже.

Сделав вид, что только что заметил ее браслет, он потрогал его руками. Аметист был низкого качества.

— Я вижу, что теперь вы принимаете подарки от джентльменов.

Она постаралась отнять руку, но он не отпускал ее. Она была явно смущена тем, что он разглядывает подарки от других мужчин, в то время как его подарок она отослала назад.

— Мистер Гилберт рассматривает ухаживания джентльменов как часть представления. Он настаивает, чтобы мы принимали приглашения, — начала она неловко. — Я получаю их все больше и больше, и все мужчины на следующий день присылают мне что-нибудь. Я же не могу все это возвращать.

— Только мой, — сказал он отчетливо.

— Но это совсем другое.

— В каком смысле?

Запнувшись на мгновение в поисках слов, она сказала то, что он ожидал:

— Их подарки — это часть нашего шоу. Я — придуманная девушка, которую они увидели на сцене и которой восхищаются. Они не хотят знать настоящую Лейлу Дункан. Ужин с ними — это просто продолжение театрального представления, и они все так состоятельны, что браслет или брошка для них не более, чем для обычного парня лента для волос своей подружки и трамвайный билет на обратную дорогу. Это ничего не значит.

Выходит, она не расценивала его приглашение как продолжение представления, и жемчужное ожерелье, которое она вернула ему, что-то значило для нее. Довольный тем, как идет дело, он предпринял следующий шаг.

— А мне будет дарована привилегия узнать настоящую Лейлу Дункан?

Даже в полумраке кеба он мог заметить, как она покраснела. В ее глазах отражался свет уличных фонарей.

— Я не думаю, что вам этого захочется.

— Даже если я признаюсь, что специально заставил Оскара изобразить припадок бешенства в то утро в Брайтоне, чтобы иметь возможность заговорить с вами?

Насколько он мог судить, она была совершенно поражена его словами. И пока Лейла смотрела на него, пытаясь привести в порядок мысли, он достал из кармана бархатную коробочку с сапфировыми серьгами Джулии Марчбанкс. Они напоминали ему обо всем, что произошло неделю назад. Он хотел от них избавиться, и лучший способ для этого — подарить их простой хористке, которая не представляет их истинную ценность. Он с наслаждением смотрел, как Лейла открывала коробку. Браслет на ее запястье в сравнении с серьгами выглядел дешевой побрякушкой.

— Как… как они красивы, — прошептала она.

— Существует общепринятый способ благодарить джентльмена за подарок, — подсказал он мягко. — Разве мистер Гилберт не учил вас?

Лейла повернула голову, и он, воспользовавшись этим, наклонился и поцеловал ее в губы, все крепче и крепче, пока она не задрожала в его руках. Затем он отпрянул и пробормотал:

— Вероятно, теперь вы не сможете их вернуть. Она, казалось, была совершенно ошеломлена. На ее лице он прочитал гораздо больше, чем надеялся.

— Я… я не знаю, что сказать. Мне никогда не дарили таких красивых вещей и таких дорогих.

Лейла перевела взгляд на серьги, сверкающие голубыми огоньками, когда на них попадал свет от проплывавших мимо фонарей. Красота камней словно загипнотизировала ее.

Удовлетворенно вздохнув, Вивиан откинулся на спинку сиденья. Его тактика принесла успех.

— Не беспокойтесь, моя дорогая, вы получите все, что полагается к этим серьгам. Я отвезу вас к одной неболтливой модистке, которая подберет вам туалеты, способные подчеркнуть их и вашу красоту.

Мгновение стояла полная тишина, затем кеб словно наполнился потревоженными курицами, хлопающими крыльями изо всех сил.

— О нет, черт побери, вы не можете! — затараторила она, закутавшись в шаль под самый подбородок. — Их подарки, возможно, покажутся ерундой в сравнении с вашими, но ни один из ваших друзей не оскорблял меня предложением купить мне платье. Я всегда знала, к чему вы клоните, но на этот раз вы выбрали не ту девушку. Я актриса, а не проститутка. Выбирайте из них и одевайте в свои «туалеты». Они будут более чем рады выполнить то, что вы хотите, и будут стоить вам гораздо меньше, чем эти безвкусные серьги.

Прежде чем он успел что-нибудь сказать или сделать, бархатная коробка полетела ему на колени. Затем Лейла схватила его трость с серебряным набалдашником и постучала ею в крышу; кеб остановился, открылось окошко и в него заглянул извозчик.

— Этот так называемый джентльмен хочет выйти, — объявила она, — но прежде, чем выйти, он хочет заплатить за мой проезд до Миртл-стрит.

На этих словах она распахнула дверцу и откинулась на спинку сиденья, глядя прямо перед собой и ожидая, когда он выйдет. Не сделать этого будет недостойно, решил он. Она не леди, поэтому ее дальнейшее поведение непредсказуемо. Ему хотелось выпороть ее, но сейчас у него не было выбора, и он, нагнувшись, вылез из кеба. Не успел он коснуться тротуара, как букет зимних роз полетел ему вслед, и дверь кеба с шумом захлопнулась.

— Это будет стоить четыре шиллинга и шесть пенсов, господин, — промолвил извозчик.

Вивиан протянул ему деньги и получил в ответ широкую улыбку.

— Не бойтесь, к утру она сама вернется. У них всегда так.

— Придержи язык, — отрезал Вивиан и пошел прочь, оставив букет там, где он упал.

Упрямо отказываясь нанять кеб, он вернулся домой, где собирался провести Рождество. Отпустив лакея, Вивиан уселся в глубоком кресле перед камином, стараясь согреться после декабрьской стужи. Он долго глядел в золоченую середину огня, пока графин не опустел и мысли не покинули его. Он считал, что знает все, что можно знать о женщинах, но столкнулся с двумя, которые доказали ему обратное.

Было уговорено, что Лейла и Рози встречают Рождество у мисс Агаты Хейвуд в Брайтоне, но когда Лейла пришла в квартиру, которую Майлс Лемптон снял для Рози и за которую было заплачено вперед, она нашла подругу в шерстяном домашнем халате, согнутую от боли в три погибели. Она плакала, и Лейла, моментально приняв командование в свои руки, заявила, что они не поедут ни в какой Брайтон. Они проведут Рождество здесь.

Используя весь свой богатый опыт, Лейла быстро уложила Рози на диван, укрыла одеялом и дала горячий чай, чтобы запить порошок, который дал аптекарь от несварения желудка. Затем Лейла вернулась в свой подвал, обшарпанный и спартанский в сравнении с хорошенькой квартиркой ее подруги, и взяла кусок грудинки, соления, три яблока и половину вишневого пирога. Вместе с содержимым кладовой ее подруги она смогла бы приготовить густой фруктовый суп, жаркое с овощами и холодную грудинку. Все это будет выложено яблоками, финиками и грецкими орехами.

Они сидели у огня. За окном туман сменился снегом с дождем. Девушки выпили за здоровье друг друга пару бутылок крепкого портера, которые стояли у Рози в буфете. Она выглядела уже гораздо лучше, но боль в желудке была еще достаточно сильна, и ее красивое лицо прорезали напряженные морщинки. Лейла тоже чувствовала себя крайне несчастной, хоть и старалась скрыть это.

— Мне не следует пить портер, — пошутила Рози. — Это совсем не в стиле девушек из Линдлей, правда? Я пристрастилась к нему, когда работала в баре «Ягненок и руно», и до сих пор люблю. Когда вокруг никого не было, Майлс говорил, что это очень смешно, но приходил в ярость, если я упоминала об этом в компании.

Ее лицо внезапно погрустнело.

— Он был ужасный сноб, Лей. Но я ничего не могла с собой поделать. Наверное, у меня нет никакой гордости. Я не стыжусь, что была его любовницей, и, если бы он пришел сюда снова, все бы опять повторилось.

— Надеюсь, не в моем присутствии, — сказала Лейла, стараясь выглядеть веселой. — Если ты прикончила бутылку портера, давай поиграем.

Они играли в карты и хихикали над промахами друг друга. Рози стало гораздо лучше, и она предложила поиграть на пианино, которое ей подарил Майлс. Лейла облокотилась на полированную поверхность инструмента, а ее подруга заиграла популярную песенку. Снял бы Вивиан Вейси-Хантер для нее такое же уютное место? Огромные пространства квартиры были заполнены обитой бархатом мебелью на изящных ножках, за окнами виднелся парк; чтобы поднять или опустить длинные янтарные занавески, нужно было потянуть за шнурок; в глаза бросались изящные безделушки из фарфора, лампы с абажуром, дорогой ковер с густым ворсом, пианино с элегантным табуретом и канарейка в клетке. В столовой была мебель темного дерева, а на столе стояли изящные черные слоники. Майлс Лемптон много раз был в Африке.

Кухня была чистый восторг в сравнении с ее собственным подвалом, и управлялась в ней служанка, которую нанял Майлс. Она ушла вскоре после того, как любовная связь Майлса и Рози закончилась, но Рози было сказано, что она может остаться здесь до Пасхи, когда закончится срок аренды. Лейла не была в спальне и не хотела смотреть ее. Несомненно, она была красива, как и все остальное. Наверное, здорово жить в такой квартире, как эта, подумала она но… только если ты сама можешь за нее заплатить.

— С вас два пенса, — сказала Рози, закончив играть.

Лейла замотала головой.

— Это не стоит так много. А где ты научилась играть на пианино, Рози?

— В баре «Ягненок и руно». Конечно, я не могу играть настоящую музыку.

— Эта тоже хорошая. Сыграй еще что-нибудь по случаю Рождества, я спою.

Когда она дошла до середины второго куплета, Рози остановилась, с изумлением глядя на Лейлу.

— Что случилось? — спросила поспешно Лейла. — У тебя опять болит живот?

— Ты никогда не говорила мне, что умеешь петь. А мистер Гилберт знает об этом?

Лейла покачала головой.

— Если помнишь, на том прослушивании нам сказали, что мы слишком много разговариваем, и дальше мне пришлось показывать Джеку Спратту, как надо ходить по сцене. После этого тебе и мне было велено прийти через полчаса, чтобы начать репетицию «Прогулки». Я так и не дошла до того, чтобы спеть им что-нибудь.

Рози облокотилась на клавиатуру, ее лицо стало серьезным.

— Лейла, ты должна петь, а не танцевать. Та пожала плечами.

— К хористке слава не приходит за одну ночь. Чего я хочу сейчас больше всего на свете, это быть первой в «Прогулке».

— Ха! Это может любая! Ты должна петь, и не те песенки, которые поют у нас в «Девушке». У тебя совсем другой голос. Он для оперы. Я однажды была с Майлсом в опере. Герой и героиня были толстые, как шуты с ярмарки. Но странное дело, когда они запели, это перестало иметь значение. Я никогда не слышала, чтобы человеческий рот мог издавать такие звуки. Я, конечно, не понимала, о чем они поют, потому что они пели на иностранном языке, но их голоса были так изумительны, что я могла бы прослушать всю оперу во второй раз. Я была вся в мурашках от восторга. А ты когда-нибудь была в опере?

— Нет, глупышка. Меня должны «взять» в оперу, как тебя. — Она подошла к огню, чтобы подбросить уголь. — Но я уверена, что пою не как они.

Рози согласилась.

— Они много лет учились, чтобы так петь. Но у тебя от природы хороший голос. Наша дорогая Аделина визжит и пищит, а петь надо именно так. Тебе нужна настоящая музыка. Вот как эта. Ну-ка, без слов, просто на ля-ля-ля.

Она заиграла красивую мелодию, которая была очень популярна у уличных шарманщиков, и Лейла послушалась подругу и запела, испытав неведомое ранее удовольствие петь для других, а не для себя.

— Как она называется? — спросила Лейла, закончив петь.

— Не знаю. Майлсу она очень нравилась. Что-то вроде «Либерстраум». Правда, красивая? Ну, Лей, спой еще.

День перешел в вечер, а они все играли и пели, возбуждаясь от удовольствия и вина. Затем опустили шторы и, погруженные в мечтания о славе и успехе, сели около огня и стали на длинных медных вилках жарить хлеб.

Рози посмотрела на Лейлу, которая опустилась на колени около кресла, наблюдая, как хлеб становится золотисто-коричневым.

— Когда наши имена будут гореть на рекламных щитах, мы сможем снимать квартиры и селить в них мужчин, да тех, которые нам понравятся. Интересно, как бы они отнеслись к этой идее?

Лейла не ответила, и она продолжала:

— Ты думаешь, такое время когда-нибудь наступит?

— Нет, Рози, их чувства не так глубоки, как наши. Что одна девушка, что другая— для их целей все едино. Им, по-видимому, вообще наплевать, каково нам.

Наступило молчание. Лейла подняла глаза и увидела, что в ресницах Рози блестят слезы. Мгновенно к ней вернулась уверенность. Бросив вилку, она поднялась с колен и взяла подругу за руки.

— Прости, я не хотела быть жестокой. Но только посмотри! Ты самая красивая девушка в «Прогулке». Я не знаю никого умнее, великодушнее, веселее. То, что он сделал с тобой, ужасно. И теперь, в Рождество, ты корчишься от несварения желудка, потому что он измучил тебя. А он наверняка сейчас замечательно проводит время на какой-нибудь шикарной вечеринке с леди Алисой или досточтимой мисс Голдмайн. Они думают, что мы как… как…

— Проститутки? — грубо подсказала Рози и в упор посмотрела на Лейлу. — Кто же тебя так обидел? Собачка Чарльз?

Пришлось все выкладывать. Лейла снова опустилась на пол и поведала Рози, что это Вивиан приглашал ее на ужин, и закончила эпизодом с серьгами. Она вертела в руках длинную вилку, на которой уже давно остыл подрумяненный хлеб.

— С того самого дня в Брайтоне я знала, что он за человек. Только он умел сделать самые обыкновенные вещи восхитительными, потому что никогда не делал того, что ты от него ждала. Я каждый раз давала себе клятву, что не приму его следующего приглашения, но каждый раз отправлялась с ним снова.

— Гм, — задумчиво произнесла Рози. — То, что у него свой особый метод, было ясно с самого начала. Вспомни, как его бедный брат безропотно согласился, когда нас обеих навязали ему на ленч.

— Совершенно верно, Рози. Он так улыбается, что может любого уговорить сделать все, что он попросит. Нельзя сказать, что он приказывает тебе, но когда он говорит своим уверенным хрипловатым голосом, отказать невозможно.

Рози предостерегающе похлопала Лейлу вилкой по коленке.

— Я помню. У него такой голос, что девушка и глазом не моргнет, как окажется в постели у его обладателя.

— Только не я, — с жаром ответила Лейла. — И теперь он знает это!

Некоторое время царило молчание, потом Рози сказала:

— А ты не влюбилась в него?

— Нет, — ответ прозвучал слишком поспешно, чтобы кого-то обмануть. Лейла протянула ломтик хлеба в огонь. — Хотя я всегда знала, чего такой человек, как он, может хотеть от хористки, я никогда не думала, как… как мерзко я буду себя чувствовать, когда он заведет об этом разговор. Я старалась не показывать вида, но внутри вся сжалась от стыда.

В наступившей тишине было слышно, как потрескивал огонь, почерневший на вилке кусок хлеба задымился, а по щекам Лейлы потекли слезы.

— Я никогда не сжималась от стыда, — произнесла наконец Рози. — Ты стоишь двоих таких, как я, Лей.

— Нет-нет, — вскрикнула Лейла, еще более застыдившись. — Ты не знаешь. Ты просто не знаешь, что говоришь.

Лейла страшно хотела признаться, что она замужем, но промолчала. Она больше не могла сдерживать свои чувства, обе девушки, обнявшись, заплакали, и им стало легче. Остаток вечера они провели за игрой в карты, ели шоколад, который Рози купила для тети в Брайтон, и размышляли о своем будущем, пытаясь прочесть его в кофейной гуще.

Смех и обилие пищи плохо подействовали на Рози. У нее так сильно заболел живот, что ей пришлось лечь в постель. Лейла решила остаться у нее на ночь и почти не сомкнула глаз, разогревая на огне тряпки, чтобы положить Рози на живот. К тому же ее рвало, и Лейле приходилось убирать за ней. Когда настало утро, Лейла уже знала, что у подруги что-то более серьезное, чем несварение желудка, и сказала, что ей надо сходить к врачу.

— Ты точно уверена, что это не то самое? — снова спросила она Рози.

— Точно уверена, — раздался измученный голос. — Это, наверное, от портера. Майлс всегда говорил, что я буду такой же толстой, как миссис Мэггс.

Доктор задал Рози все тот же вопрос, и, усомнившись в ее ответе, все же поставил диагноз воспаление поджелудочной железы. Рози была выдана бутылка с зеленой жидкостью и велено не есть на ночь. Лейла простилась с ней у дверей врача и вернулась в свой подвал, сказав подруге, что все объяснит Джеку Спратту.

Но когда Лейла вечером пришла в театр, Рози была уже там. От лекарств ей, по-видимому, стало заметно лучше. Все девушки были страшно взволнованы.

«Девушку из Монтезума» снимут в конце февраля. У Лейлы упало сердце. Она никогда не станет первой в «Прогулке». Это был такой несправедливый поворот судьбы, но весьма умный ход со стороны Лестера Гилберта. Затруднительное положение, в которое он попал, достигло той фазы, когда нужно было что-то делать. «Прогулка», несомненно, стала гвоздем программы в Линдлей и собирала полный зал. Но ажиотаж уже достиг апогея и теперь недолго продержится. Кроме того, последние десять минут представления стали для публики скучны. Она с нетерпением ждала развязки незамысловатого сюжета и грандиозного финала с Аделиной Тейт. Зрителям хотелось еще раз увидеть «Прогулку», но номер не повторялся. Они теряли интерес к шоу и начинали громко обсуждать только что виденную знаменитую сцену.

Менеджер принял решение снять представление после того, как увидел, что некоторые зрители уходят из театра сразу после номера, ради которого пришли. Своенравной примадонне приходилось петь финальный номер перед пустыми стульями. Лестер Гилберт взял на себя смелость изменить сценарий и сделал «Прогулку» заключительным номером. Получился несколько странный апофеоз, потому что Аделина Тейт появлялась в облаках дыма на вершине горы Попокатепетль и смотрела вниз на красивых, соблазнительных девушек своего королевства. Это не вязалось с сюжетом, но ловко позволяло продлить восторг зрителей от «Прогулки» на финал всего шоу. Лестер Гилберт знал, что патроны Линдлей не позволят снять спектакль с репертуара прежде, чем не будет готов новый.

В гримерной висело объявление, в котором говорилось, что всех девушек просят явиться в театр к девяти утра для репетиции нового финала и прослушивания на следующую музыкальную комедию под названием «Веселая Мэй».

В субботу Лейла нервничала, как и большинство девушек. Ходили слухи, что для шоу требуется большой мужской хор, потому что пьеса была о дочери полковника, которую звали Веселая Мэй и в которую были влюблены все мужчины полка. Пьеса была совсем не похожа на «Девушку из Монтезума», но никто не сомневался, что Веселой Мэй будет Аделина Тейт. У всех на губах был один вопрос: что станет со знаменитыми девушками Линдлей? Было сомнительно, чтобы дюжина веселых солдат в ненастоящих мундирах имела тот же успех, что и тридцать высоких брюнеток в белых страусиных перьях.

Лестер Гилберт, похоже, совсем не беспокоился, когда в свойственной ему напыщенной манере поблагодарил всех за приход и сказал, что «Девушка из Монтезума» завоевала такие высоты зрительских симпатий, которых теперь предстоит достичь «Веселой Мэй». Лейла слушала, ошарашенная, потому что Гилберт, оказывается, рассматривал «Девушку из Монтезума» только как полезную проверку зрительского интереса перед тем, как предложить действительно стоящую пьесу.

Расположившись на сцене на стульях и на полу, труппа слушала сюжет нового музыкального представления. В основном говорил Джек Спратт, но Лестер Гилберт периодически вмешивался, чтобы подчеркнуть то, что, по его мнению, упустил его помощник. Затем пианист наиграл некоторые песенки, которые были не менее приятными, чем те, что исполнялись в шоу уже восемь месяцев. И когда на сцену выпорхнула Аделина Тейт, чтобы спеть одну из них, которая начиналась: «Кто кого поцеловал, разгорелся вдруг скандал», каждому стало ясно, что на главную роль прослушивания не будет. Аделина уже знала это. Большинство из девушек были достаточно благоразумны, чтобы смириться с тем, что ее изящная фигурка и высокий голос вполне подойдут для роли флиртующей девушки, которая имеет больше власти над полком, чем ее отец.

Главная мужская роль — красивого и храброго лейтенанта — будет, по-видимому, отдана новому артисту из Вены, которого Лестер Гилберт взял несколько недель назад. Вторые партии будут играть те, кто играл их в нынешнем шоу. Лейла поняла, что вся история с «прослушиванием»— чистая показуха, по крайней мере в том, что касалось ведущих партий. На сцене скоро остались только девушки из «Прогулки», несколько балерин и огромное количество мужчин, которые пришли по объявлению о прослушивании.

Пока они отчаянно старались ухватить мелодию и показать всю мощь своих голосов, Лейла повернулась к Рози.

— Бедняги, у них такой испуганный вид. Вытянувшееся, с заостренными чертами, болезненное лицо Рози было полно сочувствия.

— Это самая страшная штука на свете, когда ты вот так должен за три минуты доказать, что ты лучше всех, кто стоит рядом с тобой. И еще хуже, когда знаешь, что лишаешь другого мужчину возможности спасти жену и детей от работного дома.

Лейла вздохнула.

— Мистер Гилберт, кажется, совсем в нас не заинтересован. Я не знаю, что буду делать, если в конце февраля он скажет, что мы больше не нужны. Рози, что ты будешь делать?

Рози улыбнулась.

— Будем беспокоиться об этом в феврале. Есть другие театры и другие шоу. Впрочем, я могу вернуться в «Ягненка и руно».

— Девушка из Линдлей, подающая напитки?

Рози снова улыбнулась.

— Это может привлечь посетителей, особенно если я надену страусиные перья.

Лейлу не так легко было рассмешить. Она хорошо помнила те дни отчаяния, когда ее выгнали Кливдоны. Что она будет делать, если в марте окажется без работы? Она сердцем чувствовала, что уже никогда не сможет стать горничной, и знала, что театр теперь у нее в крови.

Мужской хор наконец был отобран. Лейла видела лица счастливчиков и вспоминала свою собственную радость год назад, когда узнала, что принята на работу. Но вот и для девушек наступил решающий момент.

Лестер Гилберт, такой же свежий и энергичный, как' и четыре часа назад, широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и объявил что у него для всех сюрприз. В «Веселой Мэй» есть важная сцена, когда капрал Стендэбаут, главный герой комедии, приводит в лагерь цыганку-предсказательницу, чтобы узнать, кого же все-таки любит дочь полковника. Ее карты показывают, что это француз, то есть кто-то из их врагов, и весь полк поражен этим открытием. Но в конце концов выясняется, что это ловкий капрал Стендэбаут втайне от своих товарищей предпринимает опасный маневр, переодеваясь во французского офицера.

— Как вы понимаете, леди, это драматическая сцена. Солдаты чувствуют, что их предали, их захлестывает волна ненависти к Веселой Мэй, которая, как они думают, связалась с врагом. Цыганка должна обладать огненным темпераментом, хорошими актерскими способностями, которых обычно не требуется в музыкальной комедии, и настоящим голосом, чтобы у публики мурашки побежали по спине.

Гилберт ходил по сцене взад и вперед, в безукоризненном черном пиджаке и полосатых брюках, покачивая тросточкой с серебряным набалдашником. Девушки замерли от нетерпения.

— Я точно знаю, что я хочу, леди, и должен предупредить вас, что мне придется искать кандидатку на эту роль вне моего театра, если я не найду среди вас актрису, отвечающую моим требованиям.

Он остановился на середине сцены, оперся на трость и окинул острым взглядом ряды лиц, уставившихся на него.

— Итак, кто из вас думает, что способен взвалить на свои плечи успех или провал всего спектакля?

— Никто из нас, если он ставит вопрос именно так, — пробормотала Рози. — Если в спектакле что-нибудь не заладится, во всем обвинят цыганку. Я вижу это за версту.

Пианист заиграл мелодию из этой сцены. У цыганки было большое соло, а затем вступал хор солдат. Это была волнующая музыка. Прежде чем она закончилась, четверо девушек вскочили на ноги, желая попробоваться на эту роль. Лейла почувствовала, что Рози толкает ее локтем.

— Иди, Лей, это как раз твоя музыка. Вспомни «Либерстраум».

Лейла почувствовала странное возбуждение.

— Я не запомнила мелодии и не умею читать по нотам. Я только выставлю себя круглой дурой, — сказала она.

— Как и остальные. Никто из них не умеет читать ноты.

Лейла колебалась, боясь, что, если она провалится, ее могут выгнать даже из хора.

— Ты сказала, что во всем будут обвинять цыганку, — напомнила она подруге.

Рози похлопала ее по коленке.

— Старик Гилберт сказал, успех или провал. И потом, это он ставит шоу, а не я. Мало ли, что я сказала. — Она взглянула на Лейлу. — Разве ты не хочешь воспользоваться случаем, чтобы показать мерзкому Вивиану, что не нуждаешься в его дурацких туалетах?

Лейла вскочила и под испытывающим взглядом Лестера Гилберта присоединилась к четырем предыдущим девушкам у пианино. Что ж, теперь она принимала подарки и приглашения от джентльменов, как он просил, и выслушивала их оскорбления. У него есть возможность дать ей соло и выполнить свое обещание.

Поскольку она вышла последней, ей и петь пришлось последней, а это означало, что, когда ей вручили бумагу с текстом и она вышла на середину сцены, мелодия уже хорошо засела у нее в голове. Лейла стояла в лучах света, ее волнение нарастало, она представляла ряды лиц в красных плисовых креслах в украшенных золотом ложах. Все эти лица будут смотреть на нее, если она взвалит на свои плечи успех всего спектакля.

До нее донесся голос Лестера Гилберта.

— Пианист уже два раза сыграл вступление, мисс Дункан. Вы доставите нам удовольствие услышать ваш голос или нет? Лола — пылкая цыганка, поющая о предательстве, а не робкая девушка, которая готовится уйти в монастырь.

Лейла понимала, что он пытается подбодрить ее, и ей вдруг вспомнилась сцена в кебе, когда сонный, самоуверенный голос превратил Лейлу Дункан в Лили Лоув. Чувство стыда и невероятного разочарования от слов, которые он сказал ей, гнев оттого, что он понял, что она обыкновенная девушка, придали ее голосу краски и нюансы, когда она запела о предательстве. Она призывала все эти пустые кресла сочувствовать, а не осуждать, сострадать, а не презирать тех, кто слишком легко поверил в любовь.

Когда Лейла закончила петь, ее всю трясло. Она была ошеломлена, что пением можно передать все чувства: радость и злость, что звуки выходят не только из горла, но и из сердца. Дрожа, она повернулась и обнаружила, что все на сцене аплодируют ей, на их лицах она увидела выражения, которые представляла в пустом зале. Всегда красивое лицо Рози стало от возбуждения еще прекраснее. Она вскочила на ноги и энергично захлопала в ладоши. Лестер Гилберт, раскинув руки, пошел к ней навстречу. На его лице сияла широкая улыбка.

— Мисс Дункан, — выразительно произнес он. — Почему вы мне никогда не говорили, что у вас такой великолепный голос? Уже много лет я не имел удовольствия первым увидеть настоящий талант. Если Бог вкладывает в кого-нибудь из нас способность производить такие звуки, значит, он существует.

Гилберт повел Лейлу к остальным девушкам. Она была слишком взволнована, чтобы говорить. В своем воображении она все еще была в цыганском костюме, окруженная возбужденными солдатами.

— Но, моя дорогая, — продолжил он, — если людям хочется послушать оперу, они идут в Ковент Гарден, а не в Линдлей. — Улыбнувшись, он похлопал ее по рукам, прежде чем отпустить. — Наши зрители приходят сюда развлекаться, а не переживать. Я не могу вам позволить вселять чувство вины в сердца джентльменов и горечь отчаяния в сердца их жен.

Цыганка не должна пробуждать ни злость, ни жалость к персонажам на сцене, а зрители не должны переживать из-за своих собственных недостатков. У вас прекрасный голос, мисс Дункан, но здесь он совершенно не к месту. Зрители хотят, уходя домой, напевать песенки, которые услышали здесь от своих давнишних кумиров. Боюсь, вас они не примут.

Они дошли до кулис, и он оставил ее, любезно пообещав, что в «Веселой Мэй» для нее будет место в хоре. Прошло несколько мгновений, прежде чем она поняла, что ее отвергли, а взяли блондинку со скрипучим голосом, сказав, что она будет идеальная Лола, если наденет черный парик и немножко подучится.

Лейла почувствовала, что из глаз сейчас хлынут слезы. Она выставила напоказ свои сокровенные чувства, вложила в пение все то, в чем не осмеливалась признаться даже себе. И теперь ей говорят, что ее голос совершенно не к месту, что она не нужна. Что она заставит зрителей переживать. Они не хотят слушать правду, они хотят жить в придуманном мире, где всегда счастливый конец.

Лейла стояла в кулисах, не слушая возмущенных слов Рози. Наконец она сказала себе, что надо смотреть фактам в лицо. Она всего лишь горничная, превратившаяся в хористку, которая навсегда останется лишь объектом мужского вожделения. Она может соблазнительно двигаться, одетая в страусиные перья, может сопровождать их на ужин, удовлетворяя их тщеславие. Но она не должна пытаться проникнуть к ним в душу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дневные репетиции «Веселой Мэй» начались с первого дня Нового года. Лейла была сильно занята, и это избавляло ее от размышлений о своих несчастьях. Здоровье Рози все еще беспокоило ее, хотя та заверяла подругу, что ее живот почти не болит и она чувствует себя гораздо лучше. Это лишь усилило ненависть Лейлы к Майлсу Лемптону и ему подобным. У нее все еще была толпа поклонников, которые приглашали ее на ужин или погулять в парке в воскресенье. Никто из них не предлагал купить ей одежду, и это их спасало.

Через две недели после Рождества пришло одновременно два письма: одно от Вивиана, второе Нелли принесла от Френка. Письмо Вейси-Хантера Лейла вернула нераспечатанным. Каковы бы ни были ее чувства к этому мужчине, она не должна упускать из виду, что она замужем.

Письмо Френка было словно от постороннего человека. Лейла ничего не знала ни о тех местах, что он упоминал, ни о его друзьях, ни о военной кампании. Она была кем-то, кого звали Лил и кто работал в доме, который Лейла Дункан не видела больше года. Она читала корявые строчки, ее оскорблял панибратский тон письма, она стыдилась грубых пассажей об их былой близости, какие часто пишут солдаты своим женам. Он жаловался, что она не пишет ему, и надеялся, что ее хозяева не слишком загружают ее работой и что кое-кто в этом доме не очень распускает руки, пока его нет.

Как обычно после получения его писем, она на некоторое время впала в депрессию, удивляясь, как она могла когда-то так легко отдаться человеку, чье лицо сейчас даже не может вспомнить, или как она могла быть так глупа и напугана, чтобы вступить в брак, не давший ей ни защиты, ни финансовой помощи, а только связавший ее на всю жизнь. Депрессия сменилась испугом. Неужели она сможет жить с ним как жена, когда он вернется? Если он захочет, то положит конец ее карьере в театре. Иногда ей представлялись совсем кошмарные вещи, будто он вынуждает ее стать любовницей вереницы мужчин, вроде Вивиана Вейси-Хантера, и живет на эти деньги. Потом она говорила себе, что стала слишком впечатлительной. Конечно же, она никогда даже отдаленно не любила этого человека. Она почти не помнила, что за человек был Френк Дункан.

В эти дни после Рождества ее гораздо больше волновали другие проблемы. В день так называемого прослушивания, когда она пела песню цыганки о любви и предательстве, ее нагнал Джек Спратт и очень искренне сказал, что ей следует пойти к педагогу и заняться пением, даже если для этого придется позволить одному или двум почитателям заплатить за ее уроки. Те три минуты, когда она стояла на сцене, еще жили в ее сердце. Это было самое волнующее ощущение в ее жизни, и оно породило в ней желание петь еще и еще, но уже перед полным залом восхищенных лиц.

Лейла знала, что уроки пения дорого стоят, и что у нее не будет поклонника, который за них заплатит. На сегодняшний момент она не имела ни малейшего представления, как решить этот вопрос и где достать деньги. Она была готова продать некоторые вещи, которые купила в свой подвал. Она также может отказаться от покупки платьев и экономить на топливе. Будет ли этого достаточно?

Эта проблема не давала ей покоя несколько недель, пока она не решилась на дерзкий поступок. В театре Линдлей сейчас было два ведущих исполнителя: Аделина Тейт и австриец, приглашенный на главную мужскую роль. Франц Миттельхейтер был смуглый, с удивительно красивым лицом и так великолепно смотрелся в блестящем мундире, сшитом для этого шоу, что Лейла чувствовала, что никто в зале не поверит, что Веселая Мэй может влюбиться в кого-то другого из их полка. При этом австриец чувствовал себя очень несчастным и с первого дня насмерть поругался с Лестером Гилбертом.

Импресарио сказал австрийцу, что в афише он будет называться Френк Миттен. Это стало причиной первого скандала. Затем Франца отправили па уроки дикции, потому что Лестер Гилберт считал, что его немецкий акцент слишком заметен для английского уха. Это привело к скандалу номер два. Но главным яблоком раздора между ними стал голос Франца Миттельхейтера. У него был слишком хороший голос в сравнении с остальной труппой. Настоящий тенор, он в дуэтах заглушал пронзительное пение Аделины Тейт, а свои соло превращал в арии, которые исполнял с такой страстью, что примитивность диалогов сразу становилась очевидной. Просьба петь потише и сделать исполнение более непринужденным была последней каплей для человека, воспитанного на венской оперетте.

Однажды, после трудной репетиции, Лейла увидела, что настал подходящий момент. Австриец, расстроенный и чувствующий себя в труппе чужим, после окончания репетиции остался на сцене, чтобы утешить себя игрой на пианино, такой же искусной, как и его пение. Лейла стояла в кулисах и слушала. Это было ошеломительно и очень странно. Она сочувствовала мужчине, которому, как и ей, сказали, что его голос слишком хорош для этого шоу. Когда он начал петь, сначала осторожно, потом все громче и, наконец, во всю мощь своего голоса, она обнаружила, что вся похолодела от волнения. «Вся в мурашках», как описывала Рози свое посещение оперы. Теперь Лейла точно знала, что это значит. О, петь дуэт с таким партнером! Эта песня была не из «Веселой Мэй» и не из подобных шоу. Она была прекрасна, брала за душу и услаждала слушателей, как нежные слова любви. Когда он закончил, Лейла пошла к нему. Ее шаги гулко отдавались на пустой сцене. Остановившись около него, она вдруг оробела, ее голос отдался эхом в обитых красным плисом ярусах.

— Мистер Миттельхейтер. Я хочу извиниться за то, что хочу сказать вам.

Он вздрогнул от ее внезапного появления, затем вежливо выслушал ее мнение о том, что труппе следует добиваться более высокого уровня, чтобы соответствовать его таланту.

Франц встал и слегка поклонился.

— Вы очень добры, мисс?..

— Дункан. Это не доброта, а зависть. Нам всем должно быть стыдно.

Он печально покачал головой.

— Я не знал, что из себя представляет эта «Веселая Мэй», когда подписывал контракт. Не она для меня не хороша, а я не хорош для нее. Но с вашей стороны это очень любезно, что вы пришли сказать мне это.

Он уже хотел уйти, но Лейла собрала все мужество и остановила его.

— Мистер Миттельхейтер, как долго нужно учиться пению? Чтобы петь, как вы, я имею в виду.

Он повернулся, и на его красивом лице появилась улыбка.

— Очень долго… а для вас просто невозможно не петь, как я, да?

Для нее это было слишком важно, чтобы смеяться.

— Сколько это может стоить, и как мне найти учителя?

Он нахмурился, стараясь, вероятно, понять, серьезно она говорит или нет. Затем он снова подошел к пианино и сказал:

— Хороший учитель стоит дорого, а идти к плохому нет смысла. Но может, хороший учитель для вас — это тоже трата времени. Спойте, пожалуйста!

Миттельхейтер сыграл несколько тактов; Лейла так растерялась, что не смогла издать ни единого звука и только беспомощно смотрела на него.

— Вы дурачите меня! — сердито воскликнул он. — Уходите!

Он закрыл крышку пианино, но Лейла схватила его за руку.

— Нет, пожалуйста, это очень серьезно, правда. Вы единственный человек, который может дать мне совет. Я не читаю по нотам, но я могу спеть песню цыганки, если хотите.

От волнения первые звуки получились неровными, на длинные фразы не хватало дыхания, но потом она овладела собой и закончила вполне уверенно. Она закончила петь, взглянула ему в лицо, и ее уверенности как не бывало; какая это была наглость — подойти к нему.

— Ту песню, что я пел сейчас, вы знаете? — внезапно спросил Миттельхейтер.

— Нет, боюсь, что нет… но она очень красивая.

— Скоро выучите. Я пою, а вы подпеваете ля-ля, когда сможете.

Он снова запел эту прекрасную песню, только тихо и с какой-то нежностью, и она вдруг обнаружила, что может подпевать ему, взволнованная тем, что поет дуэтом с Францем Миттельхейтером!

— Noch einer… еще раз! — быстро скомандовал он после последней ноты.

К ней пришла уверенность, и во второй раз припев прозвучал совсем по-другому. Она уже запомнила мелодию.

— И еще раз!

Лейла повернулась лицом в зал и запела громче, вслед за ним. Потом она заплакала, не в силах поднять на него глаза. Все, что было до сих пор в ее жизни, стало неважным в сравнении с острым желанием дать в пении волю своим чувствам, которые она больше не могла сдерживать.

Рука опустилась на ее плечо.

— Вы должны пойти по адресу, который я дам вам, и должны учиться, как использовать ваш голос.

Она повернулась и посмотрела на него. Он серьезно поздравил ее и не удивился ее слезам. Его лицо было почти печальным.

— Это не половина, — сказал он ей. — Это должно быть все. Вы должны хорошо есть, это самое важное, а все остальное должно быть принесено в жертву голосу. Вы понимаете меня? Если вы не можете этого сделать, бесполезно начинать. Теперь идите и подумайте об этом.

На следующий день Лейла сидела одна в своем подвале. На утреннюю репетицию вызвали только ведущих исполнителей, и она смогла воспользоваться желанной передышкой, чтобы сходить по адресу, который ей дал Франц Миттельхейтер. Профессора Гольштейна не было дома, но его экономка назначила ей прийти в следующий четверг и сказала, сколько примерно будут стоить уроки. Для Лейлы это был шок, но днем она поспешно убрала со стола остатки ленча и села, чтобы прикинуть, какие есть возможности заплатить за то, чего она так сильно желала.

Избавившись от всего не очень нужного из мебели, ходя в театр и из театра пешком и находясь дома в пальто, чтобы меньше топить, она сможет заплатить за первые несколько уроков. Скоро лето, и, значит, можно будет сэкономить на топливе. А если она тщательно упакует зимние платья с нафталиновыми шариками, они смогут сгодиться на будущий год снова. Подумав об этом, она прибавила стоимость нафталиновых шариков к общей сумме расходов. Все равно пока получалось, что она может заплатить только за первые несколько месяцев обучения. А что она будет делать потом?

Где-то в глубине у нее сидела мысль, которую заронил Джек Спратт, о поклоннике, который мог бы заплатить за уроки, но это то же самое, что позволить какому-нибудь состоятельному негодяю купить ей платье. Она мысленно спросила себя, так ли уж сильно желает научиться петь, и, подумав о Вивиане Вейси-Хантере, вслух ответила: «Не так сильно, спасибо».

Лейла складывала фунты, шиллинги и пенсы и грызла конец карандаша, стараясь получить более обнадеживающий итог, когда раздался стук в дверь.

В раздражении от того, что ее прервали в середине расчетов, и в расстройстве от отсутствия денег, она пошла к двери и сердито распахнула ее.

Ее сердце замерло от ужаса, потом бешено заколотилось. Лейла не верила глазам своим. В дверях стоял он, в полной форме улана сорок девятого полка: отлакированные сапоги, темно-синие брюки, серый китель с золотым галуном, красивая портупея и изящный золотой шлем с красно-белым султаном. За ним в ее крошечном дворе стоял огромный боевой конь Оскар.

Вивиан лениво отдал ей честь.

— Добрый день, мисс Дункан.

В своем шлеме он выглядел еще более огромным, а его присутствие вместе с боевой лошадью во дворе так ошеломило ее, что она не могла собраться с мыслями.

— Что вы здесь делаете? — спросила она прерывающимся голосом.

— Навещаю вас.

— С… с лошадью?

— Я был вынужден взять ее. Было бы смешно, если бы я в этой форме шел пешком. — Его бархатный голос как всегда магически подействовал на нее. — Можно мне войти?

— Нет.

— Клянусь, я оставлю Оскара снаружи.

— Нет, — повторила Лейла, пытаясь прийти в себя. Он смиренно вздохнул.

— Мне нужно много вам сказать, а Оскар, вероятно, устроит у вас во дворе ужасный беспорядок, если надолго в нем останется.

В замешательстве она снова спросила:

— Что вы здесь делаете?

— Мой отряд сегодня утром сопровождает персидского шаха во время его визита к принцу Уэльскому. Я уже возвращался в казарму, когда сообразил, что проезжаю мимо вашего дома.

Ее сопротивление слабело с каждой минутой.

— Это совсем не по дороге в казарму.

Его лицо приняло выражение совершенной невинности.

— Я вынужден ехать, куда везет меня Оскар, а он очень плохо ориентируется в Лондоне.

Не зная, что делать, и боясь, что он не уйдет, даже

если она закроет перед ним дверь, Лейла все еще пыталась сопротивляться:

— Вы зря тратите время. Все, что вы хотели, вы сказали в своем письме.

— Откуда вы знаете? Вы же не читали его.

Ситуация зашла в тупик: прохожие останавливались в изумлении, мальчишки уже прыгали и кричали, что к девушке на Миртл-стрит приехал посыльный от королевы. Неудивительно, что толпа быстро росла. Всех интересовало, зачем огромному офицеру в парадной форме понадобилось приезжать на огромной лошади в грязный подвал на грязной улице.

— Это просто смешно, — тихо запротестовала она. — Люди смотрят.

— Я знаю, — печально согласился Вивиан. — Если я войду в дом, они уйдут, а если не уйдут, вы, по крайней мере, их не будете видеть.

Капитуляция была неизбежна, он знал это.

— Вы не сможете оставить Оскара во дворе, — вяло сказала она.

— Я дам этим оборванцам полкроны, чтобы они подержали его. У вас есть яблоки?

— Да, — как во сне ответила она. — Но полкроны — это слишком много для мальчишки. Хватит и яблок.

Он ослепительно улыбнулся.

— Яблоки — для Оскара. За одно он продаст душу. За два — позволит какому-нибудь мальчишке подержать его.

Плохо соображая, что делает, она взяла из чаши несколько яблок и дала ему. Толпе зевак на улице предстала удивительная картина: высокий, великолепный улан взлетает по ступенькам из подвала с яблоками в руках. Лейла сообразила, что Вивиан сейчас войдет в дом, и бросилась внутрь убрать бумагу, карандаш, грязные тарелки, кое-что из нижнего белья, висевшего для просушки у огня. Наспех прибравшись, она подлетела к зеркалу, поправляя волосы и проклиная себя, что оказалась не готова. Но кто смог бы подготовиться, когда имеешь дело с таким мужчиной?

Что-то темное заслонило дверной проем. Лейла повернулась и увидела, как он, держа шлем в руках, нагнув голову, входит в квартиру. Она вдруг с ужасом осознала, как грязно в ее комнате, и пожалела, что у нее не такая квартира, как у Рози.

— Я как раз собиралась зажечь лампы, — поспешно соврала она. — Сегодня такой мрачный день.

Несколько спичек упали на пол, и он отобрал их у нее.

— Позвольте мне.

— Хотите чай? — Лейла торопливо убрала тарелки и поставила чайник на огонь. От его присутствия комната показалась ей гораздо меньше. Ей стало неуютно в своем собственном жилище.

При зажженных лампах комната казалась не такой холодной, а он в их свете был неотразимо привлекателен. Блики от ламп играли на его волосах и золотой оторочке кителя. Лейла принялась готовить чай, сожалея, что позволила ему войти, и удивляясь, почему он не начинает разговор, ради которого пришел. Поставив на поднос две свои лучшие чашки, она пошла к столу, около которого, глядя на нее, стоял Вивиан. Лишь после того, как она села, он тоже сел и вытянул свои длинные, в сапогах со шпорами ноги.

Лейла налила чай и пододвинула к нему чашку и вазу с сахаром.

— У меня есть овсяный пирог. Хотите?

— Нет, спасибо. — Он положил в чай сахар и медленно размешивал его. — Что вы собираетесь делать, когда шоу закроют?

Лейла оторопела. Она ожидала попыток примирения, объяснений… даже извинений…

— Шоу? Мне дали роль в следующем.

— Великолепно! Это означает, что я снова смогу видеть вас, хотя бы из партера. А страусиные перья будут?

Она покачала головой, которая и без того шла кругом.

— Ничего похожего. Мы все будем деревенские девушки. Дело происходит перед Ватерлоо, — это была известная битва, вы, наверное, знаете.

— Да, где-то слышал, — промямлил он. Сообразив, что глупо объяснять солдату про Ватерлоо, она быстро сказала:

— Настоящей сенсацией шоу станет мужской хор, одетый в великолепные мундиры, вот как на вас. Все военные влюблены в Веселую Мэй, кокетливую дочку полковника.

Вивиан странно смотрел на нее, и она заволновалась еще больше.

— Должно быть, они все большие дураки, — сказал он.

Она засмеялась.

— Это довольно глупая история, правда. Лучшее, что в ней есть, это Франц Миттельхейтер. Он так великолепно поет, что остальное не имеет значения.

— О? Расскажите мне о нем.

Она рассказала ему все о новом ведущем актере и о его постоянных ссорах с Лестером Гилбертом, которые, по-видимому, скоро перерастут в большой скандал. Вивиан слушал внимательно, и она настолько увлеклась, что, рассказывая о Лестере Гилберте, который настаивает, чтобы австрийца звали «Френк Миттен», сердито взмахнула рукой и чуть не опрокинула кувшин с молоком.

Густо покраснев, Лейла сказала:

— Я не собираюсь утомлять вас этими рассказами. Вы пришли сюда не для этого…

— Вас это очень беспокоит? — спросил он тихо. Теребя пальцами стеганый чехольчик на чайнике, она признала, что да. Затем решительно добавила:

— Я не могу похвастаться родословной, капитан Вейси-Хантер, и я плохо образованна. Но я тоже кое-что понимаю. Мистер Гилберт считает, что публике надо показывать только то, что легко и понятно. Франц Миттельхейтер великолепен. Вместо того, чтобы пытаться превратить его в обычного исполнителя, не отличающегося от остальных, Гилберту следует заставить всех остальных подняться до его уровня. «Веселая Мэй» — это то же самое, что и «Девушка из Монтезума», с такими же песнями и теми же комиками, проделывающими те же самые трюки. Разве это может быть действительно интересно? А мужчины на сцене — «большие дураки», как вы их назвали, — отчаянно влюблены в одну и ту же девушку. Но они так играют, что в это трудно поверить. — Она пожала плечами. —Переименование бедного мистера Миттельхейтера во Френка Миттена было последней каплей. Конечно, зрители не смогут выговорить его фамилию, если не просить их об этом. Но разве Миттельхейтер произнести труднее, чем «пресвитерианский»?

В его глазах плясали веселые огоньки, но он серьезно согласился с ней.

— А вы поделились своими размышлениями с Лестером Гилбертом?

Она покачала головой и улыбнулась.

— Вы не знаете мистера Гилберта.

— Думаю, что и вас я не знаю. Но очень хотел бы, — сказал он решительно.

Осознав, как легко она подпала под его очарование и забыла, кто он есть на самом деле, Лейла рассердилась.

— Я думала, этот вопрос мы уже выяснили.

— Этот да, — согласился Вивиан. — Но неужели ваши мерки так высоки, что не позволяют никому сделать даже одной ошибки?

— Это я сделала ошибку, — сказала она поспешно, надеясь положить конец этой теме. — Мне не следовало идти с вами в ресторан в тот самый первый раз.

Он мгновение размышлял над ее словами.

— Вам совсем не нравится моя компания?

Ей стало невыносимо сидеть с ним за столом друг напротив друга, и она встала и подошла к плите, на которой фыркал чайник. Он, конечно, тоже встал и подошел к ней еще ближе, чем-то было за столом. Как она могла сказать мужчине, стоящему рядом с ней в ее собственном доме, что ей не нравится его компания, тем более что это была неправда?

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Я не вчера родилась и знаю, чего мужчины, вроде вас, хотят от таких девушек, как я, только одного, и я не позволю вам зайти так далеко.

— Конечно, не позволяйте, — тепло поддержал он ее. — Все было бы отлично, если бы вы с самого начала правильно вели себя. С вашей стороны было несправедливо обращаться со мной, как девушке из Линдлей.

Это было невероятно. Он считал, что во всем виновата она одна.

— С моей стороны несправедливо?

— Очень несправедливо, — подтвердил он с изумляющей серьезностью. — Я пошел на огромные неприятности и рисковал собственной безопасностью, когда на виду у всего полка заставил Оскара прыгать и метаться по площади перед казармой, чтобы познакомиться с вами. Это повредило моей репутации наездника, позвольте вам заметить. — Он подошел ближе, стараясь придать большую убедительность своим словам. — И что я за это получил? Молодая женщина заявляет, что ей не следовало идти со мной в ресторан в тот самый первый раз, и хочет лишить меня возможности предложить ей это снова.

В полном замешательстве Лейла отступила на несколько шагов.

— Я не заявляла этого!

— И ничего не говорили о том, нравится ли вам моя компания.

— Я… я про это тоже не говорила! Вивиан протянул руки и взял ее за плечи.

— Моя дорогая, если вы подойдете к плите еще ближе, вы сгорите.

Он подвел ее к старому креслу-качалке и нежным, но решительным движением усадил в него. Лейла слишком поздно поняла всю глубину поражения, потому что он присел на корточки около нее, и она оказалась в ловушке.

— Лейла, — начал Вивиан вежливо, — как вы догадались, я могу похвастаться родословной, и у меня хорошее образование. Но если я изо всех сил постараюсь забыть, что вы очень красивая молодая женщина, а вы изо всех сил постараетесь забыть, что я из тех мужчин, которым нужно только одно от таких девушек, как вы, не кажется ли вам, что между нами могла бы быть взаимная и интересная дружба?

— А что вы с этого будете иметь? — подозрительно спросила Лейла. Сердце ее бешено колотилось.

— Все домашние секреты театра Линдлей. Меня всегда отчаянно волновало, что происходит за кулисами театра.

Его хитроватое лицо приняло невинное выражение, в глазах плясали задорные огоньки. Она вздохнула.

— Вы ужасный лгун, Вивиан Вейси-Хантер. Он обезоруживающе улыбнулся.

— Я знаю это… но каков ваш ответ? Что она могла ответить?

На премьеру публика вырядилась как на парад: шелковые шляпы и фраки, меха и дорогие ткани, ордена и ювелирные украшения наводнили театр Линдлей. В буфете можно было взять бутылку шампанского или коробку с шоколадом. Зрители приезжали в двухместных каретах, автомобилях и в кебах. В воздухе

царило веселое оживление. До начала представления оставалось совсем мало времени, и зрители становились все возбужденнее и нетерпеливее.

Но в театре были не только сабли и сапфиры. Задние ряды партера и балкон заполнили те, кто провел многие часы у билетной кассы и потратил на этот вечер свои скудные сбережения. Мужчины были в потертых от времени костюмах или в нарядах, припасенных для свадьбы или похорон. Девушки надели свои лучшие воскресные платья, к которым прикрепили кружевные косынки или воротники, и шляпки, которые сделали сами. На коленях у них лежали четвертинки пирога с марципанами или плитки ирисок. Но их возбуждение и нетерпение было вполне сравнимо с нетерпением состоятельных зрителей в партере.

Вивиан заказал ложу у левого края сцены, потому что Лейла сказала ему, что большую часть представления будет находиться там. Его нетерпение^ меньше относилось к шоу, а больше к tete-a-tete после него. Ему доставляло неожиданное удовольствие узнавать ее ближе. Она отвечала его вкусам, но не удовлетворяла его и после каждой встречи заставляла с волнением ждать следующую. Служебные дела часто рушили его планы и не позволяли проводить с ней много времени. Вивиан уже знал каждую милю железной дороги между Брайтоном и Лондоном, поскольку все свободное время тратил на поездки туда и обратно.

Они больше не посещали известных ресторанов. Ему не хотелось встречать бесчисленных знакомых, и он страшно ревновал, если кто-то приглашал ее в ресторан, когда он был занят. Поскольку их отношения официально были чисто дружескими, Вивиан не мог запретить ей принимать приглашения от других мужчин, или дать ей понять, как его это раздражает. Лейла, по-видимому, сделала, как он и предлагал: забыла, что он из тех мужчин, которые хотят от таких девушек, как она, только одного, хотя он-то желал именно этого; Вивиан не мог сдержать уговор и забыть, что она прекрасная молодая женщина: ее восхитительная непосредственность, искрометный юмор и подкупающая прямота порождали такое волнение в крови, что ему требовались значительные усилия, чтобы оставаться в рамках дружеского поведения. В результате он стал раздражителен с коллегами-офицерами, да и вообще с любым, кто подвернется в неподходящий момент.

Чарльз написал ему длинное послание, касающееся все возрастающей скаредности их деда: тот уволил двух девушек из кухонной прислуги, а потом и кухарку, которая пожаловалась, что не может обойтись без их помощи. Вивиан в ответ набросал короткие рекомендации, которые его брат должен был усвоить, чтобы противостоять старику, которому вот-вот стукнет девяносто, и взять управление имуществом в свои руки.

Более глубокие размышления Вивиана об их взаимоотношениях с братом привели его к мысли, что Чарльз, вероятно, заслуживает того обращения, какое имеет, и если сейчас не постоит за себя, то перейдет из рабства старика в рабство к молодой женщине — Джулии. Его поведение, которое Вивиан всегда воспринимал как стремление младшего брата загладить вину семейства и разделить наследство с человеком, который был бессовестно ограблен, сейчас казалось ему лишь попыткой слабого человека разделить ответственность. В семье Вивиан нес ответственность за свое прошлое, в полку — за то, что произошло в Ашанти, и только когда он был с Лейлой, он забывал и то, и другое.

Занавес пошел вверх и остановил поток его мыслей. В предвкушении удовольствия Вивиан подался вперед. Добротные декорации изображали площадь в бельгийской деревне, заполненную пестро одетыми крестьянами, на которую в марше вступал героический полк, превознося ум и красоту дочери их полковника. Вивиан не сразу увидел Лейлу, — двое дюжих мужчин с танцующим медведем почти полностью заслоняли ее. Медведь, ко всеобщему восхищению, оказался комиком капралом Стендэбаутом, одетым в медвежью шкуру, что ни для кого не было неожиданностью. Вивиан сразу понял, что имела в виду Лейла, когда говорила о сходстве этих двух спектаклей. В «Девушке из Монтезума» этот же комик проделывал точно такой же трюк, изображая мумию.

Под шквал аплодисментов на сцене в качестве Веселой Мэй появилась Аделина Тейт и как всегда высоким, детским голосом запела веселую песенку. Вивиан разочарованно откинулся на спинку кресла. В костюме крестьянки Лейлу с трудом можно было узнать, и Вивиан потерял интерес к представлению. Однако и для него, и для всех в театре, включая Лестера Гилберта, был заготовлен сюрприз. Не прошло и трети первого акта, как на сцене появился главный герой. В афише он значился, как Франц Миттен, — результат трудного компромисса. Родилась новая сенсация в театре Линд-лей: покачивающиеся девушки в страусиных перьях были забыты, как только запел тенор, одетый в сверкающий золотом, плотно облегающий мундир. В наступившем гробовом молчании его голос разносился по ярусам, обитым красным плисом, и все, кто видел его сильную фигуру, темные сверкающие глаза и ослепительную улыбку, понимали, что в театре еще не было такого солиста, как он.

Его не хотели отпускать, громко крича «бис». Но правило Лестера Гилберта никогда не повторять номера неукоснительно выполнялось. Однако австриец оценил, что произошло в этот вечер в зале, и откликнулся на энтузиазм зрителей с такой страстью, что публика, затаив дыхание, ждала каждого его появления. Аделина Тейт была, как всегда, великолепна и не уступала ему, но было ясно, что даже самые рьяные ее поклонники оскорбились за то, что кокетливая Веселая Мэй водит за нос лихого, обожаемого всеми героя, особенно когда выяснилось, что он предпринял опасную вылазку, чтобы спасти полк от поражения. Лейла была права. Игра Франца Миттельхейтера была слишком правдоподобной.

По окончании спектакля публика снова и снова многократно вызывала своего нового кумира. Громкие аплодисменты и рев одобрения подтверждали то, что было ясно с самого начала, и только опустившийся занавес заставил публику разойтись.

Вивиан нетерпеливо ждал у служебного входа, несколько раз вытаскивая из кармана часы, затем, убедившись, что прошло всего несколько минут, захлопнул их и убрал. По случаю премьеры он считал себя обязанным заказать столик у Романо, зная, что их ужин будет прерываться потоком людей, желающих познакомиться с Лейлой.

Больше всего на свете он хотел бы заказать зальчик где-нибудь в более уединенном месте или даже отвезти ее поужинать в дом Вейси-Хантеров. Однако Вивиан знал, что она отвергнет любое его предложение. Ограничения, которые он наложил на их отношения, все больше и больше раздражали его. Зная, что единственное место, где они будут в этот вечер наедине, — это кеб, он дал извозчику указание трижды объехать вокруг парка, прежде чем отправиться к Романе

Лейла появилась, пылая от возбуждения; в нежно-розовом платье она выглядела свежей и непреодолимо желанной. Она взяла его под руку, ее темно-голубые глаза светились счастьем.

— Разве это не чудесно? Согласись со мной, что он великолепен. А голос просто волшебный, правда? Мистер Гилберт никогда бы не послушал меня, но теперь ему это скажут сотни человек.

Они сели в ожидающий их кеб, а Лейла все без умолку говорила, как она рада, что Франц Миттельхейтер получил признание, которое он заслуживает, и как она надеется, что мистер Гилберт теперь заставит всю труппу подтянуться, чтобы соответствовать их новому солисту.

— Мне кажется, у него нет выбора, правда? — спросила она, остановившись на мгновение, чтобы перевести дух.

— Конечно, — согласился Вивиан, отметив про себя, что ему впервые с момента их встречи удалось вставить слово. — Я заказал ложу слева, как вы сказали. Что случилось?

Она весело засмеялась, и он ощутил запах ее духов.

— Глупенький! Разве вы не знаете, что право и лево в театре считается со стороны сцены? Я была слева.

— Я ничего не знаю о вашей профессии, кроме того, что вы мне рассказали, — запротестовал он, чувствуя, что начинает ревновать ее к Францу Миттельхейтеру. — В страусиных перьях вы мне нравились больше.

— Фу, — засмеялась она. — В перьях может ходить любой. Настоящий талант заключается в том, что делает Франц Миттельхейтер. Я хочу петь, как он.

Он улыбнулся.

— Я думаю, это почти невозможно.

Лейла с удовольствием развалилась на мягком сиденье.

— Он мне сказал то же самое. Простите, Вивиан, когда я волнуюсь, я говорю, не подумав.

Вивиан взял ее обтянутую перчаткой руку.

— Это значит, что вы могли бы и мне сказать что-нибудь приятное, вроде: «Я думала о вас все представление» или «Может, поедем куда-нибудь в более укромное место, чем к Романо»?

Лейла улыбнулась.

— Вы не нуждаетесь в лести. Вы самоуверенны больше, чем надо.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Я думал о вас все представление, и я бы хотел, чтобы мы поехали куда-нибудь в более укромное место, чем к Романо.

— Но сегодня премьера, все поедут к Романо.

— Я знаю, — мрачно сказал он. — Премьера — это особый день.

— Конечно… и эта особенно. Из-за успеха Франца. Стараясь не думать о мужчине, которого она никак не могла забыть, он спросил:

— Поскольку сегодня такой особенный вечер, вы позволите мне сделать вам подарок?

— Нет, Вивиан.

Это была скользкая тема: она вернула его жемчуг, а серьги Джулии Марчбанкс швырнула ему на колени, поэтому он решил упомянуть злополучного Франца.

— Даже для того, чтобы отметить небывалый успех Франца Миттельхейтера?

Она выразительно замотала головой.

— Я больше ни от кого не принимаю подарков.

— Но от меня вы их еще не принимали, — сухо заметил он.

На ее лице появилась задумчивая улыбка, — она, казалось, погрузилась в свои мысли.

Кеб с трудом продвигался по запруженной улице. Толкотня лошадей и экипажей создавали неразбериху на улицах Лондона. Каждый день случались происшествия: то лошадь понесет, то кареты сцепятся колесами, то пешеход выскочит наперерез кебу или конке. Что-то нужно было делать, и изобретение автомобиля, по-видимому, не решало проблемы.

Вивиан заметил, что Лейла нахмурилась, кусала губы, явно размышляя над какой-то проблемой, и на время забыла о нем. Изгиб ее подбородка искушал его провести по нему пальцами, облачко темных волос на границе шеи рождало дразнящее желание нежно подуть на них и коснуться губами ее кожи, темно-розовый шелк платья, очертивший ее полную грудь, соблазнял провести по ней рукой, ощутить ладонью ее нежные изгибы… Она повернула к нему серьезное лицо.

— Вивиан, я уже несколько недель хочу спросить вас об этом, — начала она, — но боюсь испортить ваше мнение обо мне.

— Я не думаю, что это возможно, — ответил он, отбрасывая мысли об изгибах ее груди под его ладонью.

— Вы еще не знаете, что я собираюсь сказать, — предупредила Лейла. — Мне больше не у кого спросить совета, и вы, по-видимому, единственный человек, чье мнение по этому вопросу заслуживает внимания.

— А как же Рози Хейвуд? — напомнил он. Роль советчика, которому можно доверять, не очень шла ему, когда дело касалось женщин, и у него не было желания дурачить ее.

— Я знаю, что может сказать Рози, но ее мнение пристрастно. К тому же у нее сейчас много своих проблем. Вы единственный человек, которому я могу доверять.

— Вы доверяете мне? Слава Богу, здесь нет моих друзей, чтобы засвидетельствовать всю глубину моего падения.

— Пожалуйста, будьте серьезным, — попросила она. — Меня это давно беспокоит.

Лейла приступила к рассказу о том, как страстно желает научиться петь, и что Франц Миттельхейтер дал ей адрес известного учителя пения, который согласился давать ей уроки. Проблема заключалась в оплате, и единственный способ разрешить ее — продать подарки поклонников.

— Вот почему я решила больше не принимать подарков, — честно призналась она. — Но те, которые я уже взяла… могу ли я поступить с ними, как хочу?

— Конечно.

Это не вполне удовлетворило ее.

— Но ведь люди, подарившие их мне, хотели, чтобы я носила эти вещи. Что я скажу, если они спросят меня, почему я не надеваю их украшения? — В волнении она положила руку поверх его. — Вот почему вы самый лучший советчик. Вы, должно быть, часто дарили дорогие подарки различным женщинам. Что бы вы почувствовали, если бы обнаружили, что через несколько дней они отнесли их в ломбард?

Положение становилось все хуже. Она как с верным другом обсуждала его многочисленные любовные похождения, тогда как он отчаянно желал, чтобы она стала объектом следующего.

— Это глупый разговор, — отрезал он. — Все зависит от владельца.

— Ну, а что бы вы почувствовали? — настаивала она.

— Я не желаю подвергаться допросу на тему, которую вы подняли совершенно не вовремя, — раздраженно сказал он. — И я хотел бы внести ясность: я не тот человек, которому вы можете доверять. Если бы вы могли сейчас прочитать мои мысли, вы бы отлично это поняли.

Она так проницательно посмотрела на него, что он засомневался, может ли сам себе доверять.

— О, Вивиан, мы же заключили договор, — взволнованно произнесла она.

— Я не могу сдержать его. Вы очень многого требуете от меня.

— Это было ваше предложение, а не мое.

— Значит, я был дурак. Даже в тот день, когда я говорил это, я знал, что не смогу забыть, как вы прекрасны. Ситуация выходит из-под контроля, и вы должны это знать.

Ее ответ показал ему, что она больше не считает его другом, которому можно доверять. Осторожно он попытался приблизиться к ней и не ощутил сопротивления. Не сразу он заметил, что кеб давно остановился, а голос сверху в который раз сообщает, что они приехали к Романе

Вивиан поднял голову.

— Сделай круг вокруг парка.

— Я сделал уже три круга, господин.

— Сделай четвертый!

Но Лейла на мгновение высвободившись, неуверенно сказала, что становится поздно, и им, наверное, следует идти в ресторан. Он был вынужден согласиться, но сказал себе, что после отвезет ее домой.

Сам Романо им поклонился, горячо приветствуя на ломаном английском. Как и предполагал Вивиан, ресторан кишел известными лицами и девушками, занятыми в «Веселой Мэй». Пока они шли к столику, со всех сторон раздавались приветственные возгласы. Вивиан сердечно, но кратко отвечал на большинство из них, не преминув заметить пылающие щеки Лейлы.

Они сели за стол, и он улыбнулся ей, заставив покраснеть еще больше.

— Я говорил вам, мне нельзя доверять. Отложив меню, Вивиан заказал обоим бутерброды со спаржей, жареного цыпленка с гарниром, немного сыра для себя, клубнику для Лейлы и, конечно, шампанское. Гул разговоров, позвякивание ножей и вилок, громкий смех делали невозможной прежнюю доверительность их отношений. Он решил сказать то, что не рискнул в кебе.

— Ты серьезно хочешь брать уроки пения, Лейла?

— Конечно, — ответила она, успокоившись, что разговор перешел на эту тему. — Я всегда знала, что у меня хороший голос. Профессор Гольдштейн, педагог, которого мне рекомендовал Франц Миттельхейтер, сказал, что за вульгарными нотками рыночной торговки у меня прячется настоящее сопрано. — Она улыбнулась. — Я полагаю, это следует расценивать как комплимент.

— А это хороший учитель?

— Да, конечно. Раньше он занимался в Милане с певцами Ла Скала. Это оперный театр в Италии, — объяснила Лейла.

Вивиан постарался изобразить удивление, как будто впервые слышал это название. Положив свою руку поверх ее, он сказал:

— Самое разумное будет позволить мне платить за ваши уроки.

От этих слов ее щеки снова запылали. И прежде чем она смогла что-нибудь ответить, он поспешил продолжить:

— Только не налетайте на меня как разъяренная курица, дорогая. Я не предлагаю ничего дурного.

Однако эта тема не получила продолжения, потому что сзади раздался громкий голос:

— Вивиан! Я так и думал, что встречу тебя сегодня вечером здесь, в нашем любимом месте. Прости, что разминулся с тобой, когда ты приезжал перед Рождеством в Шенстоун.

Вивиан был явно недоволен. Перед ним стоял Руперт Марчбанкс, один из сыновей сэра Кинсли; он широко улыбался и всем видом показывал, что собирается завести длинную беседу. Вивиан встал и пожал ему руку, соображая, как бы от него поскорее избавиться.

— Привет, Руперт. Как дела у нашей медицины?

— Так себе, сам знаешь. Люди все еще приходят в мир с той же скоростью, что и оставляют его, несмотря на все наши усилия истребить род людской. — Он бросил на Лейлу заинтересованный взгляд. — Я помешал тебе?

— Да, — откровенно ответил Вивиан. — Мы поговорим с тобой в другой раз, дружище.

Однако семейство Марчбанксов отличалось завидным упорством.

— Боюсь, не удастся. Я буду занят на медицинском конгрессе до воскресенья. Э… ты познакомишь меня со своей очаровательной подругой?

Но Вивиан был не менее упрям. — Прости, но у нас сейчас важный разговор. Боюсь, тебе придется простить нас за негостеприимство. На лице Руперта появилось любопытство.

— Важный разговор? Жаль. А я хотел послушать твои рассказы об Ашанти. Наш младший Филипп собирается в кавалерию, несмотря на протесты отца и всех нас. Твое эффектное появление перед Рождеством разожгло в нем новый энтузиазм, и теперь ничто не может остановить его. Кстати, я разговаривал с некоторыми ребятами из полка, пришедшими на конгресс, о болезнях, которые косили вас в Африке. Они сказали, что сорок девятый попал в чертовски неприятную ситуацию.

— Да, — согласился Вивиан, пытаясь угадать, есть ли в его словах какой-то намек. С кем из полка встречался Руперт? Если кто-нибудь из его врагов распустил язык, вся история выйдет наружу.

Руперт дружески похлопал его по плечу.

— Я слышал, Джулия отлично справилась с ролью сиделки, выхаживая тебя после того, как ты свалился без сознания в занесенном снегом Шенстоуне. Тропическая лихорадка в декабре? Рассказывай кому другому. Но ты во время бреда неплохо владел собой, так что она не сомневалась, что это настоящий приступ, — он ухмыльнулся. — Хорошо, что моя сестра привычна к крепким выражениям. Она сказала, что ты виртуозно ругаешься.

— Вполне возможно, — нехотя ответил Вивиан. Воспоминания о времени, проведенном в Корнуолле, наполнили его решимостью поскорее распрощаться с Рупертом, прежде чем тот скажет еще что-нибудь на эту тему. — Если у тебя нет чего-то, что не сможет подождать до следующего раза… — начал он.

Бросив на Лейлу очередной заинтересованный взгляд, Руперт не удержался от еще нескольких фраз.

— Нет, так, общие разговоры. Я не так часто тебя вижу. Когда ты снова приедешь в Шенстоун?

— Понятия не имею. Будь моя воля — никогда. Руперт понимающе рассмеялся.

— Я знаю, ты слишком хорошо провел время. Кстати, для декабря ты потрясающе справился с заданием. Этого жеребца и черт не обуздает. Я уже хотел отвести его на бойню. Джулия сказала, что это было захватывающее зрелище. Она шаг за шагом расписала мне твой подвиг и закончила тем, что ты был весь избит и покусан. Интересная девушка, наша Джулия! Большинство женщин от испуга свалились бы в обморок, а ее, похоже, это только забавляло, — он снова засмеялся. — Больше, чем тебя, осмелюсь предположить. С твоей стороны это невероятное мужество. Тем не менее, я бы предпочел, чтобы она не спорила с тобой на те сапфировые серьги. Это часть фамильных драгоценностей, доставшихся ей от бабушки.

Вивиан почувствовал, как Лейла замерла у него за спиной. Сознавая, что этот вечер и, возможно, их отношения вообще, безнадежно испорчены, Вивиан решительно произнес:

— Ты должен простить меня, но я не могу так надолго оставить мою гостью. Наше поведение и без того достаточно неприлично.

С этими словами он повернулся к Руперту спиной, но было уже поздно. Руперт слегка язвительно поклонился Лейле, попрощался и ушел. Появление официанта не позволило им сразу начать разговор, что еще больше накалило ситуацию. Лейла смотрела в другой конец залы, лицо ее было бесстрастным, и Вивиану пришлось подождать, когда официант уйдет, прежде чем попытаться проложить мост через пропасть, которая внезапно разверзлась у его ног.

— Мне очень жаль, — начал Вивиан, чертыхаясь про себя, что из-за гула голосов приходится говорить громко. — Руперт — сын сэра Кинсли, нашего соседа по Корнуоллу. Я думаю, если бы он узнал, кто вы, то остался бы с нами на весь вечер. Вы простите меня за то, что я не представил вас?

Лейла повернулась и каменным взглядом посмотрела ему в лицо.

— Его сестра действительно ухаживала за вами, когда вы заболели в Корнуолле?

— Да, у меня был приступ тропической лихорадки, которую я подцепил в Ашанти. Доктора предупреждали, что возможны внезапные приступы, вдобавок, мы были отрезаны снегопадом.

— Зачем вы пытались подкупить меня этими серьгами?

Это было сказано довольно спокойно, но в голосе слышался болезненный укол. Вивиан нахмурился. Впервые язык отказывался ему повиноваться, и он мог только печально смотреть в ее обвиняющие глаза.

— Я хочу домой, — сказала Лейла, беря со стола расшитую бисером сумочку.

Он проворно схватил эту сумку.

— Лейла, пожалуйста! Позвольте мне объяснить вам. Выслушайте меня, а потом я отвезу вас домой, если захотите, — сказал он с таким жаром, что Лейла положила сумку и села. Вивиан стал думать, как правильно подступиться к этому делу, чтобы такая простая девушка, как она, смогла его понять. Он впервые столкнулся с необходимостью оправдываться в том, что было чистой правдой, и начал издалека.

— Мой отец был богатый повеса. Он оставил свою молодую жену и двух сыновей в Корнуолле со своим отцом, который придерживался весьма строгих правил в воспитании детей. Мой брат и я были очень несчастливы от его попыток подавить в нас любые проявления независимости. Дед всячески пытался посеять рознь между нами; но вместо того, чтобы поссориться друг с другом, мы лишь теснее сплотились. Многое другое ему тоже не удалось. Когда я вырос, я стал сопротивляться ему.

Умолчав о причине, по которой он стал оказывать деду сопротивление, он продолжал тем же спокойным тоном.

— Мой дед не терпел, когда ему возражали, поэтому он делал все, чтобы унизить меня. И он снова принялся за это в декабре в присутствии Джулии Марчбанкс и ее отца. Она на виду у всех втянула меня в спор, не оставив мне возможности отказаться. Я провел целый день под снегом и ветром, объезжая ее своенравного жеребца. Это было физически очень тяжело, и вечером я свалился в приступе лихорадки, которая не отпускала меня неделю. Джулия спорила на эти серьги. Поправившись, я понял, что Джулия могла бы соперничать с отцом в жестокости. Подозреваю, что эти сапфиры больше означают поражение, чем победу.

Вивиан остановился, не желая вкладывать в эти слова подозрения, которые ему самому еще не были до конца ясны. На лице Лейлы было все то же бесстрастное выражение, поэтому он добавил:

— Я не пытаюсь извиняться за свое поведение в тот вечер, а лишь хочу объяснить, чем оно было вызвано.

Лейла несколько мгновений смотрела ему в лицо, потом спросила:

— Если бы вы не выиграли эти серьги, вы бы попытались добиться того же с помощью каких-нибудь других подарков?

Он вздохнул.

— Я думал, что мы закончили с этим делом несколько недель назад.

Снова наступила длинная пауза, во время которой Лейла пыталась привести в порядок свои мысли, и у него закралась надежда, что опасность миновала. Эта действительно миновала, появилась новая.

— Маленький мальчик, вынужденный слушаться деда, это я понимаю, но почему вы были готовы рисковать жизнью на дикой лошади ради этой Джулии? И если вы чувствовали, что эти серьги… почему вы взяли их у нее?

Они были из разных слоев общества, с разными понятиями о чести, и ему пришлось спокойно объяснить:

— Это был ее заклад в пари. Я был вынужден их взять.

Пытаясь понять это, она сдвинула брови к переносице.

— Мне все это кажется очень глупо. Почему какая-то девушка решила отдать свои драгоценности только для того, чтобы заставить мужчину сделать что-то опасное? Это почти жестоко… почти как ваш дед… Ваш отец очень плохо поступил, позволив ему так обращаться со своим сыном.

— Мой отец умер, Лейла.

— О, я не знала. А мать?

— Когда Чарльз вырос, она переехала жить в Родезию. Сейчас она очень счастлива.

Оставив на время тему разговора, он понял, что она более не собирается уходить.

— Может, я скажу официанту, чтобы подавал цыпленка?

Медленно кивнув головой, она призналась:

— Знаете, я ужасно хочу есть. Я так волновалась перед выступлением, что мне кусок в горло не лез.

Между ними сохранялась напряженность. Лейла вдруг подняла голову от цыпленка и спросила:

— Вы собираетесь жениться на Джулии?

— Господи, конечно нет! — поспешно возразил он, удивляясь, что навело ее на эту мысль.

— А мне показалось, что она надеется на это.

— Вы ошибаетесь, — заявил Вивиан с несколько преувеличенным энтузиазмом. — Джулия фактически помолвлена с кем-то другим.

— Только фактически? Почему же?

— Это будет брак по расчету. Насколько я знаю, любви между ними нет.

— Это на нее не похоже. Она мне кажется очень страстной натурой.

— Может, оставим Джулию Марчбанкс в покое, — слегка раздражаясь предложил он.

Бросив на него задумчивый взгляд, Лейла кивнула и занялась цыпленком. Они обсуждали премьеру «Веселой Мэй» и то, как Франц Миттельхейтер покорил публику, поэтому ее следующий вопрос застал его врасплох:

— Эти противные серьги все еще у вас?

— Да, — ответил он, пытаясь понять, к чему она клонит. — Я не могу выбросить их… и не могу отправить их ей назад.

— Они дорого стоят?

— Достаточно.

— Тогда продайте их и оплатите мои уроки пения. От удивления он остолбенел.

— Вы изменили мнение относительно того, чтобы я заплатил за ваши уроки?

— Но вы не будете платить за них. Она заплатит. Эта Джулия, которая заставила вас делать то, чего вы не хотели. Продав их, вы избавитесь от того, что гложет вас по каким-то причинам. А мне не придется закладывать мои подарки — то, что гложет меня. Разве это не превосходное решение?

Ошеломленный непредсказуемым ходом ее мыслей, Вивиан пробормотал:

— Конечно.

По дороге домой Лейла была спокойна. Когда они подъехали к ее подвалу, она пожелала ему доброй ночи и, прежде чем он успел обнять ее, выскочила из кеба, быстро спустилась по ступенькам и скрылась за дверью.

В раздумьях он отправился в дом Вейси-Хантеров. Лейла открыла ему много такого, о чем он раньше никогда не думал. Она не могла понять, почему в тот день он был вынужден принять вызов Джулии, но при этом у нее была своя гордость, и она сопротивлялась его попыткам распространить свою власть на нее. Поймет ли она, если он скажет, что все это время ходит за ней по пятам, потому что она тоже бросила ему вызов, что его гордость не позволяет ему смириться с тем, что простая девушка может так легко отвергнуть его?

Пока все эти мысли блуждали в его голове, он должен был признать, что дело приняло несколько не тот оборот, на который он рассчитывал. То, что начиналось как «упражнения в тактике», стало более сложным, чем он предполагал. И эти серьги еще больше все усложнили. Конечно, он не может их продать, зная, что они часть фамильных драгоценностей Марчбанксов.

Джулия оказалась очень умна. Серьги стали своеобразным знаком ее власти над ним. Ему нужно найти способ заставить ее взять назад эти чертовы серьги, и как можно скорее.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рози Хейвуд покончила с собой за три дня до страстной пятницы. Врач сообщил ей, что у нее рак желудка и что она никогда не поправится, и, поскольку к Пасхе она должна была освободить квартиру, которую снял для нее Майлс Лемптон, Рози решила умереть в окружении красивых вещей, напоминавших ей о самых счастливых днях ее жизни. Выбора не было.

Все внимание в эти дни было приковано к театру Линдлей. Подробности самоубийства одной из хористок печатались во всех газетах. Общественное мнение осудило Майлса Лемптона за помолвку с южноамериканской миллионершей. В заметках Майлс и ему подобные назывались бессердечными ловеласами, которые используют слабых и безответных девушек для своих греховных забав, а затем бросают их ради богатых и титулованных дам, которые принесут им незаслуженное уважение в обществе. «Сколько таких, как Рози, умерло незамеченными и неоплаканными, после того как высокородные соблазнители бросили их на произвол судьбы? — вопрошали они. — Эта смелая девушка пожертвовала надеждой любого христианина на вечный покой, чтобы привлечь внимание к тому, что стало обычной практикой в наш просвещенный век».

Эта история тронула множество праведных сердец, и Майлс Лемптон был закидан тухлыми яйцами, когда выходил из министерства иностранных дел, после чего уехал в деревню переждать разразившийся скандал.

Потрясение Лейлы было велико. Подруга оставила ей письмо, в котором объясняла причину того, что сделала. В конце письма она благодарила Лейлу за верную дружбу, просила обязательно использовать удивительный дар своего голоса и в заключении писала, что ни о чем в жизни не жалеет.

От этого письма Лейла впала в такое горе, которого еще никогда не испытывала. Гримерная, опустевшее место рядом с ней, баночки с гримом Рози, ее костюмы, висевшие на крюке над ее головой, — все так красноречиво свидетельствовало об отсутствии подруги, что невозможно было удержаться от слез. И наконец допросы полицейских, которые конфисковали записку в качестве доказательства самоубийства, так расшатали ей нервы, что она, не в силах больше выносить напряжение, вечером на сцене потеряла сознание.

Лестер Гилберт отвез ее домой в собственной карете и прислал к ней на ночь свою горничную. Доктор, за которым послал импресарио, посоветовал полный покой хотя бы на неделю и побольше спать. Но Лейла не могла спать. Она лежала в темноте с широко раскрытыми глазами. Лейла не могла поверить, что красивой молодой девушки больше не существует и она ее больше никогда не увидит и не услышит.

Ей так много нужно было сказать подруге. Почему она все откладывала на завтра? Почему никогда не показывала Рози, что любит ее как родную сестру, как самого близкого человека. Почему она все это оставляла на потом…

Всю ночь Лейла мучила себя обвинениями; она должна была понять, что у Рози что-то серьезное с желудком, ведь она знала про ее ужасные боли и должна была находиться около Рози в те последние часы отчаяния. Лейла не могла изгнать из головы мысль о том, как эта красивая молодая женщина лежит одна в своей хорошенькой квартире, а яд медленно распространяется по ее телу. Чувство утраты было невыносимым. Ей казалось, что со смертью Рози она осталась совсем одна.

На следующее утро она поняла, как ошиблась.

Служанка Лестера Гилберта открыла на стук дверь, вошел Вивиан в твидовом костюме и мягкой коричневой шляпе. Он выглядел таким большим, таким сильным и независимым, что слезы, стоявшие у нее в глазах всю ночь, наконец хлынули по щекам. Лейла, как была в ночном халате, бросилась к нему и, рыдая, обмякла в его руках. Он крепко держал ее, прикоснувшись к ней щекой, поглаживая рукой по распущенным волосам, пока она пыталась выплакать свое горе. Она всем телом прижалась к нему, ища защиту в его силе и твердости. Не пытаясь остановить ее слез, Вивиан держал ее в объятиях, пока она сама не успокоилась.

— Я прочитал в газете, что вам стало плохо прямо на сцене, — сказал он хрипло. — Я приехал прямо с вокзала. Наш полк рано утром вернулся с маневров.

— Вы знаете про Рози? — спросила она, не узнавая своего голоса.

Он кивнул, доставая из кармана носовой платок, чтобы вытереть ее щеки.

— Как не знать? О ней и Майлсе пишут все газеты.

— О, Вивиан, это бы разбило ей сердце, — воскликнула она, вновь впадая в отчаяние. — Она любила его и никогда не предполагала, что ее смерть так ему повредит. Она это сделала не из мести, как все говорят. Рози была не такая. Если бы она знала, что они обвинят его, она бы… ,

Пережитая трагедия вновь нахлынула на нее. Лейла прижалась к нему, а он крепче обнял ее и сказал служанке:

— Идите в спальню и упакуйте все, что понадобится мисс Дункан для короткой поездки за город. Я увожу ее в мой дом в Корнуолл.

— Но, сэр, я здесь не работаю.

— Все равно, вы же горничная при молодой леди. Значит, вы должны знать, что нужно положить в чемодан для четырехдневной поездки. Господи, или я должен сам это сделать?

Лейла высвободилась из его объятий.

— Не разговаривайте с ней так. Она была на ногах всю ночь.

— Я тоже, — твердо ответил он, кивнув горничной, чтобы та приступала. — Пожалуйста, как можно быстрее. Нам нужно успеть на поезд.

Тыльной стороной руки Лейла вытерла глаза и спросила прерывающимся голосом:

— О чем вы говорите, Вивиан?

Он снова сосредоточил все внимание на ней.

— Я беру вас на Пасху в Корнуолл, и прежде, чем вы наброситесь на меня, скажу, что присутствие моего брата, экономки и нескольких человек из младшей прислуги обеспечит вам подобающую компанию. Вам нужен отдых, и Шенстоун для этого самое подходящее место.

— Я… я не могу поехать в Корнуолл. У нас спектакли.

— По дороге сюда я встретился с Лестером Гилбертом. Он полностью согласился с моим предложением.

— Вы… встречались… с Лестером Гилбертом? И он полностью согласился с вашим предложением? — повторила она в изумлении.

— Вы думали, Лестер будет против? Он разумный человек и быстро понял, что это самое правильное.

Он взглянул на карманные часы и нахмурился.

— Одевайтесь как можно быстрее. Нас ждет карета.

Лейла осталась на месте, не в состоянии принять его предложение.

— Я не могу поехать с вами в такой момент, как сейчас.

Вивиан развернул ее и подтолкнул в сторону спальни.

— Если вы не оденетесь, вам придется ехать со мной прямо так. Я был бы счастлив, но могут увидеть другие пассажиры.

День уже клонился к вечеру, когда они садились в карету Доббинса, приехавшего встречать их поезд. Лейле казалось, что все это происходит не с ней. Они ехали в вагоне первого класса, и она подумала, что этот человек отправился в поездку так же, как делал все остальное: обстоятельно, уверенно и с максимальным комфортом.

К сожалению, она не видела, что проплывало за окном поезда, так как почти сразу заснула, убаюканная стуком колес. Проснувшись, она обнаружила себя полулежащей на сиденье, а Вивиана сидящим напротив с газетой в руках. Он улыбнулся в ответ на ее извинения и заставил съесть изумительный сэндвич и выпить немного вина, которое принес проводник. Вскоре они подъехали к своей станции.

Ее встретил загородный покой и прекрасный, впитавший солнце запах вьюнков, раскрасивших белый забор станции в красный и желтый цвета. Воздух был чист, легкий ветерок доносил сладковатый запах лугов, выпекаемого хлеба и чистых коров. Около крошечной станции находилась ферма, и животные, желая, чтобы их скорее подоили, с мычанием проходили в коровник сквозь тяжелые ворота.

Она настолько была очарована, впервые увидев эту часть лондонских окрестностей, что едва ли обратила внимание на вежливое приветствие кучера. Куда бы она ни кинула взгляд, везде были ароматные луга, поля с только что проклюнувшимися злаками, живописные фермы с соломенными крышами и крошечными окнами, а вдалеке— освещенные солнцем бледно-зеленые холмы. Когда они ехали по выложенной булыжником дороге маленького рыночного городка, Вивиан спросил, удобно ли ей, и предложил укрыть колени одеялом. Его забота осталась почти незамеченной: Лейла была всецело поглощена видом узкой дороги, покрытой огромными кляксами бледных примул, ошеломляющий запах которых проникал в ее ноздри, несмотря на то, что уже вечерело.

— Какая красота! Посмотрите, они везде. Карета выбралась из долины, и внимание Лейлы мгновенно переключилось на еще более впечатляющее зрелище: повсюду раздавалось жалобное блеяние ягнят. Склон был домом для сотен овец, поэтому в эти последние мартовские дни множество недавно народившихся длиннохвостых ягнят резвилось и скакало вокруг. Высокие, испуганные голоса ягнят, временно потерявших своих матерей, смешивались с басовитым блеянием тех, кого они искали. Ягнята утыкались мордочками в вымя своих мамаш в поисках молока. Для Лейлы, рожденной и воспитанной в Лондоне, все это было в диковинку.

— Они просто прелесть, — прошептала она. — Я бы отдала все на свете, чтобы подержать их.

— Ваше желание будет удовлетворено, моя дорогая, — сказал Вивиан, поддразнивая ее. — У нас в Шенстоуне много овец.

Она проворно повернулась к нему.

— Вы живете на ферме?

— В нашем владении несколько ферм. — Он показал вперед. — Мы взберемся на вершину этого холма, затем за полчаса пересечем болота. Большинство этих земель входят в Шенстоун, включая деревню с этим же названием. — Вивиан улыбнулся. — Погода, кажется, устанавливается. Завтра мы поедем верхом, если вы пожелаете.

Его слова мгновенно переменили ее настроение: холодный душ в разгар жаркого лета. Восторги вдруг исчезли, она отвернулась и уставилась в стенку кареты. Они въехали на холм. Солнце уже садилось. Цивилизация осталась позади. На открытом пространстве холма дул холодный ветер, а дорога, по которой они ехали, казалось, ведет в никуда. Овцы, жалобно крича, сбились в кучу с подветренной стороны холма, а лохматые коротконогие кони в отдалении пощипывали траву. Над головой парили птицы, выискивая падаль.

Лейла невидящим взором смотрела вперед. Что она здесь делает? Как она могла позволить увезти себя так далеко в эти дикие места? Вивиан только что говорил о владениях, включающих несколько ферм и целую деревню. Он упомянул, что завтра они поедут кататься на лошадях. Внезапно все, что раньше ей казалось очаровательным, приняло угрожающие очертания. Ей стало страшно. Она почувствовала себя чужой в мире дикой природы. Ей страстно захотелось вернуться в свой подвал, к знакомым вещам, к теплому запаху театра. Затем она вспомнила о Рози, с которой они строили такие планы… но Рози с ней больше никогда не будет. Холодная, она лежит в морге.

Карета остановилась.

— Лейла, что случилось? — донесся до нее спокойный голос.

— Я… я хочу вернуться, — выдавила она сквозь подкативший к горлу комок.

В следующее мгновение он вывел ее из кареты на дорогу. Затем, накинув ей на плечи одеяло, повел по пружинящему торфу к скалам, на которые падали последние лучи заходящего солнца. Там Вивиан уверенно повернул ее к себе.

— Из-за чего у тебя так резко сменилось настроение?

Посмотрев на него, она заплакала.

— Я из другого мира. Мне не нужно было сюда ехать, но ты не оставил мне выбора. Ты всегда поступаешь так, как тебе хочется, и не думаешь о других. Возможно, это отличный способ получить то, что ты хочешь, но ты никогда не думал, каково при этом твоей жертве?

— Жертве?

Вивиан нахмурил брови; заходящее солнце окрасило его волосы в красный цвет, придав им зловещий вид.

Ей еще больше захотелось домой.

— Откуда я знаю, куда ты меня привез? Здесь на много миль вокруг ничего нет, а скоро совсем стемнеет.

Он нахмурился еще больше.

— Я думал, ты мне доверяешь.

— Каждый раз, когда я доверяюсь тебе, что-нибудь происходит. Вспомни хотя бы серьги.

Он медленно отпустил ее.

— Я думал, что уже реабилитирован за тот поступок.

Солнце почти исчезло за горизонтом, оставив на всем лишь слабый отсвет. Лейла плотнее завернулась в одеяло.

— Я фактически ничего о тебе не знаю, — сказала она тихо. — Я видела, как ты гарцуешь на коне в парадном мундире. Я видела тебя в вечернем костюме светского джентльмена. Ты тратишь деньги, как принц Уэльский, и, кажется, слишком близко знаешь всех знаменитостей. Но для меня ты все еще кто-то, кто приглашает меня на ужин. Джентльмен и девушка-хористка, вот кто мы.

От этих слов он вздрогнул, а Лейла продолжала:

— Мы договаривались, что этим все ограничится, не так ли? Друзья, которые вместе ужинают или ходят погулять в парк.

— Да… Полагаю, так и есть, — согласился он.

— Тогда что я здесь делаю?

Лейла задала этот вопрос скорее себе, чем ему, сообразив, что это ее собственная вина, что она знает о нем так мало. Подсознательно избегая разговоров о своей прошлой жизни, она не расспрашивала и о его. Время, проводимое с ним, Лейла использовала для того, чтобы дать выход своему энтузиазму и рассказать ему о повседневной жизни театра Линдлей, обсудить надежды на неизбежный успех, который ждет ее после того, как она выучится пению. Только теперь ей пришло в голову, что, кроме единственного раза во время ужина после премьеры, когда он был вынужден объяснить, как он выиграл у Джулии Марчбанкс серьги, она не проявляла к нему никакого интереса.

Правда обрушилась на нее с разрушительной силой. Она играла роль так же, как каждый вечер на сцене. Ведь она не Лейла Дункан, которую Вивиан хочет узнать, она Лили Лоув, бывшая горничная, которая отдалась когда-то человеку, которого теперь не может вспомнить. Когда Вивиан сегодня утром вошел к ней в подвал, она без колебаний бросилась к нему, как к мужчине, которого любит. И именно любовь напугала ее сейчас, а не пустынные болота.

Когда он попытался взять ее за руки, она быстро вырвала их, словно желая отринуть то, что сейчас осознала. Увидев ее откровенную неприязнь, он вздохнул.

— Я не думал, что растоптал ваши чувства или втянул в ситуацию, которая заставила вас так бояться меня. Мне казалось, мы сейчас лучше понимаем друг друга, — сказал он печально. — По-видимому, я снова вас неверно понял.

Не отвечая, Лейла смотрела на пустынный пейзаж. Она сама себя неверно поняла, это было совершенно ясно.

— Лейла, когда я вернулся с маневров, то обнаружил телеграмму от брата, где говорилось, что мне необходимо срочно приехать в Корнуолл. В поезде по дороге в Лондон я прочитал подробности о смерти твоей подруги и как ты на сцене потеряла сознание. В такой ситуации даже человеку, который просто приглашал тебя на ужин, захотелось бы помочь, — сказал он решительно. — Поскольку остаться у тебя в подвале для меня не было никакой возможности, мне показалось, что привезти тебя сюда будет идеальным решением. В Шенстоуне ты отдохнешь и оправишься от потрясения. Наша экономка будет ухаживать за тобой, а я буду рядом, когда ты этого захочешь. Я знаю, что при первой встрече Чарльз понравился тебе. Я надеюсь тоже тебе понравиться. Но если ты действительно хочешь вернуться, я отвезу тебя назад. Если не будет поезда, я найму карету.

Она не представляла, что делать. Плотнее запахнув одеяло вокруг своего дрожащего тела, она спросила:

— Ты сказал «владения». Что это значит?

— Шенстоун-Холл занимает восемь тысяч акров, большинство из которых болота. Моим предкам повезло с оловянными рудниками. У моего деда сейчас такие же в Южной Африке.

— Предки? — переспросила она, с каждой минутой пугаясь все больше и больше. — А кто твой дед?

— Лорд Бранклифф. Мой брат Чарльз — наследник титула.

Пораженная этим открытием и всем, что случилось в этот день, она с жаром спросила:

— А кто тогда ты? Кто ты на самом деле?

— Вивиан Вейси-Хантер, капитан уланов сорок девятого полка. — Его попытка взять ее за руку на этот раз оказалась более удачной. — Лейла, разве я притворялся кем-нибудь другим?

Она беспомощно оглянулась.

— Кажется, нет.

Вивиан замолчал и не пытался помочь ей разрешить дилемму. Прикосновение его руки мешало ей собраться с мыслями; хотелось прижаться к нему, но все, что он только что сказал, всколыхнуло в ней предчувствие беды. Он ждал, лицо его становилось все серьезнее, смешинки, всегда плясавшие в его глазах, исчезли. Теперь она знала, что ей вряд ли место в его доме, доме лорда Бранклиффа.

— Лорд Бранклифф — это тот дед, который вас ненавидит?

— Вы от этого перестанете мне доверять?

— Что он скажет обо мне?

— У него сердечный приступ. Вот почему я должен был приехать… и почему у меня не было выбора, кроме как привезти вас сюда. Моя дорогая Лейла, как вы видите, Шенстоун весьма уединенное место. Здесь только тяжело больной Бранклифф и мой брат, так что вы сможете последовать совету врача и отдохнуть в полном покое в крыле для гостей. Если пожелаете весь день оставаться в своей комнате — пожалуйста. Но я буду рад, если вы позволите мне составить вам компанию.

Оглянувшись по сторонам словно в поисках поддержки, она вдруг подумала, что бы на все это сказала Рози? «Собачка Чарльз — наследник титула. О, Лей, ну и потеха! Я полагаю, он вешает на ошейник фамильный герб, когда идет гулять».

— Рози без колебания поехала бы с вами, — сказала Лейла, кутаясь в одеяло.

Он слегка улыбнулся.

— Конечно, если бы не она, мой трюк с Оскаром тогда в Брайтоне прошел бы впустую.

Лейла схватила его за руку и призналась:

— Я очень разозлилась на нее в тот день… но на нее нельзя долго злиться. И на вас тоже.

Он мгновение размышлял над ее последними словами, затем взял ее под руку.

— Теперь мы можем отправиться в Шенстоун?

Переодевшись после завтрака в серую шерстяную юбку, белую батистовую блузку с черными отворотами у шеи и жакет из фиолетового велюра, Лейла вернулась мыслями к вчерашнему вечеру. Экономка миссис Хейл обращалась с ней, как с больной, а деревенская девушка прислуживала целый день. Ее приезд, очевидно, застал Чарльза Вейси-Хантера врасплох, но Вивиан быстро объяснил ему ситуацию, не оставив иной возможности, кроме произнесения вежливых слов. Миссис Хейл проворно проводила ее в комнаты, где по приказанию Вивиана уже был разожжен огонь. Пока Лейла пила чай, который ей принесли на серебряном подносе, девушка приготовила постель. В ванну принесли кувшины с горячей водой, и, пока в гостиной на ее половине накрывали обед, она отдыхала на кровати с балдахином. Во время обеда Вивиан сидел рядом с ней и потягивал шерри; она была рада его компании.

Миссис Хейл уже сказала Лейле, что, вопреки предсказаниям врачей, лорд Бранклифф поправляется. Никто не ожидал, что в свои восемьдесят девять он выкарабкается после такого приступа. Экономка что-то бормотала о том, что старика чуть не хватил удар, когда ему сказали, что Чарльз, предполагая, что дед уже на смертном одре, послал за Вивианом. Лейла лежала на кровати, наслаждаясь тем, как отблески огня пляшут по стенам. Печальные мысли о Рози выветрились из ее головы. В этом доме маленький мальчик был брошен своим беспечным отцом на попечение жестокого деда, пока не подрос и не сбежал. Мать, по-видимому, немного сделала, чтобы уберечь сына от издевательств. Лейла не долго размышляла над этим. Отец умер, мать уехала куда-то за границу. Дед, лорд он или нет, по ее мнению, не заслуживал выздоровления. То ли из-за атмосферы в этом огромном особняке, то ли от открытия, что она влюблена в Вивиана, Лейла вдруг с особенной ясностью поняла то, чего не понимала раньше: слишком много людей в прошлом старались причинить боль Вивиану. Она должна постараться не делать этого в будущем.

Именно с такими мыслями Лейла встретила его на следующее утро. Вечером она призналась ему, что не умеет ездить на лошади, и он обещал отвезти ее в двуколке смотреть ягнят. Вивиан приехал за ней в условленное время и спросил, как она себя чувствует.

Лейла, в свою очередь, спросила, как здоровье деда, который, по-видимому, неуклонно шел на поправку.

Одарив ее неотразимой улыбкой, Вивиан сказал:

— Теперь, когда мы обменялись медицинскими бюллетенями, может, отправимся на прогулку?

С благоговейным чувством Лейла проследовала за ним по дому, который ей казался дворцом. Вивиан шел по длинному коридору мимо бесчисленных комнат, окидывая небрежным взглядом огромные картины, сотни изящных безделушек, громадные, богато раскрашенные ковры, мебель, которая выглядела слишком изящной, чтобы на ней сидеть. Он привычным шагом спустился по парадной лестнице, тогда как Лейла благоговейно ступала по ее мраморным ступеням, едва касаясь замысловатого узора перил. Они вышли из дома и направились к конюшне. Под его сапогами поскрипывал гравий. Он, казалось, не замечал великолепия лугов, изящных террас, огромную оранжерею с экзотическими растениями, море кустарника с крупными красными и розовыми цветами, которые Лейла видела только в лондонских парках.

Теперь она начинала понимать, откуда у Вивиана столько самоуверенности и командных ноток в голосе. Он выглядел как настоящий сын этих мест. Этот самый человек заставил лошадь выполнить рискованный трюк, чтобы познакомиться с ней, и приехал к ней в подвал с оливковой ветвью после того, как она приказала ему выйти из кеба и швырнула вдогонку цветы и эти злополучные серьги. Почему? С его ослепительной внешностью и манерами, Вивиан мог завоевать любую другую девушку, которая бы все это оценила. Зачем он возится с девушкой из Линдлей?

Вивиан направил маленькую двуколку к воротам. Сквозь маленькое окошко Лейла разглядывала захватывающий пейзаж, простирающийся на много миль вокруг, задавая бесконечные вопросы о местах, которые они проезжали.

Наконец Вивиан вопросительно посмотрел на нее:

— Моя дорогая, вам лучше подождать, когда мы вернемся в Холл. Я дам вам книжку, и вы сами все прочитаете о том, что вас так живо заинтересовало.

Слегка покраснев она решила переключиться на новую тему.

— «Веселую Мэй» сильно переделали с тех пор, как вы ее видели. Мистер Гилберт наконец понял, что шоу не дотягивает до Франца Миттельхейтера.

— Господи, этот парень не дает мне покоя даже здесь, — проворчал он, сопроводив это замечание теплой улыбкой, от которой Лейла покраснела еще больше. — Могу я надеяться, что этот образец совершенства со сверкающими глазами может быть потеснен кем-то с парой-тройкой человеческих недостатков?

Не обращая внимание на его слова, Лейла продолжала:

— Шесть девушек с сильными голосами из кордебалета отобраны для нескольких номеров, которые дописал композитор. Я одна из них.

— Вы рады?

— О, Вивиан, вы же знаете, что я рада.

— Как только я вернусь, тут же закажу места в центре партера, не выясняя, с какой стороны сцены вы будете чаще появляться.

Лейла весело рассмеялась.

— Мы, шестеро, должны быть солдатами полка. На нас будут обтягивающие мундиры. Один из номеров обещает стать таким же популярным, как знаменитая «Прогулка», к тому же некоторые дамы — борцы за нравственность в театре — уже осудили наши костюмы как непристойные. Они ходили вокруг театра Линдлей с плакатами.

— Не сомневаюсь, что все они замужем и некрасивы.

— Знаешь, как раз наоборот. Но поскольку это мой главный шанс выйти на сцену и спеть, мне наплевать, во что я буду одета.

— Мне тоже, — язвительно произнес он. — Я вижу мундиры каждый день. Я голосую за страусиные перья. Ты выглядишь в них божественно.

Лейла отвернулась от него, зная, что в ярком солнечном свете он видит ее лицо гораздо лучше, чем она его.

— Мне так нравится заниматься пением. Спасибо серьгам Джулии. Кажется, говорили, вы с ней соседи?

— Да. Владения Марчбанксов простираются на запад от наших. Но дом отсюда не виден.

— У них тоже много земли?

— Достаточно.

Насколько ему не нравился Франц Миттельхейтер, настолько ей не нравилась Джулия Марчбанкс — женщина, которая отдала свои фамильные серьги в награду за физические страдания Вивиана. Женщина, с которой нельзя не считаться.

Остановив двуколку, Вивиан вылез и обошел вокруг.

— Лучше не будем говорить о Джулии и, уж конечно, о серьгах в присутствии моего брата. Он — возможный кандидат на женитьбу, о которой я упоминал.

Это удивило ее. Чарльз Вейси-Хантер был таким скромным и рассудительным. Если Джулия могла бросить вызов и победить такого человека, как Вивиан, то его младшего брата она просто съест. Тут ей пришла в голову простая мысль.

— Вы вчера сказали, что мистер Вейси-Хантер — ваш младший брат. Как же получилось, что он вместо вас наследует титул?

Он сделал рукой неопределенный жест.

— Эти дела всегда очень запутанны. Поскольку мой отец умер прежде своего отца и не вступил в права наследования, ситуация еще больше усложнилась. Небольшая закорючка в законе сделала Чарльза наследником.

— Ваш дед подстроил какую-нибудь хитрость против вас? — спросила Лейла.

Он замотал головой.

— Закорючка в законе, которую нельзя обойти.

— И вы смирились с этим?

— Мне сказали об этом в таком возрасте, когда я едва ли понимал смысл этих сложностей, так что я вырос с этой мыслью. Бедный Чарльз очень от этого страдает, — продолжил он. — Ему пришлось остаться здесь в качестве жертвы причуд безумного старика, в то время как я волен делать все, что мне нравится.

Лейла еще больше уверилась, что все это он придумал специально для нее, и решительно спросила:

— Это означает, что вы не должны жениться на Джулии?

Он понял ее тревогу и медленно ответил:

— Нет, я не должен жениться на Джулии. Вивиан помог ей спрыгнуть на землю, и, прежде чем она успела сообразить, в чем дело, его губы плотно прижались к ее губам.

— Награда девушке за проницательность, — пробормотал он, поднимая голову.

Стараясь прийти в себя, Лейла с вызовом ответила:

— Вы уверены, что это награда только мне? Вивиан очаровательно улыбнулся. Взяв Лейлу за руку, он повел ее к низкой каменной стене невдалеке от дороги. Он поднял ее и легко перенес в загон, где по склону луга бродили овцы, затем побежал, подталкивая ее, пока она не засмеялась. В полном восторге она бродила между ягнятами, оглашавшими воздух радостным блеянием по случаю того, что покинули мрачную материнскую утробу и оказались в теплом раю с зеленой травкой. Лейла и Вивиан шли, держась за руки, и вдруг наткнулись на черного ягненка.

— О, Вивиан, посмотри. Я хочу взять его на руки. Не успела она это сказать, как он, раскинув руки, пошел вперед, готовый незамедлительно выполнить ее желание. Когда до ягненка осталось несколько футов, тот громко заблеял и прыгнул в сторону.

— Вы его никогда не поймаете, — засмеялась Лейла.

— Я не поймаю! — воскликнул Вивиан, стягивая жакет и отдавая ей.

Затем последовала сцена, которую она никогда не забудет. Вивиан носился по покрытому травой склону уворачиваясь от овец и их белых ягнят, преследуя черный комок, пока наконец не схватил его в тот момент, когда ягненок пытался проскочить у него между ног. Лейла тоже сняла жакет, положила его у стены и села на него, со смехом наблюдая, как огромный мужчина преследует крошечное существо.

Наконец Вивиан подошел к ней, взлохмаченный и запыхавшийся, но с победной улыбкой. Вручив ей ягненка, он заглянул ей в глаза и пробормотал:

— Еще одно пятно на родословной.

Лейла прижала ягненка к сердцу, которое вдруг болезненно сжалось. Через несколько секунд ягненок заснул у нее на руках, уткнувшись мордочкой ей в грудь, а она баюкала его и терлась щекой о его черную шерсть. Она бы хотела, чтобы это мгновение не кончалось никогда!

Затем она почувствовала, что серо-зеленые глаза

Вивиана пристально смотрят на нее. Они больше не смеялись.

— Вчера вы спросили меня, кто я на самом деле. Теперь мой черед спросить: кто вы, Лейла?

Она сосредоточенно смотрела на ягненка в своих руках.

— Вы знаете, я — хористка, живущая в подвале. И у меня нет дедушки лорда, которого приходится скрывать.

— Я не скрывал его.

Она молчала, и он подсказал ей:

— Расскажите о своей семье.

— У меня нет семьи.

Вивиан нахмурился.

— Ваши родители умерли? И нет ни тетей, ни дядей, которые могли бы позаботиться о вас?

— Да.

— Ни братьев, ни сестер? Она замотала головой.

— Это все, что вы можете мне рассказать?

— Почему вы это спрашиваете?

— Не скромничайте, Лейла. Я думаю, вы отлично знаете, почему.

Их взгляды встретились. Опершись одним плечом о стену, он выглядел очень молодо и гораздо серьезнее, чем когда-либо. В этот момент ей отчаянно захотелось быть не Лили Лоув, а кем-нибудь другим, но он ждал от нее честного ответа.

— Мой отец был подмастерьем у шляпника, — начала Лейла рассказывать то, что когда-то рассказали ей. — Но, не окончив учебу, он женился на учительнице музыки, которая была много старше его. Моя мама умерла во время родов, так что я никогда не видела ее, а отец за половину своего жалования отдал меня экономке хозяина, чтобы она растила меня. Когда мне было три года, отец погиб в аварии. К счастью, мистер Бантинг, шляпник, привязался ко мне, и я осталась в его доме, пока через несколько лет он тоже не умер. Его экономка вернулась к сестре в деревню, а меня взяла пожилая соседка, которая когда-то была гувернанткой. Она учила и кормила меня, а я, в свою очередь, помогала ей по дому.

— В семь лет! — воскликнул он.

— Дети в таком возрасте могут легко чистить и стирать одежду. Именно тогда я впервые начала петь. Мисс Гейтс играла на пианино, а я с удовольствием пищала. — Лейла слегка улыбнулась. — В основном это были баллады и гимны. Совсем не то, что «Веселая Мэй» или «Девушка из Монтезума».

— А где она сейчас?

— Не знаю. Когда мне было двенадцать, она вдруг без видимых причин куда-то внезапно уехала. По крайней мере мне не сказали, куда. И я пошла в дом приходского священника ухаживать за его восемью детьми. — Лейла пожала плечами. — Остальное ты знаешь, — сказала она, опустив последующие шесть лет, которые провела в доме Кливдонов в качестве домашней прислуги. — Я стала актрисой.

Вивиан, по-видимому, не очень понял, как и когда это произошло.

— Вы поддерживаете отношения с семьей священника?

— Нет.

— Они плохо обращались с вами? Лейла задумалась.

— Нет. Просто я их никогда не интересовала. Мне не пришлось пройти через несчастья и унижения, как вам.

Вивиан пожалел, что так много рассказал ей о себе. Лейла явно догадывалась, что он сожалеет о встрече с Рупертом Марчбанксом в ее присутствии.

— Значит, у вас нет опекунов, и вообще никого, кто бы мог позаботиться о вашем будущем?

— Рози была, — тихо сказала она. — Мы стали подругами недавно, но так много вместе пережили за полтора года. Она была первым человеком, которого я полюбила. — Слезы навернулись ей на глаза. — Если бы вы вчера не привезли меня сюда, я не знаю…

Ягненок зашевелился, осознав, где находится, и спрыгнул с ее рук. Лейла вдруг почувствовала себя несчастной, и слезы закапали у нее из глаз.

Вивиан обнял ее за шею и повернул к себе.

— Лейла, сказать вам, зачем я привез вас сюда? Зная, что лучше помешать ему сказать это, она поспешно перебила его:

— Вы очень добры, и я вам так благодарна.

— К черту доброту, — выругался он и потянулся к ней.

Его предыдущий поцелуй был ничто в сравнении с нынешним. Сквозь тонкую батистовую юбку она ощущала теплоту его ладоней. Вивиан так крепко прижал ее, что она стала словно частичкой его самого. Еще немного, и она затрепетала от желания, — она словно впервые в жизни ощутила глубокую любовь к мужчине. Ее руки скользили по его белокурым волосам, губы касались виска, а он страстно целовал ей шею.

Затем, постепенно отклоняясь под его телом назад, она оказалась на расстеленном на земле жакете. Склонившись над ней, он хрипло произнес:

— Вы мучили меня слишком долго, и вот результат. Мне еще ни одну женщину не приходилось столько ждать.

Он пригвоздил ее к земле, собираясь осуществить восхитительное наказание за свое долгое ожидание. Лейла с ужасом подумала, как она могла это допустить, как сможет не допустить в будущем.

Его лицо выражало желание. Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Вы все еще думаете, что мною двигала доброта, или мне нужно более наглядно продемонстрировать истинную причину?

Его объятия стали крепче, и Лейла поняла, к чему все идет. Изо всех сил она старалась высвободиться.

— Нет, Вивиан!

Ее попытка окончилась полной неудачей.

— Не бойся меня, Лейла. Ты, как и я, отлично знаешь, что это только вопрос времени, а я уже ждал достаточно долго. — Ее сопротивление ослабло. Его руки властно обшаривали ее тело; Лейла стонала от удовольствия. Он стал расстегивать пуговицы ее блузки, его губы коснулись ее шеи, а она сквозь шелковую рубашку конвульсивно цеплялась за его плечи. Вдруг у нее от испуга заколотилось сердце: через его плечо она увидела всадницу, смотревшую на них. Лежа на земле. Лейла считала, что лошадь стоит прямо над ней. Всадница была, как статуэтка. Лейла догадалась, что она уже некоторое время наблюдает их любовную сцену.

— Нет, Вивиан, — сказала она решительно.

— Да, Вивиан, — настаивал он, слишком разгорячась, чтобы заметить что-либо вокруг.

— Мы не одни, — ухитрилась произнести она, пока его рот искал ее губы. — Здесь кто-то стоит.

Прошло, мгновение, прежде чем он понял, что она говорит серьезно. Вивиан медленно приподнялся на руках и посмотрел через плечо. Он долго смотрел на внезапно появившуюся женщину. Смысл ее ответного взгляда Лейла не могла понять. Вивиан молча поднялся и помог встать Лейле. Она поспешно застегнула пуговицы блузки.

Лошадь, на которой сидела женщина, была так же огромна и сильна, как и та, на которой ездил Вивиан. Всадница была одета в строгий мужской темно-синий костюм для верховой езды. На ее голове был крошечный черный котелок с вуалью, опущенной на лицо. Сквозь вуаль Лейле были видны ее огромные глаза, свидетельствующие скорее о породе, чем о красоте. Их оценивающий взгляд смерил Вивиана с ног до головы, не упустив ни взъерошенных волос, ни расстегнутой рубашки, ни брюк, заляпанных грязью от погони за ягненком.

— Укрощаешь еще одно дикое животное, Вивиан?

Ее голос был красив и уверен. Лейла без всякой подсказки догадалась, что эта девушка — Джулия Марчбанкс.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вивиан одевался к обеду, когда вошел Чарльз. Он был взволнован.

— Похоже, ожидается чертовски трудный вечер, — сердито произнес он.

Завязывая галстук, Вивиан посмотрел на него.

— Ты сам приложил к этому руку, пригласив Джулию остаться ночевать.

— Я… Господи, какая глупость! Джулия скоро станет хозяйкой Шенстоуна, и я имел полное право пригласить ее остаться у нас. А вот ты привез сюда одну из своих женщин и занимаешься с ней любовью в овечьем загоне, нимало не заботясь о том, кто может стать свидетелем твоих… твоих утех, — закончил он резко. — Знаешь, я бы хотел, чтобы мисс Дункан, как и вчера, обедала в своей комнате.

Вивиан медленно выпрямился и повернулся к Чарльзу.

— Лейла не «одна из моих женщин», как ты грубо выразился, и будь я проклят, если мне придется ее прятать. А то, что Джулия однажды станет здесь хозяйкой, это еще открытый вопрос.

Чарльз покраснел.

— Хорошо. Как сосед и как друг она взяла на себя труд приехать, чтобы узнать о здоровье лорда Бранклиффа. Я надеюсь, что могу пригласить ее как гостя и как человека, который мне нравится, не выслушивая твоих упреков.

Это задело Вивиана за живое.

— Ты думаешь, что ты наследник. На самом деле Шенстоун сегодня твой не больше, чем мой. Я надеюсь, что могу приглашать в свой фамильный дом того, кто мне нравится, не выслушивая также твоих упреков.

С несвойственным ему напором, брат продолжал.

— Конечно, можешь, но при условии, что ни ты, ни твои гости не будут оскорблять окружающих своим поведением. Надеюсь, ты не думаешь, что, привезя в свой дом и как следует одев, ты превратишь хористку в леди?

Оставив в покое галстук, Вивиан направился к Чарльзу.

— У нас с тобой уже был резкий разговор о том, почему я привез Лейлу, и ты сам, черт побери, отлично знаешь, что я не собираюсь превращать ее в леди. Девушка Лемптона совершила самоубийство. Они были близкими подругами, и для Лейлы это было страшным ударом. Вдобавок, полиция таскала бедную девушку на допросы, что еще более растрепало ей нервы. В результате она упала в обморок прямо на сцене. Врач посоветовал ей уехать из Лондона. Кроме меня она никого не знает, а я, получив твою телеграмму, что Бранклифф умирает, собирался в Корнуолл. Мне ничего не оставалось, как взять ее с собой. Другого выхода не было. Лейла мне не любовница. Я тебе уже вчера говорил.

— Тогда почему ты все это делаешь для нее? Вопрос застал Вивиана врасплох. Его обычное красноречие покинуло его. Несколько секунд он в размышлении смотрел на брата, не зная, что ответить.

— Сомневаюсь, что ты потерял голову от этой девушки, — добавил Чарльз.

Стаскивая галстук с шеи, Вивиан равнодушно сказал:

— Должен ли я напомнить тебе, что я на три года старше и не нуждаюсь в твоих советах по вопросу, о котором ты практически ничего не знаешь?

— Я знаю, что Лемптона забросали яйцами, когда он выходил из министерства иностранных дел, и ему пришлось притаиться в деревне, потому что его любовница покончила с собой. Ходят слухи, что дочь Фолквиза вернула ему кольцо.

— Так всегда бывает, когда брак по расчету нарушает расчеты одной из сторон. Рози Хейвуд покончила с собой, потому что у нее был рак. Это не имело никакого отношения к Лемптону.

— Нет, имело! Его обвинили именно в этом. Такие дела легко перерастают в скандалы. Человек с положением должен быть крайне осмотрителен в своих любовных связях и не выходить за рамки приличного поведения, — высокопарно закончил Чарльз.

Вивиан все больше выходил из себя.

— Браво, братец! — воскликнул он. — Наш отец показал нам в этом чертовски хороший пример.

— Это не извиняет тебя за то, что ты ему следуешь. Вивиан не ожидал услышать таких слов от брата.

Он никогда не видел его раньше в таком настроении.

— Отлично, Чарльз, — спокойно сказал он. — Ты ведешь себя, как будущий лорд Бранклифф. Позволь мне только сказать тебе кое-что, прежде чем мы пойдем дальше. Когда отец свернул себе шею во время охоты, многие обманутые мужья вздохнули с облегчением. Я же никогда не имею дело с замужними женщинами, и у меня нет красавицы жены, которую я бросил с двумя маленькими сыновьями для того, чтобы удовлетворять свою похоть. А теперь, либо ты извинишься передо мной за то, что сказал, либо я собираю чемоданы и уезжаю из Шенстоуна в последний раз.

Чарльз был явно поражен таким ультиматумом.

— Может, это было немного несправедливо, — начал он неловко. — Прости, Вив.

— Это еще более несправедливо по отношению к Лейле, — сказал Вивиан.

— Все эти женские глупости, связанные с приездом мисс Дункан, сделали меня ужасно раздражительным. Бранклифф хочет видеть вас обоих завтра утром.

Увидев, как изменилось лицо Вивиана, он поспешно продолжил:

— Джулия проболталась… но он уже знал. Она раздула из этого целую историю, и мне пришлось попотеть, защищая тебя. Черт побери, я вызвал тебя к смертному одру Бранклиффа, а ты появился с одной из своих… с актрисой на буксире. Ты должен понимать: такая девушка, как Джулия, отнесется к этому… не говоря уже об утреннем инциденте.

Вивиан вздохнул.

— Подозреваю, что «инцидент» сегодня утром доставил Джулии самое большое удовольствие за все последнее время, и она раздула историю, чтобы это удовольствие продлить. Чарльз, ты не знаешь эту девушку так, как следовало бы, если ты все еще мечтаешь жениться на ней… Поверь, меньше всего она хочет, чтобы Лейла вечером осталась в своей комнате. Джулия уже выпустила когти и распушила мех. Я гарантирую, что она с нетерпением ждет вечера.

Чарльз снова рассердился.

— Послушай, Вив, я был очень терпелив, пока…

— Нет, не был, — перебил его Вивиан. —Ты выставил себя дураком. Сегодня утром ничего не было, несмотря на намеки Джулии. И вообще мои отношения с Лейлой тебя не касаются. Чарльз, ты всегда был добрым малым, и я точно знаю, что стоит за всеми этими разговорами. Выздоровление Бранклиффа разрушило твои надежды. Как и я, ты ожидал, что он уйдет из нашей жизни, и факт, что он все еще с нами, слишком трудно переварить.

Чарльз сильно покраснел, и Вивиан поспешил добавить:

— Я уже предлагал тебе признать его невменяемым и вступить во владение имуществом, пока оно полностью не погублено.

— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — сухо ответил Чарльз.

— Да, и мне кажется, что он будет жить вечно, лишь бы не передавать тебе бразды правления, — мрачно сказал Вивиан. — А если он когда-либо это сделает, то передаст их Джулии. А теперь позволь мне завязать галстук, и мы спустимся вниз, чтобы стать свидетелями ее первой пробной атаки.

— Я не разрешаю тебе говорить о Джулии таким тоном, — сказал Чарльз.

— Тогда, будь любезен, помалкивай относительно Лейлы, — парировал Вивиан. — А пока мы будем спускаться, поразмышляй над тем, что мы никогда в жизни не ссорились, пока не появилась Джулия Марчбанкс. Эта девушка вобьет клин между нами, если мы не будем осторожны.

Вивиан с тревогой ожидал предстоящего вечера. Мало того, что Джулия застала Лейлу в такой неподходящий момент, Лейле пришлось возвращаться в Шенстоун в сопровождении мегеры-всадницы, и это плохо на нее подействовало. Лейла удалилась в комнату и оставалась там весь день, не отвечая на его стук в дверь, когда он несколько раз пытался войти к ней, чтобы загладить неловкость, возникшую между ними. Ее нынешнее состояние в связи со смертью Рози вместе с падением последних разделявших их барьеров сегодня утром могло сделать ее поведение за обедом непредсказуемым. Вивиан знал, что она все еще переживает историю с серьгами Джулии, и столкновение с их хозяйкой может вылиться во что-то вроде женского бокса, где мужчинам достанется роль смущенных зрителей.

По правде говоря, он не знал, что можно ожидать от обеих девушек. Лейла закрылась в своей комнате, а Джулия ходила за ним из комнаты в комнату, помахивая хлыстом, который не выпускала из рук, облаченных в белые перчатки.

— Даже здесь, в Корнуолле, мы наслышаны о вашей репутации, Вивиан, — говорила она. — Но я никогда не надеялась увидеть вас в деле. Должна признать, это было захватывающее зрелище. Однако я уверена, что в более элегантной обстановке вы бы проявили больше тонкости. Мне кажется, вы отлично почувствовали вкус земли, местные крестьяне могут у вас поучиться. — Ее огромные глаза сверкнули огнем. — А как у вас это пошло бы в стоге сена?

— Очень хорошо, — ответил он. — А у вас?

Она замерла на пару секунд, потом рассмеялась и смерила его взглядом, в смысле которого можно было не сомневаться.

— Это укол рапирой? Мы как-нибудь можем посостязаться. В физических упражнениях вам нет равных… как я только что имела возможность видеть.

Этот обмен колкостями утвердил его в подозрении, что ее интерес к семейству Вейси-Хантеров более связан с ним, чем с его рассудительным братом. Весь день Вивиан терзался в нерешительности. Убедить Лейлу остаться в комнате и позволить Джулии заправлять на обеде было бы не только оскорбительно для Лейлы, но и означало бы безоговорочную капитуляцию. С другой стороны, их сражение за столом могло стать крайне болезненным. Лейла может потерпеть жестокое поражение от женщины, которой доставило бы удовольствие заткнуть рот всем троим. Во всяком случае, Вивиан был бы рад, если бы этого вечера не было.

Когда они все собрались, Вивиан не мог не поразиться контрасту, который являли две эти женщины. Великолепные формы Джулии подчеркивало темно-красное шелковое платье с глубоким вырезом и длинными рукавами; юбка свисала обильными складками, отчего казалась почти черной. Это был смелый цвет для женщины с золотисто-каштановыми волосами, но она нисколько не смущалась. Крупные рубины вокруг ее шеи против воли притягивали внимание. Изящная фигура Лейлы в бледно-лиловом платье выглядела женственной и желанной. Ее узкую талию подчеркивала вышивка бисером, под газовыми рукавами грациозные руки казались еще более красивыми. Она сделала прическу, как в знаменитой «Прогулке», и Вивиан подумал, что никогда еще она не выглядела так красиво, как сейчас, в окружении роскоши старого дома.

Однако он не особо обрадовался, заметив, что единственными украшениями на ней были мелкий жемчуг и аметистовый браслет, подаренные другими мужчинами. Первый выстрел Джулия сделала почти сразу, восхитившись этими незатейливыми безделушками и спросив, не подарок ли это от Вивиана.

— Нет, — спокойно ответила Лейла. — Это часть украшений, принадлежавших моей бабушке.

У Вивиана упало сердце. Когда он зашел к Лейле, чтобы проводить ее к обеду, она не дала ему возможности поговорить с ней. На его стук Лейла сразу вышла из комнаты и по дороге в обеденный зал расспрашивала о картинах и украшениях, встречавшихся им на пути. Она отвергала любой знак его расположения к ней и шла рядом надменной, как в «Прогулке», походкой, отказываясь встретиться с ним взглядом.

Размышляя, как лучше предотвратить катастрофу за обедом, Вивиан мысленно пробежал по арсеналу кавалерийских приемов. Однако в нем не нашлось ни одного для воина, вынужденного стоять в стороне, пока двое врагов скрестили шпаги. Одного взгляда на Чарльза было достаточно, чтобы понять, что он и здесь не помощник.

Джулия изображала хозяйку. Лейла не могла сделать того же, и Вивиан чувствовал, что это дает Джулии фантастическое преимущество. Они расселись вокруг длинного полированного стола, сервированного сверкающим серебром и хрусталем. Чарльз и Джулия сидели с одной стороны, а Вивиан и Лейла — с другой. Он старался улыбаться Лейле, но та отвечала ему серьезным взглядом.

Когда подали суп, Вивиан стал украдкой наблюдать за девушкой, которую он так неожиданно привез в свой дом. В течение нескольких месяцев он был свидетелем того, как великолепно Лейла справлялась с ситуацией, совершенно непривычной для ее круга, особенно если учесть то, что она рассказала ему сегодня утром. Единственный раз, когда она выдала свое происхождение, это в истории с серьгами. Однако сейчас она выглядела совершенно органично.

Как актриса, она, конечно, могла бы сыграть эту роль, заучив каждое движение на сцене и каждое слово, которое надо произнести. Вивиан наблюдал ее поведение и в неожиданных обстоятельствах, и ему никогда не приходилось смущаться за нее. Вдруг его кольнула мысль, не была ли она, как Рози Хейвуд, любовницей какого-нибудь состоятельного мужчины. Может, именно поэтому она так непреклонно отказывается стать его любовницей? Острая, дикая ревность захлестнула его. Ни одна девушка не вызывала в нем такого желания утешить ее, ни одна девушка не побуждала защищать ее имя и честь, как в этот вечер перед Чарльзом.

От этих мыслей его отвлекла Джулия, которая, как оказалось, была отлично осведомлена о Лейле.

— Примите мои соболезнования в связи со смертью вашей подруги, мисс Дункан. Самоубийство — это страшная трагедия, особенно если жертва так молода.

Лейла явно была захвачена врасплох.

— Это вам Вивиан сказал?

— В этом не было нужды. Об этой истории написано во всех газетах. Я подумала, что не может быть двух Лейл Дункан, высоких, темноволосых, красивых, — достойных восхищения девушек из Линдлей.

Джулия с видимым интересом расспрашивала о жизни в театре. Лейла отвечала вежливо и искренне. Их беседа протекала вполне невинно, пока опытный фехтовальщик не нанес укол в незащищенное доспехами место.

— Как очаровательно! Теперь, когда вы рассказали мне о новом шоу и вашей роли бельгийской крестьянки, я поняла, что утром у вас была маленькая репетиция. А Вивиан, по-видимому, изображал распутного солдата. Это немножко странно, потому что врачи предписали вам полный отдых, мисс Дункан, Чарльз сказал мне это.

Однако Лейла полностью владела собой.

— В таком случае, мисс Марчбанкс, у вас передо мной преимущество. Никто не смог мне объяснить, почему вы здесь.

Чарльз поспешно подал знак, чтобы принесли рыбные блюда, и пустился в длинные рассуждения об увеличении браконьерства в прошлом году.

— Это на самом деле ужасно, — жаловался он. — Массовое браконьерство просто невыносимо. Наши землевладельцы относятся к этому слишком снисходительно.

Джулия положила нож и вилку, взяла бокал с вином и улыбнулась.

— Вы недостаточно хорошо защищаете свои владения, Чарльз. Штат ваших лесничих смехотворно мал для такого владения, как Шенстоун. Получив макстедскую ферму и окружающие земли, мой отец увеличил число людей вчетверо. Я сомневаюсь, что у вас найдется хотя бы трое лесничих на все ваши угодья.

— Бранклифф сокращает их число, а не увеличивает, — смущенно объяснил Чарльз.

— С твоей стороны глупо позволять ему это, — резко ответила Джулия, и он смутился еще больше. — Ты управляешь имуществом от его имени, а когда он умрет, оно все будет твоим. Скажи ему, что тебе нужны новые рабочие руки. Если у тебя не хватает храбрости потребовать права самому принимать решение, сделай это без его ведома.

Джулия повернулась к Вивиану.

— А ты бы не так поступил, если бы Шенстоун отходил к тебе?

От этого коварного выпада глаза Вивиана сузились.

— Я не фермер, а воин. Любой, кто присваивает то, что ему не принадлежит, обычно провоцирует военные действия. И наш солдатский долг — отобрать это назад.

Джулия улыбнулась.

— Я думаю точно так же. Вы боец, Вивиан. Мне это по сердцу.

— Нет, моя дорогая Джулия, — ответил он. Наступил черед его коварного удара. — Вам по сердцу должен быть кто-то другой, а не я.

— Вам понравилась рыба, мисс Дункан? — спросил Чарльз. — Нам приносят ее с побережья каждый день.

Они заговорили о великолепном побережье Корнуолла. Чарльз рассказал Лейле об окрестностях, чтобы она не чувствовала себя выключенной из разговора о местах, которые ей незнакомы. Джулия восторгалась бушующим морем, обрушивающим свои волны на побережье. Вивиан видел, какое очевидное удовольствие доставляет ей разговор о силе стихии, и снова сравнил ее с женщиной из древнего Рима. Затем его взгляд скользнул на Лейлу — девушку, с которой мужчина мог бы найти покой и счастье.

Она, по-видимому, почувствовала его взгляд, повернула голову и впервые с того момента, как их утром застали в объятиях друг друга, посмотрела ему в глаза; в ее взгляде Вивиан ясно прочитал, как сильно и внезапно изменились их отношения. Она, как и он, знала, что назад дороги нет.

Слуги начали убирать тарелки из-под рыбы и внесли другие, с отбивными из ягнят. Встретив резкий, ледяной взгляд Джулии, Вивиан понял, что следует ожидать новых атак. Он был готов и только надеялся, что на этот раз она выберет жертвой его, а не Лейлу.

Лейла укоризненно посмотрела на него.

— Я надеюсь, эти отбивные не из ваших ягнят, Вивиан?

Вспомнив восхитительную сцену, когда он передал черного ягненка ей в руки, он тихо ответил:

— Моих здесь нет, дорогая. Я ведь только капитан уланов, как и говорил вчера.

Легкая краска появилась на ее щеках при упоминании о ее вчерашнем смятении по дороге в Шенстоун, и острый взгляд Джулии не пропустил этой перемены.

— Наверное, это один из наших, Вивиан. У нас пропало несколько.

Он пожал плечами.

— Если вы позволяете им пастись в наших угодьях, ничего другого ожидать не приходится.

— Пока Бранклифф не починит стену, мы ничего не можем сделать.

— Я обязательно прослежу, — вставил Чарльз, пытаясь показать, что он все-таки здесь хозяин. Ему явно не нравился постоянный интерес к брату со стороны девушки, которую он выбрал в партнеры не только на этот вечер, но и на всю жизнь.

— Ты твердишь это уже несколько месяцев, Чарльз, — сказала она уничтожающим тоном, — и я не вижу, чтобы за словами последовали дела.

Повернувшись к Вивиану, она сказала:

— Единственный выход, который нам остался, — это взять у вас что-нибудь взамен. Считаете ли вы это приемлемым?

— Да, но маловероятным, — ответил он, отлично поняв тонкий намек в ее словах. — Мы хорошо бережем то, что имеем.

Джулия смерила его наглым взглядом и сказала:

— Правда? Этим утром у меня создалось впечатление, что вы легко раздаете свое богатство направо и налево.

— Это ложное впечатление, моя дорогая Джулия, — спокойно возразил он, почувствовав, как напряглась Лейла. — Я слышал, что Макстедская ферма и окружающие земли были переданы вам с каким-то условием.

— Вы слышали? Мой дорогой Вивиан, вы стояли рядом со мной, когда землю передавали в наши руки. Вы не сможете забыть тот визит в Шенстоун. И я никогда его не забуду, — многозначительно добавила она.

— Конечно, он не забыл его, — раздраженно вставил Чарльз. — Он свалился в лихорадке. Пребывание в Ашанти, кроме прочих неприятностей, ослабило его организм.

Вивиан был потрясен. В словах брата был явно слышен намек на то, что он рассказал ему сугубо конфиденциально. Бросив быстрый взгляд на Чарльза, который никогда не позволял себе насмешек в его адрес, он увидел, каким враждебным стало лицо брата. Это означало, что он недооценивал ситуацию с его женитьбой на Джулии. Чарльз, должно быть, желал этого гораздо больше, чем думал Вивиан. Но он ведь не мог быть так ослеплен этой девушкой, чтобы не видеть, что она не разделяет его энтузиазма, что у нее железная воля, которую нельзя сломить.

— Я не верю, что война в Ашанти ослабила Вивиана, — заявила Джулия, — и на этот счет у меня есть доказательства. Я была свидетелем того, как он укрощал дикого жеребца под снегом и дождем, и могу заверить тебя, что никогда не видела мужчины, который мог бы с ним сравниться. С его здоровьем все в порядке, Чарльз.

Она быстро повернулась к Лейле и спросила:

— А с вашим, мисс Дункан? Я еще никогда не видела, чтобы Вивиан кого-нибудь возил по болотам в карете. Поэтому я должна предположить, что ваше здоровье не позволяет вам ездить верхом.

— Вы предполагаете неправильно, мисс Марчбанкс, — спокойно ответила Лейла. — Требования моей профессии таковы, что только отменное здоровье позволяет мне выполнять их.

— О да, конечно… Я забыла о вашей профессии.

Это было сказано с таким оскорбительным подтекстом, что от этой неслыханной грубости Лейла покраснела. Вивиан вспыхнул от злости и немедленно вступил в разговор:

— Талант мисс Дункан снискал не только мое глубочайшее уважение, но и восхищение всей лондонской публики. Как и наша мама, она может радовать людей своим музыкальным дарованием. Зрители расходятся из театра по домам, обогащенные тем, что увидели и услышали. Это редкий дар, и я нахожу его самым прекрасным в этом мире, полном притворства и обмана.

— Вас никто ни в чем не обвиняет, Вивиан, — быстро вставила Джулия. — Ваше положение ясно всем с самого начала, разве не так?

— И я благодарю за это Бога, когда вижу те обязательства, от которых свободен, — назидательно произнес он. — Моя жизнь — это мое дело. Поверьте, я не продам ее за несколько акров земли.

Затем было объявлено перемирие. Разговор шел неестественно, но беззлобно. Они покончили с едой, встали из-за стола и перешли в гостиную. Чтобы остаться с женщинами, мужчины отказались от портвейна и сигарет, но леди дали позволение на бренди, пока сами пили кофе. Чарльз пустился в безопасный разговор о графской ярмарке. Явно стараясь загладить ссору за столом, он был чрезмерно внимателен к Лейле, объясняя подробности ежегодного праздника, от которого все землевладельцы получают удовольствие.

Вивиан был готов в любую минуту броситься на защиту девушки, сидящей в соседнем кресле. То, что начиналось как «упражнение в тактике», теперь переросло в отношения, которые он не мог не предвидеть. В Шенстоуне он был ее защитником и покровителем, ее партнером в игре против Чарльза и Джулии. Он хотел иметь право продолжить эту роль, но Лейла ясно дала понять, что о пылкой страсти теперь и речи не идет. Оставался только один выход, и Вивиан понимал это: ему придется бездействовать на протяжении нескольких недель. Он только что сказал Джулии, что его жизнь и судьба — это его личное дело и что он не променяет свободу на несколько акров земли. Но Вивиан вдруг почувствовал, что наследство никогда еще не было для него столь притягательно.

Окинув взглядом комнату, знакомую с детства, Вивиан увидел роскошную мебель и изящные вещицы, которые собирал покойный Вейси-Хантер. Он разглядывал фарфор, изделия из слоновой кости, антикварные часы с гипнотически раскачивающимся маятником, ковер, вытканный специально для этой комнаты, и ему казалось, будто он видит это в первый раз.

Затем ему вдруг пришло в голову, что Шенстоун можно сделать красивым местом, если наполнить его любовью. Летом здесь всюду цветы, зимой в каждой комнате весело потрескивал бы огонь. Это мог быть настоящий дом. Маленькие мальчики могли бы бегать по коридорам, наполняя особняк детским смехом, могли бы скакать по болотам на пони, которые стоят в конюшне. Маленькие мальчики и их красивая мама могли бы счастливо жить в этом уголке Англии, знаменитом своей великолепной природой. Шенстоун мог не быть холодным и гнетущим, каким он всегда знал его. Его взгляд остановился на Лейле, которая внимательно слушала рассказы Чарльза об аукционе рогатого скота, и его охватило несвойственное ему чувство зависти. Все это было его по праву рождения, но ничего из этого он ей предложить не мог. Это было невыносимо.

— Мне кажется, достаточно сантиментов вокруг огня, — строго сказала Джулия. — Мисс Дункан, по-моему, еще не видела этого древнего дома, Вивиан. Стыдитесь! Вы думаете, ей не хочется его осмотреть? Я не поверю, что жизнь среди гипсовых копий античных скульптур и стеклянных бриллиантов притупила ее восприятие настоящих ценностей. — Джулия скользнула по Лейле наглой улыбкой. — Я проверю ваш вкус на Гольбейне.

Лейла улыбнулась в ответ.

— Это очень лестно… но если Вивиан не счел нужным показать мне его, значит, он не стоит моего внимания.

Придя в восторг от того, как быстро нашлась Лейла, Вивиан сказал:

— Гольбейн не во вкусе мисс Дункан.

— Вас не интересуют старые мастера, мисс? — спросила Джулия. — Вы не умеете ездить верхом, редко выезжаете из столицы. Вивиан хорошо просвещает вас пока только в одном вопросе.

Стараясь скрыть гнев, Вивиан встал.

— Я решил исправиться и показать мисс Дункан все, что скоро станет собственностью Чарльза. Простите, что оставляем вас.

Джулия была к этому готова.

— Я так давно не видела мои любимые картины. Если все это скоро станет собственностью вашего брата, может быть, он окажет нам честь в этот вечер и проводит нас?

Все четверо двинулись по коридору в салон Шенстоун-Холла, обсуждая фамильные ценности и антиквариат. В некоторых местах приходилось идти парами, и Вивиан позаботился, чтобы его партнершей была Лейла. Хотя она старалась достойно участвовать в разговоре, который искусно направляла Джулия, ее плечи поникли, а задумчивый вид подсказал Вивиану, что на нее опять нахлынули горестные воспоминания. Он решил положить этому конец.

Когда они достигли комнаты с оружием, Вивиан сказал:

— Не пойдем туда, Чарльз. Нашим леди это будет неинтересно.

— Напротив, — воскликнула Джулия, развернувшись в темном коридоре, — это самая восхитительная комната во всем доме. Мисс Дункан несомненно проявит больше интереса к оружию и доспехам, чем ко всем этим старинным вещам, которые потерпели сокрушительную неудачу, стараясь ей понравиться. В театральной профессии вы часто пользуетесь атрибутами, присущими настоящим джентльменам. Герой, сражающийся со злодеем, укравшим у него то, что должно было принадлежать ему по праву рождения, — многозначительно продекламировала она. — Скрестить шпаги, чтобы защитить имя и честь, — это она поймет.

— Кстати, Вив, я хотел кое-что показать тебе, — сказал Чарльз, открывая дверь. — Кузен Джерард считает, что это лучше держать здесь.

В галерее царил неприятный холодок. Она вся была заполнена старинным оружием: доспехами, щитами, пиками. Повсюду лежали цепи, лошадиная упряжь, шлемы, нарукавники, нагрудные щиты, алебарды, арбалеты и дротики. Лейла поежилась, и Вивиан поправил ее тонкую шаль, прикрыв ей плечи. Она, казалось, не заметила этого маленького знака внимания и продолжала оглядываться вокруг.

На Вивиана вид галереи возымел неприятное действие. В тусклом свете ламп духи умерших воинов зашевелились в темных углах, всколыхнув воспоминания об Ашанти. Лица двух застреленных им англичан вдруг с такой ясностью предстали перед ним, словно он увидел их снова. Сколько он будет жить, столько будет помнить ужас на этих лицах за несколько секунд до рокового выстрела. Такой же ужас испытал и он сам, зная, что выдал выстрелами свое присутствие. Вивиан помнил свой страх, когда бежал прочь, ожидая в любой момент получить копье в спину. Непредвиденные последствия породили сомнения и угрызения совести, которые преследовали Вивиана, пока его не свалила лихорадка и он не оказался в госпитале. Сейчас сомнения вернулись. Он вспомнил языческие ритуалы, черные, полные дикого взгляда глаза и ритуальные убийства жертв, и его бросило в жар. Комната слишком напоминала о воинской жестокости.

Чарльз подошел к дальней стене, где висел впечатляющий арсенал мечей, рапир, сабель и прочего оружия.

— Здесь. Если помнишь, его использовал прапрадед отца в битве при Ватерлоо, — сказал он Вивиану, вытаскивая меч из ножен. — Попробуй, сколько он весит, и представь, как бы ты пошел в бой с таким оружием.

Ощущение тяжелого лезвия в руках плюс атмосфера комнаты, бывшей свидетелем его многих детских унижений, так подействовали на Вивиана, что он сдавлено произнес:

— Наши предки, должно быть, были настоящими мужчинами, если умели владеть таким оружием.

Он собрался передать меч назад брату, как за его спиной раздался тихий голос:

— Вы хотите сказать, что вы ненастоящий мужчина и не способны обращаться с таким оружием?

Вивиан повернулся и прочитал в глазах Джулии тот же вызов, что и в памятный вечер перед Рождеством. Она сняла со стены изящную рапиру.

— Защищайтесь, сэр, — скомандовала она. Ощущая надвигающуюся опасность, он пробормотал:

— Это смешно, Джулия.

— Побеспокойтесь о своей защите и продемонстрируйте мисс Дункан кое-что из арсенала настоящих джентльменов. Она видела дуэли только на сцене, где каждый выпад отрепетирован. Ей гораздо больше понравится импровизированное состязание.

Не оборачиваясь, Джулия спросила:

— Что вы скажете, мисс Дункан?

— Пусть Вивиан решает, что ему делать, — прозвучал спокойный ответ.

Отлично понимая мотивы, которые двигают Джулией, Вивиан равнодушно произнес:

— Для рыцарского поединка мы должны быть одинаково вооружены.

— У вас есть преимущество, — спокойно ответила она. — Вы превосходите меня в росте, весе и силе, плюс тот факт, что вы профессиональный воин. Или вы хотите сказать, что офицер кавалерии отказывается показать свое умение в arme blanche?2

— Нет, Джулия, правда, сейчас совсем не время для этого, — тщетно запротестовал Чарльз.

Вивиан воспользовался возможностью, которую предоставил брат, вмешавшись в их разговор, и, подойдя к стене, чтобы повесить саблю, сказал:

— Офицер кавалерии никогда не примет вызова от леди. Это вопрос чести.

Он повернулся и почувствовал, что кончик рапиры уткнулся ему в горло. На лице Джулии было написано, что если она когда-нибудь и отступит, то не сейчас.

— Никогда не примете вызова от леди? — с явным удовольствием переспросила Джулия. — Может, это потому, что ни одна из них вам его не бросала?

Кончик рапиры царапал ему кожу. Лейла и Чарльз замерли, понимая, что от Вивиана требуется какой-то странный выкуп. Как можно более небрежно Вивиан сказал:

— Леди постоянно бросают нам вызов, но делают это с помощью более нежного оружия.

— Которое вы тоже слишком хорошо знаете и которому, насколько я могла убедиться сегодня утром, умеете успешно противостоять, — с волнением произнесла Джулия, выдав истинную причину своего раздражения. — Вам не надоели противники, которые недостойны вас, капитан Вейси-Хантер?

Это было сказано довольно непринужденно, но все в комнате понимали, что Вивиан не может пошевелиться. Это была самая утонченная пытка перед лицом девушки, которую он любил. Чем дольше продолжалась эта игра в кошки-мышки, тем сильнее было его унижение перед Лейлой. Он должен был быстро положить этому конец.

— У меня было много стоящих противников в Ашанти, мисс Марчбанкс, — спокойно сказал Вивиан и резким движением попытался схватить рукой лезвие, чтобы отвести его от шеи.

Но он недооценил Джулию. Она словно ожидала именно такого действия с его стороны, и отступив на шаг назад, резким движением вырвала рапиру. Лезвие прочертило по его ладони кровавый след. На мгновение их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах страсть, подтвердившую его подозрения: Чарльз жил в мире иллюзий, полагая, что может совладать с этой женщиной.

— Touche, сэр, — весело произнесла она, отдавая рапиру побелевшему Чарльзу. — Кажется, во второй раз.

Вивиан сунул руку в карман и незаметно сжал носовой платок, чтобы остановить кровь. Не выпуская платка, он подошел к Лейле. Вивиан понимал, что этот раунд Джулия выиграла. В тусклом свете комнаты Лейла взглянула на него, и он понял, что все кончено.

Вечер был безнадежно испорчен. Когда они подошли к главной лестнице, Лейла предпочла удалиться. Вивиан пошел проводить ее. Все еще потрясенный тем, как неожиданно развернулись события, Вивиан сжимал в кармане пропитавшийся кровью носовой платок. Жгучая боль раны воскрешала унижения, испытанные в детстве. Джулия унизила его перед девушкой, которую он все больше любил и которую боялся потерять. Лейла стала свидетельницей того, что она не могла понять. Сможет ли он когда-нибудь объяснить ей… и даст ли она ему когда-нибудь возможность сделать это?

Они дошли до дверей ее спальни, не проронив ни слова. Вивиан остановился, распахнул дверь и вошел, прежде чем она успела возразить. Он был вынужден держать раненую руку в кармане, и это сковывало его движения. Лейла подошла к окну и повернулась. У нее было невыносимо печальное лицо.

— Я хочу завтра вернуться в Лондон, — сказала она спокойно.

— Лейла, пожалуйста, — начал он, направляясь к ней и проклиная рану, которая не позволяла ему обнять ее.

— Ты обещал отвезти меня домой, когда я захочу, — напомнила она.

— Это было вчера, прежде, чем ты сказала, что Рози без колебаний поехала бы со мной.

— Даже Рози решила бы, что ей здесь не место, после того что случилось в этот вечер.

Они смотрели друг на друга, ища возможность показать, что между ними ничего не изменилось. Наконец Вивиан сказал:

— Иногда у тебя не остается выбора, кроме как принять вызов и постараться выйти из ситуации, которую невозможно было предвидеть. Допускаю, что мне не удалось выйти сухим из воды, но ты… Лейла, я просто горжусь тобой.

— За то, что не заставила тебя стыдиться? За то, что правильно держала ножи и вилки, не глотала гласные и держала себя, как порядочная девушка-хористка в особняке лорда?

От этих слов у него перехватило дыхание

— Ты несправедлива, Лейла.

— Правда? — воскликнула она с неожиданной силой. — А я и не знала. Правила поведения, которые мы, хористки, называем «светскими», для меня полнейшая тайна. И слава Богу, потому что, насколько я поняла, они все направлены на то, чтобы унизить человека и причинить ему боль.

Подойдя ближе, Вивиан хрипло произнес:

— Ты причиняешь мне боль каждым своим словом. Неужели ты именно этого хочешь?

Лейла молчала, и он продолжал:

— Я гордился тобой сегодня, потому что ты показала мне, как прекрасно могло бы быть в Шенстоуне, если бы вокруг меня были хорошие люди. Пожалуйста, останься еще ненадолго.

Она отвернулась, слегка покачав головой, и подошла к камину, где догорали угли.

— Это все притворство, Вивиан, как говорит мистер Гилберт. Я вовсе не блистательная звезда из театра Линдлей. Я полуграмотная сирота. Ты сказал утром, что это только вопрос времени. Что ж, время истекло. Там, на болоте, ты ясно дал понять, что не можешь забыть, что я красивая молодая девушка… а Джулия изо всех сил весь вечер напоминала мне, что мужчины, как ты, могут хотеть от таких девушек, как я, только одного. Верни меня в мой мир, Вивиан. Пожалуйста, отвези меня домой.

Следующим утром Вивиан вошел в спальню деда, который встретил его холодным взглядом. Вивиан пришел для того, чтобы проститься. Хотя светило солнце и было тепло, в этой половине дома было мрачно и сыро. Лорд Бранклифф лежал у окна, закутанный в одеяла; его лицо больше прежнего походило на голову ястреба.

— Я велел, чтобы ты привел свою девчонку, — сказал он с силой, не вязавшейся с его болезненным видом.

Вивиан пропустил это мимо ушей и произнес:

— Доброе утро, сэр. Как вы себя сегодня чувствуете?

— Все еще жив, — огрызнулся старик. — И не хочу, чтобы ты обслуживал своих кобылиц под моей крышей.

— Так вот почему мой отец обслуживал своих под крышами домов других мужчин?

С неожиданной проворностью дед схватил жилистой рукой трость и взмахнул ею в воздухе. Вивиан заслонился здоровой рукой, и трость ударила по ней.

— Если ты еще раз осмелишься заговорить со мной таким тоном, мальчишка, я вышвырну тебя из своих владений. И получу громадное удовольствие, сделав это лично.

— Вы не сможете сделать это лично, — язвительно возразил Вивиан. — Вам пора понять, что вы уже не тот, каким были когда-то, а мы с Чарльзом не маленькие мальчики, которых можно бить тростью.

— Тогда не обманывай меня, как маленький мальчик! Ты не сказал мне, что приехал не один. Бейтсу пришлось проинформировать меня, что ты привез с собой одну из своих «юбок».

— Когда я приехал, доктор Симмс дал вам снотворное, чтобы вы спали ночью. Если помните, мы успели обменяться лишь парой фраз, — сказал Вивиан, стараясь сохранять спокойствие. — Бейтс неверно вас информировал, если это именно он назвал так мою гостью. Мисс Дункан — мой добрый и порядочный друг. Ей недавно пришлось пережить тяжелую утрату. Я привез ее в Шенстоун, чтобы помочь оправиться от потрясения.

— Почему она в таком случае не в черном, как полагается приличным женщинам? — выпалил дед, указывая тростью в окно. Вивиан повернул голову и увидел Лейлу, одетую в красивый голубой костюм, идущую по залитой солнцем дорожке. При виде Лейлы, с нетерпением ожидавшей отъезда, он снова подумал, как хорошо могло бы быть в Шенстоуне, если бы она осталась жить здесь.

Внезапно он с болью осознал, чего лишен. Что он мог предложить этой женщине? Кочевую жизнь по гарнизонам, жалование, которое ему великодушно высылает мать, имя, запятнанное недавним скандалом, карьеру военного, на которую уже брошена тень? Если бы Шенстоун был его, он бы распахнул все двери и окна, чтобы свежий ветер вымел все воспоминания о несчастьях, пережитых здесь. Он бы велел слугам вымыть весь фарфор и хрусталь, отполировать паркет, вычистить антикварный ковер, чтобы он снова заиграл всеми красками. Коридоры наполнились бы их смехом, он догонял бы ее, хватал в объятия, а она, запыхавшись, жаждала бы его поцелуев. Английский сад был бы постоянно в цвету, они, ослепленные счастьем, обнявшись, бродили бы по дорожкам. Он научил бы ее ездить верхом, и они скакали бы по полям, ветер трепал бы ее волосы, а восторг наполнял грудь. Он бы ловил для нее ягнят и отдавал ей со словами, что отдает ей и свою жизнь. Если бы Шенстоун был его…

— Приведи ее сюда, — скомандовал дед трескучим голосом, выводя его из мечтательной задумчивости.

Повернувшись к кровати, Вивиан ответил:

— Нет, сэр.

Трость стукнулась о кровать.

— Она живет в моем доме, черт возьми. Ты сделаешь, как я сказал.

— Если вы желаете оскорбить ее, можете для этого спуститься сами. Я не приведу ее сюда.

Старик несколько мгновений подозрительно смотрел на него.

— Любовная связь, да? Кто это женщина? Какая у нее родословная?

Потеряв самообладание, Вивиан ответил:

— Она не кобылица. Я уже говорил вам это.

— Твой язык стал чертовски изыскан. Обуздай его, или я сделаю это за тебя, — угрожающе произнес лорд Бранклифф, все еще полагая, что имеет какую-то власть над Вивианом. — Ты отказываешься сообщить мне, кто это создание? Значит, я был прав. Она твоя любовница. Увози ее из моего дома, слышишь? Для распутства есть комнаты в гостиницах. Я не потерплю шлюх в моем доме.

— Мы оба уезжаем, — отрезал Вивиан, не в силах больше сдерживать себя. — Вы никогда не понимали моей матери, и уж подавно не сможете оценить качества девушки, которая на короткое время внесла красоту в этот старый, злобный дом. Вы думаете, что выбрали хорошую жену моему брату. Но вы слишком недооцениваете ее. Вы управляли домом, когда здесь жила скромная молодая женщина и два маленьких мальчика. Все трое были беззащитны, и ими легко было командовать. Джулия Марчбанкс жаждет управлять теми, кто силен и независим, мечтает о власти более утонченной, чем ваша. Чарльз не представляет интереса для ее садистской натуры. Клянусь, она никогда не будет здесь хозяйкой. Придется пойти вам наперекор. Вы превратили Шенстоун в обитель несчастий, к моменту вашей смерти здесь ничего не останется. Мой бедный брат прикован к нему, но я волен уехать. В доме достаточно злых привидений. Добро пожаловать к ним. Вы составите им отличную компанию. Прощайте, сэр.

Взяв в своей комнате пальто и шляпу, Вивиан спустился к главной лестнице, где уже стояли его чемоданы. Лейла в ожидании кареты стояла в дверях, а Чарльз о чем-то разговаривал с ней, помогая девушке надеть пальто, отлично шедшее к ее голубому костюму. Заслышав шаги, они обернулись, и Чарльз нахмурился.

— Господи, Вив, у тебя вид, будто ты увидел привидение.

— Привидение осталось в прошлом, — устало сказал он, бросив взгляд на слой пыли на перилах. — Я думаю о духах будущего.

С любопытством взглянув на него, Чарльз проводил Лейлу к карете, помог ей сесть, подоткнул одеяло вокруг ее колен и вернулся в дом.

— Мне жаль, что мисс Дункан не считает возможным более оставаться здесь, — сказал он, пока Вивиан надевал пальто. — Конечно, привозить ее сюда было ошибкой. Я сразу сказал тебе об этом.

— Да, — нехотя согласился Вивиан, — но это не такая большая ошибка, как та, которую делаешь ты, собираясь жениться на Джулии. Прошлой ночью ты видел отблеск того огня, что бушует в этой женщине. Поостерегись, ради Бога, и поищи другую невесту.

Чарльз выпрямился.

— Я полагаю, что мы уже обсудили это. Вопрос полностью решен.

— Потому что Бранклифф так расположен к ней? Чарльз, мне становится все яснее, что ты пойдешь на все, лишь бы обеспечить себе мирную жизнь. Тебе предстоит скоро вступить в наследование, и я бы хотел, чтобы ты постарался тверже стоять на ногах. Твои ноги достаточно сильны, чтобы выдержать тебя, а я уже немного устал выслушивать жалобы на то, как тебя обманывает человек, стоящий одной ногой в могиле. Это твое наследство. Борись за него, а не простирай руки к Всемогущему Бранклиффу. Он не всемогущий.

Надевая шляпу, Вивиан добавил:

— Когда в следующий раз ты попадешь в неприятность с землей или лошадьми, не ожидай, что я приеду и помогу тебе выпутаться из ситуации, которую у тебя нет храбрости предотвратить.

С этими словами он направился к карете, оставив Чарльза в состоянии легкого шока. Тем не менее, Вивиан сделал еще одно замечание, пока Доббинс собирал поводья:

— Не присылай мне телеграмм, призывая приехать. Сообщи только о дне похорон. Ни Бранклифф, ни я не желаем видеть друг друга в последнюю минуту.

Кивнув Доббинсу, он сказал:

— Можно ехать.

Чарльз стоял, словно громом пораженный. Карета выехала на дорогу и направилась к живописной арке главного входа. Проезжая под ней, Вивиан ощутил странную уверенность, что больше никогда не увидит Шенстоун.

Всю первую половину дороги они оба молчали. Лейла, казалось, была поглощена картинами, проносящимися за окнами, Вивиан был погружен в свои мысли. Он видел морщинистое лицо на подушке, оно презрительно кривилось и называло Лейлу шлюхой. Он видел наглый взгляд Джулии, когда она наблюдала их любовную сцену в овечьем загоне, ее превосходство над девушкой, которую она из-за ее профессии считала распутной, ее неприкрытый триумф, когда она их обоих унизила, уткнув рапиру ему в горло. Ему вдруг пришло в голову, что Лейла похожа на его мать. Они совсем разные, но она такая же утонченная и грациозная, щедрая на похвалу, удивительно женственная и легко ранимая, как и Маргарет Вейси-Хантер. У обеих была страсть к музыке и пению и артистический талант. Лейла на короткое мгновение вернула Шенстоун к жизни, но вчера вечером была сломлена более сильной волей. Даже в этом они с то матерью близки.

Когда поезд проезжал Уилтшир, Лейла заснула. Вивиан изучающе смотрел на нее, его мысли путались, и с каждой милей росло ощущение неминуемой потери.

Вошел официант и объявил, что завтрак готов. Лейла ела очень мало и больше смотрела на зеленые деревенские пейзажи, проносящиеся за окном вагона, пока Вивиан поглощал entrйe3 и свиную отбивную. Когда он наливал ей вино, Лейла впервые заметила, что у него забинтована рука.

— Наверное, глубокий порез. Очень больно? Недовольный, что она обратила на это внимание, он тихо ответил:

— Не так больно, как твое молчание. Лейла, тебе совсем не обязательно сейчас возвращаться. Гилберт дал тебе целую неделю на выздоровление. Позволь мне увезти тебя в отель — куда-нибудь в тихое местечко, где за тобой будут ухаживать и где ты сможешь отдохнуть.

Взглянув на нее, он вздохнул:

— Если ты скажешь, что я должен вернуться в Брайтон, я вернусь.

— Нет, Вивиан, — сказала она, слегка покачав головой. — Мои нервы понемногу приходят в порядок. Я очень благодарна за все, что ты для меня сделал, но мне бы хотелось вернуться к работе. Я скучаю по ней, поверь мне.

Он должен был согласиться с ее решением.

Когда они вернулись в ее подвал и зажгли лампы, Лейла была обескуражена не меньше, чем он. Все внутри него протестовало. Она должна быть окружена красивыми вещами, комфортом и роскошью. В его душе бушевал шторм, когда он увидел дешевую мебель, тонкие занавески, старье из ломбарда и уродливую плиту на кухне, черную от угля. Затем через открытую дверь он посмотрел на крошечный двор, где когда-то стоял с Оскаром. Стена соседнего дома поднималась в нескольких футах от единственного окна, почти закрывая свет.

Он вспомнил, как Лейла сидела в шикарных комнатах его старого дома. Вспомнил о Чарльзе, по-доброму обращавшемся с ней, и о Джулии, открыто выражавшей свое презрение. О деде, обвинившем его в том, что он привез в его дом свою «юбку». И шторм разразился, выплеснув силы, которые он больше не мог удерживать.

Она стояла у стола, отстегивая шляпку. Он подошел к ней сзади и крепко обнял.

— Это выше моих сил, — прошептал он ей в затылок. — Я не могу бросить тебя здесь и уйти. Да, я когда-то хотел сделать тебя своей любовницей и поселить в хорошей квартире, как Лемптон поступил с Рози Хейвуд. Но это было до того, как я открыл настоящую Лейлу Дункан. Ты не права, дорогая. Я влюбился не в обаятельное существо, созданное Лестером Гилбертом, а в девушку, которая так завладела мной, что я теряю рассудок. Я хочу тебя, Лейла. Я хочу то, что только ты можешь мне дать: солнечный свет и смех, гармонию и вечную любовь.

Он стал целовать ее волосы, затылок, шею, все крепче сжимая в руках ее изящное тело, словно желая защитить его.

— Ты не смогла бы жить в Шенстоуне, я знаю это и не прошу тебя ехать куда бы то ни было, где ты не сможешь быть счастливой. Конечно, я бы хотел, чтобы ты оставила Линдлей, но ты можешь продолжать учиться пению, если хочешь. Я сделаю тебя счастливой, дорогая. Я дам тебе все, что ты захочешь. Клянусь, для меня не будет существовать никого, кроме тебя, потому что ты взяла в плен мое сердце, мои чувства и мою судьбу. Ради Бога, позволь мне увезти тебя отсюда и заботиться о тебе.

Затем он вдруг осознал, что она неестественно неподвижна, словно не слышит или не понимает, что он ей говорит. Резко повернув ее лицом к себе, он со страстью произнес:

— Я прошу тебя выйти за меня замуж.

Ее вид заставил его замолчать: по белым, как мел, щекам, текли слезы. Она с ужасом смотрела ему в лицо, будто он был одним из привидений Корнуолла.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Апрель и май были самыми трудными месяцами в жизни Лейлы. Она едва ли осознавала, как прожила их. Вечера были заняты спектаклями, к тому же назначение в секстет поющих девушек загрузило ее работой до отказа. Но стоило ей подойти к двери служебного входа, как она вспоминала Рози. Хорошо, что «Веселая Мэй» был новым спектаклем, где ее подруга почти не успела поучаствовать.

Лейла снова чувствовала себя ужасно одинокой. На сцене она была охвачена волшебством, но, когда уходила за кулисы, оно тут же умирало. Она так же шутила с другими девушками, участвуя в веселых пикировках и нескончаемых театральных сплетнях, но память о Рози была всегда рядом с ней, наполняя ее сердце болью утраты.

Майлс Лемптон ухитрился помириться со своей невестой и в конце мая женился на ней. Лейла ощущала это как последнее предательство уже умершей девушки и разорвала газету со свадебными фотографиями. Скандал был забыт. Газеты захлебывались восторгами от состоятельной парочки. Рози была похоронена и всеми забыта.

Лейлу мучило то, что нельзя было ни похоронить, ни забыть. Предложение Вивиана о браке расстроило ее больше, чем предыдущее менее благородное предложение. Ее отчаянные протесты, что их брак не удастся, потому что они из разных слоев общества и ни его семья, ни друзья никогда не примут ее, легко опровергались Вивианом. Даже ее заверения, что женитьба на ней пошатнет не только его положение в обществе, но и поставит под угрозу военную карьеру, встречались возражением, что полк сочтет за честь принять в свои ряды девушку из Линдлей.

Вивиан продолжал приходить, а она не могла отказаться видеть его. Через несколько недель Лейла в отчаянии сама предложила стать его любовницей. Напротив, теперь Вивиан отказался от ее предложения. Стиснув зубы, он сказал, что не позволит, чтобы кто-нибудь называл ее «его юбкой», и согласится взять ее только в качестве жены. В отчаянии Лейла воскликнула, что тогда ничего не будет.

Его не было целую неделю, но однажды вечером он появился у служебного входа с охапкой цветов, и они вернулись к тому, с чего начинали.

Немало мук в этот ужасный период Лейле доставляли мысли о другой женщине, которая может стать его женой. Зная, что она никогда не сможет сказать ему о Френке Дункане, Лейла понимала, что их нынешним отношениям надо как-то положить конец. Они сделали друг друга невыносимо несчастными, и вина за это полностью лежала на ней. Она сгибалась под этой ношей, не в силах вынести мысли о том, что он найдет другую женщину, которой отдаст свою жизнь и любовь.

Джулия Марчбанкс выказывала к Вивиану постоянный интерес, несмотря на то, что должна была выйти замуж за кроткого Чарльза. Лейла не могла забыть, как она держала рапиру у его горла— несомненно, символический жест власти над ним. Если такая женщина, как Джулия, когда-нибудь завоюет его, ему придется отдать ей вместе с сердцем и душу.

От полного отчаяния ее спасали только уроки пения. Профессор Гольдштейн был маленький, неприметный мужчина, который верил лишь в упорный труд. И Лейла охотно трудилась. Наслаждение, которое она получала от звуков собственного голоса, было лучшей наградой за ее усилия. Она сама не верила, что это возможно. Ее диапазон расширялся с каждой неделей, и даже ее учитель, обычно скупой на комплименты, сказал, что за ее верещанием он начинает слышать настоящее сопрано.

Гольдштейн сказал, что ей нужно иметь дома пианино, чтобы заниматься каждый день. Когда она сказала об этом Вивиану, пианино было доставлено на следующий же день. Она приняла этот подарок, как принимала плату за уроки, поскольку считала, что это деньги от продажи серег Джулии. Эта мысль доставляла ей особое удовольствие. Вивиан сделал ей уже столько подарков, что она не могла позволить себе отказаться еще от одного.

Огромная популярность Франца Миттельхейтера, собирала аншлаги на «Веселую Мэй», а выдвижение в секстет добавляло Лейле все новых поклонников. Состоятельные повесы, восхищенные ее фигурой в обтягивающем мундире на сцене, были еще более восхищены ее женской версией, когда встречали у служебного входа. Драгоценности, цветы и другие экстравагантные подарки сыпались на нее дождем от толп почитателей. Она принимала их, считая частью своей роли, как требовал Летер Гилберт, и ей редко доводилось после окончания спектакля сразу возвращаться в свой подвал.

Ее появление в секстете означало и прибавку жалования, большую часть которого приходилось тратить на платья. Некоторые из ее кавалеров быстро исчезали, других она видела постоянно и получала удовольствие от их ума и веселого нрава. Ужины после спектаклей означали для нее только две вещи: хорошую еду, необходимую для здоровья, а теперь и для ее голоса, и возможность позже вернуться в свой подвал, где горестные воспоминания все еще властвовали над ней.

К ее ужасу, Вивиан проявлял дикую ревность по поводу каждого принятого ею предложения, каждого мужчины, с которым она встречалась, каждого полученного подарка. С приближением лета военные маневры и парады проводились все чаще. Кавалерийский полк постоянно вызывали для эскорта членов правительства, чей статус требовал проезда официальной процессией по улицам Лондона. Загруженный на службе, Вивиан виделся с Лейлой реже, чем раньше, и страшно переживал, что она проводит время с другими мужчинами. Обнаружив, что он одинаково страстен и в любви, и в гневе, Лейла не знала, чем успокоить его. Они часто ссорились, пока он однажды не обвинил ее в том, что она не способна на искреннее чувство.

— Чего ты хочешь от меня на самом деле? — требовательно спросил Вивиан, когда они как-то в воскресенье гуляли в парке. — Когда я собирался стать твоим любовником, ты впала в праведный гнев и выкинула меня из кеба. Теперь я хочу стать твоим мужем, а ты предлагаешь быть моей любовницей. Ты хочешь остаться свободной и играть роль любовницы, которую постоянно окружают мужчины? Ты недооцениваешь меня. Я никогда ни с кем не делю благосклонности женщины.

Его слова так ранили ее, что Лейла не смогла вымолвить ни слова. Вивиан смутился, увидев, что заставил ее страдать, и потащил в тень деревьев, крепко прижав к себе.

— Дорогая, ты же знаешь: мысль о том, что ты находишься с другим мужчиной, разрывает меня на части, — в отчаянии пробормотал он. — Ради Бога, стань моей женой. Давай положим этому конец.

Лейла сама была в отчаянии.

— Давай положим всему этому конец, во что бы то ни стало. Оставь меня, Вивиан, — прошептала она, уткнувшись ему в пальто.

Через два дня он ждал ее у служебного входа. Она сказала поклонникам, что плохо себя чувствует, и пошла в Вивианом. Встреча закончилась новой ссорой, и после этого она не видела его две недели. Лейла была в полном отчаянии, считая, что потеряла его навсегда, когда, выйдя однажды днем из дома профессора Гольдштейна, увидела его при всех регалиях верхом на Оскаре около ждущего ее кеба. Она была поражена несчастным выражением его глаз, в которых раньше танцевали очаровательные смешинки.

Вивиан сопровождал кеб до ее подвала, а она сочиняла суровую речь, которую произнесет ему по приезде. Вместо этого Лейла радостно нырнула в его объятия и с готовностью согласилась забыть все, что он сказал ей в пылу ревности. Они провели час за чашкой чая, затем ей пора было собираться в театр.

Он страстно поцеловал ее и признался, что уже давно должен быть на королевском приеме в саду.

— Мне надо ехать туда, а то все решат, что я потерялся, — сказал он с улыбкой. — Но воскресенье все мое. Приезжай в Брайтон утренним поездом, а я найму карету, которая привезет тебя ко мне через фруктовый сад, который сейчас весь в цвету.

Он прижал обе ее руки к губам и многозначительно посмотрел на нее исподлобья.

— Я знаю гостиницу, где мы сможем остановиться на ночь, если застрянем или если будет плохая погода.

Отлично понимая, что это означает его капитуляцию и что он предлагает ей в этот уик-энд стать его любовницей, она не могла выдавить ни слова. Лейла была почти уверена, что он пользовался этой гостиницей раньше с другими женщинами. Ей стало неприятно, что Вивиан собирается привезти ее туда. С другой стороны, раз она сама отказывалась доставить ему удовольствие, то как может осуждать его за то, что он ездил туда с другими женщинами?

Лейла согласилась приехать. Он взял шлем и уже в дверях, обернувшись, небрежно спросил, ужинает ли она с кем-нибудь сегодня вечером? Она осторожно ответила, что ей назначил встречу Билли Мидлтон, один из ее постоянных поклонников.

— Что ж… желаю приятно провести вечер, — ответил он бесстрастно, что, однако, не скрыло его разочарования. — Ты всегда можешь поговорить с ним о Сириле Родсе.

Напоминание об этой давней шутке сильно покоробило ее.

— Я и сейчас думаю, что это имя ему подходит больше, чем Сесил — ответила Лейла спокойно.

Он многозначительно посмотрел на нее.

— Я уверен, он добровольно сменит имя, если ты скажешь ему об этом. По-видимому, ты можешь заставить мужчину сделать все, что захочешь.

На следующий день пришла Нелли. Лейла занималась пением, но была очень рада, что ее прервали. Вчерашний визит Вивиана не давал ей покоя, и ее очень беспокоило предстоящее воскресенье. Это не сделает их счастливыми, а возврата к старому уже не будет. Их желание броситься друг к другу в объятия больше невозможно сдерживать, а ее постоянные невнятные объяснения, почему она не может выйти за него замуж, могут быть истолкованы только одним способом. Став его любовницей, она могла бы удовлетворить его желание, но это, несомненно, усилило бы его ревность ко всем другим мужчинам, с которыми ей приходится встречаться. С такими мыслями в голове, пение не шло впрок, и она с радостью остановилась на середине гаммы, несмотря на просьбы Нелли спеть что-нибудь.

— Сейчас, когда ты так редко приходишь ко мне в гости? Это бы было ужасно грубо, — сказала Лейла с улыбкой, ополаскивая кипятком заварочный чайник.

Молодая служанка смотрела на нее во все глаза.

— Ты так шикарно выглядишь, Лили. И говоришь, как джентльмены, которые приходят к сэру Фредерику и хозяйке. А эти чашки! Настоящий китайский фарфор с рисунком. У тебя, наверное, сейчас много денег.

— Чайный сервиз подарил мне Вив… один друг.

— Джентльмен? — благоговейно спросила Нелли. Лейла налила чай.

— Да, Нелли, у меня теперь много друзей среди джентльменов, которые выражают мне свою благодарность за спектакль подарками. Они настолько состоятельны, что для них это то же самое, что чаевые извозчику или официанту.

— О, — не вполне понимая, пробормотала Нелли. — Но все-таки чайный сервиз. А ты не боишься разбить его?

Лейла вернулась к столу, поставив на него изящный чайничек из того же сервиза.

— Нет. Нужно обращаться с ним, как со старой, щербатой чашкой, и не будет никаких проблем. А если будешь очень осторожничать — обязательно разобьешь.

— О, — снова пробормотала Нелли, ошеломленная тем, что было выше ее понимания.

— Хочешь печенья… или у меня в буфетной есть пирог. Если хочешь, сейчас нарежу.

Краска залила бледное лицо Нелли.

— Не откажусь.

Лейла принесла пирог, отрезала большой кусок и положила на тарелку вместе с вилкой. Нелли с удивлением посмотрела на нее.

— А зачем вилка?

Теперь пришла очередь Лейлы слегка покраснеть. Она забыла, как жила Лили Лоув и ее прежние подруги.

— Я сейчас мелко нарежу, — сказала Лейла и взялась за пирог, прежде чем Нелли успела нырнуть в него всем лицом. Наливая чай, она слушала болтовню Нелли о том, что творится в доме Кливдонов. Для Лейлы это выглядело, как чужой мир, словно она никогда не была его частью. Затем она услышала последнюю новость о Джиме, который никак не может жениться на Нелли, потому что на пивзаводе его не переводят в контролеры. На вопрос, хорошо ли она себя с ним ведет, Нелли покраснела, из чего Лейла заключила, что Джим никогда не сделает ей предложения, ибо получил уже все, что хотел. Цепочка мыслей привела ее к предстоящему воскресенью и гостинице, в которой Вивиан собирался с ней остановиться; у Лейлы сразу испортилось настроение. Как ей узнать, останавливался ли Вивиан в этой гостинице до нее с бессчетным количеством других женщин? И чем все закончится, если она позволит ему достичь того, что он хочет?

— Будь осторожна, Нелли, — предостерегла она печально. — В этом мире для Джимов всегда все хорошо… как для майлсов лемптонов. Если у тебя возникнут трудности, он сразу скинет с себя всю ответственность.

— О, — взволнованно произнесла Нелли, больше восхищаясь красивыми словами Лейлы, чем их смыслом.

Съев еще один кусок пирога, Нелли достала из кармана письмо.

— Оно пришло две недели назад. Из какого-то другого места… Кухарка сказала, — добавила Нелли, потому что сама читать не умела.

Лейла с любопытством посмотрела на письмо. Оно было послано из места, под названием Хайдарабад, но почерк был не Френка, а на конверте стоял официальный штамп. Любопытство сменилось тяжелым предчувствием. С ним что-то случилось. Уверенный почерк на конверте и пересылка, оплаченная военным министерством. Кровь застучала у нее в висках. Она испугалась того, как радостно забилось ее сердце. О Господи, это значит, что больше нет препятствий и она может стать миссис Вейси-Хантер. И не нужна эта гостиница в воскресенье. Между ними больше не будет невыносимых ссор, непреодолимой ревности или лжи. Трясущимися руками Лейла разорвала конверт и прочитала:

Уважаемая мисс Лоув,

Я пишу вам по поручению одного из моих солдат, который не может написать сам. Я с сожалением вынужден сообщить вам, что военнослужащий Френк Дункан храбро участвовал в бою и получил ранение, потребовавшее ампутации правой руки. Ему была оказана медицинская помощь, и он отправляется в Лондон на корабле Марктаун, прибывающий в Тилбери 8-го июня. Он очень хотел, чтобы вам сообщили об этом. Насколько я понимаю, вы близкие друзья, а у него нет семьи, поэтому я очень сожалею, что мне приходится сообщать вам такую печальную весть.

Позвольте заверить вас в моем…

Строчки поплыли у нее перед глазами. Лейла бессмысленно смотрела на лист бумаги в руках, мгновенно забыв о Нелли и о Джиме.

Вместо прогулки по фруктовому саду Вивиан получил в уик-энд письмо от Лейлы. Его содержание ужасным образом подействовало на него и выбило из колеи на несколько дней. Каждое слово письма отпечаталось в его мозгу, каждая жестокая фраза преследовала его. Она писала ему, что ее карьера значит для нее больше чего бы то ни было. Что его постоянное надоедание и беспочвенная ревность не дают ей сосредоточиться на занятиях пением. Таким образом, он должен усвоить, что о проведении досуга с ним, сейчас или в будущем, не может быть и речи. Письмо заканчивалось словами, что она сама будет оплачивать уроки пения, продавая подарки, которые он ей подарил.

Не в состоянии смириться с таким внезапным разрывом, он проводил все внеслужебное время, крепко напиваясь, или скакал на Оскаре, пытаясь изгнать демонов, овладевших им. Вивиан никому не смог бы признаться, что его сердце разбито на части любовью к женщине, которая его отвергла. О нем всегда говорили, что он флиртует с теми, чья честь давно забыта, или с теми, кто не особо будет жалеть о чести, лишившись ее из-за него. Он всегда считал себя мужчиной с нормальным соотношением добродетелей и пороков и полагал, что в компенсацию за одинокое детство волен отдавать кусочки себя такому количеству подруг, какому пожелает. Затем он столкнулся с загадочной девушкой, которая вдребезги разбила все его представления о прекрасном поле и поймала в ловушку, из которой он не может выбраться.

Лейла открыла ему глаза, показав другую сторону отношений Лемптона и Рози Хейвуд; она продемонстрировала удивительное чувство чести, основанное на личной гордости, а не на гордости за свое происхождение или социальное положение. Благодаря ей он понял, что такое решимость в достижении успеха. Она часто унижала его, почти всегда неосознанно, и он обнаружил, что этот опыт не так уж неприятен ему. Он помнил, как постоянно менялось ее настроение, помнил восхитительное смущение, когда он поддразнивал ее, звук ее голоса.

Ночь за ночью он мучился ревностью, представляя ее у Романо в украшениях, подаренных другим мужчиной, рассказывающей этому ухажеру о спектакле или о последних задумках Лестера Гилберта. Что еще хуже, он представлял, как Лейла рассказывает о своем визите в «особняк лорда», где предыдущий поклонник гонялся по лугам за черным ягненком для нее. И, что было хуже всего, Вивиан знал, что снова сделает это, если только она позволит ему.

Каждую ночь он приходил к выводу, что она бросила ему вызов способом, далеко превосходящим все, что смогла изобрести Джулия. Лейла, по-видимому, больше наслаждалась его слабостью, чем его силой. Она вела тонкую игру с того самого вечера, когда в праведном гневе выкинула его из кеба: Лейла вынудила его общаться с ней только по-дружески, потом эти уроки пения и серьги; а он был настолько очарован ею, что привез в свой дом, заставил Чарльза и Джулию развлекать ее, защищал от их презрения и нападок деда.

Лейла играла с ним в кошки-мышки до тех пор, пока он не созрел для того, чтобы сделать все, что она ни попросит. Эта безвестная девчонка из кордебалета, поставила его на колени.

Несколько недель он был словно обезумевший: ссорился с друзьями, рычал на подчиненных и стегал лошадей. Командир как-то отозвал его в сторонку для мужского разговора, но из этого ничего не вышло. Офицеры его полка, как обычно, разделились на два лагеря. Друзья Вивиана по-мужски оправдывали его, те же, кто всегда считал его джентльменом второго сорта, расценивали такое поведение как извращенную форму мести.

Лидер группы офицеров голубых кровей майор Теодор Мауль Редферн Феннимор никогда не благоволил к нему, называя не иначе как «Вейси-Хантер Внебрачный», и позволял обменяться с ним лишь парой слов, и то если этого требовала служба. Хвастаясь личным знакомством с принцем Уэлльским и тем, что его родословная восходит к первому королю Англии Тюдору, Тео Феннимор считал себя гордостью полка. Его закадычные друзья были склонны согласиться с ним, но избегали Вивиана больше из солидарности со своим героем, чем из-за его статуса незаконнорожденного. Хотя иногда и возникали маленькие трения, это не причиняло Вивиану серьезных неприятностей до тех пор, пока через несколько недель после получения письма от Лейлы не случилась одна из них.

Как-то в середине лета, в субботу, полк проводил парад для населения. В этот день столбики термометров поднялись до рекордных отметок. Жара мучила и людей и животных, которым пришлось демонстрировать искусство верховой езды, полковые построения и все, чем славится кавалерия. Детей сажали на самых спокойных, старых, отслуживших боевых лошадей, молодые женщины трепетали от вида загорелых солдат, которые норовили подмигнуть девушкам, когда старшего офицера не было поблизости. Безукоризненные мундиры особенно подчеркивали их мужественность. Пожилые пары наполнялись верой в могущество нации, когда видели сверкающие копья и красивые лица солдат. Военная часть праздника была короткой и сменилась спортивными состязаниями. Команда, ставившая палатки, куда входил Вивиан, демонстрировала, что копья — это не только смертельное оружие, а матч в крикет между одиннадцатью солдатами полка и джентльменами Сассекса был призван показать, что уланы— молодые, мужественные ребята, которые проявят на войне такой же высокий боевой дух, как и в крикете.

Кульминацией дня, во всяком случае для офицеров, был визит Эдварда, принца Уэлльского, который, согласно плану, должен был вручить им кубок в знак признания успехов в Ашанти. Церемония должна была состояться во время легкого чая, который готовили к четырем часам. Поэтому в три тридцать все офицеры, кроме тех, кто был на дежурстве, собрались при всех регалиях в зале в ожидании чая, который им не позволяли пить до появления «Тедди». Сообщение о том, что королевская особа задерживается и прибудет почти на час позже, было встречено многозначительными взглядами: выражать протест ворчанием у офицеров и джентльменов считалось плохом тоном. Однако поскольку сам командир умирал от жажды, он приказал обслуге принести подчиненным, затянутым в парадную форму, стаканы и холодный лимонад.

Разговоры вертелись вокруг одной темы: комиссии по расследованию неудачного рейда Джеймсона полтора года назад, в результате которого Британия потеряла контроль над провинцией Трансвааль и ее золотыми приисками. Операция вызвала протесты, руководители восставшей армии были посажены в тюрьму, а Сесил Роде, хоть и с опозданием, был вызван в Лондон, чтобы объяснить свое участие в этих почти военных действиях, а главное, подтвердить непричастность правительства. Результаты расследования были обнародованы сегодня утром, и все, кто находился в оппозиции к правительству, назвали их «шпиком». Враги Сесила Родса, которых у него было много, негодовали, потому что он не понес никакого наказания, несмотря на то, что его признали тайным организатором нападения.

Вивиан стоял среди своих друзей, но мысли его витали далеко. После очередной бессонной ночи у него стучало в голове, и он был в ужасном расположении духа. В результате показательная установка палатки выглядела весьма плачевно. Он грубо обругал капрала, который ставил копья, оборвал его товарищей, попытавшихся вступиться за него, спрыгнул со своего боевого коня Мерлина и без слов передал его своему конюху. Он весь кипел от злости. Эта неудача только усилила его отвращение к себе и окончательно испортила настроение. Сколько еще он будет мучиться из-за ее унизительного письма? Сколько должно пройти времени, прежде чем он почувствует себя свободным и снова обретет уверенность?

— Некоторые из твоих людей были там, так ведь, Вивиан? — раздался рядом с ним голос, вернувший его к действительности.

— Где? — спросил он, не понимая, о чем идет речь.

— В Трансваале.

Он, нахмурившись, посмотрел на Джона Кинсона, своего близкого друга, и попытался собраться с мыслями.

— Ну, старина, держи себя в руках, — дружелюбно произнес Джеральд Пайпер. — У нас у всех бывают плохие дни. Я однажды тоже воткнул не туда все колья.

— Ты всегда втыкаешь колья не туда, — отозвался Джон и вновь повернулся к Вивиану. — Я помню, ты говорил, что какие-то рудокопы Бранклиффа ушли на золотые прииски, когда спрос на олово упал.

Мысли Вивиана понемногу пришли в порядок.

— Да, многие мужчины из Корнуолла отправились в Африку искать счастье. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них добился успеха, потому что Крюгер просто задушил их налогами и пошлинами.

— Вот и я так думаю, — с жаром добавил Джон, окидывая взглядом стоящих вокруг. — Роде был прав, организовывая рейд. Он заслуживает нашего восхищения хотя бы за то, что пытается улучшить жизнь соотечественников.

— Я не могу с этим согласиться, — возразил молодой лейтенант, по имени Джеффрис. — Он мог развязать новую войну с бурами. После унизительного поражения, которое они недавно нанесли нам, я, например, не хотел бы ввязаться в длительную кампанию в Южной Африке. С меня хватит Ашанти. Я буду рад на несколько лет остаться здесь для мирной службы в гарнизоне.

— Южную Африку нельзя сравнивать с Ашанти, — сказал кто-то из офицеров. — Моя сестра с мужем переехали туда и пишут, что это великолепная, красивая страна.

— Вот почему Роде хочет ее всю, — назидательно заметил Джеральд Пайпер. — Черт возьми, буры — это же фермеры, которых мало волнует добыча золота. Почему мы им позволяем командовать нашими соотечественниками, которые хотят добывать его? Только подумайте, если бы рейд Джеймсона был удачным…

— Началась бы война, — перебил его юный Джеффрис.

— Это поставило бы правительство в неудобное положение, — вставил Вивиан, стараясь настроиться на эту тему. — Роде благородно взял на себя всю ответственность, и ему в награду было позволено вернуться в свой Кейптаун.

— Роде на этом не успокоится. Из-за этого золота мы скоро получим еще одну войну с бурами, — сказал Джеральд Пайпер. — Он может мирно набивать алмазами свои сундуки, но Паулус Крюгер полон решимости сражаться за Трансвааль. Мы все еще отправимся туда, помяните мое слово.

— Он не рискнет начать настоящую войну, — заметил Вивиан. Разговоры о Сесиле Родсе напомнили ему о голубоглазой девушке, которая никак не могла запомнить это имя. — Роде не разбирается в военной тактике. Это стало ясно после провала рейда.

— А как же история с матабеле? — спросил Джеральд Пайпер.

— А что это за история?

— Он же подавил восстание.

— Восстание подавили солдаты, — заявил Вивиан раздражаясь. — Оно бы не вспыхнуло, если бы Роде не забрал свои войска из Родезии на помощь Джеймсону. Я заезжал туда по пути из Ашанти и слышал о Родсе мнения людей, которые близко с ним связаны. Несомненно, это великий человек, но он никогда не станет генералом. Порывистый, целеустремленный, не желающий слушать ничьих советов.

Выплеснув из стакана остаток лимонного напитка, Вивиан поставил его на поднос, который держал официант.

— Даже его самые верные друзья признают, что Роде презирает солдат, которых использует для достижения своих целей, и отказывается понять, что безжалостные методы, которыми он идет к победе, недопустимы даже в войне.

— Значит, ты не из его поклонников, ВВХ? — спросил Джон.

— Совсем наоборот, — возразил Вивиан, желая в этот момент только того, чтобы у него перестало стучать в голове. — Моя мать сейчас живет в Родезии и хорошо его знает. Она очень высоко отзывается о его качествах, а я всегда уважал ее мнение. Роде — человек, не имеющий ни титула, ни влиятельных предков. Он обошел многих, имеющих и то, и другое, и доказал, что человек — это то, что он есть, а не то, кем делают его происхождение и счет в банке.

— Мы все с этим согласны, — поспешно вставил Джеффри.

— Господи, как бы я хотел, чтобы Его Королевское Высочество надел мундир, — произнес капитан по имени Кристиансон, пытаясь сменить тему разговора. — Запах копченого лосося и нарезанных огурцов мучит мой аппетит.

Джон Кинсон окинул взглядом комнату, где под сеткой от мух накрывали чай.

— Запах еды идет из окон дома напротив.

Все разом замолкли, проклиная задержку с чаем, и в наступившей тишине из соседней группы офицеров раздался громкий, неторопливый голос:

— А я говорю, что он отъявленный негодяй. Тиран, черт бы его побрал! За его показным патриотизмом скрываются личные амбиции. Его именем названа страна, он некоронованный король Кимберли, главный рантье. Он больше заботится о своей власти, чем о стране и народе.

— Ты упрощаешь, Тео, — запротестовал капитан, стоящий рядом с майором Феннимором. — Роде сильно раздвинул границы империи.

— Он ходил в какую-то дешевую школу, — вступил в разговор кто-то из старших офицеров. — Происходит из мелких фермеров. Создал себе репутацию с помощью сомнительных дел, предательства и подхалимства. Его Королевское Высочество терпит его только потому, что Ее Величество считает, что его деяния идут на пользу Британии. Королеве, конечно, приходится делать много неприятных вещей ради нации в целом, но есть множество глупых женщин, которые открыто боготворят Родса. Я не стану никого называть, но нельзя же считать авторитетным мнение окружающих его дам, отнюдь не блещущих умом.

Это замечание прозвучало в самый неподходящий момент и было хорошо слышно тем, кто стоял вокруг Вивиана и кому он только что сказал, что Маргарет Вейси-Хантер — одна из близких знакомых Родса. От мыслей о Лейле и ее Сириле Родсе Вивиан был и так накален до предела.

Повернувшись, он взбешенно потребовал:

— Если вы оскорбляете человека, которого здесь нет, то, я полагаю, вам стоит знать, что думают о нем те, кто его окружает.

В комнате воцарилось молчание, а Тео Феннимор водрузил на глаз монокль и взглянул на офицера, стоящего рядом.

— Кто-то что-то сказал, Майлс? — неспешно спросил он.

Неловко оглянувшись назад, Майлс Гостхорп пробормотал:

— Лучше оставь эту тему, Тео.

Вивиан был не в том настроении, чтобы стерпеть такое от человека, который уже несколько лет был его скрытым врагом.

— Зачем же оставлять? Как раз сейчас она становится интересной. Я жду объяснений от человека, который сам не более умен, чем те, кого он оскорбляет.

Вивиан замолчал, а Феннимор произнес, обращаясь к офицерам вокруг него:

— Комиссия по расследованию признала Родса виновным, но затем позволила беспрепятственно уйти. Эта практика последнее время встречается отвратительно часто, о чем мы в нашем полку хорошо знаем. В результате общество наводнили крикуны и выскочки, которые маскируются под джентльменов.

Явный намек на Вивиана заставил всех переглянуться. Для Вивиана это была спичка, от которой он вспыхнул. Оттолкнув друзей, попытавшихся удержать его, он подошел к Феннимору и процедил сквозь зубы:

— Ни один джентльмен не сказал бы того, что сказали вы, поэтому кто вы, Феннимор: крикун или выскочка?

В наступившей тишине можно было услышать звук упавшей на пол булавки.

Майор голубых кровей смерил Вивиана презрительным взглядом и, не собираясь отвечать, повернулся к нему спиной. Сердце Вивиана гулко забилось, он схватил противника за руку и повернул лицом к себе.

— Так кто же вы, Феннимор? Клянусь, я получу от вас ответ.

— Вы от меня ничего не получите, — ледяным тоном произнес Феннимор. — Я не имею дел с такими, как вы.

Зная, что он не может отпустить своего противника безнаказанным после того, как тот намекнул на события, которые были известны всем присутствующим, Вивиан прорычал:

— Сейчас вы будете иметь дело со мной, и я потружусь дать вам урок, который вы нескоро забудете.

Стряхнув с рукава руку Вивиана, Феннимор презрительно сказал:

— Нет ничего, чему бы мог научить меня ублюдок, кроме того как, стреляя во врагов, убить вместо этого двух моих людей.

Потеряв над собой контроль, Вивиан ударил его по лицу с такой силой, что на щеке Феннимора остался белый след, который медленно краснел, в то время как сам Феннимор стал мертвенно бледным. Все вокруг замерли в оцепенении.

— Вы пожалеете об этом, — выдавил из себя Феннимор. — Клянусь Богом, вы пожалеете об этом!

Все еще во власти эмоций, Вивиан был готов вцепиться ему в горло, если бы тот сделал хоть одно движение в его сторону. Несколько человек положили ему руки на плечи, но Вивиан одним недовольным движением скинул их. Он думал только о мести. Но Джон Кинсон решительно встал между ними.

— Ради Бога, ребята, он уже здесь, — прошипел он. — Держите себя в руках, здесь принц Уэлльский.

Даже в нынешнем своем состоянии Вивиан заметил, что центром внимания в комнате стал кто-то еще. Он повернул голову к главному входу и увидел рядом со старшими офицерами полка представительного человека средних лет, который должен был стать их следующим монархом.

Тео Феннимора приветствовали как друга королевской семьи. След от удара все еще алел на его щеке. Вивиан, конечно, не удостоился такого дружеского обращения и на протяжении всего визита боролся с чувством, что наказан и стоит с доской, привязанной к спине. Он знал, что разбудил сегодня опасного врага.

— Уходите, — сказал профессор Гольдштейн. — Вы просто тратите мое время и свои деньги. Уходите и возвращайтесь только тогда, когда решите, что вы действительно желаете учиться пению. То, что вы делаете сейчас… вы открываете и закрываете рот, как рыба в кастрюле, и производите на людей столько же впечатления.

Профессор нетерпеливо всплеснул руками.

— Уходите! Я не желаю, чтобы мое имя связывалось с такими звуками.

Лейла покорно покинула его дом. Она действительно пела плохо и невыразительно. Верхние ноты были слишком пронзительны.

Был ранний сентябрь. Лейла медленно брела по залитым солнцем улицам, пока не достигла парка Святого Джеймса, куда и свернула, погрузившись в успокаивающий мир роз, лужаек и прохладной воды. Позволив себе роскошь хоть на время выкинуть все мысли из головы, она прошла по узкой тропинке. Вокруг нее раздавался смех детей, играющих в мяч или плетущих венки, кряканье уток и всплески воды, когда эти неуклюжие птицы на своих перепончатых лапках выкарабкивались на берег. С эстрадной площадки вдалеке неслась музыка.

Она обожала розы: желтые, огненно-красные, белые, бархатно-малиновые. Ей попадались кусты, сплошь покрытые маленькими раскрывшимися цветками. На других были редкие крупные бутоны с плотно прижатыми лепестками.

Лейла смотрела, как утки ныряли в поисках пищи, затем снова появлялись на поверхности, сверкая каплями на оперении. Она с улыбкой наблюдала, как они выкарабкиваются на берег, чтобы в тени прибрежных ив почистить клювом перья. Лейла проходила мимо благородных дам в кружевах и шляпах, одетых в серые костюмы кавалеров, молоденьких девушек в муслиновых юбках, гувернанток в синих платьях и белых накрахмаленных передниках, толкающих коляски со следующим поколением английских пэров, мимо солдат в выходных мундирах, прогуливающихся со своими возлюбленными или в поисках оных. Мимо маленьких мальчиков в матросских костюмчиках и девочек в кружевных платьях, соломенных или льняных шляпках и с маленькими разноцветными зонтиками в руках. На длинном поводке прогуливалась собака; маленький мальчик вертел обруч, а девочка толкала деревянного цыпленка на палке, который, когда крутились большие колеса, кивал головой и хлопал крыльями. Затем появилась вторая собака, и между псами завязалась драка. Обруч задел седобородого джентльмена, сидевшего на скамейке. Цыпленок свалился. Раздался лай, строгие слова мальчику и плач по поводу цыпленка. Через некоторое время все пришло в порядок, и воцарился прежний покой.

Лейла шла походкой из «Прогулки», притягивая взгляды отдыхающих. Ее забавляло внимание, которое прохожие обращали на ее кисейную блузку с высоким воротником, строгую кремовую юбку с фиолетовым шелковым поясом и большой розой из газовой материи на талии слева, на огромную кремовую шляпу с фиолетовой вуалью. На короткое время она позволила себе стать тем, кем она хочет, и никто не мог разрушить ее иллюзий. Она представила себя партнершей Франца Миттельхейтера в самом знаменитом шоу театра Линдлей. Она, Лейла Дункан, знаменитое оперное сопрано. Затем эти мысли на несколько мгновений сменились другими: она — Лейла Вейси-Хантер, обожаемая жена мужчины, которого она не в силах забыть.

Переходя через мост, Лейла остановилась и посмотрела вниз на серебристую гладь озера, лишь кое-где нарушаемую рябью от проплывающих птиц. Она на мгновение дала свободу своим чувствам, но теперь возвращалась в суровую реальность. Элегантная женщина, на которую устремлены взгляды прохожих, — это Лили Дункан, жена однорукого, грубого солдата, не имеющего работы и, по-видимому, не собирающегося ее искать. Она была законная супруга несчастного, ревнивого человека, у которого индийские дикари и… горничная, ставшая актрисой, отняли гордость.

Френк был дома уже три месяца, превратив ее жизнь в кошмар своими гадкими разговорами и еще более гадкими мыслями. До последнего дня она надеялась, что он не приедет. Лейла поехала в Тилбери встречать пароход, потому что не могла допустить, чтобы он поехал к Кливдонам и стал требовать адрес своей жены. Еще больше она боялась, что он придет в театр.

Они встретились, как два чужих человека. Она узнала его, потому что он был единственный пассажир без руки, а он ее вообще не узнал. Ей было стыдно вспоминать о первых часах их встречи. У нее не было выбора, кроме как взять его в свой подвал. Тут-то и начался настоящий кошмар. Это было все равно что взять с улицы бродягу и быть вынужденной жить с ним. Это был ее дом, ее вещи, за которые она заплатила свои собственные деньги… и в этом доме была всего одна спальня. Френк был ошеломлен и взбешен. В первый же день она отвергла его, и в последующие месяцы ничего не изменилось.

Нахмурившись, она смотрела вниз, на воду под мостом. Когда она жила у мисс Бейтс, гувернантки на пенсии, ее брали в церковь каждое воскресенье и учили произносить целые куски из Библии. После отъезда мисс Бейтс она попала к священнику, и ее религиозное расписание неимоверно уплотнилось. Тем не менее Лейла никогда не молилась и не думала, что там есть кто-то, кто слышит ее слова. Единственное, что она вынесла из пребывания в доме священника, — совесть. Вот эта совесть теперь и губила ее жизнь.

Посторонний человек, деливший отныне с ней кров, был изгоем общества и не имел представления о том, что теперь делать. Когда-то он был крепкий, самоуверенный мужчина, живущий спартанской жизнью среди таких же, как он. Он был красивый, коренастый, здоровый и женился на хорошенькой горничной, которая отдалась ему. Затем он отплыл на четыре года, оставив ее с тридцатью шиллингами и адресом матери на случай, если она родит. Он видел чудеса и ужасы Индии, пошатался по борделям и питейным залам и приобретал опыт в жестокой войне. Затем ему дали хлороформ, а когда он проснулся, то обнаружил, что его правая рука лежит в ведре под столом, на котором его оперировали.

Армии он был больше не нужен и оказался дома с маленькой пенсией. Френк ожидал увидеть хорошенькую горничную, а вместо этого нашел актрису по имени Лейла, которая жила в квартире, где от него требовали снимать при входе ботики, есть с помощью полдюжины ножей и вилок, стряхивать пепел в китайскую пепельницу, говорить «извините», если рыгнет, и не показываться на глаза, если кто-нибудь приходил. Ему также воспрещалось сидеть в подтяжках, вытирать подливку в тарелке горбушкой хлеба, называть ее Лил, ругаться и раздеваться при ней. Кроме того, он не должен был подходить к ее кровати.

Совесть подсказывала Лейле, что Френку должно быть слишком плохо без всего этого, но она не могла выносить его грубых привычек и мерзкого языка. Ее бесило, когда он называл ее Лил, или делал вульгарные замечания о ее фигуре. И, конечно, она не могла и подумать о близости с ним. Она избегала всякого физического контакта с Френком, даже когда давала ему что-нибудь. Он думал, что это из-за его увечья, и это было ей неприятно: если бы он вернулся из Индии целым и невредимым, все было бы точно так же. Ее муж теперь был противен ей.

От Вивиана всегда исходил душистый запах ароматного мыла, чистой одежды, свежевымытых волос и теплой, здоровой кожи. От Френка пахло потом, пивом и плохо переваренной пищей. У Вивиана были белые зубы, он постоянно весело улыбался. У Френка была злобная улыбка, обнажающая желтые зубы с дырками, оставшимися после походов к армейским дантистам. Вивиан всегда носил шелковые рубашки и накрахмаленное белье. На Френке была грубая фланель, которую он, казалось, носил всю жизнь. Манеры Вивиана могли превратить портниху в герцогиню. У Френка манер не было вообще. Речь Вивиана была утонченно изящной, а когда он произносил ее имя, то следил за каждым звуком. Френк говорил запинаясь, а когда он произносил «эй, Лил», она вскипала от бешенства.

Оправившись от шока, вызванного тем, как изменились ее обстоятельства, Френк попытался утвердиться, сказав, что она должна бросить театр. Лейла возразила, что эта работа дает ей деньги, на которые они живут. Он полагал, что его ультиматум станет более действенным, когда он сам пойдет работать. Но никто не хотел брать на работу однорукого солдата. Поэтому Лейла продолжала работать в Линдлей, догадываясь, что мужчине должно быть трудно смириться с жизнью на заработок жены. И еще труднее ему было смириться с тем, что у нее есть поклонники.

Они из-за этого часто ругались. Лейла настаивала, что это часть ее работы и что Лестер Гилберт разорвет с ней контракт, если она будет отказываться от приглашений. Френк угрожал пойти к «этому толстозадому Гилберту» и сказать, что миссис Дункан не красивая сука, а его жена. Испуганная и рассерженная, Лейла говорила, что ее тут же выгонят с работы, и предлагала ему найти работу, которая давала бы им столько же денег, как ее нынешняя. Френк однажды ударил ее по лицу, и она в отчаянии выбежала из подвала.

Приглашения на ужин продолжались, и Френк сильно запил. Однажды, приехав домой, она застала его пьяным, спящим на ее постели, и была вынуждена постелить себе на полу у плиты. Самый трудный вопрос в этой ситуации касался супружеских обязанностей. Лейла понимала, что Френк страдает. У нее разрывалось сердце за человека, потерявшего руку. Она понимала, как трудно ему, должно быть, жить рядом со зрелой молодой женщиной, на которую у него есть все законные права. Но Лейла не могла заставить себя выполнять супружеские обязанности. Теперь она все больше боялась, что Френк попытается взять ее силой, и старалась приходить в подвал как можно позже. Когда он был пьян, он мог сделать все, что угодно. В тот сентябрьский день дело шло именно к этому.

Много раз Лейла думала больше не возвращаться домой, но в этом подвале было все, что она имела, и, кроме того, она боялась, что Френк отправится в театр Линдлей, и это станет концом ее карьеры. Тогда не поможет даже смена имени и прослушивание в другом театре. Ее лицо было уже хорошо знакомо в театральных кругах, и многие менеджеры хотели, чтобы она значилась в афише именно как Лейла Дункан. Она пыталась найти различные выходы из этого положения, но ничего не получалось, а в ее памяти постоянно всплывали слова Френка, которые он сказал ей в Тилбери:

— Ну, Лил, когда ты была в беде, я протянул тебе руку помощи и женился на тебе. Теперь твоя очередь протянуть руку мне.

Она жалела его. Френк был в тяжелом положении, но и она тоже. Господи, как положить этому конец? Стоя на мосту в парке, она спрашивала себя, есть ли там действительно кто-то, кто слышит ее молитвы. Вивиан, наверное, знает это.

Лейла двинулась дальше, повторяя про себя его имя и умоляя простить ее за все, что она сделала ему в тот день. Если бы она не заставила его ненавидеть себя, он бы снова вернулся к ней. Стараясь сдержать слезы, она шла в тени деревьев, вспоминая каждую черточку его лица, его улыбку, смеющиеся глаза, его голос «такой, что девушка и глазом не моргнет, как окажется в постели у его обладателя».

«О, Рози! — воскликнула она про себя. — Если бы ты была здесь, ты бы подсказала мне, что делать. Три года назад, летом, я проявила слабость и разрушила жизнь сразу трех человек. Неужели единственный выход — это последовать твоему примеру?»

Ничего не видя от слез, она шла по парку. Лейла больше не могла ходить к профессору Гольдштейну. Он выгнал ее, и был совершенно прав. Человек должен посвятить пению все свои мысли и быть внутренне спокойным. Без этого нет смысла заниматься. С крахом любви рухнули и все ее честолюбивые планы. Впереди она представляла только неизбежную, постепенную деградацию и супружество с человеком, которого не любила. Как хорошо она теперь понимала, почему Рози сделала то, что сделала. Когда пришло время выбрать между медленной гибелью и мгновенным покоем, конечно, был только один ответ. Лестер Гилберт считал, что шоу нужно снимать прежде, чем интерес публики начнет падать. «Пусть они ждут большего», — вот его девиз. Но кто ждет большего от Лейлы Дункан? Френку без нее будет лучше. Для Вивиана найдется много заботливых рук. В ее жизни никого больше не было. Схватившись в отчаянии за перила, она посмотрела на спокойную холодную гладь озера, неудержимо манящую ее.

— С вами все в порядке, мэм? Могу я вам чем-нибудь помочь?

Испуганно обернувшись, Лейла увидела высокого худощавого человека, серьезно смотревшего на нее.

— Чем я могу помочь вам? — вежливо повторил он. — Похоже, вы чем-то расстроены. Может, вызвать вам кеб?

— Да… да, с вашей стороны это будет очень любезно, — выдавила она из себя и, взяв его под руку, которую он вежливо предложил, пошла к ближайшим воротам. — У меня неприятности.

— Как жаль. Тогда вам лучше поехать домой и отдохнуть, милая леди.

Ее вежливый спаситель взмахнул тростью, и кеб подъехал к тротуару. Она искренне поблагодарила его и села в кеб. Все происшедшее можно было бы сразу забыть, если бы не одно странное совпадение. Пожилым джентльменом был сэр Фредерик Кливдон, ее бывший хозяин. Она думала о его вежливости, изысканных манерах и, главное, о том, что он не узнал в ней бывшую горничную своей дочери. Ей показалось, что она слышит голос Рози: «О, Лей, ну и потеха!»

Ее собственный смех больше походил на плач, но этого никто не мог услышать.

Было уже два часа ночи, когда они вышли от Романо. Октябрьский туман, как вуалью, окутал улицы Лондона. Лейле хотелось, чтобы карета ехала быстрее. Билли Мидлтон все более распалялся, и она не была уверена, что он останется в рамках приличий. В любом случае, это будет их последняя встреча. Лейла была расстроена. Билли был веселым, легким в общении молодым человеком с мальчишеским энтузиазмом во всем, за что брался. И она полюбила его, слишком полюбила, чтобы расстаться, причинив ему боль. Своей любовью она уже причинила боль двум мужчинам, и ей не хотелось, чтобы на совести был еще один.

Как она и боялась, молодой человек достал огромную нитку с великолепным жемчугом, что стало прелюдией к объяснению в любви. Как можно мягче она отвергла и его подарок, и слова обожания, прежде чем он смог сделать ей предложение порядочного или непорядочного толка. Она сказала ему, что ставит свою театральную карьеру выше человеческих отношений, и так будет всегда. Это была тяжелая сцена, в конце которой она убежала в свой подвал, бормоча про себя, что молоденькая Нелли просто дура, что завидует ей. Красота — это оружие, от которого она с удовольствием бы избавилась.

Лейла вошла в дверь, и у нее упало сердце. Френк сидел на стуле около железного изголовья кровати и дожидался ее прихода. Он совсем не был пьян. На его лице читалось вполне определенное намерение. Гадая, какую тактику ей предпринять, Лейла задвинула дверной засов и подошла к плите, чтобы согреться после холода ночи. Френк не мог ее там видеть. Она стояла, пытаясь выиграть время. Сердце ее бешено колотилось.

— Поздновато, а? — донесся его раздраженный голос. — Неужели, чтобы съесть индюка и запить шампанским, нужно столько времени?

— На улице сильный туман. Пришлось ехать медленно.

— Да? По просьбе твоего джентльмена, я полагаю. Достаточно медленно, чтобы успеть полапать тебя по дороге.

Лейла не отвечала, и через мгновение он громко спросил:

— Ты здесь, Лил?

— Да… и я очень устала.

— Тогда иди в кровать.

Сцепив руки, она стояла около плиты, полная дурных предчувствий и не зная, что делать. Даже если она убежит и поймает в этот час на Миртл-стрит кеб, то куда ей ехать?

— Только не говори мне, что ты уже слегка развлеклась по дороге домой, — снова донесся его голос. — Молодая здоровая баба вроде тебя вполне может трахнуться за ночь больше, чем один раз.

Лейла заткнула уши, чтобы не слышать, что он говорит. Но Френк был уже рядом с ней в длинных мешковатых подштанниках и фланелевой рубашке, правый рукав которой был завязан узлом. Ворот рубашки был расстегнут, и ей были видны темные волосы на его груди. Летним днем три года назад этот вид очень возбудил ее. Господи, как она изменилась!

— Я тебе уже говорила, что в моих встречах после спектакля нет ничего безнравственного, — сказала Лейла, пытаясь поставить между ними стул. — Меня приглашают джентльмены.

Френк хрипло засмеялся и сказал, что у джентльменов есть такой же орган, как и у обыкновенных мужчин, и они нуждаются в его использовании таким же способом и так же часто.

— И неважно, будет это в проклятом кебе или в подвале. У меня он не хуже, чем у любого джентльмена. Пришло время тебе в этом удостовериться, Лил.

Он направился к ней.

— Я не могу, Френк. Сегодня опасные дни.

— Врешь. — Его сильное лицо исказилось гневом. — Ты говорила, что уже последняя неделя.

— Я устала, и у меня ужасно болит голова. Он криво усмехнулся.

— Три года назад она у тебя не болела, Лил. Насколько я помню, ты сгорала от нетерпения. Если бы я лично не удостоверился, что это было в первый раз, то подумал бы, что ты занимаешься этим с малолетства.

У Лейлы взыграла гордость. Она попыталась объяснить ему и себе самой, как случилось то, что сегодня наполняло ее стыдом.

— Я была одинока… всю жизнь. Люди, воспитывавшие меня, делали это из благотворительности, а не из любви ко мне. Когда я встретила тебя, Френк, я почувствовала, что и у меня в жизни наконец появился кто-то родной. Я больше ничего и не хотела. Только чтобы я была интересна кому-то как человек. В тот день… за городом… я не собиралась. Ты же знаешь это. Ты знаешь, как я потом плакала. Это ты заставлял меня потом продолжать делать то, что я считала постыдным. Я боялась, что иначе ты уйдешь, и я останусь одна, как и прежде.

Лицо Френка не изменилось.

— Ты хочешь разжалобить меня, Лил. Не надо, девочка. Я заставлю тебя сделать это. Я отлично помню, как ты крутилась от удовольствия. Я знаю, когда шлюхи получают подо мной удовольствие. И ты его сейчас получишь, Лил.

Не в силах больше это слушать, Лейла попыталась проскочить в спальню, которая запиралась на ключ. Но он ждал это. Он резко схватил рукав ее вечернего голубого платья. Шелк треснул, обнажив плечо и кружевной лифчик. В тот же момент он сделал ей подножку, и она упала на пол лицом вниз. Он мгновенно оказался на ней, пригвоздив ее своим весом к ковру, так что она не могла пошевелиться.

Лейла рыдала, а он, сидя на ней, расстегивал застежки ее платья и лифчика, пока спина не оголилась. Затем он сорвал с нее юбку и попытался стащить шелковые панталоны, пока она не сообразила, что ему нелегко это сделать. Он передвинулся ниже, и как только тяжесть его веса ослабла, она сделала отчаянную попытку освободиться. Если он хоть раз возьмет ее, это будет началом конца. Лейла Дункан больше не будет существовать.

Она была молодая, физически крепкая и гораздо более сильная, чем можно было предположить по ее фигуре. Перевернувшись, Лейла начала без разбора бить и царапать его, не обращая внимания на то, что во время борьбы оказалась почти голой. Френк не был готов к такому яростному сопротивлению, главное препятствие заключалось в отсутствии руки. По-видимому, он, как и она, с отчаянием понимал, что исход их борьбы решит вопрос раз и навсегда. В результате Лейла уже была вся в синяках и царапинах. Наконец, вскочив на ноги, она, спотыкаясь, метнулась в спальню, захлопнула дверь и трясущимися руками с трудом повернула ключ. В изнеможении она опустилась на пол и прислонилась к стене. На ней была только изорванная в лохмотья нижняя юбка. Френк с сумасшедшей силой колотил в дверь, выкрикивая непристойности и проклятия, которые только мог изобрести.

Она сидела, прислонившись к стене, не в силах унять дрожь. За дверью, наконец, все стихло, а она все сидела на полу, пленница в собственном доме. Как она завтра наберется храбрости, чтобы отпереть дверь?

Уже начинало светать, когда Лейла наконец сомкнула глаза. Проснулась она в полдень и тихо лежала в кровати, пытаясь разобраться в произошедшем. Затем, одевшись в самую строгую блузку и юбку, она на цыпочках подошла к двери. Повернув ключ как можно тише, Лейла боязливо вошла в комнату.

Френк сидел в подтяжках с бутылкой пива в руке перед горой сэндвичей на столе. Несколько пустых пивных бутылок стояли на полу. Одеяло и подушки валялись в углу. Тревожно оглядываясь, она прошла мимо него, чтобы приготовить себе чай. Мысль о еде была противна ей, но она знала, что перед спектаклем надо перекусить. Поставив вариться яйцо, она тонко нарезала хлеб и намазала его маслом. Когда все было готово, Лейла положила завтрак на поднос, поставила на стол и села напротив мужа. Яйцо осталось нетронутым; она пила чай и обдумывала то, что должна ему сказать.

— У меня все тело в синяках, — тихо произнесла она.

— Ты сама в этом виновата, глупая сука, — последовал ответ.

Поднявшись со стула, она плотно сцепила руки.

— Этого больше никогда не будет, Френк. Лейла Дункан, или Лили Лоув, — не та женщина, чтобы с ней так обращались мужчины. Ты в трудном положении, я это понимаю. Но ведь и я тоже, чего ты не понимаешь. За три года я стала совершенно другим человеком, у меня другая шкала ценностей. Я научилась правильно говорить, носить элегантные платья и вошла в круг тех, у кого когда-то работала горничной. Я больше не Лили Лоув и не могу мириться с вещами, с которыми смирилась бы горничная. Я не могу и не хочу вновь становиться той девушкой. Я скорее умру.

Он не проявлял никакой агрессии, и Лейла подошла ближе.

— Ты часто повторяешь, что протянул мне руку помощи, и поэтому теперь моя очередь помочь тебе. Я тоже так считала, пока вчера, в этой спальне, не поразмыслила над этим. Три года назад я решила, что беременна, и испугалась. Но ты знаешь, Френк, это совсем не походило на руку помощи. Мы поженились. Во время брачной церемонии ты солгал священнику о своей профессии, затем ты, как холостяк, отправился на четыре года в Индию. Ты дал мне тридцать шиллингов и чей-то адрес в Шотландии, сказав, что это твоя мать. Но я должна была написать ей только в том случае, если родится ребенок и Кливдоны меня выгонят. Ты не сказал о своей женитьбе ни ей, ни в армии, а мне наказал сохранять ее в секрете от Кливдонов. Я должна была остаться у них, потому что ты не хотел посылать мне денег. Ты собирался копить их на нашу будущую жизнь. Таким образом, кроме свидетельства о браке, тридцати шиллингов и адреса посторонней женщины на другом конце страны я не получила ничего и должна была сама о себе заботиться. Вот как ты протянул мне «руку помощи», Френк. К счастью, я не была беременна, но Кливдоны выгнали меня по другой причине, которую я не могла предвидеть. Я потратила твои тридцать шиллингов, чтобы не умереть с голоду, когда бродила по улицам в поисках работы. Я не написала твоей матери в Шотландию и не обратилась за помощью к тебе, чтобы не тратить сбережения на наше будущее. Я держала свое замужество в секрете, чтобы получить работу в Линдлей, но я никогда не забывала, что замужем, и оставалась полностью верна тебе. Ты же, наоборот, после свадьбы чувствовал себя неплохо, потому что имел постоянную работу, еду, оплаченное жилье, множество друзей и путешествовал по чужой стране. Разве это тебя выгнали на улицу, заменив на какую-то опытную сиделку? Это ты в отчаянии мучился, пытаясь достать деньги на квартиру или еду? Ты оставался полностью верным Лили Лоув? И теперь, когда ты потерял руку и стал им не нужен, ты направился прямиком к жене, о которой хотел, чтобы никто не знал. Ты здесь уже четыре месяца, Френк. У тебя комфортабельная квартира, прекрасная еда, отопление, когда холодно, пиво и табак… и компаньонка, которая за все это платит.

Она взялась руками за спинку стула.

— Не говори мне больше про «руку помощи».

— Лил… я…

— Подожди, — резко оборвала она. — Я еще не закончила. Я готова давать тебе все это так долго, как будет необходимо. Все, что я хочу взамен, — чтобы ты вел себя порядочно и сохранял наш брак в тайне ради моей работы, которая важна для нас обоих. А то, что я не хочу жить с тобой как жена, не имеет никакого отношения к тому, что ты потерял руку. Если бы я любила тебя, это не имело бы никакого значения. Но я не люблю тебя, Френк. И никогда не любила. Я была одинока, а ты был слишком решителен. Но что было, то было. Через три года слишком поздно горевать об этом.

Он сделал неясное движение, и Лейла быстро повторила:

— Слишком поздно, Френк, и прошлая ночь была последней каплей. Если три года назад я была тебе что-то должна, я могу рассчитаться. Прежде чем уйти сегодня в театр, я дам тебе тридцать шиллингов и адрес благотворительной организации. Я уйду от тебя больше, чем на три года— на всю жизнь, но ты никому не должен говорить о нашем браке, чтобы я могла потом поделиться с тобой частью моих сбережений.

Она взяла в руки поднос.

— Утром я пришлю кого-нибудь за моими вещами. Квартира оплачена до субботы, ты можешь пока в ней остаться.

Потрясенный, он уставился на нее.

— Ты не можешь так поступить. Ты не бросишь меня, Лил!

В этот момент раздался стук в дверь, и Френк, громко чертыхаясь, встал, подошел к двери и распахнул ее.

— Ну?

Послышался тихий голос, и Френк, опершись рукой о косяк, преградил вход в квартиру.

— Она не мисс Дункан, а миссис. Чего ты хочешь от моей жены? Если ты из тех надушенных ублюдков, что таскают ее в этот поганый Савой, то можешь убираться. Хоть у тебя важный вид, я могу сделать из тебя рагу, и закон будет на моей стороне.

При звуке его голоса Лейле показалось, что земля уходит из-под ее ног. Она слишком хорошо знала этот голос, хоть не слышала уже пять месяцев. Не смея поверить, Лейла смотрела на Вивиана, сжимая в руках поднос, не в силах пошевелиться. Он, конечно, заметил синяки и царапины, оставшиеся от прошлой ночи. Ей казалось, что он видит Лили Лоув, лежащую под грузным солдатом на краю поля, видит испуганную, заплаканную девушку, благодарно отдавшую всю свою жизнь за тридцать шиллингов и адрес в Шотландии.

Боль и мука в глазах Вивиана ясно показали ей, что между ними все кончено навсегда. Ни он, ни она были не в силах произнести ни слова, а только смотрели друг на друга через голову Френка.

Наконец он тихо, запинаясь, произнес:

— Простите меня. Я… я сделал… ошибку. Огромную ошибку.

Он повернулся, поднялся по ступенькам и исчез из виду. Несколько мгновений Лейла слышала звук его шагов по тротуару. Все, что ей осталось, — это воспоминание о его красивом лице, искаженном страданием, сжатых в горькой усмешке губах и глазах, полных вопросов, на которые она сейчас не могла ответить.

Френк попытался взять у нее из рук поднос, но она крепко вцепилась в него. Если бы она не держалась за него, то, наверно бы, рассыпалась, как кучка пепла, как огонь, который никогда больше не загорится.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ничего не видя перед собой, Вивиан несколько часов бродил по лондонским улицам, не замечая ни людей вокруг, ни транспорт. Он дважды выходил с тротуара на мостовую прямо перед идущей каретой, но даже не заметил, что счастливо избежал опасности. День перешел в вечер, на улицах зажгли желтые фонари. На город ложился туман. Людей становилось все меньше. Остались только рабочие, нищие и отчаявшиеся, позволявшие себе ходить по улицам, когда покрытый пеленой город становился удобным местом для преступлений.

У богатых мужчин при себе бывают толстые кошельки, золотые часы, кольца или запонки с драгоценными камнями, портсигары из черепаховой кости или серебряные табакерки, трости с золотыми или серебряными набалдашниками. И неважно, что жертва сильна: легкое касание при обгоне, короткая остановка, чтобы спросить время, молодая девушка, «случайно» пересекшая дорогу, — этого достаточно, чтобы облегчить ваш карман. В некоторых кварталах Лондона группы бандитов могли окружить и в мгновение ока раздеть прохожего, исчезнув так же быстро, как появились.

Странно, но Вивиан в этот вечер беспрепятственно прошел полгорода. Даже проститутки понимали, что их призывы не будут услышаны. Возможно, люди ночи видели в его глазах отчаяние, злость на обстоятельства и дикую агрессию человека, дошедшего до той черты, когда он больше не позволит себя унижать.

Постепенно становилось светлее и более шумно. Стало больше повозок. Что-то темное ринулось к нему, рука схватила его руку, раздался громкий голос:

— Господи, сэр, вы же лезете прямо под лошадь! Вивиан посмотрел в полное красное лицо с выпуклыми глазами и густыми, белыми усами.

— Благодарю, — пробормотал он.

— Да… для такой ночи вы чертовски невнимательны, — услышал он назидательный ответ. — Заходите внутрь, дружище, или возьмите кеб и поезжайте домой. Вы выглядите неважно.

Вивиан остался стоять, а пожилой человек отошел. Все, что он мог видеть, — это сверкающие огнями слова «Веселая Мэй», пляшущие у него перед глазами. Он довольно долго стоял и смотрел на них.

Увидеть Лейлу снова спустя пять месяцев и при таких обстоятельствах, — это было ужасно. При первой возможности Вивиан отправился из Брайтона в Лондон, чтобы поговорить с ней начистоту. Он несколько раз прошел всю Миртл-стрит, прежде чем решиться спуститься в ее подвал.

Уж лучше бы он считал себя жертвой мести целомудренной женщины. Жена другого мужчины! Неряшливого мужика в протертых штанах, шерстяной рубахе и подтяжках. Грубого животного с одной рукой. И этот солдатский жаргон! Он снова увидел его грубое красивое лицо, густые черные волосы, которые буйно росли на груди, желтые зубы. «Чего ты хочешь от моей жены?» И Лейла, с белым лицом, вцепившаяся в поднос, стоящая в знакомой комнате, заваленной теперь пивными бутылками. Доска для хлеба, кусок сыра, маринованный лук в кувшине — все на столе без скатерти— и скомканная постель в углу в четыре часа пополудни.

Жена другого мужчины! Этой красивой, утонченной и удивительно женственной девушкой обладает грубое животное, сквернослов в рубахе и подтяжках, — эта мысль казалась ему почти непристойной. Вивиану хотелось вернуться и вырвать ее из этих грязных рук, но холодный рассудок говорил другое.

Лейла Дункан — это искусное творение талантливого Лестера Гилберта. В действительности эта девушка — сирота из низших слоев общества. Конечно, ей больше бы подошел мужчина из ее круга, а не «надушенный ублюдок», как назвал его этот грубиян. Она была не благородной, целомудренной девушкой, а расчетливой замужней женщиной, игравшей им, чтобы что-то получить от него. Она хотела от него больше, чем несколько подарков. Господи, как она, наверное, упивалась, когда он предложил ей сердце и свое благородное имя! Как смешны были его постоянные возвращения к ней после ее унизительных отказов. Даже получив это жестокое письмо, он опять вернулся к ней. Она была явно смущена его приходом после своего окончательного отказа. У нее не было времени спрятать мужа.

Огни у входа в театр, цветастые платья женщин, элегантные плащи и шляпы их кавалеров, толкотня подъезжающих и отъезжающих карет, — все смешалось в его голове. Вопреки здравому смыслу ему хотелось думать, что, когда она взглянула на него, в ее глазах была боль, а не насмешка. Может, Лейла сама попала в ловушку? Он никогда не узнает ответа, потому что он не должен больше ее видеть. Вивиан стоял, пытаясь заглушить боль в сердце; но даже сейчас он все еще любил ее.

Театр Линдлей поглотил всех своих зрителей. До одиннадцати будет тишина, а потом он снова извергнет их. Молодые люди, как и он когда-то, будут толпиться у служебного входа с букетами цветов или небольшими подарками. Резко повернувшись, он шагнул в туман, стараясь избавиться от того, с чем не мог примириться.

Дома Китсон приветствовал его новостью, что доктор и мисс Марчбанкс прождали его больше часа и согласились пообедать. Отказавшись от еды, Вивиан, не раздеваясь, прошел в гостиную. Наверное, он поздоровался с Рупертом и Джулией и извинился за свой поздний приход и за то, что не переоделся. Если он и сделал все это, то вряд ли заметил, как. Они оба произнесли то, что полагается в таких случаях, и Вивиан был вынужден что-то отвечать. Затем Руперт ушел, сказав, что его по телефону срочно вызвали к их больной тете, добавив, что он присоединится к ним на приёме, как только освободится.

После ухода Руперта в комнате некоторое время царило молчание. Вивиан смотрел на огонь, но у него перед глазами стоял подвал, заставленный пивными бутылками, маринованный лук в кувшине, скомканная постель в углу. Господи, неужели она и вправду замужем за этим животным? Как он мог оставить ее там? И как мог забрать ее оттуда? Она — жена другого мужчины. К тому же Лейла написала в том письме, чтобы он не вмешивался в ее жизнь.

На него снова нахлынуло отчаяние. Он знал только один способ заглушить его. Машинальным движением от потянулся к графину, налил полный стакан и залпом выпил.

— Тебе не кажется, что на сегодня достаточно? — раздался рядом спокойный голос.

Вивиан повернулся и посмотрел на женщину, которая оценивающе смотрела на него. Он забыл о ней, и ее слова, в которых явно слышался упрек, задели его за живое. Джулия Марчбанкс была причиной его разрыва с Лейлой: девушка, которую он любил, разительно переменилась после поездки в Шенстоун.

— А тебе не кажется, что лучше придержать язык? — ответил он. — Слава Богу, я не один из твоих братьев, чтобы слушаться тебя.

— Да будет так, — покорно согласилась она. — Я так понимаю, мы не поедем сегодня на прием?

— На прием?

Легкая улыбка коснулась ее губ.

— При данных обстоятельствах весьма вероятно, что это и лучше.

— При каких обстоятельствах? — агрессивно спросил он.

— При тех обстоятельствах, что ты уже на полпути, чтобы напиться. Я всегда думала, что ты знаешь меру. Мои братья знают.

— Они у тебя образцы совершенства, черт бы их побрал, — выругался Вивиан, не собираясь объяснять ей истинную причину своего состояния. Пусть думает, что он пьян. — Ты держишь их в черном теле, — продолжил он, изображая пьяного. — Ты знаешь это?

Вивиан налил себе еще стакан.

— Есть что-нибудь на свете, чего ты не умеешь? — спросил он.

Джулия грациозно села на стул напротив него, явно не желая продолжать эту тему.

— Я возвращаюсь в Корнуолл в конце недели. Отец пишет, что только я могу быть в доме хозяйкой, а братья жалуются, что, пока меня нет, никто не хочет приезжать в гости. Это очень забавно, насколько мужчины не могут обходиться без женщин.

— Ха, — хмыкнул Вивиан. — Здесь ты не права. Ты никогда не была с полком на марше. Нет ничего более радостного и приятного, чем компания мужчин. Они непритязательны, все понимают и все прямо говорят тебе. Между ними доверие, уважение, даже готовность умереть друг за друга, если понадобится. Назови мне что-нибудь подобное у женщин, — потребовал он, взмахнув в ее сторону графином.

Джулия улыбнулась.

— Допускаю, что не смогу. Нет ничего более утомительного, чем компания женщин, которые могут говорить только об оборках на платье, акварели и коварстве своих кухарок. Они с улыбкой льстят тебе в лицо, но при первой возможности опорочат за твоей спиной. Нельзя верить ни одному их слову. Без малейшего угрызения совести женщины нарушают свое обещание, и их единственное желание — достичь своих целей, нимало не заботясь о чувствах тех, кого они растопчут на своем пути.

Ее слова горели солью на его свежих ранах.

— Означает ли это, что ты не относишь себя к их числу? — Он оглядел ее откровенно наглым взглядом. — Бедное создание. А с виду настоящая женщина.

Она тихо засмеялась.

— Хотелось бы надеяться. А ты самый настоящий мужчина, Вивиан, — заявила она, смерив каждый дюйм его тела не менее откровенно. — Я понимаю, твой отец был мужчина хоть куда, и немногие женщины могли сказать ему «нет». И тебе тоже.

Злость и унижение снова нахлынули на него. Он отвернулся, чтобы поставить графин на стол. Голубоглазая девушка в страусиных перьях раз за разом говорила ему «нет». А сегодня днем за нее это сказал грубый мужик, а она стояла и смотрела.

— Некоторые женщины имеют возможность сказать мне «нет», — свирепо ответил Вивиан.

Внезапно он увидел перед собой лицо Джулии: ее глаза светились огнем.

— Ты дурак! — вскрикнула она. — Ты бесцельно носишься, как дикий жеребец, бездумно тратя свою силу. При некоторой дрессировке и правильном управлении это животное может стать первоклассным.

Ее рука опустилась на его руку.

— Мой дорогой, тебе не нужен ни Шенстоун, ни титул. Это и так твое. Ты из тех редких людей, которым нужен весь мир.

Вивиан смотрел на нее, пытаясь понять, что она сказала, но почувствовал, как невероятная усталость наваливается на него. Затем он сообразил, что смотрит на ее сапфировое ожерелье, составляющее гарнитур с теми злосчастными серьгами. Оно покоилось вокруг шеи и дразнило память.

Она придвинулась ближе и положила вторую руку поверх его.

— В тебе течет такая же голубая кровь, как и в твоем брате, но ты не скован условностями, как он. Ты волен поступать в жизни, как тебе хочется. У тебя великолепное тело и мятежный дух. С этими двумя качествами тебе нужен дом, в сравнении с которым Шенстоун покажется деревней. Ты сможешь получить свой собственный титул, дарованный тебе в награду за личные достижения, и он перейдет по наследству твоим сыновьям.

Она крепче сжала его руки.

— Вивиан, ты представляешь собой удивительную смесь аристократа и бунтаря, перед тобой блистательное будущее. Но ты пока предпочитаешь не замечать того, что увидела я. Ты пытаешься забыть обстоятельства своего рождения, глуша свой мозг бренди, и тратишь силу своего великолепного тела на никчемных женщин, которые в один прекрасный день уйдут от тебя к мусорщику. Неужели ты не видишь, что твое необычное происхождение дает тебе уникальную возможность?

— Не все люди честолюбивы, — пробормотал Вивиан, буквально загипнотизированный сверкающими на ее кремовой шее сапфирами.

— Ты честолюбив, — с жаром настаивала Джулия. — И ты сможешь взлететь выше многих, если тебя правильно направлять. Женщина, которая станет твоей женой, должна стоить твоей мужественности и благородного происхождения, которое нельзя отрицать. Эта женщина должна помочь тебе достичь высот, которых достигают немногие мужчины. Во всех смыслах, — закончила она утонченным намеком.

Он снова предупредил ее:

— С мужчиной моей репутации ты вступаешь на опасный путь. Надеюсь, ты понимаешь это.

— С репутацией даже более странной, чем я подозревала, — уточнила она. — Я слышала сегодня кое-что, что укрепило мою веру. Об этой истории шепчутся в салонах и гостиных. Лондон замер в ожидании.

Выдернув руки, Вивиан требовательно спросил:

— О чем шепчутся? Ну-ка, Джулия, выкладывай.

— Ты убил двух людей из своего отряда, — произнесла она, глядя прямо ему в глаза. — Рискуя быть пойманным и обреченным на долгие мучения, ты хладнокровно застрелил их на виду у кровожадных дикарей. Официальная версия утверждает, что ты убил их, чтобы избавить от ритуального жертвоприношения дикарями, но ходит слух, что ты сделал это из-за женщины.

Именно этого Вивиан и боялся с момента возвращения в Лондон. Это был последний удар сегодняшнего дня. Вивиан отвернулся и подошел к камину. Феннимор исполнил свою угрозу. Его собственная репутация была гарантом того, что общество поверит наиболее скандальной версии этого происшествия. Закрыв глаза, он вновь пережил тот момент, когда на раздумье не оставалось времени. Постоянные тренировки под управлением деда с детства сделали его великолепным стрелком. Те двое умерли мгновенно, пораженные в голову.

Он почувствовал на себе ее руки и повернулся. Джулия победно смотрела на него.

— Ты все еще ничего не видишь? — с вызовом спросила она. —Мне наплевать на то, что было на самом деле. Все, что я вижу, это доказательство храбрости и живой страсти, которая превращает мужчину в гиганта. Раскрой глаза, Вивиан, и посмотри на меня. Неужели ты будешь отрицать, что я идеальная жена для тебя?

Он ошарашенно смотрел на нее, а Джулия расстегнула сапфировое ожерелье и сняла его с шеи.

— Я готова расстаться с ним, если мне не удастся убедить тебя в этом, — сказала она, покачивая им.

— А зачем оно мне?

— Оно составит комплект с серьгами, которые ты выиграл в предыдущем пари. Я надеюсь, они все еще у тебя?

Вивиан кивнул. Сегодня они как никогда ассоциировались с его поражением.

— Господи, как я хочу получить их назад, — пропела она, — тогда гарнитур опять будет полным.

— Ты слишком уверена в себе, — заметил он.

— Да, мой дорогой Вивиан. Ты отважишься принять мой вызов?

Безрассудное желание взять реванш каким угодно способом вдруг охватило его.

— Силы слишком неравны, моя дорогая Джулия. Ее смех был тих и соблазнителен.

— Правда? Посмотрим. Если я его проиграю, у тебя будет полный гарнитур, и ты сможешь подарить его одной из своих хористок в награду за то, что она повалялась с тобой в стоге сена.

Ее слова усилили его безрассудную решимость.

— Когда-нибудь я изваляю тебя в стоге сена.

— О нет, не получится. Я совсем не такая, как проститутка Лейла Дункан.

— Получится, черт возьми.

Все в ней было более добротно, чем в Лейле: ее выпуклости, полные губы, неприкрытая решимость. Он понял, что хочет ее, и это чувство ошеломило его. Ему нужно выкинуть из головы тот подвал, пивные бутылки, черноволосого мужчину, который наверняка знает, как покорить девушку в стоге сена. А главное, ему нужно выкинуть из головы женщину, сжимавшую в руках поднос; она сегодня разрушила его жизнь.

Джулия еще была у него в постели, когда без особых церемоний вошел слуга в сопровождении Руперта Марчбанкса, который забеспокоился, куда девалась его сестра.

До Рождества оставалась целая неделя. По дороге в театр Лейла думала о предыдущем Рождестве, которое провела с Рози. У нее больше не появилось таких близких подруг, и она очень скучала по ней. Со временем горе сменилось безысходной тоской. Теперь Лейла понимала, что толкает человека на самоубийство. Предательство друга, которое повергает тебя в отчаяние. Испытав его сама, Лейла поняла, что это очень личное чувство. Отчаяние сблизило ее с Рози, но уменьшило чувство утраты.

Лейла ушла от Френка и с тех пор его не видела. Переезд в новый подвал несколько развеял ее. Все еще связанная с мужем и почти не надеясь освободиться, она постоянно думала о том, что причинила боль Вивиану. Через два дня после его незабываемого появления газеты запестрили сенсационными новостями о Вейси-Хантере, который никогда не унаследует фамильный титул и имущество.

Испуганная, она читала подробности событий в Ашанти, которые в разных газетах освещались по-разному. Она ни на мгновение не верила, что Вивиан застрелил Брассарда из-за женщины или из-за чего-нибудь еще. И, конечно, она не думала, что он сделал бы это, если бы видел хоть малейшую возможность спасти их. Следственная комиссия признала его невиновным. Зачем вытаскивать это дело на страницы бульварных газет?

Вдобавок, во всех подробностях обсуждались причины, по которым наследником Бранклиффа становится младший сын, Чарльз Вейси-Хантер. Несколько дней она чувствовала себя просто несчастной, когда в газетах написали, что обезумевшая мать одного из убитых набросилась на него и что разъяренная толпа закидала его яйцами у ворот казармы. Потом появилось сообщение, что один из элитных офицерских клубов Лондона прекратил его членство, лишив возможности посещать его.

Лейла спрашивала себя снова и снова, почему он не признался ей во всем. И всякий раз сама себе отвечала, что и она не могла раскрыть ему свой секрет. Если бы она была честна с ним с самого начала, ее совесть сейчас была бы спокойна, а сердце не болело. Но Вивиан не давал о себе знать, и боль стала утихать. Это позволило ей уйти в работу. Хотя уроки пения прекратились, она продолжала играть на пианино, которое купил ей Вивиан. Эти звуки наполняли жизнь смыслом, оставляя меньше времени на размышления. Когда в этот вечер она прошла мимо Монти и остановилась, чтобы стряхнуть снег с мехового воротника, ее окликнул Джек Спратт и, весело поприветствовав, добавил:

— Мистер Гилберт хочет вас срочно видеть. Лейла сразу направилась к Гилберту. Прошлый

опыт научил ее без особого оптимизма относиться к подобным приглашениям. Наоборот, у нее появились дурные предчувствия. В последнее время они часто посещали ее.

При ее появлении Лестер Гилберт поднялся из-за массивного стола и улыбнулся. Это ничего не значило. Он всегда сообщал самые неприятные вещи с улыбкой.

— Мисс Дункан, как очаровательно вы сегодня выглядите! Русская принцесса из заснеженной страны, шведская дворянка, образ рождественской добродетели!

Это была его обычная манера общения, и она стояла, спрятав руки в муфту, ожидая, когда он перейдет к делу.

— Последнее время вы выглядите немножко бледной, моя дорогая. Надеюсь, все в порядке? Никаких семейных неурядиц или финансовых затруднений? К тому же вы похудели чуть больше, чем нужно. Мои зрители предпочитают видеть на сцене… э… здоровых женщин.

— Я постараюсь есть больше, мистер Гилберт, — пообещала она и собралась выйти.

— Отлично, великолепно! Вы становитесь очень популярны у наших джентльменов. И у леди, конечно, — добавил он поспешно. — Вы отлично развиваетесь под моим руководством. Я более, чем доволен. Разве я не говорил вам когда-то, что послушание поощряется?

— Да, по-моему, говорили, — пробормотала Лейла, желая, чтобы он отпустил ее переодеться к первому номеру. Она и так пришла слишком поздно.

— В качестве подарка я даю вам роль Лолы, цыганки. У Мегон бронхит, и она вряд ли скоро сможет петь. Я не ошибся в вас. — Лестер весело засмеялся. — Если на вас надеть черный парик, вы будете вылитая цыганка.

Она послушно улыбнулась.

— Спасибо, мистер Гилберт. Я буду очень стараться.

Это он и ожидал услышать, поэтому снова лучезарно улыбнулся и проводил ее до дверей офиса. Смысл произошедшего дошел до нее только, когда она шла мимо рабочих сцены, которые, как муравьи, сновали туда-сюда, прилаживая декорации для первого действия после дневного спектакля. Между спектаклями всегда была ужасная спешка, потому что первая и последняя сцены в «Веселой Мэй» требовали больших перестановок. Отовсюду неслись стуки молотка и проклятия. Лейла шла, пытаясь вспомнить сцены, в которых участвует цыганка. Она обнаружила, что не помнит ни слов, ни музыки. Весь сюжет «Веселой Мэй» вдруг вылетел у нее из головы. Ее охватил страх. Еще на дневном спектакле с Мегон было все в порядке. Как она могла заболеть так быстро?

Ей встретился Джек Спратт, и она схватила его за руку.

— Где можно взять экземпляр сценария? Я должна играть Лолу, и мне нужно повторить текст. Я не помню ни одного слова.

Он похлопал ее по руке.

— В тот момент, когда вы выйдете на сцену, вы все сразу вспомните.

— Да, я уверена, что так и будет, — пробормотала Лейла, уверенная в обратном. — Но мне все равно нужен экземпляр сценария. Где сидит суфлер? Кто вступает первым: я или оркестр? О Господи, мне кажется, что ария не в моей тональности.

Спратт засмеялся.

— Вы в такой панике, но я уверен, что все будет замечательно. Идемте со мной, я дам вам экземпляр роли Лолы. Весь сценарий вам не нужен, моя дорогая.

Схватив роль, она побежала в гримерную, где про эту новость уже все знали.

— Девочки, дорогу цыганке!

— Тебе не надоело сидеть в кибитке?

— Погадай мне по руке, только если увидишь что-то неприличное, не говори вслух.

За кулисами шла обычная яростная грызня, и кто-то уже говорил, что роль цыганки пора передать тому, кто может петь по-настоящему. Девушки были рады за Лейлу, но проявляли это в манере, обычной для театра Линдлей. Но она ничего вокруг не видела, а только повторяла слова Лолы, на ходу раздеваясь и накладывая грим. Она потянулась за военным мундиром и обнаружила, что его нет.

— Ты что, собираешься играть две роли? — спросила девушка рядом. — В секстет назначена Мейси.

Трясясь с каждой минутой все больше, Лейла надела костюм цыганки, который на ней немного висел. Кто-то туго заколол его на талии, а она распустила на плечи свои темные волосы, вплетая в них цветы и сосредоточенно шепча слова Лолы. Наконец она была готова и забилась в угол, чтобы, никому не мешая, переждать первый акт и часть второго, когда ей придется предстать перед невидимой публикой в алых креслах. Она так долго ждала этого. Если бы она продолжала уроки пения! «Вы, как рыба в кастрюле, и производите на мир столько же впечатления, сколько она».

Ей нужно вернуться к профессору Гольдштейну и попробовать снова. Она слишком легко бросила занятия. Ждать подходящего момента означает ждать всю жизнь. Франц Миттельхейтер говорил, что она должна все бросить ради пения, а она бросила пение. Ради чего? Уверенная, что, выйдя на сцену, она положит конец своим надеждам, Лейла в отчаянии просидела весь первый акт, смотря невидящими глазами на строчки текста.

Во время антракта она пряталась в углу. Вокруг нее слышались оживленная болтовня и смех, в давке девушки с ловкостью фокусников меняли костюмы. Она завидовала им и хотела быть одной из них. Быть цыганкой— это ужасно. Лейла вспомнила, как Рози когда-то сказала: «Если что-нибудь пойдет не так, во всем обвинят цыганку. Я вижу это за версту».

— О Господи, они всегда выходят сухими из воды, — воскликнула блондинка, глядя на лежащую на стуле газету. — Сначала этот зверь Лемптон, а теперь еще один. Спасаются за спиной женщины, которая возвращает им уважение в обществе.

Она взглянула на Лейлу.

— Ты уже это видела? Один из твоих бывших поклонников.

Лейла вышла из оцепенения и взяла газету. Это было объявление о свадьбе. Жених на фотографии был в парадном мундире, на шее Джулии красовалось антикварное ожерелье. Ее лицо было безмятежно бесстыдным. Лица отца и братьев были чернее тучи. Чарльз выглядел таким же измученным, как и Вивиан. Под фотографией было написано, что достопочтенная Маргарет Вейси-Хантер не сможет приехать из Родезии на свадьбу старшего сына, а лорд Бранклнфф слишком болен, чтобы присутствовать. Как всегда, вкратце описывался инцидент в Ашанти, когда капитан Вейси-Хантер при странных обстоятельствах застрелил двух англичан. Журналист выражал надежду, что брак мужчины, преследуемого неудачами, с одной из самых очаровательных и совершенных женщин благородного происхождения поможет ему переломить судьбу. Статья заканчивалась известием, что после трехмесячного медового месяца в Европе, парочка поселится в особняке под Брайтоном, где постоянно располагается сорок девятый уланский полк.

Не замечая, что гримуборная снова опустела, Лейла медленно положила газету на колени. Значит, Джулия победила! Он отдал душу женщине, которая не успокоится, пока полностью не подчинит его себе. Неужели именно это Вивиан хотел ей сказать в тот день три месяца назад? Если бы Френка там не было, смогла бы она остановить его? И как? Девушка из Линдлей, жена бывшего солдата, ничем не могла помочь ему. Даже если бы она была свободна и могла выйти за него замуж, она никак не могла бы повлиять на его нынешнее положение в обществе. Ясно, Вивиан не любит Джулию, но выбрал жену из своего круга, и это заставит замолчать сплетников. Она сможет защитить его военную карьеру и добиться, чтобы офицеры его полка относились к нему как к равному. Джулия подарит ему сына; женщина такой силы, несомненно, будет производить на свет только мальчиков. Размышляя, она подумала, что, отдав душу, Вивиан получит взамен гораздо больше, чем если бы отдал сердце.

Итак, все кончено навсегда! После долгой, глубокой и безнадежной любви Вивиан обрел спасение. А что оставалось ей? Отсутствующий муж, работа хористкой и годы одиночества впереди. Вот какова награда за то, что она последовала совету Лестера Гилберта поддерживать волшебство после спектакля. Что делать девушке, когда волшебство кончается?

— Ваш выход, мисс Дункан, — сообщил мальчик, приглашающий актеров на сцену.

Она встала, и газета упала к ее ногам.

В кулисах Лейла не могла вымолвить ни слова. Ее ноги налились свинцом. Капрал Стендэбаут, ведущий комик, рассказывал ей что-то смешное, стараясь подбодрить ее, прежде чем вывести на сцену и возвестить полку, что привел цыганку, которая скажет правду о том, кого любит Веселая Мэй. Он вел ее по сцене, крепко держа за руку. Лейла вдруг увидела знакомую сцену с другой точки. Раньше она никогда не выходила на авансцену. Прожектора ослепили ее. Впереди была темнота. Теплая, слушающая ее темнота. Реплики перед ее текстом были сказаны, и Лейла услышала свой голос. Потом ее окружила группа хористов в красивых мундирах, напомнивших ей о высоком офицере с дерзкой улыбкой на загорелом лице, идущим через площадь мимо казармы. Кто-то дал ей в руки карты, и она послушно начала: — Веселая Мэй — червонная дама. (Все вокруг нее замерли в ожидании. — А вот король, — продолжала она. На лицах хористов отразилось еще большее нетерпение. Люди, которых она видела каждый вечер, казались ей чужими.

— Между ними появится черный валет, — предупредила она, подняв карту, чтобы все увидели. Потом закрыла глаза.

— Я вижу черноволосого мужчину, который встанет между дамой и ее возлюбленным. Черноволосый мужчина в форме под трехцветным знаменем.

Солдаты и крестьяне зашумели. Их красавец лейтенант был черноволосым. Что же, он переодетый француз? Предатель? Неужели Веселая Мэй выберет черного валета? Они просили цыганку рассказать еще.

Зазвучала музыка, Лейла вышла на авансцену; ей нужно было достичь сердца публики, поделиться с ней своими чувствами. Слова и музыка подстегивали боль, разбуженную в этот вечер. Звук ее голоса разливался по невидимым рядам, она пела для каждого в отдельности. В следующую минуту труппа медленно пошла вперед, постепенно окружая ее. К ее голосу присоединились сильные мужские голоса, но она обнаружила, что с легкостью может перекрыть их. Лейла пела о предательстве любви. По ту сторону рампы зал замер в безмолвии.

По щекам Лейлы текли слезы; слова песни слишком хорошо совпадали с ее собственными чувствами. Несмотря на волнение, Лейла не могла не заметить, что никогда прежде ее голос так не звучал. Она была не рыба в кастрюле, а девушка, которая любила и которую бросили. Сцена дошла до кульминации. Перед глазами Лейлы стояла картина свадьбы, которая могла быть ее. Прежде чем замер последний звук, Лейла выбежала со сцены. В кулисах она вцепилась руками в занавеси. Публика неистовствовала.

— Мисс Дункан, примите мои поздравления, — Франц Миттельхейтер, ожидающий своего выхода в костюме французского офицера, оказался рядом с ней. — Вы должны продолжать брать уроки.

— Она, безусловно, будет заниматься музыкой, и я оплачу, — вмешался Лестер Гилберт. — Последняя сцена была неописуема, моя дорогая, настоящее волшебство. Не осталось ни единого зрителя, который бы не растрогался, ни одной пары глаз, на которых не блестели бы слезы. Вы слышали аплодисменты?! Я слишком давно освоил нашу профессию, чтобы не понять их значения. Вы задели за живое! — восторгался он в полном противоречии с ранее высказанными опасениями о необходимости сильных переживаний в музыкальной комедии. — Вы преодолели самый трудный барьер между огнями рампы и первыми рядами зрителей. И, без сомнения, завоевали их сердца. Мисс Дункан будет играть цыганку до конца сезона!

Лейла стояла, цепляясь за кулису с такой силой, будто от этого зависела ее жизнь. Единственный человек, для которого она пела, отсутствовал в зале — и больше не придет никогда.

Наступил вечер Рождества, и служебная дверь театра Линдлей бралась штурмом, словно дверь в магазин игрушек. Молодые и уже давно перешагнувшие этот возраст люди толпились, сжимая в руках оранжерейные розы или орхидеи. Двухколесные экипажи выстроились в ряд, ожидая появления дам, затянутых в сатин и шелка, увешанных бриллиантами и закутанных в дорогие пальто.

За углом слышался гул толпы, покидающей здание театра. Швейцар вызывал частные экипажи, кто-то пытался поймать проезжающий мимо кеб, знакомые прощались, решая, где им снова встретиться, чтобы продолжить так славно начавшийся вечер, зрители с галерки, прежде чем разбежаться, громко желали друг другу веселого Рождества.

Хотя главный вход в театр был ярко освещен, узкая тропинка, ведущая к служебной двери, оставалась в тени. Порывы ветра, налетающего со стороны дороги, приносили хлопья снега, скользящие по лицам толпящихся здесь мужчин.

За кулисами все еще бурлила жизнь, не менее веселая, чем во время представления. Сегодня девушки одевались, чтобы сразить наповал, и все так и светились от возбуждения, обмениваясь подарками, поцелуями или ехидными замечаниями, в зависимости от собеседника. Каждому работающему в театре Лестер Гилберт преподнес маленький подарок и бокал шампанского, а особо приближенные собрались в роскошной комнате, называемой им офисом, чтобы в упоении рассказывать друг другу, какие же они все замечательные. Аделина Тейт и Франц Мительхейтер старательно избегали друг друга, как это повелось в последнее время, но перед каждым лежала гора богато украшенных подарков, а открытые двери их уборных позволяли увидеть цветы, которых вполне хватило бы на весь Ковент-Гарден4.

Лейла с головой окунулась в это бесшабашное веселье, гоня прочь воспоминания о прошлом Рождестве с Рози, когда они в шутку гадали на кофейной гуще, ожидая, что все желания сбудутся. Но насколько жестока оказалась реальность! Рози предпочла расстаться с жизнью, а Лейла пережила крах собственной мечты.

Она по-прежнему играла роль цыганки, каждый вечер встречая восторженный прием зрителей. После того, первого представления Лейла взяла себя в руки. Страдания, вызванные известием о женитьбе Вивиана, только усилили решимость отдаться работе. Лейла продолжала оставаться на сцене цыганкой Лолой и с благодарностью приняла предложение Лестера Гилберта оплачивать ее уроки пения. Профессор Голынтейн встретил Лейлу с некоторым опасением, но вскоре заметил неожиданную целеустремленность ученицы.

Среди веселящихся артистов Лейла, вероятно, была единственной, кого обрадовало бы окончание праздника. Она присоединилась к большой группе девушек и их кавалеров, собирающихся отправиться на вечеринку, которую давал один из ее наиболее преданных поклонников. Робин Гей, старший сын известного адвоката, нанял лодку, чтобы по Темзе перевезти гостей в дом на набережной, где гуляние должно было продолжаться всю ночь.

Робин казался эксцентричным, но Лейла благоволила ему, так как этот мужчина предпочитал лишь развлекаться в ее компании, а не предъявлять требования, которые она была не в состоянии выполнить.

В конце концов царящее за кулисами веселье потихоньку угасло. Лейла, как и многие другие девушки, надела темную меховую накидку, направляясь к служебному входу, где сегодня Монти Монктон собрал небольшое состояние, получая чаевые. Задержавшись на пороге, она поеживалась от холода, выискивая глазами Робина, который, скорее всего, последовал примеру других мужчин: дожидался в нанятом кебе. Вдруг Лейла почувствовала, как у нее слабеют ноги, — недалеко от двери, прислонившись к стене под таким углом, чтобы немного скрыться от пронизывающего ветра, стоял Френк.

Он мгновенно заметил Лейлу и ринулся к ней. Инстинктивно она отшатнулась, пытаясь пробиться через толпу выходящих людей назад. Что он задумал? Френк выглядел отчаявшимся. Ей нельзя встречаться с ним! Он может лишить ее того единственного, что осталось в жизни, если раскроет правду. Боже мой, что делать?

Оставался главный выход, находящийся рядом с оживленной улицей в пятидесяти метрах от того места, где поджидал Френк. Если удастся быстро добраться домой, то будет время подумать, решить, что предпринять.

Уже войдя в здание, Лейла вдруг услышала снаружи шум, за которым последовали громкие крики. Пробегающие мимо люди увлекли ее за собой на улицу. Там в накидке, похожей на ее собственную, Аделина Тейт боролась с одноруким мужчиной, который никак не хотел отпустить ее сумочку.

— Отдай мне деньги, Лил, или я все расскажу, — кричал Френк, — отдай, ты, сука!

Двое мужчин бросились к нему. Он повернулся, пытаясь избежать их ударов, поскользнулся и, чтобы не упасть, схватился за плечо Аделины. Девушка завизжала, решив, что он собирается задушить ее и завладеть деньгами. Бросив сумочку на землю, ей удалось освободиться, и она, не разбирая дороги, кинулась в сторону освещенной улицы. Френк пытался последовать за ней, но был сбит с ног и лежал, задыхаясь, в снегу.

Лейла побелела, ко худшее было впереди. Казалось, кровь застыла в жилах, когда, подняв глаза от фигуры Френка, она успела увидеть, как Аделина выбежала на дорогу прямо перед идущим экипажем. Страшный удар поднял девушку в воздух, а потом ее тело, будто тряпичная кукла, опустилось на землю.

Раздались крики, движение остановилось, около мертвой Аделины собралась огромная толпа. Стоящие около служебного входа поспешили к ней, оставив медленно двигавшуюся за ними Лейлу в одиночестве. Френка подняли на ноги и привели к месту разыгравшейся трагедии. Он выглядел совершенно ошеломленным. Его окружили люди. Мужчины сжимали кулаки, нескольких истеричных юнцов держали их друзья, женщины выкрикивали оскорбления. Появился полицейский, которому и сдали Френка.

— Он пытался украсть сумочку мисс Тэйт.

— Он схватил ее за горло!

— Я слышал, как он угрожал убить ее, если она не отдаст деньги.

— Ни один из нас не может жить спокойно, когда рядом такие монстры.

— Повесить — вот подходящее наказание!

— Убийца! Проклятый убийца! — рыдал аристократического вида юноша. — Ты убил ангела!

Те, кто были свидетелями происшедшего, и те, кто ничего не видел, — все давали советы полицейскому, державшему Френка за воротник и помахивающему перед его лицом дубинкой.

Тело Аделины Тейт унесли с дороги в сторону. Ее лицо и голова были залиты кровью, одна рука болталась; ноги, что так часто кокетливо двигались в танце, были сломаны. Кумир толпы, девушка, приносящая людям радость и веселье своей живостью и свежестью, угасла, как свеча.

Лейла не могла пошевелиться, не могла оторвать глаз от мертвой Аделины. Потом она подняла голову, встретившись взглядом с Френком, вид у которого был такой, словно перед ним призрак.

Стоящая рядом девушка коснулась ее плеча.

— Пошли, Лейла, мы уже ничего не сможем сделать, а стоять и смотреть— просто ужасно. — Она наклонилась поближе. — Пошли, они поймали виновного.

Но Лейла не двинулась, загипнотизированная отчаянием в глазах Френка. Появившийся рядом высокий молодой человек с моноклем взял ее под руку.

— Надо идти, дорогая, — заметил Робин Гей. — Такое ужасное происшествие.

В этот момент Френку удалось заговорить.

— Лил, я не хотел… Я думал, это ты… Я никогда бы не стал делать… Скажи им… Скажи им…

Лейла позволила Робину увести себя, словно она была чужой тому мужчине и никогда его раньше не видела. Проходя мимо, она на мгновение задержала взгляд на белом лице Френка, а потом оно исчезло, заслоненное враждебной толпой.

Трагическая гибель Аделины Тейт попала на первые полосы всех газет. После самоубийства Рози Хейвуд театр Линдлей вновь оказался в центре внимания, вызывая достаточно противоречивые чувства у людей. Циничные старожилы предсказывали полные сборы в ближайшие недели. Но на этот раз они ошиблись. Хотя Аделине Тейт удалось пережить появление Франца Миттельхейтера благодаря давней любви многих покровителей, ее слабенькая игра оказалась в тени его блестящего голоса и яркой личности. Аделина провалилась с самого начала, и «Веселая Мэй» осталась такой же мертвой, как и ведущая актриса. Шоу было закрыто перед Новым годом.

Репортеры хорошенько поработали, выуживая сведения о мужчине, арестованном по обвинению в нападении с целью ограбления. Статья за статьей посвящались его тяжелому детству после того, как отец бросил их семью. Его мать, Этель Дункан, проследили до Шотландии, но, как выяснилось, она семь лет назад убежала со странствующим торговцем, оставив после себя лишь четырехмесячный долг за квартиру. Никто не знал ее нынешнего местонахождения, в том числе ее сын.

Много писали о службе Френка Дункана в Индии, уделяя особое внимание ране, потребовавшей ампутации руки. Авторы, защищавшие его, подчеркивали, что после такой жертвы во славу отечества Френка Дункана выкинули из армии. «Не в состоянии найти работу, отверженный обществом… — что еще остается делать подобным мужчинам, как не становиться преступниками?»— спрашивали они читателей. Общественное мнение склонялось к выводу, что данный человек стал жертвой невнимания правительства к серьезным социальным проблемам.

Однако несколько дней спустя он вновь был объявлен угрозой законопослушным гражданам. В редакции газеты появилась женщина, назвавшаяся Мери Дункан, которая, размахивая брачным свидетельством, потребовала деньги за свой рассказ.

Она заявила, что вышла замуж за Френка Дункана шесть лет назад, когда он работал конюхом в Йорке. Он растратил все ее сбережения, а потом бросил с ребенком на руках. Она требовала возмездия — ему и тем военным, что разрешают зазывать мужчин в армию, освобождая от ответственности за семью и позволяя им выглядеть героями в форме.

В ночь, когда Лейла прочитала, что вовсе не было матери в Шотландии, к которой можно обратиться за помощью, что в глазах закона она не является женой Френка Дункана, а значит, могла бы выйти замуж за Вивиана, она легла в кровать с бутылкой дешевого джина в руках и напилась до бесчувствия. Утром голова раскалывалась, а единственным чувством остался гнев, настолько сильный, что Лейла дала себе клятву: никогда в будущем она не позволит мужчинам пользоваться ее беспомощностью. Впредь именно она будет извлекать выгоды из их преданности. Они помогут достичь всего, что она хочет, но ни одни не завладеет ее сердцем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вивиан достиг вершины холма и осадил лошадь. Он осмотрелся по сторонам. Справа лежала сине-зеленая полоса Атлантического океана, слева — темное индиго Индийского. Там, где морские волны набегали на берег, золотились пляжи — прибежище мигрирующих птиц и одиноких тюленей. Горы, зеленые у подножия, становились сплошным камнем к вершине, выделяясь на фоне широкого прекрасного неба неровными зубцами, напоминавшими пустынные холмы его родного Корнуолла.

Повсюду веселым ковром стелились дикие цветы. Апельсиновые и лимонные деревья в полном цвету дополнял пурпур джакаранды и огромные магнолии. В ветвях деревьев роились мириады птиц бесчисленных оттенков, и их яркое оперение, высвеченное лучами солнца, блестело, как радуга.

Переведя взгляд с бледно-золотистых камней к изумрудным деревьям, затенявшим огромные белые дома, Вивиан вздохнул, ощущая смутную тоску. Весна в Кейптауне была потрясающей смесью цветов, теплых запахов и нежных дуновений ветерка, так соблазнявших человека остаться здесь навсегда. Необыкновенная земля: в ее недрах таятся ценности, заставляющие людей бороться за них, рискуя жизнью.

Перекинув ногу через круп коня, Вивиан спешился и медленно прошел туда, где в нескольких метрах плоский камень образовывал естественное сиденье, с которого отчетливо виднелся снятый им дом. Тепло от нагретого солнцем камня чувствовалось и через бриджи, когда он устраивался поудобнее, намереваясь, как обычно, немного посидеть здесь, прежде чем вернуться в тот дом… вернуться к своей жене.

Некоторое время он просто глазел вниз, погруженный в воспоминания о цепи случайностей, приведшей к нынешнему невыносимому положению. Если бы полк отправили в какую-нибудь область, подобную Ашанти, где женщинам не разрешалось сопровождать мужей, то, возможно бы, и не наступил окончательный надлом их вынужденного брака. Но перевод в страну с мягким климатом и обширным колониальным обществом предоставил Джулии ту самую возможность, о которой она мечтала. Ее действия были направлены против мужа таким изощренным способом, что оставляли его полностью беззащитным. А сейчас, как он понял, наступил момент, когда надо было или вырываться на свободу, или оставаться с Джулией навсегда. Поэтому-то Вивиан и сидел здесь, зная, что только в одиночестве может оставаться самим собой.

Он с трудом подавил ощущение, что вернулся в свое безрадостное детство. В Джулии было такое же стремление властвовать, что и у его деда, однако здесь оно порождалось странной формой любви, а не ненавистью.

Женитьба вызвала значительные перемены в обеих семьях. Сэр Кинсли и его сын предпочли бы втихую выпороть Вивиана за сексуальное насилие над Джулией, а потом быстренько выдать ее замуж за Чарльза. И только настойчивое требование Джулии сделать ее свадьбу настоящим событием со множеством гостей заставило семью принять такой неприятный для них поворот событий. Однако они не смогли примириться с потерей титула и земель, прилегающих к их собственным, а также с тем, что единственная женщина в семье вышла замуж за незаконнорожденного, каким бы аристократом он ни был.

Вивиан нахмурился, вспомнив реакцию брата. После тридцати лет близких отношений, выстоявших вопреки деду, они разругались так отчаянно, что с тех пор ни разу не разговаривали. Чарльз был поражен до глубины души и разъярен, не желая верить в подобное предательство. И он перевернул с ног на голову все, что делал Вивиан со времени возвращения из Ашанти: предупреждения Вивиана насчет Джулии призваны были скрыть его собственные намерения; роман с хористкой, чье имя Чарльз забыл, стал лишь дымовой завесой, чтобы запутать других. Затем Чарльз объявил, что Вивиан всегда ненавидел его, а женитьба на Джулии стала еще одним проявлением мести, вызванной ревностью.

Известие убило лорда Бранклиффа. Услышав новость, которую от него скрывали как можно дольше, он упал в обморок и умер через два дня после свадьбы. Молодожены отказались покидать Швейцарские Альпы, чтобы присутствовать на похоронах, давая возможность новому лорду Бранклиффу вновь обвинить брата в предательстве.

Для Вивиана самым значительным результатом женитьбы стало официальное закрепление за ними участка земли, обещанного Джулии в наследство, если она выйдет замуж за кого-то, кроме наследника Шенстоуна. Сэр Кинсли был вынужден уступить эту землю нежеланному зятю. Вивиан немедленно написал Чарльзу, что тот может считать ее частью своих владений, но получил в ответ сухой отказ через семейного поверенного.

Вивиан тут же перекрыл дороги, ведущие через доставшийся ему участок, таким образом закрыв тестю и брату доступ к их землям с этой стороны. Затем он восстановил в правах первоначального владельца фермы Макстед, которого выгнал сэр Кинсли.

Через несколько месяцев Вивиан понял, что его женитьба стала отличной местью деду, даже и мысли не допускавшему, что Джулия может иметь силу воли, не уступающую его собственной. Эта сила воли и стала основой их бед.

По возвращении из медового месяца Джулия быстро завоевала признание и преданность офицеров, начиная от генерала и кончая самым молоденьким корнетом. У членов кавалерийского полка в женщине ценится не только красота, но и умение. А она гарцевала на лошади почти так же, как и они, смело обсуждала любые проблемы в присутствии мужчин, в то же самое время восхищая их своим вкусом в выборе нарядов, только подчеркивающих ее привлекательность. Ни один не смог устоять. Через полгода все офицеры в полку Вивиана буквально ели из ее рук — даже Тео Феннимор, который решил, что она каким-то образом легализовала ублюдка, выйдя за него замуж.

В своей неподражаемой манере Джулия легко пережила те дни, когда скандал в Ашанти составлял заголовки газет. Тогда для Вивиана жизнь была кошмаром, каждый день за воротами казармы его поджидала разъяренная толпа, а старые друзья отворачивались или уходили в сторону, встретившись с ним в клубах и ресторанах. Однажды на него набросилась истеричная мать того капитана, которого он застрелил. Ее оскорбления долго звучали у него в ушах, и только три месяца на континенте позволили немного забыться. К счастью, на момент окончания медового месяца газеты были уже полны другими скандалами, поглотившими внимание британской публики.

Благодаря желанию начальства защитить одного из своих офицеров, он был оправдан в суде и повышен в звании— ровно за месяц до того, как 1 января 1899 года их полк получил приказ отправиться в Кейптаун. Там он снял огромный дом, который, по мнению Джулий, соответствовал их социальному положению, и с этого времени прежде вполне терпимая семейная жизнь потихоньку становилась невыносимой.

Быстро заняв главенствующее положение среди местных дам, Джулия хваталась за любую возможность, лишь бы продвинуть мужа по службе или упрочить его социальный статус. Посвятив себя полностью этой задаче, она, не советуясь с Вивианом, рассылала и принимала приглашения, предлагала его услуги различным комитетам, вызывалась от его имени служить третейским судьей, устраивать ярмарки и выставки, а также участвовать в военных парадах. Что хуже всего, она использовала любую возможность, чтобы привлечь его к различным соревнованиям, уверенно заявляя, что ее муж в состоянии выполнить даже самую трудную задачу.

В результате Вивиан обнаружил, что вынужден постоянно присутствовать на многочисленных балах и приемах, которые обычно затягивались до ночи. Он был членом всех мыслимых и немыслимых комитетов, отнимавших большую часть свободного времени. Долгие часы приходилось проводить, организовывая мероприятия, которые ему были неинтересны, или тренируя свои военные навыки, — такие, как установка палатки или разрубание саблей насаженной на палку свеклы на полном скаку. А в довершение ничего не оставалось, как участвовать в бесконечных состязаниях на силу и ловкость с любым дураком, который имел неосторожность похвастаться своими способностями в присутствии Джулии.

Вначале он пытался сопротивляться, даже спорил. Однако Джулия была так популярна в обществе колонистов, что невозможно было отказаться сопровождать ее на светские рауты и вечеринки, не выглядя при этом невоспитанным; не принять приглашение стать членом бесконечных комиссий и комитетов означало поссориться именно с теми добропорядочными и влиятельными гражданами, с которыми военные предпочитают поддерживать только хорошие отношения. Участие в парадах стало обязательным после того, как она раззвонила о его мастерстве в каждой гостиной Кейптауна. Невозможно было также не принять вызовы, сделанные от его имени Джулией. Все, чего он мог этим добиться, — это оскорбить жену, сильно затруднить себе карьеру и вообще бросить тень на свою принадлежность к сословию джентльменов.

Наклонившись, Вивиан опустил голову на руки, закрыв в отчаянии глаза. Когда он потерял ту единственную, которую любил, и был подавлен общественным негодованием по поводу событий в Ашанти, Джулия предложила ему лекарство. И за это он был ей благодарен. Но благодарность ослепила его настолько, что Вивиан не увидел ее настоящей цели — полностью подчинить себе мужа.

А сейчас Вивиан был истощен — как физически, так и эмоционально. Его жена даже страсть превратила в марафон, где он не имел права отступить первым.

Вивиан понимал, что так больше продолжаться не может. Прошлой ночью он был вынужден фехтовать с Джоном Кинсоном — результат восхваления Джулией его особого мастерства. Вивиан выиграл поединок случайно. Движения были замедленны, внимание рассеивалось. Жизнь словно сделала круг. Но наказание за неудачу теперь было намного горше, так как раньше его высмеивал и оскорблял только фанатичный старик, тогда как сейчас…

Резко поднявшись, Вивиан вновь бросил взгляд на дом, который стал ненавидеть. Расставание с Джулией станет для него концом карьеры, вызовет новый скандал, заставит до конца дней скитаться по дальним гарнизонам. «Попавшим в ад нет смысла выбирать», — напомнил он себе. Джулия будет безжалостно преследовать его. Единственная надежда ускользнуть — отправиться на войну. Он с ужасом вспоминал сражения в Ашанти, но все же мечтал о новой войне как о спасении.

Заполненные стойла в конюшне говорили о том, что Джулия принимает очередных гостей. Их дом в последнее время превратился в неофициальный клуб офицеров. Сей факт мог бы вызвать двусмысленное поднятие бровей у некоторых доброхотов, если бы миссис ВВХ, как Джулию называли в полку, не дала понять, что она предана исключительно своему мужу. Вивиан же не видел в этом ничего, кроме стремления Джулии руководить его жизнью. Желание убежать стало еще сильнее, когда он медленно поднимался по ступеням, ведущим на веранду. Вдоль перил стояли кадки с цветами, но он не замечал их тяжелого аромата и яркой окраски.

Вивиан нехотя вошел в дом и направился в сторону салона. Там он обнаружил четырех офицеров своего полка и двух чужаков с петлицами артиллеристов. Все они держали в руках бокалы, с удобством расположившись в креслах рядом с оживленной хозяйкой дома.

Смех затих, они встали при его появлении, но этот жест был не более чем признанием старшего по званию. Джулия обернулась, выскользнула из кресла и бросилась к мужу— чарующее видение в платье с янтарными полосками, которое он раньше не видел.

— Дорогой, я была совершенно расстроена! — вскричала она и, прежде чем Вивиан осознал ее намерение, приподнялась и поцеловала его в губы под заинтересованными взглядами шести пар глаз. — Джон сказал, что ты ушел из части раньше его, но ты возвращаешься так поздно. Что тебя задержало?

Негодуя из-за этого публичного объятия и голоса, полного нежнейшего упрека, Вивиан процедил:

— Возможно, причиной стало нежелание встречаться с Джоном так скоро.

Глаза Джулии слегка расширились, когда она догадалась о его ужасном настроении, но, тем не менее, она схватила мужа за руку и потащила в центр комнаты.

— Мне кажется, все должно быть наоборот, особенно после того, как ты оказался лучшим фехтовальщиком, чем он. Удивлена, Джон, что ты не трепещешь от страха, — поддразнила она того, улыбаясь.

Он улыбнулся в ответ.

— Как можно — в вашем присутствии, миссис ВВХ? Я никогда не знал мужчины, настолько послушного, как ваш муж, особенно когда он оказывается рядом с вами.

Около Вивиана появился цветной мальчишка, несший на подносе стакан с охлажденным соком лаймы и содовой. Вивиан поблагодарил его кивком, а затем, бросив взгляд на двух незнакомцев, сказал:

— Может быть, ты представишь мне своих новых знакомых, Джулия?

Представления были сделаны, артиллеристы рассказали, что они проездом, направляясь в Кимберли, чтобы помочь с обороной. Старший из них, высокий светловолосый мужчина по имени Синклер, улыбнулся Джулии.

— Сейчас, когда я смог оценить характер вашего мужа, мадам, должен признать, что, вероятно, буду сожалеть о своей похвальбе.

— Надеюсь, вы не окажетесь настолько малодушным, что сдадитесь без боя, сэр, — бросила она с вызовом.

Чувствуя, как растет напряжение, Вивиан резко спросил:

— Кто-нибудь объяснит мне содержание беседы, которая, очевидно, каким-то образом меня касается?

Синклер повернулся к нему.

— Ваша жена, майор Вейси-Хантер, оспорила утверждение, что в моем владении находится самая быстрая лошадь серой масти. Я, как джентльмен, не в состоянии подвергать сомнению слова леди. Возможно, восхищение мужем мешает миссис Джулии трезво смотреть на вещи, но она поклялась, что вы обгоните меня на своей лошади по кличке Маунтфут. Мы даже наметили маршрут — от здания суда до подножия горы, и время — в субботу утром, часов в восемь. Вас это устраивает?

Все еще под действием того настроения, которое охватило его на вершине холма, Вивиан будто со стороны услышал свой ответ.

— Абсолютно, если, конечно, не принимать во внимание, что подобное состязание невозможно. Маунтфут принадлежит не мне, а моей жене. — Он выдавил улыбку. — Так что ваше утверждение остается в силе — у меня нет лошади, способной поспорить с вашей.

Реакция Джулии на его отказ принять вызов была настолько явной, что Синклер постарался загладить неловкость, заявив, смеясь, что ему повезло, потому что его лошади еще не набрали форму после долгого путешествия из Англии. Другие принялись поспешно обсуждать, какой подарок сделать одному из младших офицеров на его помолвку, вовлекая в разговор и Джулию. Оставшись в обществе двух военных, которые находились на пути в другую часть страны, Вивиан не упустил возможность порасспросить их.

— Я не ошибусь, если предположу, что ваша профессиональная помощь нужна из-за накалившейся сейчас обстановки? Иначе как объяснить вызов экспертов-артиллеристов в город, находящийся в середине равнины.

Оба собеседника кивнули, и второй, по имени Блайз, добавил, понизив голос:

— Вы сотый, кто говорит о Кимберли в таком духе, что не внушает надежду. Проклятое место похоже на западню. Не понимаю, какую пользу принесет пара устаревших орудий против вооруженных всадников, надвигающихся со всех сторон.

— Думаете, дело дойдет и до этого? — с интересом спросил Вивиан.

— Вам лучше знать, майор, — заметил Синклер, — вы находитесь в Кейптауне девять месяцев и должны были уже оценить обстановку.

— Здесь вы не правы, — сказал Вивиан, делая знак мальчику, чтобы тот принес еще выпить. — Самым распространенным мнением в Южной Африке является то, что буры — это просто агрессивные фермеры, которые не осмелятся испытать на себе силу англичан. Вы, возможно, лучше меня знакомы с мнением командования в Англии. А находясь у подножия страны, так сказать, мы знаем о происходящем в северных штатах еще меньше, чем правительство Великобритании.

Капитан Блайз нахмурился, беря с подноса стакан.

— Боюсь, что и там та же история. Лондонские политики вряд ли учитывают мнение людей, которые боролись с этими «агрессивными фермерами» в восемьдесят первом. Любой, кто тогда находился здесь, расскажет, какими могут быть буры: холмы покрывались телами убитых и раненых. И рисковать снова быть униженными этими голландцами — чистое безумие.

Взбудораженный словами, так созвучными его собственным мыслям, Вивиан прошел к французским окнам, выходящим на веранду. Оба собеседника последовали за ним, понимая желание хозяина дома поговорить в большем уединении. Выйдя наружу, Вивиан бросил на офицеров проницательный взгляд.

— Роде клянется, что опасности нет.

— Этот человек — дурак, — тут же ответил Блайз. Вивиан покачал головой.

— Я слышал, как его называли разными именами, но никогда глупцом.

— Он живет в придуманном мире, что примерно то же самое. Когда он основал страну, названную его именем, то решил, что вся Южная Африка уже у него в кармане.

— В настоящее время его больше всего интересует, как извлечь выгоду из того, что лежит под землей, — настаивал Вивиан.

— А там-то и находится корень всех бед, — подхватил Синклер. — Буры хотят обрабатывать землю, мы же мечтаем раскопать ее в поисках алмазов и золота.

— Многие англичане также мечтают стать фермерами, Синклер. И на самом деле так поступают. Я гостил у некоторых из них.

— Существует довольно большое число старателей, готовых отдать все, лишь бы сколотить состояние на добыче золота, — сухо заметил Блайз, — но они вряд ли присоединятся к нам, когда придется проливать кровь, отстаивая их права.

— А какие у них права? — поинтересовался Вивиан, взгляд которого скользнул по изумительному пейзажу на фоне горных вершин. — Мой брат поместил свое состояние в золото, а мама сделала немалые инвестиции в алмазы. Брат живет в своем поместье в Корнуолле, а мама — в Родезии…

Капитан Блайз с любопытством посмотрел на него.

— Не слишком понимаю, что вы этим хотите сказать, майор.

Вивиан пожал плечами.

— Не знаю… Возможно, только то, что скоро нам придется защищать многих людей.

— Это, конечно, само собой разумеется, — согласился Синклер. — Мы возьмем оружие в защиту Великобритании. И группка длиннобородых фермеров не имеет права мешать нам!

Вивиан кивнул.

— Согласен. Но было бы лучше, если жертвы, принесенные нашими товарищами, иногда признавались бы и теми, кто получает от них выгоду.

Оба артиллериста расплылись в улыбке.

— Любимая песня в обществе людей, одетых в красные мундиры. Солдат оскорбляли с незапамятных времен. Согласитесь, нас, военных, всегда будут рассматривать как самую ненавистную необходимость. Если бы мы принадлежали к тем, кто ищет награды, то давным-давно засунули бы руки в недра этой земли вместо того, чтобы охранять ее.

Вивиан улыбнулся в ответ.

— Приятно поговорить с понимающими и рассудительными людьми. Здесь, где почти рай, слишком многие поддаются вихрю удовольствий, что не способствует живости ума.

— Вряд ли все так просто, — вежливо запротестовал Блайз, — с такой очаровательной женой, как миссис Вейси-Хантер, какой мужчина станет думать о войне?

Допив содержимое стакана, он продолжил:

— Думаю, вам не стоит бояться всерьез. Если произойдет худшее, то это скорее всего случится в Трансваале или Оранжевой республике, где гарнизоны хорошо укреплены. А у вас, где «почти рай», люди и не почувствуют изменений.

Повернувшись к товарищу, Блайз сказал:

— Пошли, Синклер, пора попрощаться с хозяевами. Вспомни, что мы приглашены к Элсворти-Смитам, которые, как нас предупредили, ненавидят опаздывающих до такой степени, что садятся за стол без них. А торопливая еда в помещении для слуг вряд ли заменит хороший ужин.

Синклер расхохотался.

— Да уж, если нам скоро придется довольствоваться только сухим пайком, стоит посещать званые ужины как можно чаще. Вы извините нас, майор?

— Конечно, — ответил Вивиан, огорченный тем, что даже приближающаяся война не позволит ему убежать подальше от жены. — Возможно, я, в конце концов, и соглашусь проверить скорость вашей лошади, Синклер.

— Тогда, приезжайте в Кимберли, — радушно отозвался его гость. — Я буду там ближайшие три месяца, если Крюгер не блефует и собирается атаковать нас со своей армией фермеров в течение этого срока.

Уход артиллеристов положил конец веселому собранию, и остальным пришлось тоже уйти. Едва закрылась дверь за последним из них, как Джулия повернулась к Вивиану, выплескивая на него столь долго сдерживаемый гнев.

— Как ты посмел оскорбить меня? Отказаться от вызова, который я сделала, чтобы осадить этого хвастуна Синклера, предположившего, что я преувеличиваю, что лгу о твоем умении и скорости Маунтфута. Как ты посмел сделать это в присутствии наших друзей?!

— Повинуясь тому же импульсу, что заставил тебя продемонстрировать необычайно горячую привязанность ко мне в присутствии этих же друзей.

— Я и не подозревала, что ты собираешься устроить подобную выходку, — крикнула она гневно. — Заявить, что ты не можешь принять вызов, потому что лошадь принадлежит жене! Поставив меня на одну доску с этой вульгарной миссис Квинси, которая распоряжается всеми деньгами в семье и не делает из этого секрета. И, что хуже всего, выставив себя бедным существом под каблуком у жены.

Его рот скривился.

— Прошу прощения. Ты должна была меня предупредить, что не хочешь разглашать правду.

Это вынудило ее на мгновение замолчать, и Джулия остановилась, пытаясь просчитать ситуацию, которая застала ее врасплох. Начиная со сверкающих каштаново-рыжих волос и кончая подолом дорогого шелкового платья, она так и излучала самоуверенность, а слабый шок, вызванный его нападками, привел лишь к размышлениям о наиболее действенном способе обуздать мужа.

Изящно опустившись в одно из кресел, она взглянула на Вивиана с выражением обиженного долготерпения.

— Мне кажется, тебе стоит честно признаться, почему ты опоздал. Скорее всего, ужасное настроение вызвано встречей с кем-то. Ну, признавайся!

Гнев вскипел и пронзил его, словно огонь.

— Мой Бог, ты разговариваешь словно с непослушным ребенком. Все, в чем я хочу признаться тебе, Джулия, это то, что с данного момента больше не участвую в соревнованиях, состязаниях, вызовах, которые ты стряпаешь от моего имени. По-моему, пора остановиться. В противном случае, ты сочтешь наш брак удавшимся, только когда я испущу последний вздох.

Джулия сидела, не двигаясь, осматривая его с головы до пят. Затем улыбнулась.

— Хорошо, дорогой, швыряй на ветер все, чего я добилась за последние восемнадцать месяцев. Завоевывай репутацию труса. Забудь о чести офицера и позволь другим говорить, что вейси-хантеровский ублюдок оправдывает свое имя. — Улыбка исчезла. — О да, Вивиан, я знаю, как Тео Феннимор обычно называл тебя. Ты задумывался, чего мне стоило, чтобы лестью и обхаживанием заставить этого высокородного дурака принять тебя на равных? Задумывался?! — потребовала она ответа, снова вскочив на ноги. — Ты представляешь, до чего мне пришлось унизиться, лишь бы пережить скандал, вызванный тем, что ты наделал в Ашанти?

Вивиан молчал, замечая капельки пота на ее бровях и прерывистое дыхание, свидетельствующие о сильном возбуждении, несмотря на все усилия Джулии выглядеть спокойной.

— Ты сейчас старший офицер, потому что я из кожи вон лезла, чтобы устроить тебе продвижение по службе. Тебя уважают, тобой восхищаются, тебе верят те, чье мнение имеет вес, только потому, что я сделала это возможным. Обстоятельства твоего рождения напрочь забыты, майор Вейси-Хантер принят повсюду. А как ты думаешь, почему? Я придала тебе вес в обществе. Я положила конец безрассудствам, потоку любовниц, экстравагантным выходкам, что так напоминали всем твоего непутевого отца. Окружающий мир видит сейчас уравновешенного, ответственного человека и преданного мужа — украшение общества и олицетворение воинской чести.

— А как ты меня видишь, Джулия? — спросил он сухо. — Все еще как породистого коня, которого решила укротить?

— Да, — объявила она горячо, придвигаясь к нему ближе. — Разве я не провела тебя сквозь барьеры, которые ты и не мечтал перепрыгнуть?

— И где, по-твоему, должен закончить свой путь этот конь — на живодерне? — вспылил Вивиан. — Ты достаточно хорошая наездница и знаешь, что наилучшее взаимодействие между всадником и конем достигается в случае их взаимопонимания. А ты совершенно не понимаешь меня и идешь своим курсом, не думая обо мне.

Взволнованный до такой степени, что уже не мог сидеть, Вивиан прошел к камину, на полке рядом с которым красовались серебряные кубки с выгравированным на них его именем.

— Посмотри сюда. Это не спортивные трофеи — это блестящие символы моего потворства твоим желаниям! Ты задумывалась, чего мне стоило выигрывать их для тебя? — спросил он повторяя ее слова. — Понимаешь ли ты, насколько мне пришлось унизиться, чтобы поддерживать твою садистскую решимость заставлять меня доказывать, что я больше, сильнее и мужественнее других мужчин, с которыми ты встречаешься?

Резким движением руки он смахнул кубки на пол, затем обнаружил, что весь дрожит.

— Ты объявляешь, что придала мне вес в обществе… Ты… всего лишь Марчбанкс! Может быть, я и незаконнорожденный, но мои предки принадлежали к самым знатным семьям Европы, не забудь!

Он надвигался на нее.

— Ты делала это только для себя, Джулия, но я больше не хочу выполнять твои прихоти. С этого момента я стану посещать светские мероприятия только по собственному выбору, откажусь от участия в комиссиях и объявлю, что потерял интерес к спортивным состязаниям. Разумеется, пойдут разговоры, но людям скоро надоест болтать языками.

Джулия посмотрела на разбросанные кубки, затем перевела взгляд на мужа.

— Впечатляюще, мой дорогой. Ты всегда выглядишь неотразимым, когда теряешь контроль над собой, и я получила истинное наслаждение, глядя на подобное проявление мужской агрессии. Ну как, буря уже утихла? Все еще трясясь от ярости, Вивиан заметил:

— Ты можешь быть невыносимой более, чем другие женщины, которых я знал, Джулия.

— Неудивительно, — последовал ядовитый ответ, — женщины, с которыми ты водил компанию, были преимущественно куртизанками, шлюхами или уличными девками, маскирующимися под леди, как, например, Лейла Дункан. — Ее глаза сузились. — Очевидно, тот роман все еще тревожит тебя. Каждый раз, когда я упоминаю ее имя, ты реагируешь весьма болезненно. Эта Дункан была всего-навсего маленькой выскочкой, затронувшей твои животные инстинкты. Я же не только удовлетворяю все желания мужа, но и посвятила свою жизнь продвижению тебя вверх. А она бы утянула на дно — такие, как эта женщина, ничего иного не могут дать мужчине.

Даже через два года напоминание о Лейле грозило открыть рану, которая все кровоточила.

— Дать — вот главное слово, — прохрипел он. — Ты не дала мне ничего, Джулия! А забота о моем продвижении по службе стала навязчивой идеей. И мне не остается ничего, кроме как послушно следовать за тобой.

Черты лица Джулии осветила довольная улыбка.

— Наконец-то ты пришел в чувство и признал справедливость моих действий. А сейчас, когда твой маленький бунт окончен, нам пора готовится к ужину, устраиваемому лордом Клауди и его супругой.

Взяв его под руку, Джулия подняла глаза, в которых светилась радость.

— Позже я смогу найти управу на те штормовые облака, которые клубятся внутри тебя, противопоставив им некоторые физические громы и молнии, что полностью излечат тебя, дорогой.

Резко вырвавшись, Вивиан закричал:

— Ты все еще ничего не поняла! Я не отступлю от решения прекратить эту невыносимую битву за превосходство. Меня тошнит от необходимости умасливать влиятельных людей и выполнять дурацкие трюки, лишь бы удовлетворить твое желание испытывать меня на выносливость. Этим днем на вершине холма мысль стать неудачником показалась мне весьма привлекательной. И я решил им стать! Мне наплевать, что обо мне подумает весь мир!

Она спокойно стояла на фоне французского окна, в обрамлении пышных желтых цветов. И ее следующие слова положили конец его мечте о свободе.

— А как насчет нашего сына, который родится осенью? Тебе все равно, что он подумает?

Все оставалось по-прежнему. Вивиан, со своей стороны, чувствовал лишь сожаление, что положил начало новой жизни. Если родится сын, в чем Джулия была уверена, то он никогда не сможет удовлетворить высоких требований матери. Если это будет девочка, то бедняжку воспитают как существо противоположного пола. Хорошо зная боль и унижение несчастливого детства, Вивиан понимал, что шансы помочь его ребенку избежать того же весьма невелики. Джулия будет лепить малыша по своему образу и подобию.

Его подавленное настроение усилилось, когда он однажды проходил мимо железнодорожной станции, откуда Северный уланский полк отправлялся в Кимберли; он понял, что отдал бы все, лишь бы поехать с ними. Но, увы, если начнется война, их полк, видимо, останется в Кейптауне, чтобы продолжать нести обычную гарнизонную службу.

Натянув поводья, Вивиан спешился, чтобы получше рассмотреть, как толпы одетых в хаки солдат грузят свои ружья и рюкзаки в поезд. Мужчины смеялись, радостно покрикивая, что «Джонни-Буры» сразу вернутся к своим плугам, стоит войскам лишь пройтись по улицам алмазного города. Офицеры смотрели за лошадьми или прощались с женами и детьми.

Наблюдая за этой сценой, разворачивающейся на фоне Столовой горы, Вивиан испытал настолько сильное чувство зависти, что ощутил комок в горле. Он вспомнил, как признался однажды Джулии, что ничто так не переживаешь сильно, как путешествие вместе с полком на марше. А сейчас он видел это воочию — братство, возникающее, когда каждый знает, что его жизнь зависит от других, невзирая на знаки различия. И еще лучше — чувство единения, знание цели и своего предназначения в ее выполнении.

Заставив себя отвернуться, Вивиан снова вскочил на коня и медленно поехал через обсаженные деревьями улицы, машинально отвечая на приветствия тех, кто считал мужа миссис Вейси-Хантер таким воспитанным и неутомимым. Едва ли они догадывались, что муж миссис Вейси-Хантер чувствовал себя в безнадежной ловушке. Теперь он никогда не сможет уйти от Джулии и оставить ребенка — как когда-то сделал его собственный отец, — беззащитного перед человеком с сильной волей, которую ничем не пошатнешь. Он лишился возможности ускользнуть.

В конюшне было несколько чужих лошадей, поэтому Вивиан тихо пробрался в библиотеку, приказав мальчику принести туда сок лаймы с содовой, так как он займется письмами.

В комнате с высокими потолками было прохладно, огромное дерево затеняло окно. Темные деревянные панели, кожаные переплеты и тишина удивительно гармонировали с его настроением. Вивиан с удовольствием отхлебнул освежающий напиток, все еще думая о сцене, которую наблюдал на станции. Его соотечественники собирались продемонстрировать силу, надеясь, что это заставит Крюгера отступить. Однако лидер буров не был похож на человека, который легко откажется от своей цели.

Бурами, или африканерами, называли голландских поселенцев с их строгими религиозными правилами, жесткими нормами жизни и непоколебимой верой в то, что земли Южной Африки принадлежат им по праву. Отпочковавшись от колоний, основанных голландской Ост-Индской компанией, они не стали удобными партнерами для англичан, прибывших буквально по их следам. Буры были идеалистами, англичане — империалистами. Голландцы относились к кальвинистам, простым и безапелляционным. Им даже суровая мораль Викторианской Англии казалась греховной.

Завоевание прекрасной страны только обострило неприязнь между двумя расами, и когда буры направились на север, разведывая новые земли, англичане последовали за ними. Неприязнь переросла во вражду, когда последние, сделавшись правителями Капской провинции, запретили держать черных рабов. Буры отказались освободить рабов, углубляясь все дальше на север в поисках убежища, где они смогли бы жить по своим законам.

В этот момент на сцене появилась третья сила. Многочисленные засухи и охота, уничтожившие все живое в центральной и восточной Африке, заставили кочевые племена идти к югу на плодородные земли, ранее населяемые только пигмеями. Эти скрытные существа спрятались в буше, продолжая жить своей примитивной жизнью, а идущие по их земле орды кочевников столкнулись с бурами. Начались кровавые столкновения, унесшие многие жизни прежде, чем был подписан мир.

К несчастью, один из вождей нарушил слово, и ничего не подозревавшие голландцы понесли огромные потери, навсегда перестав доверять чернокожим. В конце концов, местное население было вынуждено признать неприкосновенность границ; но для этого потребовалась еще одна война, в которой полегли тысячи англичан, защищавших права буров. Эти жертвы примирили бывших врагов, и в течение длительного времени они мирно сосуществовали в стране, разделенной на четыре штата, где каждая сторона контролировала по две провинции.

Все так бы и продолжалось, если бы не открытие золота в одной провинции буров и алмазов — в другой. Золотые прииски Трансвааля заполонили пришельцы, по численности значительно обогнавшие буров, но те отказывались предоставлять им гражданство. Когда то же самое повторилось в алмазоносном районе Оранжевой республики, Сесил Роде, имевший монопольные права на добычу алмазов, осуществил захват территории, где находился город Кимберли, и присоединил ее к управляемой англичанами Капской провинции.

Однако блеск золота все еще слепил глаза жителей Альбиона. Официальная аннексия золотоносных районов была невозможна — они находились в самой глубине земель буров. И единственным способом стало использование силы.

Короткая война в 1881 году и безрассудный рейд Джеймсона в 1895-м, предпринятый группой английских патриотов, не привели ни к контролю над богатой золотом областью Трансвааля, ни к признанию гражданства для иностранных инвесторов. Будучи нацией, с трудом примиряющейся с поражением, англичане сейчас копили силы, чтобы бросить мощь своей империи против врага, если не помогут другие способы воздействия.

Вивиан стоял у открытого окна библиотеки, не замечая раскинувшегося рядом сада и вспоминая два года, проведенные в Ашанти. Противником там были племена примитивных людей с примитивным оружием, но с таким знанием своей земли, что становились почти непобедимыми. В этой южной, более цивилизованной части великого африканского континента англичанам противостояли буры — цивилизованные люди, вооруженные современными ружьями, отличные наездники, к тому же свято верящие, что Бог на их стороне. Люди, подтягивающиеся сейчас к Кимберли, вряд ли будут кучкой «агрессивных фермеров», если Паулус Крюгер решит мобилизовать свои силы.

Допив сок, Вивиан повернулся к столу, думая, что его соотечественники обычно начинают сражаться, находясь в невыгодном положении, — их войны всегда разворачивались на территории противника. То же и на этот раз. Буры знали страну как свои пять пальцев, а у англичан не было даже карт. Военное начальство всегда использовало железные дороги для перемещения войск, но стоит бурам взорвать хотя бы несколько отрезков пути, и отдаленные гарнизоны окажутся отрезанными. Неудивительно, что Синклер и Блайз так волновались по поводу зашиты Кимберли.

Когда Вивиан, опуская пустой стакан на стол, заметил вдруг почтовую марку на одном из конвертов, это стало почти, продолжением занимавших его мыслей. Почерк принадлежал его матери, и удивление перемешалось с тревогой, когда он открыл письмо. Почему она пишет ему из Кимберли, когда, как он думал, должна находиться в своем имении в Родезии, вдали от опасностей войны. Он лихорадочно просмотрел две страницы, а потом положил их на стол, опустившись в кожаное кресло. Досточтимая Маргарет Вейси-Хантер гостила у друзей в Кимберли и умоляла сына взять короткий отпуск, чтобы приехать к ней ввиду чрезвычайно важных обстоятельств. Она знала, что он не подведет ее, и с нетерпением ожидала известия о его прибытии.

Вивиан сидел, стараясь успокоить растущее волнение. Его полковник не откажется отпустить его по такой веской причине, как необходимость переправить мать в более безопасное место. Перед Вивианом замаячил призрак свободы. На короткое время, но так она покажется еще слаще. Откинув назад голову, он с облегчением закрыл глаза. Алмазный город еще никогда не казался ему столь привлекательным, как в тот момент.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На следующий вечер Вивиан уже садился в поезд до Кимберли, захватив с собой несколько неожиданный для человека, отправляющегося в короткий отпуск, багаж. Кроме двух лучших боевых лошадей — Оскара и песочного мерина по кличке Тинтагель, — багаж включал пистолет, шпагу и полевой бинокль. Впереди ждало долгое утомительное путешествие, но, прежде чем заснуть в ту ночь, Вивиан немного посидел с бокалом бренди, вспоминая мать, которую не видел три года. Что бы ни заставило ее поехать в Кимберли, это было как нельзя более своевременно. С каждым километром железной дороги, которая, по проекту Сесила Родса, в будущем свяжет Кейптаун с Каиром, настроение Вивиана поднималось и внутри росло возбуждение.

Естественно, первейшим долгом будет уговорить маму покинуть город, но перспективу стать самим собой плюс возможность оказаться в центре растущего кризиса можно было считать подарком судьбы. Роде говорил военным в Кейптауне, что Крюгер всего лишь бряцает оружием, а то, что группки буров перемещаются по вельду, является продолжением блефа. Однако полковник предоставил Вивиану отпуск с условием, что тот сам оценит обстановку в Кимберли и вышлет подробный рапорт. Видимо, армия не слишком доверяла мистеру Сесилу Родсу.

Вивиана вдруг захватило воспоминание о темноволосой девушке, застенчиво жалующейся, что его брат говорил только о человеке по имени Сирил Роде. Позже это стало одной из шуток, понятных только им двоим. Странно, что судьба посылает его туда, где Роде на деле следует своей политике, изображая происходящее в Африке только в розовых тонах, даже если земля становится красной от крови.

Однако под стук колес Вивиан думал не о неутомимом созидателе империй, а о Лейле Дункан. Она могла бы управлять им в большей степени, чем Джулия, но предпочла поставить на колени, а потом уйти. Даже два года не уменьшили отчаяние, испытанное им, когда он обнаружил, что Лейла живет с грубым мужиком, называющим себя ее мужем. И все же время, проведенное с ней, осталось в его памяти как что-то необычайно сладостное.

В течение следующего дня поезд терпеливо пробивал путь к северу, минуя разнообразные природные зоны, каждая из которых привлекала по-своему. Сначала вокруг громоздились огромные стены серого камня, перерезанные здесь и там полосками зелени и падающими с высоты сверкающими потоками воды. Изредка появлялись фигурки маленьких оленей, перепрыгивающих с одного камня на другой, а над вершинами холмов кружились птицы, раскинув огромные крылья на фоне безоблачного неба. Затем дорога покинула ущелье; теперь повсюду, куда только падал глаз, расстилались безводные пески, лишенные жизни. Пустыня, известная под именем Большое Карру, мерцала и переливалась при дневной температуре, достигающей почти сорока градусов, и у Вивиана сразу же заболели глаза.

Он покинул купе и перешел на открытую платформу в задней части вагона, чтобы выкурить сигару, и именно здесь, беседуя с другим пассажиром, заметил вдалеке большую группу всадников. Его попутчик, шведский торговец, видимо, ничего не видел, поэтому Вивиан молчал, но продолжал наблюдение за движущейся массой на этой опаленной солнцем поверхности. Вивиан еще раз убедился, как же легко помешать продвижению войск. Несколько метров выведенных из строя рельсов в такой пустынной местности остановят движение империи.

К тому времени, как солнце начало спускаться, заливая окружающее алым светом, можно было уже разглядеть плосковершинные холмы, за которыми лежал Кимберли. Однако на самом деле они находились дальше, чем это казалось утомленным путешественникам. Наслышавшись рассказов людей, пересекших вельд и обнаруживших, как обманчивы видимые расстояния там, Вивиан вернулся на место, уверенный, что пройдет еще несколько часов, прежде чем поезд приедет на станцию назначения.

Кимберли начинался как лагерь старателей, пройдя затем все полагающиеся стадии от горстки хижин до быстро развивающегося поселка шахтеров и, Наконец, крупного финансового центра. Открытие алмазов на территории отдаленной фермы братьев Де Бир заставило людей копать землю, драться, пить, заниматься проституцией и спекуляцией, пока богатство, с таким усердием добываемое в этой земле, не разделило их на обычных людей и титанов. После ожесточенных сражений осталось только трое последних, возглавляемых Сесилом Родсом. Он и образовал монопольную компанию, названную «Де Бирс». Уродливые ямы, обезобразившие поверхность земли, были закрыты, а на их месте появились шахты, сделанные с таким расчетом, чтобы можно было производить подземную выработку. Старые неприглядные разработки заменили на новые неприглядные буровые вышки, а продовольственные лавки, публичные дома, игральные салоны и манежи для борьбы исчезли вместе с легионами старателей.

Кимберли стал респектабельным, с величественными домами, окруженными колоннами, ипподромом, ботаническим садом, публичной библиотекой, огромным театром, трамваем и электрическим освещением улиц. Там существовал Кимберли-клуб, предназначенный— подобно сходным заведениям в Лондоне — лишь для мужчин с большим состоянием и положением в обществе и задающий тон для граждан этого алмазного центра мира. Иногда в завывании ветра слышались призраки старых, восхитительно диких дней основания города, но они быстро и успешно заглушались игрой симфонических оркестров, балладами, исполняемыми гостями на аристократических приемах, звуками кадрилей и вальсов из бальных зал и постоянным шумом работающих машин. В город, находящийся в середине вельда, пришла цивилизация.

Первое знакомство с ним для Вивиана стало шоком. Прекрасный, полный зелени европейский город возник среди пыльного запустения, словно мираж. И все же, ожидая выгрузки багажа, Вивиан решил, что капитан Блайз был прав. С военной точки зрения Кимберли безнадежен. В центре равнины, без городских стен, ворот или возвышенных мест внутри города— любой противник мог за короткое время взять его. Для второго по богатству города в Южной Африке и центра управляемой англичанами провинции он был удивительно незащищен. И любой, кто представляет его местоположение относительно укрепленных позиций буров, должен был счесть подобное пренебрежение мерами безопасности непростительным легкомыслием.

Отбросив в сторону тревожные мысли, Вивиан сказал себе, что человек такого калибра, как Сесил Роде, вряд ли покинул бы расположение своей компании, если бы существовала хоть малейшая опасность. Но в глубине души он все же помнил, что Роде не являлся военным, а слишком многие войны в истории начинались с маленьких ошибок больших людей.

Выгрузив лошадей, он заплатил носильщику, чтобы его вещи доставили в Гранд-Отель, а потом, оседлав коня, отправился в город, ведя на поводу другую лошадь. По пути Вивиан осознал, что его первоначальное впечатление оказалось несколько ошибочным. Британские войска, за погрузкой которых он наблюдал всего неделю назад, несли дежурство, что сделалось особо заметным, когда он подъехал к рынку, где разноцветные фрукты и овощи, горы одежды и других товаров продавались так быстро, словно население города лихорадочно запасалось всем необходимым. Солдаты Северного уланского полка в шлемах цвета хаки смешивались в толпе со служащими местного военизированного соединения и полицейскими, которые казались неизмеримо более живыми и пылкими, чем их спокойные английские коллеги.

Вряд ли это была обычная сцена для рынка, понял Вивиан.

Фургоны, забитые мешками с песком, двигались цепочкой на восток, все люди в форме были вооружены. Его сердце лихорадочно забилось. Кто-то в городе принимал Крюгера всерьез! Поклявшись найти Синклера и Блайза при первой же возможности, Вивиан напомнил себе, что его главная задача — навестить мать в доме лорда Майна и леди Велдон. И только разобравшись, почему она послала за ним, он имеет право отдаться своим военным обязанностям. Тем не менее, душа пела знакомую старую песню. С момента отъезда из Кейптауна Вивиан ни разу не вспомнил ни о жене, ни о ребенке, который свяжет их навсегда, когда на землю Южной Африки придет осень.

Подскакав к широким ступеням особняка Велдона, Вивиан подумал, что элегантность Лондона, шик Парижа и величие Венеции переместились в Кимберли вместе с владыками финансового мира. Хозяева оставили Маргарет Вейси-Хантер одну, чтобы она могла без помех поговорить с сыном, но их английское происхождение отчетливо проявлялось в кремово-золотой отделке, мебели времен Регентства, безделушках, пейзажах на стенах и вазах, полных оранжерейных цветов.

Его мать поднялась с кушетки, когда слуга объявил о приходе мистера Вейси-Хантера. После трехлетнего перерыва Вивиан был поражен, насколько цветущий выглядит стоящая рядом женщина, которая, казалось, не может иметь сына его возраста. Серебристо-белокурые волосы, падающие волнами, подчеркивали породистость ее узкого лица, а голубые глаза с еле уловимым оттенком серого цвета усиливали первое впечатление отстраненности.

Она подозвала его неуловимым жестом, живо напомнившим Вивиану другую женщину в страусиных перьях, надменно расхаживавшую по сцене и кивавшую ему, когда он смотрел через театральный бинокль. Вивиан подошел ближе, взял мать за руки и поцеловал в щеку. Его ноздри наполнил запах французских духов.

— Подумать только, прошло три года. Но на тебя они не оказали никакого действия.

С силой пожимая руку сына, она расстроенно смотрела ему в лицо.

— Милый мой, ты здоров? Я никогда не прощу себе, если заставила тебя путешествовать, когда ты болен.

Вивиан был так поражен, что даже какое-то время не мог говорить.

— Твое письмо… Я не мог понять, почему ты решила приехать сюда в такое время. Естественно, я отправился сразу же, беспокоясь о тебе.

Все так же грустно разглядывая его, Маргарет продолжила:

— Ты так похудел, а на лице следы сильнейшего напряжения. Признаюсь, я огорчилась, когда ты приехал ко мне из Ашанти, но тогда ты поправлялся после лихорадки. Что же случилось сейчас? Может быть, это травля из-за трагической гибели твоих коллег в Ашанти?

Все еще не оправившись от такого неожиданного приветствия, Вивиан лишь покачал головой.

— С тех пор вниманием публики завладели новые скандалы.

— Тогда куда делись самоуверенность и постоянное стремление к бунту? Когда-то я верила, что однажды ты перевернешь мир и выйдешь победителем. Что же случилось с сыном, которого я помню?

— Я постарел, мама, а вот ты помолодела, — Вивиан попытался поменять тему разговора. — А сейчас, может быть, ты признаешься, почему приехала в Кимберли в такое неподходящее время и что хочешь сообщить мне.

— Как долго ты собираешься задержаться в Кимберли? — спросила она, избегая говорить прямо.

Отпустив ее руку, Вивиан ответил:

— Полковник Мессенджер предоставил мне трехнедельный отпуск, но он может быть продлен при необходимости.

Его мать кивнула и вновь уселась на кушетку, похлопав ладонью по свободному месту рядом. Когда же он остался стоять, то вновь подняла глаза с выражением мольбы в них.

— Вивиан, сядь пожалуйста, пока мы будем говорить. Я так мало знаю о мужчине, в которого превратился мой маленький мальчик. Не лишай меня удовольствия видеть тебя рядом то короткое время, пока мы вдвоем.

Вздохнув, он сел около матери.

— Мама, ты же знаешь, что я не могу ни в чем тебе отказать.

— Ты отказываешься говорить правду, мой милый.

— Я… мне кажется, я не слишком понимаю это обвинение, — заметил он осторожно.

— Ты счастлив в браке? — последовал прямой вопрос. Он не ответил, и она продолжила:

— Ты сказал, что здоров и что окружающие забыли о том инциденте в Ашанти. Остается лишь одно объяснение, о котором давно подозревала.

Положив свою руку на его, Маргарет нахмурилась.

— Вскоре после нашего прощания в Родезии Чарльз написал о своем намерении пригласить меня на его свадьбу с Джулией Марчбанкс, на которой он собрался жениться, лишь только ему исполнится двадцать один. И вдруг я слышу, что ты женишься на этой девушке, и в такой спешке, что не можешь дождаться моего приезда. Затем сплетня о том, что лорд Бранклифф умирает, как только получает новость о вашей свадьбе. Ты же знаешь, как быстро распространяются эти злобные сплетни… и как далеко.

Ее слабый вздох нес в себе отражение давнего скандала, в котором с ними обоими обошлись так жестоко.

— И не требуется особого ума, чтобы сообразить: ты похитил невесту брата, специально подобранную для него этим ужасным стариком. Правда, остается один факт, который я не могу понять. Насколько я помню, Джулия была пухлой, крикливой девицей — как раз тот тип женщины, который понравился бы Бранклиффу, но не тебе, Вивиан! И до сего момента я была вынуждена верить, что Джулия так изменилась, что смогла увлечь тебя и ты решил заполучить ее любой ценой.

— А сейчас, когда мы встретились? — спросил Вивиан, понимая, насколько откровенным стал разговор.

— Я думаю, что это Джулия украла брата своего жениха. Как же ты допустил такое, Вивиан?

Он был избавлен от необходимости отвечать приходом слуги, за которым шла негритянка. Они поставили на стол чайный сервиз китайского фарфора, блюдо с тонко нарезанными бутербродами и кусочками кекса. К тому времени, когда эта пара накрыла низенький столик, разложив салфетки и разлив чай, Вивиан почувствовал, что необходимость отвечать отпала.

— Вы с Чарльзом регулярно переписываетесь, мам? — спросил он, беря с подноса бутерброд.

Его мать взмахом руки отпустила слуг и сообщила Вивиану, что его брат не изменил своему правилу присылать каждый месяц по письму.

— Бедняга, он такой серьезный, — пожаловалась она. — Твои письма всегда отличались живостью, хотя приходили слишком редко, — закончила она в обычной для нее манере. — Чарльз сообщает все о том, что меня не интересует, и молчит о своих переживаниях. Брандклифф выбил из него силу. Что с ним теперь будет?

— Ничего: он обнаружит, что является владельцем огромного богатства, и научится использовать его с выгодой для себя. Боже мой, он свободен делать все, что хочет. Поместье Шенстоун не должно оставаться блеклым и мрачным. Чарльзу надо открыть все двери и окна, заставить слуг отчистить все, а потом каждую неделю приглашать к себе прелестных женщин и умных мужчин. Только на просторах болотистых земель, двигаясь галопом по мшистому торфу и перелетая через ручьи, мужчина может почувствовать настоящее бурление жизни. С подходящей женщиной рядом он будет бесконечно счастлив.

После того как он закончил говорить, наступила короткая пауза, и Вивиан заметил неприкрытую грусть на лице матери.

— Ты все еще любишь Шенстоун, даже после всех лет. Мне так жаль.

Понимая, что невольно приоткрыл душу, описывая дом, где прошло его детство, Вивиан поторопился скрыть свою слабость.

— Извини, мама. Мы говорили только обо мне и Чарльзе, а ведь я приехал помочь тебе.

Наклонившись вперед, он добавил:

— Позволь мне отрезать кусочек кекса, а потом, пожалуйста, объясни мне смысл твоего приглашения.

Она следила, как Вивиан режет кекс, не торопясь выполнить его просьбу. Когда же она заговорила, это было то, о чем Вивиан меньше всего ожидал услышать.

— Я хотела бы, чтобы ты посетил вечерний прием.

— Мама! — нетерпеливо оборвал Вивиан. — Пожалуйста, не могли бы мы обсудить причины, по которым ты меня вызвала в Кимберли?

— Вечер дается в честь твоего прибытия в город, — тихо продолжила Маргарет. — Нашим хозяином будет барон фон Гроссладен, который сделал мне предложение.

Вивиан был поражен до глубины души. К счастью, его мать и не ждала ответа, продолжив спокойно:

— Если я выйду замуж за Гюнтера, то потеряю деньги, которые получаю по завещанию Джеймса. Для меня это не страшно, так как Гюнтер очень богат.

Однако я не смогу требовать, чтобы он выплачивал пособие, как я делала все эти годы в виде компенсации за несправедливое обхождение с тобой. Но я не хочу делать то, что может ранить моего старшего сына, поэтому прошу встретиться с бароном и помочь мне сделать выбор.

Не более чем на расстоянии мили от той элегантной гостиной, в номере Гранд-Отеля стояла Лейла, окруженная ворохом одежды, необходимой для турне по Южной Африке. На стенах всеми цветами радуги переливались вечерние туалеты, на кровати примостились шарфики, перчатки, кружевные платочки и изысканное белье, созданное, чтобы покорять мужчин. Туалетный столик буквально прогибался под тяжестью браслетов, серег и бус, лежащих вместе с шелковым веером, украшенным драгоценными камнями, несколькими длинными нитками молочно-белого жемчуга и коробочками с перчатками. На другом столе стояли коробки с шоколадом и засахаренными фруктами, окруженные корзинками с экзотическими цветами.

Театр находился в Кимберли всего две недели, но ее популярность превзошла все ожидания. Как и в других частях света, мужчины из города алмазов жаждали осыпать Лейлу подарками. Так было и в Дубране: постоянные домогательства — постоянные разочарования с их стороны.

Лейла помедлила, коснувшись одежды, которую теперь покупала лишь в самых известных домах мод. Какую же долгую дорогу она прошла. Этот тяжелый и болезненный путь она проделала в одиночестве, и лишь Франц Миттельхейтер предложил помощь.

После закрытия «Веселой Мэй» Лестер Гилберт оказался на распутье. Понимая, что расстаться с Францем Миттельхейтером — настоящее безумие, импресарио, тем не менее, не понимал, что же делать с тенором. После серии оглушительных провалов стало ясно, что успех больше никогда не вернется в театр Линдлей, если они не найдут подходящую актрису на главные роли. Миттельхейтер тоже понимал это, и после очередного спектакля ворвался в офис Лестера, уверяя, что нашел выход из положения.

И сразу после коротких сольных партий или дуэтов, ничуть не проявлявших ее способностей, Лейла начала репетировать с Францем в новой музыкальной драме, созданной блестящим, хотя и малоизвестным австрийцем — другом Миттельхейтера.

«Наследница из Венгрии» вернула толпы в театр Линдлей и создала необыкновенный вокальный дуэт. В театре Лейла занимала теперь отдельную гримерную, за пределами сцены жила в прелестной квартире, отделанной" в бело-голубых тонах, за которую платила сама. Мужчинам позволялось оплачивать все остальное, но ни один из них не получил ключа от входной двери. Успех был восхитительным, а власть, которую он принес, — восхитительной вдвойне. Лейла сполна воспользовалась своим новым положением, и теперь никто не нашел бы сходства между самоуверенной ведущей актрисой и простодушной дурочкой Лили Лоув.

Двое привлекательных людей, ежевечерне изображавших необычайную страсть, могли бы и в реальной жизни испытать что-то подобное, но Лейла и Франц любили только свою карьеру, успеха в которой добивались со всепоглощающим упорством. Однажды Лейла даже спросила партнера:

— Как нам удается правдоподобно изображать романтические отношения, когда мы так циничны внутри, Франц?

— Это ты цинична, — запротестовал он, — а я просто тенор, выступающий на сцене. Там я красивый эрцгерцог, безумно влюбленный в девушку Кати.

— Но все исчезает, когда ты уходишь со сцены? — поддразнила она.

Резко качнув головой, Франц принялся выговаривать ей.

— Разве я тебя не предупреждал, что основным залогом успеха является способность забывать о театральных чувствах, когда стерт грим?

— Я всегда следую твоим советам.

— А как насчет мужчины, из-за которого ты однажды исполнила арию цыганки с таким надрывом?

Лейла отвернулась.

— Это было сто лет назад. Я уже забыла о нем. Она сама верила в это и продолжала верить по сей день. Последнее, что она слышала о Вивиане, было то, что он не вернулся из своего медового месяца в Европе, чтобы присутствовать на похоронах лорда Бранклиффа. Зная, что Джулия не допустит, чтобы хоть тень скандала вновь коснулась ее мужа, Лейла не удивилась затворничеству семьи Вейси-Хантеров. Несколько месяцев Лейла боялась случайной встречи с ними на званых вечерах или в парке, куда обычно съезжалась вся лондонская знать; теперь она немного расслабилась и сочла себя исцеленной. Задвинуть воспоминания в самую глубину памяти очень просто, когда ты не видишься с человеком или твои знакомые не упоминают его в разговоре. Любовь была слишком болезненной, слава несла забвение.

Однако Лейла не забыла о юной Нелли Вилкинс. Беременная девушка появилась на ее пороге через три дня после того, как Френк Дункан стал причиной гибели Аделины Тейт, и Лейла, не задумываясь, приютила Нелли. Она также заплатила врачу, который принимал роды. Признавшись, что лишь доброта Лейлы спасла ее от самоубийства, Нелли осталась с ней, бесконечно преданная своей хозяйке.

По прошествии времени Лейла научила девушку прислуживать леди. И когда они переехали в новую бело-голубую квартиру, Нелли уже ходила в шелковых платьях с передничком, подобающим образом впуская и объявляя посетителей. В присутствии других девушка называла хозяйку «мадам», когда они оставались одни — Лейла. Но никогда — Лили. В благодарность за крышу над головой для себя и для маленькой Салли Нелли платила такой любовью, какой Лейле еще не приходилось испытывать.

Нелли стояла рядом с Лейлой и сейчас, помогая перебирать платья. После вечернего представления мисс Дункан ожидали в гостях, где ей несомненно придется петь— как соло, так и дуэтом с Францем. В настоящее время самым настойчивым ее поклонником был капитан Саттон Блайз, с которым они посетят дом барона фон Гроссладена в самом престижном районе Кимберли. Это будет ее первой встречей с высшим обществом в городе алмазов, но если она справится, как это было в других городах Южной Африки, можно считать еще одну крепость взятой.

— Как насчет темно-красного? — предложила Нелли. — Вы всегда выглядите необычайно привлекательно в нем.

— Нет, — отказалась Лейла, уже приняв решение, — желтое сатиновое выглядит наиболее подходящим. Подозреваю, что на вечер придут самые высокопоставленные члены местного общества, а они-то наверняка не одобрят, если я буду похожа на артистку из провинциального мюзик-холла. Прибережем красное для тех, кто способен оценить его по достоинству. Но надо спешить. Занавес открывается через пятьдесят минут. Пока ты уложишь платье и шаль, я займусь волосами.

Присев около туалетного столика, Лейла принялась вынимать шпильки, высвобождая волосы.

— Положи белые перчатки с вышивкой… и костяной гребень с перьями, — крикнула она Нелли через плечо.

— А какие туфли?

— Желтые сатиновые, разумеется.

— Украшения?

Ее руки на мгновение остановились, и она посмотрела на свое отражение в зеркале.

— Я уверена, что капитан Блайз пришлет более, чем просто цветы сегодня вечером, но на случай, если я ошибаюсь, добавь аквамариновое ожерелье.

— Неделя слишком короткий срок, не так ли? — спросила Нелли, не прекращая складывать вещи.

— Да, — согласилась Лейла, все еще разглядывая себя в зеркале, — но этот мужчина одержим желанием действовать — и неважно, каким образом.

Засунув голову глубоко в гардероб в поисках туфель, Нелли пробормотала:

— Ему не придется долго ждать теперь, когда буры развяжут войну, как об этом все говорят.

— А что ты знаешь о бурах, Нелли? — поинтересовалась, слегка развеселясь, Лейла.

— В войсках и на рынке много болтают. Один солдат рассказал мне, что вчера он нес дежурство около прожектора, установленного на башне, и когда ночью они включили свет, то увидели множество буров на лошадях. Мне это не нравится, Лейла. Я боюсь.

Лейла махнула в ее сторону расческой.

— Тебе стоит больше бояться самих солдат, милочка, а не буров. Обжегшись на молоке, дуй на воду. И не стоит верить всему, что говорят солдаты.

— Но не только они, — настаивала Нелли, покраснев еще гуще. — Старый мистер Лофтус в театре сказал, что его сын видел целое войско, вооруженное ружьями, на нашей территории, когда на прошлой неделе ездил за провизией. Что ты на это скажешь?

Лейла продолжала укладывать волосы в косы, как требовалось для первой сцены спектакля.

— Франц получил клятвенное обещание от мистера Чьютона, что гражданские не пострадают и что, если военные действия продлятся более двух-трех недель, а это маловероятно, наши гастроли будут прерваны и нас отправят домой. Переоборудование театра Линдлей займет не менее шести месяцев, — собственно, поэтому мы и отправились на гастроли. Учитывая, что спектакль популярен здесь не меньше, чем в Лондоне, а театр не готов открыть сезон, мистер Гилберт будет иметь все основания для недовольства. Подумай, каким разочарованием это окажется и для нас. Мне нравится в Южной Африке, я мечтаю посмотреть эту страну. И в любом случае, не верю, что начнется война, — закончила Лейла, оборачивая косу короной вокруг головы. — Капитан Блайз и все офицеры, с которыми мы встречались, считают угрозы лишь блефом со стороны Крюгера.

— Ха! — фыркнула Нелли. — Ты только что заклинала меня не верить солдатам, а офицеры ничуть от них не отличаются, когда им что-то нужно!

Театр находился вблизи гостиницы, и Лейла, конечно же, предпочла бы пройтись пешком, если бы не настойчивое требование Мередита Чьютона — их импресарио на время гастролей, — чтобы она ездила только в экипаже, так как это придает ей вес в глазах публики. Усаживаясь рядом с Францем, Лейла была непривычно молчалива, перебирая в памяти слова Нелли о грядущей войне. В самых невероятных мечтах она не могла себе представить путешествие в такую страну, как эта. Для бедной девушки, выросшей в Лондоне, даже Корнуолл казался далеким и необитаемым. Южная Африка подавила ее своим, великолепием, и мысль о необходимости скоро распрощаться с этой прекрасной землей вызывала грусть.

Они высадились в Дурбане, их гостиница находилась рядом с берегом моря, и звук кристально-чистых волн, равномерно набегавших на берег, остался в памяти навсегда.

Тот город пышных цветов и золотого побережья произвел неизгладимое впечатление, так что Кимберли поначалу даже разочаровал ее. Но, побывав на шахтах, она обнаружила притягательность поиска алмазов и поняла, что красота многолика. Животные здесь поражали своей окраской и разнообразием, но ей еще предстояло увидеть настоящего живого льва, когда в Йоханнесбурге они будут в течение недели гостить у богатого охотника. Их конечный пункт, Кейптаун, славился необычайным видом плосковершинной горы. Если же начнется война, вынуждая вернуться в Англию, вряд ли когда-нибудь представится возможность снова посетить страну чудес на юге Африки.

— Ты странно неразговорчива сегодня, Лейла, — заметил ей Франц, возвращая в реальность.

Она улыбнулась.

— Можно ли вообразить больший контраст, чем между шумом, грязью, толчеей лондонских улиц и этими широкими аллеями, полными запахов таинственных цветов? Только посмотри на птиц! Ярко-красные! Их нельзя даже представить на улицах Лондона.

Он покачал головой.

— И на улицах Вены также. Каждое место имеет свои прелести — подобно женщинам.

Замечание вызвало смех, и когда экипаж остановился у служебного входа театра, Лейла шутливо заметила:

— Умоляю, постарайся разбить не слишком много сердец сегодня вечером, а то мужья твоих жертв откажутся посещать спектакль. Город маленький, и мы не можем терять зрителей.

Франц улыбнулся своей обычной сверкающей улыбкой, которая проникала прямо в сердце дам.

— Не беспокойся, их мужья обязательно придут в театр, чтобы полюбоваться на тебя, моя дорогая. Именно поэтому мы так удачливы, когда вместе.

Вечер только подтвердил его слова. Театр был полон; цвет общества Кимберли и пригородов занимал ложи, в то время как в амфитеатре и на галерке безраздельно хозяйничали военные и торговцы.

Сюжет «Наследницы из Венгрии» был довольно прост и основывался на любви эрцгерцога к обедневшей дочери виноторговца, девушке, безусловно неподходящей ему. Но вот она отправилась в Париж, где стала известной оперной певицей и получила в наследство от скончавшегося поклонника огромное состояние… Костюмы были настолько изящными, а музыка настолько мелодичной, что подобная немудреная история захватила воображение даже закоренелых театралов Лондона. Жители же городка в центре пустынной равнины сочли представление настоящим шедевром, и их громкие крики одобрения были слышны далеко за пределами театра.

Когда они появились в финале: Франц в военном мундире с орденами на груди, Лейла — в ярком костюме зелено-голубого цвета с фальшивыми бриллиантами в прическе, рев публики грозил снести крышу театра. Лейла стояла, улыбаясь в полную приветственных криков темноту, и чувствовала, что ее сердце поет от радости. Это было неоспоримое господство, безграничный экстаз, полный восторг, которые не мог дать ни один мужчина на земле.

Костюмерша двигалась вокруг, заученными движениями помогая Лейле избавиться от сценической одежды и надеть вечернее платье. За это время посыльные доставили множество букетов и корзин с цветами, которые поместили в комнате таким образом, чтобы она могла легко прочитать приложенные карточки с именами дарителей. И только когда мальчик внес коробочку от ювелира с прикрепленным к крышке цветком гибискуса, женщина отдала ее хозяйке в руки.

Лейла выбрала прическу с волосами, высоко поднятыми в пучок. Это делало ее выше и придавало слегка отстраненный вид, что, как Лейла надеялась, должно было удержать ее спутника от пылких излияний. И лишь когда все было закончено, Лейла открыла вельветовую коробочку. Капитан Блайз обладал хорошим вкусом, и она была очарована. Камень на серебряной цепочке был вырезан в форме гибискуса, украшенного маленькими бриллиантиками. На карточке, подписанной столь характерным для этого человека размашистым, агрессивным почерком, короткое послание: «Наденьте это сегодня вечером, сделайте меня самым счастливым мужчиной в Кимберли!»

Надев цепочку с кулоном, Лейла положила аквамариновое ожерелье в коробочку, которую позже должна была забрать Нелли. Затем, набросив на плечи шелковую шаль и взяв сумочку, вышла на улицу, где поджидал капитан Блайз. Он был одет в парадный мундир своего полка и отдал честь, прежде чем поцеловать ей руку. Взгляд Блайза был направлен на камень, а в голосе отчетливо слышалось самодовольство.

— Мой подарок понравился. И барон фон Гроссладен вряд ли догадается, насколько его приглашение помешало нам.

Подсаживая Лейлу в коляску, он добавил:

— Но как только он увидит тебя, моя дорогая, то сразу поймет, почему мы не останемся до конца вечера.

— Разве званый вечер имеет свой конец? — спросила она легкомысленным тоном, отодвигаясь в дальний угол. — Впрочем, хотя гости не расходятся до восхода солнца, вечер, строго говоря, оканчивается уже около двенадцати.

Он расхохотался, придвигаясь к ней намного ближе, чем это казалось уместным.

— Признаю, к своему стыду, что я слишком редко бываю достаточно трезвым, чтобы самому наблюдать за указанным явлением, хотя, вероятнее всего, ты права.

Наклонившись еще ближе, Блайз пробормотал:

— Ты была восхитительна сегодня вечером на сцене. Кто бы поверил, что ты обладаешь таким огнем и страстью?

— Вини в этом Франца. — Лейла старалась по-прежнему говорить в шутливой манере. — Я же чувствую себя совершенно опустошенной, как только опускается занавес.

Поправив шаль так, чтобы закрыть плечо с его стороны, Лейла продолжила:

— Капитан Блайз, прошу вас, не могли бы вы успокоить меня. Моя служанка рассказала сегодня ужасные новости, переданные ей солдатами. Правда ли, что множество буров перешли границу и, видимо, объединяются в армию?

Блайз разочарованно вздохнул, почувствовав желание собеседницы сменить тему разговора.

— Солдаты преувеличивают, как всегда.

— Но вы тоже солдат, сэр. Всегда ли вы говорите правду?

Его зубы блеснули в темноте.

— Правда в том, что я нахожусь рядом с красивой женщиной, которая дала мне понять, что мое внимание ей не неприятно, и я не собираюсь обсуждать ничего иного, кроме удовольствия, которое мне обещает этот вечер.

Взяв ее пальцами за подбородок, он вызывающе добавил:

— Тебе не удастся спрятаться за этими «капитан Блайз» или «сэр». Меня зовут Саттон, ты это великолепно знаешь.

Откинувшись назад, чтобы избежать прикосновения его пальцев, она призналась себе, что не ошиблась в отношении сидящего рядом мужчины. Надо прервать их отношения, прежде чем он выйдет из-под контроля. В таком маленьком городке можно нарваться на серьезные неприятности.

— Необычное имя, как мне кажется, — заметила Лейла спокойно. — Я помню только одного мужчину, которого звали так же. А вы случайно не знакомы со своим тезкой — герцогом Дормидом? Весьма приятная личность.

— Нет, сожалею, не имел возможности, — последовал сердитый ответ, и капитан откинулся на сиденье. Упоминание о таком высокопоставленном знакомом явно остудило его пыл.

Улица была забита колясками, направлявшимися к огромному дому, стоящему несколько в стороне от дороги, и их кучер был вынужден присоединиться к цепочке экипажей, медленно подъезжавших к главному входу. Лейла подумала, что хозяин дома, вероятно, занимает высокое положение в местном обществе.

Ее спутник вел себя исключительно как джентльмен, поднимаясь с ней по широкой лестнице, начинавшейся в огромном холле, залитом светом многочисленных хрустальных светильников. Лейла и капитан Блайз медленно шли вслед за другими гостями наверх, где были встречены хозяином дома. Барон оказался высоким плотным мужчиной е седыми волосами, гордым лицом, казавшимся необычайно красным, и ледяными голубыми глазами. Он вежливо поприветствовал Лейлу, заметив, что она оказала ему честь, приняв приглашение.

— Милая леди, я умоляю вас спеть для меня и моих друзей после того, как вы немного отдохнете.

— Мне будет очень приятно спеть для вас, барон, — вежливо ответила Лейла.

Вежливо кивнув, он повернулся к изумительно красивой женщине, стоящей рядом, которая, как предполагала Лейла, была баронессой фон Гроссладен.

— Позвольте представить вам моего дорогого друга, согласившегося выступить в роли хозяйки дома сегодня вечером. Досточтимая леди Вейси-Хантер.

Лейла машинально протянула руку— звук знакомого имени лишил ее возможности думать. Вивиан клялся, что Маргарет Вейси-Хантер живет в Родезии, но, без сомнения, женщина, стоящая сейчас перед ней, была его мать. Волосы, конечно, светлее, но было в ее улыбке что-то неуловимо напомнившее Вивиана.

Новые гости оттеснили их, и они отправились в салон, где женщины затмевали свет ламп блеском драгоценностей, а мужчины все как один носили вечерние костюмы с бриллиантовыми запонками.

Пока Саттон Блайз знакомил Лейлу со своими друзьями, она все еще находилась в полубессознательном состоянии, не замечая даже Франца, махавшего ей из окружения восхищенных дам. Маргарет Вейси-Хантер казалась самоуверенной и спокойной. Могла ли она быть когда-то одиноким юным существом, боявшимся своего свекра до такой степени, что даже не бросилась на защиту сына? Могла ли эта блестящая женщина — «дорогой друг» барона — быть когда-то молоденькой невесткой в том огромном каменном поместье в Корнуолле?

К счастью, когда настало время развлекать гостей, Франц взял все на себя, потому что Лейла даже не вспомнила об обещанном выступлении. Он подошел, чтобы объяснить, что маленький оркестр, находящийся в соседней комнате, получил ноты, и они сначала споют дуэтом, а затем последует его соло «Где же твое сердце?»

— А потом ты завершишь представление песней «Моя далекая любовь», — наставлял Франц с улыбкой, — чтобы поддержать мужей тех женщин, чьи сердца я к тому времени разобью.

Объявление, сделанное бароном, заставило кавалеров кинуться в поисках стульев для их дам, и прошло не менее пяти минут, прежде чем Лейла и Франц смогли пройти в центр зала, где им предстояло петь.

Обычно они с трудом приспосабливали силу своих голосов к размерам комнаты, но сегодня помогло то, что открытые из-за жары окна гасили эхо от стен. Настраиваться на роль, видя зрителей, было достаточно тяжело Лейле, но пример Франца, с его быстрым вхождением в образ, всегда помогал ей.

Лейла стояла чуть в стороне, пока он заставлял дрожать колени присутствующих дам мольбой: «Где же твое сердце?» Переждав заслуженные аплодисменты, Лейла вступила со своим сольным номером. Она начала с тем же накалом, который испытывала обычно при затемненном зале. Но сейчас, вместо того, чтобы полностью раствориться в песне, она вдруг почувствовала, как в салоне появился еще один человек. И только большой опыт помог ей не остановиться, когда она узнала его, несмотря на мерцающие огни и расстояние.

Сердцем Лейла знала, что эта встреча должна состояться… Но не сейчас, не здесь! Когда он остановился и замер в проходе, стало ясно, что Вивиан поражен не меньше ее.

Музыка звучала, и она пела. Каждый взгляд, каждое слово, каждое воспоминание об их потерянной любви пронизывали ее, когда их взгляды встретились и не смогли разойтись. Она обнаружила, что поет только для Вивиана.

Моя далекая любовь, о тебе лишь тоскую.

На губах одно имя, с ним живу и дышу я.

Аплодисменты потрясли заполненный слушателями салон, хотя Лейла видела только высокую фигуру в дверном проеме. Но когда он медленно двинулся вперед в освещенный светом зал, она похолодела. Это не может быть Вивиан, которого она любила два года назад! Пропали смеющиеся глаза и самоуверенный вид, лицо стало худым и настороженным, зеленые глаза, с удивлением смотревшие на нее, казались потухшими. «Боже мой, — подумала Лейла, — какую же высокую цену он заплатил Джулии».

Понимая, что надо уйти, потому что каждое мгновение в одной комнате с Вивианом разрушает ее сегодняшнее «я», Лейла резко отвернулась от группы людей, поздравлявших их с Францем. К ней немедленно кинулся Саттон Блайз, явно обрадовавшийся предложению выйти из зала. Обняв ее, темноволосый

капитан повел по коридору в пустую комнату, заставленную полками с книгами.

Оказавшись там, Лейла попыталась объясниться.

— Простите меня, но в зале было так много людей и очень душно.

— Между прочим, — ответил он, внимательно смотря ей в лицо, — песня проявила твой огонь и страстность, о которых я упоминал ранее. Герр Миттельхейтер, должно быть, необычайно одарен, если ему удалось вызвать такую реакцию в переполненной комнате.

Блайз самодовольно улыбнулся.

— Однако, есть и другие мужчины, не менее способные, особенно в подходящих условиях.

Приподняв пальцем ее голову за подбородок, он спросил:

— Должен ли я извиниться перед бароном? Ты отработала свой ужин, а большего они и не ожидали. И остаток ночи наш, моя дорогая.

Лейла уже успокоилась настолько, чтобы понимать, что ей говорит Саттон Блайз. Высвободившись, она отошла назад.

— Безусловно, вы можете извиниться перед бароном, капитан, но затем я бы попросила отвезти меня в мой номер.

— Не спорю. Ваши комнаты еще удобнее. Пытаясь отойти как можно дальше, Лейла подумала, что недооценила этого мужчину.

— Вы ошибаетесь, сэр.

Криво улыбаясь, Блайз покачал головой.

— Никаких ошибок, милая. Ты прочитала мою записку, и ты ответила, надев бриллианты. Пришло время выполнять свою часть соглашения…

Испытывая все большее и большее отвращение, Лейла резко оборвала его:

— Нет никакого соглашения. Я не продаюсь за пару бриллиантов или за что-то другое. Подарок — это только подарок, он не обещает никакой выгоды.

Его губы сжались в прямую линию.

— О нет, мисс, слишком поздно для подобной игры. Вы прекрасно понимали, куда ведут наши отношения. Я не такой человек, чтобы долго ходить вокруг да около. Я хочу тебя, и ты вознаградишь меня за мое восхищение.

Прежде чем он смог приблизиться, Лейла трясущимися руками сняла цепочку и протянула ему.

— Мне казалось, что это подарок, а вы, очевидно, сочли камни предварительной оплатой за услуги, которые я никогда не оказываю. Возьмите их назад, и будем считать, что мы поступили по-честному друг с другом.

— По-честному? — повторил он презрительно. — Странно слышать это от женщины вашего сорта!

Шагнув вперед, Лейла засунула цепочку в карман его форменного кителя, заметив со спокойствием, которого на самом деле не чувствовала:

— Вы явно неправильно оценили, что я за женщина, капитан Блайз. В ваше оправдание могу сказать, что мужчины часто делают подобную ошибку.

Его губы скривились.

— Стоило ожидать чего-то подобного. А что еще они должны думать, когда дама принимает дорогие подарки, которые мужчина никогда не подарит своей жене?

Чувствуя, что больше не в состоянии продолжать эту сцену, Лейла сообщила ему ледяным голосом:

— Дорогой подарок был возвращен. А сейчас, пожалуйста, уходите, прежде чем попытки выглядеть джентльменом не будут перечеркнуты вашим неприличным поведением.

Бросив на нее последний презрительный взгляд, Блайз вышел, с силой захлопнув за собой дверь. Оставшись в одиночестве, Лейла обессилено упала в ближайшее кресло, пытаясь восстановить душевное равновесие, которое, как она поклялась, ни один мужчина не сможет нарушить.

Прошло несколько мгновений, прежде чем она услышала тихие хлопки сзади. Резко повернувшись, она увидела Вивиана, прислонившегося к двери, ведущей на веранду. Его аплодисменты были медленными и насмешливыми, он смотрел на нее с выражением, сильно напомнившим ей тот ужасный день в октябре.

— Браво, моя дорогая. Как только мужчина получает свои бриллианты назад, его тут же выбрасывают. Намного более цивилизованный путь, так как галантный капитан Блайз вряд ли продолжит преследовать тебя, как это делали некоторые дураки, и нет необходимости знакомить его со своим мужем. Или, может быть, эту деталь сценария ты также изменила?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Оставшуюся часть вечера Вивиан действовал, словно человек в конце долгого путешествия. Только его путь вел в прошлое, а не просто из Кейптауна в Кимберли. Как Лейла оказалась здесь? Население мира составляет несколько миллиардов; какая злая судьба забросила их одновременно в этот дом, в этот город, в эту страну так далеко от родины?

Сознательно опоздав на вечер, он и так был » взволнован новостями, которые ему сообщила мать. А потом голос из комнаты наверху заставил похолодеть, и он слепо бросился за ним, ибо этот голос доносился из губ, которые когда-то он целовал с такой страстью. В бледно-желтом платье, с высоко поднятыми волосами, Лейла была все той же девушкой, что подошла к нему в первый вечер, решив поблагодарить за букет, который, как она думала, был от его респектабельного братца.

Безусловно, она удивилась не меньше его, но контролировала себя настолько хорошо, что в переполненной комнате только он один заметил ее волнение. И это не могло не подтвердить лишний раз правдивость написанных ею когда-то слов. Он был тогда непреодолимым препятствием на ее пути к сегодняшнему успеху и славе. Убежав на веранду, чтобы немного успокоиться, Вивиан стал свидетелем ее разговора с кем-то в соседней комнате. Ему не стоило входить туда. В ответ на гневную тираду, призванную уничтожить и ранить девушку, Лейла молча вышла, заставив страдать его самого.

Вивиан все еще пребывал в этом состоянии, когда его нашла Маргарет Вейси-Хантер, чье молчание по поводу его опоздания казалось более красноречивым, чем самый сердитый выговор. Будучи представлен хозяину и вероятному отчиму, Вивиан невзлюбил того сразу же и сейчас изо всех сил пытался скрыть этот факт. Гости разошлись, и они остались втроем в доме, построенном по индивидуальному заказу для человека, вложившего немалые деньги в бриллианты и нажившего на этом огромное состояние. Начальный капитал был плодом работы семейного завода по изготовлению фарфора в его родной Германии.

Гюнтер фон Гроссладен оказался властным и деспотичным человеком. С растущим недовольством Вивиан замечал все больше и больше сходных черт между человеком, которым так сейчас восхищалась его мать, и старым лордом Бранклиффом. Жесткость немца хорошо маскировалась под внешне мягкими манерами, но не было сомнений в его намерении диктовать свою волю по любому вопросу. А Маргарет Вейси-Хантер была или покорена его внушительной внешностью, или относилась к тому типу женщин, что воспринимают мужское господство как нечто неизбежное, может быть, даже наслаждаясь им. Вивиан вырос, считая, что его мать стала несчастной жертвой мужчин семейства Вейси-Хантер. Неужели это была ошибка?

В эту ночь, все еще находясь под впечатлением от встречи с Лейлой, Вивиан с трудом участвовал в общем разговоре. Сидя в маленьком салоне, где, как ему казалось, стены поднимаются и опускаются словно в поезде. Вивиан слушал, как барон быстро разделывается с вопросами его, Вивиана, карьеры. Затем, уверенно улыбаясь, он занялся и самой важной проблемой.

— Маргарет так редко встречалась с вами, с тех пор как вы уехали учиться, что по-прежнему представляет вас, майор, маленьким мальчиком. Так трогательно, но так глупо. Мужчина тридцати двух лет, в расцвете военной карьеры и с преданной женой едва ли заслуживает такого отношения. Вы не согласны?

— Неважно, с чем мы с вами согласны или не согласны, — ответил Вивиан осторожно. — Мама должна принять решение.

Ледяные глаза барона сузились.

— Имеете в виду, что вы по-прежнему будете цепляться за фартук матери?

— Мне кажется, я никогда за него не цеплялся, — бросил Вивиан сухо, пытаясь собраться с мыслями. — То, что я хочу сохранить, так это близкие отношения с моей мамой, которые и позволяют мне говорить от ее имени.

Барон, слегка нахмурившись, повернулся к Маргарет.

— Ты просила сына говорить от твоего имени, обсуждая вопросы, которые касаются лишь нас двоих?

— Нет, мой дорогой, конечно нет, — нежно запротестовала она, в мгновение ока разрушая все попытки Вивиана защитить ее. — Со дня смерти отца Вивиан

всегда слишком близко к сердцу принимал свой долг по отношению ко мне, но сегодня днем я дала понять ему, как сильно мне хочется, чтобы вы двое полюбили друг друга.

С удовлетворенной улыбкой барон повернулся к Вивиану.

— Теперь-то вы видите, что действовали, повинуясь неверным впечатлениям?

Легко откинувшись назад с хрустальным бокалом в руке, он продолжил:

— Маргарет ознакомила меня с несчастливыми обстоятельствами, вынудившими ее стремиться компенсировать вам то, чему никто не смог бы помочь. Я понимаю, что только любовь к матери позволила вам принимать финансовую помощь от овдовевшей женщины и не противоречить ее глупым, но вполне понятным переживаниям о вашем официальном признании незаконнорожденным. Однако вам нельзя отказать в терпении.

А сейчас, я не сомневаюсь, вы с большим облегчением узнаете, что с нынешнего дня будете избавлены от этой неприятной обязанности. Ваш приезд сюда — это последний случай, когда вам пришлось пересечь континент, чтобы выполнить сыновний долг, — у вашей матери появится преданный муж, готовый помочь ей в любой момент.

Вивиан будто со стороны услышал свои слова:

— Мама еще не приняла окончательного решения, которое позволило бы ей обзавестись преданным мужем. Однако если она действительно станет баронессой фон Гроссладен, то это ни в какой мере не повлияет на мои чувства. И я проеду любое расстояние, если она пошлет за мной.

Маргарет наклонилась вперед.

— Ты глупый мальчик. Гюнтер вовсе не намекал, что в наших отношениях будут какие-либо изменения. Ты навсегда останешься моим любимым первенцем, что бы ни произошло. Но у тебя есть жена, а вскоре появятся и собственные сыновья, которые потребуют твоего совета и помощи. Безусловно, забота о них должна стоять на первом месте.

Вивиан смотрел на сидящую рядом стройную невысокую женщину со следами былой красоты на лице, которую он любил и защищал, сколько себя помнил.

А она швыряла его преданность ему назад, отправляя к жене, которой требовалось слепое подчинение, и к детям, которых научат ждать от отца только блестящих побед. Неужели никому не нужна просто его любовь? Барон, с большим вниманием следивший за Вивианом, казалось, рассердился, когда вошедший слуга с письмом на подносе объявил, что человек, доставивший послание, настаивает на срочности и важности немедленного ответа. Извинившись перед присутствующими, хозяин встал и вышел на веранду. Почти немедленно Маргарет заговорила, понизив голос:

— Вивиан, какая муха укусила тебя? Я готова простить опоздание, учитывая долгое путешествие, но сейчас ты выглядишь непривычно сварливым.

Вивиан почувствовал, как впивается в шею стоячий воротник мундира.

— Прости меня, мама, — промямлил он, — но я не понял, что ты уже приняла решение выйти замуж за барона фон Гроссладена. Днем я вообразил, что ты послала за мной, чтобы… чтобы спросить моего совета или получить одобрение, прежде чем окончательно выбрать свой путь. Но ты не сделала ни того, ни другого, вот в чем дело.

Вздохнув, она откинулась на спинку кресла.

— Я горячо надеялась, что вы с бароном подружитесь, и Гюнтер станет для тебя отцом, которого ты был лишен.

Вытерев платком выступивший на лбу пот, Вивиан молча подивился тому, что она может представить деспотичного немца добрым и заботливым отчимом для них с братом.

— Я давно вырос и не хочу искать замену тому, о ком никогда не скучал, — заметил он.

— Признаюсь, я не понимаю тебя, — донесся ее голос. — Твое поведение весьма странно. Конечно, мое сообщение оказалось для тебя неожиданностью… ты сильно изменился со времени нашей последней встречи… Но что-то все-таки произошло с тех пор, как ты покинул дом леди Майн: в твоем голосе появилась горечь. Если не остережешься, то станешь врагом мужчины, который мне очень нравится. Если ты любишь меня, то постарайся избежать этого всеми силами. Последствия будут весьма трагичными. — Ее рука опустилась на плечо сына. —Что скрывается за подобным отношением к Гюнтеру?

К этому времени Вивиан распознал симптомы, которые уже испытывал ранее. Он попытался сказать, что ему надо как можно быстрее лечь в кровать, но слова не слетали с губ, а тело горело как в огне.

— Вивиан, Вивиан. Боже мой, он болен, — воскликнул далекий женский голос.

Зазвонил колокольчик, ему помогли встать с кресла. Голоса доносились будто через одеяло, а ноги тряслись так, что его пришлось поддерживать под руки.

— Должно быть, проклятая лихорадка. Бедный мальчик, он сильно страдает.

— Это произошло в такое неудачное время. Дорогая, у меня серьезные новости. Полковник Кекевич, командующий войсками в Кимберли, написал мне, что Паулус Крюгер выставил ультиматум, который англичане не могут принять. В ближайшие дни начнется война. Роде сейчас на пути из Кейптауна, чтобы помочь в защите интересов его самого и его друзей. В Кимберли нет постоянного гарнизона, но мысль о падении алмазного города недопустима.

— О Боже, Гюнтер!

— Причин для тревоги пока нет, уверяю тебя. Как только Роде прибудет, мы организуем комитет по руководству военными операциями. Британские войска по всей Южной Африке будут, разумеется, сразу же мобилизованы, но вряд ли твой сын окажется в состоянии присоединиться к своему полку, как это просят сделать всех военных, находящихся в отпусках. Безусловно, его огорчит подобная задержка.

Это были последние слова, услышанные Вивианом, прежде чем сильнейший приступ лихорадки лишил его возможности видеть и слышать что-либо. Когда он очнулся, то обнаружил, что не сможет вернуться в полк, так как после ультиматума войска буров перешли границу, окружив Кимберли и маленький город Мафекинг, находящийся в двухстах милях к северу. Буры передвигались с быстротой, к которой англичане оказались совершенно не готовы. В итоге враги осадили Кимберли и, очевидно, собирались вынудить население сдаться, просто моря голодом; они не пытались штурмовать город, теряя своих солдат, и захватывать огромные массы людей, которых надо кормить и охранять. Все дороги, ведущие к Кимберли, были в руках африканеров, железнодорожный путь перерезан. Любой человек, пытавшийся покинуть город, становился отличной мишенью для снайперов.

Вивиан мог только дивиться хитросплетениям судьбы: он пойман в ловушку в далеком городе вместе с девушкой, когда-то вызвавшей такую бурю в его душе. Он приехал в Кимберли, ища свободу, и стал пленником этой свободы.

Оправившись от болезни, Вивиан разыскал командующего кавалерией, предложив свои услуги. Майор Скотт-Тернер и познакомил его с ситуацией.

Буры копили силы всю зиму, когда вельд представляет из себя весьма неуютное место, ожидая весны, чтобы обеспечить корм лошадям. Затем они предъявили англичанам ультиматум: отвести все войска из пограничных зон, вернуть в Англию части, прибывшие недавно для подкрепления, и отозвать корабли, готовящиеся высадить новых солдат. Эти невыполнимые условия гарантировали отказ противной стороны и обеспечили бурам предлог для начала военных действий, о чем они страстно мечтали. Излишняя самоуверенность не позволила англичанам принять угрозы Паулуса Крюгера всерьез, и теперь оставалось лишь наблюдать, с какой быстротой оба города оказались в осаде. Были мобилизованы все силы, но, как обычно бывает в подобной ситуации, оценить реальное положение дел не представлялось возможным.

В Кимберли объявили военное положение. Несколько поездов, груженных припасами, удалось переправить прежде чем буры взорвали мосты, так что вряд ли населению придется испытать лишения, находясь в блокаде. В качестве предосторожности были вырыты укрытия для гражданских, — если враг подберется настолько близко, что попытается обстреливать город.

Среди жителей оказалось несколько семей буров, что представляло собой серьезную проблему. Приглашение от командующего силами обороны присоединиться к ним приняла только одна семья. Но с остальными нельзя было ничего поделать — они, как полноправные граждане британской колонии, были свободны в своих поступках.

Тех, кто устроился жить на территории, управляемой врагами их нации, было довольно много, но они решили не участвовать в борьбе за власть. Что они сделают, если их соотечественники завоюют всю Южную Африку, оставалось только гадать, но сейчас они не выказали никакого возмущения, получив приказ не общаться с английскими соседями. В Кимберли к ним относились терпимо, но следили, чтобы им не представилась возможность передать информацию или подать сигналы любого рода.

Майор Скотт-Тернер с благодарностью принял предложение Вивиана, радуясь, что в его рядах оказался боевой офицер кавалерии, принимавший участие в войне против народности ашанти. Если у него и было свое личное мнение по поводу двух англичан, которых застрелил Вивиан, то он держал его при себе. Майор быстро распорядился предоставить Вивиану палатку в одном из военных лагерей по периметру города, и тот пожал руку своему будущему командиру — словно заключая сделку, — прежде чем отправиться в Гранд-Отель забрать своих лошадей и снаряжение.

По пути в центр города он встретил мужчину, правившего великолепной серой лошадью, в котором без труда узнал капитана Синклера.

— Великий Боже! — вскричал плотный светловолосый артиллерист, подскакав к нему ближе. — Искренне надеюсь, что вы здесь не потому, что приняли мое приглашение.

Вивиан улыбнулся и покачал головой.

— Ввиду наступающей войны, которая, как вы и предсказывали, скоро разразится здесь, я хотел бы верить, что вы не хвастались, рассказывая о своем скакуне. Вскоре могут понадобиться быстрые лошади.

Они ехали рядом, явно направляясь в одну и ту же часть города. Вивиан спросил:

— А какого успеха вам удалось добиться с «несколькими устаревшими орудиями», которые, как вы подозревали, только и защищают город?

— Успех? — Синклер презрительно скривился. — Блайз и я провели разведку прилегающей территории, — равнина, мой дорогой, тянущаяся на мили и мили. Так что сами посудите о возможности защиты при артиллерийском обстреле. В рапорте мы указали число орудий, дальность которых и калибр, по нашему общему мнению, позволят обеспечить успешную оборону данного места. — Он снова скривился. — Наши бумаги, вероятно, валяются на одной из удаленных станций, руководимой полоумным поселенцем, который даже не догадается о полной ненужности сейчас конверта с грифом «Срочно».

Вивиан вздохнул, поправив шлем так, чтобы тот лучше прикрывал глаза. Они все еще побаливали при ярком солнце.

— Думаю, это не имеет значения, так как буры явно решили морить нас голодом, надеясь таким образом принудить сдаться.

— Хороший артиллерийский обстрел мог бы смести их со своих позиций, уменьшив тем самым способность сопротивляться при прорыве наших войск.

— Каких войск? — поинтересовался Вивиан сухо. — Наших сил хватит лишь на то, чтобы пытаться прорвать блокаду, выстроившись в шеренгу по одному человеку.

— Знаю, знаю, — согласился мрачно Синклер, направляя свою лошадь в объезд ямы на дороге. — У нас достаточно воды и еды, чтобы просидеть здесь довольно длительный срок, в то время как у наших войск в других частях страны хватает забот: нужно не допустить передвижения буров по вельду, пока идет ремонт железной дороги, которую регулярно выводят из строя. Помяните мое слово, майор, мы заперты в этом проклятом месте на многие недели, пока наши коллеги завоевывают себе славу в боях.

— Не слишком много славы можно добыть, ремонтируя железную дорогу, — вставил Вивиан.

Проигнорировав слова собеседника, Синклер продолжал ворчать.

— Единственное развлечение, которое нам представится, — это борьба между военными и штатскими в Кимберли. Роде терпеть не может солдат. Добавьте этот факт к вышеназванным и делайте свои собственные выводы. Кекевич объявил военное положение Роде назвал себя командующим силами обороны. Кекевич запретил пересылку любых сообщений, кроме связанных с военной необходимостью, Роде в пику ему постоянно держит связь с Кейптауном, храня содержание писем в секрете от полковника. Кекевич вводит распределение еды, воды и ограничение передвижений в гарнизоне, которому предстоит пребывать в осаде длительное время, Роде просит— нет, требует, — чтобы войска прибыли для нашего спасения немедленно, будто нам угрожает опасность немедленного захвата города.

Синклер придержал коня и повернулся к Вивиану.

— Наш самый серьезный враг, скорее всего, находится внутри города, и я не завидую Кекевичу. Роде — некоронованный правитель Кимберли, учитывая его долю в добыче алмазов. Он контролирует «Де Бирс», а «Де Бирс» контролирует весь город. Я слышал, что Роде создал собственный комитет по выходу из кризиса, и все именитые граждане города призваны участвовать в нем. И что представляется военным последним оскорблением, так это доверие, которое Роде питает к барону фон Гроссладену, хотя широко известно, что Германия снабжает буров оружием и открыто поддерживает их, как, впрочем, и большинство европейских стран. Фон Гроссладен, члены семьи которого, как говорят, были изгнаны из прусских войск два поколения назад, ненавидит солдат еще больше, чем Роде.

Отсалютовав Вивиану поднятием хлыста, Синклер приготовился повернуть в сторону.

— Может быть, мы и проведем гонку между нами, майор, торопясь убежать от этих внутренних дрязг в «мир и спокойствие» вельда.

Вивиан скакал, погруженный в свои мысли. Рассказ Синклера не уменьшил охватившего его чувства грусти, хотя и объяснил отношение к нему будущего отчима. Вивиан не сомневался, что Маргарет Вейси-Хантер выйдет замуж за барона, хотя возникший кризис делал неясным, когда и где это случится.

Вивиан, конечно, знал, что Германия поддерживает буров. Смогут ли финансовые интересы барона в Кимберли заставить его забыть об обязанностях по отношению к родине? Роде, очевидно, доверял этому человеку, но Вивиан решил не говорить с матерью о военных делах, так как она могла повторить его слова в присутствии фон Гроссладена, и переезд в военный лагерь только поможет этому. При наличии семьи Велдонов, выступавших радушными хозяевами, и сурового барона, принимавшего за нее все решения, Маргарет, очевидно, не нуждалась в поддержке сына. И кроме того, ему придется научиться жить без денег матери, а, учитывая перспективу появления ребенка, это была проблема, с которой он предпочел бы не сталкиваться. Предположение Синклера, что осада продлится много недель, видимо, было вполне реальным. Пока Вивиан болел, на помощь Кимберли посылали бронированный поезд, но буры, захватившие ряд станций, помешали его продвижению.

Скотт-Тернер, командующий кавалерией, сообщил Вивиану, что им придется попотеть, так как он получил приказ воспрепятствовать смыканию кольца врагов вокруг города. Поэтому кавалерийским отрядам придется нести постоянное дежурство, предотвращая внезапные атаки буров, а на всех направлениях должны располагаться наблюдатели, отслеживающие перемещение противника и любые его сигналы. И это было единственным, что порадовало Вивиана, готового схватиться за любую возможность, лишь бы ускользнуть из города.

Чувствуя, как напряжены нервы, зная, что театр закрыт, а ситуация весьма неопределенна и тревожна, Лейла с трудом сохраняла спокойствие, наблюдая истерику Нелли. В который раз прикасаясь надушенным платочком ко лбу, она старалась забыть о тяжести на сердце и успокоить свою компаньонку.

— Прекрати плакать, — уговаривала она ее. — Ты сама себя довела до этого. Я же предупреждала тебя раньше, не верь всему, что говорят солдаты.

— Это… были не… не солдаты, — донесся приглушенный ответ.

— Тогда кто рассказал эту глупейшую историю? Девушка подняла залитое слезами лицо.

— Женщины на рынке.

— Вероятнее всего, это были женщины буров, — твердо сказала Лейла. — Пытаться напугать нас — это то немногое, чем они могут помочь своим соплеменникам. А глупышки вроде тебя только помогают им Этого ты и испугалась, Нелли?

Яростно замотав головой— так, что посыпались шпильки из волос, — Нелли запротестовала:

— Я испугалась за маленькую Салли.

— Конечно, — согласилась Лейла, немного смягчившись, когда ее взгляд упал на худенькую девочку, сжатую в руках матери. Ребенка едва ли можно было назвать привлекательным — заостренное личико, мышиного цвета волосы и темные, близко посаженные глаза, — но она обладала веселым нравом, неотразимо привлекательным для Лейлы. Присутствуя при рождении малышки и наблюдая, как она учится говорить и ходить, Лейла чувствовала себя близким родственником девочки. Иногда она грустно задумывалась, какое будущее ждет незаконнорожденную Салли Вилкинс. Соблазнит ли ее в один прекрасный день какой-нибудь солдат, который затем уедет, оставив тридцать шиллингов и фальшивый адрес?

— Разве вы не согласны со мной? — спросила Нелли, отвлекая Лейлу от раздумий.

Та улыбнулась и покачала головой.

— Те, кто распускают такие слухи, видимо, считают нас совсем глупыми и способными поверить, будто английские женщины и их дети будут отданы чернокожим, когда падет Кимберли. Ерунда! — объявила Лейла резко, снова промокая платочком мокрый от пота лоб и проклиная жару, которая становилась сильнее день ото дня. — Черные люди работают на нас, в шахтах или как домашние слуги. И они зависят от нас. Послушай, Нелли, — продолжила она, лихорадочно подбирая сравнение, которое та поняла бы, — раньше ты работала на Кливдонов. Разве можно представить, что сэр Фредерик и его семья испугаются угрозы, что их отдадут тебе и кухарке?

Помедлив, чтобы абсурдность этого предположения получше дошло до сознания Нелли, она продолжила:

— Так и в нашем случае. Если я тебя все еще не убедила, вспомни, что черные племена имеют больше причин ненавидеть буров, чем нас.

Нелли перестала плакать и только изредка шмыгала носом, смотря на Лейлу опухшими от слез глазами.

— Не знаю, что бы я без вас делала, честно, даже не знаю.

— Тебе и не придется ничего делать без меня, так что не стоит волноваться, — быстро проговорила Лейла, чувствуя, что больше не выдержит. — Ты купила ткань для нового платья Салли?

Отвлекшись, Нелли достала отрез хлопчатобумажной ткани.

— На рынке творилось настоящее столпотворение, — заметила она, — торговцы ужасно подняли цены, так все торопятся сделать запасы, пока есть возможность. Женщины просто сошли с ума от злости. Одна заявила, что непорядочно извлекать выгоду из бедствий людей, а другие собираются идти к полковнику или кому-то еще, чтобы об этом поговорить. Вам стоило бы посмотреть цены на чай, печенье и другие вполне обычные продукты.

— Это неизбежно, — откликнулась Лейла, — но уверена, скоро еда будет распределяться поровну. Полковник Кекевич в настоящий момент слишком занят вопросами обороны — все случилось так быстро, что ничего еще не готово.

Нелли села, подхватив на колени Салли.

— Мистер Чьютон что-нибудь говорит о нашем будущем?

— Я сейчас иду в театр, где собирается труппа, чтобы узнать его планы. Бедняга, не представляю, как ему удастся заработать сейчас хоть какие-нибудь деньги. Комендантский час положил конец обычным выступлениям, и я не думаю, что военные разрешат нам давать концерты днем — если, конечно, кто-то придет на эти концерты.

Подозреваю, что всех в Кимберли волнует лишь возможное появление противника; лишь глаза бедного мистера Чьютона прикованы к графе расходов в бухгалтерских книгах. Он уже и так пытается сэкономить на чем только можно, — например, переселил нас в этот коттедж, а хористок — в более дешевые комнаты, — и, как я предполагаю, объявит сегодня, что не в состоянии выплачивать жалованье, пока шоу закрыто. Мы-то скорее всего справимся, но некоторым девушкам придется туго.

— Как и всем другим, по словам Билли. Лейла нахмурилась.

— Кто такой Билли?

— Билл Седжвик. Он сержант, с которым я недавно познакомилась, — призналась Нелли, покраснев.

— Ох, Нелли…

— Он хороший, — последовал быстрый ответ. — Билли — джентльмен, Лейла. Он никогда не сделает ничего плохого.

— Надеюсь, ты не собираешься проверять это на практике, — резко возразила Лейла. — Не позволяй себе расслабляться. Мужчины все одинаковы, Нелли. Они вовсе не достойные, мужественные существа, которых мы должны вознаграждать слепой преданностью… или чем-то еще.

Широкая улыбка осветила лицо Нелли, когда та взъерошила волосы своего незаконнорожденного ребенка.

— Вы повторяете эту речь насчет мужчин так часто, что я могла бы ее пересказать по памяти слово в слово. Я никогда не считала Джима достойным или мужественным, Лейла, а вот вы были замужем за солдатом… или по крайней мере, считали, что это так.

Поставив Салли на ноги, она подошла ближе к Лейле, устроившись рядом с ее стулом.

— Я знаю, что допустила ошибку с Джимом, но есть и другие, и они на него не похожи. Я, конечно, глупая девушка, которая верит почти всему, что ей говорят, но есть одна вещь, которую я понимаю лучше, чем вы. Все эти подарки — браслеты и ожерелья — не изменят того, что сделал с тобой Френк. И более того, они не помогут, когда ты останешься одна, и не будут ухаживать за тобой, если ты заболеешь или состаришься. И они не принесли тебе счастья. Давно я не видела у тебя такого грустного лица, как со времени начала осады. Это ведь не буры тому виной? Может быть, тебе действительно нравился капитан Блайз? Ты выглядишь несчастной со дня приема у немецкого барона, а ведь Блайз с тех пор ни разу не заглядывал к нам.

— И вряд ли осмелится, — заметила Лейла, чувствуя, как возвращается боль в сердце. — Нет, Нелли, дорогая, я никого не люблю, за исключением тебя и Салли.

Выдавив улыбку, она добавила:

— Эти самые браслеты и ожерелья могут сослужить нам хорошую службу, если осада затянется надолго. Нам придется продать их, чтобы жить, как подобает ведущей актрисе. Как сказал бы Лестер Гилберт: «Волшебное очарование должно сохраняться любой ценой».

Артисты собрались в здании театра, ощущая, как грустно выглядит пустой зрительный зал. Мередит Чьютон поговорил с полковником Кекевичем, который, естественно, был озабочен множеством более важных проблем, чем вопрос о группке актеров и музыкантов, означавших для полковника не что иное, как лишние голодные рты. С точки зрения военных представлялось немыслимым разрешить толпам народа собираться в здании театра даже в дневное время. Пара снарядов, и последствия будут весьма трагичными.

Управляющий был у Сесила Родса. Великий человек уверил его, что власти в Кейптауне плюс правительство Великобритании в Лондоне вполне понимают необходимость немедленного освобождения Кимберли. Пройдет всего пара дней, прежде чем жизнь вернется на свою колею. А в настоящее время мистер Роде с удовольствием разрешает проводить небольшие концерты в домах его друзей, призванные развеять напряжение и доказать, что все в порядке в городе алмазов. Он, мистер Роде, держит ситуацию под контролем.

Перспектива «дрыгать ногами и заливаться соловьем перед местной аристократией», как назвал это один из членов труппы, не слишком подняла настроение актеров. Они так и остались стоять, разбившись на маленькие группы, когда Мередит Чьютон, несчастный и взволнованный, ушел из театра.

Лейла и Франц прошли на сцену, по-прежнему украшенную декорациями, изображавшими виноградник, где эрцгерцог впервые встречается с Кати в самом начале оперетты. Их шаги эхом отдавались в зале, все еще наполненном знакомыми запахами дорогих духов и сигар, но брошенном теми, кто ранее сидел, наслаждаясь придуманным миром.

— Пустой театр так же печален, как дом, куда больше не приходит любимая, — тихо заметил Франц. — По крайней мере такое же ощущение тоски.

Лейла повернулась к партнеру.

— Ты когда-нибудь любил, Франц?

Его темные глаза остановились на ней с необычайной серьезностью.

— Как ты думаешь, мог бы я иначе заставить зрителей поверить, что я люблю Кати — или любую другую героиню?

— «Забудь о чувствах, когда снимаешь грим», — процитировала Лейла его собственные слова, слегка подсмеиваясь. — Что же, у вас пошло наперекосяк?

Он положил ей руку на плечо.

— В те дни я отбрасывал настоящие чувства, накладывая грим. Она же не смогла понять этого и считала каждую партнершу на сцене моей любовницей. Мы так часто ссорились… но все же жить без нее было невыносимо.

Пораженная признанием мужчины, которого считала неспособным на глубокие чувства, Лейла спросила:

— Но ты никогда не думал бросить театр ради нее?

— Бросить?! — переспросил он удивленно. — Мой голос — это дар от Бога, а театр — призвание. Неужели ты можешь расстаться с этим ради любви?

«Да, да, — кричал внутренний голос. — Ради Вивиана ты готова пожертвовать всем».

— Нет, разумеется нет, — твердо произнесла Лейла вслух. — Кстати, Франц, необходимо договориться о наших репетициях. Если запретят использовать здание театра, то надо перенести пианино ко мне в коттедж. Там мы сможем репетировать с большими удобствами, чем в твоем номере гостиницы. Согласен?

Франц кивнул.

— Вокальные упражнения в домике, расположенном в глубине вельда. Гилберт был бы вне себя от восторга.

— Скорее, вне себя от ярости, кляня буров, не давших нам закончить гастроли, за отсутствие у них художественного вкуса. — Отсмеявшись, она продолжила более серьезно:

— Как ты думаешь, это продлится долго? Франц пожал плечами.

— Я разговаривал сегодня утром с бароном фон Гроссладеном. Он думал, что мы соотечественники, и мне пришлось разочаровать его.

На лице Франца вновь заиграла широкая улыбка, столь характерная для него.

— Я вовсе не желаю быть холодным и упрямым пруссаком, когда во мне бьется сердце настоящего жителя Вены.

— Он показался мне человеком с большим самомнением, — заметила Лейла, вспоминая худенькую женщину с серебристо-белыми волосами, которую тот представил как своего «дорогого друга».

— А кто бы на его месте не был таким? Барон — один из ближайших соратников Родса, с огромным состоянием. Роде практически владеет Кимберли. Компания «Де Бирс» является собственником множества домов, а ее склады ломятся от запасов. Она содержит свое войско, вооруженное до зубов. Основные запасы угля также находятся на территории, принадлежащей компании. Город не выживет без «Де Бирс», а учитывая, что Роде ее владелец, можно говорить, что он хозяин города и всех его жителей. И хотя военные на ножах с Родсом, они по любому вопросу вынуждены обращаться к нему. Именно компания выделила мины, которые расположили по периметру города, а ее работники откомандированы для рытья траншей и возведения укреплений на отвалах земли около каждой шахты. Вокруг протянули мили колючей проволоки, а прожектора освещают каждый метр равнины. В общем, по словам барона, мы в абсолютной безопасности.

— Ты ему веришь?

— Нет… и думаю, что другие также не верят. Стал бы Роде отчаянно взывать о помощи к своим высокопоставленным друзьям, если бы не было опасности?

— Что же нам делать, если буры прорвутся в город?

— Я знаю, что я буду делать, — последовал немедленный ответ. — Я позволю им считать, что, подобно барону, я немец и симпатизирую африканерам. — Быстро улыбнувшись, он добавил: — Если хочешь, можешь сделать вид, что ты моя фрау. И они отнесутся к тебе с огромным уважением.

Не в состоянии придерживаться такого же легкомысленного тона, Лейла, тем не менее, заметила:

— Тебе придется взять и мою служанку с ее дочкой. Нелли, правда, вряд ли удастся выдать себя за немку. Сегодня утром она прибежала в ужасе от распускаемых сплетен, что все женщины и дети будут отданы чернокожим.

Франц обнял ее за плечи и повел за кулисы подальше от пустоты зрительного зала.

— Я тоже слышал эту сплетню, распространяемую бурами. Их женщины много работают, лишены чувства юмора и весьма недоверчивы по отношению к чужакам. Они, должно быть, считают нас безбожниками — особенно тебя, моя дорогая Лейла, — твоя одежда так подчеркивает обаяние женственности и заставляет всех мужчин мечтать о встрече с мисс Дункан.

— Все мужчины будут заняты, защищая жителей города, включая и лишенных юмора трудяг-буров. И у них едва ли останется время восхищаться мною — или любой другой женщиной, — добавила Лейла поспешно, проходя мимо группки хористок, все еще обсуждавших сложившееся положение.

— Ерунда! Именно в такое время людям как никогда нужны красота и нежность. И эта война может предоставить тебе твой самый большой шанс преуспеть, моя дорогая.

— Каким же образом?

— Поймав в сети титулованного мужа, который до скончания века обеспечит тебе место ведущей актрисы, выполнив тем самым твое самое сокровенное желание.

Лейла покачала головой.

— В данный момент, Франц, мое самое сокровенное желание — это покинуть Кимберли. И ни один человек не может его выполнить, за исключением, конечно, командира буров.

Лейла в одиночестве возвращалась в свой коттедж, думая, что даже Лестер Гилберт согласился бы, что поддержание образа таинственности, свойственной ведущей актрисе, едва ли можно назвать важной задачей в условиях осажденного города. Улицы были заполнены жителями, решившими воспользоваться возможностью немного побыть на свежем воздухе, прежде чем начнется комендантский час. Ее продвижение было сильно затруднено многочисленными мужчинами, отдававшими салют или приподнимавшими в приветствии шляпы, предлагая проводить ее домой. Отвечая каждый раз, что она не осмеливается отрывать собеседника от важных дел, Лейла быстро уходила, упреждая поток бурных протестов.

Большинство встречных женщин улыбались ей, хотя отношение некоторых плохо одетых жен голландских поселенцев заставило ее вспомнить недавние слова Франца. Актрис по-прежнему часто рассматривали как дам полусвета, и большинство мужчин, вежливо здоровавшихся с ней, скорее всего, разделяли эти представления. Никто из мужчин ничего не значил для Лейлы, за исключением одного, чье мнение было высказано тоном, явно свидетельствующим о его желании унизить ее, как и он когда-то был унижен ею.

Вдруг Лейла заметила показавшегося невдалеке одинокого всадника. Ее сердце лихорадочно забилось. Сейчас, когда все мужчины оделись в хаки, было трудно различать их, но этого человека она узнала сразу. Они не могли избежать встречи, но каждый инстинктивно замедлил свое движение, пока расстояние между ними становилось все меньше.

Тогда, на вечере, она убежала от Вивиана. Ее молчаливый уход после его жестоких слов был полон достоинства, но все равно это было бегство. Позже она узнала, что он в этот вечер свалился с приступом лихорадки, и заставила себя поверить, что его поведение было вызвано наступающей болезнью. Сейчас же, когда, придержав Оскара, Вивиан замер перед ней, она осознала, что ни одна лихорадка в мире не может так изменить человека. Форма цвета хаки резко отличалась от ярких мундиров, которые он носил в Лондоне, а шлем отбрасывал тень на его лицо. Он мог показаться незнакомцем, но ее сердце и ее тело знали его как никакого другого мужчину.

Молчание тянулось бесконечно, и он, казалось, был бессилен нарушить его. Но все-таки он заговорил первым.

— Ты по-прежнему считаешь, что никогда не освоишь верховую езду?

— А Оскар по-прежнему может выполнять разные трюки по твоей команде? — ответила она вопросом на вопрос.

Проигнорировав ее слова, Вивиан заметил неожиданно резко:

— Похоже, ты достигла своей цели, избавившись от всех помех?

— У меня еще есть к чему стремиться, — бросила Лейла.

— Думаю, ты получишь все без труда. Что, слава настолько сладка, как ты воображала раньше?

— А что, женитьба так же сладка, как ты считал раньше?

— Уж ты-то должна знать все о прелестях семейной жизни, — если, конечно, тот дикарь не врал, утверждая, что он твой муж.

Невозможно было рассказывать историю простой девушки, продавшейся за тридцать шиллингов, поэтому она нашла спасение в еще одной лжи.

— Как ты сам догадался, это было просто частью моего замысла.

Потемневшие глаза Вивиана сказали ей, что слова затронули по-прежнему кровоточащую рану.

— А потом, когда все другое провалилось, возник Миттельхейтер.

— Франц появился, чтобы дать мне совет, подбодрить меня и рекомендовать мистеру Гилберту на главную роль. Это и стало основой нашей дружбы, — сказала она тихо. — Именно ему я обязана своим успехом.

— Как же ты забыла мужчин, подобных Саттону Блайзу? Миттельхейтер, возможно, снабдил тебя советами и рекомендациями, но это именно они — весь этот батальон дураков — обеспечивают тебе дорогую жизнь ведущей актрисы. — Он снова окинул ее взглядом с ног до головы. — Думаю, что сейчас ты позволяешь мужчинам одевать тебя.

— Вивиан, пожалуйста, остановись, — умоляла она, не в силах ни выносить дальше подобный разговор, ни уйти.

— Прими совет человека, который имеет достаточный опыт в подобных делах, — безжалостно продолжил ее собеседник. — Не стоит ценить себя слишком высоко. Я бы сказал, Что подаренный Блайзом камень — достаточная плата за несколько часов в твоих объятиях.

Ее самообладание ей изменило. Все, что она сейчас хотела, — это ранить его так же глубоко, как он ранил ее.

— Ты заплатил слишком высокую цену за пару часов в объятиях Джулии, и окружающие не могут не догадываться об этом. Можно было заранее сказать, что она не удовлетворится ничем меньшим, чем полная власть над твоим телом и душой. Она разрушает тебя, Вивиан.

— Другая девушка потребовала от меня большего, чем Джулия. И это она меня уничтожила.

Не в состоянии пошевелиться или сказать хоть слово, Лейла стояла, наблюдая, как Вивиан тронул поводья и поскакал прочь. Вскоре он был лишь маленькой фигуркой вдалеке, контуры которой размывали поднимавшиеся с земли потоки горячего воздуха.

Мужчина, который признался, что все еще любит ее… Пребывание в одном городе с ним уже не казалось невыносимым. Но вдруг Лейла с ужасом поняла, что его жизнь, весьма вероятно, будет отдана, как и жизни большинства солдат, во имя защиты Кимберли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К середине ноября все уже в полной мере прочувствовали суровые последствия нахождения в осажденном городе. Не имея достаточно сил, чтобы осуществить прорыв блокады, полковник Кекевич мог действовать лишь по двум направлениям. Проводя регулярные вылазки на прилегающую к городу территорию, он заставлял буров концентрировать силы вокруг Кимберли и не двигаться к стратегически важному району реки Моддер. Посылая на врага кавалерию, поддерживаемую стрелками на бронированном поезде, он надеялся предотвратить продвижение буров на позиции, слишком близко расположенные к городу. Но если с первым Кекевич преуспел, то удержать противника вдали от города ему не удалось.

Предложив женщинам и детям покинуть Кимберли в течение сорока восьми часов, что англичане проигнорировали, и потребовав за этим сдачи города, что также осталось без ответа, командир буров Весселс начал обстрел. Первые несколько дней царила паника, вызванная постоянными выстрелами пушек, звуками разрывающихся снарядов, запахом пороха, наполнившим улицы. Война и возможность умереть стали реальностью.

Скоро, однако, все поняли, что снаряды сделаны очень плохо, и обстрел, скорее, является для буров способом приятно провести время, не исключая возможности немного подзаработать. Многие снаряды не взрывались, а те, что взрывались, почти не причиняли вреда. Вскоре ежедневный обстрел стал чем-то вроде рутины. На отвалы шахт поместили наблюдателей с флагами, которые должны были давать сигналы, заметив клубы дыма орудий буров. Обыватели, увидев поднявшиеся флаги, спешили в укрытие на несколько минут, пока снаряд со свистом пронзал воздух. И после глухого разрыва, означавшего его приземление, торопились к месту падения, спеша растащить осколки на сувениры, которые на местном рынке стоили не менее пяти фунтов.

Обычным зрелищем стали стайки ребятишек, носящихся по городу во время обстрела, невзирая на опасность. На предупреждения Кекевича никто не обращал внимания.

Но бомбежки увеличили напряжение в городе. Цены на продовольствие стали регулироваться указами военных, что сорвало планы торговцев, начавших быстро обогащаться в первые дни осады. Ограничили также выдачу мяса и муки в одни руки, пытаясь помешать богачам скупать их в больших количества. Конечно, это нельзя было назвать в полной мере нормированием еды, но правила вводились с прицелом на грядущие трудности. Свист пуль и разрывы снарядов каждый день, невозможность выйти из дома ночью во время комендантского часа и отсутствие новостей извне (так как буры перерезали телеграфные линии) скоро превратило людей в раздраженные и постоянно жалующиеся существа. А те новости, которые достигали Кимберли через прорывавшихся гонцов, были неутешительными.

В конце октября стало известно, что огромное войско англичан отступило после неудачного боя с армией фермеров и окружено в стратегически важном городке Ледисмит, где пересекалось несколько железнодорожных путей. Головы военного командования были заняты только этим. Жителям Кимберли и Мафекинга передали «держаться до последнего», но, так как никаких указаний о сроках этого «последнего» не было, дисциплина заметно упала.

Некоронованный король Роде давал одни указания, военное командование — другие. Однако многие граждане были в той или иной степени зависимы от «Де Бирс», так что выигрыш неизменно оказывался на стороне Родса. Солдаты разрывались под гнетом этого двойного подчинения, не говоря уже о тяжести повседневных военных забот, от которых они были освобождены только в воскресенье, когда буры по религиозным соображениям не воевали.

И лишь один человек среди защитников Кимберли приветствовал любые тяжелые задания. Вивиан наслаждался каждой вылазкой в стан врага, каждым столкновением с возможной смертью. В палаточном лагере, где обитали одни военные, Вивиан нашел странное ощущение покоя: его товарищи не ожидали от него ничего такого, чего они сами не могли бы выполнить, — ему не нужно было доказывать своего превосходства.

Кавалеристы Кимберли оценивали Вивиана по сегодняшним делам, не зная, да и не желая знать о его прошлом, за исключением того, что майор участвовал в битвах в Ашанти, поэтому его мнением дорожили, его команды выполняли с готовностью. В свою очередь, Вивиан доверял советам людей, хорошо знавших территорию вокруг их родного города. И здесь не было более горячего добровольца, чем майор Вейси-Хантер из сорок девятого уланского полка; командующий кавалерией постоянно пользовался его услугами, едва ли понимая причины, лежащие за подобной жаждой сражений у человека, волей обстоятельств разлученного с его собственным полком.

Обнаружив, что когда бы он ни отправлялся в город поговорить с матерью, ему не избежать барона фон Гроссладена— во плоти и крови или в виде постоянных упоминаний о нем, — Вивиан использовал свои военные обязанности как повод отказаться от выполнения сыновнего долга. Регулярного обмена записками вполне хватало Маргарет Вейси-Хантер, которая, казалось, уже пришла к определенному мнению по поводу будущей семейной жизни.

Прекращение выплаты щедрого денежного пособия Вивиан как-нибудь перенес бы, но слепая преданность его матери по отношению к немцу заставила его прийти к весьма неприятному выводу: юношеское обожествление матери являлось ошибочным. Она, конечно, была жертвой жестокого обращения со стороны лорда Бранклиффа, но только весьма пассивной. Сейчас-то Вивиан понимал, что это по его настоянию мать приняла приглашение родственников в Родезии, таким образом распрощавшись с ужасной жизнью в Шенстоун-Холле. И осталась с родными в тени их заботливого внимания, потому что так было проще. А когда все решения стал принимать за нее барон фон Гроссладен, Маргарет с удовольствием прекратила опекать сына.

Новый и болезненный взгляд на прошлое позволил Вивиану понять еще одну свою ошибку. Причуды наследственности так перемешали черты характера и внешность, что вслед за светловолосым мальчиком с характером отца на свет появился темноволосый — настоящий Вейси-Хантер, судя по внешнему виду, — но более близкий по духу к их матери. Из двух сыновей достойным наследником череды решительных и энергичных мужчин являлся именно он, Вивиан, а не слабый, постоянно колеблющийся Чарльз.

Эта мысль занимала его несколько дней, приведя и к другому выводу: ненависть деда была более сложной по природе, чем он думал. Способность мальчика противостоять нападкам не могла не вызвать уважения деда. А бесхарактерность Чарльза, что также, естественно, должна была презираться человеком с иной натурой, отсюда и его стремление женить Чарльза на Джулии — чтобы вновь привнести в семью сильный характер.

С растущим удивлением Вивиан осознавал, что жестокое, безжалостное отношение деда вызывалось желанием наказать судьбу за то, что вместо настоящего крепкого наследника ему достался тихий, сдержанный младший сын, которого старик не любил. Издевательства, стремление разрушить волю старшего мальчика были естественной реакцией Бранклиффа. Неудивительно, что он относился к нему так жестоко. Для старика это было единственным способом притворяться перед самим собой, что внук, которым втайне он восхищался, является на самом деле позором семьи, пятном на известном имени и совершенно не подходит для роли наследника.

На этом этапе своих удивительных открытий Вивиан понял, насколько велик оказался удар, нанесенный им деду, когда он женился на Джулии. Впрочем, судьба уже сполна отомстила ему за это. Вивиан постоянно думал о девушке, пойманной в ловушку вместе с ним в Кимберли. Со времени той встречи они несколько раз случайно сталкивались. Он молча ей салютовал, но желание спешиться и пойти рядом с ней, быть ее постоянным спутником раз от разу все более разгоралось.

Отчаянно ревнуя к каждому мужчине в Кимберли, знакомому с Лейлой или говорившему о ней, постоянно тревожась за ее безопасность во время обстрелов, преследуемый воспоминаниями о тех сладостно-горьких шести месяцах, проведенных вместе, Вивиан никак не мог уговорить себя, что былая любовь умерла. Если когда-нибудь эта женщина поманит пальчиком, если покажет, что все еще любит его… Он знал, что не устоит тогда.

Понимая это, Вивиан резко обрывал разговор с друзьями, когда те начинали рассказывать о ее концертах в зданиях компании «Де Бирс» или других домах по приглашению Сесила Родса. Уже велись приготовления к выступлениям любимицы публики в военных лагерях для поднятия боевого духа солдат. Свой собственный дух Вивиан мог поднять, лишь вызываясь добровольцем в любую вылазку, которая позволяла убежать как можно дальше от города, где жила его мать, более не нуждающаяся в сыне, и девушка, которую он не осмеливался увидеть снова.

К середине ноября Вивиан уже привык к поездкам на Оскаре или Тинтагеле рядом с огромным бронированным поездом, из бойниц которого высовывались готовые к бою стрелки. Иногда он присоединялся к группе всадников, отвлекавших на себя основные силы буров, пока другой отряд захватывал ослабленные позиции противника. Это приводило лишь к потерям с обеих сторон и незначительному ослаблению артиллерийских обстрелов. Гарнизон Кимберли был слишком мал, чтобы предпринять попытку прорыва блокады, а противник, казалось, не собирался атаковать город. Единственной надеждой оставалось прибытие подкрепления извне, прежде чем голод заставит сдать город.

Двадцать седьмого ноября на постоянные сигналы прожектором был получен ответ. Издалека засверкали вспышки, был установлен контакт с британскими войсками, наступавшими от Кейптауна. Хотя обмен сигналами был всего лишь подтверждением их присутствия, он позволил определить, что идущие на помощь войска находятся у реки Моддер, не далее чем в двадцати милях от города.

Кимберли обезумел от радости. Несмотря на комендантский час, тут же были созваны многочисленные вечеринки, а жители выложили на столы припрятанную именно для такого праздника снедь. После шести недель осады они с нетерпением ждали освобождения. Двадцать миль казались «почти рядом» — по крайней мере, для гражданских лиц.

С точки зрения военных, двадцать миль представляли собой однодневный марш-бросок. И когда на следующее утро обстрел города внезапно прекратился, полковник Кекевич решил, что окруженный противник обнаружил английские войска и собирается их атаковать. По совету своих командиров он разработал план атаки в тылу буров и принялся его осуществлять. В палаточных лагерях зазвучали многочисленные приказы, заставляя людей с энтузиазмом хвататься за оружие. Наконец-то их ждал настоящий бой против врага.

Вивиан разделял общее возбуждение: поднимаясь с походной кровати и натягивая мундир и шлем, он приказал груму немедленно оседлать Оскара.

Полуденное солнце заливало все горячими лучами, когда Вивиан ехал на сборный пункт, где около двух тысяч военных суетились, погруженные в подготовку к бою. Это было волнующее зрелище, и большая часть населения города высыпала на улицы, чтобы поглазеть на происходящее. Чувствуя какое-то почти праздничное возбуждение, они смотрели на солдат, как на лучших людей — благородных героев, бросающих вызов врагу.

Замечая их радость, Вивиан лишь криво улыбался — ведь до сих пор, по примеру Родса, обыватели считали их лишь напыщенными, самодовольными дураками.

Присоединившись к большой группе всадников — по его оценке, около шестисот человек, — Вивиан узнал план сражения, представленный Скотт-Тернером. Они проведут комбинированную атаку позиций буров на юге — между городом и рекой Моддер, — что позволит отвлечь внимание врага от приближающихся войск и освободит ключевые позиции на двух перевалах, с которых буры могли контролировать обширные площади. Отряд, включавший почти всех пехотинцев, должен был атаковать один перевал под прикрытием сильного артиллерийского огня из шести орудий, а кавалерия будет поддерживать их на правом фланге, пытаясь захватить остальные три укрепления, если буры начнут отступать, деморализованные поражением на первом рубеже. В это же самое время бронированный поезд дойдет до того места, где враги взорвали пути, и солдаты в поезде отвлекут на себя внимание части буров.

Это был отличный план, внушающий доверие, несмотря на то, что им придется выступать на открытой равнине под палящим солнцем, не имея преимущества внезапности. Если товарищи жертвуют собой, чтобы пробиться в город, их долг— показать такое же мужество и героизм.

Вивиан получил в подчинение группу местных жителей, которых хорошо узнал во время предыдущих рейдов. Некоторые были просто отчаянными парнями, отличаясь больше энтузиазмом, чем умением воевать, но в основном группу составляли люди, чей изумительный талант наездников восполнял отсутствие боевого опыта. Они доверяли ему и выполняли любой приказ. Вивиан улыбался им, втайне желая, чтобы на их месте были его собственные уланы. В этот момент он вдруг понял, что вскоре сможет вернуться в свой полк, и радостное настроение исчезло. Нахождение в составе гарнизона Кейптауна ничуть его не привлекало, так же как перспектива вернуться к беременной жене, которой придется объяснять внезапное уменьшение доходов, вызванное замужеством матери. Вивиан пока еще не представлял, как компенсировать финансовые потери.

Был отдан приказ, началось движение вперед. Ритмичные удары сапог, позвякивание шпор и скрип кожаных седел, грохот колес перевозимых орудий звучали весьма впечатляюще, когда ряды одетых в хаки людей пересекали границы города. Однако на опаленной солнцем равнине эти звуки, казалось, растворились в неестественной тишине, столь свойственной этим местам. А затем появилось ощущение незащищенности. Вивиан чувствовал, как мурашки забегали по спине, когда он скакал на Оскаре вдоль колонны пехотинцев, чьи загорелые лица насупились.

Так всегда бывает перед сражением. Нервы напряжены, глаза болят, уши прислушиваются в ожидании невидимого противника. Во рту пересыхает, горло сводит судорога. А как только звучат первые выстрелы, выдающие местонахождение врага, уже не остается времени на мысли или чувства. Они придут позже, когда наступит естественная реакция и человек похоронит своих друзей — или расстреляет их, чтобы спасти от мучений во время пыток.

Вивиан нервно сглотнул и провел пальцем по ремешку шлема. Он сильно вспотел, как и другие, находящиеся рядом, — лица пехотинцев были покрыты каплями пота, они маршировали по пыльной равнине в сторону скал, где скрывались буры. Напряжение буквально сгустилось в воздухе. Вдалеке бронированный поезд, неспешно движущийся по колее, выдавал свое присутствие натужными свистками и дымом, а также бликами солнца на металле. Было что-то успокаивающее в его присутствии — он выглядел таким неуязвимым.

Внезапная серия громких ударов заставила Вивиана подпрыгнуть от неожиданности, так же как и многих других. Оскар шарахнулся в сторону, другие лошади отреагировали более бурно. Вокруг стали разрываться снаряды, вызывая панику среди перепуганных животных. Успокоив Оскара, Вивиан повернулся, чтобы посмотреть на их собственные орудия. Что-то, видимо, пошло наперекосяк, так как те не были передвинуты в специально отведенные для них места, чтобы обеспечить столь необходимую защиту. С негодованием он заметил, что артиллеристы поторопились начать огонь, не дождавшись выхода на установленные позиции, и их снаряды не долетают до буров, падая в опасной близости к собственным войскам.

Начавшись, бой продолжается по своим законам; неважно, каким был первоначальный план. Так произошло и теперь. Открытая равнина стала адом, где крики перемешивались со свистом пуль и снарядов, которые, попадая на землю, поднимали фонтаны пыли, забивавшей солдатам глотки и покрывавшей их лица словно маска. Пехотинцы также слишком рано открыли огонь, совершенно безвредный для укрывшихся буров. Пули тех, в свою очередь, нещадно косили английских солдат.

Скоро стало ясно, что основной мишенью противника является кавалерия, так как буры хорошо понимали беззащитность пеших людей в подобных условиях. Вивиан в тревоге оглядывался, пытаясь найти Скотт-Тернера в этом пыльном облаке. Вместо топтания на месте они давным-давно должны были атаковать, поддерживая пехотинцев. О чем думает их командир? Почти сразу же раздался приказ, но это было не то, что ожидал Вивиан. Им приказывали атаковать второй рубеж, чтобы штурмом захватить укрепления — действие, которое предполагалось совершить только в случае отхода врага. А в настоящий момент с того направления велся сильный огонь, без всяких признаков отступления. Все это попахивало сумасшествием, но они послушно повернули и поскакали галопом, оставляя пехотинцев совершенно беззащитными.

Вивиан погонял Оскара, чувствуя себя пешкой в игре, которая развивается независимо от его воли. День превратился в громыхающий, ревущий ад под палящим солнцем. Мундир прилип к спине, лицо покрылось пылью, когда во главе отряда он скакал к каменным укреплениям буров, где те, несомненно, скопили значительные силы. Попав в радиус действия пуль, они были встречены шквальным огнем.

Земля вокруг Вивиана буквально закипела от пуль. Он выхватил револьвер, хрипло крикнув идущим за ним, чтобы те стреляли только по конкретным мишеням. Пули свистели мимо их голов, и он вспомнил, что эти местные жители были отличными стрелками. Вокруг него стали падать люди, раздавались полные боли крики. Оскар, однако, не сбавил скорости, и Вивиан оказался настолько близко, что мог разглядеть бородатые лица, выглядывающие из-за камней и поставленных боком фургонов. Стреляя по ним, он низко склонился над Оскаром.

Но когда до укреплений буров оставалось не более нескольких метров, Вивиан был ранен в бедро. Вскрикнув от боли, он толчком послал лошадь вперед, продолжая стрелять по врагам, пока тяжелый удар по шлему не заставил потерять равновесие; Оскар вдруг резко повернул влево. Сползая с седла, Вивиан зацепился ногой за стремя, и конь потащил его по неровной каменистой земле. Боль была сильна, но последний удар головой об острый камень погрузил его в блаженное беспамятство.

Массовые похороны не в меру старательного Скотт-Тернера и девятнадцати других погибших во время боя прошли при большом стечении людей, в основном военных. Длинный ряд повозок с покрытыми флагами гробами оказался слишком гнетущим зрелищем для тех, кто только вчера был Полон радостного ожидания. Звуки выстрелов, салютующих погибшим, разорвали тишину над городом, напоминая жителям, что война продолжается. Атака провалилась. Буры остались на своих позициях, и не было никаких сведений о спешащих на помощь английских войсках.

В маленьком тенистом коттедже в одном из тихих районов города Нелли механически выполняла свои обязанности, двигаясь словно сомнамбула. Сержант, с которым она завязала такую счастливую дружбу, лежал в одном из гробов. Лейла, понимая горе девушки, оставила ее в покое, горячо благодаря Бога, что Вивиан остался жив. Днем раньше она, как и другие женщины, провожала солдат на бой, разделяя чувства их матерей и любимых.

Все это время она испытывала страх за жизнь Вивиана. Многие знакомые офицеры рассказывали о частых вылазках кавалерии, сопровождавшей бронированный поезд, а также отправляющейся в разведку, постоянно упоминая офицера-улана, который с такой готовностью вызывался добровольцем. И мысли о том, что Вивиан совершенно не ценит свою жизнь, тревожили Лейлу еще больше, чем его очевидное желание избегать встреч с ней.

В осажденном городе, не получавшем известий извне, весь мир ограничен маленьким обществом, и ни один житель не мог говорить или делать что-то без того, чтобы это не дошло до ушей другого. Лейла знала, что Маргарет Вейси-Хантер собирается выйти замуж за барона фон Гроссладена, как только будет прорвана блокада, и что Вивиан больше не видится с ней, ограничиваясь короткими записками из военного лагеря.

Убежденная, что именно она является вероятной причиной его добровольного затворничества, Лейла мечтала поговорить с Вивианом, уверить его, что принятые в цивилизованном обществе дружеские отношения все еще возможны между ними. Он не должен оставаться в своей палатке все время. Мужчина не имеет права отказывать себе в возможности хоть немного расслабиться, забыть об опасности, которой он себя с таким рвением подвергает. Когда они встретились месяц назад, Вивиан, казалось, был на грани срыва. И так оно и случится, если ему не удастся снять напряжение.

Если даже Лейла постоянно слышала новости о нем, то уж он тем более должен был знать, что Лейла Дункан участвует в различных мероприятиях, призванных поднять боевой дух. Хотя театр был по-прежнему закрыт — в него даже попал снаряд, — актерский состав «Наследницы из Венгрии» был постоянно задействован. Кроме выступлений в домах богатых граждан, они появлялись каждый день на территории компании «Де Бирс», где давали рабочим возможность немного передохнуть от производства снарядов и пуль. Пару раз актеры выступали в концертах под открытым небом, сопровождаемые полковым оркестром, — все это по просьбе Сесила Родса.

Лейла была представлена тому, кого никогда и не мечтала увидеть, и испытала разочарование. Лишенный внешнего обаяния, со странным квакающим голосом, этот человек выглядел менее значительным, чем его репутация. Вспомнив Рози, она мысленно окрестила его «Забавный Роде».

Кроме участия в концертах — включая и подготовку к тому, грандиозному, что был отложен до прихода английских войск, — Лейле приходилось принимать поток посетителей. В то время как многие мужчины из труппы нашли себе занятия в компании «Де Бирс», девушкам приходилось туго. Живя в дешевых комнатах, оплаченных Мередитом Чьютоном, они не получали зарплаты и не знали, чем себя занять. Лейла пыталась развлечь их, позволяя собираться в ее приятном деревянном бунгало с восхитительным садом вокруг. И это место вскоре стало одним из любимых для отпущенных в увольнение военных, которые просиживали часами в саду, болтая с девушками. Мужчины из местных, составлявшие основу сил обороны, имели дома и семьи в Кимберли, но англичане с удовольствием пользовались случаем забыть хоть ненадолго войну в компании красивых актрис.

Всеобщей любимицей стала Салли Вилкинс. Те, у кого на родине остались дети, обожали разучивать с ней детские стишки или рассказывать сказки. Некоторые делали игрушки или приносили драгоценную еду. Девушки также получали подарки, а одной даже предложили выйти замуж. Блокадные подарки могли показаться весьма странными в сравнении с обычными временами, но сейчас живые кокетливые девушки были вне себя от радости, когда им преподносили пакетик чая или кусочек сыра из солдатского рациона.

Вскоре об этом узнали офицеры и тоже стали наведываться к Лейле. Чтобы не вызывать замешательства среди разных по званию мужчин, их она принимала в доме — с Нелли в качестве компаньонки или вместе с Францем. Подарки, которые дарили ей, обычно были букетом цветов, веером, меховой накидкой или драгоценным камнем — последних в условиях ссады в алмазном городе было предостаточно.

Стало обычным слышать счастливый смех, доносящийся из домика или сада, где прелестные девушки поднимали настроение мужчин, каждый день рискующих своей жизнью для них. И хотя Лейла чувствовала неодобрение некоторых, самых яростных, сторонниц приличия и постоянно публично оскорблялась ими, когда шла по улицам, она не позволяла положить конец тому, что считала очень важным. На самом деле, ее волновало мнение только одного человека в Кимберли.

В тот день всеобщего траура никто не зашел к ней, за исключением Франца. Думая о несчастье Нелли, Лейла сообщила своему другу, что не в состоянии репетировать.

— Представляется немного бестактным делать вид, что ничего не произошло, — заметила она. — К тому же мы вскоре прервем гастроли и вернемся в Англию. Говорят, что спасатели будут здесь еще до конца недели, и мы должны начинать собираться, чтобы уехать, как только мистер Чьютон организует транспорт.

— Боюсь, что ты ошибаешься, Лейла, — ответил Франц, качнув головой. — Фон Гроссладен, который все еще настаивает, что я его соотечественник, сообщил мне всего час назад, что его великий друг Роде настроен вести обычную светскую жизнь в Кимберли после снятия блокады. Театр снова откроют. Кажется, снаряд почти не причинил вреда зданию.

Рука Лейлы, держащая веер, застыла, и она неверяще посмотрела ему в лицо.

— А как же война?

Франц равнодушно пожал своими широкими плечами.

— Роде мечтает убрать военные действия подальше от города и его шахт, а потом умыть руки.

— И он может так говорить, когда идут похороны двадцати мужчин, погибших при защите его города и его шахт?!

— Великий человек не одобрял план той атаки и считает, что военные просто сделали ненужную попытку оправдать свое прежнее бездействие теперь, когда колонны английских войск почти на нашем пороге. И я, пожалуй, соглашусь с ним.

— Франц!!

— Дорогая, вот они хоронят двадцать человек, а ничего не изменилось, — напомнил он.

— Но… но, конечно, могло быть и хуже, если бы они не атаковали, — запротестовала Лейла, не желая так легко забыть о смерти людей. — Не могу поверить, что ты не испытываешь чувства благодарности за жертвы, принесенные ради тебя.

Франц улыбнулся, вложив в улыбку все свое обаяние.

— Не думаю, что солдаты атаковали буров ради австрийского тенора. Скорее уж, ради Лейлы Дункан. Это я бы понял.

Расстроенная его легкомысленным отношением, Лейла довольно резко возразила:

— Есть только одна женщина, которая может вдохновить их на благородную жертву. Королева Великобритании — Виктория.

Франц молча смотрел на нее, а потом спросил:

— Что случилось с холодной мисс Дункан, не позволявшей ни одному мужчине тронуть ее сердце?

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнула она, слишком хорошо представляя возможный ответ.

— Ты вновь окунулась в фальшивую романтику «Веселой Мэй», когда весь полк думает только о любимых накануне Ватерлоо. Проснись! Тебя окружает реальный мир, Лейла.

— Нет, Франц… нет, это не так. Реальность — это когда все могут свободно передвигаться по улицам, мужчины находятся дома в безопасности, а мы доставляем удовольствие и радость толпе, собравшейся в театре. А это — не реальность. Вчера двадцать мужчин были живы, а сейчас их хоронят под звуки орудийного салюта. Погибли ради нас, Франц!

— Ради золота, дорогая, — твердо возразил ее собеседник. — Война развязана ради обладания блестящим металлом, добываемым из-под земли, на поверхности которой и без него достаточно красоты. Эти солдаты умерли, чтобы люди, подобные Родсу, получили власть и богатство раньше других. Сурово глядя на нее, он добавил:

— Ты забыла мой совет не позволять романтике войны ослабить тебя.

— Романтика! — вскричала она горячо. — Что в войне может быть романтичного?

Он улыбнулся.

— В тот момент, когда негодяй надевает красивую форму и отбывает на битву, он становится героем, его боготворит каждая глупая женщина, попадающаяся ему по пути. Герой или негодяй, но кто-то в Кимберли разрушил твой защитный барьер, Лейла. Ты уже не можешь репетировать, потому что хоронят людей. Скоро тебе придется отказываться выступать, так как везде всегда кого-то хоронят. Ты настоящая актриса или просто глупая женщина?

Понимая, что в словах Франца много верного, Лейла поспешила быстро перевести разговор в другое русло.

— Как можно быть настоящей актрисой, если нет возможности выступать?

— Ты ведь играешь перед публикой… каждый день, — напомнил он. — Ты забыла об этом, потому что теперь видишь зрителей совсем рядом. Закрой глаза, когда поешь, и освободи себя от глупых мыслей, что глазеющие мужчины скоро пойдут на смерть ради тебя. Если это не сработает, представь, что они уйдут убивать, что они сами выбрали такое занятие, так же, как мы выбрали карьеру артиста— чтобы зарабатывать на жизнь. И это поможет избавиться от остатков романтических бредней, все еще заполняющих твою прелестную головку.

Она смотрела на своего партнера, странно разочарованная в человеке, которым всегда восхищалась.

— Ты так циничен.

— Так же, как и ты когда-то. И именно это помогало тебе творить чудеса вместе со мной. Будь осторожна, Лейла. Успех — хрупкая вещь и быстро исчезает.

Его слова заставили ее замолчать, и через несколько минут Франц решительно поднялся на ноги.

— Хорошо. Если ты все еще не в состоянии репетировать, у меня есть предложение, более подходящее к твоему настроению. Пойдем со мной, навестим раненых в госпитале. А таких после вчерашнего много, включая и сына той хрупкой леди, на которой собирается жениться фон Гроссладен.

— Вивиан? — ахнула Лейла, прежде чем смогла себя остановить. — Он опасно ранен?

Франц посмотрел ей прямо в глаза.

— Значит, это майор Вейси-Хантер вызвал такую горячую поддержку наших одетых в хаки защитников! Не знаю ничего о ране, информирован только о его замечательной жене в Кейптауне.

— Ты ошибаешься, Франц, — ровно ответила Лейла, изо всех сил стараясь быть сдержанной. — Он для меня ничем не отличается от других мужчин в хаки.

Они шли по длинной палате в одноэтажном госпитале, который совершенно не был приспособлен к работе в военных условиях. Предупрежденная медсестрой, что ее подопечные находятся в весьма подавленном состоянии, Лейла была счастлива, когда увидела, с какой радостью их встречают. В платье из белого муслина, плотно облегающего грудь, с вышитыми голубыми птицами на юбке, которая чуть касалась пола, она привела некоторых мужчин в такое замешательство, что они краснели, когда Лейла обращалась к ним. Раненые относились к посетительнице как к леди, и у нее хватило былой решимости не думать о том, как бы они реагировали, если бы в палате появилась просто служанка Лили Лоув.

Но, проходя по комнате, она не переставала думать о грядущей встрече с Вивианом. Насколько тяжело он ранен? Предположим, он в тяжелом состоянии. Будет жестоко появиться перед ним без предупреждения. Ей не стоило приходить: он сам сказал, что не хочет никаких встреч, и надо уважать его желания. Когда они с Францем покинули палату и вышли на веранду, чтобы пройти туда, где находились офицеры, Лейла придержала своего спутника, коснувшись рукой его плеча. Франц удивленно повернулся к ней.

— Так жарко, — сказала Лейла слабеющим голосом. — Боюсь, я сегодня больше не выдержу.

— Хм, твоя благодарность так быстро исчезла? — спросил Франц сухо. — На той равнине, где они защищали тебя, было гораздо жарче.

Прищурив глаза, он бросил проницательный взгляд на Лейлу.

— Не можешь встречаться с ним? Опасность больше, чем я думал. Пошли, дорогая, ты ведь актриса. Исполняй свою роль так же хорошо, как он исполнил свою вчера.

Откинув в сторону противомоскитную сетку, заменявшую дверь, Франц провел ее внутрь. Вивиан, сидя в кресле около ближайшей ко входу кровати, заметил ее сразу же. В тот первый неконтролируемый момент вдруг появившаяся на его лице радость вызвала у Лейлы приступ отчаянного сердцебиения. Она непроизвольно остановилась, когда он с трудом поднимался, опираясь на костыль и придерживаясь другой рукой за кровать. Их взгляды встретились, отражая чувства, которые они не могли выразить вслух, но вдруг внимание Лейлы привлекли слова Франца, сказанные по-немецки.

— Целую ручку, прелестная фрау.

Резко повернувшись, она увидела мать Вивиана, сидящую в другом кресле. В платье, украшенном кружевами, с аметистовым колье вокруг шеи, спокойная и уверенная в себе, Маргарет Вейси-Хантер невозмутимо выслушивала приветствие Франца, сделанное в изысканном венском стиле. Затем она взглянула на Лейлу, одарив и ее своей теплой улыбкой.

— Мисс Дункан, как любезно с вашей стороны. В такой жаркий день можно было ожидать, что все найдут оправдания, лишь бы остаться дома.

Пройдя в комнату и отметив про себя, что рана Вивиана, видимо, не слишком серьезна, Лейла так же спокойно ответила:

— Сестры милосердия, миссис Вейси-Хантер, еще больше достойны уважения. Прохладная рука, опущенная на лоб, для раненого гораздо больше, чем лекарство.

Оглянувшись, Маргарет спросила:

— Вы знакомы с моим сыном?

— Нет, — немедленно отозвался Вивиан.

Зная, что Франц стоит рядом, Лейла должна была сгладить такой резкий ответ.

— Мы встречались однажды в Англии, майор. Вы, наверное, забыли.

— Не думаю, что мужчина может забыть встречу с вами, мисс Дункан, — сказал Вивиан, предоставляя Лейле выпутываться самой.

— Мне говорили ваши друзья, что вы отличаетесь исключительно плохой памятью, сэр. — Заметив темные тени у него под глазами и вспомнив о боли, испытываемой им сейчас, она тихо добавила: — Они также сказали, что вы компенсируете ее прекрасными манерами, требующими, чтобы вы стояли в присутствии дам. Но вам надо отдыхать. Пожалуйста, сядьте.

Маргарет Вейси-Хантер указала на пустое кресло.

— Если вы сядете рядом со мной, мисс Дункан, Вивиан сможет удобно устроиться на кровати, и мы поболтаем.

Получив от Франца лишь загадочный взгляд в ответ на ее безмолвную просьбу найти повод уйти, Лейле пришлось опуститься в кресло, оказавшись не более чем в полуметре от Вивиана. Их колени почти соприкасались, когда он присел на кровать. Вивиан молчал, пока его мать говорила об огромной популярности, которой пользовались Лейла и Франц среди жителей города.

— Мистер Роде неоднократно говорил, как же нам повезло, что в городе оказались такие люди, когда разразилось несчастье. Он прилагает все усилия, чтобы поддерживать высокий моральный дух в это исключительно трудное время, мисс Дункан, и аплодирует любому, кто помогает ему. Ваша готовность выступать повсюду, регулярные приемы в вашем доме — все позволяет развеселить наших граждан.

Понимая, как эти слова могут быть истолкованы мужчиной на кровати, Лейла быстро возразила:

— Если я и жизнерадостна, то только потому, что тяжелая ответственность, которую несут многие люди, минула мои плечи.

Маргарет Вейси-Хантер улыбнулась.

— Вы же женщина. От вас и не ожидают, что вы возьмете на себя ответственность. Это удел джентльменов.

— А что ожидают от нас, женщин?

— Именно то, что ты и делаешь, дорогая, — вставил Франц. — Хотя это и не приветствуется всеми, надо сказать. Мисс Дункан сталкивается с весьма сильным неодобрением, в основном со стороны буров или жен поселенцев из бедной части города. Они, очевидно, уже составили определенное мнение о нашей уважаемой и прославленной профессии.

— Возможно, они мало знают о ней, — произнес голос, который когда-то преследовал Лейлу много дней и ночей. — Они простые люди и верят тому, что видят на поверхности. Так ведь легче.

Лейла быстро повернулась к Вивиану.

— Они видят то, что хотят видеть. Это вовсе не связано с простотой, а скорее с предубеждением.

Так как Вивиан смотрел на нее со странно вопросительным выражением, она продолжила:

— В моей профессии многие вещи являются не тем, чем они кажутся. Люди играют роли, говорят о чувствах, которые им не принадлежат. Декорации меняются, вводя людей в заблуждение, смена костюма превращает человека в совершенно иное лицо. Убеждать других в том, что на самом деле есть ложь, — вот основа нашей профессии.

Слишком поздно Лейла сообразила, что ее слова могут быть превратно поняты. Вивиан кивнул, заметив осторожно:

— Мне говорили, мисс Дункан, что вы очень талантливы.

— Думаю, не стоит волновать себя из-за мнения нескольких плохо воспитанных людей, — вмешалась его мать, явно не заметившая возникшего напряжения. — Они ничего не делают в условиях кризиса, только возмущаются и хнычут. — Подняв глаза на стоящего рядом Франца, она продолжала:

— Я слышала от Гюнтера, что вы когда-то изучали инженерное дело и сейчас заинтересовались работой мистера Лабрама в компании «Де Бирс». Вы уже договорились о посещении мастерской?

Они принялись обсуждать попытки американца Джорджа Лабрама, главного инженера компании, создать огромную пушку для защиты города. Лейла воспользовалась предоставившейся возможностью, чтобы без помех поговорить с Вивианом.

— Ты сильно мучаешься? — спросила она тревожно, а потом, заметив, как изменилось выражение его лица, мягко добавила:

— Пожалуйста, не смотри на меня так. Я имею в виду причину твоего пребывания в госпитале.

— Понимаю. Пуля в ноге, только и всего.

Его упорство только усилило решимость Лейлы наконец объясниться с ним.

— Тебя могли убить, — заметила она. Вивиан покачал головой.

— У меня есть способность возвращаться, что бы ни случилось.

— Видимо, и я обладаю подобным даром. В этом городе ты дважды оскорбил меня. Я пришла сегодня, зная, что мы непременно встретимся. Вивиан, в отличие от того, что однажды было, я вовсе не стою у твоей двери с огромной лошадью, ставя тебя в немыслимое положение, но ты не можешь прогнать меня. В тот незабываемый день ты попросил меня забыть нанесенное тобой оскорбление и стать друзьями — только друзьями. И сейчас я прошу о том же самом.

Вивиан хотел что-то сказать, но вдруг остановился и принялся внимательно изучать ее лицо, будто увидев ее впервые после той встречи с Френком. В конце концов он хрипло произнес:

— Когда я так сказал, мы были еще плохо знакомы. Теперь поздновато дружить, ты не находишь?

— Да, поздно для того, что между нами сейчас, но мы пленники в этом городе, и наше время может скоро кончиться, Вивиан, — умоляла она. — Разве ты не понимаешь?

— И что между нами сейчас?

Эти слова захватили ее врасплох. Его вопрос так и остался без ответа к тому моменту, когда Франц закончил разговаривать с Маргарет Вейси-Хантер и повернулся, напомнив Лейле, что их ждут другие раненые.

Коротко попрощавшись, они двинулись дальше и следующие полчаса провели, беседуя с мужчинами, которых Лейла хорошо знала. Она чувствовала, что за ней постоянно наблюдают, но, говоря «до свидания» всем находящимся в комнате, заметила, что отнюдь не Вивиан, а Маргарет Вейси-Хантер разглядывала ее так пристально.

Франц подозвал кеб, и Лейла устало опустилась на сиденье. Был ли заключен мир между ней и Вивианом? Могла ли она раньше представить равнодушие, подобное тому, что он выказал сейчас?

На улицах стояли люди, обсуждавшие возможное прибытие отряда спасателей. А что еще можно обсуждать после шести недель осады? Думая над словами Франца о том, что театр будет вновь открыт, она не чувствовала радости. Войска, идущие из Кейптауна, будут здесь к концу недели, и жители Кимберли вновь окажутся в безопасности. А армия? Солдатам придется следовать за врагом. Неужели ее оливковая ветвь была предложена слишком поздно? На следующей неделе он уйдет, исчезнет, и если они еще встретятся где-нибудь, то притворятся, что незнакомы.

— Ты для него пела тогда в роли цыганки? — спросил Франц.

Она кивнула.

— Я тогда только что увидела его свадебные фотографии в газете. Думаю, это было моим прощанием.

Казалось, Франц немного успокоился.

— Скоро ты снова будешь Кати, влюбленной в эрцгерцога. Думать о нем, когда поешь «Моя далекая любовь», и забывать тотчас после окончания спектакля. Разбивай столько сердец, сколько хочешь, лишь бы твое оставалось нетронутым. Военные уйдут из города на следующей неделе. Умоляю тебя, не будь одной из этих глупышек, залитых слезами, потому что их любимый ушел на войну.

— Не волнуйся, Франц, — соврала она. — Я никогда не стану одной из подобных существ.

Он помог ей выбраться из коляски, когда они добрались до ее коттеджа, и поцеловал в щеку, прежде чем отправиться дальше. Лейла прошла к двери, а потом на мгновение задержалась на пороге. Было непривычно тихо. В это время Салли, как правило, спит. Нелли, наверное, слишком расстроена из-за похорон и сидит у кровати Салли.

Разгоряченная и грустная, Лейла вошла в свою комнату, собираясь переодеться и принять ванну. Проходя мимо стола, она заметила конверт. Подозревая, что видит очередное приглашение или просьбу спеть в гостях, она не стала его трогать до тех пор, пока не вернулась из ванной. Затем, устроившись в кресле около открытой двери, вскрыла конверт маленьким серебряным ножиком. На простом листе бумаги были написаны всего несколько строчек без подписи или обратного адреса.

«Ты и другие шлюхи ведут мужчин в мерзость. Они поддаются искушению, когда ты предлагаешь грех плоти и бутылку, содержащую дьявольский напиток. Они думают лишь о похоти и пьянстве. Но Бог вчера наказал их. Он восстановил справедливость и покарал грешников. Ты убила их. Молись Богу о своем искуплении и возвращении на путь истинный этих мужчин, прежде чем они все умрут».

Мгновенно почувствовав ледяной холод, несмотря на жару, Лейла тупо смотрела на бумагу. Она вспомнила Лили Лоув в поле рядом с настойчивым солдатом, того же самого солдата, в приступе похоти срывающего с нее одежду. Она подумала о высокородном офицере, пытавшемся купить ее с помощью сережек, принадлежавших другой женщине. Она видела того же самого офицера, советующего не ценить себя слишком высоко и говорящего, что бриллианта вполне достаточно для оплаты за услуги.

Лейла задрожала, чувствуя, как к горлу подкатывает горький комок и как темнеет в глазах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Через неделю наступит Рождество — последнее в девятнадцатом столетии. И хотя Сесил Роде отрядил добровольцев готовить рождественские пироги для солдат, заточенные в Кимберли люди испытывали мало радости. Идущие на помощь английские войска было слышно, но не видно. И за исключением дозорных, уже никто не всматривался жадно в горизонт, выглядывая облака пыли, поднятой спасателями. После многочисленных неоправдавшихся надежд, после дней, полных жарких обсуждений и веселых шуток, воцарившаяся безысходность уничтожила интерес к армии, находившейся за далекими холмами.

Одиннадцатого декабря жители были разбужены доносящимися издалека звуками сражения и высыпали на улицы, вновь ожидая подхода английских войск. Но звук выстрелов вскоре смолк, горизонт остался чист, надежда умерла. Короткое послание, полученное полковником Кекевичем, сообщало, что атака захлебнулась около Магерсфонтейна. А радостные крики буров означали полное поражение англичан.

Опасаясь дальнейшего падения дисциплины, Кекевич решил не сообщать эту новость гражданским, таким образом только усилив их недоверие по отношению к военным. Одним из худших следствий осады было отсутствие сведений о происходящем во внешнем мире, и Кекевич недооценил, как повлияет сокрытие этой информации на тех, кого он защищал. Чувствуя, как напряжены нервы после девяти недель страха и неопределенности, после ежедневных, за исключением воскресений, разрывов снарядов, каждый человек предпочитал знать правду, даже ужасную. Неведение давало волю воображению, и обыватели считали, что ими пренебрегают. Раздражение скоро переросло в гнев, гнев — в ярость.

Когда местная газета опубликовала статью о «секретных действиях военных», материал для которой мог быть предоставлен редактору только самим Родсом, это было воспринято как протест против самих военных. Кекевич, к несчастью, не мог отрицать получения приказа о насильственном выселении части жителей, когда город освободят английские войска, так как те не в состоянии обеспечивать постоянную защиту такому огромному числу людей. И, учитывая финансовый крах, потерю домов и собственности, опасности, подстерегавшие детей и стариков во время сражения за город, все чаще и чаще раздавались предложения сдаться.

Когда вышло постановление о нормировании чая, кофе, овощей и большинства других продуктов, разочарование населения стало повсеместным. Хорошо, что они не знали о письмах, доставленных Кекевичу местными гонцами, преодолевавшими пространство между Кимберли и английскими войсками.

Полковнику сообщили, что под Магерсфонтейном войска понесли большие потери, что задержало их на неопределенный срок. Командование лихорадочно вызывало подкрепление и строило новые планы атаки, но просило не рассчитывать на освобождение до конца января. За этой просьбой последовала другая, назначавшая датой конец февраля. Имея под боком Родса, встречающего в штыки каждый его приказ, и население, выступающее против военных, Кекевич чувствовал себя в западне. Он не только переносил тяготы осады наравне с другими, но должен был кормить войска и следить, чтобы в нужный момент они были готовы к борьбе.

Естественно, военные стали с презрением относиться к гражданским. Солдат не просили рисковать жизнью, чтобы защитить город, который не являлся их домом или частью британской территории. Однако то, что их вообще не просят рисковать жизнью, стало источником непреходящего раздражения. Зная, что враг, окруживший город, убивает тех, кто идет к ним на помощь, зная, что английские солдаты гибнут на другой стороне этих холмов, военные воспринимали враждебность местного населения как личное оскорбление.

Если не подойдет помощь извне, маленький усталый гарнизон Кимберли будет уничтожен. Внимание врага было сейчас отвлечено, поэтому военные отказались от тактики постоянных рейдов, заканчивающихся временным захватом укреплений буров ценой нескольких жизней. Солдаты были раздражены бездельем и ненавистью обывателей, офицеров приводило в уныние ощущение беспомощности и приказы лгать тем, кто все равно узнавал правду от Сесила Родса.

Кроме того, оставались еще жара, пыль, насекомые, отсутствие почты и газет, комендантский час, запиравший людей в домах с наступлением темноты, ежедневные очереди за продуктами, постоянные обстрелы, страх восстания среди чернокожих рабочих. Оставалась неизбежность видеть каждый день одни и те же лица, не зная, что им сказать. Как результат отсутствия новостей город наводнили слухи и сплетни. После того как два жителя голландского происхождения были пойманы около линии обороны и обвинены в шпионаже, все остальные буры в городе оказались в изоляции и столкнулись с неприкрытой ненавистью. Женщину, овдовевшую во время того несчастливого штурма, почему-то заклеймили предательницей. Симулянты, расплодившиеся после приказа о выдаче масла только детям и инвалидам, вызвали проклятия и обвинения в жадности по отношению к действительно больным людям.

Некоторые английские военные были обвинены местными жителями в том, что те совращают их жен, — некоторые военные действительно так и делали. Члены королевских вооруженных сил ссорились с солдатами местных сил самообороны — первые заявляли, что Кимберли — не более чем второразрядное поселение, а последние— что это их оппоненты относятся к второразрядной армии, не способной воевать с кучкой фермеров.

В высших эшелонах власти царило не меньшее напряжение. Враждовали те, кто в настоящий момент был в любимчиках у Родса, и те, кто не попал в эти ряды или разочаровался в великом человеке. Начались перешептывания о лояльности фон Гроссладена, чья родная страна снабжала буров оружием и боеприпасами. Его теплые отношения с Францем Миттельхейтером — еще одним почти немцем — были предметом многочисленных пересудов. Может быть, тенор передает свои сообщения бурам, замаскировав их под песни? Почему певец так часто посещает мастерские «Де Бирс», если не для того, чтобы считать количество сделанных там снарядов?

Шведскую графиню заметили сидящей у окна с зеркалом в руке. Скорее всего, она просто разглядывала свою прическу, но солнце отражалось в зеркале и сигналы могли легко передаваться ее сыну, который, как это хорошо было известно, входил в число врачей, лечащих пленных у буров.

Утверждения, которые в обыденной жизни показались бы глупыми, приобретали оттенок настоящего патриотизма. Дни превращались в недели, недели в месяцы — и не было ни малейших признаков скорого освобождения.

Лейла сейчас почти каждую неделю получала анонимные письма. Все одинаковые по смыслу, хотя и написанные разными почерками, они обвиняли ее в содержании заведения, где «раскрашенные шлюхи» вовлекали мужчин в бездну «грехов, которые будут наказаны волей Божьей». Они по-прежнему расстраивали ее, хотя и не так сильно, как в первый раз. Оставалось загадкой, кто их доставлял, но это происходило всегда, когда она уходила, а Нелли стояла в очереди за пайком или выходила в сад стирать. То, что кто-то подходит достаточно близко к закрытому деревьями бунгало и видит все происходящее там, заставляло Лейлу чувствовать себя очень неуютно, ни одна из соседок не производила впечатление религиозной фанатички или озлобленной старой девы. Почему она была так уверена, что за письмами стояла женщина, Лейла не знала. Было, наверное, естественно, что те, кто жил тяжелой жизнью, реагировали именно таким образом, глядя на актрису, развлекающую солдат, — обе профессии вызывали стойкую неприязнь в обществе.

Нелли не знала о письмах, и Лейла радовалась, что она ничего не стала рассказывать, когда прочитала строчки, относящиеся к маленькой Салли — «незаконнорожденный плод твоих грехов». Впервые с момента рождения ребенка Лейла задумалась, не считают ли Салли ее дочкой. Это привело к еще более неприятным мыслям о том, действительно ли в городе бытует мнение, что она содержит бордель. Солдаты, посещающие ее коттедж, разумеется, не стали бы об этом говорить, да и офицеры быстро бы положили конец подобным измышлениям. Даже Саттон Блайз, который до сего времени делал вид, что ее не существует, едва ли мог похвастаться успехами в этом направлении.

Тем не менее, чувство, что за ней постоянно следят, вызывало странное ощущение каждый раз, когда она выходила на улицу. Демонстрируя свое равнодушие к подобным сплетням и в то же время зная, что в напряженной ситуации блокады должна быть сохранена хоть частичка красоты, она продолжала надевать свои изысканные наряды, заслуженно вознесшие ее в число первых модниц Лондона.

Большинство местных женщин носило сшитые дома темные платья с маленькими шляпками, но Лейла озаряла улицы абрикосовыми, голубыми и розовыми нарядами с царящими над ними огромными модными шляпами, украшенными перьями, искусственными цветами и кисеей. Другие защищали себя от солнца темными зонтами — на лицо Лейлы падала мягкая кружевная тень. Возможно, она сознательно подчеркивала свою женственность на публике. Мужчина по имени Френк Дункан однажды сломил ее дух, но она не позволит кучке злобных женщин повторить это.

В то утро за неделю до Рождества Лейла наняла кеб, чтобы ехать в дом к барону фон Гроссладену, где должно было состояться обсуждение ее выступления в канун Нового года. Зная, что во время религиозного праздника буры временно забудут о войне, барон решил, пользуясь короткой передышкой, по возможности ослабить царившее в городе напряжение. Так как он был близок к Родсу, а его дом располагался в очень удобном районе города, а также, возможно, подозревая, что немецкое происхождение вызывает пересуды, барон фон Гроссладен вызвался организовать концерт под открытым небом для всех жителей Кимберли.

Сосед, торговец бриллиантами, решил в свою очередь провести подобный праздник для детей, воспользовавшись разнообразными талантами актеров, готовых танцевать, представлять комедии и фокусы.

В изысканном платье лимонного цвета, отделанном черно-белой тесьмой, и в подходящей по цвету шляпке Лейла прошла в салон на первом этаже. Поздоровавшись с Маргарет Вейси-Хантер, затем с хозяином, она принялась объяснять, почему не смог прийти Франц.

— Для певца даже небольшая простуда может иметь серьезные последствия, — говорила она, приняв приглашение матери Вивиана присесть на кресло рядом. — Сильная жара в Кимберли сама по себе очень тягостна, не говоря уже о потоках пыли, поднятой ветром. Франц решил, что очень важно дать его голосу отдохнуть, чтобы он мог петь в вечер Рождества.

Барон, удостоверившись, что его гостья села, тоже опустился в кресло. На его лице играла уверенная улыбка, и Лейла в который раз спросила себя, почему же она не доверяет этому человеку. Ее отношение к будущей невесте барона определялось давно высказанным мнением о матери, позволившей собственным сыновьям страдать под властью их деда. И хотя при встрече Маргарет Вейси-Хантер оказалась нежной и очаровательной, Лейла по-прежнему была уверена, что первое впечатление самое верное. За благовоспитанной вежливостью матери Вивиана она чувствовала холодный эгоизм. Почему же Вивиан этого не видит?

— Миттельхейтер не подведет нас, — сказал барон. — Поэтому, мисс Дункан, в его отсутствие нам остается лишь обсудить ваше участие в том, что, без сомнения, станет событием года. — Его холодные голубые глаза на мгновение потеплели. — В исторических книгах несомненно отметят, что дух жителей Кимберли в это ужасное время остался несломленным.

— Не думаю, что я хотела бы быть упомянутой в исторических книгах, — заметила Лейла, — хотя люди, подобные вам и мистеру Родсу, там несомненно будут.

— Посмотрим, посмотрим, — прозвучал самодовольный ответ.

— Вместе с полковником Кекевичем, — добавила Лейла.

Улыбка мгновенно исчезла.

— Надеюсь, историки будут добры к этому человеку и пропустят… эээ… непривлекательные аспекты его командования.

— Но, Гюнтер, он не такой уж и негодяй, — пожурила его Маргарет, чьи серо-голубые глаза и платье из чесучи вполне дополняли сдержанную вежливость жениха. — Сесил выставляет Кекевича только в черном цвете, я знаю, но военному трудно покрыть себя славой в подобной ситуации.

Он снисходительно потрепал ее по руке.

— Сесил много общался с ним, дорогая, что дало уникальную возможность узнать человека, столкнувшегося с задачей, к которой он не готов. Ты, однако, можешь быть спокойна, так как твоя безопасность находится не только в его руках.

Лейлой в это утро явно овладел демон безрассудного бунта— она словно со стороны услышала свои слова:

— Так как именно полковник Кекевич проводит дни и ночи, следя за врагом, в то время как мы имеем возможность проводить такие приятные встречи, как сейчас, именно Кекевич обеспечивает безопасность жителей — он и солдаты под его командованием.

Маргарет с внезапным интересом принялась разглядывать собеседницу, в то время как Гроссладен выдавил кривую улыбку.

— Боже мой. Такая страстная защита военных, мисс Дункан. Впрочем, вы большая их любимица, как я слышал.

Неприятные размышления Лейлы об истинном значении только что услышанных слов были прерваны объявлением слуги.

— Майор Вейси-Хантер.

Подавив желание обернуться, Лейла приказала себе не двигаться, чувствуя, какой беспорядок творится у нее в голове. Маргарет между тем здоровалась с сыном.

— Вивиан, я так рада, что эти нудные обязанности сегодня не помешали тебе присоединиться к нам.

Лейла слишком хорошо знала Вивиана, чтобы не заметить осторожность в его ответе.

— В своей записке ты намекнула о важности дела, мама.

Так как барон не выказал особой радости, Лейла догадалась, что нежная Маргарет не посоветовалась прежде со своим женихом. Глядя, как та целует сына в щечку, она подумала, что, возможно, недооценила леди Вейси-Хантер.

— Надеюсь, мама, что у вас все благополучно, — вежливо произнес Вивиан, — и у вас, сэр.

Повернувшись к Лейле, он пробормотал:

— Я снова в незавидном положении, мисс Дункан, так как и не подозревал, что встречусь с вами.

Заметив, что Вивиан выглядит гораздо менее напряженным, чем ранее, и к нему начинает возвращаться былая уверенность, Лейла улыбнулась ему.

— Мы оба удивлены, майор. Я вижу, вы вполне оправились от своей раны.

— Выздоровление может занять долгое время и оставить шрамы, — ответил он со значением. — Мне повезло.

— Гюнтер, знаю, что ты одобришь мое внезапно возникшее сегодня утром желание послать за Вивианом, — сказала Маргарет ласковым голосом. — Я не видела его с момента выписки из госпиталя, и мне казалось разумным пригласить джентльмена, чтобы он заменил герра Миттельхейтера и чтобы высказал взгляд военных на наш план.

Стараясь не растерять прусскую приверженность приличиям, барон резко проговорил:

— Твое желание встретиться с сыном, Маргарет, очень естественно. Мой план, однако, не требует никакого одобрения военных. Давай, отправимся пить кофе. Думаю, что не имеет смысла далее продолжать нашу встречу: Миттельхейтер отсутствует, и мы слишком увлеклись разговором о заживающих ранах, полученных в совершенно ненужном бою. Боюсь, что нам не удастся решить ни один из интересующих меня вопросов.

Обнажив зубы в улыбке, направленной Лейле, он продолжил:

— Вы можете рассчитывать на меня. Вместе с Миттельхейтером мы составим программу так, чтобы проявить все ваши способности.

Вивиан опустился на стул. Его рана затруднила даже такое простое движение.

— А вы полностью осведомлены о способностях мисс Дункан? — спросил он барона с обманчивой невинностью.

— Я слушал пение мисс Дункан достаточно часто, чтобы узнать, что она обладает голосом необыкновенной мощи и красоты, — последовал сдержанный ответ. — И мне не требуется мнение военных по этому вопросу, майор.

— О, но вы не видели ее, одетой во время выхода в белые страусиные перья.

Он смотрел на Лейлу; его другая рана тоже, очевидно, начинала заживать.

— Ко мне вернулась память. Я вспомнил нашу встречу в Лондоне с мисс Дункан.

— Моя дорогая мисс Дункан, белые страусиные перья! — тихо воскликнула Маргарет. — Не думаю, что любой джентльмен, особенно мой сын, чья память всегда была хорошей, может забыть столь привлекательное зрелище.

Вполне понимая к этому времени, что Маргарет неспроста пригласила сына, Лейла ответила как можно более спокойно:

— Когда я расскажу, что была лишь одной из тридцати девушек, выбранных так, чтобы они походили друг на друга, вы поймете, почему даже отличная память майора Вейси-Хантера легко дала сбой. Будь он здесь в составе целого полка уланов, боюсь, я также вряд ли вспомнила бы его.

— У меня есть и другой сын, мисс Дункан, — поделилась Маргарет. — Он управляет семейным имением в Корнуолле. Бедный мальчик, наверное, так расстроен тем, что его мать и брат оказались в заложниках.

— Чарльз, скорее всего, ничего не знает, мам, — заметил Вивиан, прихлебывая кофе. — Без сомнения, он считает, что ты все еще в Родезии. А если решит справиться о нахождении моего полка, то ему скажут, что он в Кейптауне.

— Разумеется, если его не просветила Джулия. Маргарет быстро повернулась к Лейле.

— Вы не знакомы с женой моего сына? Чувствуя, как замер Вивиан, Лейла осторожно ответила:

— Я плохо знаю людей за пределами театрального круга.

— Она сейчас в Кейптауне и, несомненно, потеряла голову от переживаний, зная, что Вивиан оказался в такой опасности.

— Джулия не тот человек, чтобы терять голову, — заметил Вивиан резко. — Мне кажется, мисс Дункан вряд ли захочет слушать о незнакомых людях, в то время как ее пригласили обсуждать программу концерта. Я слышал, что будет играть военный оркестр, не считая музыкантов из театра, — обратился он к барону. — Так как мисс Дункан такая отличная актриса — даже по меркам Вест-Энда в Лондоне, где талантов не счесть, — ей должно быть позволено самой подобрать себе репертуар. В театре ведущей актрисе никогда не приказывают исполнять то-то и то-то. У нее спрашивают, что бы она хотела спеть, а затем составляют выступление с учетом ее пожеланий.

Фон Гроссладен бросил хмурый взгляд на Вивиана.

— Вы знаете так много об искусстве, майор. Возможно, вы ошиблись в выборе профессии и должны были бы стать актером. — Он кивнул в сторону Лейлы. —Я совершенно не проинформирован о вашем высоком положении, мисс Дункан. Простите, если мое отношение вас обидело.

Лейла кивнула и, не удержавшись, добавила:

— Никто сейчас в Кимберли не может считать себя занимающим высокое положение. Мы все пленники. — Помолчав мгновение, она сказала:

— Майор прав в своем предположении, что я предпочла бы сама продумать свое выступление, которое затем представлю на ваш суд. Актер — это существо, подверженное настроению, и к нему надо относиться со снисхождением, что подтвердит миссис Вейси-Хантер, которая сама интересуется музыкой.

— Как замечательно сказано, моя дорогая, — восхитилась Маргарет. — Но мне кажется, вы никогда не слышали, как я играю на пианоле, и мы ни разу с вами не обсуждали музыку.

Понимая, что чуть не выдала себя, Лейла поторопилась исправиться.

— О вашей интерпретации классических произведений говорят все, кому довелось их услышать. Ходят слухи, что вы могли бы стать серьезной соперницей самых известных пианистов, если бы выбрали эту карьеру.

Улыбка на лице Маргарет свидетельствовала об одобрении комплимента, но подозрение по-прежнему сквозило в ее взгляде.

— Возможно, ты должен включить меня в число участников концерта, Гюнтер, — поддразнила она барона, повернувшись к нему.

— Нет, дорогая. Я не позволю моей будущей жене выступать на публике как…, как…

— Как мисс Дункан, которая это проделывала в течение десяти недель в отчаянно трудных условиях, повинуясь желанию облегчить участь тех, кто осажден в Кимберли, — гневно бросил Вивиан. — Мама может добиться того, что все в комнате восхитятся ее игрой, но мы-то знаем, как часто блистающие в салонах ничем не могут похвастаться на публике, кроме своих хороших манер. Лейла… Дункан, — добавил он, чтобы не выглядеть слишком фамильярным, — может покорить всех зрителей в театре — людей, которые жаждут даже платить за этот плен.

После нескольких минут тишины Маргарет тихо сказала:

— Твой пыл предполагает, что ты неоднократно оказывался в подобном плену, Вивиан. Можно даже вообразить, что именно мисс Дункан вызывала эти чувства, если, конечно, не считать, что ты забыл о белых страусиных перьях, пока тебе случайно не напомнили о них.

Он, видимо, был готов к подобным словам, потому что ответ прозвучал с требуемым оттенком равнодушия:

— Ты покинула Англию, мама, так давно, что вряд ли знаешь, каким заядлым театралом я стал. Атмосфера в день премьеры — это нечто неописуемое. Даже самые разумные сходят с ума от возбуждения.

— Разумеется. Я помню, что твой отец очень любил премьеры… и все, что им сопутствует, — продолжила Маргарет насмешливо, глядя прямо в глаза сыну. Затем она повернулась к барону, нежно улыбнувшись тому.

— Разве это не замечательно, Гюнтер, что твой рождественский концерт войдет в историю?

Слуга принес еще кофе, и разговор свернул на обсуждение необходимых приготовлений к концерту. В течение всей беседы Лейла чувствовала на себе взгляды Маргарет, которая поочередно поглядывала то на нее, то на сына. Вследствие этого Лейла постаралась сократить свое пребывание в гостях у барона, воспользовавшись первой же возможностью. Однако Вивиан нарушил ее планы: когда слуга объявил о прибытии кеба, он встал, заявив, что проводит мисс Дункан к экипажу. Чувствуя, что отказ лишь привлечет внимание хозяев, Лейла попрощалась и последовала за Вивианом, не вполне понимая, что ей ждать.

Повернувшись к Вивиану и зная, что слуга идет в отдалении, она сказала:

— Благодарю вас за упоминание о моем таланте.

— Меня пригласили как замену Миттельхейтеру. А этот субъект несомненно кинулся бы на твою защиту.

Они стояли вместе около опаленного солнцем портика, ветерок доносил запахи экзотических цветов, и, казалось, не было этих трех лет разлуки, а она вновь стала неуверенной, смущенной девушкой в желтом платье рядом с высоким офицером, которого не ожидала встретить. Выражение его глаз подтверждало, что былая вражда исчезла, его ищущий взгляд уничтожал любые попытки сопротивления с ее стороны.

То, что Вивиан не пытался уйти или как-то разрушить возникшее взаимное притяжение, говорило о чувстве, в которое Лейла не могла поверить. Это было опасно, но она стояла и стояла, глядя на его блестящие волосы, бронзовое от загара лицо, мятую форму цвета хаки с кожаными ремнями и высокие ботинки, покрытые пылью. Она вспоминала запах мыла и лосьона, ласковое прикосновение рук, его улыбку, освещавшую когда-то ее подвал, и любовь, которая отказывалась умирать. Ее ум вспоминал, а тело тут же отзывалось на эти воспоминания.

— Значит, ты принял мое предложение стать друзьями? — спросила она неуверенно.

— Требуется огромная лошадь рядом и толпа любопытных зевак, чтобы добиться желаемого результата, — последовал ответ мужчины, в чьих глазах зажегся прежний яркий свет.

— И мы не будем друзьями?

— Как я уже говорил раньше, слишком поздно. Сама не желая того, она все же была вынуждена сказать:

— Твоя мама постаралась сегодня довести до моего сведения, что слишком поздно и для всего остального.

— Разве? — спросил он тихо. — Разве, Лейла? Мир вокруг временно перестал существовать. И пока длится осада, мы свободны от всех обязательств, за исключением тех, что требуются здесь. Незнакомые люди встретились и стали необходимы друг другу. Я сражаюсь рядом с местными жителями, которые приняли меня как командира, доверив свою судьбу. Те, кто жил добычей алмазов, призванных украшать женщин, сейчас делают снаряды, чтобы убивать буров. Неожиданно возникают связи, которые так же быстро распадутся с приходом наших войск. Но до того мы могли бы в полной мере воспользоваться замкнутостью мирка, в котором оказались. Разве не можем мы наслаждаться нашей свободой, пусть даже находясь в плену, пусть даже на короткое время?

Не вполне понимая, что ей предлагает Вивиан, Лейла помедлила несколько минут, прежде чем ответить:

— Кажется, тебе совсем не нужен Оскар и толпа соглядатаев, чтобы добиться успеха.

— Но я ведь не прошу разъяренную девушку стать моим другом — а только в этом случае нужна лошадь.

Мечтая дать ему тот ответ, который он просит, но все еще в смятении, Лейла заметила:

— Рози согласилась бы, не раздумывая.

— Но я спрашиваю тебя.

— Ты знаешь ответ, — тихо вскричала она. — Ты знал его еще до того, как спросил.

— Нет, Лейла. Я никогда больше не стану загадывать вперед в том, что касается тебя.

Когда Лейла вернулась домой, то обнаружила, что перед домом вывешены ковры. Удивленная и слегка раздосадованная глупостью Нелли, выставившей их на всеобщее обозрение, она выбралась из кеба и прошла к черному входу. Там она обнаружила Нелли, сидящую на ступеньках, прижимающую к себе Салли и раскачивающуюся взад и вперед. Понимая, что случилось что-то неприятное с девушкой, которая была не просто служанкой, но и подругой, Лейла присела рядом. И только тогда поняла: Нелли, побледнев от гнева, была настолько разъярена, что не могла говорить. Лейла повторила свой вопрос, встряхнув ее за плечи.

Странным сдавленным голосом Нелли принялась рассказывать, по-прежнему сжимая дочку в объятиях.

— Единственный способ скрыть это. Я не знала, что делать, когда не смогла оттереть. Бог ведает, сколько людей видело это, прежде чем я пришла.

В своем возбуждении вернувшись к старой манере говорить, она вдруг заголосила:

— И кто делает такие вещи, а? Маленькая Салли никому не причинила вреда, бедняжечка, и я вела себя прилично с тех пор, как живу у вас. Кто написал это на заборе и почему сейчас? Если их найду, сверну шею! — крикнула она гневно. — Сверну шею, вот тебе истинный крест!

По-прежнему в состоянии крайнего замешательства, Лейла ничего не могла понять из запутанной речи девушки. Попытки увести Нелли в дом, подальше от пыльных ступеней, где муравьи деловито сновали между опавшими листьями, были встречены в штыки.

— Нелли, пожалуйста, скажи мне, что произошло, — потребовала она наконец, чувствуя себя неуютно в модном платье и шляпке под лучами горячего полуденного солнца, проникающими сквозь ветви деревьев. — Почему ты позволила нашей чернокожей служанке развесить ковры на заборе? Что подумают соседи?

— Лучше это, чем увидеть то, написанное большими буквами.

— Что написано большими буквами? — переспросила Лейла осторожно.

По лицу девушки потекли слезы.

— Я знаю, что поступила нехорошо тогда с Джимом, и, наверно, меня не наказали как следует, потому что я стала жить с вами, как и не мечтала раньше… и у меня есть маленькая Салли, которую я люблю. И я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы сделали для меня, — продолжила она с трудом, — поэтому никогда не прощу того, кто написал это обо мне.

Уже зная ответ, Лейла тихо спросила:

— Что написано на моем заборе, Нелли?

После нескольких мгновений тишины, девушка произнесла шепотом:

— Кто-то написал «шлюха». Но я не шлюха — в самом деле не шлюха.

Глядя на сад, где она позволяла своим подругам из театра развеять их собственную хандру и поднять настроение английских солдат, забравшихся так далеко от дома, Лейла сказала бесцветным голосом:

— Ты ошибаешься, Нелли. Это слоео предназначалось мне.

Наступил вечер Рождества, и население Кимберли больше не отпускало шуток по поводу прибытия спасателей с мешком подарков. Все теперь знали о серьезных потерях, понесенных английскими войсками, остановившимися на той стороне холмов. Военные подозревали, что в подобной ситуации Кимберли может быть предоставлен своей участи, так как помощь требовалась повсеместно в провинции Натал.

Для гражданских сдача города, скорее всего, не принесла бы существенных изменений в той жизни, которую они сейчас вели, а возможность прекращения обстрелов лишь усиливала их стремление побыстрее избавиться от лишений. Но для войск падение города означало бы плен и профессиональное оскорбление. Следствием явилось то, что возможность расслабиться и попраздновать Рождество была с большим энтузиазмом встречена солдатами, нежели обывателями.

После недели постоянных выступлений, как в ее коттедже, так и в различных военных лагерях, на Рождество Лейлу ждала не менее насыщенная программа. Она начиналась с утренней репетиции с Францем, за которой следовала поездка в один из лагерей для раздачи сливового пудинга, приготовленного по приказу Сесила Родса. Затем она планировала отдохнуть дома, готовясь к вечеру, после которого их с Францем пригласили на грандиозный ужин в особняке фон Гроссладена. И этот ужин волновал ее больше, чем выступление, так как там она встретит Вивиана. В течение недели, прошедшей с того дня, когда изрисовали ее забор, в ответ на его записки она уже дважды отказывалась с ним встречаться и, к счастью, отсутствовала в тот единственный раз, когда он сам зашел в коттедж.

Слово на заборе закрасили, но оно осталось у нее в голове. Ей казалось, что жизнь вновь сделала полный круг. Вивиан был мужчиной, живущим в постоянном напряжении, сталкивавшимся с вероятностью смерти каждый раз, когда выезжал за город. Не имея под рукой жены, он, естественно, нуждался в женской компании. И кто, как не она, мог лучше всего помочь? Она отказалась выйти за него замуж, она вытолкнула его из кеба, услышав предложение стать ее покровителем. А сейчас — когда речь о женитьбе уже не шла — он часто видел ее в компании со множеством офицеров. Ясно, что он мог подумать. Как же точен оказался старый вопрос: что может девушка, подобная ей, дать мужчине, подобному ему. Эта мысль неотступно преследовала Лейлу, пока она готовилась к вечернему представлению.

Во время репетиции Франц держался со своей обычной самоуверенностью, а потом остался попить кофе, ожидая прибытия экипажа, который отвезет их в военный лагерь. Он с энтузиазмом рассказывал об огромной пушке, спроектированной и отлитой в мастерских «Де Бирс» американским инженером Джорджем Лабрамом.

— Его усилия поддерживают два артиллерийских офицера по имени Блайз и Синклер, — добавил он со смешком.

— Рада слышать, что капитан Блайз обнаружил достойный выход своей энергии, — ответила она сухо.

— Есть и другой. Она живет в районе Весселтона.

— А! Я подозреваю, она проявила большее чувство благодарности, получив его бриллиант. А что еще ты скажешь о новом орудии, Франц? Оно достаточно страшное, чтобы отпугнуть буров и освободить нас?

Он строго посмотрел на собеседницу.

— Не стоит относиться к таким вещам слишком легкомысленно, Лейла.

— Тогда разговаривай об этом только со своим воинствующим бароном, который считает тебя немцем. Я устала от войны, от обещаний, устала быть пленницей без всякой надежды на освобождение. Я хочу домой, Франц. Боже, как я хочу домой!

Мысли о Лондоне, о театре Линдлей и о ее прелестной квартире занимали Лейлу все время, пока, механически улыбаясь, она раздавала загорелым мужчинам в хаки кусочки пудинга. Они, вероятно, считали, что она занимается и любовью с такой же улыбкой на лице. Может, эту кампанию ненависти против актрисы организовал кто-то из них, а вовсе не забитая жена одного из обывателей? Может, не стоит обманываться, глядя на их смущенное восхищение? Разве не могли они ставить ее на одну доску с теми «бриллиантовыми королевами», что развлекали мужчин как на сцене, так и вне ее во времена алмазной лихорадки?

Они с Францем вернулись разгоряченные и усталые, лелея мысль об отдыхе в течение нескольких часов, прежде чем наступит время отправляться на концерт. Все мечты о прохладе, однако, вылетели из головы Лейлы, когда она обнаружила Нелли лежащей на кровати и сотрясаемой регулярными приступами рвоты и судорогами. Салли стояла около матери и ревела, а их чернокожая служанка Мим исчезла, видимо, решив, что состояние Нелли связано с кознями дьявола. Подозревая, что Нелли страдает от какой-то лихорадки, Лейла бросила зонтик и сумочку на пол и принялась за работу. Посадив девочку в ее кроватку с чашкой молока и книжкой с картинками, Лейла протерла мокрой тряпкой горячее тело Нелли, побрызгала одеколоном подушку и постаралась устроить девушку как можно удобнее, приговаривая, что сейчас же идет за врачом. Все еще в элегантном розовом муслиновом платье и широкополой шляпе клубничного цвета с перьями Лейла покинула бунгало, чтобы найти кеб.

Был полдень, обычное время сиесты, и ни одного экипажа на улице не осталось. Проклиная извозчиков, она пошла пешком, надеясь найти какой-нибудь экипаж и уговорить помочь ей. Она была сильно напугана. Нелли вела себя очень странно с того времени, когда обнаружила надпись на заборе, вынудив тем самым хозяйку рассказать все про анонимные письма.

Лейла торопливо шла по опустевшим улицам, безуспешно пытаясь найти хоть какое-то средство передвижения, чтобы добраться к дому врача на другом конце города. Решив уже, что придется всю дорогу идти пешком, Лейла заметила двух всадников в военной форме, направлявшихся к ней. Не сомневаясь, что они помогут, она остановилась, ожидая их приближения. Оба были жителями Кимберли, хотя и не близко знакомыми, и оба с готовностью откликнулись на ее мольбу. Один галопом отправился к дому врача, а другой предложил проводить Лейлу домой.

— Спасибо, но нет никакой необходимости, — заметила она благодарно. — Ваша семья с нетерпением ожидает вашего прибытия, а я вполне способна сама одолеть то расстояние, которое только что прошла. Ваш спутник оказал мне необыкновенно важную услугу, и я бесконечно благодарна за это.

Они расстались, и Лейла повернула назад, радуясь, что не пришлось так долго идти. Проходя по улицам, нагревшимся еще сильнее за последние несколько минут, Лейла не могла избавиться от тревоги. Лихорадка, плохое питание и эмоциональный шок, вызванный надписью на заборе, представляли нешуточную угрозу для Нелли.

Так и не сумев заменить Рози, Нелли, тем не менее, заняла пустоту, образовавшуюся после самоубийства подруги, которую Лейла не могла забыть. Если что-то случится с Нелли, то рядом с ней никого не останется — лишь бесконечная череда мужчин, едва ли относящихся к ней как к другу. Без Нелли из жизни уйдет тепло, привязанность и бескорыстие.

Заворачивая за угол, чтобы пройти на дорогу, ведущую к тихой улице, где стоял ее коттедж, Лейла начала молиться за жизнь подруги, подумав мельком, а слышит ли кто-нибудь наверху ее просьбы.

В другом конце узкой улочки из ворот дома вышла женщина и направилась в ее сторону. В руках она сжимала палку, но Лейла была слишком погружена в свои мысли, чтобы отметить странность подобной ноши. Вскоре в переулке появилась еще одна женщина, и тоже с палкой. Что-то необычное в том, как они шли, — рядом, но не разговаривая, — вызвало у Лейлы сначала любопытство, затем удивление. И только потом она вдруг заметила, что в руках у них находились столь необычные для слабого пола предметы.

Замедлив шаги, Лейла решила вернуться и пройти дальней дорогой. Ее тревога возросла, когда в другом конце улицы показались еще три женщины и медленно пошли за ней. Каждая держала что-то, что могло служить оружием.

Глубоко внутри появилось чувство страха. Дико озираясь в поисках выхода, Лейла заметила просвет в кустарнике, где вполне могла быть тропинка к соседней улице. Быстро свернув с ярко освещенной улочки в тенистую прохладу, создаваемую бурно разросшимися растениями, она кинулась в сторону предполагаемого прохода. Но он оказался лишь миражем. За зеленью листьев таилась непролазная стена колючих кустарников. В панике развернувшись, Лейла поняла, что поставила себя в очень затруднительное положение, когда свернула с дороги. Там еще оставалась возможность встретить идущего по своим делам солдата или шахтера, или дружески настроенную женщину. Здесь же, в нескольких шагах от улочки, может произойти что угодно, никто не заметит. Сглотнув, так как в горле внезапно пересохло, она, словно загнанный зверек, оглядывалась в поисках спасения.

Все пять женщин свернули с дороги и надвигались на нее, подойдя уже так близко, что она видела ненависть на их лицах, изможденных тяжелой жизнью. Каждая была в простом темном платье, закрывавшем их крепкие тела. У каждой волосы были туго собраны сзади в пучок. Руки, держащие орудия возмездия, были коричневыми и грубыми от тяжелой работы, с сильно вздувшимися венами. Это были женщины города алмазов, но их взгляд никогда не слепил блеск драгоценных камней. Это были женщины, живущие по строгим пуританским нормам, требующим наказания за грехи.

Они подходили все ближе и ближе, и Лейла инстинктивно вжалась в кусты, увидев, что у них в руках. Ее шляпка зацепилась за веточку, сдвинувшись на лоб. Пытаясь высвободиться, она рвала волосы с корнем, так как шляпка была аккуратно приколота к прическе. И крик боли, который она издала, послужил сигналом женщинам, чье воспитание учило видеть дьявола в красоте и веселье. Лейла умоляла выслушать ее, но напрасно. Удары сыпались на ее лицо, спину и плечи, пока они проклинали ее женственность, ведущую к падению мужчин.

Боль вызвала ярость. Толкаясь и вырываясь, Лейла попыталась дать сдачи, но ее сопротивление привело лишь к усилению ударов. Кто-то безжалостно сдернул шляпку костлявые руки вцепились в платье, разрывая его на куски, сдирая ткань с силой, порожденной верой в праведность наказания для блудницы.

Лихорадочно пытаясь защитить голову, Лейла уже не могла сопротивляться. Упав на колени под натиском нападавших, она испытывала еще большее унижение, чем несколько лет назад, когда узнала о двоеженстве Френка. Тогда можно было хоть как-то оправдаться. А ненависть этих женщин заставляла чувствовать себя именно тем существом, которым они ее называли. Сгорбившись под безжалостными ударами, она стала уличной девкой, шлюхой, женщиной без гордости.

И когда Лейла упала на колени, то оказалась полностью в их власти. Ее повалили лицом вниз, продолжая избивать. Щеки девушки были покрыты кровью и слезами, пока она про себя все повторяла и повторяла слова Нелли: «Я не шлюха, правда, я не шлюха».

Когда у нее стало темнеть в глазах, она поняла, что этот крик души был предназначен не атакующим ее женщинам, а Френку Дункану, Саттону Блайзу и десяткам других мужчин, кто пытался купить ее тело с помощью драгоценностей. Но в первую очередь он был предназначен Вивиану Вейси-Хантеру.

Вивиан говорил себе, что дорога все равно проходит мимо бунгало и никто не подумает, что он специально ищет встречи с ней. Обнаружив лишь странную маленькую служаночку и ее не менее странную дочку, Вивиан решил ждать, пока Лейла не вернется от врача. Наверняка он сможет помочь ей чем-то. Уверив больную девушку, что скоро ей станет легче, он уселся у окна, откуда открывался вид на улицу.

С той последней встречи Вивиан не раз выезжал на разведку с целью определить силы врага — прибыло ли подкрепление, или, наоборот, часть сил оттянули для помощи сражающимся у Магерсфонтейна. Результаты оказались неутешительными. Они потеряли двоих и обнаружили, что количество буров под городом осталось таким же. Чтобы хоть чуть-чуть снять напряжение подобных вылазок, он написал Лейле, затем зашел к ней, когда из ее ответов понял, что жизнь актрисы полна бесконечных светских развлечений, не оставляющих времени ни на что иное. Зная, что сегодня вечером они должны будут встретиться на одном из подобных мероприятий, Вивиан решил сначала поговорить с ней, пытаясь избавиться от слабого подозрения, что Лейла вновь неискренна и играет какую-то роль, согласившись с его предложением на прошлой неделе.

Беспокоясь, так как Нелли сказала, что хозяйка ушла не менее получаса назад, Вивиан вышел на веранду. И почти немедленно заметил вдали коляску. Он почувствовал сильное облегчение и кинулся к воротам.

Врач был один. И чувство облегчения переросло в тревогу, усилившуюся, когда доктор рассказал, что мисс Дункан собиралась вернуться домой, когда Питер Ван Клифф предложил самому съездить за врачом. Вивиан проводил доктора в комнату Нелли, а сам снова вышел на веранду, подумав, что ему следует отправиться на поиски Лейлы.

Полуденное солнце жарило пустую пыльную дорогу, жара заставила замолчать даже птиц. Единственным звуком были пульсирующий стрекот цикад и далекое клацанье машин.

Что здесь будет через несколько месяцев? Ждет ли его смерть, пока он защищает этот чужой город? Если нет, и ему в один прекрасный день удастся выехать за периметр города, чтобы продолжить борьбу в других местах, часть его души останется в Кимберли. Судьба снова свела их обоих, и, пока он жив, только Лейла будет обладать его душой и сердцем. Если раньше и были сомнения, то сейчас он это знал наверняка.

Вивиан вдруг заметил еле уловимое движение на застывшем фоне, но не сразу понял, что это было. Прищурив глаза, Вивиан смотрел, как что-то медленно появляется вдалеке и движется в его сторону. Перейдя на другую сторону веранды, он глазел на удивительную фигуру, материализовавшуюся будто из-под земли. Вивиан, нахмурился, пытаясь найти объяснение странному виду и поведению этого существа. Оно шло, шатаясь, но тем не менее придерживаясь одного направления, и выглядело мальчиком в необычном шутовском наряде.

Несколько мгновений Вивиан стоял, пригвожденный любопытством. Затем какое-то предчувствие заставило его перепрыгнуть через перила и броситься к дороге. Он задышал часто и болезненно, когда узнал Лейлу. Пораженный, он замер в нескольких метрах от нее. Она же продолжала идти все той же шатающейся походкой, будто ничего не видела и не слышала. Ее длинные белые панталоны были испачканы зеленью растений и кровью, корсаж разорван, груди под ним испачканы лошадиным навозом и темным соком ягод. Синяки уже темнели на ее руках и лице. Один глаз заплыл, рот опух и кровоточил. Красивые темные волосы были острижены, так что оставшиеся короткие пряди стояли дыбом. Красавица Лейла Дункан была уничтожена.

Издав низкий протестующий звук, Вивиан кинулся ей навстречу, протянув руки. Но ее голос — хриплый, искаженный, почти нечеловеческий — остановил его.

— Не прикасайся ко мне!

Эта резкая команда от девушки, которая умерла, но все же осталась жить, заставила его замереть от ужаса, пока она медленно шла мимо, поддерживаемая лишь остатками гордости. И уважение к этому чувству удержало Вивиана, когда она продолжила свой путь в центре пыльной дороги, — в осажденном городе в самом сердце охваченной конфликтом страны.

Но тело оказалось слабее гордости. Пройдя несколько метров, она неожиданно покачнулась и упала, оставшись лежать неподвижно, лицом в пыли. Он кинулся вперед как сумасшедший, схватил ее на руки и побежал к дому. Внутри него полыхали те же чувства, что когда-то заставили застрелить двух англичан. Хотя было слишком поздно пытаться предотвратить боль и унижение, на этот раз он был готов застрелить нападавших, а не жертву.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вивиан остался в коттедже до вечера. Наложив повязки на раны Лейлы, смыв грязь с тела и дав ей снотворного, врач нехотя согласился молчать о происшедшем. Затем он удалился, пообещав прислать сестру для ухода за обеими пациентками и надежную цветную девушку взамен той, что сбежала.

Заглянув в комнату Лейлы, чтобы убедиться, что она спокойно спит, Вивиан посидел немного, пытаясь сообразить, что делать дальше. Главное — не допустить никаких сплетен, а также держать людей вдали от девушки, чья красота являлась жизненно необходимой частью ее профессионального успеха. Ни одна женщина не захотела бы, чтобы ее видели в таком состоянии, тем более актриса.

Он мог только гадать, что же произошло с ней после встречи с Питером Ван Клиффом и его приятелем. Лейла или не могла, или не хотела говорить. Кроме той резкой команды не трогать ее, она больше не сказала ни слова ни ему, ни врачу. Очевидно, что ее жестоко и сознательно избили, но кто и почему — так и останется загадкой, пока она сама не расскажет.

Вивиан вдруг вспомнил о вечернем концерте. Так как Лейла должна играть в нем главную роль, необходимо поговорить с организаторами. Не желая лично обращаться к фон Гроссладену, Вивиан написал записку Францу Миттельхейтеру и договорился с возницей одного из проезжающих мимо дома кебов, что тот доставит ее по назначению. Затем вернулся в коттедж и вновь устроился в кресле около окна, чувствуя, как опять закипает гнев.

Вскоре Вивиан увидел Франца, вылезающего из того самого кеба, с которым Вивиан отсылал письмо. Ощущая себя единственным защитником Лейлы, Вивиан и не подумал, что австриец кинется к своей партнерше, как только услышит, что она не в состоянии выступать вечером. Все еще в гневе, все еще переполненный желанием защитить ее, Вивиан резко вскочил на ноги, увидев, как другой мужчина уверенно входит в дом. Однако Франц тут же остановился на пороге, неприятно удивленный присутствием Вивиана. Затем прошел внутрь, хмурый и агрессивный.

— Майор Вейси-Хантер, что вы здесь делаете?

Сделав вид, что не замечает враждебных ноток в голосе Франца, Вивиан быстро ответил:

— Хотел бы спросить то же самое у вас. На вашем месте я бы сейчас занимался тем, что срочно менял программу концерта. Иначе ваш друг, барон фон Гроссладен, весьма расстроится. Он-то надеется, что концерт станет событием для истории, а его упомянут как героя обороны Кимберли.

— Это вы послали мне записку?

— Да, и это была констатация факта, а не приглашение приехать сюда.

— Возможно, тогда вы объясните причину, по которой мисс Дункан не может выступать и почему вы взяли на себя обязанность говорить от ее имени?

Чувствуя раздражение, вызванное словами мужчины, к которому он так часто ревновал, завидуя его способности вызывать искреннее восхищение у Лейлы, Вивиан твердо стоял на своем.

— Природа недомогания мисс Дункан такова, что она не может выступить сегодня вечером на концерте. Я это уже написал в записке. И нет никаких причин, по которым я должен был бы объяснить мое присутствие вам.

Глаза Франца вспыхнули.

— Может быть, тогда вы предпочли бы объясняться со своей матушкой… или женой?

— Боже мой, этот фон Гроссладен— точно ваш друг, — рявкнул Визиан. — Я предложил бы вам удалиться, Миттельхейтер, прежде чем дело дойдет до драки.

— Если у вас есть хоть капля уважения к мисс Дункан, вы уйдете, — последовал сдавленно-яростный ответ. — Ее репутация слишком ценна, чтобы быть разрушенной просто так.

Это была первая разумная мысль, высказанная Францем, поэтому Вивиан сдержал свой порыв схватить того за воротник и выбросить из комнаты. Едва ли Лейле поможет, если соседи заметят двух мужчин, ссорящихся на ее пороге. И как бы он ни ненавидел австрийца, тот был все-таки сценическим партнером Лейлы и имел право знать.

Слегка расслабившись, Вивиан заметил более спокойным тоном:

— Я делаю все возможное для того, чтобы предотвратить разрушение ее репутации. Поэтому я и написал вам, а не фон Гроссладену. Как актер вы легко можете настоять на изменении программы концерта, не вызывая лишних вопросов. И я надеюсь, что ваша привязанность к мисс Дункан не менее сильна, чем к барону.

— Ваши собственные связи с фон Гроссладеном наверняка крепче, чем мои. Будущий отчим, как мне сказали. Ваши же отношения с Лейлой остались в прошлом.

Нахмурившись, Франц добавил:

— Тем не менее, я не понимаю вашего присутствия здесь. Где же служанка, Нелли? Если узнают, что вы находились наедине с мисс Дункан, то пойдут пересуды, вредящие вам обоим. Неужели вам все равно?

Вивиан покачал головой.

— Никто не знает, что я здесь, за исключением доктора Тривеса. Он обещал молчать. Могу ли я рассчитывать на подобное с вашей стороны?

— Боже мой! — взорвался Франц. — Что произошло? Я должен поговорить с Лейлой.

— Вы ее не увидите, — Вивиан шагнул вперед, загораживая дорогу. — Врач дал снотворное Лейле и ее служанке. Они спят.

— Так они обе больны?! — переспросил Франц с растущей тревогой. — Это безумие. Я хочу знать правду!

Как бы ему ни была противна эта мысль, но Вивиан понимал, что придется все рассказать партнеру Лейлы. Необходимо скрывать новости о ее состоянии от публики, а этот человек справится с такой задачей лучше всего.

Откинувшись на спинку кресла, он принялся рассказывать, вызвав такую бурную реакцию со стороны Франца, что ревность вновь ожила, порожденная мыслью о том, что между Лейлой и ее партнером было нечто большее, чем просто профессиональные отношения. В конце концов, Вивиан заставил себя выдавить:

— До тех пор, пока Лейла сама не сообщит подробности нападения, я собираюсь молчать. Если будет суд, то доктор Тривес сможет выступить свидетелем, но я не позволю никому встречаться с Лейлой, пока она сама не попросит о встрече. Включая вас.

Вивиан тут же испытал на себе всю силу артистического темперамента. Франц негодовал, проклиная его и любого другого, кто приходил на память, риторически вопрошая, какой негодяй мог совершить такой жестокий и дикий поступок.

— Мало того, что мы пленники, мало того, что не хватает еды, что мы лишены надежды! — кричал он. — Почему вы допустили подобное — вы что, так боитесь кучки фермеров?!

Снова вскочив на ноги, Вивиан резко прервал тираду собеседника.

— Фон Гроссладен явно вовлек вас в его антивоенное движение. А если бы вы хоть раз обнажили шпагу в настоящем бою, то осознали, что он сильно отличается от вашего напомаженного сценического героизма. Наши мундиры покрываются грязью, когда мы воюем, а раны не нарисованы с помощью грима. Каждый день мы мечтаем о горячей еде и о паре часов сна. Нам вовсе не гарантированы счастливый конец и любимая девушка, когда упадет занавес. Идите к нам волонтером и попробуйте в бою заслужить аплодисменты!

Наступило короткое молчание, затем австриец заметил, скривив губы:

— Вы выбрали свою профессию, а я свою. И не изображайте тут трагедию— вы вольны подать в отставку, бросив эдакую тяжелую жизнь.

— Не во время войны, — разъяренно отпарировал Вивиан. — Солдатам непозволительны эмоциональные срывы — это привилегия актеров. Солдатам не разрешают отказываться от выступления, потому что им не нравится цвет костюма… или потому что им предлагают называться Францем Миттеном, так как англичане не в состоянии выговорить их настоящего имени.

На этот раз молчание длилось несколько минут, и Вивиан понял, что выдал свое давнее знакомство с Лейлой — лишь от нее он мог узнать эти сплетни. На красивом лице его собеседника промелькнуло странное выражение. Затем он удовлетворенно кивнул.

— Думаю, столь бурный всплеск эмоций говорит не о различиях, а о сходстве между воинами и актерами, ибо он связан со страстью к женщине, которую вы никогда не сможете назвать своей, а я смогу, если захочу.

Вивиан с усилием подавил вспышку ревности.

— Нам обоим сейчас стоило бы подумать, как наилучшим образом сохранить достоинство и репутацию девушки, на которую совершили подлое нападение. Как человек, оказавшийся рядом в тот момент, я сделал все от меня зависящее, чтобы скрыть это событие. Я друг Лейлы и принадлежу к военным, у которых в данный момент власть в этом городе, и здесь смогу многое проконтролировать. Но я не в состоянии помочь ей в профессиональном плане, поэтому и прошу вас о помощи.

— По какому праву?

— По праву гуманности, Миттельхейтер, — бросил Вивиан, теряя терпение. — Вы когда-нибудь слышали об этом слове в своем придуманном мире?

Стоящий рядом мужчина гневно выпрямился.

— Вы мне ужасно не нравитесь, майор.

— Чувство взаимное, поверьте мне, — огрызнулся Вивиан. — Однако, так как Лейла наш общий друг, нам придется проглотить свою враждебность, если мы хотим помочь ей. Так вы обещаете делать все возможное, чтобы пресечь сплетни?

— Вам я ничего не обещаю. Все, что я буду делать, — только для Лейлы. А сейчас я хочу увидеть ее.

Снова загородив дорогу, Вивиан сказал:

— Вы увидите Лейлу, только когда она сама согласится.

С трудом сдерживая себя, Франц процедил:

— Кажется, вы готовы применить силу. Я не собираюсь бороться, словно глупый мальчишка в музыкальной комедии из-за своей деревенской подружки. Но я скажу только одно. Лейла Дункан — существо огромного таланта, несущее радость и удовольствие всему миру. Вы же — человек, который убивает за деньги. Она любит вас — я готов признать это, — но еще больше она любит театр. В Кейптауне находится ваша жена, к которой вы скоро вернетесь, и все, что останется Лейле, — грусть и чувство потери, которые принесут ей не меньший вред, чем сегодняшнее избиение. Вы этого хотите?! Вы уже сделали все, что должен сделать джентльмен в подобных условиях. Сейчас — уходите!

Вивиан почувствовал себя неожиданно побежденным. Тенор добавил:

— Если вы действительно уважаете мисс Дункан, то уйдете и оставите ее в покое. Я понимаю ее, я видел, как она боролась, чтобы добиться того, чем сегодня обладает. И я — единственный человек, который ее никогда не предаст!

— Только ли потому, что вы любите ее? Нет, просто потому, что она прекрасно дополняет ваш талант! Мне припоминается серия провалов, прежде чем вы нашли себе партнершу. Если Лейла уйдет со сцены, что вы будете делать?

Глубоко вздохнув, Вивиан постарался успокоиться.

— Все мы рабы наших желаний, какими бы они ни были, Миттельхейтер. Вряд ли я в этом могу держать монополию. В настоящий момент, однако, моим единственным желанием является спасти Лейлу от дальнейших унижений. Я просто солдат, которому нечего делать до конца объявленного бурами перемирия на время Рождества. И я собираюсь оставаться здесь до тех пор, пока она не расскажет, что же случилось утром. Вы, в отличие от меня, обязаны предстать пред огнями рампы и аплодисментами публики сегодня вечером.

Ради Лейлы, идите и постарайтесь солгать как можно более убедительно барону фон Гроссладену. Без сомнения, он весьма огорчится, что не войдет в историю; но осада может продлиться до следующего Рождества. И тогда наш барон сделает еще одну попытку попасть в учебник.

Медсестра оказалась исключительно умелой.

— Майор Вейси-Хантер, скоро я буду укладывать свою подопечную спать, — послышался ее хрипловатый голос, — поэтому вам не стоит возвращаться сюда после ужина. Мисс Дункан проспит до утра, а я присмотрю за ее служанкой. Сейчас у нее температурный кризис.

— Ужин? Я не собираюсь идти ужинать.

— Сегодня рождественский вечер, сэр, — строго напомнила она. — И ради этого события для военных приготовлены специальные блюда. Конечно, вы пойдете на ужин. Вы никому не поможете, и меньше всего мисс Дункан, если откажетесь от редкой возможности хорошо поесть.

— Но вы-то отказались.

— Я на дежурстве.

— Я не буду настолько эгоистичен, что покину вас ради еды, — уверил он ее не менее упрямо.

— Пожалуйста, не надо быть таким несговорчивым, майор.

— Никогда таковым не был, сестра.

— Сэр, неужели вы собираетесь остаться здесь на ночь?

— А что, если и так?

— Тогда придется просить доктора Тривеса, чтобы он своей волей приказал вам уйти. У него, между прочим, двое маленьких детей, и мне было бы очень жаль отрывать его от семьи в этот вечер.

— Мне тоже, — тихо заметил Вивиан. — Лучшее, что мы вдвоем можем сделать, это договориться полюбовно. Я соглашусь уйти, если вы нарушите свои правила и позволите мне увидеться с мисс Дункан, как только она проснется.

Сомнения длились лишь одно мгновение.

— Хорошо. Но только потому, что сейчас Рождество. Она сейчас не спит. Но вы должны обещать, что если мисс Дункан не захочет с вами видеться, вы с уважением отнесетесь к ее чувствам.

— Разумеется.

— И потом уйдете?

— Да, сестра. А сейчас, пожалуйста, не будем тратить больше времени — проведите меня к мисс Дункан.

Когда девушка вышла, Вивиан мельком подумал: может быть, просто войти, неважно, что скажет Лейла. Что-то подсказывало ему: если он позволит ей отказаться от встречи, то потеряет шанс, вновь представленный им судьбой.

Охваченный этой мыслью, он почти пробежал коридор, ведущий к спальне, и уже был у двери, когда та открылась. Сестре так и не представилась возможность передать ему ответ Лейлы, потому что он молча прошел мимо — все его внимание было сконцентрировано на лежащей больной. По его телу вновь пробежала волна сочувствия, смешанного с ужасом. Ссадины потемнели и выглядели более страшными. Один глаз опух и не открывался. Лейла смотрела на него, но Вивиан так и не мог понять, что же она чувствует, потому что лицо, которое он так хорошо знал, застыло, словно маска. Казалось, на кровати лежит незнакомка.

Вивиан обнаружил, что ему трудно говорить. Что вообще он мог сказать? Возможно, Миттельхейтер был прав, и ему стоит держаться подальше от Лейлы. Она сама просила об этом два года назад.

— Ты в хороших руках, — заметил он ровно. — Сестра Спрингфильд очень опытна и будет рядом всю ночь. Я прикажу, чтобы двое мужчин подежурили около дома. Тебе больше не угрожает опасность.

Услышав щелчок, он повернулся и увидел, что сестра вышла из комнаты, оставив их одних. Присев на край кровати, Вивиан подумал, как ужасно, что подобная встреча наедине, о которой он долго мечтал, произойдет так несчастливо.

— Миттельхейтер пришел, как только получил мою записку, — продолжил он с трудом. — Франц сильно расстроился, но пообещал придумать какую-нибудь историю, которая удовлетворила бы барона фон Гроссладена. Никто сегодня не узнает правды.

Хотя было ясно, что Лейла понимает его слова, она продолжала молчать, лежа совершенно неподвижно. Встревожившись, Вивиан сделал еще одну попытку.

— Лейла, я не собираюсь требовать, чтобы ты сразу же рассказала, что с тобой произошло утром, но тот, кто совершил подобное, должен понести наказание, гражданский это человек или военный. Ты можешь назвать его?

И снова молчание. Расстроенный ее очевидным отказом говорить, но не зная, что сказать самому, Вивиан огляделся в комнате, заполненной реликвиями времен старательской лихорадки. И внезапно тоска, вызванная продолжительным пленением в этом чужом городе, стала почти невыносимой. Куда делись юность и счастье? Когда-то он надеялся найти их в любви. На что ему надеяться сейчас? На возрождение страсти, которую она холодно и сознательно отвергла? Он пытался избегать ее и не смог. Сейчас пытается помочь — и снова без всякого успеха. Секретная депеша предписывала Кекевичу держаться до февраля. Как он проживет еще два месяца заключения здесь, поблизости от ненавидящей его девушки, зная, что будет видеть ее, слышать, как другие говорят с ней? Сам он не будет иметь даже такой возможности.

Повернувшись к ней с намерением пожелать доброй ночи и уйти, он не сделал ни того, ни другого. Проведя кончиками пальцев по ее щекам, где бежали дорожки слез, Вивиан хрипло произнес:

— Я бы отдал жизнь, лишь бы этого не случилось. Скажи мне, кто сделал это, и я отомщу.

Ее голова отрицательно качнулась.

— Означает ли это, что ты не знаешь, или ты отказываешься говорить?

Вместо ответа она повернулась, зарывшись лицом в подушку. Жест вызвал такое чувство жалости, что Вивиан, не удержавшись, нежно обхватил ладонями ее лицо, заставив смотреть на себя.

— Дорогая, я до сих пор не понимаю, что тогда случилось в Англии, — признался он тихо. — Но, несмотря на твой явный успех, на годы, изменившие нас обоих, я верю, что когда-то ты почти любила меня. Позволь помочь. Доверься мне.

Через несколько мгновений ее покрытая синяками рука легла на его ладонь, но она продолжала молчать.

Уже не сомневаясь, что настал момент полной откровенности, Вивиан поднял ее руку, прикоснувшись к ней губами.

— Я сказал тебе на прошлой неделе, что в настоящее время мы живем в изолированном мире — мире, где я могу быть откровенным: я все еще люблю тебя. Думаю, так будет всегда. Ради Бога, давай наконец скажем друг другу правду.

— Правду? — донеслись эхом ее слова. — Ох, Вивиан… Правда в том, что я любила тебя тогда, люблю сейчас и всегда буду любить.

Наклонившись так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от ее, он обреченно спросил:

— Почему же тогда ты прогнала меня? Раздавшийся в этот момент голос сестры не позволил ему узнать ответ.

— Ваше время истекло, майор. Я должна попросить вас покинуть комнату, мисс Дункан нуждается в отдыхе.

Вивиан медленно ехал по городу, справлявшему Рождество в условиях осады. Из домов, которые он проезжал, слышались музыка и смех, их обитатели временно забыли о своих горестях. Они отмечали праздник мира и добра, но в мастерских «Де Бирс» продолжали изготавливать снаряды, чтобы возобновить обстрел через несколько дней.

В лунном свете пустынные улицы тянулись, словно длинные темные коридоры. Казалось, он — единственное живое существо в этой ночи. Слегка приподняв голову, Вивиан посмотрел на небо: темное, бесконечное, заполненное звездами, сверкавшими словно бриллианты в прозрачной африканской ночи. Он подумал о своих земляках у Магерсфонтейна, лежащих в палатках и гадающих, сколько еще подобных ночей придется им пережить. Он подумал о тех, кто оказался на этом островке цивилизации в середине дикого, негостеприимного вельда. Неужели потребуется еще два месяца, чтобы выбраться отсюда? Смогут ли они продержаться так долго? Будет ли он в числе людей, встречающих освободителей, или его кости сгниют в братской могиле на окраине города за тысячи миль от родины? Неожиданно Вивиан затосковал о Шенстоуне и прелестных ландшафтах Корнуолла, вспоминая день, когда солнце нежно освещало сочные зеленые луга, а он вручил хорошенькой девушке черного ягненка и свою любовь.

Военный лагерь практически опустел. Вивиан сытно поужинал вместе с дежурным офицером, который привлек его внимание к доске объявлений, где было пришпилено сообщение, полученное путем световой сигнализации от войск, идущих им на помощь.

«Желаю вам и всем моим храбрым солдатам счастливого Рождества. Пусть вас защитит и благословит Господь.

Виктория Регина».

Послание королевы лишь усилило их тоску по дому, и оба офицера долго говорили о родине, казавшейся столь желанной этой ночью. Вернувшись в палатку, Вивиан снял ботинки и мундир, затем растянулся на раскладушке, имея в качестве компаньона лишь луну. Он ни на секунду не вспомнил, что ему следовало присутствовать на концерте фон Гроссладена и на последующем за ним ужине. Забыл он и о матери и Франце Миттельхейтере, которые уж точно там будут. Его голова была полна мыслями только о девушке, которая сегодня ночью прошептала слова, залечившие раны двухлетней давности.

Двадцатый век опустился на Кимберли почти незаметно. День Нового, 1900 года в осажденном городе был полон страха, так как бомбардировки буров значительно усилились, и поползли слухи, что запасы говядины подходят к концу и вскоре придется есть конину. Последнее вызвало бурю протестов среди военных и мирного населения, оставив в стороне, интерес к наступающему Новому году и новому веку.

Рождественская неделя давно прошла. Празднества, так ярко осветившие жизнь, забылись, когда вернулись монотонность блокады, безысходность и страх смерти. Те, кто веселился в компании друзей еще несколько недель назад, сейчас были готовы вцепиться друг другу в глотку по самой ничтожной причине. Нормирование еды стало сказываться на здоровье, росло число больных, особенно среди детей. Ежедневные траурные процессии, несущие трогательные гробики, ужасающе действовали на жителей, а колонны спасателей находились по-прежнему за холмами у Магерсфонтейна.

Один человек, однако, ухитрился найти почти позабытое счастье в эти дни начала двадцатого столетия. Вивиан справлялся и с голодом, и с жарой, и с угрозой смерти, живя в ореоле радости, вызванной возвращением любви, которую он считал потерянной для себя. Выезжая на разведку, скача рядом с громыхающим бронированным поездом, патрулируя скотоводческие фермы на окраинах города, он был полон такой силы и энергии, которых не испытывал несколько лет. Уверенность в себе полностью вернулась к нему.

Лейла завоевала не только его любовь, но и восхищение. Правда, Вивиан не предполагал, что он сам мог стать причиной ее быстрого выздоровления. Все, что он видел, так это девушку, полную мужества и находчивости. Прекрасно владея искусством грима, она закрасила порезы и синяки на лице, как только немного спали отеки, а черный парик замаскировал изуродованную прическу. Застегивающиеся под горло блузки с длинными рукавами полностью закрывали синяки на теле.

Однако никакая изобретательность не могла помочь ей снова петь. Лейла все еще страдала от шока, потеряв способность громко произносить звуки. Она и говорила еле слышным шепотом, который, правда, прекрасно оправдывал распущенный Францем слух о лихорадке, поразившей ее голосовые связки.

Волей-неволей Вивиану пришлось признать, что австриец творил чудеса, пытаясь избежать ненужных разговоров, и явно доставлял радость Лейле своим присутствием. По необходимости мужчины заключили что-то вроде перемирия, но профессиональная ревность одного и просто ревность другого вряд ли делали этот мир длительным. Не удалось избежать и потока доброжелателей, заботливо приходящих в коттедж с цветами и подарками. Услышав об этом, Лейла настолько разволновалась, что доктор Тривес был вынужден прекратить посещения всех, за исключением этих двух мужчин, в которых его пациентка очевидно нуждалась. Но ни они, ни врач так и не смогли узнать, кто же напал на нее. Отказ Лейлы говорить позволил тем остаться на свободе.

Вивиан мечтал отомстить, но самые пылкие его мольбы не заставили Лейлу заговорить. Врач сообщил, что не обнаружил следов изнасилования или какого-либо другого сексуального надругательства, поэтому Вивиан склонялся к мысли, что это вряд ли были солдаты. Больше всего его удивляли вырванные и обрезанные волосы Лейлы — поступок, скорее свойственный женщинам. Но он не мог найти никакой причины подобного нападения, а Лейла упорно отказывалась обсуждать события предрождественского дня.

В течение этих странных дней в замкнутом мирке внутри большого мира их любовь стала глубже. Понимая, что время — самое драгоценное, что у них есть, — неотвратимо убывает, они были предельно откровенны друг с другом. Рассказывая Вивиану подробности ее незаконного брака с Френком Дунканом, Лейла, тем не менее, так и не смогла заставить себя признаться, что стало его причиной, — она все еще чувствовала стыд.

Вивиан же говорил обо всем без утайки. Детали той ночи с Джулией, которая определила их дальнейшую жизнь, заставили Лейлу подумать о превратностях судьбы, словно решившей во что бы ни стало держать их порознь. Могла ли их любовь быть настолько неправедной, что Бог всеми силами разводил их подальше? Что еще готовит им жизнь?

Они не обольщались насчет опасностей, подстерегавших Вивиана за пределами города, — и он часто подробно описывал свои ощущения во время боя. В один из вечеров Вивиан вернулся к событиям в Ашанти, спокойно, не драматизируя и не оправдываясь, объяснил причины, заставившие его застрелить двух товарищей. И этот рассказ вновь вернул ему ощущение своей правоты.

Лейла, в свою очередь, откровенно рассказывала о жизни в театре, когда Франц потребовал от Лестера Гилберта, чтобы тот дал ей ведущую партию. Она не скрывала, что использовала восхищение поклонников для укрепления своего положения, добавив, что никто из них не получил взамен весьма дорогостоящих подарков ничего большего, чем обещание дружить.

Ее отношение к Францу было глубже, но любовь, которая их объединяла, была любовью к театру.

В эти дни после Рождества Лейла и Вивиан старались восполнить то, что потеряли в прошлом. Пожалуй, они были единственными людьми в городе, кто не высматривал пыльные облака на горизонте, поднимаемые идущими на подмогу войсками, кто никогда не ловил жадно звуки стрельбы в надежде на освобождение.

Восьмого января, когда после многочасового стояния в очереди за едой жителям объявили, что в продаже есть только конина, начались беспорядки. Никто не верил, что слухи так скоро станут реальностью. Лошади пользовались огромным уважением среди обитателей вельда, а кавалеристы считали их чуть ли не своими ближайшими друзьями. Как результат, население города отказалось от мяса и возобновило нападки на далекие английские войска, не делавшие ничего, чтобы спасти город.

Солдаты-пехотинцы, хотя и поежились при мысли о необходимости употреблять в пищу конину, но смирились, так как суровые будни войны приучили их делать многое, что не нравится, лишь бы остаться в живых. В кавалерийских частях прибегли к обману и сообщили о природе съеденного лишь после окончания трапезы. Некоторые быстро поднялись и кинулись в ближайшие кусты, другие нехотя заставили себя есть своих друзей, понимая, что это единственный способ выжить.

Когда Вивиан получил от матери письмо с просьбой о встрече по чрезвычайно важному поводу, то решил, что знает причину, хотя слегка удивился, что семья Велдонов, у которых гостила леди Маргарет, вынуждена перейти на конину, ведь они были близки к Родсу, который контролировал поголовье овец на пастбищах компании «Де Бирс». Слегка раздраженный тем, что за ним посылают по такой ничтожной причине, — учитывая, что барон мог все уладить вдвое быстрее, — он, тем не менее, послушно направился к резиденции Велдонов. Так как сейчас буры вели обстрел и ночью, власти ввели обязательное затемнение после десяти, и если он успеет до этого времени успокоить мать, то сможет затем отправиться к Лейле. Они теперь часто обходились лишь лунным светом, который только подчеркивал их вновь обретенную гармонию душ.

Маргарет Вейси-Хантер была одна в гостиной, когда слуга в ослепительно белых ливрее и брюках объявил прибытие майора. Она выглядела более хрупкой, чем обычно. Заметив выражение ее лица, Вивиан перестал улыбаться. Неужели он неверно истолковал причину, побудившую ее прислать записку?

— Мама, откуда такая тревога? Я приехал, как только смог.

— Тревога? Пожалуй, можно сказать и так, — последовал ледяной ответ. — Ты сошел с ума! Разве не достаточно в прошлом скандалов, связанных с твоим именем, а ты затеваешь новый.

Замерев, Вивиан сдержанно заметил:

— Мне кажется, ты должна объяснить столь странное приветствие. Я только два часа назад вернулся из разведывательного рейда к хребту Картера, и мой ум не так остер, как обычно.

Маргарет поднялась на ноги, в ее бледных глазах горела ярость.

— Тебе нужно отбросить подобное выражение невинности, Вивиан. Ты недооцениваешь мать, если считаешь, что можешь меня обмануть.

— Предлагаешь, чтобы я взамен изобразил вину? Это ты меня несправедливо обвиняешь, намекая, что я раздуваю скандал, когда я даже не понимаю, о чем идет речь.

— Не понимаешь? Да весь Кимберли только об этом и говорит.

— Весь Кимберли сейчас говорит лишь об использовании конины на еду для людей, — напомнил он, стараясь говорить ровным голосом.

Пытаясь совладать с охватившим ее гневом, Маргарет в конце концов сказала:

— Значит, ты предпочитаешь расставить все точки над «i». Ну, ты всегда отличался унаследованной от отца слабостью в отношении женского пола, но я-то надеялась, что ты обставляешь свои «приключения» с большей деликатностью и умом. Это просто сумасшествие. Здесь тебя окружают люди исключительно влиятельные, которые могут разрушить твою карьеру одним словом, а кроме того, скандалы в нашем обществе разгораются даже при малейшем подозрении. Я с самого начала знала, что эта женитьба была несчастьем, но Джулия, в конце концов, твоя жена. Ты о ней подумал в данной ситуации?

— В какой ситуации, мама?

Миссис Вейси-Хантер грациозно, хотя и немного резко, опустилась на софу.

— Так как ты явно пытаешься избежать разговора, я вынуждена говорить откровенно. Твоя интрижка с… с этой актриской выходит за рамки приличия. Я подозревала, что это лишь продолжение старой связи, но никогда не думала, что ты возобновишь ее в такой откровенной манере. Твое поведение, Вивиан, непростительно не только по отношению к Джулии, но и ко мне. Гюнтер был так разъярен, что лишь повинуясь моим настойчивым просьбам, разрешил мне поговорить с тобой первой.

В этот момент Вивиан понял, что теряет контроль над собой, а его губы произносят слова, которые до того были лишь у него в голове.

— Барон фон Гроссладен, в компании со всякими другими людьми, может говорить со мной на любую интересующую его тему. Однако я не обязан его выслушивать. Единственные люди в данном обществе, кто имеет право обсуждать мое поведение, — это военные выше меня по званию. Мне тридцать два, мама. И никто, за исключением круглых дураков, не будет считать тебя ответственной за поведение взрослого сына.

Вивиан глубоко вздохнул, пытаясь совладать с бурлящим внутри гневом, затем продолжил как можно более спокойно:

— В течение трех месяцев осады у меня было много времени, чтобы подумать. Когда ты в вельде, то чувствуешь себя одиноким, несмотря на компанию других мужчин. И эти раздумья привели меня к двум удивительным выводам.

Во-первых, стало ясно, что жестокость Бранклиффа ко мне должна была прикрывать его любовь к мальчику, который никогда не станет наследником, и его глубокое разочарование в наследнике, которого он не мог любить. Изображая теплоту по отношению к Чарльзу и ненависть ко мне, Бранклифф пытался перевести желаемое в действительное. А когда у него ничего не получилось, он превратился в ожесточенного старика, в итоге наказавшего себя больше, чем судьба наказала других.

А второй вывод, мама, — ты совсем не жертва Бранклиффа, как я раньше думал, а скорее заложница своей потребности подчиняться человеку с сильной волей. Мне это и не приходило в голову до тех пор, пока я не увидел, как фон Гроссладен руководит всеми твоими поступками и твоим мнением и как ты довольна подобным положением вещей. И с того момента я задумался.

Когда ты впервые вышла замуж, мой отец был развратным ловцом богатых невест. Но ведь он не изменился, когда вы второй раз сочетались браком. Тогда почему, — потребовал Вивиан ответа, — ты снова согласилась стать женой этого же человека три года спустя? Уж конечно, не ради своего маленького сына, потому что знала, что меня признают незаконнорожденным.

Дав ей достаточно времени обдумать его слова, Вивиан добавил:

— Я могу, возможно, понять послушную семнадцатилетнюю девушку, позволившую вовлечь ее в брак по расчету, но существует только одна причина, по которой женщина двадцати лет с ребенком, обреченным стать в глазах света ублюдком, имея горький опыт трех лет жизни с распутником, согласится вновь надеть ярмо подобного брака.

Медленно сев рядом с матерью, Вивиан посмотрел ей в глаза.

— Я любил тебя, мама. В течение многих лет я защищал тебя перед Бранклиффом… и даже перед Чарльзом. Тот факт, что я слегка разочарован, не означает, что я не буду вновь помогать тебе или что моя привязанность умерла. Однако сейчас я прекрасно понимаю, что сегодня ты позвала меня по приказу барона и что он больше всего боится за свою репутацию. Ему наплевать на мою карьеру или чувства Джулии. Гроссладен забеспокоился только потому, что я сын женщины, на которой он решил жениться. Немецкое происхождение и так уже сделало его непопулярным среди некоторых жителей, а он отчаянно ищет респектабельности. Если ты этого не замечаешь мама, то мне тебя жаль.

Тем не менее, буду благодарен, если ты воздержишься впредь посылать за мной из-за вопросов, которые являются моим личным делом. Я не надеюсь, что ты станешь защищать меня перед бароном, но мать не имеет права обвинять сына со слов человека, известного своим предубеждением.

Когда Франц ушел, Лейле уже не надо было притворяться, что ее голос вернется, лишь только немного забудутся события прошлого. Она все еще была полна страха. Длительное заключение заставляет людей действовать в не свойственной им манере, поэтому неудивительно, что мужество покинуло Лейлу, когда оно было ей больше всего нужно. День за днем она просиживала, глядя на входную дверь, и мысль о необходимости выйти на улицу наполняла ее ужасом. В какой-то степени она понимала причину подобного ощущения, однако мысль, что она никогда больше не сможет петь, не покидала ее. Если, чтобы выйти на улицу, ей стоит приложить лишь небольшое физическое усилие — по крайней мере она так думала сейчас, — то голос она не могла вызвать по собственному желанию.

Многочисленные отчаянные попытки не давали никаких результатов: чем больше она пробовала, тем сильнее чувствовала страх. А Франц, казалось, не понимал ее. Как певец, он должен был сочувствовать отчаянию коллеги, а не отмахиваться от него со словами, что время все излечит. Какое время? Время, за которое ее заменит другая? За которое она состарится и поседеет? Время, за которое Вест-Энд полностью забудет певицу, творившую когда-то волшебство вместе с Францем Миттельхейтером?

Паника сжимала ей горло, ставшее для нее источником непреходящих мучений. Что, если созданный Лестером Гилбертом образ — девушка, боровшаяся за место на сцене, восхитительная женщина, к ногам которой склоняются влиятельные мужчины, — перестанет существовать? Лили Лоув продали за тридцать шиллингов, Лейла Дункан исчезла по воле двоеженца. Кто остается? Певица без голоса? Ничтожество, чья красота только клеймит ее как потенциальную шлюху?

Разглядывая залитый солнцем пейзаж за порогом дома, Лейла пыталась бороться с демонами, терзавшими ее. Кто она такая? Если Лестер Гилберт на самом деле создал ее, то почему не предупредил, кем она окажется, когда заклинание потеряет силу. Ей никогда не стать женой Вивиана, но она не может оживить и Лили Лоув. Те замечательные звуки, что сначала поразили Рози, а потом привели в экстаз всех зрителей театра Линдлей, были ее единственным спасением. А сейчас она не могла их издавать — все, что вылетало из ее горла, было ужасно. Ощущение изолированности, медленного падения в небытие охватили ее с такой силой, что она не выдержала и разрыдалась. Лейла вообще много плакала в эти дни.

— Ох, Лейла, — раздался сзади нее голос Нелли. — Каждый раз, когда приходит кто-то из джентльменов, он тебя только расстраивает. Лучше бы обойтись без них, вот что я скажу.

— Я тебя не спрашивала, так что воздержись от комментариев.

— Хорошо. Тогда я поделюсь последними новостями с моей Салли. Она единственная, кто любит мою компанию. Особенно, когда я покажу ей, что мне дал капитан Пик. Он сказал, что это для «самой прелестной женщины в Кимберли».

Я так удивилась, когда он передал эту большую сумку. Сал, — продолжила Нелли, игнорируя Лейлу и демонстративно обращаясь к своей узколицей малышке, которую снова подхватила на руки, после того как та шмякнулась на пол, — знаешь, что в сумке? Угадай! Там два яйца, кусочек ветчины и апельсин! Ну, а где наш дерзкий джентльмен наложил руки на подобное богатство, можно было только догадываться, но он шепнул мне на ухо, что вчера участвовал в посещении одной из ферм и заметил там удивительные вещи. Так он сказал, и я верю ему, Сал. Он офицер, а мисс Дункан разрешила мне верить тому, что говорят офицеры. Мне кажется, она слишком мягко относится к одному или двум из их числа.

Лейла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Ну хорошо, Нелли, можешь прекратить свою глупую игру, я подержу Салли, пока ты заваришь чай. Пусть даже это будут наши последние запасы, в данный момент я хочу только чай.

Отдав девочку Лейле, Нелли сухо сказала:

— Вы так себя ведете в последнее время, что запас чая мы исчерпали два дня назад. Майор принес нам немного, и этот его подарок мы допиваем.

— Сколько раз я просила тебя не говорить «пре-нес»? Твоя дочь станет повторять и разрушит все мои попытки научить ее правильно говорить, — заметила Лейла в ответ. — Ну и какие последние новости с рынка?

— Все еще много разговоров по поводу конины, — крикнула Нелли из соседней комнаты, где она накрывала на стол. — Половина людей отказывается ее есть и обзывает нехорошими словами тех, кто согласился.

Одна жирная дама с лицом, совершенно похожим на лошадь, стояла там с плакатом, обращенным к грешникам. «Бог дал нам овец, чтобы есть, но лошадей, чтобы на них работать». Вот что там было. Я не слишком много знаю о Боге, но мне кажется, если Он вправду то, что говорит пастырь, то Он дал нам мозги, чтобы самим решить, что лучше делать в беде.

— Нелли, ты случайно не купила конину?! — вскричала Лейла.

— Конечно нет, — последовал спокойный ответ, когда Нелли снова вошла в комнату, поставив на стол рядом с хозяйкой маленький поднос. — Но я знаю, что солдатам надо быть сильными, поэтому несправедливо оскорблять их, когда они питаются мясом лошадей. Они ведь не по собственной воле.

Девушка, нахмурившись, посмотрела на Лейлу.

— Блокада очень жестокая вещь. Дети и старики умирают каждый день, а они ведь не солдаты и ни с кем не борются. И мы здесь, голодные и несчастные, нам совсем не нужно их проклятое золото. Почему они это делают, Лейла?

Лейла вздохнула, неосознанно прижав к себе Салли, словно пытаясь защитить ее, и почувствовала вновь, как ноют синяки.

— Это вопрос престижа, Нелли. Британцы гордятся Кимберли, который символизирует их успехи, а кроме того, алмазы стали источником неисчислимых богатств. Тот факт, что англичанин возглавляет «Де Бирс» и фактически владеет городом, показывает миру, что мы нация, которой стоит восхищаться. Будет страшным унижением, если буры захватят город и возьмут в плен мистера Родса. Они уже растрезвонили, что посадят его в клетку на всеобщее обозрение, если он попадет им в руки.

— Ух, они этого не сделают, — вскричала недоверчиво Нелли.

— Да, скорее всего, действительно не сделают, — согласилась Лейла, — но полковник Кекевич решил не рисковать. Мне его ужасно жаль. Он такой спокойный, воспитанный человек, и ему, наверное, больно осознавать, что люди страдают, а он не в состоянии помочь им.

Разливая чай, Нелли поделилась еще одной новостью.

— Они собираются организовать раздачу горячей еды всем нуждающимся. Конечно, придется запастись билетами и стоять в очереди, но я думаю, что это будет хорошо для Салли, да и для нас тоже, учитывая, что мы перестали есть мясо. А что ты думаешь?

Лейла с благодарностью приняла чашку. Еда для нее в последнее время почти ничего не значила, желудок и горло отказывались ее принимать. Франц яростно ругался, но лишь Вивиану удавалось заставить ее хоть немного поесть.

— Я обязательно возьму билеты для тебя и Салли, — ответила она.

— Тебе тоже нужно, — настаивала Нелли. — Пожалуйста, послушайся мистера Миттельхейтера. Надо хорошо питаться, чтобы снова начать петь.

— Не думаю, что это получится.

— Тогда они победили, — заявила Нелли. — Проклятые создания, им надо было сразу убить тебя.

Лейла покачала головой.

— Это совсем не связано с ними.

— Конечно связано! Из-за того, что они написали на заборе, ты перестала приглашать сюда гостей, будто это слово и в самом деле правда. Ты не ешь и, я знаю, почти не спишь. И, если ты согласилась, что никогда не будешь петь, значит, они победили. Это как наша блокада. Буры обстреливают нас, морят голодом, пугают нас и держат в осаде. Мы, однако, не сдаемся.

Понимая, что Нелли права, Лейла, тем не менее, не хотела это признать.

— Ты не знакома с таким явлением, как вдохновение артиста.

— Может быть, но мистер Миттельхейтер знаком. А он говорит как я.

Взяв брыкающуюся Салли с колен Лейлы, она грустно продолжила:

— Я чувствую, что это моя вина. Если бы я не свалилась с лихорадкой, ты бы не пошла за врачом.

Лейла мгновенно встревожилась.

— Очень глупо, Нелли. Ты же понимаешь, что очень легко сказать: «если бы я не сделал это» или «если бы ты не был вынужден поступить подобным образом». Эти женщины так ненавидят тех, к кому, по их мнению, я принадлежу, что рано или поздно все равно бы напали.

Нелли поднесла чашку ко рту дочери, внимательно следя, чтобы малышка не пролила ни капли драгоценного молока. Затем подняла вопросительный взгляд на хозяйку.

— Почему ты честно не расскажешь майору, кто это сделал? Он почти сошел с ума, не зная, кто виноват, а так он проследит, чтобы их наказали.

Какое-то давнее чувство стыда ожило внутри при мысли о необходимости делиться с любимым причиной, по которой на нее набросились местные женщины. И ее хриплый голос вдруг сорвался, когда Лейла резко ответила:

— Наша дружба не дает тебе права указывать, о чем стоит или не стоит говорить с Вивианом.

— Извини, Лейла. Но если бы их изолировали, тебе не было бы страшно выходить на улицу.

— Я не боюсь, — быстро возразила Лейла, — я просто не хочу показываться в подобном виде.

— А мне кажется, ты в полном порядке, — бросила Нелли. — Никакой грим или парики не помогут мне стать актрисой, но я бы никогда не сдалась, если бы что-то подобное произошло со мной. Они-то сейчас празднуют, наверняка. Совершили почти что убийство, вышли сухими из воды и заставили тебя прятаться как мышку, потому что ты боишься.

— Достаточно, — оборвала ее Лейла, отчаянно борясь с чувством вины. — Я не нуждаюсь в том, чтобы моя служанка высказывала свое мнение.

Нимало не смутившись, Нелли вновь адресовала свои слова дочке.

— Ты знаешь, Сал, там все эти бедные мужчины рискуют жизнью день за днем, мечтая о радости и веселье, которое им дарит самая прелестная девушка в Кимберли. Нет, дорогая, это не твоя мамуля, а девушка, которая сама была когда-то служанкой, пока не превратилась в принцессу, словно в книжке. Но она замуровала себя в башне и думает, что только ей одной плохо. А что ты скажешь, Сал?

Вытерев рот девочки краешком фартука, Нелли тихо добавила:

— А что, если мы сами расскажем майору обо всем? Тогда, возможно, ей придется спуститься из своей башни.

Лейла слушала эти слова с растущим чувством вины. Напоминание о ее низком происхождении вызвало в памяти все, что ей удалось преодолеть за последние пять лет благодаря целеустремленности. И куда же эта решительность теперь делась? В прошлые века женщин, заклейменных шлюхами, кидали в центр деревенского пруда. Если они тонули, то их преследователи считали себя выполнившими свой гражданский долг. Если выплывали, то тем самым доказывали одержимость дьявольскими чарами и приговаривались к сожжению. Лейла Дункан не была полностью уничтожена, но если она не станет призывать к ответу нападавших, пытаясь наказать их, тогда каждый в Кимберли начнет гадать, были ли нападавшие правы в своих обвинениях. Готова ли она позволить кучке религиозных фанатичек чувствовать удовлетворение, глядя, как их жертва прячется, словно признавая вину? Не имеет ли смысл доплыть до берега и противостоять им с гордостью человека, знающего, насколько они не правы?

— Хорошо, Нелли, ты высказала свою точку зрения этой глупой сказочкой, — рявкнула она. — Я пойду сегодня за суповыми билетами, но если ты только расскажешь майору Вейси-Хантеру, знай, это конец нашей дружбе. Понятно?

Нелли подняла глаза, застенчиво улыбаясь.

— Я бы никогда не сказала ему, Лейла. Он так тебя любит, что, скорее всего, пойдет и застрелит этих женщин, прежде чем их арестуют.

Лейла поняла, что это было не просто обычное нежелание выйти из дома. С тщательно наложенным гримом, надев парик и подобрав к белой юбке такого же цвета блузу с длинными рукавами и высоким воротником-стойкой, она стояла на пороге, испытывая почти животный страх. Ее решимость выйти наружу исчезала, когда она смотрела на широкую залитую солнцем улицу. Непроизвольно она начала дрожать, на лбу выступил пот, ноги, казалось, налились свинцом. В этот жаркий день Лейла ощущала себя куском льда или снежной бабой, вылепленной лондонскими ребятишками, когда темный зимний ветер свистит по опустевшим к вечеру улицам.

Кто-то коснулся ее руки, и, повернувшись, Лейла увидела внизу худенькое личико Салли Вилкинс. Рот девочки открывался и закрывался, но Лейла ничего не слышала, кроме шума в ушах. Появилось другое лицо с шевелящимися губами, но никакие звуки не проникали сквозь охватившую Лейлу пелену ужаса. Смотря широко раскрытыми глазами на Нелли, Лейла тряслась, как в лихорадке. Вдруг она вспомнила слова Вивиана — она их слышала так отчетливо, будто он говорил их здесь и сейчас, а не более недели назад.

«Ты чувствуешь себя необыкновенно одиноким, когда скачешь по равнине, даже если рядом твои товарищи. Вокруг лежит неизвестность. То, что случится через несколько часов, может убить тебя или вызвать к жизни мужество, о котором ты и не подозревал. Кажется немыслимым идти вперед, но ты все-таки идешь, потому что нет выбора. Когда же возвращаешься, то чувствуешь облегчение и вместе с тем странное умиротворение».

— Лейла, с тобой все в порядке?

Голос раздавался почти над ухом, и она обнаружила, что может повернуть голову.

— Да, Нелли, не беспокойся, — удалось ей выговорить своим хриплым полушепотом. — Не пора ли идти?

Улицы были полны народа, так как ближе к вечеру жара немного спала. Прикрываясь зонтиком, Лейла шла по центру Кимберли, словно солдат по пустынной равнине. Она действительно ощущала одиночество, несмотря на многочисленных прохожих, которые тепло приветствовали Лейлу, выражая надежду, что она выздоровела, и просили разрешения навестить. Лейла шла вперед, потому что понимала необходимость этого, но рядом притаился страх, и она постоянно обшаривала глазами толпу в поисках тех суровых, пылающих ненавистью лиц.

Как ей показалось, Кимберли значительно изменился за последние три недели — появились новые воронки от снарядов, многие здания обрушились; кругом виднелись признаки перебоев со снабжением: магазины закрыты до конца осады, витрины заклеены извинениями, повсюду расклеены листки с объявлениями и указами военного командования.

В городе богатых воцарилась бедность. Те, кому еще удавалось ее избежать, выглядели усталыми и подавленными, менее везучие стали изможденными. Чернокожие и многие белые из низов просто стояли или сидели на улице, не зная, как занять свое время. Даже острословы перестали отпускать свои любимые шуточки по поводу идущих на помощь войск или неэффективности обстрела; пробивающиеся к городу английские войска больше не вызывали энтузиазма, а артиллерийские атаки буров стали настолько эффективными, что ежедневно вызывали большие разрушения и потери.

Как бы в подтверждение этого, снова начался обстрел. Далекий рев, сменяющийся серией взрывов в районе шахт, предупредил людей о приближающейся опасности. За долгое время, однако, выработалось что-то вроде пренебрежения к ней, и быстрый бег к укрытиям, как было в первые дни, сменился на спокойный шаг. Нелли боялась больше, чем другие, и сразу же подхватила свою дочку на руки, спеша к одной из ям, вырытых на обочине и прикрытых гофрированным железом и мешками с песком. Лейла старалась не отставать, чувствуя беспокойство, забытое за три недели вынужденного заточения в своем доме, расположенном в относительно безопасном районе города.

Воздух был наполнен звуками: постоянный грохот вражеских орудий напоминал далекое эхо — только в этом случае громкий рев разрывающихся снарядов следовал за более тихими звуками. Скорчившись в укрытии и чувствуя запах земли, воскресивший в памяти тот день, Лейла подняла глаза на небо. Оно было настолько синим, что заставляло думать о рае.

Что будет, если ее жизнь закончится в этом городе? Решит ли Лестер Гилберт закрыть шоу, прежде чем аудитории наскучит вспоминать Лейлу Дункан? Может быть, сейчас самое подходящее время умереть для девушки, которая больше никогда не сможет петь? Что, если она никогда не покинет Кимберли? Под ясным лазурным небом эта мысль не казалась ей столь уж непривлекательной.

Послышался резкий свист, и находившиеся в укрытии непроизвольно пригнулись. Земля содрогнулась, все вокруг заволокло рыжевато-коричневым облаком, в уши ударил ужасающе громкий звук взрыва. Люди задвигались, чувствуя страх при столь близком ударе снаряда. Пыльное облако осело, открыв взглядам зияющий кратер на дороге, по которой они только что гуляли, и россыпь шрапнели, сверкающей на солнце, словно бриллианты.

Потрясенная видом смертоносных осколков, появившихся будто в ответ на ее мысли, Лейла не заметила движения рядом с ней. Но потом она увидела, что это была маленькая Салли, на подгибающихся ножках топавшая к ярким кусочкам металла, привлеченная, как и многие другие дети, их блеском. Матери принялись громко звать детей обратно, некоторые женщины, чьи малыши не обратили внимания на окрик, кинулись вдогонку за своими чадами. Нелли также бросилась за дочкой, которая целеустремленно шла к большому осколку, в лучах солнца напоминавшему серебряный шар.

Лейла не слышала приближения другого снаряда, ее замедленное восприятие лишь отметило появление еще одного грибовидного коричнево-красного облака пыли с какими-то твердыми включениями, разлетавшимися во все стороны. Вся сцена, казалось, протекала в молчании. Стены содрогнулись, на пол посыпались комья земли, так что обитателям укрытия пришлось закрываться руками, чтобы спасти головы. Прекрасное бездонное небо исчезло за клубами удушающей пыли — но ни одного звука. Наступившая темнота длилась бесконечно, и Лейла снова оказалась в том страшном для себя предрождественском дне, чувствуя боль от ударов. Затем кто-то помог ей подняться на ноги, бормоча слова утешения, держа за руку, пока выводил наверх, где стало светло.

Она никогда раньше не встречала этого мужчину, но он производил впечатление добропорядочного гражданина, и Лейла была благодарна за его внимание. Поддерживая ее под руку, он вел Лейлу через вздыбившуюся от разрывов снарядов дорогу.

Невдалеке лежала женщина, тело которой изогнулось под немыслимым углом. Кто-то прикрыл ей лицо, как это делают умершим. Лейла знала это лицо и любила его. Рядом с телом сидела маленькая девочка, держа погибшую мать за руку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Трагическая гибель Нелли заставила Лейлу еще раз вспомнить слова девушки о жестокости блокады. Солдаты, разъяренные потерями среди мирного населения, которые они не могли предотвратить, пришли почти в полном составе на похороны маленькой служанки, ставшей популярной во времена постоянных встреч в коттедже Лейлы. Девушки из хора также собрались, оплакивая комическое маленькое существо, так преданное своей хозяйке.

Внешне Лейла была спокойна и сдержанна. Ей пришлось принять на себя роль, о которой она никогда не думала. Салли росла на глазах Лейлы и сейчас с удовольствием перенесла свою детскую привязанность на «Лей-Лей», как она часто называла хозяйку матери. Одна из хористок по имени Флоренс взялась за деньги ухаживать за ребенком, но именно к Лейле обращалась девочка, когда ей была нужна мама. Годы, которые Лейла провела со священником и его семьей, теперь сослужили ей хорошую службу: она заботилась о малышке, зная, что Салли для нее стала приемной дочерью.

Но это внешнее спокойствие скрывало глубоко запрятанное чувство ужасающей потери. Она с горечью думала, что потери сопровождают всю ее жизнь: сначала мать, которую она никогда не знала; затем погиб отец; многие добрые люди, кто брал ее к себе, умирали или уезжали, — все они так или иначе уходили от нее.

Затем появился Френк, лишивший ее девственности и уплывший в далекую Индию, оставив позади себя смущенную и вновь одинокую девушку. Рози была первой, кого Лейла по-настоящему любила. Но судьба разлучила ее с подругой. С Вивианом было по-иному, так как она с самого начала понимала, что их любовь должна когда-нибудь закончиться. А сейчас умерла Нелли, и снова боль утраты мучила Лейлу.

Два года назад она дала себе клятву не позволять мужчинам затрагивать ее чувства. То обещание выполнялось, и ее карьера процветала, пока она вновь не столкнулась с Вивианом. Лейла опять любит его, зная, что это снова окончится потерей. Все могло бы быть хорошо, и их отношения оставались бы достаточно сдержанными, если бы он не оказался около ее дома, когда Лейла появилась там, избитая и окровавленная. Неопровержимое доказательство того, что красота вовсе не лежит в основе его любви, так взволновало Лейлу, что она позабыла обо всем, с упоением впитывая его слова о бесконечной преданности.

С тех пор она отбросила все, ради чего долго работала, перестала ощущать себя ведущей актрисой, которая владычествует над зрителями в зале, и стала вновь простой девушкой, влюбленной в солдата. Ее раны помешали Вивиану искать удовлетворения своей страсти, чему Лейла была только рада. В конце концов их освободят, он ускачет, чтобы выполнить свой долг солдата и долг перед семьей. Гибель Нелли напомнила ей о боли, причиняемой любовью и смертью. Лучше любить один лишь театр.

Последующие после похорон дни Лейла по крупицам собирала остатки своей внутренней силы, которая несколько лет назад помогла ей в конце концов выжить.

Подобное изменение в настроении, как оказалось, свершило чудо. Постоянные упражнения для горла уже через неделю помогли восстановить былую силу голосовых связок. Нелли больше не смогла бы сказать, что кучка ослепленных верой женщин победила ее. Франц был в восторге, всячески поощряя и поддерживая партнершу, когда они возобновили свои ежедневные репетиции. Но Лейла подозревала, что подобная радость частично вызвана уменьшением ее зависимости от Вивиана, которого Франц никогда не любил.

Отношение Вивиана определить было сложнее. Хотя он также поддерживал Лейлу, выказывая любовь и понимание, он с удивительным спокойствием принял ее возвращение к рутине артистической жизни, положившей конец их встречам наедине. Но даже когда они бывали в компании друзей, которым вновь было позволено навещать ее, Лейла замечала, что Вивиан часто издалека наблюдает за ней. Каждый раз, когда она поднимала глаза, его взгляд падал на нее в безмолвной ласке — каждый раз возвращалась боль. Только после его ухода Лейла могла полностью сконцентрироваться на работе. Она понимала, что Вивиан, со своей стороны, старается облегчить ей неизбежный разрыв с ним. В его глазах вновь появилась тоска.

Все эти сложности были на время забыты, когда выяснилось, что огромное орудие, созданное Джорджем Лабрамом, закончено и прошло испытания. Названное «Длинный Сесил» в честь Родса, оно приводило в восторг не только Лабрама и его коллег, но и артиллеристов. Получив в свои руки новое смертоносное орудие, по дальности стрельбы превосходившее все ранее имевшееся у них, военные принялись обстреливать позиции буров, до того не доступные им.

Расплата последовала незамедлительно в виде безжалостных атак противника. Жители теперь боялись выйти из дома, но и закрытые двери уже не спасали. Сознательный обстрел жилого центра города, а не шахт или военных объектов расценили как попытку буров вынудить их побыстрее сдаться. Это было также принято доказательством того, что враг уверен — английские войска оставили все попытки прийти на помощь Кимберли.

День и ночь грохотали орудия Кимберли, а в ответ свистели снаряды буров. Воздух был наполнен дымом и запахом пороха. Среди голодающих, отчаявшихся жителей поселился тиф, заполнивший сначала госпитали, а затем кладбища. Еды не хватало, большинство людей употребляли в пищу конину или мясо мулов, приготовленное в странной смеси съедобных растений. Местное население, страдающее от голода больше всех, ело кошек, украденных и проданных им предприимчивыми цветными обитателями лачуг.

Световые сообщения передавались ежедневно, но Кекевич получал все тот же совет: «потерпите еще». В английских войсках назначили нового командира — лорда Робертса, что рассматривалось солдатами как обнадеживающий знак, потому что «Бобе», как все его называли, имел репутацию победителя. Но даже он просил заточенных в Кимберли людей быть терпеливыми и не сдаваться.

Январь незаметно перешел в февраль. Дни походили один на другой, и никто уже не утруждал себя изучением календаря. Затем Кимберли пережил страшный удар — смерть Джорджа Лабрама, погибшего, когда снаряд попал в Гранд-Отель. Настоящий герой — такой, каким мечтал стать фон Гроссладен, — американец пользовался огромной популярностью. Как ни глупо это выглядело, но многие верили, что буры специально убили человека, создавшего «Длинного Сесила». А когда во время его похорон, назначенных на поздний вечер для большей безопасности, начался обстрел, прошел слух, что это местные голландцы сообщили соотечественникам о времени и месте траурной церемонии, чтобы их месть преследовала Лабрама и в могиле. Общественное мнение вновь резко осудило жителей города буров, приведя к их полной изоляции.

В начале второй недели февраля появился еще один слушок, разраставшийся с невиданной быстротой. Все знали наверняка, что было получено сообщение, объявившее начало операции английских войск на следующий день. Все знали наверняка, но никто не видел самого сообщения. Информация передавалась как самая что ни на есть достоверная, и лица людей светлели. Затем на улицах города появились листовки, подписанные самим Родсом, призывающие женщин и детей прятаться во время обстрелов под землей. Советовали прийти к шахтам, где на лифтах людей опустят вниз, а там сразу же проведут в самое безопасное место.

Подобные объявления, видимо, означали, что Роде получил сведения о грядущей попытке врага захватить город или разбомбить его до прихода спасателей. Началась паника. Женщины, захватив одеяла и драгоценности, кидались к шахтам. Имеющие детей требовали, чтобы их пропустили в первую очередь, и тем, кто занимался спуском людей, чуть было не пришлось усмирять женский бунт.

Лейла весь день провела в одиночестве. Сильная головная боль приковала ее к кровати, а запах пороха и звуки взрывов лишь ухудшили состояние. Когда наступили сумерки, она встала, чувствуя себя разбитой и подавленной, — головная боль осталась в виде пульсирующих уколов за глазами. Флоренс, которая перед тем, как стать хористкой, работала в чайной, принесла последние кусочки хлеба, поджаренные и смазанные жиром, на котором она часом раньше готовила их дневную порцию мяса. Напиток, поданный с ними, был просто водой, которой залили старые чайные листики, но он оказался горячим и вполне подходящим, чтобы запить тосты. Салли получила чашку молока и оставшуюся половинку яйца. Они старались растягивать еду как можно дольше, так как каждое принятие пищи становилось важным событием в эти дни, когда больше нечего было делать.

Они все еще сидели за столом, когда звук шагов заставил Лейлу поднять глаза. Вивиан, в полном вооружении и очень серьезный, стоял за дверью, ожидая, пока его впустят. Лейла почувствовала тревогу.

— Что случилось?

Он посмотрел поверх ее головы на двоих оставшихся за столом и отвел Лейлу в дальний угол комнаты.

— Я сегодня встретил Джорджа Пика. Он сказал, что ты себя плохо чувствуешь, и я понял, что ты не видела объявлений. С тобой все нормально?

— Да. Какие объявления, Вивиан?

— Женщины и дети должны спуститься в шахты сегодня вечером. Я пришел, чтобы проводить тебя.

— В шахты?.. Кимберли будут атаковать? Скажи мне правду.

— Я не знаю правды, — признался Вивиан. — Есть определенные признаки того, что идущие нам на помощь войска начали наступление, но мы не знаем, чего ждать от буров. Если они уверены, что разобьют Робертса и его людей, то все внимание будет направлено на дорогу из Магерсфонтейна. Однако буры могут пойти на все, что угодно, лишь бы не допустить провала такой длительной осады. Они не любят терять людей в открытой борьбе, но, возможно, их командиры рискнут атаковать наших почти умирающих от голода солдат, чтобы захватить приз, о котором долго мечтали. С другой стороны, они могут усилить артиллерийский обстрел, который, как они надеются, заставит Кекевича сдаться, чтобы сохранить жизни людей и предотвратить разрушение города. В любом случае, тебе будет безопаснее с другими женщинами в шахтах. Вивиан взял ее за руку, добавив:

— Быстро собирай одеяла и подушки. Мои лошади ждут снаружи.

Лейла отчаянно сопротивлялась его попыткам подвести ее обратно к столу.

— Ты имеешь в виду, что Кимберли может вот-вот пасть?

Вивиан покачал головой, но выражение его лица было почти неразличимо в тени, отбрасываемой шлемом.

— Мы не позволим этому случиться. Иначе английская армия будет покрыта позором. Пожалуйста, собирайся. Я должен вернуться как можно быстрее.

Подсадив Флоренс на Тинтангеля и забросив ей на колени сумку с постельным бельем, Вивиан затем устроил Лейлу и Салли впереди себя на Оскаре и направился к шахтам, находившимся на другом конце города.

Лейла испытывала сильный страх, когда они скакали по пустынным темным улицам, где ежеминутно рвались снаряды и дрожала земля. Из детства вдруг всплыла фраза, которую им любил повторять священник: «Хотя я иду через долину, темную от смерти, я не должен ничего бояться». Ей казалось, что улицы Кимберли вполне подходят под то описание. Лейла подумала, а боится ли человек, который сейчас тесно прижимает ее к себе, понимает ли он, что каждый момент может стать последним.

Затем как яркий луч света мелькнула мысль, что в настоящий момент смерть станет залогом того, что они навсегда останутся рядом. Если их убьют, ей не придется видеть, как он уходит. Любовь к Вивиану охватила все ее существо, и Лейла откинулась назад, поближе к нему — все страхи были забыты, — повинуясь судьбе, решившей снова свести их вместе.

Прижавшись лицом к его груди, она слушала ровные удары сердца под ее щекой. Почему она отказалась от любви два года назад? Почему проделала то же самое здесь? Рози умерла с разбитым сердцем, но не жалея о любви к Майлсу Лемптону. Все, что она сделала ради любви к Вивиану, — только ранила их обоих и довела его до женитьбы, которая разрушила душу ее любимого.

Вскоре они добрались до шахт, присоединившись к потоку людей, толпящихся около подъемников; это место стало похоже на ад. Женщины визгливо ссорились с мужчинами, пытавшимися как-то организовать их. Дети хныкали от страха, усталости, голода, а матери почти не замечали этого, ни на минуту не прекращая борьбу за место в очередях, которые безуспешно пытались сдержать усталые шахтеры.

— Боже мой! — вскрикнул Вивиан, осаживая коня. — Неужели они не хотят, чтобы им помогли?

Подняв голову, Лейла тихо заметила:

— Они боятся, только и всего.

— Как и ты — заметил он с грубой нежностью. — Но если ты в состоянии оставаться спокойной, то почему они не могут?

Ей пришлось сказать правду.

— Может быть, они не разделяют мое желание умереть в данный момент.

Вивиан долго смотрел ей в лицо, и его молчание говорило больше, чем любые слова. Затем глубоко вздохнул.

— Я постараюсь найти вам места.

Вивиан спешился и помог им спуститься, попросив никуда не уходить, пока он не вернется, а сам направился к ближайшему спуску в шахту. Несмотря на ночную духоту, Лейла поежилась. Флоренс по-прежнему держала в руках постельные принадлежности, глядя широко раскрытыми глазами на удаляющуюся высокую фигуру Вивиана.

— Я никогда не спускалась в шахту, — объявила она испуганным шепотом.

— Я тоже, — спокойно сказала Лейла.

— Я имею в виду под землю — никогда даже не залезала в ямы. Как мы там будем дышать?

— Не знаю, — пробормотала Лейла: подобная мысль ни разу не пришла ей в голову. — Мужчины, работающие в шахтах, как-то справляются, и мы сможем.

Вздохнув, она добавила:

— Надеюсь, что другие девушки из труппы тоже здесь.

Флоренс посмотрела на нее.

— Кто-то должен был предупредить их, как твой друг предупредил нас. Он так… так великодушен ко мне. Не могли бы вы передать ему, что я очень благодарна?

Лейла выдавила улыбку.

— Он это поймет и без слов… и он вовсе не великодушен на самом деле.

Чувствуя, как сжимается горло, она добавила:

— Так получилось, что он любит хористок. Вивиан вернулся, быстро отдавая приказы, словно разговаривал со своими уланами, — голос был спокойный и уверенный.

— Женщинам с детьми предоставляется первая очередь, вы спуститесь уже в следующей партии. Вы должны подойти к мужчине с белой повязкой на рукаве, который еще проинструктирует вас. На каждом уровне находятся люди, готовые помочь устроиться поудобнее. Там же сейчас и несколько врачей. Еду поставляет «Де Бирс», и в любое время можно получить горячие напитки. Вы будете в полной безопасности.

Лейла повернулась к девушке, стоящей рядом, осознавая, что ей жизненно необходимо остаться, хоть на мгновение, одной с Вивианом.

— Возьми Салли и жди меня там. Я скоро приду. Они ушли. Салли заплакала и протянула руки

к Лейле, когда расстояние между ними увеличилось. Но Лейла уже повернулась к Вивиану.

— Твоя мать уже под землей?

— Нет. У фон Гроссладена обширные подвалы под домом. Он и устроил ее там вместе с семьей Велдонов, и надо сказать, весьма комфортно. Миттельхейтер также включен в эту группу, если хочешь знать.

— А где будешь ты?

— Военные должны нести постоянное дежурство. Вот и наступило расставание, которого она так

боялась. Если Кимберли падет, Вивиан погибнет вместе с городом. Лейла была обязана рассказать ему правду о себе.

— Я вышла замуж за Френка Дункана, потому что боялась, что ношу его ребенка. Слава Богу, это оказалось ложной тревогой, но стыд от моего поступка остался. И попытка купить меня серьгами Джулии лишь увеличила это чувство стыда. Когда ты нашел меня вместе с Френком в том подвале, он только что пытался меня изнасиловать. И когда ты так обвиняюще смотрел, я подумала, что твое мнение обо мне ничем не отличается от мнения Френка, и сочла себя павшей женщиной.

Заметив выражение боли на лице Вивиана, Лейла поспешно добавила:

— Та встреча заставила меня дать себе клятву отомстить. Я безжалостно использовала мужчин, вызывая их страсть, которая оставляла меня совершенно холодной. Иногда встречались мужчины, подобные Саттону Блайзу, но моя тактика в основном оправдывала себя до того момента, как ты вошел в дом к барону. Получая анонимные письма, мне было легко вообразить, что ты тоже то существо, которым меня называли в этих письмах. Снова вернулся стыд. Кульминация наступила в вечер Рождества, когда группа так называемых порядочных женщин заклеймила меня как шлюху.

Ее голос начал дрожать, когда она договаривала то, что должно было быть сказано.

— Когда я поднялась с земли и шла к дому, я поняла, что они правы. Френк посмотрел на служанку и увидел продажную девку, лорды и графы глазели на Лейлу Дункан и распознавали то же самое, несмотря на ее прекрасные манеры и богатую одежду. В тот день я мечтала, чтобы улицы были полны народа, указывающего на меня пальцами. Но… но единственным человеком, попавшимся мне навстречу, был… был мужчина, которого я… — Лейла на мгновение остановилась, пытаясь проглотить комок в горле. — Видеть тебя тогда было невыносимо.

Казалось, Вивиан потерял способность говорить: он молча стоял, глядя в упор на Лейлу, чей силуэт ярко выделялся на фоне вспышек от разрывов снарядов.

Зная, что прощание должно быть коротким, если они хотят сохранить хоть немного здравого смысла, она сделала отчаянную попытку сдержать свои чувства.

— Когда ты остался рядом со мной в тот вечер, твои слова о вечной любви уничтожили сомнения, вернув к жизни ту девушку, что стоит перед тобой сейчас. Ни один мужчина не будет говорить о любви к избитой, покрытой синяками и лишившейся почти всех волос женщине, если эти слова не идут от сердца. Ты дал мне гордость и достоинство — первый раз в моей жизни. И я никогда их не забуду, что бы ни случилось дальше.

Схватив Вивиана за руку, Лейла нетвердо продолжила:

— Рози отдала Майлсу Лемптону все и не жалела об этом, когда они расстались. Я же дала тебе так мало и чувствую вину. Мне действительно жалко. Прости, что обидела тебя, дорогой. Прости за то, что разрешила полюбить себя. Но прими мою любовь сейчас, иначе я не прощу себя до конца дней.

Невзирая на опасность, не обращая внимания на окружающих, Вивиан обнял ее и поцеловал с решительностью солдата, идущего в бой. Три года неразделенной страсти должен был искупить этот поцелуй; когда они оторвались друг от друга, каждый с отчаянием разглядывал лицо другого и думал, что это, возможно, в последний раз. Затем Вивиан снова притянул ее к себе и прошептал:

— Да хранит тебя Бог, моя единственная любовь. Резко повернувшись, он взобрался на Оскара и ускакал в ночную тьму, ведя в поводу Тинтагеля.

Потрясенная, зная, что огни рампы, грим и дикие аплодисменты толпы ничто по сравнению с любовью одного-единственного мужчины, Лейла побрела к спусковой шахте, придерживая рукой широкую юбку и борясь с желанием броситься вдогонку за Вивианом. Когда она почти дошла, поднимаемый женщинами шум вдруг резко усилился, так как снизу появилась кабина лифта. Толкаясь, женщины кинулись внутрь, вынудив Лейлу прибавить шаг из опасения, что она может опоздать. В свете ламп она увидела Флоренс, которую вел человек с белой повязкой. Девушка, держа в руках Салли, пыталась объяснить, что ждет еще одного человека, но мужчина нетерпеливо и раздраженно схватил ее за руку и толкнул вперед к группе женщин, некоторых из которых сопровождали не менее четырех детей.

Инстинкт заставил Лейлу побежать. Когда она, запыхавшись, подбежала к распорядителю и попыталась пролезть в огромную грязную кабину лифта, ей пришлось столкнуться с сопротивлением женщин, которым тоже не хватило места: ее чуть не сбили с ног. Женщины кричали, что у нее нет ребенка и она должна ждать своей очереди. Другие подхватили, что они-то здесь находятся уже много часов, и стали толкать Лейлу в сторону. В следующее мгновение двери кабины захлопнулись, и лифт исчез под землей. Лейла не сопротивлялась, когда ее оттолкнули от кабины, радуясь лишь тому, что Салли в безопасности и за ней присмотрит Флоренс.

Зная, что пройдет еще немало времени, прежде чем ей удастся спуститься, она присела на груду кирпича. И вдруг поняла, что совсем не хочет покидать это ночное небо, чтобы спуститься и быть замурованной под землей, пусть даже стены темницы блестят от алмазов. Здесь, наверху, где темноту наполняли звуки и запахи битвы, она чувствовала себя ближе к Вивиану. Где-то невдалеке он готовился пожертвовать своей жизнью ради спасения города. Здесь, где они попрощались, было самое подходящее место, чтобы молиться за его жизнь. И если есть действительно кто-то, прислушивающийся к молитвам, то они быстрее достигнут Его отсюда.

На ее плечо опустилась рука, и рядом раздался голос, звучавший дружелюбно, хотя и с долей тревоги. Лейла, погруженная в свои мысли, не сразу поняла, что это человек с белой повязкой. И хотя из-за звуков грохочущих пушек и взрывов она не слышала, что он говорит, было понятно его намерение отвести ее ко входу в шахту, где уже не более десятка женщин стояли, кутаясь в шали. Лейла подошла к ним и с удивлением увидела, что часы показывают полночь. Неужели она так долго сидела, жалея об упущенных возможностях, о своей неумеренной гордости и боязни сказать правду?

Когда поверхность земли уплыла наверх и полная звуков ночь сменилась на темноту, прерываемую ритмичным позвякиванием спускаемого лифта, душа Лейлы кричала от боли, вызванной расставанием с теми, кто оставался наверху. Молчаливые женщины рядом, видимо, разделяли ее чувства, потому что их мужчины тоже будут сражаться за город. Когда они снова увидят небо над головой, будет ли это возвращением к свободе или плену? Заполнят ли улицы радостные английские солдаты или хмурые бородатые буры? Станут ли их мужчины улыбающимися победителями или изможденными военнопленными? Или, может быть, они найдут их в длинном ряду гробов около братской могилы?

Последняя мысль вызвала к жизни страх перед замкнутым пространством, куда их опускали. Запах земли щекотал ноздри, постоянное звяканье лифта лишь подчеркивало расстояние от поверхности. Смогут ли они вообще подняться наверх? Вдруг неожиданно вернулись воспоминания об ударах, заставлявших ее вжиматься в землю. Окруженная, как и тогда, незнакомыми женщинами, Лейла почувствовала, как по спине забегали мурашки. И лишь слова Вивиана о поездке в неизвестность, когда ты просто не имеешь права отступить, позволили сохранить какое-то подобие контроля над собой.

Кабина остановилась. Раскинувшаяся перед ней картина немного успокоила Лейлу. Совершенно не похожая на могилу, огромная пещера освещалась электричеством, отличалась прохладой и была заполнена женщинами, тихо переговаривающимися над их спящими детьми. Пропали агрессивность и эгоизм, так сильно проявившийся наверху. Здесь преобладал дух сопереживания. Они предлагали друг другу лишние одеяла и шали, поправляли подушки у спящих рядом детей — все доказывало возвращение к реальной человечности, делавшей ненормальные условия менее заметными.

Каменная пещера, от которой ответвлялись многочисленные тоннели, была переполнена — везде сидели или лежали люди, за исключением узкого прохода в центре. Двое или трое рабочих постоянно проходили по этой дорожке, специально освобождая ее, когда туда попадал край матраса, так как многие женщины уже раскладывали постели, устраиваясь ко сну.

Те, кто спустился с Лейлой, принялись искать себе место, но она, сразу не увидев Флоренс и Салли, решила их найти. Дети в большинстве своем были прикрыты одеялами, так что вероятность увидеть дочку Нелли была невелика. Гораздо легче обнаружить взрослую женщину, поэтому Лейла осторожно пробиралась сквозь скопище рук, ног и спальных принадлежностей, заглядывая в лица. Зная, что Флоренс обязательно окликнула бы ее, если бы бодрствовала, Лейла смотрела лишь на спящих, надеясь узнать одеяла, взятые из коттеджа. Безрезультатно.

Она решила пройти снова, злясь на себя за невнимательность. Вторая попытка, предпринятая с особой тщательностью, когда она оглядывала любую женщину со светлыми волосами, также ни к чему не привела. Неосторожное движение вызвало протест, а когда она инстинктивно отшатнулась назад, возмутилась другая женщина, чьи сыновья-близнецы были потревожены, когда тяжелая юбка Лейлы коснулась их лиц. В следующую минуту один из шахтеров подошел и взял ее за руку, настаивая тихим голосом, чтобы она прекратила бесцельно бродить, мешая людям.

— Я ищу мою служанку и мою… дочь, — ответила Лейла. — Мы потеряли друг друга наверху. Они спустились намного раньше, но я не могу их найти.

Ведя ее по узкому проходу среди спящих, мужчина сказал:

— Они наверняка находятся внизу.

— Внизу? Не понимаю.

— Первые кабины были спущены на уровень полутора тысяч футов. Когда там все заполнили, мы начали высаживать здесь.

— Здесь?

— Мы находимся на уровне тысяча двести футов ниже земли.

— Как я могу спуститься на другой уровень?

— Вы не сможете, по крайней мере сейчас. Вы входили в последнюю партию. Кабина сейчас наверху и будет там, пока не начнут спускать завтрак.

— Могла бы я передать им записку? Просто сообщить, что со мной все в порядке?

— Только в случае крайней необходимости, — сказал он, качнув головой. — Послушайте, мисс. Я должен немного поспать. Утром подумаю, что я смогу сделать.

Шум кабины явился единственным доказательством того, что наступило утро. Движение лифта разбудило тех немногих, кому выпало счастье поспать среди бесконечного плача детей, чьи врожденные инстинкты сообщали им время еды и необходимость других действий. Лейле удалось подремать несколько часов. Так как Флоренс забрала с собой все постельные принадлежности, она никак не могла устроиться поудобнее. Проснувшись, Лейла чувствовала, как затекли ноги и руки, но тем не менее ей не хотелось двигаться. Было некуда идти, нечего делать. Несмотря на душный воздух, тело била дрожь, вызванная бессонницей и голодом.

Вскоре лифт остановился и на их этаже, из него вышли люди, принадлежавшие к медицинскому персоналу компании «Де Бирс». Они несли бидоны с горячим чаем и кофе для взрослых и молоком для детей, а также коробки с бутербродами. Подобное роскошество в еде многие не видели уже несколько месяцев, и оно лишь подтвердило слухи, что компания придержала запасы еды, которые следовало давным-давно раздать людям. Ни одна женщина, однако, не стала возмущаться, хватая еду с поспешностью, которую в других обстоятельствах назвали бы жадностью. Имеющих детей обслуживали первыми, и Лейла облизывала губы от нетерпения, когда получила два бутерброда и маленькую чашку горячего чая.

Настроение мгновенно изменилось. Плач детей затих, вокруг послышались смех и болтовня. Женщина рядом с Лейлой предложила ей одну из подстилок, а затем принялась восхвалять мужа, который три недели назад возглавлял отчаянный налет на позиции буров. Лейла слушала с завистью. Все, что она могла, это восхищаться мужем другой женщины.

Как только завтрак был съеден и коробки с бидонами вернулись на поверхность, Лейла решила попытаться спуститься к Салли и Флоренс. Обе, наверное, сейчас тревожатся о ней. Но прошло довольно много времени, прежде чем ей удалось завладеть вниманием шахтера, пришедшего на смену тому, кто был ночью, так как женщины завалили его вопросами о происходящем наверху.

Новости не слишком обнадеживали. Обстрел велся по-прежнему, несколько снарядов вызвали пожары, приведшие к большим разрушениям в городе. Госпиталь чудом уцелел, но здание театра разрушено. Как и раньше, никаких признаков наступления буров или подхода английских войск.

Возбуждение, вызванное завтраком, быстро улеглось. Дети расшумелись и, как следствие, стали неуправляемыми. Люди сидели так близко друг к другу, что приходилось двигаться с большой осторожностью, а малыши, настроенные поиграть, никогда не бывают осторожными. Так что Лейла объясняла свою просьбу спуститься вниз на фоне детских воплей и визга. Ответ был отрицательным, и ему сопутствовал совет оставаться там, где она есть, потому что здесь прохладнее. Протесты ни к чему не приводили. Мужчина просто повторил, что в шахте находится около тысячи душ, их трудно кормить и размещать, не говоря уже о том, чтобы перемещать кого-то вниз-вверх, повинуясь капризам взбалмошных женщин. Раздраженная, злая и подавленная невозможностью сменить одежду и умыться, Лейла вернулась на свое место, обнаружив, что оно уже занято двумя маленькими мальчиками, делавшими вид, что они солдаты, стреляющие в буров. Время тянулось медленно до тех пор, пока снова не прибыл лифт с новыми флягами. Среди находящихся в кабине был человек, которого Лейла узнала и к которому она бросилась прежде, чем он успел отвлечься на другие дела.

— Доктор Тривес, могу я попросить вас о помощи? Если вы имеете хоть какую-то власть над этими людьми, не могли бы вы помочь мне спуститься на нижний уровень, где сейчас моя служанка вместе с Салли.

Он разглядывал ее несколько минут, и на его лице отчетливо читалось удивление.

— Мисс Дункан? Я и не ожидал вас здесь встретить.

— Я не хочу быть здесь, как я вам только что объяснила, — бросила она немного грубо. — Салли привязалась ко мне после смерти матери, и, я уверена, вы согласитесь, что для ребенка будет лучше, когда я под боком.

— Да… да, конечно. Я сделаю все, что смогу, — пообещал он. — Если вы подождете, пока я проверю, все ли в порядке на этом уровне, мы можем спуститься вместе. Однако я предполагал, что мистер Роде постарается предложить что-нибудь получше для актрисы, которая столь неутомимо помогала ему, участвуя в концертах. В городе есть несколько хорошо защищенных укрытий.

— Думаю, что да, — ответила Лейла сухо. — Но, возможно, здесь у меня компания намного приятнее.

Более низкий уровень оказался более душным и жарким и еще более переполненным, чем тот, который она только что покинула. Но раздражение мгновенно исчезло, когда Лейла заметила Флоренс, сидящую в окружении девушек из их труппы. Радостно поздоровавшись с ними, Лейла узнала, что они спустились с первой партией, чтобы помогать ухаживать за детьми многодетных матерей. Салли мирно спала рядом с остальными, устав от игр, затеваемых ее временными няньками, которые составляли необычайно красивую группу, несмотря на то, что их лица осунулись, как и у всех женщин Кимберли, а тела исхудали.

День прошел довольно приятно в компании этих девушек, с которыми можно было поболтать о хорошо знакомых вещах, а вскоре прибыли распорядители с флягами «Осадного» супа — так его называли, чтобы избежать напоминания о конине, являвшейся основным компонентом. Роскошное меню из горячего наваристого супа, бутербродов и свежих фруктов, отсутствовавших в их рационе в течение нескольких недель, слегка нарушило беседу. Так же как и другие матери, Лейла удостоверилась, что находящийся под ее опекой ребенок наелся досыта, прежде чем принялась за свой собственный обед.

И поглощая суп, она вдруг заметила группу женщин, которых будет помнить до конца жизни. Казалось, кровь в венах превратилась в лед, когда она увидела их враждебные лица. Даже здесь, окруженная сотнями других людей, Лейла ощутила себя беспомощным зверьком, попавшим в капкан. Мгновение она не могла шевельнуться от ужаса, застыв с поднятой чашкой. Но все ожило вновь, когда она осознала, что они все разделяют один и тот же страх — страх за мужчин, оставшихся наверху.

Новости с поверхности не изменились: постоянный обстрел с позиций буров, никаких признаков наступления английских войск. Продолжительный плач уставших детей, прежде чем они смогли наконец заснуть, заставил женщин переживать еще больше, и эту ночь под землей они провели в подавленном настроении. Все страдали от духоты и желания помыться и переодеться. Потребность почистить зубы стала почти нестерпимой, а у Лейлы к этому прибавились тяготы ношения тяжелого театрального парика, который ей пришлось надеть, чтобы прикрыть неотросшие волосы. Ей было так плохо, что не раз она порывалась сорвать его с головы.

Чай и кофе, поданные на следующее утро, женщины признали самыми лучшими из всех, которые пробовали в своей жизни. Они постарались растянуть завтрак насколько возможно, так как поглощение еды хоть немного скрашивало скуку. Нервы были взвинчены, но как только какая-нибудь женщина пыталась пожаловаться, ее тут же затыкал хор сердитых голосов, напоминавших, что именно приходится выносить в это время мужчинам, защищающим город.

Новости были плохими, — прискакал разведчик, сообщивший, что армия лорда Робертса, усиленная новым пополнением из Англии, целеустремленно марширует в сторону от Кимберли. Женщины смолкли, забыв про неудобства. Те, у кого были грудные младенцы, прижали их к себе, раскачиваясь взад-вперед. Другие подозвали своих детей и обняли их. Бездетные сгрудились рядом. Неужели про них забыли? После всего, что они перенесли, неужели остается единственный выход — сдаться? И, что хуже всего, собираются ли мужчины там, наверху, проявлять свой глупый героизм, сражаясь до последнего человека?

Последняя мысль преследовала Лейлу все утро. Снова появился доктор Тривес, сопровождаемый другим врачом. Они осторожно прошлись между матрасами и покрывалами, заставляя детей выпить успокоительной микстуры. Попытки врачей облегчить положение женщин, разрешив им прогулки по туннелям, отходящим от камеры, где они находились, были встречены резкими протестами.

Работники шахт сказали, что все туннели ведут к алмазоносным слоям. С одной стороны они так запутаны, что в них легко заблудиться, с другой — их посещение разрешено только персоналу компании «Де Бирс». Даже они подвергаются тщательному обыску каждый раз, когда заканчивают смену, с целью предотвращения любых попыток спрятать драгоценные камни. И, уж конечно, недопустимо, чтобы несколько сот женщин и столько же детей бродили там, где бесценные алмазы можно просто подобрать на полу.

Когда мистер Роде, как настоящий христианин, открыл свои шахты, чтобы спасти людей от смерти, он вовсе не предложил им возможность заодно и обеспечить себя до конца жизни, схватив камушек, который начнет блестеть, когда его огранят.

Обнадеженные женщины были вынуждены снова сесть на свои места.

— Пусть будут прокляты алмазы! — пробормотала мрачная рыжеволосая девушка рядом с Лейлой. — Все, что мне требовалось, это шанс немного прогуляться и порепетировать канкан. Почему я должна бегать за пыльными тусклыми булыжниками, когда без труда получу отличный бриллиант, к тому же оправленный в золото, от щедрого поклонника? Лейла попыталась улыбнуться.

— Я больше никогда не смогу смотреть на бриллианты, чтобы не вспоминать вид и запахи этого места и не подумать, стоят ли они наших мучений.

— А я буду носить только изумруды, — вмешалась соседка.

— Подозреваю, что их тоже добывают из-под земли, — заметила другая девушка. — А я скажу вам, девочки, что мои будущие вздыхатели могут сэкономить на драгоценностях. Все, что я от них потребую, — это роскошные ужины, с обильным возлиянием ледяного шампанского.

Так как она не остановилась, продолжая описывать прожаренных цыплят и тонкие розовые ломтики ветчины, рыжеволосая схватила покрывало и набросила его на голову говорящей. Наступила тишина. Это короткое возвращение к типичной для гримерной болтовне заставило подумать, а когда они вновь вернутся в привычную для себя жизнь и произойдет ли это вообще.

Лейла так глубоко погрузилась в размышления, что не заметила, как стала тихонько напевать маленькой Салли, которая зашевелилась, стараясь устроиться поудобнее. А потом, когда поняла, что делает, в памяти всплыл вечер Рождества три года назад, словно Рози сейчас стояла рядом.

«Это что-то иностранное. Майлс говорит, что очень красиво».

Мечта о любви. Едва ли она подозревала в тот день, что будет напевать ту же самую мелодию дочке Нелли Вилкинс на глубине полторы тысячи футов в алмазной шахте в сердце Южной Африки. Если бы Рози сейчас смотрела на нее, то, несомненно, заметила бы: «Ох, Лей, вот потеха».

Не в состоянии сдержать улыбку, Лейла принялась петь громче, немного покачиваясь, чтобы успокоить Салли, и вновь переживая в памяти драгоценную дружбу с девушкой, разделившей с ней столь короткий период ее жизни. И словно эхом другие девушки подхватили мелодию. Звуки заполнили все пространство, знавшее до того лишь клацанье лифта, грохот ботинок шахтеров, грубые мужские голоса и шум работающих машин. Прошлое ворвалось в настоящее, когда Лейла, оглядев лица вокруг, поняла, что ни одна из сидящих здесь девушек не выходила на сцену вместе с Рози Хейвуд и ею самой в те далекие времена. И все-таки ими владели сходные мечты, сходные желания, о которых они часто говорили с Рози. Они также оживали, когда занимались любимым делом.

Песня закончилась, звук хора замер вдали. И вдруг Лейла заметила, как стало спокойнее вокруг. Дети молчали, плач младенцев сменился сонным хныканьем, женщины немного расслабились. Шахтеры расплывались в улыбке от удовольствия, и их просьба продолжить была тут же поддержана остальными. Девушки были только счастливы пойти им навстречу. Сцена отсутствовала, а их ослабевшие тела едва ли могли произвести что-то подобное выступлениям в прошлом, но эта пещера отличалась изумительной акустикой, и они запели хором популярные песенки, поощряя своих слушателей петь вместе с ними.

В течение получаса добровольные затворницы испытывали удовольствие, о существовании которого в этих условиях они и не подозревали. Лейлу попросили спеть несколько баллад, а потом и сольную песню, которую она исполняла в «Наследнице из Венгрии», столь популярную на концертах в Кимберли.

Моя далекая любовь, лишь о тебе тоскую…

Это был финал их выступления. Слова оказались удивительно созвучными общему настроению. И молчание, воцарившееся после, объединило женщин, как ничто другое. Даже те, чья набожность привела их к попытке разрушить то, что они считали распутством, осознавали себя как одно целое вместе с другими женщинами, в том числе и актрисами. У каждой наверху остался любимый, защищавший город. Это сделало их всех сестрами.

Вечер был отмечен прибытием супа, бутербродов и плохих новостей. Бомбардировки не прекращались, несколько солдат убиты, когда взорвался склад боеприпасов.

Очередная ночь тянулась бесконечно. Многие дети страдали от температуры. Воздух стал невыносимо спертым и вонючим. Врачи забеспокоились— скоро в шахтах станет опаснее, чем на поверхности; эпидемия лихорадки под землей унесет больше жизней, чем обстрел.

Лейла тревожилась за Салли, которая ночью была необычайно разгоряченной и беспокойной. Она и сама спала плохо, преследуемая мыслями о прошлом и о будущем, не несущем ничего, кроме душевной пустоты. Боязнь замкнутого пространства стала сильнее, и было трудно подавить стремление оказаться под настоящим ночным небом со звездами.

И другие желания посещали ее, например, сорвать одежду и помыться холодной водой и душистым мылом, выбросить парик и намыливать волосы до тех пор, пока они не станут блестящими и пушистыми, оказаться в своей прохладной спальне в коттедже и спать, пока тело не восстановит былую силу. И эти мечты об открытом пространстве и комфорте сдерживались только мыслями о Вивиане, которому сейчас намного тяжелее.

Третье утро под землей они смогли различить, когда появились люди с серыми морщинистыми лицами и принялись раздавать завтрак.

— Откуда мы знаем, что сейчас утро? — спросила безжизненно Флоренс, протирая личико Салли подолом своего платья. — Они могут врать. Клянусь, мы здесь почти неделю.

— Им нет необходимости говорить неправду, — возразила Лейла раздраженно. — Что это им даст?

Девушка пожала плечами.

— Не знаю. Возможно, город пал, а они не сообщили бурам, что мы здесь.

— Побойся Бога, Флоренс! Только попробуй распустить этот слух, и мы окажемся окруженными толпой истеричных женщины. Если не можешь говорить что-нибудь умное, лучше помолчи! — рявкнула Лейла, хотя сама была почти готова согласиться с предположением девушки. Они не могли определить время и даже число, если не спрашивали тех, кто приносил еду.

Других, казалось, волновала та же проблема, судя по вопросам, которыми они засыпали спустившихся. Обсуждался еще один факт, вызывавший подозрения. Если английские войска ушли, то что мешает бурам взять город? Им не надо бороться на два фронта, почему же они все еще продолжают обстреливать Кимберли с дальнего расстояния? Говорят ли им правду? Что действительно происходит на поверхности? Где их мужчины? Остался ли кто-нибудь в живых?

Буря возмущения заставила мужчин обратиться к дежурившему врачу. Тот, узнав о причине волнений, вызвал с поверхности одного из военных хирургов, чтобы тот успокоил испуганных женщин. Вдвоем им удалось уговорить всех, что сегодня 15 февраля и что город по-прежнему в руках англичан. Их уверенные слова в комбинации с успокоительными лекарствами значительно улучшили настроение, а уверения хирурга, что он бездельничает последние три дня, частично успокоили тех, кто волновался о безопасности мужей. Один из врачей, с которым Лейла была немного знакома, подошел к ней, спросив, не могла бы она помочь.

— Я слышал, что вы устроили импровизированный концерт вчера, — заметил он, улыбаясь. — Нельзя ли повторить его?

— Это был не концерт, — запротестовала Лейла. — Девушки спели колыбельную, и всем так понравилось, что мы исполнили несколько известных песен. Это произошло случайно.

— Понимаю, — протянул он задумчиво. — Но пребывание под землей может продлиться много дней. Большинство женщин здесь— это простые люди, которые ничего не в состоянии сделать, кроме как сбиться в кучу в поисках безопасности. Вы же одарены способностями, которые возвышают вас над остальными. Я заклинаю вас, используйте их для спасения людей.

Слегка поклонившись, он вернулся к коллегам. Лейла была обескуражена. Концерт — здесь? Невероятно. Колыбельная песня была подхвачена девушками, которых затем попросили спеть еще, и они исполнили несколько известных мелодий. Это был просто способ скоротать время, выход энергии для молодых девушек, любящих петь, и для скучающих, обеспокоенных женщин, чей ум требовал противоядия от постоянного страха. Но концерт? — какая чепуха! И все же Лейла не могла забыть слов врача. Лестер Гилберт настаивал, чтобы она «сохраняла волшебство любой ценой и в любое время», но включал ли он в это определение шахту глубиной в полторы тысячи футов? Что-то подсказывало, что Лестер был бы ошарашен, узнав, о чем просят известную певицу.

Короткое развлечение в виде обеда в середине дня почти не подняло настроения. Утром умер ребенок, и все женщины переживали эту смерть как нечто личное. В подобных условиях проводить концерт было неприлично. Но когда Лейла посмотрела на детей, скучающих и совершенно отбившихся от рук после трех дней заточения, она поняла, как может выполнить просьбу врача. Своими играми шумные мальчишки и девчонки доводили женщин до истерики: наступали соседям на руки, спотыкались о протянутые ноги и будили младенцев, которые только-только с большим трудом заснули. Они раздражали и всех окружавших. Конечно, их можно было понять, но только способность к пониманию почти исчерпалась здесь.

Лейла приказала девушкам рядом с ней собрать . детей в кружок около нее и Салли. Радуясь любой возможности хоть чем-то заняться, девушки повиновались, а одна даже приволокла особо возражавшего мальчишку, держа его одной рукой за воротник, а другой— за штаны. С ухмылкой она призналась, что у нее несколько братьев, и сила всегда была лучшим аргументом в споре с ними. Но даже так оказалось непросто привлечь внимание детей, и нескольких пришлось уговорами возвращать, когда они собрались сбежать.

Понимая, что главное здесь — быстрота и натиск, Лейла сказала Салли, что они будут петь ее любимую колыбельную. Лейла запела, а девочка подхватила, как это у них было заведено. Результат превзошел все ожидания. Каждая девушка постаралась, чтобы ближайший к ней ребенок участвовал в общем хоре, и они действительно пели, радуясь возвращению чего-то знакомого. Звуки детских голосов зазвучали по всей пещере, когда они всю свою энергию направили, чтобы петь любимые мелодии и колыбельные песни.

Постепенно к ним присоединились и некоторые женщины, сначала тихо, затем все громче и громче, испытывая удовольствие от такого истинно женского времяпрепровождения. Когда вдруг вмешались звучащие не в тон голоса— крики становились громче и настойчивее, — Лейла, поглощенная пением, раздраженно повернула голову к тем, кто нарушал гармонию, но ее голос мгновенно замолк, когда она увидела лица шахтеров и их возбужденную жестикуляцию. Пение стихло, и крики обрели смысл.

«Английские войска! Они приближаются. Они приближаются! Кимберли спасен!»

Несколько сот женщин вскочили с каменного пола. Детей подхватывали на руки, чтобы их не затоптали. Матрасы и подушки отбрасывали в сторону, кидаясь к лифту, кабина которого была единственным способом вернуться на поверхность. Жажда и истощение, слабость, лихорадка и голод забылись мгновенно и больше не являлись причиной отчаяния. Женщины торопились побыстрее покинуть место, где добывалось богатство, на котором стоял их город. Поддавшись эмоциям, они толкали друг друга, истерично крича, когда прокладывали себе дорогу к лифту, который, однако, мог взять не больше, чем дюжину из них. Шахтеры безуспешно пытались успокоить людей. Мелодия исчезла, ее заменил рев толпы.

Лейла так и осталась сидеть на подстилке, держа в руках Салли. Осада закончилась. Она не могла сразу принять это известие, не была в состоянии осознать его. Ничто больше не держало ее в Кимберли — в этом краю необычайной красоты, жары и алмазов. Жизнь потечет, как прежде: труппа вернется в Лондон, Вивиан вернется в объятия своей жены.

Глядя на обезумевших и ликующих женщин, Лейла поняла, что она единственная в городе, кто не сможет обнять любимого. Подняв руку, она стащила с головы парик, высвободив короткие темные кудри. Никто их теперь не заметит. И никого не взволнует, что волшебство исчезло. Лейла Дункан выполнила свою роль и могла быть свободна. Все кончено. Прижавшись щекой к мягким волосикам незаконнорожденной дочки Нелли Вилкинс, она начала плакать — единственная из женщин в пещере, за стеной которой скрывались алмазы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сначала это напоминало мираж, который постепенно становился реальностью. Опаленную солнцем землю пересекали ровные ряды всадников — не что иное, как авангард английских войск.

Осада закончилась, военные защитили Кимберли и не посрамили воинскую честь. Но чувство радости отсутствовало у изможденных, уставших, пропахших потом мужчин в хаки, не спавших три ночи, готовясь отражать штурм города. Они молча стояли около наваленных мешков с песком, а на загорелых до черноты лицах отражалось лишь одно — гордость. Некоторые глотали слезы. Большинству удалось справиться с таким немужским проявлением слабости, непроизвольно выпрямив спины или одернув мундиры.

Вивиан медленно опустил бинокль, закончив прием световых сигналов. Когда он заговорил, его слова прозвучали в непривычной тишине, наступившей, когда смолкли пушки.

— Буры спасаются бегством. Они отказались от мысли бороться за Кимберли.

Помолчав, он хрипло добавил:

— Я думаю, можно позволить людям сесть, мистер Крауфорд.

Когда младший офицер бросился выполнять этот уже ненужный приказ, Вивиан повернулся к Генри Синклеру, командующему артиллерийским расчетом на этой позиции, и пожал ему руку.

— Нам удалось… даже без орудий, которые вы с Блайзом советовали приобрести.

Артиллерист устало кивнул, сдвинув шлем, чтобы стереть пот со лба.

— Наш рапорт, без сомнения, в данный момент возобновил свое передвижение в Кейптаун, где наши предложения отклонят. «Вы и так справились» — станет их главным аргументом. Неважно, что правильно построенная защита спасла бы несколько тысяч жизней, потерянных во время попыток пробиться сюда, и еще несколько тысяч, погибших от снарядов, голода и лихорадки в самом городе. Мы и так справились. Кимберли вернется в свое прежнее состояние после некоторой реконструкции. Ты, Вивиан, отправишься в свой полк в Кейптаун, а я поступлю в распоряжение лорда Робертса. Только я надеюсь, что никогда больше не окажусь в осаде. Здесь появляется ужасающее чувство безысходности, словно ты игрушка в руках судьбы. Жду не дождусь, когда смогу отряхнуть пыль этого города со своих ног. А ты?

Вивиан промолчал, повернувшись, чтобы снова взглянуть на расстилающуюся перед ними равнину. Он не мог описать свои чувства в данный момент. Четыре месяца мир был ограничен городом и теми, кто находился в нем. И он не был уверен, что готов присоединиться к приближающимся всадникам. Однако у него не было выбора.

Хотя солнце палило нещадно, а он чувствовал слабость, граничащую с обмороком, Вивиан остался на своем посту, молча наблюдая, как далекие всадники приближаются к городу. Мозг, казалось, утратил способность мыслить, а ноги не желали двигаться. Он так давно не снимал форму, что даже желание сорвать ее и надеть свежую исчезло. Описанное Синклером чувство бессилия, ощущение, что ты игрушка в руках судьбы, лучше всего характеризовало его состояние в данный момент.

Они сидели, время от времени утоляя жажду из фляжек с водой. Усталые веки падали сами собой, закрывая глаза, болевшие от лучей солнца. Но все-таки, когда всадники были почти рядом, Вивиан и Генри Синклер вскочили на ноги, строя своих людей как положено, чтобы достойно встретить столь долго ожидаемое подкрепление.

Скачущие лошади поднимали облака пыли, но ждущим было все равно. Первое впечатление Вивиана было впечатлением кавалериста — он с завистью глядел на сильных здоровых лошадей, сравнивая их с теми костлявыми животными, на которых он и его люди сейчас ездили. Затем он перевел глаза на всадников — высокие сытые мужчины с улыбками на лицах. Но улыбки померкли, когда первые ряды остановились и офицер рысью подскакал к Вивиану, спешился и пожал сначала его руку, а затем руку Синклера.

— Боже мой, мы вовремя, — заметил он сочувственно, изучая их изможденные тела. — Вы заслужили наше горячее восхищение, джентльмены, и сейчас можете отдохнуть. Основные обозы идут с отставанием на день, но мы с собой взяли достаточно продуктов, чтобы предложить вам обед намного лучше, чем вы ели в течение последних недель.

Ни Вивиан, ни его товарищи ничего не ответили. Им казалось невозможным сразу привыкать к дружелюбию, здоровью и самоуверенности, излучаемым офицером. Как ни странно, но Вивиан поймал себя на том, что рассматривает военного словно чужака. Чувство, странно похожее на возмущение, овладело им, когда командование взял в свои руки кто-то из стоящих во главе эскадрона людей. Мужчины Кимберли боролись за город в течение ста двадцати четырех дней. Это был их город, и они не собирались его отдавать тем, кто ничего не знал о его улицах, о его людях и их страданиях. Длительная блокада не могла быть просто забыта при появлении сытого мужчины с рукопожатием и обещанием прекрасного обеда.

К этому моменту прибывшие солдаты спешились и подходили к защитникам города. Их отношение было таким же теплым, как и у их командира, — и сталкивалось с отсутствием ответного дружелюбия. Долгожданный момент наконец наступил, но он не стал сверкающей победой, которую они себе представляли. Скорее на память приходили слова: «Ну хорошо, а вот и мы», и ни один не мог их принять с удовольствием. Они брали кисеты с табаком, яблоки, другие не менее роскошные подарки, но проделывали это механически, крайнее истощение не позволяло поверить в реальность происходящего.

Основная часть колонны уже въехала в город и мимо них скакали замыкающие, когда офицер, представившийся как майор Клане, сказал Вивиану:

— Больше нет необходимости дежурить на этом месте. Поедем со мной, и я расскажу, что нам пришлось преодолеть, чтобы добраться сюда.

Вивиан не услышал последние слова, так как его внимание было приковано к лицу усатого лейтенанта, который слегка выбился из строя и скакал рядом. Лошадь была из конюшен Шенстоуна, а всадником был его брат Чарльз. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем Вивиан прошел мимо окруживших его солдат, направляясь к брату. При его приближении Чарльз медленно спешился. Ни один из братьев не улыбнулся и не протянул руки; они внимательно осматривали друг друга.

Затем Вивиан произнес вслух единственную бьющуюся у него в голове мысль.

— Это безумие! Если тебя убьют, то не станет наследника!

Слова Чарльза были суровы.

— Ты стоишь словно скелет с ввалившимися глазами, и все думаешь о проклятом наследстве, которое ты никогда не получишь.

Когда он уже поворачивался, Вивиан устало ответил:

— Это ты должен думать о проклятом наследстве. Это твой долг. А моя обязанность— воевать. И не пытайся поспеть везде. Чарльз, — позвал он резко, когда тот собрался вновь сесть в седло, — рад был встретить тебя.

Чарльз кивнул, взбираясь на лошадь. Оттуда он заметил:

— Джулия передала мне, что ты и мама в Кимберли. И я очень беспокоился за безопасность мамы. С ней все в порядке?

— Было в порядке три дня назад.

После некоторых колебаний его брат спросил:

— Может быть, ты поедешь со мной? Нам надо многое обсудить.

Чарльз был несказанно поражен видом Оскара, но это не шло ни в какое сравнение с его чувствами, когда Вивиан заметил, что по крайней мере боевые лошади избежали участи стать едой для людей. Тот факт, что старший брат ел конину, было чем-то, во что Чарльз не мог поверить и что не мог понять, поэтому Вивиан быстро сменил тему разговора.

— Расскажи мне о вашей дороге сюда, — предложил он, думая, как странно видеть рядом этого уравновешенного хрупкого человека одетым в костюм военного. Что могло заставить его выбрать подобный путь, столь чуждый его природе?

Некоторый свет пролил рассказ о том, как страну повергли в шок сообщения о трех осажденных городах и серьезных неудачах, постигших отступающую армию. Как следствие, почти все молодые люди кинулись записываться в добровольцы, и корабли отправлялись в Южную Африку, как только их палубы оказывались заполненными.

— Мы были в Кейптауне лишь неделю, — говорил Чарльз, — и то лишь потому, что многие ждали прибытия поездов, идущих к линии фронта. Поверь мне, сейчас в Южной Африке скопились такие силы, что война будет выиграна за короткое время. В распоряжении Робертса находятся новозеландцы, индусы и местные подразделения, не говоря уже о самой огромной за всю историю Англии армии. Ты даже не представляешь, какой дома патриотический подъем. Девушки соревнуются, предлагая свои услуги в качестве медсестер, титулованные леди собирают деньги и привозят их сюда лично. Джулия тоже работает, несмотря на ее… хм… ее положение.

Вивиан медленно скакал, устало раскачиваясь и стараясь побороть последствия трех бессонных ночей. Чарльз нанес ему удар, напомнив о том, что он не хотел помнить. Пока их лошади преодолевали защитный рубеж, от его былой свободы, казалось, остались только руины, как и от домов вокруг.

— Новость о нашем прорыве вызовет бурю восторгов в Англии, — продолжил Чарльз с ноткой гордости. — Буллер уже почти на окраинах Ледисмит и должен освободить его гарнизон через пару дней. Это вновь докажет миру нашу непобедимость, попомни мои слова.

Выведенный из себя столь воинственным настроем брата, Вивиан спросил:

— А ты уже участвовал в бою, Чарльз?

— Еще нет, — последовал обиженный ответ. — Я присоединился к войскам Робертса у реки Моддер на прошлой неделе.

Вивиан кивнул.

— Ах да. К нам добрался гонец, который сообщил, что вы маршируете подальше от Кимберли. На какое-то время мы думали, что о нас забыли.

Его брат бросил на него негодующий взгляд.

— Вы думали… Не верю своим ушам. Вы не могли не знать, что Роберте был готов достать звезды с неба, лишь бы добраться до Кимберли.

Ответом стала циничная усмешка.

— После четырех месяцев нам просто пришла в голову мысль, что если за это время нельзя победить небольшую группу буров, то «звезд с неба» может оказаться тоже недостаточно. Пожалуйста, не стоит возмущаться. С октября мы были отрезаны, не зная, что творится вокруг. И, вполне естественно, ожидали, что лучшие в мире войска скоро придут нам на помощь. А вместо того столкнулись с ситуацией Давида и Голиафа, измучились голодом, обстрелами и лихорадкой. И доброе имя английской армии вряд ли оставалось таким в Кимберли. Хочу предупредить, что этому во многом способствовал сам Роде. А сейчас он наверняка провозгласит себя «Спасителем Кимберли», не признавая заслуг военных.

Вивиан кивнул в сторону разрушенного Гранд-Отеля.

— Джордж Лабрам был убит здесь почти сразу после того, как построил и успешно испытал огромное орудие. Мне кажется, что ты так увлекся описанием патриотизма и мощи империи, что не замечаешь разрушений вокруг. После нескольких месяцев подобной жизни, Чарльз, люди склонны верить во что угодно.

Чтобы еще сильнее подчеркнуть значение своих слов, Вивиан придержал коня, вынуждая брата проделать то же самое. Чарльз затих, его красивое лицо под шлемом внезапно потеряло выражение презрительного негодования, когда он стал замечать разрушенные здания, глубокие воронки посреди улиц, печатные объявления о раздаче конины и похожих на скелеты людей, тащившихся на рыночную площадь, чтобы поглазеть на английские войска, в тщетной попытке найти причину, почему их не было так долго. Затем, явно начиная понимать серьезность происходившего здесь, он повернулся к Вивиану.

— Ты хочешь сказать, что мама тоже подвергалась опасности во время бомбардировок, что она тоже ела конину?

Раздраженный видом этого чистенького необстрелянного солдата, Вивиан резко заметил:

— Ты что, совершенно не понимаешь, что означает блокада? Я-то думал, что такого галантного и бесконечно лояльного спасателя наши генералы наверняка просветили, почему ваша помощь была так необходима?

Чарльз вспыхнул от гнева, в то же время пытаясь удержать лошадь, шарахнувшуюся при виде большой группы приветственно кричащих и размахивающих руками женщин.

— Перенесенные испытания ничуть не изменили твою привычку ставить меня на место, как только подвернется возможность, — отрезал он, и гарцующая лошадь развернула его лицом к Вивиану. — Я здесь не из-за стремления сравняться с тобой в воинском звании, а просто из чувства долга. Позволь уверить тебя, что я вовсе не завидую твоему положению в жизни и не собираюсь наносить по нему удар. Ты вполне доказал свою способность к саморазрушению, в котором мог и преуспеть, если бы не беззаветная помощь жены, которой ты не стоишь. Ты даже не поинтересовался здоровьем Джулии или тем, есть ли у меня для тебя письма от нее.

Качнувшись, когда лошадь снова резко подала в сторону, он продолжил:

— Я собирался забыть о разногласиях между нами в свете тех обстоятельств, при которых мы встретились, но ты, очевидно, настроен по-прежнему враждебно.

Осознав, что появление на улицах толп женщин и детей означает, что они поднялись из шахт, Вивиан рассеянно ответил:

— Если между нами и было непонимание, то только с твоей стороны. Я пытался объясниться, ты не захотел слушать. Я хотел встретиться — ты запретил мне появляться в родном доме. Я собирался вернуть тебе земли, которые по праву принадлежат наследнику Шенстоуна, — ты швырнул мое предложение мне в лицо.

Подгоняя Оскара из страха встретить Лейлу среди оборванных и немытых, но радостных женщин, он бросил через плечо:

— Мне страшно надоела твоя роль мученика, Чарльз. После долгого заточения в Кимберли я могу сравнить ее лишь с капризами примадонны.

Через несколько минут, потраченных на осторожную езду между осколками снарядов, которые, без сомнения, будут убраны до того, как основная часть пришедших на помощь войск гордо проскачет рысью по городу, Чарльз снова оказался рядом с братом. Он, однако, ничего не сказал, и так получилось, что Вивиан первым нарушил молчание.

— Мама была в полной безопасности, находясь во время последнего обстрела в подвале под домом барона фон Гроссладена — я сам отвез ее туда, — добавил он горько, вспоминая ее категорический отказ на его предложение, чтобы Лейла, как и Франц Миттельхейтер, побыла вместе с ней в этом относительно комфортном убежище. Подобный всплеск аристократического снобизма, когда речь шла о вопросах жизни и смерти, Вивиан не мог простить. Из-за этого ему пришлось укрыть девушку, которую он хотел бы видеть своей женой, в шахте, где за три дня и три ночи условия наверняка стали невыносимыми.

— Я предполагаю, что моя обязанность — объяснить, почему я и мама оказались в Кимберли. Барон сделал ей предложение.

— Что?! — выдохнул Чарльз, почему-то ужаснувшись.

— Меня пригласили, чтобы помочь сделать выбор, но барон к этому времени уже все решил сам. Они планировали пожениться в ту самую минуту, когда кончится блокада, так что твое прибытие как нельзя более кстати. Присутствие на торжествах лорда Бранклиффа, одного из наших первых героев, ворвавшихся в разрушенный город, придаст событию респектабельность, столь обожаемую нашим будущим отчимом, — закончил Вивиан едко.

Чарльз задыхался от волнения.

— Боже мой, она не может выйти замуж за этого мужчину!

— Он проинструктировал ее, что она станет его женой. Мама с радостью согласилась.

С удивлением отметив подавленное выражение на лице брата, Вивиан спросил:

— Что-то не в порядке?

— Не в порядке? Ты хочешь сказать, что ни один из вас не читал газеты?

— Здесь не получали газет! Мы были полностью отрезаны от внешнего мира, что я пытаюсь объяснить тебе уже битый час.

Чарльз остановил лошадь, несмотря на толпу людей, приветствовавших солдат из армии Робертса, и, не обращая внимания на протест Вивиана, принялся торопливо объяснять.

— Семья фон Гроссладена в Германии не только посылала бурам оружие и боеприпасы. Два его дальних родственника привезли в Южную Африку медицинское оборудование, купленное на собственные деньги, чтобы лечить наших врагов. Эта новость облетела все газеты. Вив, — заметил он горячо, — мы не можем позволить нашей матери войти в подобную семью!

Новость не слишком потрясла Вивиана. Он лишь подумал об иронии судьбы, распорядившейся, чтобы Гроссладен заставлял свою будущую супругу прервать дружбу ее сына с актрисой из опасения быть замешанным в скандале, в то время как его высокородные прусские родственники снабжали буров оружием.

Чем дольше Вивиан раздумывал над этим, тем забавнее ему представлялась ситуация: пока барон развлекал пленников Кимберли концертами и вечеринками, его родные засыпали их снарядами! Гюнтер фон Гроссладен несомненно попадет в учебник истории. И как теперь осторожный Роде станет открещиваться от дружбы с подобным человеком? Очень, очень смешно.

— Не вижу ничего, что может показаться забавным, — рявкнул Чарльз. — Ты только что сказал, что мама собирается выйти замуж за человека, в настоящее время ставшего предметом пересудов в значительно большей степени, чем когда-то наш отец, и все же сидишь и смеешься. Должно быть, солнце повлияло на твой разум.

Смахивая вызванные смехом слезы с опухших от усталости глаз, Вивиан заметил:

— Как официальный глава семьи, ты обязан проследить, чтобы наша податливая родительница не обесчестила твое титулованное имя. Желаю удачи, Чарльз.

Ткнув хлыстом в сторону, он добавил:

— Вот и жилище нашего негодяя. Иди туда.

— Нет, подожди минуту, — запротестовал Чарльз. — Ты не можешь просто так ускакать и снять с себя всю ответственность.

— Нет, могу, — последовал холодный ответ. — Мама уже высказала свое мнение о моих сыновних чувствах. К тому же я голоден и устал. Я разрешаю тебе, лейтенант лорд Бранклифф, принять командование, пока я приму ванну и посплю по крайней мере двадцать четыре часа. Будущее нашей матери вкупе с защитой Кимберли я с удовольствием отдаю в твои руки. Как только я отдохну, то по долгу службы вернусь в свой полк в Кейптауне, — закончил он, чувствуя, как внезапно пропадает веселое настроение.

— В этом нет необходимости. Сорок девятый полк является частью армии Робертса и прибудет сюда через пару дней.

К этому моменту улицы были полны ликующими людьми, выползшими из подземных убежищ, словно кролики из норы. И подобно им Вивиан вдруг почувствовал свалившуюся с него тяжесть. Молча он повернул Оскара и по улицам, где три дня назад вез Лейлу, поскакал в сторону военного лагеря — или того, что от него осталось.

Жизнь волшебно переменилась. Магазины полны товарами, улицы забиты военными, фургонами и пушками. Колонна английских войск наконец-то прибыла в полном составе, уничтожая по пути последние остатки отчаяния и лишений, но почему-то оставляя пустоту в душах тех, кто пережил блокаду. Их слабые тела отторгали хорошую пищу, месяцы затворничества мешали включиться в бешеный ритм жизни нового общества Кимберли.

Краснолицые солдаты из далеких британских колоний, индийские сипаи, бравые веселые жители Новой Зеландии ворвались в город и, казалось, захватили его. Они постоянно рассказывали о страшных сражениях по пути, когда спрятавшиеся снайперы буров, пропуская передние ряды, обстреливали находящихся сзади, оставляя раненых страдать под обжигающим солнцем, пока спускающаяся темнота не позволяла им отползти в сторону. Говорили и о внешне невинных холмах, скрывавших неисчислимое войско врагов, обнаруживших себя, лишь когда англичане оказались зажатыми в узкой долине. Незаметные без мундиров, скачущие на привычных к условиям вельда животных и прекрасно знающие территорию, буры обладали способностью появляться как из-под земли и так же мгновенно исчезать после успешного нападения на строгие шеренги английских военных.

Чем больше слушали жители Кимберли, тем больше их охватывала радость, что они выстояли. Обладающие некоторой проницательностью догадывались, что удача заключалась больше в тактических ошибках противника, чем в их собственной непобедимости. Имея в своем активе победы над английской армией, сильно подорвавшие дух военных, буры могли захватить Кимберли в любой момент. Но, как это уже неоднократно бывало в истории, отдельные грубые просчеты часто приводят к проигрышу всей войны. И когда через несколько дней прибыло известие об успешном разблокировании города Ледисмит, эта вторая неудача свидетельствовала о злом роке буров.

Когда закончились празднествования, настало время считать потери и искать виноватых. Сесил Роде, никогда не бывший скромным человеком, с удовольствием примерил на себя мантию спасителя города. Он выпячивал свои достижения, поливая грязью полковника Кекевича. И таково было его влияние в правительстве, что репутация и честное имя способного и достойного офицера были принесены в жертву, дабы умаслить Родса. Кекевич был снят с поста командующего и переведен в свой прежний полк, не получив подобающей благодарности за тяжелую работу, которую выполнил с честью. Гражданское население Кимберли этого даже не заметило, хотя, военные были оскорблены. Но они сейчас оказались в меньшинстве, и их протесты казались не более чем рябью на бушующем море.

Как-то, возвращаясь из разрушенного театра, где Лейла и Франц наблюдали за упаковкой уцелевших костюмов и декораций, они заговорили об участи, постигшей барона фон Гроссладена.

— Я беспокоюсь вовсе не за барона фон Гроссладена, — призналась Лейла, — но это было несправедливо — выгнать его из города. Он не несет ответственности за действия родственников. И хотя я уверена, что он больше всего думал о своей выгоде, когда устраивал концерты во время блокады, нельзя отрицать, что все эти развлечения действительно поднимали настроение. И как люди могут так быстро это забыть и обвинять его в предательстве?

Франц откинулся на сиденье, внимательно разглядывая Лейлу. Он выглядел удивительно свежим, подтверждая ее подозрения, что все это время питался намного лучше, чем другие. Свой собственный рацион ей изредка удавалось расширить за счет подарков офицеров, предлагавших трофеи своих дерзких набегов на вражеские лагеря, но Франц вращался в кругах близких к Родсу, который, как было известно, владел складами, забитыми продуктами.

— Дорогая, твоя профессия является одной из самых необычных в мире. Сегодня ты любимица Вест-Энда, а завтра появляется новое лицо, новый голос, овладевающий сердцами публики. Слава так хрупка. А Гюнтер заигрывал с ней слишком открыто, так что его падение стало закономерным.

Приподняв шляпу и здороваясь с несколькими леди, махавшими платками в его сторону, он одарил каждую своей знаменитой улыбкой, прежде чем вновь повернулся к Лейле.

— Те же самые люди, весьма вероятно, слушали сплетни, что я шпионил в мастерских «Де Бирс», и согласно кивали. А сейчас им предложили еще большего предателя, поэтому я стал героем осады.

— Барон не был предателем, — запротестовала Лейла.

— Но он не может этого доказать. Кто скажет, не было ли у него тайной связи с врагами?

Пораженная до глубины души, Лейла воскликнула:

— Как ты можешь, Франц?! Ты же был его другом!

— Нет, это он был моим другом, — последовал спокойный ответ. — А это большая разница. Я всегда, как ты знаешь, отказывался признать его своим соотечественником. И в любом случае немыслимо продолжать общаться с подобным человеком, учитывая, как он к тебе отнесся. Я ему этого никогда не прощу. Когда я узнал, что про тебя забыли, что тебя не пригласили вместе с другими его знакомыми спрятаться в личном убежище барона, я был в отчаянии.

— Но не сделал ни малейшей попытки помочь мне, — тихо напомнила Лейла.

Ничуть не смущенный, Франц заметил:

— Нас уверили, что женщины и дети укрылись в шахтах — значительно более безопасном месте, чем подвалы фон Гроссладена. И было бы бессмысленно покидать то скромное убежище, где я находился, лишь для того, чтобы проверить очевидное.

Приветственно кивнув группе людей на углу, он, выпрямившись, добавил:

— Его оскорбительное поведение по отношению к тебе нельзя простить, и я рад, что его окна разбиты, сад вырублен, а угрозы, намалеванные на стенах, вынудили бежать в Германию. Думаю, ему не позволят вернуться сюда в течение многих, многих лет. Удивлен, что ему удалось избежать нападения со стороны тех, кто пышет жаждой мести.

Лейла повернула голову в сторону дома, вспоминая жажду мести, с которой ей пришлось столкнуться. Мысли о злосчастном вечере Рождества почти забылись после пребывания в шахте с теми женщинами, но сейчас она вновь пережила ужас этих страшных мгновений.

Франц отвлек ее, продолжая развивать свою мысль.

— Высокочтимая Маргарет не станет, очевидно, баронессой. Я слышал, этому очень радуются ее сыновья. Аристократический братец совсем не похож на твоего майора, но говорят, что именно Вивиан любимчик матери.

— Он не «мой» майор, Франц.

Ленивое выражение исчезло с лица ее спутника.

— Тогда почему ты заставляла меня думать, что это так? Не обращала внимания на мои советы и предупреждения, почти оскорбляла меня. А результатом стало то, что о Лейле Дункан повсюду болтают, и ты лишена благосклонности Родса. Очевидно, тебя не волнует карьера, раз ты позволила разгореться скандалу. Кстати, это означает, что тебе наплевать и на его будущее. Последнее, правда, не моя забота, — бросил он, горячась. — Я сказал ему, что он дурак, и он решил им оставаться. Я и тебя предупреждал об опасности, а ты обозвала меня глупцом. Сейчас, мисс Дункан, ты поймешь, насколько я был прав. У майора есть жена, которая — несомненно услышит обо всем. У него также есть начальник, только что прибывший в Кимберли, который потребует объяснений от майора Вейси-Хантера. Он меня не волнует, — объявил Франц резко. — Но за тебя я переживаю, хотя ты меня и игнорируешь. Ведущая актриса безусловно обязана иметь множество поклонников. Она должна быть постоянно окружена богатыми и известными мужчинами. А что делала ты? После наступления комендантского часа находилась наедине с мужчиной — и много раз, между прочим. Он не богат, он не известен. Он не холостяк!

В своем взвинченном состоянии Франц даже стал допускать ошибки в английском языке.

— Что ты будешь делать, когда мы приедем в Кейптаун? Тебя окружат вздыхатели? Нет, они станут показывать пальцем — вот та женщина, которая увела Вейси-Хантера у его жены. Ха! — взорвался Франц, гневно поворачиваясь на сиденье. — Боюсь, ты скоро обнаружишь, как преходяща слава!

Когда он замолчал, Лейла вдруг поймала себя на мысли, что эти слова, как никакие другие, открывают сущность ее партнера по сцене. Что бы ни случилось, в каких бы он ни был обстоятельствах, у Франца Миттельхейтера чувства исчезнут, как только смоется театральный грим. Он не понимал никакой другой любви, кроме любви к искусству.

— Все, что ты сказал, возможно, правда, — согласилась Лейла. — Но после гибели Нелли, которая была мне очень дорога, после того, как люди под палящим солнцем часами ожидали небольшую порцию конины, после ежедневных похорон жертв голода и обстрелов, к тому же зная, что Вивиан может умереть в любую минуту, слава мне казалась не просто преходящей — она казалась мне абсолютно бессмысленной.

Франц тяжело вздохнул, покачав головой от удивления. Но больше ничего не говорил, пока коляска кружила по улицам по направлению к ее коттеджу. Лейла машинально улыбалась в ответ на приветствия, когда они проезжали мимо старых знакомых или вновь прибывших военных. Она мечтала убежать из Кимберли, но какая-то частичка ее останется здесь навсегда. Свобода далась нелегко, хотя сейчас она лучше понимала свою жизнь и жизнь людей, окружавших ее.

Они уже приближались к коттеджу, когда, повинуясь внезапному импульсу, Лейла коснулась плеча возницы зонтиком, попросив того остановиться. Франц резко поинтересовался, что она тут забыла, но Лейла молча открыла дверцу и спрыгнула на землю: невдалеке начиналась ее улица.

— Есть что-то, что я должна сделать, прежде чем уеду, — объяснила она своему раздраженному компаньону. — Пожалуйста, поезжайте дальше.

— Сделать?.. Здесь и сейчас? Не понимаю. В ее улыбке сквозила грусть.

— А ты и не поймешь, Франц. В том, что не касается театра или музыки, ты ничего не понимаешь.

Попросив не ждать, Лейла открыла зонтик, дожидаясь, пока коляска не повернет за угол. Улицу едва ли можно было назвать пустынной, но все же она чувствовала себя странно одинокой, когда медленно шла по дороге, понимая, что может побороть страх, лишь пройдя этот путь еще раз. Решимость навсегда забыть о прошлом определила и одежду— Лейла выбрала прелестное платье темно-персикового цвета с многослойным воротником, маскировавшим ее исхудавшую грудь, но подчеркивающим утончившуюся за время блокады талию. Кремового цвета перчатки изумительно подходили к шляпке с поперечными кремовыми и коричневыми полосками, заканчивающимися кисточками темно-персикового цвета с левой стороны. Соблазнительно — да, но слишком элегантно для простой шлюхи, как цинично решила Лейла, пытаясь подбодрить себя.

На улице не было ни души. С пересохшим ртом, почти решив повернуть назад, она все же подумала, что уезжает в пятницу и будет вечно сожалеть об отсутствии мужества, если сейчас не пройдет той дорогой. Стоя на месте, Лейла пыталась перебороть страх, пока в ее голове не всплыла мысль: «Рози бы это сделала». До боли сжав ручку зонтика, она призналась себе, что Рози обязательно повторила бы этот путь, ни о чем не жалея. Глубоко вздохнув, Лейла медленно двинулась вдоль деревьев и прошла уже несколько метров, пока не поняла, что подсознательно копирует свой выход в театре Линдлей. Каким-то образом это успокоило ее и позволило даже легко принять тот надменный вид, что обязательно сопутствовал номеру «Прогулка» и держал в напряжении смолкших зрителей.

На другом конце улицы появились несколько женщин, и Лейлу мгновенно охватил ужас. Но они, однако, весело болтали друг с другом, неся в руках лишь корзинки для покупок.

Лейла приблизилась к месту, где небольшой просвет в кустах создавал иллюзию прохода. Мимо проскочили две смущенно улыбавшиеся женщины. Невдалеке показался офицер, ведущий под руку смеющуюся девушку, и Лейла старалась смотреть только на них, когда все ближе и ближе подходила к тому жуткому клочку земли, понимая, что ей придется остановиться и бороться со страхом.

Здесь ничего не говорило о боли, ужасе и оскорблениях. На кустах появились цветы, птицы порхали с ветки на ветку и радовали глаз ярким оперением. Солнечные лучи, пробивающиеся через зеленые листья, отбрасывали качающиеся тени. Лейла почувствовала огромное облегчение. Злоба не оставила своих следов, ненависть исчезла. Повернувшись, она продолжила путь, охваченная странным чувством победы, сходным с тем, что испытали жители Кимберли, узнав, что буры отступили.

Когда Лейла подошла к дому, ей навстречу, как обычно, заковыляла Салли, однако Флоренс была в таком возбуждении, что не сделала ни малейшей попытки принести хозяйке воды или приготовить чай.

— Посмотрите! — кричала она, размахивая газетой. — Их доставили сегодня утром из Кейптауна, а доктор Тривес занес нам по пути в госпиталь. Как вы думаете, узнают об этом в Англии, мисс Дункан?

Лейла рассеянно взяла газету, все еще держа на руках Салли. Думая о намеках Франца на разгорающийся скандал, о том, что Джулии сообщат сильно приукрашенные сплетни, о том, что на нее будут указывать пальцами, Лейла не сразу осознала содержание заголовков, набранных огромными буквами на первой полосе.

ГЕРОИНЯ ОБОРОНЫ КИМБЕРЛИ

ИЗВЕСТНАЯ АКТРИСА ПОЕТ ДЛЯ ЖЕНЩИН В АЛМАЗНЫХ ШАХТАХ, ПОКА ИДЕТ ОБСТРЕЛ ГОРОДА

Не веря собственным глазам, Лейла просмотрела этот яркий образчик патриотической журналистики, обнаружив, к своему огромному удивлению, что «переборола страх, голод и лихорадку, лишь бы развлекать женщин и детей во время их пребывания под землей. Она, без сомнения, забыла о своих страданиях, стараясь помочь тем, кто был рядом, и организовала девушек из театра (где сама мисс Дункан покрыла себя неувядающей славой), чтобы устраивать музыкальные концерты в течение трех дней и ночей непрекращающегося ужаса бомбардировок со стороны буров, которым, тем не менее, не удалось сломить защитников Кимберли…» Еще больше потрясло Лейлу красочное описание того, как мистер Сесил Роде приносит ей благодарность от имени города, как только она поднялась из шахты — усталая, но улыбающаяся.

Подняв глаза с газеты на раскрасневшуюся Флоренс, Лейла гневно сказала:

— Это ерунда. Ни капли правды. Как кто-то мог написать подобную чушь, а тем более опубликовать ее? Кто в Кейптауне мог знать, что происходило здесь в шахтах? Боже, Флоренс, что мне делать?

Девушка радостно рассмеялась.

— Воспользоваться на полную катушку представившейся рекламой. Я надеюсь, об этом прочитают и в Англии.

— Но это… ложь, — запротестовала Лейла. — Кто мог сделать подобное?

— Любой журналист, работающий в нашей газете. Заметка на такую животрепещущую тему принесет ему состояние, — заметила Флоренс. — Вам придется придерживаться этой истории.

— Конечно нет, — объявила Лейла. — Если кто-нибудь упомянет об этом, когда мы прибудем в Кейптаун, я стану отрицать.

— А мы не едем в Кейптаун, — проинформировала ее Флоренс и направилась в кухню, запоздало вспомнив о необходимости приготовить чай. — Железная дорога сейчас свободна лишь до Дурбана. Мне не жалко. В Дурбане хорошо, и у нас будет несколько лишних дней пути, чтобы отдохнуть.

Лейла медленно опустилась в кресло, по-прежнему сжимая в руке газету. Там была еще одна заметка, касающаяся осады Кимберли, и когда она ее прочитала, то подумала, как ее жизнь меняется от одного только сообщения в прессе. Около фотографии ослепительной женщины в сильно декольтированном бальном платье, которую сопровождал военный, отвернувшийся от фотографа, была приведена история миссис Вейси-Хантер — жены галантного офицера-улана, который гостил у своей матери в Кимберли, когда началась осада. И пока майор Вейси-Хантер участвовал в отчаянных рейдах на территорию врага, его жена — известная и любимая многими — неустанно трудилась вместе с другими леди, собирая лекарства и вещи в далеком Кейптауне, куда не доходили вести о судьбах попавших в осаду. И за три дня до освобождения города, который помогал защищать ее муж, миссис Вейси-Хантер преждевременно родила. Близкие друзья поправляющейся молодой матери намекнули корреспонденту, что мальчика назовут «Кимберли». Майор Вейси-Хантер, получив известие о появлении сына, заявил, что безумно рад.

— Я терпел твои попытки добиться большего расположения мамы, — объявил Чарльз, стоя напротив Вивиана в гостиной дома Велдонов. — Я даже многие годы сознательно держался в стороне, позволяя тебе, как любимчику, оказывать ей поддержку… И когда ты выходил из себя, выказывая самые горячие чувства, я просто регулярно обменивался с ней письмами, сообщал все, что, как мне казалось, она должна знать.

Глубоко втянув воздух, он рявкнул:

— А теперь куда делись обещания вечной преданности? Разве маме не было достаточно страданий во время осады? И сейчас ты пытаешься оскорбить ее.

— Ты ничего мне не говорил! Четыре месяца ты даже не упоминал о том, что Джулия в положении! — вскричала горестно Маргарет. — И без того все ужасно неприлично. Твоя жена была уже беременна, когда ты прибыл в Кимберли, и твое поведение достойно негодяя. Карьера будет разрушена, а Джулии придется пережить ужасное оскорбление.

— Я не мог поверить тому, что услышал от людей, находившихся здесь с тобой, — вторил Чарльз, снова бросаясь в атаку. — Теперь мне совершенно понятно, почему ты поехал в Кимберли, хотя было известно, что тут скоро разразится война. Слава Богу, другие не знают, подобно мне, о твоей связи с этой женщиной в прошлом.

— Если бы я была в курсе, то никогда бы не предоставила тебе такой отличный предлог оказаться здесь, — поклялась Маргарет горестно.

Чарльз зашагал по комнате, пытаясь сообразить, что же ему еще сказать. Вивиан терпеливо ждал продолжения.

— Мы оба пощадили маму, не сообщая ей скользкие подробности твоей женитьбы, — сказал наконец его брат. — Ты из чувства вины, несомненно, я — учитывая ее слепую любовь к тебе. Я посчитал своим долгом сообщить ей всю правду сегодня утром перед твоим приходом. Огорчение, которое ей пришлось испытать, было, к несчастью, необходимо, чтобы избавить ее от чувства ответственности за то, что разворачивалось здесь на ее глазах. Сейчас она понимает, что твоя неуправляемая страсть к той женщине не позволяет думать о чувствах и репутации других людей. Ты использовал Джулию, ты ответил предательством на преданность мамы. По отношению ко мне ты постоянно проявляешь злобу, так как я унаследовал то, что по праву должно было стать твоим. Я пытался не обращать внимания. Я часто спрашивал твоего совета, чтобы ты мог почувствовать свою ответственность за дела семьи. Ты воспользовался моей щедростью, привезя любовницу в Шенстоун, когда я позвал тебя к постели умирающего лорда Бранклиффа. Ты вынудил Джулию и меня даже развлекать эту актрису. Я рассказал тебе о своем сокровенном желании жениться на Джулии. Ты же сознательно скомпрометировал ее в самой жестокой манере, разрушив мои мечты и убив нашего дедушку последующей женитьбой. Затем ты попытался умаслить меня, предложив часть земли, которая должна была вернуться в наше владение в случае моей женитьбы на Джулии. И когда я отказался, ты запер свои ворота, отрезав мне проход с запада. Имя Вейси-Хантеров было запачкано скандалом, связанным с убийством тобой двух англичан, а один из них был офицером, с которым ты публично поссорился из-за женщины. Я, не говоря ничего маме, принял на себя последствия скандала, пока твоя жена, к которой ты относишься так неподобающе, не заслужила прощения общества своей лояльностью.

Покраснев от гнева, Чарльз почти уже не контролировал себя.

— Боже мой, Вивиан, ты не заслужил этого! Ты не заслужил Джулию как свою жену. Ты не заслужил маму как свою родительницу!

Чарльз тяжело дышал, а его безукоризненный костюм цвета хаки покрылся пятнами от проступившего пота.

— Видит Бог, ты не заслужил меня как своего брата! Так как длительная тишина, видимо, означала конец речи, Вивиан спокойно сказал:

— Браво, Чарльз.

Его брат, вытиравший в этот момент пот со лба, вновь вскипел.

— Это все, что ты можешь сказать? Это действительно все, что ты должен сказать?

— Нет, — согласился Вивиан, — но, боюсь, тебе не захочется выслушивать остальное.

— Ты обязан ответить на обвинение брата, — проговорила Маргарет Вейси-Хантер. — Ты обязан.

— Да, обязан, — вмешался Чарльз.

— Хорошо. — Вивиан сложил руки на груди. — Если бы мисс Дункан была бы здесь, я думаю, она согласилась, что вы оба ошиблись в выборе профессии. Мне доводилось видеть немного столь изумительно сыгранных драм, как та, что вы только что изобразили. И подобный артистический талант позволил вам отбросить в сторону четыре месяца смерти и разрушений, словно они ничто, и сконцентрировать внимание на душевных ранах, вызванных моим вниманием к той, что никогда не была моей любовницей.

Улыбнувшись, он продолжил в той же сдержанной манере.

— Этот так называемый скандал, связавший имя Лейлы и мое, был выдуман бароном фон Гроссладеном, чтобы отвлечь внимание от него самого. И сплетни циркулируют только среди его друзей — или, быть может, стоит сказать — его бывших друзей? Спросите любого военного, любого жителя города, и вам ответят, что за эти четыре месяца осады мисс Дункан принимала в гостях — в самой что ни на есть достойной манере — большинство одиноких мужчин Кимберли.

Повернувшись к матери, он продолжил обвиняюще.

— Вы, мама, с удовольствием примерили роль страдающей матери. Фон Гроссладен был вынужден бежать на родину, оставив вас в тени его позора. И вы неожиданно обнаружили, что никто не принимает за вас решения, не организует ваши действия. Столь хорошо спланированное будущее обрушилось на глазах, и вы призвали на помощь женскую беспомощность в надежде найти сильные плечи, чтобы опереться, и сильную волю, чтобы руководить вами. Вивиан продолжил:

— Но эти плечи и эта воля больше не будут моими. С вами рядом законный сын. Я даю ему свое благословение выйти вперед и взвалить на себя задачу, как помочь вам в настоящее время.

Помолчав, он добавил:

— Лейла однажды заметила, что не может хорошо относиться к матери, которая позволяла, чтобы ее сына запугивал злобный старик. Сейчас я понимаю, что лорд Бранклифф разделял подобное мнение.

В полной тишине, воцарившейся после его слов, Вивиан подошел ближе к брату.

— Ты просил моих советов только потому, что не мог справиться в одиночку. Твое «желание жениться на Джулии» было не чем иным, как согласием с попыткой Бранклиффа ввести в семью человека с сильной волей. И это чувство вины побудило тебя отказаться от предлагаемых мною земель. Если бы у тебя было хоть немного воли, ты бы послал Бранклиффа к черту и выбрал невесту по душе, как можно быстрее обеспечив себе наследника. И старик бы успокоился. А так он не верил в тебя, Чарльз. Ты слабак, и я надеюсь, что тебе удастся перебороть это, иначе наше имя запятнает позор, еще более страшный, чем тот, о котором ты здесь упоминал.

Немного помолчав, чтобы сказанное лучше дошло до слушателей, Вивиан продолжил:

— Когда ты увидишь, как вокруг тебя гибнут люди, когда мимо пролетают пули, а на тебя несется враг, когда твои уши оглохнут от разрывов снарядов, стонов умирающих и постоянных криков: «Заряжай!», тогда ты поймешь, что такое быть солдатом. И только тогда я соглашусь, что ты имеешь некоторое, весьма незначительное, право высказывать мнение о действиях другого солдата, особенно в условиях, о которых не имеешь ни малейшего представления.

Пройдя мимо Чарльза к двери, но потом раздумав уходить, Вивиан вновь повернулся к ним.

— Во времена лорда Бранклиффа тебя бы вызвали на дуэль, если бы ты позволил себе в такой манере говорить о событиях в Ашанти. Я же все-таки учту, что ты, видимо, унаследовал от матери склонность к женственной беспомощности, позволяющей тебе осуждать то, чего ты не знаешь. Ты прав, Чарльз. Я не заслужил ни такого брата, ни такую мать. Я не заслужил и такую жену, как Джулия.

Прошагав в центр комнаты к брату, пораженно наблюдавшему за его передвижениями, Вивиан вновь заговорил:

— Чтобы исправить положение, я собираюсь навсегда распрощаться с тобой и с мамой. Желаю вам приятной жизни друг с другом. С Джулией я, к несчастью, связан, «пока нас не разлучит смерть». Я не собираюсь подвергать своего сына ее садистскому воспитанию. Я останусь жить ради него.

Быстро пройдя к порогу, Вивиан вновь помедлил.

— Возможно, вам будет интересно узнать, что моя «неконтролируемая» страсть к Лейле Дункан заставила меня три года назад умолять ее выйти за меня замуж. Я бы пожертвовал половиной жизни, чтобы родившийся сын был бы ее и моим. Ему бы не пришлось сомневаться в бескорыстной любви обоих родителей… и ему бы повезло не иметь больше родственников.

Кивнув слуге, чтобы тот открывал входную дверь, Вивиан взял свой шлем и хлыст, прежде чем сбежать вниз по ступенькам, где его ожидал конюх, держащий в поводу Оскара.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вивиан не воспользовался предложением полковника Мессенджера получить отпуск, чтобы навестить жену и сына. Офицеры его полка, вошедшие в Кимберли вместе с основной частью английских войск, были полны желания сражаться, и никто не удивился его решению идти с ними к Блумфонтейну.

Хотя и недоношенный, сын Вивиана отличался тем же изумительным здоровьем, что и его мать. Это избавляло Вивиана от возвращения в Кейптаун, чему он был несказанно рад, а так как Джулия едва ли могла сильно повлиять на характер сына в таком нежном возрасте, он был счастлив держаться подальше от жены как можно дольше.

Плохо разбираясь, как и другие мужчины, в проблемах беременности, Вивиан, тем не менее, был достаточно проницателен, чтобы понять причину преждевременных родов: его товарищи по полку рассказывали, что Джулия продолжала ездить на Маунтфуте, несмотря на протесты врача. Военные наперебой восхищались ее сильной волей и умением, но Вивиан увидел в этом лишь ее бунт против того, что Джулия считала женской слабостью.

Он не сомневался, что она вполне могла бы принять обычай женщин племени ашанти, которые незадолго до родов уединяются, чтобы потом вернуться с младенцем в руках. Но на этот раз природа показала ей, что она не единственная хозяйка своего тела. А что, если бы ребенок погиб из-за небрежности Джулии? Был бы Вивиан рад? Чувствовал бы себя более свободным? Существование сына — рожденного без любви — связало его как нельзя более крепко с Джулией. То изменившееся отношение к жизни, что принесла осада, позволило бы Вивиану спокойно уйти от жены, но он не мог бросить ребенка.

Вернувшись в полк, Вивиан обнаружил, что постоянно сравнивает своих товарищей по осаде Кимберли с теми, кого он покинул четыре месяца назад. Казалось, прошла целая жизнь. Отношения, родившиеся в боевой обстановке, рвались с трудом, и Вивиан скучал по людям, с которыми ему пришлось провести бок о бок четыре трудных осадных месяца. Кроме того, он не мог участвовать в обмене воспоминаниями о приключениях сорок девятого полка на марше из Кейптауна. Вивиана можно было чаще увидеть в компании Генри Синклера, Саттона Блайза и офицеров из Северного Уланского полка. Единственный человек, которого он упорно избегал, был лорд Бранклифф.

Достигнув Блумфонтейна, они получили приказ остановиться и отдыхать, ожидая прибытия подкрепления, — должны были прийти несколько кораблей с войсками, чтобы восполнить потери. Добровольцы были необстреляны, плохо подготовлены и почти бесполезны в бою. Половина прибывших ездила верхом, словно фермеры, другая половина не могла ездить вообще. В условиях страны, где они сейчас находились, даже пехоте приходилось садиться на лошадей. И животным, присланным из Англии, приходилось страдать наравне с местными лошадьми. Не в состоянии выдерживать жару и длительную скачку по пыльной земле, бедняги худели и заболевали.

Тем не менее, армия лорда Робертса была в состоянии продолжать поход. Однако вместо этого они оставались на одном месте два месяца. Буры ликовали. Восемь недель были достаточным сроком, чтобы перевооружиться и занять стратегически важные позиции вдоль дороги к Претории. Провал осады для них больше не имел значения. В открытом поле все преимущество будет на их стороне — приближение огромных неповоротливых колонн может быть легко обнаружено несколькими разведчиками с биноклями. Чем дольше «красношеие», как буры называли англичан, будут оставаться неподвижными, тем большее несчастье они накличут на свою голову.

Лейла вернулась в Англию вместе со всей труппой через две недели после снятия блокады. Вивиан видел ее дважды после прибытия английских войск — они случайно встретились на улице. Заметив, как она смотрит, Вивиан почувствовал, что новость о рождении сына воздвигла непроницаемую стену между ними.

В ночь перед ее отъездом он присутствовал на прощальном концерте. Глядя на сцену под открытым небом, где звезды блистали, словно бриллианты, Вивиан в очередной раз убедился, что искусство — его соперник в борьбе за любовь Лейлы. Она еще никогда не выглядела такой неземной: в голосе звучала возвышенная грусть.

Зрители были заворожены происходящим на сцене. Красивый мужчина в военной форме и стройная девушка, чей голос, казалось, шел от самого сердца, приковывали внимание всех — от солдата до приказчика в лавке. Когда Лейла поддалась на уговоры и вышла вперед, чтобы спеть «Моя далекая любовь», тишина, воцарившаяся в городе, заставила бы даже их врагов насторожиться и недоумевать.

Лейла уехала, но образ голубоглазой девушки в желтом платье остался с ним.

Маргарет Вейси-Хантер покинула город незадолго до концерта— Чарльз нашел ей место на корабле, отплывавшем из Дурбана. Ее сопровождала леди Велдон, радовавшаяся возможности ускользнуть из Южной Африки, пока здесь идет война. Вивиан не стал прощаться. Ей не нужен был незаконнорожденный сын, и он поклялся, что больше не станет принимать денежное пособие, которое она выплачивала ему из отцовской доли наследства. Связь с матерью порвалась навсегда.

Правда, этого нельзя было сказать о брачных узах. Вивиан получил письмо от Джулии. Проглядывая страницы, заполненные описанием их сына, их лошадей и их будущего (именно в такой последовательности), Вивиан воочию видел сильное лицо с огромными оценивающими глазами и слышал ее уверенный, вызывающий голос. Уже понимая, что решение не возвращаться в Кейптаун было правильным, он криво усмехнулся, когда прочитал последнее предложение: «Все, что я слышала, предполагает, что ты был храбр, дорогой. Не менее тех, кто провел последние три дня в алмазных шахтах».

Это был характерный для Джулии способ сообщить, что она уже знает о присутствии Лейлы в Кимберли и в будущем собирается наказать мужа за сплетню, связавшую его с девушкой, которую ей так и не удалось стереть из памяти Вивиана.

В конце концов, в начале мая, в условиях быстро приближающейся зимы, были получены приказы выступать. Начался поход на Преторию. Солдаты воодушевились и весело отправились в путь по выжженной равнине, едва ли понимая, что их ждет впереди. В противоположность окрестностям Кимберли, им приходилось идти по пересеченной местности. В чистом зимнем воздухе можно было видеть на мили вперед, но расстояния, однако, оказались обманчивыми. Отсутствие карт вызвало огромные затруднения у военного командования, колонна растянулась на семь миль.

Безжалостно пылающее солнце выжгло траву и высушило реки, оставив лошадей почти без корма. Как следствие, многие из них, и без того плохо приспособленные к условиям чужой страны, погибали. Многие ослабли так, что больше не могли нести на себе всадников. Тревога усилилась, когда и солдаты стали жертвами болезни. Разразилась эпидемия лихорадки, кося людей с необычной быстротой. Особенно уязвимыми оказались те, кто перенес осаду Кимберли. Этим людям, с удовольствием приветствовавшим дневную прохладу, сопоставимую с температурой английского лета, ночами приходилось кутаться в пальто, не отходя от костра. Темнота наступала мгновенно, а вместе с ней и резкое похолодание. Палатки почти не защищали от холода.

Войско, с таким энтузиазмом направившееся в Преторию, стало понимать, что война еще далеко не окончена. Появился страх перед каждым холмом или скалой — практически всегда там прятались буры. Солдаты, получавшие приказ выбить врага с занимаемой высоты, возвращались обескураженными. Встречая упорное сопротивление, пробиваясь наверх, те немногие, что достигали вершины, обычно никого не находили. Буры появлялись и исчезали, словно по волшебству.

Находясь на возвышенности, контролируя узкий перевал, даже кучка людей могла удержать тысячи солдат. Неразбериха, царящая среди английских солдат, усиливалась приказом, предписывающим офицерам снять нашивки, удостоверяющие их звание, так как буры имели привычку в первую очередь стрелять в командиров. Конечно, приказ не отменял их званий, но в пылу борьбы, когда раздавалось так много команд, солдаты не знали, кому повиноваться, — все офицеры выглядели одинаково.

Истощенная, уставшая, страдающая от лихорадки армия медленно продвигалась вперед, пока не встретила еще худшего врага. Начался дождь. Он лился не переставая, превращая дороги в непролазную топь, переполняя русла рек. Фургоны с продовольствием и боеприпасами тонули в грязи, Лошади гибли, пытаясь вытащить тяжело груженые повозки. Еще больше людей валилось от лихорадки, воспаления легких и истощения.

Солдаты, найдя брод, пересекали реки, вздувшиеся от дождей. Но за то время, пока переправлялась колонна, уровень воды поднимался настолько, что идущих в числе последних сносило стремительным потоком, и они гибли на глазах своих товарищей. Длинными зимними ночами их пробирал до костей пронизывающий ветер. Те, кто перенес осаду Кимберли, решили, что свобода не намного лучше.

Хотя Вивиан страдал так же, как и другие, он ощущал странное спокойствие, помогавшее перенести часы скачки под непрерывным дождем, регулярные купания в ледяной воде и опасность, подстерегавшую за каждым поворотом. Потребовалось не так много времени, чтобы понять, что успокоение стало результатом зрелости; ушло стремление компенсировать обстоятельства своего рождения, ушли воспоминания о злобном деде, нежной преданной матери и брате, который всегда останется верным ему. Исчезла навязчивая потребность доказывать, что ты сильнее и мужественнее других мужчин. И, что важнее всего, теперь он знал правду о Лейле.

Чувствуя возможность самому выбрать путь в жизни, Вивиан легко переносил долгие монотонные переходы, часто спешивался, чтобы помочь подтолкнуть фургоны, пересекал реки, подбадривая тех, кто был рядом, и атаковал врага в передних рядах уланов, не вспоминая об унижениях юности. Каждый человек не совершенен, вейсихантеровский ублюдок наконец понял это.

Те, кто пробивался к Кимберли, обнаружили, что буры ненавидят борьбу на открытом пространстве и особенно когда их атакуют уланы. Зная это, командующие английскими войсками посылали кавалеристов в атаку, когда враг находился на равнинных участках. Поэтому сорок девятый полк постоянно вел разведку в оврагах и ложбинах, стараясь спугнуть вражеских снайперов. Так как многие места были подобны ловушкам, отряд потерял нескольких людей, включая и офицеров. Джон Кинсон, так горячо поддержавший Вивиана в прошлом, был убит пулей в голову. Молодой Джеффрис, который никогда не хотел, чтобы в Южной Африке начиналась война, погиб от множественных ранений. Тео Феннимор, родовитый аристократ и друг принца Уэлльского, встретил геройскую смерть, достойную его предков, когда в одиночку атаковал овраг, где расположились несколько снайперов.

Так много убитых и раненых, так много погибших от болезней, но войска медленно продвигались к Претории и неизбежной победе. В конце каждого дня Вивиан старался узнать о судьбе брата. Лорд Бранклифф оставался в добром здравии, проявляя себя достаточно хорошо в сражениях с врагом. Вивиан по-прежнему считал, что Чарльзу необходимо было оставаться в Англии. Если он погибнет то титул и имение перейдут к их двоюродному брату Джеральду, который уже имел и то, и другое. Семейная преемственность нарушится, и имя Вейси-Хантеров сохранится лишь у потомков того, кто официально был признан незаконнорожденным. Вивиан молился, чтобы Чарльз остался в живых.

Дожди прекратились. И снова можно было видеть на мили вперед, что позволяло стрелкам прекрасно выбирать цели. Вивиан опять ощутил то чувство одиночества, что было так характерно для поездок по оголенной равнине около Кимберли. Это чувство появилось в тот момент, когда уланы прикрывали артиллерийскую батарею, пересекая открытое пространство перед холмами. Скача рядом с Генри Синклером и Саттоном Блайзом, он попытался поделиться с ними своими опасениями.

— Буры явно находятся на этих холмах, но где?

— Следи за отблесками солнечных лучей на металле, — посоветовал Синклер.

— Черт с ними, — выругался более молодой и нетерпеливый Блайз, относящийся к врагам с той же самоуверенностью, которую проявлял в компании женщин. — Как только наши орудия окажутся достаточно близко, мы начнем обстрел и заставим африканеров бежать. А ты со своими уланами устроишь роскошную охоту.

— Напрасная трата пуль, — пробормотал Синклер. — Они-то побегут, но в сторону дальнего склона, чтобы подождать нас, когда мы станем спускаться. И все, чего мы добьемся, это разрушим прелестный холм.

Вивиан ухмыльнулся.

— А он ведь действительно красив. Жаль, что нельзя остановиться и полюбоваться видом.

— Ба! — вскричал презрительно Блайз. — Тогда оставьте мне возможность повоевать. Вы можете болтать словно две незамужние тетушки, но я сгораю от нетерпения преследовать добычу.

— Разве? — поинтересовался Вивиан насмешливо. — В Кимберли я слышал сплетню, что добыча однажды отказалась быть преследуемой и отослала тебя с поджатым хвостом — или, можно сказать, с бриллиантом в кармане?

Молодой офицер потрясенно уставился на Вивиана, медленно краснея.

— Откуда ты?..

— Следи лучше за бликами солнца на металле, — напомнил Вивиан, довольный успехом своей шутки. Блайз был приятным человеком и отличным солдатом, но искушение поддеть его оказалось непреодолимым.

Они замолчали, разглядывая далекий холм в поисках противника, который, как они чувствовали, скрывался там. Солнце высушило дорогу, и их было не только хорошо видно, но и отлично слышно. Орудия громыхали, когда шестерка лошадей тянула их по каменистой поверхности. Колеса фургонов, груженых боеприпасами, сильно скрипели. На фоне монотонного перестука тысяч копыт раздавалась звонкая дробь, когда офицеры рысью неслись вдоль колонны, отдавая приказы, сменяя дежурных, проверяя готовность войск. Сюда же примешивался рев мулов, ржание лошадей, крики местных погонщиков, голоса и смех солдат, скрип кожи и металлическое клацанье тысяч котелков.

Так англичане объявляли о себе замаскировавшимся бурам — людям, которые прятали боеприпасы в нагрудный патронташ и использовали для еды высушенные полоски мяса, хранившиеся в седельных сумках, переброшенных через круп лошадей — животных, специально выведенных для условий этой страны.

Солнце уже клонилось к закату, когда они добрались до подножия и принялись медленно взбираться вверх. Разведчики принесли приятную новость о том, что путь свободен, и колонна стала постепенно перемещаться по каменистой тропинке, представлявшей единственный способ добраться до следующей долины. Они вышли в путь еще затемно, поэтому спины ныли от долгих часов в седле, а глаза болели от постоянного всматривания в ярко освещенный горизонт. Вершины холмов были позолочены заходящим солнцем, а равнина вокруг казалась пустой, голой, безжизненной. Однако, как только огромная колонна исчезнет из вида, животный мир вновь вернется сюда.

— Боже, как здесь красиво, — вздохнул Вивиан, когда они дошли до перевала и остановились, глядя на расстилающуюся перед ними землю. — Я вернусь сюда, когда закончится война… и привезу с собой сына, — добавил он.

— Красива, дика и немного жестока, — прокомментировал Блайз. — Я знал женщин, подобных этому.

— Ты знал женщин любого вида и характера, — сухо заметил его коллега Синклер. — Вы двое можете обсуждать своих женщин и сыновей, но меня в данный момент больше интересует мой желудок. Я не могу думать ни о чем, кроме сытного ужина со стаканчиком вина. У меня в фургоне осталось несколько бутылок, которые стоит распить, когда мы встанем на привал.

— Какая щедрость, — шутливо поддел его Вивиан. — В чем же причина?

— Да ни в чем, — заверил Синклер, качнув головой. — Сегодня первый день, когда нет ни дождя, ни стычки с бурами. Это должно быть достойно отпраздновано.

Они начали спуск в числе первых, немного расслабившись, потому что разведчики не сообщили об опасности. Дальняя сторона оказалась более крутой, поэтому артиллеристы были вынуждены идти рядом с лошадьми, придерживая их. Движение несколько замедлилось. Вивиан спешился, ведя Оскара в поводу рядом с орудием, давая отдых коню, которого любил как родного, и позволяя себе немного размять ноги.

Тропинка извивалась, так что лучи солнца то пробивались через ветки деревьев, ослепляя их, то светили в спины. Мужчины почти не разговаривали, думая лишь об ужине, ожидавшем их, когда они доберутся до равнины внизу. Единственными звуками были ржание лошадей, скрип колес да окрики погонщиков.

Прохлада усилилась, когда дорога спустилась к подножию холма, куда не достигали лучи солнца. Вивиан непроизвольно поежился, но непрерывно движущийся поток пеших, всадников и фургонов не позволял остановиться и одеться потеплее. Сейчас дорога петляла еще сильнее, так что движение замедлилось, хотя они находились почти у подножия, и до выхода на равнину осталось пройти лишь длинную узкую расщелину. Предвкушая окончание дневного перехода, мужчины перекидывались предложениями сыграть в карты после ужина или попросить кого-нибудь спеть. В голове Вивиана крутились мысли о еде, о предложенной Синклером выпивке и о свободном времени перед сном, когда он сможет подумать о Лейле.

Его блуждающие мысли помешали сразу понять значение того, что заметили глаза. Видимо, то же самое случилось и с другими людьми, потому что они продолжали идти вперед.

Вдоль дороги по обеим ее сторонам стояли мужчины в грубой одежде, широкополых шляпах и поношенных ботинках, держа наперевес ружья. Солдаты, находившиеся в авангарде английских войск, были обезоружены и сгрудились в стороне; конные разведчики, лишенные лошадей, с отчаянием наблюдали, как те, кого они не смогли предупредить об опасности, попадают в ловушку. Не было ни звука, ни выстрела, когда ошеломленные солдаты подчинились команде тысяч ружей, направленных на тропу.

Так могло длиться вечно, если бы кто-то впереди Вивиана не оказался или дураком, или бесшабашным героем. Раздался свист пули, и один из буров упал. Казалось, прорвалась плотина. Ряды молчащих до сего момента ружей наполнили воздух громом. Люди на дороге превратились в колышущуюся, кричащую массу, солдаты и лошади падали под надвигающиеся сзади фургоны, которые не могли остановить свое движение вниз. Еще залп, и тропу перегородили перевернувшиеся фургоны, истерически бьющиеся лошади, чьи уздечки держали уже мертвые хозяева, запутавшиеся в постромках орудия. Шум и растерянность только усилились, когда подошла задняя часть колонны.

Вокруг Вивиана царил хаос, в котором артиллеристы пытались развернуть орудие. Это было практически невозможно, так как лошади просто взбесились от страха. Зная, что он ничем здесь не может помочь, Вивиан развернул Оскара и прорвался через мешанину людей, повозок и животных. Здесь картина была еще хуже. Не понимая, что произошло, но догадавшись об опасности, солдаты развернули пушку, однако ослабевшие лошади не смогли удержать ее на крутом склоне, и она скатилась вниз, врезавшись в другую.

Заметив рядом офицера-пехотинца, Вивиан кинулся к нему. Перекрикивая шум, он как можно короче объяснил ситуацию, добавив, что не пошлет своих уланов на врага без прикрытия со стороны пехоты, чтобы выгнать буров на открытую местность. Вернувшись, он собрал своих людей, сообщив, что они выступят, как только пехотинцы сгонят противника со склона холма. Его люди сомневались, что это удастся. Как можно сражаться в такой неразберихе?

Поэтому выбрали другой способ. Снова поднявшись наверх, они принялись пробираться через заросли алоэ, пытаясь выйти в тыл бурам.

Битва перешла в следующую фазу. Шла ожесточенная борьба, часто переходящая в рукопашную. Мало-помалу буры были вынуждены отступить, освободив проход на равнину и оставив свои столь выгодные позиции. Только тогда, сочтя момент подходящим для атаки кавалерии, Вивиан вывел уланов на открытую равнину, преследуя неприятеля. Как обычно, вид конников деморализовал буров. Некоторые остановились, тут же сдаваясь в плен, но Вивиану, в подчинении которого оказалась лишь половина эскадрона, пришлось отступить, когда враг, захвативший орудия, успел развернуть их и открыть стрельбу.

Вернувшись к своим, Вивиан с радостью обнаружил, что Синклер и Блайз высвободили свое орудие и готовились начать обстрел с левого фланга, в то время как другую пушку оттащили направо и готовили к бою. Рев орудий стал оглушающим, когда началась битва между соперничавшими орудиями, включая и ружейные выстрелы со стороны буров, которым удалось вернуться на некоторые прежние рубежи.

Вивиан смотрел, как маленькие группки шотландских пехотинцев пытались пробраться к позициям снайперов, но каждый раз солдаты гибли, пока их командир не понял, что это напрасные жертвы. Затем буры сконцентрировали усилия на правом фланге англичан.

Солнце садилось, но бой не прекратился. Вражеские снайперы постепенно отстреливали артиллеристов, и вскоре рядом с орудиями остались лишь раненые, героически продолжавшие вести огонь. Подходили новые, но и они падали замертво. Лошади также становились жертвами обстрела, и скоро стало ясно, что необходимо отступать, прежде чем будут разрушены сами пушки.

Вивиан и другие на левом фланге смотрели, как вновь и вновь повторяются попытки увезти орудия. Число трупов все увеличивалось, но все равно находились смельчаки, готовые рискнуть. В конце концов, двум бесстрашным удалось прикрепить постромки лошадей к одному из орудий. Воодушевленная их успехом горстка людей, ведомая юным офицером, кинулась к другой пушке, фактически на руках вывозя ее, когда их лошади оказались убитыми.

Еще до того как они вернулись, появилось свежее подкрепление в виде двух конников, ведущих в поводу еще по одной лошади, и предпринявших попытку спасти третье орудие. Под шквальным огнем они привязали животных. Затем один из мужчин упал, а оставшийся вскочил на переднюю лошадь. Когда он уже поворачивал, рядом разорвался снаряд.

Обезумевшие лошади, скинув оглушенного всадника, кинулись вперед, таща за собой пушку и направляясь в сторону буров. Наблюдая за ними, Вивиан повернулся к Генри Синклеру.

— Как ты думаешь, не провести ли нам гонки, о которых мы когда-то договаривались?

Тот был так поглощен, наблюдая за трагедией, разворачивающейся перед их глазами, что прошло несколько секунд, прежде чем он осознал брошенный ему вызов.

— Самое подходящее время.

Они вскочили в седла и галопом понеслись за убегавшими лошадьми. Оскар легко двигался по равнине, не раздумывая, когда надо было перепрыгивать через воронки. Душа Вивиана была полна страха и возбуждения. Лихорадочный стук сердца странно гармонировал с глухими разрывами снарядов и резким стаккато пуль. Но они продолжали свой путь, чудесным образом выжив среди падающего сверху смертоносного дождя.

Он и его компаньон одновременно повернули, перерезая дорогу испуганным лошадям, тащившим за собой орудие. Они уже приблизились настолько, что Вивиан отчетливо видел покрытые пеной рты и дикие от страха глаза животных. Наибольшую опасность представляло, однако, само орудие, болтающееся из стороны в сторону. Если он попытается подскакать сзади, то любой неожиданный поворот пушки может убить его. Приблизиться более безопасно означало покрыть большое расстояние, потеряв время и утомив Оскара. Но дело того стоило.

Лошади почувствовали их приближение и шарахнулись в сторону. Подъезжая все ближе и ближе, Вивиан и Синклер вынуждали убегавших животных поворачивать по широкой дуге, таким образом возвращаясь к позициям англичан.

Все шло хорошо, пока Генри Синклер, скакавший голова к голове с Вивианом, вдруг не покачнулся, затем начал сползать с седла, а его лошадь замедлила ход, оставив Вивиана в одиночестве не более чем в нескольких сантиметрах от орудия.

Все чувства и мысли исчезли. Вивиан двигался к возможной смерти, словно ведомый странной силой, ничего общего не имеющей с разумом. Сейчас он скакал рядом с грохочущим металлом, а у Оскара, казалось, не хватило сил, чтобы поравняться с упряжкой.

Постепенно, однако, Вивиан осознал, что голова Оскара уже почти рядом с хвостами задней пары лошадей. Что-то стукнуло его по плечу, затем пришла боль, когда пуля глубоко проникла в тело. Но так силен был его азарт, что он, не обращая внимания на боль, продолжал свою бешеную скачку. Последовал еще один удар. Пуля прошла через шею, и по горлу потекла теплая кровь, вызывая кашель. По лицу струился пот, в голове шумело. Но он уже был рядом с передними лошадьми и должен был двигаться дальше.

Придвинувшись как можно ближе, Вивиан привстал в седле, высвободил левую руку, рукав которой был залит кровью, пытаясь ухватить за постромки, соединявшие лошадей. В этом неустойчивом положении прошли бесконечные мгновения, пока его пальцы искали цепочку, прикрепленную к хомуту. Коснулся, потерял контакт, затем снова коснулся. Наконец ему удалось ухватиться за нее. Когда он уже был готов потянуть за цепочку, Оскар вдруг заржал, споткнулся, вновь побежал и неожиданно беспомощно рухнул вперед, оставив Вивиана, который автоматически высвободил ноги из стремян.

Земля с неимоверной скоростью проносилась мимо, пока он висел, держась с силой, рожденной отчаянным желанием выжить. Он захлебывался кровью, верхняя часть тела онемела, ноги бились о камни, однако его чутье говорило, что движение замедляется, замедляется, замедляется. Стук копыт затих, лошади перешли на рысь, затем остановились.

Все еще держащегося за постромки Вивиана протянуло несколько метров по земле. Затем он осознал две странные вещи. Во-первых, где-то рядом раздавались звуки, весьма похожие на приветствия, и, во-вторых, ноги были повернуты под немыслимым углом. В следующую минуту его окружили люди. Они улыбались, говорили слова, которые он не мог разобрать из-за шума в ушах, пытались разжать его пальцы, держащиеся за цепочку. Кровь, заполнившая горло, не позволила ему сказать, чтобы его не ставили на ноги. А когда они это сделали, мир вокруг мгновенно расплылся и исчез, его заменила полная темнота.

Время текло в странной череде яви и снов. Часто он не мог их различить. Ночами он бодрствовал, глядя на яркий свет ламп, днями — терял сознание, когда санитарный фургон подбрасывало на ухабах дороги. Вернулась старая лихорадка, вычеркнув из жизни несколько дней. Еще больше он ослабел от потери крови, когда дожди снова размыли землю, и попытка вытащить фургон привела к тому, что открылись раны. Врач регулярно вливал ему в рот воду, большая часть которой вновь вытекала наружу. Горло жгло, и Вивиан постоянно страдал от жажды. Друзья, даже незнакомые люди постоянно навещали его, говоря о мужестве и немыслимом героизме. Он не мог ответить. Способность говорить оставила его.

Однажды около него появился Чарльз. Брат выглядел ухоженным и красивым в чистом мундире, слегка усталым, но в остальном таким же, как и прежде. Вивиан попытался выразить свою радость, но по выражению лица Чарльза понял, что слова, даже прозвучав вслух, не изменили бы отношений, разрушенных навсегда.

— Завтра мы прибываем в Преторию, — сухо проинформировал его Чарльз. — Когда ты попадешь в госпиталь, последует награждение за возвращение того орудия.

Его рот скривился.

— Ты всегда хотел доказать, что лучше других. Так вот, тебе это удалось. Даже Бранклифф, скорее всего, одобрил бы. Думаю, ты сможешь найти в себе силы жить, зная, что пожертвовал Генри Синклером, лишь бы удовлетворить свое навязчивое желание быть принятым в обществе на равных. Я бы не смог, и в этом основное различие между нами. Я стал солдатом из чувства долга, а не из стремления к самоутверждению. Самая большая радость для меня — это то, что, если я умру, мое место займет кузен Джеральд, а не ты.

Собираясь уйти, он добавил:

— Ты больше не будешь воевать и вернешься к Джулии раненым героем. Ничто, однако, не изменит тот факт, что Вивиан Вейси-Хантер незаконнорожденный, и ты это знаешь лучше меня.

Госпиталь был просторным и комфортным. Врачи сообщили, что множественные переломы обеих ног продержат его прикованным к кровати в течение нескольких месяцев, а затем ему придется заново учиться ходить. Они добавили, что лихорадка и неспособность есть твердую пищу вызвали настолько опасное состояние, что он не может быть отправлен на корабле в Англию.

Вивиан потерял счет времени в белой комнате, где на стены падали лучи солнца, пробивающиеся через задернутые шторы. Он лежал, отдавшись своим мыслям, изредка пытаясь проглотить питательную жидкость, которая поддерживала в нем жизнь. Он понял правду раньше докторов: его голосовые связки безнадежно повреждены, и он сможет разговаривать только шепотом, если вообще сможет.

Критическое положение, в котором он находился, смягчило необходимость примириться с концом военной карьеры — столь противоречивой, но все же столь любимой им. Когда главной задачей стало выжить, не имело смысла долго размышлять о будущем, которого может и не быть.

День за днем он боролся за жизнь, и незаметно наступило улучшение. Однажды вечером к нему подошел врач, передав два сообщения, и Вивиан не мог решить, какое стало более гнетущим.

Визитер сначала рассказал то, что он считал плохой новостью: Чарльз попал в плен к бурам во время разведывательного рейда на ферму. «Хорошей» новостью оказалось то, что Джулия решила отправиться в Преторию, не обращая внимание на запрещение военного командования, рассматривающего эту территорию как зону боевых действий.

— Леди имеет такой твердый характер, как я понял, — закончил доктор Маквей, улыбаясь. — Не сомневаюсь, что миссис Вейси-Хантер скоро окажется здесь.

Несмотря на уверения доктора, Джулия так и не появилась ни на этой, ни на следующей неделе, и Вивиан стал надеяться, что она столкнулась с достойными противниками в лице военной администрации. Вскоре зашел его однополчанин, рассказав, что с Чарльзом хорошо обращаются, он находится в одном из лагерей для военнопленных, куда регулярно приезжают нейтральные наблюдатели и врачи. Еще одной новостью стало то, что Саттон Блайз был представлен на получение креста Виктории. Раненый и единственный оставшийся в живых, он четыре часа защищал орудие и спас его от попадания в руки врага. Исключительно храбрый солдат, но в памяти Вивиана всплыло выражение его лица, когда Лейла засунула бриллиант ему обратно в карман. Улыбка тронула его губы при воспоминании об этом.

Визит юного офицера в полной мере поставил перед Вивианом вопрос о его вынужденном расставании с уланским полком. Что его ждет впереди? Не имея денег, ранее получаемых от матери, он должен найти способ зарабатывать достаточно, чтобы содержать жену и сына если не в роскоши, то хотя бы в комфорте. Он не был политиком или бизнесменом. Если он не может оставаться солдатом, то будет искать работу, связанную с лошадьми.

Час напряженных раздумий ни к чему не привел и лишь утомил его настолько, что на глаза набежали слезы, когда он смотрел на белые стены вокруг. Война была его ремеслом в течение десяти лет. Нелегко распрощаться со службой, которая дала ему друзей, социальный статус, чувство равенства и возможность забыть о прошлом. Без армии, без любимой женщины имела ли смысл жизнь, остаток которой ему придется провести инвалидом?

Когда он открыл глаза, то обнаружил рядом доктора Маквея, серьезно и внимательно смотрящего на него. Испугавшись, что тот заметит влагу на ресницах. Вивиан закрыл глаза рукой, заметив:

— Это проклятое солнце, отражаясь на стенах, раздражает зрение.

Поплотнее закрыв шторы, врач скова подошел к кровати, хмурясь и вздыхая.

— Весь мой опыт доказывает — есть только один способ, как сказать то, что я сейчас вынужден сказать, — начал он. — Ваша жена не придет сюда — никогда, майор. Три дня назад с ней произошло несчастье. И, хотя все возможное было предпринято для ее спасения, я с прискорбием вынужден сообщить, что она умерла сегодня днем.

Вивиан ничего не понимал. Это ведь он борется со смертью!

— Она умерла? Джулия? Должно быть, какая-то ошибка.

Покачав головой, доктор Маквей скорбно произнес:

— Никаких ошибок, мой дорогой друг. Я был бы счастлив, если бы так. Мне приходилось часто говорить леди, что их мужья умерли, но, поверьте мне, я говорю правду, сообщая мужчине, что он потерял жену.

Чувствуя оглушающую пустоту внутри, Вивиан лежал молча, глядя на армейского хирурга так долго, что тот решил объясниться.

— Миссис Вейси-Хантер была, очевидно, страстной наездницей и была склонна считать, что ее конституция намного сильнее, чем у любой другой женщины. Так оно, наверное, и было, но рождение ребенка приводит к определенным и неизбежным изменениям, майор. К сожалению, ваша жена проигнорировала совет врачей и возобновила свои ежеутренние продолжительные поездки верхом. К несчастью, слишком рано после родов.

Он тяжело вздохнул.

— Такая бессмысленная трагедия.

— Маунтфут, — пробормотал Вивиан, вспоминая огромное животное, которое Джулия выбрала объектом дрессировки. — Вы знаете подробности?

Маквей кивнул.

— Достаточно, чтобы быть уверенным: все возможное было предпринято для ее спасения. Вы не должны никого обвинять, майор. Вашу жену скинул темпераментный конь, испуганный внезапно налетевшим штормом в горах около Кейптауна. Падение не было смертельным само по себе, но вызвало внутреннее кровотечение. Вынужденная задержка, потребовавшаяся, чтобы доставить вашу жену в госпиталь, почти не оставила ей шансов. Она держалась мужественно, но даже железная воля не смогла помочь. Мне очень жаль, — закончил он, вставая на ноги. — Вам, естественно, хотелось бы побыть одному. Я вернусь через несколько минут. Возможно, тогда вы будете в состоянии дать мне инструкции по поводу похорон и назвать кого-нибудь — скорее всего, вашего однополчанина, — кто смог бы выступить во время траурной церемонии.

Чувствуя сумятицу в голове, Вивиан мог думать лишь об одном.

— Что с моим сыном? Кто за ним ухаживает? Стоя уже у двери, врач послал ему слабую одобряющую улыбку.

— Ребенка и его няню поместили у одного из друзей вашей жены в Кейптауне до тех пор, пока не представится возможность отправить его в Англию. Сэр Кинсли Марчбанкс объявил о своем намерении воспитывать внука в Корнуолле. Вы можете не волноваться по этому поводу, майор.

Когда он вышел, Вивиан подумал о своем сыне, взятом на воспитание в семью Джулии, и поклялся, что Кимберли Вейси-Хантер в полной мере познает любовь и свободу, которых много лет назад был лишен маленький мальчик в Шенстоуне. И это сделало необходимым его выздоровление.