Танцовщица

Придвинувшись как можно ближе, Вивиан привстал в седле, высвободил левую руку, рукав которой был залит кровью, пытаясь ухватить за постромки, соединявшие лошадей. В этом неустойчивом положении прошли бесконечные мгновения, пока его пальцы искали цепочку, прикрепленную к хомуту. Коснулся, потерял контакт, затем снова коснулся. Наконец ему удалось ухватиться за нее. Когда он уже был готов потянуть за цепочку, Оскар вдруг заржал, споткнулся, вновь побежал и неожиданно беспомощно рухнул вперед, оставив Вивиана, который автоматически высвободил ноги из стремян.

Земля с неимоверной скоростью проносилась мимо, пока он висел, держась с силой, рожденной отчаянным желанием выжить. Он захлебывался кровью, верхняя часть тела онемела, ноги бились о камни, однако его чутье говорило, что движение замедляется, замедляется, замедляется. Стук копыт затих, лошади перешли на рысь, затем остановились.

Все еще держащегося за постромки Вивиана протянуло несколько метров по земле. Затем он осознал две странные вещи. Во-первых, где-то рядом раздавались звуки, весьма похожие на приветствия, и, во-вторых, ноги были повернуты под немыслимым углом. В следующую минуту его окружили люди. Они улыбались, говорили слова, которые он не мог разобрать из-за шума в ушах, пытались разжать его пальцы, держащиеся за цепочку. Кровь, заполнившая горло, не позволила ему сказать, чтобы его не ставили на ноги. А когда они это сделали, мир вокруг мгновенно расплылся и исчез, его заменила полная темнота.

Время текло в странной череде яви и снов. Часто он не мог их различить. Ночами он бодрствовал, глядя на яркий свет ламп, днями — терял сознание, когда санитарный фургон подбрасывало на ухабах дороги. Вернулась старая лихорадка, вычеркнув из жизни несколько дней. Еще больше он ослабел от потери крови, когда дожди снова размыли землю, и попытка вытащить фургон привела к тому, что открылись раны. Врач регулярно вливал ему в рот воду, большая часть которой вновь вытекала наружу. Горло жгло, и Вивиан постоянно страдал от жажды. Друзья, даже незнакомые люди постоянно навещали его, говоря о мужестве и немыслимом героизме. Он не мог ответить. Способность говорить оставила его.

Однажды около него появился Чарльз. Брат выглядел ухоженным и красивым в чистом мундире, слегка усталым, но в остальном таким же, как и прежде. Вивиан попытался выразить свою радость, но по выражению лица Чарльза понял, что слова, даже прозвучав вслух, не изменили бы отношений, разрушенных навсегда.

— Завтра мы прибываем в Преторию, — сухо проинформировал его Чарльз. — Когда ты попадешь в госпиталь, последует награждение за возвращение того орудия.

Его рот скривился.

— Ты всегда хотел доказать, что лучше других. Так вот, тебе это удалось. Даже Бранклифф, скорее всего, одобрил бы. Думаю, ты сможешь найти в себе силы жить, зная, что пожертвовал Генри Синклером, лишь бы удовлетворить свое навязчивое желание быть принятым в обществе на равных. Я бы не смог, и в этом основное различие между нами. Я стал солдатом из чувства долга, а не из стремления к самоутверждению. Самая большая радость для меня — это то, что, если я умру, мое место займет кузен Джеральд, а не ты.

Собираясь уйти, он добавил:

— Ты больше не будешь воевать и вернешься к Джулии раненым героем. Ничто, однако, не изменит тот факт, что Вивиан Вейси-Хантер незаконнорожденный, и ты это знаешь лучше меня.

Госпиталь был просторным и комфортным. Врачи сообщили, что множественные переломы обеих ног продержат его прикованным к кровати в течение нескольких месяцев, а затем ему придется заново учиться ходить. Они добавили, что лихорадка и неспособность есть твердую пищу вызвали настолько опасное состояние, что он не может быть отправлен на корабле в Англию.

Вивиан потерял счет времени в белой комнате, где на стены падали лучи солнца, пробивающиеся через задернутые шторы. Он лежал, отдавшись своим мыслям, изредка пытаясь проглотить питательную жидкость, которая поддерживала в нем жизнь. Он понял правду раньше докторов: его голосовые связки безнадежно повреждены, и он сможет разговаривать только шепотом, если вообще сможет.

Критическое положение, в котором он находился, смягчило необходимость примириться с концом военной карьеры — столь противоречивой, но все же столь любимой им. Когда главной задачей стало выжить, не имело смысла долго размышлять о будущем, которого может и не быть.

День за днем он боролся за жизнь, и незаметно наступило улучшение. Однажды вечером к нему подошел врач, передав два сообщения, и Вивиан не мог решить, какое стало более гнетущим.

Визитер сначала рассказал то, что он считал плохой новостью: Чарльз попал в плен к бурам во время разведывательного рейда на ферму. «Хорошей» новостью оказалось то, что Джулия решила отправиться в Преторию, не обращая внимание на запрещение военного командования, рассматривающего эту территорию как зону боевых действий.

— Леди имеет такой твердый характер, как я понял, — закончил доктор Маквей, улыбаясь. — Не сомневаюсь, что миссис Вейси-Хантер скоро окажется здесь.

Несмотря на уверения доктора, Джулия так и не появилась ни на этой, ни на следующей неделе, и Вивиан стал надеяться, что она столкнулась с достойными противниками в лице военной администрации. Вскоре зашел его однополчанин, рассказав, что с Чарльзом хорошо обращаются, он находится в одном из лагерей для военнопленных, куда регулярно приезжают нейтральные наблюдатели и врачи. Еще одной новостью стало то, что Саттон Блайз был представлен на получение креста Виктории. Раненый и единственный оставшийся в живых, он четыре часа защищал орудие и спас его от попадания в руки врага. Исключительно храбрый солдат, но в памяти Вивиана всплыло выражение его лица, когда Лейла засунула бриллиант ему обратно в карман. Улыбка тронула его губы при воспоминании об этом.

Визит юного офицера в полной мере поставил перед Вивианом вопрос о его вынужденном расставании с уланским полком. Что его ждет впереди? Не имея денег, ранее получаемых от матери, он должен найти способ зарабатывать достаточно, чтобы содержать жену и сына если не в роскоши, то хотя бы в комфорте. Он не был политиком или бизнесменом. Если он не может оставаться солдатом, то будет искать работу, связанную с лошадьми.

Час напряженных раздумий ни к чему не привел и лишь утомил его настолько, что на глаза набежали слезы, когда он смотрел на белые стены вокруг. Война была его ремеслом в течение десяти лет. Нелегко распрощаться со службой, которая дала ему друзей, социальный статус, чувство равенства и возможность забыть о прошлом. Без армии, без любимой женщины имела ли смысл жизнь, остаток которой ему придется провести инвалидом?

Когда он открыл глаза, то обнаружил рядом доктора Маквея, серьезно и внимательно смотрящего на него. Испугавшись, что тот заметит влагу на ресницах. Вивиан закрыл глаза рукой, заметив:

— Это проклятое солнце, отражаясь на стенах, раздражает зрение.

Поплотнее закрыв шторы, врач скова подошел к кровати, хмурясь и вздыхая.

— Весь мой опыт доказывает — есть только один способ, как сказать то, что я сейчас вынужден сказать, — начал он. — Ваша жена не придет сюда — никогда, майор. Три дня назад с ней произошло несчастье. И, хотя все возможное было предпринято для ее спасения, я с прискорбием вынужден сообщить, что она умерла сегодня днем.

Вивиан ничего не понимал. Это ведь он борется со смертью!

— Она умерла? Джулия? Должно быть, какая-то ошибка.

Покачав головой, доктор Маквей скорбно произнес:

— Никаких ошибок, мой дорогой друг. Я был бы счастлив, если бы так. Мне приходилось часто говорить леди, что их мужья умерли, но, поверьте мне, я говорю правду, сообщая мужчине, что он потерял жену.

Чувствуя оглушающую пустоту внутри, Вивиан лежал молча, глядя на армейского хирурга так долго, что тот решил объясниться.

— Миссис Вейси-Хантер была, очевидно, страстной наездницей и была склонна считать, что ее конституция намного сильнее, чем у любой другой женщины. Так оно, наверное, и было, но рождение ребенка приводит к определенным и неизбежным изменениям, майор. К сожалению, ваша жена проигнорировала совет врачей и возобновила свои ежеутренние продолжительные поездки верхом. К несчастью, слишком рано после родов.

Он тяжело вздохнул.

— Такая бессмысленная трагедия.

— Маунтфут, — пробормотал Вивиан, вспоминая огромное животное, которое Джулия выбрала объектом дрессировки. — Вы знаете подробности?

Маквей кивнул.

— Достаточно, чтобы быть уверенным: все возможное было предпринято для ее спасения. Вы не должны никого обвинять, майор. Вашу жену скинул темпераментный конь, испуганный внезапно налетевшим штормом в горах около Кейптауна. Падение не было смертельным само по себе, но вызвало внутреннее кровотечение. Вынужденная задержка, потребовавшаяся, чтобы доставить вашу жену в госпиталь, почти не оставила ей шансов. Она держалась мужественно, но даже железная воля не смогла помочь. Мне очень жаль, — закончил он, вставая на ноги. — Вам, естественно, хотелось бы побыть одному. Я вернусь через несколько минут. Возможно, тогда вы будете в состоянии дать мне инструкции по поводу похорон и назвать кого-нибудь — скорее всего, вашего однополчанина, — кто смог бы выступить во время траурной церемонии.

Чувствуя сумятицу в голове, Вивиан мог думать лишь об одном.

— Что с моим сыном? Кто за ним ухаживает? Стоя уже у двери, врач послал ему слабую одобряющую улыбку.

— Ребенка и его няню поместили у одного из друзей вашей жены в Кейптауне до тех пор, пока не представится возможность отправить его в Англию. Сэр Кинсли Марчбанкс объявил о своем намерении воспитывать внука в Корнуолле. Вы можете не волноваться по этому поводу, майор.

Когда он вышел, Вивиан подумал о своем сыне, взятом на воспитание в семью Джулии, и поклялся, что Кимберли Вейси-Хантер в полной мере познает любовь и свободу, которых много лет назад был лишен маленький мальчик в Шенстоуне. И это сделало необходимым его выздоровление.

ЭПИЛОГ

Для англичан война в Южной Африке закончилась, для буров она продолжалась. Потери со стороны английских войск и гражданского населения составляли более двадцати тысяч человек, еще большее число было ранено. Потери англичан в отношении репутации и общемирового престижа были столь же значительны. Даже с падением Йоханнесбурга и Претории буры не прекратили военных действий. Еще два года «армия фермеров» была рассредоточена в вельде, одерживая вверх благодаря своей способности появляться и исчезать без предупреждения.

Они убивали одетых в хаки солдат, крали их оружие и любым способом подрывали их дух, заставляя гоняться за собой — часто безрезультатно — взад-вперед по прокаленной земле.

Не надеясь уже выиграть, буры просто продолжали оскорблять своего могущественного врага на глазах всего мира. Пытаясь отомстить, англичане принялись поджигать те фермы, что предоставляли кров и еду для противника. Бездомных женщин и детей затем держали в лагерях до тех пор, пока их мужчины не сдавались.

Подобная практика вызвала гневные протесты стран, поддерживающих буров, но англичане не остановились.

В конце концов, понимая, что вражда приводит к неоправданно большим потерям и уничтожению тех самых земель, за которые они боролись, страдающие от голода буры разделились. Многие приходили сдаваться в ближайший военный лагерь, давая клятву никогда больше не брать в руки оружие. Получившие кличку «руки вверх», они стали заклятыми врагами тех, кто продолжил борьбу, и часто гибли в столкновениях со своими бывшими товарищами.

Последняя стадия войны потеряла ту форму честного состязания, которым характеризовались первые дни. Негласное уважение между воюющими сторонами, что позволяло бурам на Рождество забрасывать гарнизон Ледисмит сливовыми пудингами, а англичанам без колебаний предоставлять врагу лекарства для раненых, исчезло за два года бессмысленной борьбы. Благородство заменили горечь и ненависть.

Условия мирного договора отдали контроль над двумя провинциями буров в руки англичан, как того и хотел Сесил Роде, но огромные суммы, выплаченные побежденным в виде компенсации для восстановления ферм, свидетельствовали, что присоединение Оранжевой республики и Трансвааля далось слишком высокой ценой.

В Англии конец войны в мае 1902 года вызвал куда меньшую радость, чем известие о снятии блокады с трех городов два года назад. За исключением тех, чьи родственники все еще находились в Южной Африке, данный конфликт потерял всяческую привлекательность для жителей острова. Патриотическая горячка, из-за которой молодые люди тысячами отправлялись в Африку, а женщины соревновались, чтобы стать медсестрой или помогать в сборе средств, давным-давно прошла.

Срок в три года, потребовавшийся, чтобы поставить на колени кучку фермеров, показался излишне долгим тем, кто остался дома. Проще забыть обо всем и обратить внимание на наступление новой эры веселья, обещанной королем Эдуардом VII, который наконец-то сел на трон после смерти королевы Виктории. Годы скучной морали канули в лету, в моду вошла фривольность.

Любовь нового короля к легким театральным представлениям привела к настоящему буму в области музыкальной комедии и оперетты. Сплетники вволю обсуждали просьбу монарха включить выступление Лейлы Дункан и Франца Миттельхейтера в благотворительный концерт, организованный с целью сбора средств для раненых в англо-бурской войне. Его благосклонность к ведущей актрисе, перенесшей осаду Кимберли, ни для кого не являлась секретом. И его четырежды замечали в театре Линдлей на спектакле «Принцесса из Будапешта».

Прелестная темноволосая актриса вернулась из Южной Африки, встреченная массовым преклонением людей, охваченных патриотическим порывом после освобождения Мафекинг — маленького гарнизона к северу от Кимберли, — жителям которого пришлось ждать своей свободы дольше, чем жителям города алмазов.

Немедленное возобновление «Наследницы из Венгрии» Лестером Гилбертом, который всячески раздувал историю о трехдневном заточении Лейлы в алмазных шахтах, принесло его ведущей актрисе популярность, никогда дотоле не испытанную актрисами их театра.

Ее песня «Моя далекая любовь», ставшая любимой для солдат и тех, кого они покидали на берегу, была встречена слезами и аплодисментами в тот первый день после возобновления спектакля. Представление было остановлено на пятнадцать минут, пока Лестер Гилберт, нарушив свое собственное правило, не дал сигнал петь на бис. Но ни один в тот вечер, за исключением, возможно, Франца, не знал, чего стоило Лейле исполнять эту песню.

Спектакль «Принцесса из Будапешта» оказался одним из лучших, поставленных Гилбертом. Театр каждый вечер заполнялся зрителями до отказа, а карманы импресарио деньгами — каждую неделю. Ритмичный, задорный вальс, который пела Лейла для Франца — ее жениха, едва-едва успевавшего спасти свою любимую, — так подходил к настроению всеобщего легкомыслия, что даже затмил по популярности неувядающую «Мою далекую любовь», став фаворитом на придворных балах и заставляя все большее и большее число джентльменов считать себя влюбленными в ведущую актрису. Лестер Гилберт был в восторге. Война закончилась, солдаты скоро вернутся, а у него в театре находилась девушка, на которую они все побегут смотреть. Да, «Принцесса из Будапешта» обречена на долгую жизнь.

Вивиан увидел афиши и имена действующих лиц, когда проходил мимо театра Линдлей, направляясь на встречу со своими адвокатами. Он не был в Лондоне три года. И хотя весеннее солнце ярко осветило улицы, а парки наполнили цветы, город, в котором он когда-то жил, казался грязным и слишком тесным после широты вельда. Только сейчас, вернувшись в места своих безрассудных юношеских забав, он понял, насколько же изменился. Долгие месяцы жестокой борьбы за выживание научили любить иные ценности. В то время, когда возможность сделать несколько шагов без помощи костылей считалась уже большим успехом, веселые пустяки отошли на задний план.

Он оставался в госпитале в Претории почти год, ожидая сращения многочисленных переломов, а затем учась заново ходить. Все это время его сын Ким и ухаживавшая за ним женщина жили неподалеку. Каждый день ребенка приносили к нему, тем самым вызывая желание выздороветь как можно быстрее. Когда ему было тяжело, одна лишь мысль о семействе Марчбанкс, требующем к себе на воспитание Кима, заставляла Вивиана бороться с болезнью изо всех сил.

Мальчик уже делал первые шажки, когда врачи неохотно согласились выписать его отца, с условием, однако, что тот дважды в неделю будет приходить на обследование. Готовый пообещать что угодно в обмен на свободу, Вивиан в полной мере осознал свои обязанности отца. Наблюдая за светловолосым малышом, растущим день ото дня, он поклялся, что передаст ему состояние, достойное законного наследника Вейси-Хантеров. Имея в своем распоряжении доход с части поместья Шенстоун, включая и ферму Макстед, он купил несколько гектаров земли к северу от Кейптауна, собираясь устроить там конный завод. Однако, прежде чем он смог туда переехать, здания заняли восставшие буры, и все помещения сгорели во время боя. Без пособия, ранее выплачиваемого матерью, Вивиан не мог восстановить дом. Впрочем, он и не стал бы этого делать из опасения, что подобный мятеж может повториться.

Многочисленные просьбы семейных поверенных вернуться в Англию оставались без ответа. Сначала потому, что он болел, затем — потому, что был полон планов создания поместья, не уступающего Шенстоуну. Однако теперь пришло время решать финансовые вопросы, и Вивиан с ребенком отправился в Лондон, где снял комнаты в гостинице, расположенной невдалеке от фамильного дома Вейси-Хантеров — того самого, где он спал с Джулией. Казалось особенно символичным, что дорога от гостиницы к зданию фирмы «Рандл и Хоторн» шла мимо театра Линдлей.

Он знал о сумасшедшем успехе Лейлы и очень радовался за нее. Театр вошел в ее кровь, — Франц Миттельхейтер оказался прав. Была лишь одна причина, по которой он принял решение не искать встречи с Лейлой после смерти Джулии. Он был мужчиной, чья жизнь сейчас ограничивалась передвижением на слабых ногах и невозможностью говорить громче, чем хриплым шепотом. Он стал калекой, и все свои оставшиеся силы должен был бросить на устройство конного завода вдали от цивилизации.

Он по-прежнему любил Лейлу и знал, что так будет всегда, но одной любви недостаточно, чтобы сделать предложение женщине, так высоко стоящей, как она. Кроме того, оставался Ким — сын Джулии, который всегда будет стоять между ними. Но когда его коляска проезжала театр Линдлей этим утром, Вивиана заполнило острое желание увидеться с Лейлой. Он сможет заказать себе места на галерке на вечер перед возвращением в Кейптаун, и она так никогда и не догадается, что он был рядом эти несколько часов… Нет, лучше она останется в его памяти такой, какой была во время прощального концерта под высоким африканским небом, в городе, полном усталых, но радостных людей.

Гораций Рандл был невысоким самоуверенным мужчиной семидесяти трех лет. Три поколения Ранд-лов вели дела семьи Вейси-Хантеров, что нередко являлось весьма трудным делом — взять хотя бы скандал, связанный с признанием Вивиана незаконнорожденным. Партнеры в юридической форме всегда симпатизировали несостоявшемуся наследнику, хотя его безалаберная юность лишь добавляла им работы. Вивиана ждал весьма теплый прием, когда он вошел в офис.

— Майор Вейси-Хантер, как приятно видеть вас вновь после столь длительного перерыва. Мы, разумеется, читали о ваших подвигах, за которые вы были так высоко награждены, и тревожились, когда выздоровление заняло почти год. Мистер Хоторн недавно сделал мне выговор за ваше постоянное отсутствие, но, я надеюсь, вы подтвердите, что неоднократно получали письма с просьбой о встрече.

Вивиан улыбнулся в ответ.

— Да, это целиком моя вина, Рандл, — подтвердил он медленным задыхающимся шепотом, сейчас ставшим его голосом.

Явно шокированный звуком, но слишком вышколенный, чтобы показать это, адвокат предложил клиенту устраиваться поудобнее и предоставил в его распоряжение стакан мадеры, прежде чем самому усесться за ветхим столом.

— Подозреваю, что можно обойтись без формальностей, — начал Вивиан. — Как я уже писал, я собираюсь жить в Южной Африке вместе с сыном.

Рандл кивнул, но затем, прокашлявшись, вдруг заметил:

— Полагаю, ваши планы могут претерпеть некоторое изменение, когда вы узнаете то, что мы с мистером Хоторном желаем сообщить. Вы разрешите мне продолжить, прежде чем мы займемся обсуждением того, как перевести ваше состояние в Южную Африку?

Вивиан изучал круглое лицо, украшенное очками, и невольно заинтересовался, заметив намек на скрытое возбуждение в поведении этого обычно весьма невозмутимого человека.

— Конечно, если вы собираетесь говорить о чем-то важном.

— Разумеется, майор, так оно и есть. Так оно и есть, — повторил он энергично, шевеля пальцами, словно собирался играть на музыкальном инструменте. — Ваш дедушка, сэр, незадолго до смерти сделал добавление к своему завещанию. Вы и ваша покойная жена не присутствовали на оглашении последней воли усопшего, и признаюсь, что ни я, ни мистер Хоторн в то время не осознали полного значения подобной приписки. С тех пор мы много спорили — даже советовались с коллегами — и уверены, что наша интерпретация является правильной.

— Продолжайте, — попросил Вивиан, сгорая от любопытства.

— В то время как титул должен перейти к законному наследнику, имуществом завещатель может распоряжаться по своему усмотрению. Подобного никогда не случалось в истории семьи Вейси-Хантеров — так как, возможно, наследование все время шло по прямой линии, — но на вашего дедушку сильно повлияли несчастливые обстоятельства женитьбы сына и его ранняя смерть. Видимо, лорд Бранклифф решил сделать все по-своему.

Любопытство было вытеснено тревогой, и Вивиан резко спросил:

— Вы хотите сказать, что дед отдал на сторону земли Вейси-Хантеров?

— Не все, — успокоил его Рандл, почти довольным тоном. — Настоящий лорд Бранклифф по-прежнему владеет домом в Лондоне, охотничьим домиком в Шотландии и окружающими его лесами.

— А Шенстоун?

— Вот это и есть то, о чем мы хотели бы с вами поговорить. Наше толкование завещания привело нас к необходимости как можно быстрее встретиться с вами.

Встав при этих словах на ноги, Рандл продолжил:

— Вы — тот человек, кто заинтересован больше всего, майор. По завещанию вашего деда, официальный наследник должен управлять поместьем до момента рождения первого правнука мужского пола. Шенстоун перейдет в его владение, когда ему исполнится двадцать один год, а до этого времени поместье будет находиться под опекой его отца.

Пройдя несколько шагов, отделявших его от Вивиана, Рандл торжественно объявил:

— Сэр, наше мнение совпадает. Ваш сын, Кимберли Мередит Вейси-Хантер, унаследовал поместье Шенстоун и прилегающие земли, а вы назначаетесь управляющим до его совершеннолетия в тысяча девятьсот двадцать первом году.

Широкая улыбка осветила черты лица, столь непривычного к выражению эмоций.

— Так как вы уже были женаты, когда старый джентльмен ввел это дополнение, а ваш брат еще нет, то вероятность появления первого мальчика в семье именно у вас была чрезвычайно высока. Возможно, это явилось в своем роде игрой с огнем, вызовом судьбе, но мистер Хоторн и я уверены, что это была попытка вашего деда к примирению.

Вивиан сидел в столь хорошо знакомом ему офисе, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Даже находясь при смерти, старик не мог позволить, чтобы ублюдок стал хозяином Шенстоуна, поэтому он поставил на то, что у двух сильных личностей родится сын, и именно он, а не наследник, которому лорд Бранклифф не доверял, получит их фамильную усадьбу. Неудивительно, что Чарльз стал таким злобным после смерти старика. Понятно, почему он проявил такую мстительную нетерпимость, когда узнал, что Джулия родила сына.

— Мистер Хоторн и я выражаем свою радость от подобного поворота событий, — сказал Рандл, возвращая Вивиана мыслями на землю. — Лорд Бранклифф скоро вернется в Лондон, так как буры, конечно же, отпустят всех пленных. Мы проинформируем вашего брата о положении дел, как только сможем с ним связаться.

Вивиан продолжал сидеть молча, и адвокат решился спросить:

— Мы с мистером Хоторном можем быть уверенными, что вы предпочтете жить в Шенстоуне, а не на ферме в южной Африке?

Видя перед глазами старый дом в наступающих сумерках, когда девушка-хористка в бледно-сиреневом платье рассказывала ему, каким красивым он может стать, Вивиан пробормотал:

— Разумеется, мистер Рандл, вы можете быть уверены, что я вернусь домой как можно скорее. Я хочу, чтобы мой сын наслаждался свободой, бегая по саду или скача по дикой болотистой местности. Жду не дождусь, когда его смех озарит эти древние стены, гоня прочь всех призраков.

Лейла быстро покинула театр и в одиночестве вернулась в свои апартаменты. В эти дни она избегала веселья, сопутствующего окончанию спектакля. В ее гримерную приносили корзины цветов, букеты сыпались на сцену к ее ногам. Миссис Маркс, ее костюмер, вносила коробки шоколада и замороженных фруктов. Лейла просила отправить их, как обычно, в приют для падших женщин около Миртл-стрит, где она когда-то занимала подвал. Это была ее весточка призракам Лили Лоув и Нелли Вилкинс.

Войдя в квартиру, Лейла обнаружила очередные букеты и очередные корзины цветов. Скользнув взглядом по оранжерейным розам, орхидеям и камелиям, она внезапно подумала о цветках апельсина и лимона, джакаранде и других растениях, обрамлявших широкие улицы Кимберли. В углу комнаты стояло несколько корзин с фруктами. Она на мгновение задержала на них взгляд, вспомнив те времена, когда один апельсин казался ей бесценным подарком.

Пройдя через гостиную в свой будуар, Лейла сбросила пальто и уселась за туалетный столик в своем сверкающем розовом платье, расстегивая застежки алмазного колье и браслетов. Они упали на полированную поверхность, издав глухой звук. Город алмазов. Как он сейчас выглядит?

С момента возвращения в Англию Франц, как и Лестер Гилберт, выжал из пребывания в Кимберли все, что мог. И сейчас, казалось, выбросил те события из головы. Лейла же не могла не вспоминать, и «поддерживать волшебство», становилось все труднее и труднее. После всего, что она увидела, услышала и сделала в Кимберли, жизнь, которую она вела здесь, выглядела чем-то фальшивым.

Франц жил лишь для искусства, она так не могла. Их естественная привязанность друг к другу исчезла, погребенная под тяжестью разногласий. Напевая озорной вальс, Лейла вдруг вспоминала утро, когда в шахте от лихорадки умер ребенок. В середине второго акта на память приходили очереди за кониной, а каждая девушка в хоре, казалось, имела лицо Нелли Вилкинс.

Прошедшие два года вознесли Лейлу на самые вершины ее профессии. Она была богата, ее принимали во всех гостиных, за исключением, может быть, домов нескольких снобов от аристократии. Слово «шлюха» никогда не употреблялось в связи с известной актрисой Лейлой Дункан. Ее портреты появлялись в газетах и журналах, ее жизнь была открытой книгой для тех, кто хотел ее изучать.

Она разбивала сердца и устанавливала моду. Едва ли проходил месяц без очередного предложения о замужестве. Одни мужчины привлекали ее, другие — заставляли смеяться. Некоторые водружали ее образ на пьедестал и становились преданными рабами. Но, что бы они ни говорили, что бы ни делали, это не трогало ее так, как память о Вивиане, который, глядя на покрытое кровью лицо и вырванные с корнем волосы, произнес: «Я любил тебя тогда, я люблю тебя сейчас, я всегда буду любить тебя».

Джулия умерла восемнадцать месяцев назад, но все же он не появился. Однажды вечером, несколько месяцев назад, офицер, прибывший из Претории на лечение, рассказал, что Вейси-Хантер в конце концов поправился после серьезного ранения, принесшего ему звание кавалера ордена «За безупречную службу». По слухам, он собирался остаться в Южной Африке и купил ферму, где жил вместе с сыном. Но офицер не был уверен в правдивости подобной информации.

Более достоверным, так как оно появилось во всех газетах, стало известие о том, что лорд Бранклифф попал в плен к бурам сразу после взятия Претории. Лейла подумала, как же подобная судьба должна деморализовать мягкого, застенчивого человека, каким она его помнила. Шенстоун, однако, не лишился наследника, и Вивиан должен быть рад.

Она часто думала о Маргарет Вейси-Хантер, родившей двух столь непохожих сыновей и лишенной возможности стать немецкой баронессой. Нежная, очаровательная, нерешительная… Как же по-иному могла сложиться судьба этой женщины, если бы она вышла замуж по любви. Эта мысль всегда приводила к размышлениям о ее собственном будущем. Нелли часто приговаривала, что браслеты и ожерелья никогда не составят компанию, если тебе одиноко, и никогда не позаботятся о тебе, если ты заболеешь. Но все же Лейла верила, что где-нибудь, когда-нибудь она поднимет глаза, и рядом будет стоять Вивиан. И, когда это случится, ничто не разлучит их.

Лестер Гилберт планировал на следующее лето гастроли со спектаклем «Принцесса из Будапешта» по Америке. Никакого риска войны в этой стабильной стране. И ее карьера достигнет пика, если они с Францем завоюют сердца американских зрителей, как это случалось везде, где бы они ни выступали.

Что после Америки? Новый спектакль, новые гастроли? Еще больше славы, еще больше богатства, еще больше предложений того или иного рода. В какой момент появится новое лицо, новый талант привлечет внимание, новая девушка возьмет штурмом Вест-Энд? Большинство ее коллег, опасаясь чего-то подобного, выходили замуж за аристократов. Лейла же цеплялась за надежду, что долго ожидаемая встреча с Вивианом произойдет еще до того, как рассыплется волшебство.

Отставив в сторону поднос с ужином, принесенный служанкой, Лейла неподвижно сидела, пока девушка раскалывала ее волосы, расчесывая пряди так, чтобы они блестели. Неужели их когда-то вырвали те, кто в ее красоте видел лишь козни дьявола?

Миллисент была очень проворна, спокойна и давно привыкла прислуживать известным дамам.