— Кто вы такой?
Ковтун представился.
— Я — Черняк! — объявил вошедший. — Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза! Назначен командармом! Штаб армии поставлен об этом в известность?
Ковтун не только удивился, но даже и растерялся.
— Нам об этом ничего не известно! — ответил он. Надо было бы немедленно разбудить Крылова или Петрова. Но Черняк предупредил его вопросом:
— Где Петров?
— Спит! Он только что прилег!
— Пусть отдохнет! Пусть доберет отдыха последние минутки! Завтра некогда будет отдыхать. Что у вас за карта?
Ковтун наносил последние данные обстановки. Он невольно заслонил карту, но Черняк не обратил на это внимание.
— Оборона? — спросил он. — А вы, майор, академию кончали?
— Нет! — ответил Ковтун, все еще не зная, что ему делать с незнакомым генералом, сомневаясь, не делает ли он служебного преступления, продолжая с ним разговор над картой.
— Сразу видно, что академии не кончали! — продолжал Черняк. — Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.
Звание прибывшего не разрешало дерзость, хотя его замечание обличало полное непонимание происходящего.
— У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва! Но я вас расшевелю!
Ковтун не выдержал:
— Нельзя же наша дивизии равнять с немецкими. У них полные полки трехбатальонпого состава, а у нас половина полков — двухбатальонного! Да и батальоны неполные... А еще и отдельные подразделения.
— А вы, майор, не умеете слушать старших! Вас, как начальника оперотряда, прошу немедленно подготовить доклад о состоянии армии.
Ковтун разбудил Петрова и Крылова. Черняк предъявил Петрову приказ, подписанный командующим фронтом.
— Я не хочу сказать, что вы воевали плохо! — начал он. — В обороне вы кое-что сделали... Но оборона — прошедший этап. Вам известно, что происходит под Москвой? Наступил перелом в ходе войны, и то, что годилось вчера, сегодня не годится! Надо переходить в решительное наступление!
— Какими силами? — спросил Петров.
— Помилуйте! — повысил голос Черняк. — У вас дивизий больше, чем у Манштейна... Сейчас прибудет триста сорок пятая... Мы должны думать о прорыве к Симферополю, а вы тут так близко подпустили немцев, что они обстреливают корабли с берега...
Петров молчал. Он понимал, что с человеком, который способен сравнить силы Приморской армии с 11-й армией Манштейна, спорить о чем-либо бесполезно.
Крылову было что сказать генерал-лейтенанту с Большой земли, но и он сдержался по примеру командарма.
Он видел, что сейчас самое разумное уйти от спора; главное — познакомить Черняка с обстановкой на фронте, поэтому предложил:
— Иван Ефимович, побывайте с командующим в войсках, а мы тут подготовим приказ о вступлении Степана Ивановича Черняка в командование армией и соображения о наступлении...
Петров и Черняк поехали в войска, а Крылов незамедлительно направился к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, нарушая субординацию. Но времени терять на ее соблюдение не видел возможности.
Он шел к Октябрьскому, а не к Жукову еще и потому, что у Петрова и Октябрьского непросто складывались взаимоотношения, очень они по-разному оценивали боевую обстановку.
Октябрьский догадался о причине визита и сразу же спросил:
— О новом командующем? Обида за Петрова? На войне надо смирять самолюбие!
— Не о самолюбиях и не об обиде речь, Филипп Сергеевич! — твердо ответил Крылов, нисколько не смутившись. Он знал за Октябрьским манеру сбивать собеседника с позиций. Этим он выверял, насколько тверды убеждения оппонента. Но Крылова не сбить, слишком многое зависело сейчас, сумеет ли он убедить вице-адмирала.
— Напротив, — продолжал Крылов, — мы все очень польщены в Приморской, что прислали к нам такого выдающегося военачальника. Говорят, что звание Героя Советского Союза он получил в войне с белофиннами за то, что беспощадно вгрызался в линию Маннергейма!
— Ну а без иронии, что случилось? — перебил его Октябрьский.
— Приказал готовить план наступления на двадцать шестое... Прорыв на Симферополь!
Октябрьский нахмурился.
— Какими же силами? Уточните!
Повторить бы ему сейчас указание Черняка подготовить огонь кораблей для прорыва, Октябрьский тут же загорелся бы гневом, ибо трудна была эта задача под ударами немецкой авиации, и решать о вводе в бой кораблей могло только командование флотом.
Крылов ответил, как оно и было.
— Новый командующий отвергает наш расчет соотношения сил... Единственно реальный, при котором мы исходили из наличия бойцов, и требует расчета по наименованиям дивизий. У немцев семь дивизий, у нас семь... Он считает еще и прибывающую триста сорок пятую... Если мы всеми силами перейдем в наступление, то роли тут же переменятся. Не мы будем перемалывать немецкую живую силу, а немцы устроят Приморскую мясорубку... Я солдат! Я обязан подчиняться приказу, к двадцать шестому расчеты на наступление будут представлены Военному совету Севастопольского оборонительного района...
— У вас все? — спросил Октябрьский.
— Все! — ответил Крылов.
— Идите, Николай Иванович, занимайтесь своими делами... Обороной занимайтесь. О нашей беседе лучше помолчать...
В 13.00 24 декабря в Ставку пошла телеграмма:
«Экстренно. Москва. Тов. Сталину.
По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».
24 декабря С. И. Черняк вступил в командование Приморской, 26 декабря сдал командование опять Петрову.
И вовремя!
О каком наступлении могла быть речь, когда Манштейн отдал приказ по войскам овладеть Севастополем 28 декабря.
Но уже и Манштейн не распоряжался тем, в чем он не был хозяином. Он сузил фронт наступления. Все сосредоточилось около станции и на станции Мекензиевы горы. До Северной бухты оставалось значительно меньшее расстояние, чем немецкие войска прошли с 17 декабря.
В светлое время бои не прекращались ни на минуту. В бой уже вступила и вновь прибывшая 345-я дивизия. В полосе протяженностью всего в три километра Манштейн ввел в бой две дивизии. Станция переходила из рук в руки.
26 декабря по всему фронту, во всех четырех секторах, шли бои, но самые жестокие у станции Мекензиевы горы. Никто еще из обороняющих Севастополь не знал, что в этот день войска Закавказского фронта совершили прыжок через Керченский пролив. Десант закрепился на полуострове.
Манштейн о высадке десанта узнал в тот же час.
В своих воспоминаниях, приукрашивая в меру своих способностей свои «подвиги», Манштейн пишет: «Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь. Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказываться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной? К тому же казалось бесспорным, что легче будет высвободить силы из-под Севастополя после успеха на северном участке фронта, чем в случае преждевременного ослабления нажима на противника...»
После довольно невразумительного разъяснения о том, каким образом захлебнулся штурм, Манштейн резюмирует: «...Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».
Справедливое резюме! Но чтобы оно было произнесено десять лет спустя, севастопольцам пришлось удесятирить свои усилия в обороне, превзойти самих себя, чтобы отразить последние декабрьские удары, когда командующий 11-й армией поставил на карту не только свой престиж, но и голову, ибо действительно создавалась ситуация, при которой могла последовать гибель всей армии.
Уже имея за спиной десант в Керчи, Манштейн для окончательного прорыва к Северной бухте к 28 декабря сосредоточил на нескольких километрах прорыва четыре дивизии, решив пробиться по трупам своих солдат.
Все резервы обороны были исчерпаны к концу дня 28 декабря, фронт в районе станции Мекензиевы горы перестал быть сплошным.
29 декабря казалось, что фронт будет прорван. 30 декабря ожидался кризис. Командарм мобилизовал все силы, на рассвете, исчерпав все возможности с перегруппировкой, уехал на линию обороны.
Тогда Черноморский флот выставил свой последний резерв. В полночь на тридцатое вошел в Южную бухту линкор «Парижская коммуна», флагманский корабль. В нарушение всех правил он пришвартовался к железным бочкам, чтобы с места вести огонь по наступающему противнику в долине Бельбека, по его скоплениям, по вторым эшелонам, по его батареям. Рассвело. На счастье, день выдался пасмурным, низкая облачность сдерживала немецкую авиацию.
Громоподобные залпы орудий линкора разнеслись по всему фронту, приглушая канонаду всех иных орудий.
Никто не подсчитывал немецких потерь от его больших калибров ни в живой силе, ни в боевой технике. О потерях от такого класса огня обычно сообщают: «пропал без вести». Танки от прямого попадания превращались в обрывки железа, а от близкого разрыва снаряда их переворачивало.
Чуть позже в Северную бухту вошел новейший крейсер «Молотов» и произвел огневой налет по скоплению немецкой пехоты. Корпосты точно наводили уничтожающий огонь больших калибров. Немцы попытались ответить дальнобойными батареями, но линкор заставил их замолчать.
7
Чем же был занят в эти дни Крылов, как выделить его роль, когда все, все командиры и рядовые, все подразделения, все участки обороны от мала до велика напряглись в титаническом усилии выстоять?
30 декабря он думал о предстоящих боях. Линкор и крейсер вынуждены были уйти, ибо прояснялось. Живой силы, способной остановить лихорадочный, почти бессознательный, вне всякого разума, натиск немцев, в распоряжении штаба Приморской армии уже не было.
Острие клина сузилось с девяти километров до трех. В эту бездонную воронку смерти Манштейн, не колеблясь, вливал новые и новые жертвы, которую при таком своем подходе, не дрогнув, мог завалить трупами своих солдат и пройти, невзирая ни на что. Такой немецкой силе нужно было поставить огневой заслон.
Крылов пригласил к себе в «кубрик» начарта Рыжи. Предстояло принять рискованное решение, суть которого состояла в опоре на «идею», а не на реальную силу.
— Николай Кирьякович, — сказал Крылов. — Завтра, если продлится штурм, а он продлится, и я в этом уверен, наша последняя надежда на артиллерию. Вчера нас поддержал линкор, и все же они продвинулись. Пройти им осталось два километра до Северной бухты... Манштейн в безвыходном положении: или ему прекратить штурм и тем признать свое поражение, расписаться в беспомощности, признать все потери напрасными, или продвигаться к бухте по трупам своих солдат... Если не сегодня и не завтра, то должен же он снять войска под Керчь... Если штурм, то он будет отчаянным и именно в районе Северной бухты.
Рыжи пояснять дальнейшее было не нужно. Он все понял.
— Корректировочные посты отмечали передвижение войск и батарей к Мекензиевым горам... — заметил он в ответ.
— Все данные всех видов разведки подтверждают, что удар будет только там... — продолжил Крылов. — Нам предстоит рассчитать, Николай Кирьякович, что мы можем снять с других участков фронта... Но уж если готовить им встречу, то чтобы сразу и начисто прекратить их наступление...
— Вы мне, Николай Иванович, скажите, что нужно? Какая плотность огня?
— Наибольшая из возможных... Всю артиллерию мы просто не сможем перебросить за ночь.
Рыжи подвинул к себе листок бумаги и несколько минут молча вел подсчеты. Поднял голову. Глаза его озорно поблескивали.
— Восемьдесят стволов на километр прорыва — хорошо?
— Двести сорок стволов? — подытожил вопросом Крылов.
— Вполне реально... На рассвете все будет на месте... Как решит командарм.
— Решит! — заверил Крылов. — Он умеет принимать острые решения... Получив такой новогодний гостинец, Манштейн не успеет перегруппировать войска. Я уверен, что он идет на таран, и это единственное, что он может сделать, имея за спиной керченские дела...
— А мы постараемся и не очень-то оголять другие участки. В этом деле особая роль за корректировщиками... У нас еще сохранились корпосты на территории, захваченной немцами.
Командарм согласился с предложением начальника штаба, утверждая схему огня и расход боеприпасов, сказал:
— Нашим артиллеристам предстоит решить самую ответственную задачу из всех, какие им до сих пор выпадали. Прошу вас, Николай Кирьякович, объяснить это через командиров артчастей всему личному составу.
Направление главного удара противника прикрывали полки 95-й и 345-й дивизий, бригада Потапова, чапаевцы...
Работники штаба и политотдела армии разъехались по частям.
В шесть часов утра еще было темно. Изредка со стороны противника постреливали минометы.
Диктор Московского радио читал передовую «Правды». И вдруг, как обращение к севастопольцам: «Несокрушимой стеной стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море... Беззаветная отвага его защитников, их железная решимость и стойкость явились той несокрушимой стеной, о которую разбились бесчисленные яростные вражеские атаки. Привет славным защитникам Севастополя! Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их, Родина никогда их не забудет!»
В декабре 1941 рода Н. И. Крылову было присвоено воинское звание генерал-майора.
* * *
На этот раз, едва забрезжил рассвет, над всем севастопольским плацдармом раскатился гром канонады. Артиллерийские полки всех четырех секторов, береговые батареи, и южные и северные, корабли из бухт, три четверти всех артиллерийских средств открыли огонь по исходным позициям противника в трехкилометровой полосе их оконечности «клина».
Немцы попытались подавить ответным огнем некоторые севастопольские батареи, но их заставили тут же замолчать.
Мекензиевы горы окутывал предрассветный туман, дым и пыль уплотнили его. Корректировочные посты молчали, но Николай Кирьякович Рыжи и без их подсказки знал, куда ложатся снаряды. Вся Бельбекская долина давно была пристреляна.
Двадцать минут 240 орудий громили исходные позиции противника. Сразу по команде и замолчали. Над плацдармом воцарилась необычная для последних дней тишина.
Бежала минутная стрелка на часах начштарма. Крылов вышел на поверхность послушать необычную, фантастическую тишину.
Вот стрелки часов сошлись на цифре 8. Обычный час начала наступления. Немецкая сторона в глубоком молчании.
Крылов пытался силой воображения представить, что сейчас происходит у противника. Несомненно, столь плотный артиллерийский огонь сбил передовые эшелоны с исходных позиций, разбил выдвинутые для прорыва батареи. Там все смешалось. После столь плотного огня можно было бы переходить в контратаку, если бы имелись для этого силы. Несомненно, ожидает контратаки и Манштейн и спешно перегруппировывает части.
Бежали минуты. Молчание. Крылов спустился в каземат. Связался с КП третьего и четвертого секторов. Ответ однозначен.
— Молчат!
Рассеялся туман, проглянуло солнце. Минул час молчания. Разведка вела наблюдение за противником всеми доступными средствами. Переброски войск с направления главного удара не наблюдалось, напротив, Манштейн подтягивал к Мекензиевым горам резервы.
Так в напряженном ожидании прошло два часа.
Противник начал артподготовку в 10.00. Огонь был плотный, но богдановский артполк довольно быстро заставил замолчать многие немецкие батареи.
Двинулись танки, за ними — пехота. Но и встречали их горячо. Зенитные орудия били прямой наводкой, артиллерия отсекала от них пехоту. Через несколько минут такого боя Крылову доложили, что все утонуло в дыму и пыли, а из дыма и пыли вываливаются и вываливаются на рубеж обороны немецкие солдаты.
И все же не без умысла было затянуто наступление. Манштейн изобрел каверзу, которую никак невозможно было предусмотреть.
Около 11 часов, после часа ожесточенных атак, они вдруг прекратились.
Из четвертого сектора доложили на КП армии, что со стороны противника на позиции обороны ползет густой серо-зеленый дым, доселе невиданный.
Крылов похолодел и тут же поднялся к командарму. Петров уже знал и отдавал по телефону распоряжение, чтобы бойцы надевали противогазы.
По окопам и на батареях уже звучала команда: «Газы!»
— Неужели решились? — молвил как бы про себя Петров.
— Газовые снаряды приходилось захватывать! — заметил на это Крылов.
Петров снял пенсне и приложил руку к голове.
Крылов угадал его мысли.
— Мы следили, Иван Ефимович, чтобы на передовую бойцы выходили с противогазами...
— Да, но это впервые с июня... Противогазы берут, и в сторону, а в сумки чего только не положат! И патроны, и сухари, и бинты... А некоторые запасают в сумках гранаты...
— Ну уж если быть точным, Иван Ефимович, то ведь противогазы рассчитаны на те газы, которые применялись в ту войну. Химия ушла далеко вперед, могут применять газы, от которых не спасет и противогаз...
Вошел начальник разведки армии Потапов.
— Что? — встретил его вопросом командарм.
— Химики докладывают, что это не газы... Какая-то вонючая дымовая завеса... Психическая атака! Расчет на панику!
Так оно и было. Рассчитывая, что севастопольцы побегут от вонючего зеленого дыма, Манштейн тут же поднял свои части в атаку.
Дыма было достаточно и до этого «психологического эксперимента». И эта атака захлебнулась.
Петров взглянул на часы.
— Итак, тринадцать ноль-ноль! Продвижения нет, есть вклинения на метры...
И почти весело добавил:
— Нет, не выйти им к бухте! Теперь уже не выйти! Нужна еще перегруппировка сил...
Психологическое напряжение противоборствующих людей иногда передается на расстоянии, хотя бы и потому, что стороны сосредоточивают внимание на одном и том же.
В тот час, когда, повеселев, Петров воскликнул, что немцам не выйти к бухте, а Крылов и Рыжи начали планировать новый огневой налет, Манштейн отбивался от наседавших на него командиров дивизий и командира 54-го армейского корпуса.
Ему на стол легли сводки о потерях до половины людского состава дивизий за несколько часов боя. Командиры дивизий требовали приостановить наступление.
Этот спор в штабе 11-й армии отразился на фронте небольшим перерывом в атаках.
В штабе Приморской размышляли, что это значит. Окончился штурм? Манштейн смирился с поражением или новая перегруппировка войск? Не оставляла опаска: не изменит ли противник направление главного удара?
Крылов твердо отстаивал свою точку зрения. Манштейн не изменит направление главного удара, обстановка на Керченском полуострове не дает ему на это времени, удар повторится только там, где он вбил клинья в оборону. И удар отчаянный, последний удар, и встретить его надо опять массированным огневым налетом, ибо поднять в контратаку уставших бойцов невозможно.
С артиллерийских корректировочных постов вовремя подали сигнал, что немцы накапливаются на исходных. Вот-вот бросятся в атаку. Опять все 240 стволов обрушили на них сосредоточенный огонь.
В атаку они все же поднялись. Но это был жест отчаяния, бросок обреченных. В каждой атаке существует критический предел потерь, после которых наступление прекращается и те, кто наступал, от малейшего встречного натиска пятятся назад или даже обращаются в бегство.
Плотность артиллерийского огня сделала свое дело, но немцы все же дошли до траншей обороны. Севастопольцы встретили их контратакой. Буквально несколько минут встречного жестокого боя, и наступающие попятились. В тот час им оставалось до Северной бухты всего лишь два километра.
Встречный бой тоже имеет свои законы. Только что противник был наступающей стороной, но он остановлен, он пятится, и роли тут же меняются. Обороняющаяся сторона становится наступающей. Тут не может быть приказов наступать и преследовать... Они придут потом, в минуту перелома боя их никто не услышал бы.
Приморцы в ходе боя, тесня противника, поняли, что они уже наступающая сторона.
На КП армии поступило донесение коменданта четвертого сектора: «Наши войска преследуют противника».
Командарм распорядился, чтобы приморцы переходили к преследованию противника, где это только возможно.
Слово было необычно, до многих не сразу доходил его смысл.
Командарм выехал к Северной бухте, Крылов не отрывался от карты, делая на ней отметки, куда продвинулись приморцы. Еще до темноты, в считанные часы было возвращено почти все, чем овладели немцы за полмесяца ожесточенных боев ценой огромных потерь...
8
Плотно сжав кольцо осады Севастополя, оставив под ним четыре дивизии, Манштейн начал переброску остальных сил под Керчь.
На севастопольском плацдарме установилось затишье.
Приморцы отсыпались, приводили себя в порядок, занимались перегруппировкой, отправкой раненых на Большую землю.
У Николая Ивановича нашлось время подготовить статью об итогах оборонительных боев под Севастополем. Статья была опубликована 8 января 1942 года в «Красной звезде». Первое выступление в печати впоследствии крупного военного публициста.
Как во всяком деле, в котором приходилось участвовать Крылову, он и здесь, в своем первом выступлении, предельно конкретен. Статья называлась «Два месяца обороны Севастополя». Скрывать методику обороны было ни к чему. Противник знал, как она строилась, а вот передача опыта в советские войска много значила. Активность обороны, организация контратак и, главное, маневр артиллерийским огнем.
Для сорок первого года статья имела большое методическое значение. Это не голословный призыв следовать примеру мужества севастопольцев. Севастополь не terra incoqnito, и приморцы — это не аргонавты, не пришельцы из неведомых земель. Это такие же солдаты, которые были растянуты фронтами и армиями от северной оконечности Кольского полуострова и до Черного моря. Мужества и тем, кто сражался под Ленинградом, под Смоленском, под Вязьмой, под Тулой и на Днепре, не занимать. Но не везде это мужество, эта сила были одинаково организованы, не везде военное искусство сказало свое веское слово. Забегая вперед, скажем, некоторые положения, высказанные в этой статье, нашли применение и в сорок втором году.
Эта статья сыграла для Крылова некоторую роль и в сугубо личном плане. Он с 22 июня не имел от родных никаких известий. Быть может, заметят статью в газете, подумал Николай Иванович.
Между тем события на Керченском полуострове побуждали командование Приморской армии к новым действиям. Опять возникли разговоры о наступлении. Пришла директива Закавказского фронта подготовить план «вступления в направлении на Дуванкой с выходом на Бахчисарай к срокам, когда 51-я и 44-я армии начнут наступление с Керченского полуострова.
И несмотря на то, что войска четвертого сектора за эти дни значительно улучшили свои позиции, предстояло еще очень много работы. Укрепить позиции, разведать, что противопоставил противник, его систему артогня и многое другое. В частях, которым предстояло наступать, работали все направленцы штаба. Однако подготовка наступления требовала особого внимания. Это был тот момент, когда начальник штаба армии был более нужен на месте, чем возле узла связи.
Обычно на рекогносцировку местности Крылов выезжал с Харлашкиным. Но он был в войсках. Петров настоял, чтобы Николай Иванович взял в сопровождение Кохарова, ординарца командующего. Водителем машины был Владимир Ковтун.
Редко удавалось Крылову побывать на поверхности, для него это была своеобразная «Большая земля». Можно вздохнуть полной грудью. Свежий воздух опьянял. Захотелось посмотреть город, какие враг нанес ему разрушения, увидеть севастопольцев...
Поездка удалась. Крылов на месте проверил состояние оборонительных позиций, ознакомился с местностью, по которой придется начинать наступление, на обратном пути поднялся на «эмке» на заросшую кустарником высоту под Камышловским оврагом. С высотки хорошо просматривался склон оврага, занятый противником.
Но с противоположного склона хорошо просматривалась и высотка. Немецкие наблюдатели заметили легковую автомашину и открыли огонь из крупнокалиберного миномета.
Первая мина взорвалась чуть сзади Крылова и сопровождавших его Кохарова и моряка.
Не успели Крылов и его спутники оглянуться, как впереди взорвалась вторая мина. Вилка. Третья мина пришла в цель. Кохаров был убит на месте. Моряк ранен. Крылов почувствовал, как его обожгло жаром и что-то ударило в спину под лопатку. Он решил, что это отскочил камень от взрыва. Бойцам приказал Кохарова и моряка отнести в «эмку» и срочно доставить в медсанбат. Сам пошел вниз, укрыться от обстрела. И вдруг ощутил непривычную слабость. Расплывались очертания предметов, под лопаткой нарастала боль. Превозмогая ее, Крылов вышел на дорогу. Спасла его случайность. Мимо проезжала полуторка. Шофер посадил его в кабину. Сознания не терял, но чувствовал возрастающую слабость. В каземат спуститься сил не было. Указал шоферу на домик, где размещалась квартира начштаба, почти необитаемая.
Достало сил позвонить майору Ковтуну, и сознание тут же отключилось...
Ранение оказалось тяжелым. Три осколка. Самый крупный, размером в половину спичечного коробка, пробив лопатку и, раздробив ребро, не дошел одного сантиметра до сердца. От потери крови спасло только то, что рана были прикрыта одеждой, как тампоном, но это же вызвало сложные воспалительные процессы, повторные операции.
В госпитале наконец Николай Иванович получил весточку от семьи. Статья в «Красной звезде» была замечена, и сразу пришло письмо от жены. Из Болграда они сначала попали в Камышин-на-Волге, затем оказались в Казахстане в городе Джамбуле.
9
Наступление на Дуванкой и Бахчисарай, на подготовку которого была ориентирована Приморская армия накануне ранения Крылова, так и не состоялось. Не состоялось не потому, что оно не было подготовлено. Не начиналось наступление 44-й и 51-й армий на Керченском полуострове.
Керченские события — самостоятельная сложная тема, мы ее здесь коснулись лишь в связи с обороной Севастополя. Обстановка на Керченском полуострове прямо влияла на обстановку в Севастополе, но те, кто оборонял Севастополь, никак не могли воздействовать на керченские события. Жукову, Петрову и Крылову оставалось только недоумевать в своем севастопольском «далеко», почему, совершив прыжок через Керченский пролив, высадив десант в Феодосии, командование вновь созданного Крымского фронта затянуло переход в наступление, дало возможность Манштейну разгромить десант в Феодосии и подготовиться к наступлению в мае на Керченском полуострове, которое закончилось небывалой, даже для начального периода войны, катастрофой?
Но катастрофа произошла в мае. А в январе и особенно в феврале в Севастополе ждали решительных действий на Керченском полуострове. В феврале на Керченском полуострове к двум армиям, 51-й и 44-й, под командованием уже известного нам генерал-лейтенанта С. И. Черняка, переправилась на полуостров 47-я армия.
Крылова, пока он лежал в госпитале, старались не утруждать армейскими делами. Исключением было поздравление с наградой первым орденом Красного Знамени. Но Крылов не мог не интересоваться Керчью. Каждый раз, когда приходил его навестить командарм, спрашивал о Керчи. Петров, поблескивая стеклами пенсне, прятал глаза. Ему не хотелось волновать больного. А однажды все же, как бы между прочим, сообщил, что представителем Ставки на Крымский фронт прибыл Лев Захарович Мехлис.
Услышав это имя, Крылов понял тревогу Ивана Ефимовича. Дело было не только в том, что и Петров и Крылов в свое время немало пережили из-за действий Мехлиса на посту начальника Главного политического управления Красной Армии. Они не верили в его военный талант, знали об отсутствии у него военных знаний, и самое главное опасение вызывала его нетерпимость к людям и капризность. Его пребывание на Крымском фронте означало, что пустая фраза будет подменять дело. Тревожило и то, что 44-й армией командовал С. И. Черняк. С его способностью командовать армией, с его взглядами на военное дело они уже познакомились в Севастополе...
К концу марта, когда врачи наконец разрешили Крылову выйти из госпиталя, командование Приморской армии особых надежд на успех на Керченском полуострове не возлагало и тщательно работало над совершенствованием обороны города, хотя эта работа не прекращалась всю зиму.
Из штаба Крымского фронта поступали требования быть готовой Приморской к преследованию противника и не пропустить этого момента...
— Только бы они начали, — говорил Петров, — мы своего не упустим!
Но уже в апреле начали сказываться трудности со снабжением Севастополя морем. И дело было не только в том, что Черноморский флот был целиком задействован в подготовке наступления на Керченском полуострове. У противника прибавилось самолетов, появились торпедоносцы, немецкое командование начало сбрасывать на подходах к Севастополю сложного устройства мины, обезвреживать которые научились далеко не сразу.
Петров говорил доверительно своему начальнику штаба:
— Что бы там ни случилось под Керчью, Севастополь выстоит... Но выстоит при одном условии — если не оборвется морская дорога... А на флоте уже изучают проблему снабжения Севастополя подводными лодками... Но это же капля в море!
Ждали керченских событий и дождались. Но они приняли совсем иное развитие, чем то, на которое можно было рассчитывать ввиду превосходства сих трех армий над несколькими дивизиями Манштейна.
