Он с восторгом принял вызов в штаб Северо-Кавказского фронта, благодарил Петрова, что вспомнил о нем. Петров был назначен командующим 44-й армией и предложил Крылову пост начальника штарма.
Но Крылов отнюдь не был забыт. Вспомним свидетельство А. М. Василевского, что в Ставке Верховного Главнокомандования и в Генеральном штабе Крылова уже держали на примете, как человека, которому можно было бы вверить руководство штабом армии на особо трудном и особо опасном участке фронта.
К середине августа определилось, что решающим участком фронта в сорок втором году становится Сталинград. И сейчас же последовал приказ из Москвы о назначении Крылова начальником штаба 1-й гвардейской армии, выдвинутой на Сталинградском направлении.
Но пока Крылов добирался до штаба Сталинградского фронта, изменилась обстановка под Сталинградом, изменилась и его военная судьба.
7 августа резко ухудшилось положение в полосе фронта, обороняемой 62-й армией. 6-я полевая немецкая армия под командованием генерал-полковника фон Паулюса, усиленная двумя армейскими корпусами, нанесла сильный удар по флангам 62-й армии западнее Сталинграда, намереваясь взять ее в окружение и уничтожить, чтобы тем самым открыть себе прямой путь к Сталинграду. 62-я армия перешла на левый берег Дона. Начиналась, пока на дальних подступах, борьба за Сталинград.
12 августа в Сталинград были командированы представители ГКО, прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба А. М. Василевский.
Перед 62-й армией была поставлена задача оборонять полосу от озера Песчаное до устья реки Донская Царица и прикрыть кратчайшие пути к Сталинграду.
Командование фронта и представитель Ставки угадывали, что, как бы ни было трудно и другим армиям, оборонявшим дальние подступы к городу, именно 62-й придется оборонять город.
Фронтовой КП в те дни размещался в школьном здании у Даргоры.
Из Махачкалы до Сталинграда Крылов летел на транспортном самолете Ли-2. Сталинградский аэродром не принял самолет, немецкая авиация нанесла по нему удар. Самолет сел на левом берегу Волги, в Капустном Яре. Бесперебойно работала переправа, Крылову в те часы и в голову не приходило, что спустя некоторое время эта переправа станет объектом его особых забот, что город, каким он сложился в его памяти до войны, с новыми жилыми кварталами, заводскими корпусами, город, встревоженный приближением врага, но еще мирный, предстает таким перед его глазами в последний раз.
Когда Крылов прибыл на КП фронта, его незамедлительно принял командующий генерал-полковник А. И. Еременко. И не один, а в присутствии члена Военного совета фронта и начальника Генерального штаба А. М. Василевского.
С такого ранга военачальником Крылов встретился впервые. Поздоровались, Василевский пригласил Крылова сесть и спросил:
— Как себя чувствуете, товарищ Крылов?
— Вполне в рабочем состоянии, товарищ генерал-полковник !
— А как ваша рана? Не дает себя знать?
— Я с этой раной в Севастополе воевал, а сейчас прошло столько времени... — уверенно сказал Крылов.
— Стало быть, в строй готов? — уточнил Еременко.
— Вижу, что готов! — согласился Василевский. — Окончательно залечивать раны придется после войны...
Он взял в руки указку и подошел к большой карте, почти полностью прикрывающей ученическую доску.
— Товарищ Крылов, — начал он, — я введу вас вкратце в сложившуюся обстановку. Вы прибыли в самый центр событий на фронте. С юга на Сталинград наступает четвертая танковая армия генерала Гота. Гитлер только что повернул ее с Кавказского направления. По прямой, с запада и северо-запада на Сталинград нацелена шестая полевая армия генерала Паулюса. По нашим данным, на сегодня это самая сильная армия в немецких войсках. Она имеет значительно большие силы, чем одиннадцатая армия при последнем штурме Севастополя. Обе эти армии имеют в своем составе до сорока дивизий, не менее семи тысяч орудий и минометов, больше тысячи танков... Поддерживает их четвертый воздушный флот Рихтгофена, а это больше тысячи самолетов. Учтите и еще одно обстоятельство, с которым вам, пожалуй, не приходилось сталкиваться при обороне Одессы и Севастополя... Это возможность у немецкого командования свободно маневрировать подвижными соединениями в степи. В моторизации своих войск на сегодняшний день они нас превосходят...
Указка скользнула к участку фронта, где была нанесена линия обороны 62-й армии.
— Смотрите сюда! — пригласил Василевский. Крылов, пока Василевский водил указкой по карте, искал линию обороны 1-й гвардейской и очень удивился, что начальник Генерального штаба привлек его внимание к 62-й армии.
Василевский уловил его недоумевающий взгляд.
— В первую гвардейскую вы, товарищ Крылов, видимо, не поедете! — объяснил он. — Думаем направить вас в шестьдесят вторую к генералу Лопатину, если Ставка утвердит наше предложение. Я уверен, что утвердит... Речь идет о том, что в самом скором времени ваш опыт обороны городов может пригодиться и здесь!
Яснее не скажешь!
Василевский не захотел забегать вперед. Умеющий оценить обстановку должен был понять, что предстоят бои за город...
И все же Василевский счел возможным добавить:
— Противник готовится форсировать Дон в полосе шестьдесят второй, а это уже угроза городу... Запомните, Сталинград мы обязаны отстоять во что бы то ни стало... Сдать Сталинград невозможно, этого никому не дадут сделать и никому не простят!
Ставка согласилась с предложением начальника Генерального штаба, пришло утверждение Крылова заместителем командующего 62-й, а через час с небольшим он уже находился в воздухе на связном У-2. Самолет взял направление к Дону.
2
О Сталинградской битве много писали, значительно больше, чем об обороне Одессы и Севастополя, пожалуй, эти страницы в истории Великой Отечественной войны изложены полнее других. Есть воспоминания участников битвы всех степеней и званий, о ней рассказывают в своих воспоминаниях Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, А. М. Василевский, ей посвящены монографии военных историков, о Сталинградской битве наиболее подробно писали и немецкие генералы.
В обороне Сталинграда были задействованы несколько фронтов и армий, почти безвыездно во время Сталинградской битвы на фронтах находились представители Ставки. Мы здесь, как и в предшествующих главах, стоим все перед той же задачей — выявить в этом событии роль Николая Ивановича Крылова, занимавшего тогда сравнительно скромные посты. Заместитель командующего 62-й армией с 19 августа по 3 сентября, с 3 сентября по 9 сентября ее командующий, с 9 сентября начальник ее штаба.
Его роль проявилась и стала заметной в этой битве, насыщенной разнообразными событиями, только потому, что в силу сложившегося хода военных действий на 62-ю армию выпала особая задача — оборона города. Она должна была устоять и сковать в Сталинграде значительные силы противника, чтобы Родина получила нужное время для подготовки решительного перелома в ходе войны.
То, о чем умолчал, наставляя, начальник Генерального штаба, должно было свершиться, ибо в тот момент немецкое командование сумело сосредоточить на Дону и на подступах к Сталинграду значительно превосходящие силы.
Военные историки и авторы воспоминаний до сих пор спорят о тех или иных решениях Ставки, связанных с ходом летней военной кампании, о решениях командующих фронтами и армиями, ищут в ошибочных решениях тех или иных инстанций объяснение, почему немецким войскам удалось прорваться к Сталинграду. Бесспорной ошибкой была, конечно, попытка начать лето сорок второго года наступлением советских войск под командованием С. К. Тимошенко, без подготовленных стратегических резервов. После катастрофы под Харьковом и на Керченском полуострове, даже и при безошибочных решениях командиров и командующих всех степеней, предотвратить прорыв немецких войск к Сталинграду было очень и очень трудно, если не сказать невозможно. Слишком неравны были силы, сосредоточенные в сражении в большой излучине Дона и на Сталинградском направлении.
Советские солдаты сделали все возможное, чтобы остановить врага, но иссякали силы, а уничтожить преимущество в подвижности моторизованных дивизий было нечем.
И если в отдельных эпизодах первый командарм 62-й В. Я. Колпакчи и вслед за ним сменивший его А. И. Лопатин в иных случаях вступали в спор с командованием фронта, то Николай Иванович Крылов уже такой возможности не имел. Слишком мало времени оставалось у него, чтобы внести что-то свое в оборонительные бои на дальних и ближних подступах.
Его служба в 62-й началась 19 августа, за четыре дня до рокового прорыва 14-го немецкого танкового корпуса к Волге и уничтожения города с воздуха 23 августа.
Единственно, на что у него оставалось время, — это познакомиться с армией, с ее рядовым и командным составом.
62-я армия была новым войсковым объединением. Формировалась она в Сталинграде и еще совсем недавно числилась в резерве Ставки как 7-я резервная. В Сталинграде она проходила и боевую подготовку, еще до начала битвы за Дон. И только 10 июля получила наименование 62-й и была выдвинута шестью дивизиями за Дон. Армия не прошла испытаний сорок первого года, опыт приобретался с нарастанием боев в Донских степях.
Но все же и на ее счету были уже и контрудары, и прорывы отдельных ее частей из окружения, и жестокие оборонительные бои в открытой степи под ударами с воздуха.
С высшим командованием армии Николаю Ивановичу и здесь повезло.
Колпакчи он ужо не застал, армией командовал генерал-лейтенант Антон Иванович Лопатин. Он был намного старше Крылова. Когда Николай Иванович еще только обучался на пулеметных курсах настоящему военному делу, Лопатин уже вступил в партию и командовал прославленной 4-й кавалерийской дивизией в 1-й Конармии. И опыт гражданской войны, и огромный военно-политический опыт выработал у Лопатина волевой характер, он не терял спокойствия в самых экстремальных ситуациях и уже принял боевое крещение в боях с немецкими захватчиками. Даже в осажденном Севастополе знали его имя, он командовал в 41-м году 37-й армией, которая отличилась в боях за Ростов, вынудив танковую армию Клейста к поспешному отходу, а в начале войны на Украине вывел из окружения свой корпус. Этот человек, не повышая голоса, добивался безукоризненного выполнения своих поручений и заданий, там, где бессильны были крик и угрозы. Кто мог бы лучше оценить это, чем Крылов, который провел с Лопатиным хотя и недолгие, но, пожалуй, самые ответственные в обороне Сталинграда дни, когда надо было сдерживать противника всеми силами и свыше всяких сил и в то же время отводить армию, чтобы она осталась боеспособной, чтобы она смогла удержать город до подхода новых подкреплений, чтобы не дать врагу овладеть Сталинградом с ходу.
Отношение к людям в трудные часы и дни их жизни — это тоже черта характера, раскрывающая душевное богатство. Доброжелательность, чувство товарищества, отсутствие ревности к коллеге — это черты достаточно редкие, когда они проявляются не на словах, а на деле. Позже, когда уже развернулись бои в черте города и командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко, по причинам, только ему известным, счел необходимым снять Лопатина с командования армией и назначить командармом Крылова, Николай Иванович не воспринял это как военную необходимость, но обстановка не давала возможности оспорить этот приказ, как это было сделано в Севастополе в защиту И. Е. Петрова. Приказ в отношении Лопатина был не совсем обычен. Отстраненный командующий не получил нового назначения, он даже не отзывался в распоряжение командования фронтом. Покинуть Сталинград без приказа он не мог, в звании не понижен. Он вынужден был остаться на армейском КП, что в иных обстоятельствах могло создать ненормальное положение. Но такт Крылова, а также и Лопатина снял остроту в подобной ситуации. Генерал с таким богатым боевым опытом, конечно же, был полезен рядом. И Крылов и Лопатин сработались даже и в этой ситуации. Спустя много лет Крылов счел возможным дать оценку своему командарму, под началом которого он прослужил всего лишь пятнадцать дней. «К Антону Ивановичу, — писал Крылов, — у меня сохранилось большое уважение, как к мужественному человеку, опытному и дальновидному военачальнику».
Не менее значительной личностью оказался и член Военного совета армии дивизионный комиссар Кузьма Акимович Гуров. Они сразу и навсегда подружились, и не только потому, что были почти ровесниками и судьбы их были сходны. Им обоим была присуща простота в отношениях с людьми, сочетающаяся с требовательностью в деле, не знающая никаких послаблений.
В первые часы знакомства, когда выдалась свободная минутка отвлечься от боевых дел, Гуров спросил:
— Стало быть, ты саратовский... А я вот из-под Калуги, есть там такая деревенька — Панево.
Тут Николай Иванович вспомнил командира летного дивизиона Масленникова, свой неудачный полет на «ньюпоре», его рассказы о чудаке-ученом, имя которого уже давно преодолело ореол чудаковатости и уже связывалось в сознании и современников, и Крылова не только с фантастическими планами полетов к иным планетам, но и с вполне реальными достижениями ракетной артиллерии. Разговорились о Калуге и о Циолковском.
— Детские воспоминания иногда очень обманчивы, хотя, как правило, точны, точнее всяких иных, — заметил Гуров. — В деревне я хоть из молодых, совсем мальчишкой, но грамотеем слыл. Успел закончить четыре класса сельской школы. Мужики частенько ездили в Калугу на базар. Приезжали, рассказывали... Какие-то, дескать, чудаки из учительского сословия с горы над бором пускают в воздух разные чудеса. С обрыва над бором. Приметное место в Калуге бор, и обрыв — окраина города. Макушка холма... Из бумаги клеют огромный шар, а под ним разводят огонь. И вдруг этот шар поднимается, и без ветра все выше и выше...
— Монгольфьер... — подсказал Крылов.
— Это мы сейчас с тобой знаем, что монгольфьер, а тогда мужикам чудом казалось, а иным и чертовщиной. А мне пришлось видеть почуднее. Как-то с отцом поехали по какой-то нужде в город. Публика валом валит к обрыву над бором. То ли зима, то ли еще весна дохнула, того не помню, а вот что на санях до города добирались, то помню. Отец к бору повернул. Гляжу, один с реденькой седой бородкой, у другого борода рыжая, и поблескивают золотые очки. Прилаживают какое-то устройство. И сравнение запомнилось. Вроде бы как столб на какой тын навешивают, а верхушку зарубают остро, чтобы дождь обтекал. Вроде бы высотой в человеческий рост. Ну вот с тебя, что ли. Поставили они под него железные полозья, как под сани. Приладили. Кто-то махнул зеленым флажком, это у них сигнал, чтобы расходились и не очень-то пугались. Тот, с седой бородкой, подпалил фитиль и отбежал... Эта штуковина вдруг задымилась, из хвоста у нее пламя, и пошла по полозьям, а потом и полетела. Над оврагом высоко взвилась, а потом будто бы остановилась, задержалась, подвешенная в воздухе, и рухнула наземь. До сих пор помню ее огненный хвост, очень похож на огненные хвосты, когда бьют гвардейские минометы. Теперь-то я знаю, что с седой бородкой был Константин Эдуардович Циолковский, а в очках с золотой оправой — директор Калужского реального училища...
Связали Крылова и Гурова еще и воспоминания по службе на Дальнем Востоке. И хотя места их службы разделяло тогда огромное расстояние: Крылов в Благовещенском УРе, Гуров на границе с Монголией, но вдали от Дальнего Востока расстояние не воспринималось как огромное, казались друг другу чуть ли не земляками. Гуров занимал крупные военно-политические посты еще до войны. Он был военным комиссаром Артиллерийской академии, потом начальником Военно-педагогического института, во время Харьковской операции занимал пост члена Военного совета Юго-Западного фронта, вывел из окружения часть танковой бригады, был послан членом Военного совета Сталинградского фронта и по личной просьбе начальника Главного политического управления Красной Армии А. С. Щербакова остался в 62-й, ибо было очевидно, что ей предназначается совершенно особая роль.
Крылов мог оценить его высокий такт и почувствовать дружескую руку, еще до того, как им пришлось сойтись на КП в Сталинграде.
...Пришла телеграмма Военного совета фронта: Лопатин смещался с поста командующего, а командующим 62-й армией назначался Крылов.
Николаю Ивановичу не представлялось возможности понять необходимость этой замены. Дело было, конечно, не в скромности. Какой солдат не хочет стать генералом, а генерал получить под командование крупное войсковое объединение, на котором можно раскрыть свои способности, применить свои военные знания. Крылов считал, что Лопатин как раз тот командующий, который нужен 62-й, а в сложной обстановке смена командующего не улучшает дело. Но Гуров понимал, что речь идет не о достоинствах Лопатина, а о том, что командующий фронтом Еременко не чувствует за собой уверенности в спорах с Лопатиным.
Однако оспаривать решение Военного совета фронта не было никакой возможности.
— Быть может, так и надо! — согласился Крылов. — Я человек военный, и приказ есть приказ. Но зачем так поступать — не понимаю?
— Ну а я вот понимаю! — ответил Гуров. — Главное сейчас — не отдать город врагу, а об остальном еще будет время подумать...
Но смена командующих произошла в сентябре, а были еще трудные дни августа, и самый трудный из них — двадцать третье августа...
3
23 августа 62-я армия занимала линию обороны по излучине Дона от устья Донской Царицы, где она сходилась своим левым флангом с 64-й армией, до озера Песчаное. Отсюда, от озера Песчаное, и до стыка 62-й армии с 4-й танковой, было неблагополучно. Немецким войскам было приказано захватить Нижне-Гирловский, а в последние дни расширить плацдарм. Сплошной линии обороны здесь не было, она проходила по опорным пунктам. Песковатка и Вертячий оказались в руках противника. Именно отсюда и ожидали удара, по знать, где противник нанесет удар, это еще не значит, что его можно отразить. Дивизии 62-й армии сильно поредели в предыдущих боях. Недоставало артиллерии, а та, что имелась, очень слабо была обеспечена боеприпасами. Командование фронтом при содействии Ставки пыталось поправить дело, но времени не хватило.
6-я полевая армия Паулюса со своими главными силами перешла в наступление.
Штаб 62-й в этот день находился в Карповке. В Карповке в ночь с 22 на 23 августа собрались командарм, Крылов и Гуров.
Решался главный вопрос: как в сложившейся обстановке залатать прорехи в линии обороны? Точка, где могло произойти несчастье, была определена точно. Вертячий. Командарм Лопатин настоял перед командованием фронта, чтобы ему разрешили выдвинуть из резерва в направлении на Вертячий часть 87-й дивизии и два полка этой дивизии со среднего обвода обороны. Военный совет армии утвердил это решение, и ночью Лопатин передал приказ командиру дивизии полковнику А. И. Казарцеву.
Крылов собирался выехать к Казарцеву, чтобы проследить за выдвижением полков, но все переменилось.
Только начало рассветать, едва-едва посерело небо, когда со стороны Песковатки и Вертячего, с расстояния в двадцать пять километров, донесся гул канонады. Люди в боях бывалые, научились отличать артиллерийскую канонаду от бомбовых разрывов. Еще не поступило донесений от тех частей, что оборонялись под Песковаткой и Вертячим, а Лопатин, Гуров и Крылов уже догадались: противник перешел в наступление.
Донесения подтвердили догадку. Сначала поступило сообщение из-под Песковатки, что противник пытается прорваться в направлении на Карповку, затем поступило донесение из 98-й стрелковой дивизии, что противник ввел в бой танки. Связь тут же оборвалась. Связь рвалась не только с 98-й стрелковой дивизией, а и со многими частями на этом направлении.
Командование армией в первые часы немецкого наступления не могло определить, что происходит на правом фланге.
В это время не менее ста танков противника, а за ними и мотопехота, пронзив слабую оборону перед Вертячим, достигли среднего оборонительного обвода у Малой Россошки и, опрокинув слабое прикрытие, устремились по прямой к Сталинграду.
Военный совет армии узнал об этом от командования фронтом. Для командования фронтом этот прорыв тоже оказался полной неожиданностью. В Сталинграде в штабе фронта узнали об этом не из донесений командиров частей, доложил об этом летчик, пролетавший над полосой движения немецких танков. Еременко в первое мгновение даже не поверил летчику, столь глубокий и стремительный прорыв казался просто невероятным.
Но еще прежде чем войска 14-го немецкого танкового корпуса достигли города, немецкое командование, убедившись, что прорыв совершен на всю оперативную глубину, бросило все силы воздушного флота Рихтгофена на уничтожение города в расчете посеять панику среди гражданского населения и сломить волю к сопротивлению советских войск.
На КП 62-й армии, в Карповке, на полчаса раньше узнали, что ожидает Сталинград.
Над Карповкой, строго на восток, в пятом часу вечера, надсадно гудя от перегрузок, прошли сотни бомбардировщиков. Знакомая картина для Севастополя перед последним штурмом. У Крылова не оставалось сомнений. Массированная бомбардировка перед штурмом города, хотя еще в штарме никто и не предполагал, что штурм вот-вот уже начнется.
От Карповки до Сталинграда по прямой чуть больше тридцати километров, и, хотя ровная лежит степь, он скрыт за горизонтом. Но и в Карповке увидели, как потемнело над Сталинградом небо, как начало заволакивать его черным дымом. Хотя новый город был каменным, огромные пожары от массированной бомбардировки зажгли не только старый город со множеством его деревянных домов и бараков, они не пощадили и каменных зданий. Камень не горел, но все, что могло в домах гореть, выгорало дотла.
Совершенно безнаказанно прошла еще одна волна бомбардировщиков. Кто-то не выдержал и открыл по ним стрельбу из винтовки. В обычное время это было опасно, немецкие летчики не гнушались и малой целью, но сегодня у них была одна цель — уничтожить город.
Небо темнело, дым расползался по всему пространству над Волгой. Можно было догадаться, что это уже горят нефтехранилища.
Все до единого, кто присутствовал в это время на КП армии, вышли в тополевую посадку возле блиндажей. Тяжкое молчание. Многие сняли пилотки, как при похоронах, Крылов заметил, что одному майору стало совсем плохо.
— Что с вами, майор? — спросил он.
— Я — сталинградец, товарищ генерал! Гибнет мой город...
— Ваша семья сейчас там?
— Точно не знаю... Несколько дней тому назад была в городе...
Между тем события развертывались значительно трагичнее, чем это могли предполагать в Карповке, на КП армии, оказавшемся изолированным из-за обрыва всех видов связи, кроме радио.
За час до того, как на город обрушился массированный удар всего 4-го немецкого воздушного флота, 16-я танковая дивизия 14-го немецкого танкового корпуса вырвалась к Волге и захватила пригородные поселки Акатовку, Латашанку и ударом на Рынок начала просачиваться в город. Коридор был пробит шириной в 8 километров. Вслед за танками устремились моторизованные части двух моторизованных дивизий и нескольких пехотных. Танки появились в полутора километрах от Тракторного завода и начали обстрел его цехов. По боевой тревоге рабочие завода, в спецовках, прямо от станка кинулись в бой.
Во всех исследованиях, очень во многих воспоминаниях при описании этого драматического момента обычно приводятся выписки из воспоминаний первого адъютанта 6-й армии В. Адама. Нам тоже кажется целесообразным привести эту выдержку, ибо в нее должны быть внесены некоторые уточнения. В. Адам пишет: «Советские войска сражались за каждую пядь земли. Почти неправдоподобным показалось нам донесение генерала танковых войск фон Виттерсгейма (командир 14-го танкового корпуса). Пока его корпус вынужден был драться в окружении, оттуда поступали скудные известия. Теперь же генерал сообщил, что соединения Красной Армии контратакуют, опираясь на поддержку всего населения Сталинграда, проявляющего исключительное мужество. Это выражается не только в строительстве оборонительных укреплений и не только в том, что заводы и большие здания превращены в крепости. Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в окоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонились над рулем разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели. Генерал фон Виттерсгейм предложил командующему 6-й армией отойти от Волги. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город. Паулюс отверг его предложение, так как оно находилось в противоречии с приказом группы армий «Б» и верховного командования. Между обоими генералами возникли серьезные разногласия. Паулюс считал, что генерал, который сомневается в окончательном успехе, непригоден для того, чтобы командовать в этой сложной обстановке».
Все здесь как будто бы на месте. И удивление мужеству сталинградских рабочих, и даже поклон их мужеству, высказанные офицером противника. Но мы отметим, что, быть может, Адаму и фон Виттерсгейму и не приходилось видеть до прорыва к Сталинграду, как гражданские лица брали в руки винтовки и шли на немецкие танки. Скорее всего ни Адам, ни Виттерсгейм не знали, что происходило в Ленинграде, и, конечно, не знали, как мужественно встретили врага севастопольцы. Не армия, не моряки, а гражданское население Севастополя. Не видели они и других примеров мужества народных ополченцев. Но неправильно было бы вслед за Адамом считать, что Виттерсгейма ужаснуло мужество гражданского населения. Не рабочие в спецовках испугали его, а ясное понимание того, что в Сталинграде происходит нечто отличное от обычного хода событий после танковых прорывов. Он первым понял, что те преимущества, которые давали немецким войскам степные просторы, будут съедены городскими боями. А вдали от Германии, от стратегических баз, при невероятно растянутых коммуникациях, сражение в равных условиях может быть чревато и поражением, а поражение для армии, начавшей завоевательный поход на Волге, грозит неисчислимыми катастрофами, быть может, даже и поражением в войне.
Нет слов, прорыв танковых и моторизованных дивизий к Волге был очень опасен для всей обстановки на юге страны, но армии Юго-Западного и Сталинградского фронтов не были уничтожены противником, они были способны продолжать оборонительные бои, котла наподобие киевского или вяземского не получилось.
В связи с этим, по-видимому, имеет смысл обратиться к воспоминаниям другого немца, тоже участника Сталинградской битвы на всех ее этапах, офицера армейской разведки Иоахима Видера. Он ничего не говорит о Виттерсгейме, но передает ту атмосферу, которая царила среди высших немецких офицеров, располагающих информацией, не искаженной гитлеровской пропагандой. Даже удача в ходе Харьковской операции, окружение крупных частей советских войск, не радовала тех, кто заглядывал в будущее. Тогда уже немецкое командование располагало данными о том, что советская сторона начала вводить в бой крупные танковые соединения. Немецкие генералы видели, что советские военачальники научились вести маневренную войну, что отступление войск Южного фронта совсем не похоже на те отступления, которые совершались в сорок первом году. В то же время продвижение немецких войск, несмотря на то, что полоса их действий в сорок втором году значительно сузилась по сравнению с сорок первым годом, было слишком медленным, срывалось по срокам и не отвечало поставленным Гитлером задачам овладеть Кавказом и Волгой. «В ходе работы, — пишет Видер, — я убедился, что, начиная с весны 1942 года, обстановка на фронте изменялась под влиянием совершенно новых факторов, которые вначале вызывали у меня живой интерес, а затем гнетущую тревогу».
А изменилось вот что. 23 августа танковые и моторизованные дивизии прорвались к Волге, но в город не вошли. Пробитый коридор был перехвачен контратаками советских войск. С юга через Абганерово рвались на помощь 6-й немецкой полевой армии танковые дивизии 4-й танковой армии Гота, пытаясь отсечь 62-ю армию от города и опрокинуть 64-ю армию. Гот продвигался, но это продвижение стоило ему потерь и не вело к искомым результатам.
Отрезать и уничтожить 62-ю армию не удалось. До 31 августа она вела упорные оборонительные бои, сдерживая войска 6-й немецкой армии. В ночь на 31 августа она оторвалась от противника и отошла на средний обвод обороны города.
Однако вернемся назад. Итак, 23 августа командование 62-й армии, потеряв связь с некоторыми частями, было озабочено тем, какие принять меры, чтобы стабилизировать оборону. Прежде всего надо было найти полки из дивизии Казарцева. Эта миссия выпала на долю Крылова.
КП дивизии обнаружено было километрах в десяти от Карповки. Но Казарцев не мог доложить Крылову о ее состоянии. Выдвинутая по приказу Военного совета армии в направлении на хутор Вертячий, она снялась с занимаемых позиций и, находясь на марше, оказалась на пути немецких танков, в то же время подверглась сильнейшему удару с воздуха. Бой ее полкам пришлось принять в степи, где не было оборудовано никаких рубежей.
Казарцев докладывал Крылову:
— Когда мы увидели вдали какие-то бугорки, мы приняли их за копны убранного хлеба. Но бугорки двигались. В бинокль я различил, что это танки, и танки немецкие... Но их здесь не должно было быть. Если они здесь, то что же случилось на оборонительном рубеже? Мы начали их считать, досчитали до девяноста и перестали.
Дивизия приняла бой, но остановить танки не смогла, они рассекли ее надвое.
В тот же день, 24 августа, Крылов мог воочию убедиться, что комдив сделал все возможное, что не с его силами было остановить прорыв противника. На КП дивизии наблюдатели доложили, что по степи движется колонна автомашин. Крылов и Казарцев поднялись на пригорок. И без бинокля простым глазом было видно, что движется мотопехота противника. Движется по прямой к Сталинграду. В дивизии ни одного орудия, ни одного крупнокалиберного миномета. Бессилен комдив, и бессилен заместитель командарма. Под рукой и в Карповке ничего не было, а здесь и тем более. За одной колонной вторая, третья. Их сопровождали танки, с воздуха прикрывали «мессершмитты». Безнаказанное движение. Но нет! За горизонтом послышался залп эрэсов, затем увидели девятку Илов. Бойцы дивизии кричали «ура!». Но, видимо, слишком малые силы встали на пути движения моторизованных частей. Бой скоро замолк.
