На этот вопрос не было ответа, и все же торжественные слова генерала и ужасающая серьезность его и капрала не позволяли мне думать, что их опасения лишены оснований. Все это было головоломкой, совершенно неразрешимой головоломкой!
      Для меня было ясно одно: при моем неведении и после категорического запрета со стороны генерала я не мог вмешиваться в это дело каким бы то ни было способом. Мне оставалось только ждать и молить небо, чтобы опасность была устранена или, по крайней мере, не коснулась моей Габриель и ее брата.
      Я шел по тропинке, погруженный в думы, и достиг уже калитки, ведущей на бранксомскую лужайку, как с изумлением услышал очень взволнованный громкий голос отца. За последнее время старик был так далек от повседневных хозяйских забот, так погружен в свои научные занятия, что было очень трудно привлечь его внимание к обычным житейским делам. Я был удивлен и недоумевал, что могло вывести его из себя. Тихонько отворив калитку и обойдя кусты, я увидел, что отец разговаривает именно с тем человеком, который занимал мои мысли, - с буддистом Рам-Сингхом. Они сидели на садовой скамье, и индус, кажется, приводил какие-то веские доказательства, отмечая каждый пункт коричневыми пальцами, а отец с искаженным лицом громко опровергал эти доводы и приводил свои аргументы.
      Они были так погружены в спор, что я простоял две минуты почти вплотную, прежде чем они заметили мое присутствие. Увидев меня, жрец поднялся и приветствовал с величавой учтивостью и полной достоинства благосклонностью, которые произвели на меня такое впечатление накануне.
      - Вчера я обещал, - сказал он, - доставить себе удовольствие навестить вашего отца. Видите, я сдержал свое слово. Я даже осмелился спросить его мнение по некоторым вопросам, связанным с санскритом и индийским языком. В результате мы более часа ведем полемику и не можем друг друга убедить. Не претендуя на столь глубокие теоретические познания, которые сделали имя Джона Хэнтера Уэста известным среди ученых Востока, я уделил особое внимание одному вопросу, относительно которого я точно знаю, что ваш отец ошибается. Уверяю вас, сэр, что в семисотом году и даже позднее санскрит был разговорным языком для основной массы обитателей Индии.
      - А я уверяю вас, сэр, - с жаром воскликнул отец, - что к тому времени этот язык был уже мертв и забыт. Только ученые пользовались им в научных и религиозных трудах, совершенно так же, как латинский язык применялся в средние века, спустя много лет, как на нем перестали говорить народы Европы.
      - Если вы обратитесь к Пуранам, вы увидите, - сказал Рам-Сингх,- что эта теория, хотя и имеет широкое распространение, полностью несостоятельна.
      - А если вы обратитесь к Рамайане и особенно каноническим книгам буддизма, - воскликнул отец, - вы убедитесь, что эта теория неопровержима.
      - Но вспомните Каллаваггу, - сказал наш посетитель с волнением.
      - А вспомните короля Азока, - парировал отец с победоносным видом. Когда в трехсотом году до Христианской веры - заметьте "до" - он приказал начертать на скалах закон Будды, какой язык он использовал, а? Санскритский? Нет. А почему не санскритский? Потому, что простой народ не смог бы понять ни слова. Ха, ха! Именно по этой причине. Как вы опровергнете это, а?
      - Он высек закон на различных языках, - ответил Рам-Сингх. - Но не будем терять времени на этот спор. Солнце прошло зенит, и мне нужно вернуться к товарищам.
      - Как жаль, что вы не привели их с собой, - сказал любезно отец. Я видел что он беспокоится, не перешел ли он границ гостеприимства в пылу спора.
      - Они чужды миру, - сказал Рам-Сингх, вставая. - Они стоят на более высокой ступени, чем я, и более восприимчивы к пагубным влияниям. Сейчас они погружены в шестимесячное размышление о тайнах третьего воплощения. Эти размышления длятся с небольшими перерывами с того самого времени, как мы покинули Гималаи. Больше мы не встретимся с вами, мистер Хэнтер Уэст. Поэтому - прощайте! Ваша старость будет счастливая, как вы этого заслуживаете, и ваши труды по Востоку оставят глубокий след в науке и литературе вашей страны. Прощайте!
      - А я тоже больше не встречусь с вами? - спросил я.
      - Да, если только вы не захотите пройтись со мной по берегу, - ответил он. - Но вы уже совершили прогулку и, быть может, устали.
      - Нет, я с радостью пойду с вами, - ответил я искренне, и мы отправились вместе. Некоторое время отец шел с нами, и я видел, что он был бы рад возобновить полемику о санскрите, но одышка не позволяла ему говорить во время ходьбы.
      - Ваш отец очень ученый человек, - заметил Рам-Сингх, когда отец остался позади. - Но как и многие другие, он нетерпим к мнениям, отличающимся от его взглядов. Когда-нибудь он убедится, что ошибался.
      Я ничего не сказал. Некоторое время мы шли молча около воды, где песок был тверже. Песчаные дюны, намытые вдоль берега, слева образовывали длинный гребень, совершенно скрывавший нас от посторонних взоров, справа простирался широкий серебристый Канал. Ни единого паруса не было видно на нем.
      Буддийский жрец и я были совершенно одни.
      У меня мелькнула мысль: если он действительно опасный человек, каким его считают помощник капитана и генерал Хэзерстон, то я сейчас нахожусь всецело в его власти. Однако на лице Рам-Сингха была написана такая благосклонность, а глаза были так безмятежно ясны, что мои подозрения и опасения унеслись, как ветер.
      Я полагал, что хотя лицо Рам-Сингха бывает суровым и даже страшным, он никогда не совершит несправедливости.
      Когда я время от времени взглядывал на благородный профиль жреца, на красивый изгиб черной, как смоль, бороды, на меня почти болезненно действовало несоответствие его внешности с грубым костюмом из твида. Мысленно я облачал его в широкое развевающееся восточное одеяние, которое было бы более подходящим обрамлением, не умалявшим его величавости и изящества.
      Мы направлялись к небольшой рыбацкой хижине, покинутой своими обитателями несколько лет тому назад. Она была мрачная, темная, часть соломенной крыши была снесена ветром, дверь и окна ветхие и поломанные. И это обиталище, от которого отвернулся бы последний шотландский нищий, странные жильцы предпочли дому лэрда, гостеприимно открытому для них! Небольшой садик, весь заросший сорняками, окружал хижину. Мой спутник, подойдя к поломанной двери и заглянув в нее, жестом подозвал меня.
      - Сейчас вам представится возможность, - сказал он благоговейным шепотом, - увидеть зрелище, которое могли наблюдать очень немногие европейцы. В хижине два йога, которых отделяет только одна ступень от людей высшего посвящения. В настоящий момент они погружены в экстатический транс; в противном случае я не осмелился бы привести вас сюда. Их астральные тела отделились от них и присутствуют сейчас на празднике Светильников в священном Тибетском храме. Ступайте осторожнее, чтобы не отвлечь их от молитвы.
      Я на цыпочках миновал заросший сорняками сад и вошел в растворенную дверь.
      В полутемном помещении не было никакой мебели, на неровном полу лежала свежая солома. На ней и сидели, склонив головы на грудь, два человека: один небольшого роста, весь сморщенный, другой - широкоплечий, изможденный. Их ноги были скрещены по обычаю Востока. Они не взглянули на нас и не заметили нашего появления. Йоги сидели так неподвижно и тихо, что их можно было бы принять за две бронзовые статуи, если бы не медленное ритмичное дыхание. Лица их были покрыты необычной пепельно-серой бледностью, резко отличавшейся от коричневого лица Рам-Сингха. Заглянув снизу, я увидел, что из-под ресниц видны только белки глаз.
      Перед ними на небольшой циновке стоял глиняный сосуд с водой, лежали кусок хлеба и лист бумаги, на котором были начертаны какие-то кабалистические иероглифы. Взглянув на этот лист, Рам-Сингх дал мне знак выйти и последовал за мною в сад.
      - До десяти часов я не должен мешать им, - сказал он. - Сейчас вы были свидетелями одного из величайших результатов нашей оккультной философии отделения души от тела. В настоящее время на берегах Ганга находятся не только души этих святых людей. Одеяния этих душ так соответствуют их материальной одежде, что ни у кого из верных не появится сомнения, что Лал-Хуми и Моудар-Хан физически находятся среди нас. Это достигается нашей способностью разлагать предмет на атомы, переносить эти атомы со скоростью, превышающей быстроту света, и затем снова соединять их, заставляя принимать прежний вид. В давние времена мы переносили таким образом целиком все тело, но теперь мы решили, что гораздо удобнее и проще переносить материю только в тех количествах, которые необходимы для создания только внешней оболочки, видимого образа. Эта форма называется астральным телом.
      - Но если вы можете так легко переносить душу, - заметил я, - зачем же вы вообще переносите тело?
      - Для общения с нашими посвященными братьями нам достаточно перенести только наши души, но если необходимо войти в соприкосновение с обычными людьми, нужно, чтобы мы являлись в каком-то облике, который они смогли бы увидеть и понять.
      - Все, что вы мне рассказали, чрезвычайно интересно, - сказал я, пожимая руку Рам-Сингха, протянутую мне в знак завершения нашей беседы. - Я часто буду вспоминать наше кратковременное знакомство.
      - Вы извлечете из этого много пользы, - сказал он медленно, все еще задерживая мою руку и глядя мне в глаза серьезно и грустно. - Запомните: то, что произойдет, не является злом, хотя оно и не совпадает с вашими предвзятыми понятиями о справедливости. Не спешите с оценками. Имеются высшие законы, которым следует подчиняться при всех условиях, чего бы это ни стоило отдельным лицам. Применение этих законов может показаться вам бесчувственным и жестоким, но это ничто по сравнению с опасными последствиями, которые могли случиться, если не проводить в жизнь этих законов. Быку, овце мы не причиним вреда, но человек, руки которого обагрены кровью людей высшего посвящения, не может жить и не будет жить.
      При последних словах он поднял руки в страстном и угрожающем жесте и, повернувшись ко мне спиной, ушел в полуразрушенную хижину.
      Я смотрел ему вслед пока он не скрылся за дверью, и отправился домой, обдумывая слышанное и особенно последнюю вспышку оккультного философа.
      Справа виднелась высокая белая башня Клумбера, четко вырисовывающаяся на черной гряде облаков. Я подумал, что, может быть, какой-нибудь путник, проходящий по дороге, позавидует в душе обитателям этого величественного здания. Он никогда не узнает о таинственном ужасе, о безымянной опасности, которые сгущаются над головой владельца.
      - Что бы это ни означало и что бы ни случилось, - сказал я вслух, - да отвратит господь от невинных кару, грозящую виновному.
      Когда я пришел домой, отец все еще переживал свой ученый спор с чужеземцем.
      - Надеюсь, Джон, - сказал он, - я не был невежлив. Мне нужно было бы помнить, что я in loco magistri и что мне не следует так настойчиво спорить со своим гостем. И все же, когда он отстаивал свои неправильные взгляды, я не мог удержаться, чтобы не атаковать его и не выбить с этой позиции, что я и сделал, хотя ты, не зная сути вопроса, мог и не заметить этого. Но ты все же вероятно помнишь, что моя ссылка на законы короля Азоки оказалась такой неотразимой, что он сразу поднялся и ушел.
      - Да, вы мужественно отстаивали свои взгляды, - согласился он. - Но скажите, какого вы мнения об этом человеке?
      - Это один из тех посвященных, которые известны под различными именами: санназисов, йогов, севрасов, кваландерсов, хакимов и куфисов. Они посвящали свою жизнь изучению тайн буддийской религии. Я думаю, что он теософ, то есть последователь культа божественной мудрости и стоит на очень высокой ступени посвящения. Однако он и его товарищи, очевидно, еще не достигли самой высокой ступени, в противном случае они смогли бы беспрепятственно пересечь океан. Возможно, они достигли ступени челасов и могут надеяться достичь еще более высоких ступеней.
      - Но, отец, - прервала сестра, - все это не объясняет, почему эти люди, достигшие такой святости и учености, высадились на берегу уединенной бухты Шотландии.
      - Я не могу объяснить, - ответил отец. - Это их дело, лишь бы они жили мирно и подчинялись законам страны.
      - Слыхали ли вы когда-нибудь, - спросил я, - что высшие жрецы, о которых вы говорите, обладают силами, неизвестными нам?
      - Ну, как же! Литература Востока полна таких примеров. Ведь и "Библия" восточная книга, а разве она от начала до конца не заполнена записями о таких силах? Не подлежит сомнению, что в древности людям были известны многие тайны природы, утраченные нами. Однако не могу сказать, чтобы современные теософы действительно обладали теми силами, о которых они так много говорят.
      - А скажите, они мстительные люди? - спросил я. - Есть ли у них такие провинности, которые можно искупить только смертью?
      - Не слыхал об этом, - ответил отец, удивленно подняв брови. - Ты сегодня что-то слишком любознателен. Чем вызваны эти вопросы? Не возбудили ли наши восточные соседи у тебя каких-нибудь подозрений или любопытства?
      Я уклонился от ответа, так как не хотел тревожить отца и рассказывать ему о своих опасениях. Это не принесло бы никакой пользы. Возраст отца и его здоровье требовали покоя. Да, кроме того, при всем желании я не смог бы объяснить то, что было загадкой для меня самого. Во всяком случае, считал я, отцу лучше оставаться в стороне от тайны.
      Еще ни один день не был для меня столь бесконечным, как пятое октября. Всеми способами я старался заполнить досуг, и все же казалось, ночь никогда не придет. Я пробовал читать, писать, бродил по лужайке, доходил до конца тропинки, насаживал новые приманки на рыболовные крючки, приступил к составлению каталога книг отцовской библиотеки - словом, тысячами способов пытался побороть свое волнение, но оно становилось все невыносимее. Сестра, как я видел, тоже томилась в ожидании.
      Отец даже несколько раз укорял нас за сумасбродное поведение, мешавшее его работе.
      Наконец был подан чай, занавески задернули, зажгли лампы. Еще через некоторое время, показавшееся бесконечным, была прочитана общая молитва, слуги отпущены на ночь. Отец приготовил и выпил обычную порцию пунша и направился к себе в спальню. А мы с сестрой остались в гостиной. Наши нервы звенели от напряжения, мы были полны смутных и вместе с тем ужасных опасений.
      Глава XIV
      О ТОМ, КТО БЕЖАЛ НОЧЬЮ ПО ДОРОГЕ
      Когда отец ушел, часы, висевшие в гостиной, показывали четверть одиннадцатого. Его шаги постепенно замирали на лестнице, тихий стук двери возвестил о том, что отец вошел в свою спальню.
      Простая керосиновая лампа на стене освещала комнату таинственным колеблющимся светом, трепетавшим на дубовых панелях. Кресла с высокими подлокотниками и прямыми спинками бросали странные фантастические тени. Бледное и взволнованное лицо сестры выделялось из мрака с пугающей четкостью.
      Мы сидели друг против друга за столом. Ни один звук не нарушал безмолвия, за исключением размеренного тиканья часов да прерывистого стрекотания сверчка под камином. Что-то страшное было в этой полнейшей тишине. Свист запоздалого крестьянина, бредущего по шоссе домой, принес нам некоторое облегчение, и мы напрягали слух, стараясь уловить последние нотки, по мере того, как крестьянин отдалялся от нас.
      Сперва мы притворялись друг перед другом; сестра делала вид, что вяжет, а я - читаю. Но скоро мы отбросили бесполезную ложь и погрузились в тревожное ожидание, вздрагивая и обмениваясь быстрыми вопросительными взглядами, когда раздавался внезапный звук то от вспышки хвороста в камине, то от шуршания крыши за панелью. Казалось, воздух был насыщен электричеством, предчувствие какого-то несчастья тяготило нас.
      Я встал и распахнул дверь, чтобы впустить в комнату свежий ночной воздух. По небу неслись обрывки туч. По временам луна выглядывала из-за них и заливала окрестности холодным белым светом.
      Стоя в дверях, я мог видеть только часть клумберовского парка; дом был виден с холма, находящегося на некотором расстоянии. Сестра предложила пойти туда, накинула на голову шаль. Мы дошли до вершины холма и взглянули в сторону Клумбер-холла.
      В эту ночь окна Клумбера были темны. Во всем большом доме от крыши до фундамента не было видно ни огонька. Огромная масса здания, темная и угрюмая, вырисовывалась смутно среди окружающих ее деревьев. Дом более походил на гигантский саркофаг, чем на человеческое жилище.
      Некоторое время мы молча стояли, глядя сквозь мрак на Клумбер-холл, а затем вновь вернулись в гостиную. Мы были абсолютно уверены, что вот-вот произойдет что-то страшное.
      Была полночь или около этого, когда сестра вдруг вскочила на ноги и подняла руку, прислушиваясь.
      - Ты ничего не слышишь? - спросила она.
      Я напряг слух, но безрезультатно.
      - Подойди к дверям, - попросила она дрожащим голосом. - Ну, а теперь ты слышишь?
      В глубокой тишине ночи я отчетливо различил топот, приглушенный и непрерывный, хотя очень слабый и отдаленный.
      - Что это? - спросил я.
      - Кто-то бежит сюда! - воскликнула она. И вдруг, потеряв всякое самообладание, упала на колени около стола и начала громко молиться, так неистово и горячо, как могут молиться только люди, потерявшие голову от страха. Время от времени она полуистерически всхлипывала.
      Сейчас я уже довольно ясно различал звуки и понял, что острый слух Эстер не обманул ее; это действительно был топот бегущего человека. По-видимому, кто-то очень спешил, бежал, не останавливаясь и не замедляя шага. Потом топот превратился в приглушенный шорох; человек добрался до того места, где на расстоянии сотни ярдов был недавно насыпан песок. Но спустя минуту бегущий снова оказался на твердой почве.
      "Сейчас он находится у начала тропинки, - подумал я. - Побежит ли он дальше или свернет в Бранксом?" Едва эта мысль промелькнула в моей голове, как я понял по изменившемуся звуку, что бегущий обогнул угол и теперь несомненно направляется к дому лэрда. Я бросился к калитке и подбежал как раз в тот момент, когда бегущий распахнул ее. Он упал в мои объятия. При свете луны я узнал Мордаунта Хэзерстона.
      - Что случилось? - закричал я. - Что случилось, Мордаунт?
      - Отец... - Мордаунт задыхался. - Мой отец!
      Наш друг был без шляпы, глаза расширены от ужаса, лицо мертвенно-бледное. Я чувствовал, что его руки, сжимавшие меня, трепетали от страшного волнения.
      - Вы устали, - говорил я, ведя Мордаунта в гостиную. - Сперва отдышитесь немного, прежде чем говорить. Успокойтесь, вы среди самых верных друзей.
      Я уложил его на старый волосяной диван, а Эстер, ужас которой рассеялся, как дым, от сознания, что требуется немедленная конкретная помощь, налила в стакан бренди и подала Мордаунту. Напиток произвел свое действие: краска снова стала появляться на бледных щеках Мордаунта.
      Наконец он сел и взял обе руки Эстер в свои. Мордаунт как будто пробуждался от какого-то кошмара и хотел убедиться, что действительно находится вне опасности.
      - Ваш отец... - спросил я. - Что с ним?
      - Он ушел.
      - Ушел?
      - Да, ушел вместе с капралом Руфусом Смитом. Мы никогда больше не увидим их.
      - Но куда же они ушли? - воскликнул я. - Нет, это недостойно вас, Мордаунт. Как можем мы сидеть здесь, предаваясь личным переживаниям, когда имеется возможность помочь вашему отцу! Вставайте, пойдем за ним. Скажите мне только, в каком направлении он ушел.
      - Бесполезно, - ответил молодой Хэзерстон, закрывая лицо руками. - Не упрекайте меня, Уэст, ведь вам не известны все подробности этой ужасной ночи. Можем ли мы противиться страшным таинственным законам, направленным против нас? Гибель давно угрожала нам, и сейчас этот удар обрушился на наши головы. Боже, помоги нам!
      - Ради всего святого, скажите же, что случилось? - взволнованно спросил я. - Никогда не нужно отчаиваться!
      - До рассвета ничего нельзя предпринять, - ответил он. - Только тогда мы можем попытаться разыскать следы отца. Сейчас это бесполезно.
      - А Габриель и миссис Хэзерстон? - спросил я. - Нельзя ли сейчас же перевезти их сюда из Клумбера? Ваша бедняжка сестра, наверно, вне себя от ужаса.
      - Она ничего не знает, - ответил Мордаунт. - Она спит в другой части дома и ничего не видела и не слышала. А мать так долго ждала чего-нибудь подобного, что удар не явился для нее неожиданным. Она, конечно, потрясена, но сейчас, наверно, хотела бы побыть одной. Ее удивительное присутствие духа - хороший урок для меня. По складу характера я легче ее возбуждаюсь, а эта катастрофа, наступившая после такого продолжительного ожидания почти лишила меня рассудка.
      - Если ничего нельзя сделать до утра, - сказал я, - то вы сможете рассказать, что случилось.
      - Я так и сделаю, - ответил Мордаунт, вставая и протягивая к камину дрожащие руки. - Вы уже знаете, что в течение некоторого времени, а вернее, в течение многих лет мы ждали какой-то страшной кары, угрожавшей отцу за преступление, совершенное им еще в молодости. В этом деле он был связан с человеком, известным под именем капрала Руфуса Смита. Сам по себе факт недавнего прибытия капрала был как бы провозвестником того, что час настал и пятого октября именно этого года, то есть в день годовщины преступления, свершится возмездие. В своем письме я сообщал вам об этом и, если не ошибаюсь, отец то же самое говорил сам. Когда я увидел вчера утром, что отец надел свой старый мундир, который был на нем в Афганскую войну и который он бережно хранил, я понял, что конец близок и наши предчувствия оправдаются. И все же после полудня отец был спокойнее, чем все эти годы. Он много говорил о своей жизни в Индии, о приключениях юности. Около девяти часов вечера он велел нам разойтись по своим комнатам и запер нас там. Это была мера предосторожности, которую он всегда принимал, когда его одолевали мрачные предчувствия. Он, бедный, хотел держать нас как можно дальше от проклятия, тяготевшего над ним. Перед разлукой он нежно обнял мать и Габриель, а затем прошел со мной в мою комнату. Там, ласково сжав мою руку, он передал небольшой пакет, адресованный вам.
      - Мне? - перебил я его.
      - Вам. Я вручу его, как только расскажу, что случилось. Я умолял отца позволить мне провести с ним эту ночь в его комнате и разделить с ним любую опасность, но он просил, чтобы я не увеличивал его горя своим вмешательством. Увидев, что мое упрямство действительно расстраивает его, я, наконец, позволил ему запереть меня в комнате. Я всегда буду упрекать себя за недостаток твердости, но что можно сделать, если собственный отец отказывается от вашей помощи?! Противиться было невозможно.
      - Я уверена, вы делали все, что было в ваших силах, - сказала сестра.
      - Мне тоже так кажется, но, боже мой, как трудно было принять правильное решение Отец ушел, и я слышал, как в длинном коридоре замирал звук его шагов. Было десять часов или, может быть, немного больше. Некоторое время я ходил по комнате взад и вперед, затем поставил лампу у изголовья, лег, не раздеваясь, и стал читать святого Фому Кемпийского. Я горячо молил небо, чтобы эта ночь прошла благополучно. Наконец я заснул неспокойным сном.
      Вдруг громкий пронзительный крик разбудил меня. Я в испуге вскочил и сел на кровати, но все было тихо, лампа догорала, а часы показывали полночь. Я встал и начал зажигать свечи, но в этот момент опять раздался неистовый крик. Он был такой громкий, что, казалось, кто-то кричал в моей комнате. Моя спальня помещается в передней части здания, а мать и сестра спят в другой стороне, поэтому аллея видна только из моего окна. Бросившись к окну, я открыл ставни и выглянул. Вы знаете, что подъездная аллея образует перед самым домом большую площадку. Как раз в центре ее стояли три человека, они глядели на крышу дома. Луна ярко освещала их, и в ее свете я видел темные лица и черные волосы. Двое из них были худые, третий обладал статной фигурой, величественным видом и ниспадающей на грудь бородой.
      - Рам-Сингх! - воскликнул я.
      - Как? Вы их знаете? - с величайшим изумлением спросил Мордаунт. - Вы встречались с ними?
      - Я их знаю. Это буддийские жрецы. Но, впрочем, продолжайте.
      - Они стояли в ряд, - продолжал Мордаунт, - то поднимая, то опуская руки, губы их шевелились, будто они произносили молитвы или заклинания. Вдруг они застыли на месте и я в третий раз услышал пронзительный загадочный крик. Я никогда не забуду этого странного и властного призыва; он пронесся в ночной тишине с такой силой, что до сих пор звучит в моих ушах. Когда он замер вдали, я услышал скрежет засовов и ключей, скрип отворяемой двери и поспешные шаги. Из окна я увидел отца и капрала Руфуса Смита; они стремглав выбежали из дома, как бы подчиняясь внезапному и непреодолимому порыву. Три незнакомца даже не дотронулись до них. Все пятеро быстро прошли аллею и скрылись за деревьями. Я убежден, что не было применено никакого физического насилия, никакого явного принуждения, и вместе с тем, я видел, что отец со своим спутником были беспомощными пленниками. Все это произошло очень быстро. От первого зова, разбудившего меня, до последнего мимолетного взгляда на отца, когда он исчезал в чаще деревьев, прошло не более пяти минут. Когда все было кончено и отец исчез, мне показалось, что все это какой-то кошмар, галлюцинация. Я всем телом налег на дверь комнаты, надеясь сломать ее. Некоторое время дверь не поддавалась моим усилиям, но я снова и снова изо всех сил толкал ее. Наконец что-то треснуло, и я очутился в коридоре. Моя первая мысль была о матери. Я бросился к ее комнате, повернул ключ в двери. Мать, на плечи которой был наброшен халат, тут же вышла в коридор, подняв предостерегающе руку.
      - Тише, - сказала она, - Габриель спит. Их позвали?
      - Да, - ответил я.
      - Да будет воля Господня! - воскликнула она. - Твой отец будет счастливее в том мире. Слава богу, что Габриель спит: я подмешала хлорал в ее какао.
      - Что же мне делать? - воскликнул я в отчаянии. - Куда они ушли? Как мне помочь отцу? Ведь не можем же мы допустить, чтобы он запросто ушел и оказался во власти этих людей! Не поехать ли мне сейчас верхом в Вигтаун и поставить полицию на ноги?
      - Только не это, - поспешно сказала мать. - Отец много раз просил меня не обращаться к полиции. Мордаунт, мы никогда больше не увидим отца. Не удивляйся, что я не плачу, но если бы ты знал как я, что смерть принесет ему покой, ты не горевал бы за него. Я знаю, все поиски будут бесплодны, и все-таки их необходимо произвести, но только неофициальным путем. Мы лучше всего докажем любовь к отцу, если поступим согласно его воле.
      - Но ведь каждая минута дорога! - воскликнул я. - Может быть, как раз в эту минуту он зовет нас, надеется, что мы спасем его.
      Эта мысль сводила меня с ума. Я выбежал из дома и оказался на шоссе. Но я не имел понятия, в какую сторону идти. Передо мной расстилались широкие торфяные поля. Я стал прислушиваться, но ни один звук не нарушал глубокой тишины ночи. И вот, когда я стоял на шоссе, не зная, в какую сторону бежать, меня, мои друзья, охватил невероятный ужас. Я чувствовал, что стою лицом к лицу с силами, о которых ничего не знаю. Все загадочно, все покрыто мраком. Мысль о вашей помощи, о вашем совете сверкнула, как маяк надежды. В Бранксоме я, по крайней мере, встречу сочувствие, совет, указание, что делать. Мой рассудок сейчас в таком смятении, что я не могу полагаться на собственные суждения. Мать желала остаться наедине, сестра спала, и у меня не было никакого плана действий. Я знал только, что до восхода солнца ничего нельзя предпринять. И я стремглав бросился к вам. У вас ясная голова, Джон, скажите же, научите, что делать. Эстер, что мне делать?!
      Он обращался то ко мне, то к сестре, протягивая к нам руки, глядя молящими глазами.
      - Ночью ничего нельзя сделать - ответил я. - Потом мы сообщим в вигтаунскую полицию, но сперва надо приняться за поиски самим. Таким образом, мы будем действовать в соответствии с законом и в то же время проводя неофициальные розыски, как этого хочет ваша мать. Живущий здесь недалеко за холмом Джон Фуллартон имеет собаку-ищейку, которая лучше всякого сыщика. Если мы пустим ее по следу генерала, она побежит за ним на край света.
      - Но как ужасно тяжело спокойно сидеть здесь, в то время как отцу, может быть, необходима наша помощь!
      - Вряд ли поможем ему. Да у нас и нет выбора, так как неизвестно, в каком направлении они ушли. А бродить бесцельно ночью по торфяным полям, значит зря тратить силы, которые могут нам очень понадобиться завтра утром. В пять часов начнет рассветать, и через час мы сможем перейти через холм и попросить собаку Фуллартона.
      - Только через час! - простонал Мордаунт. - Сейчас каждая минута кажется вечностью.
      - Ложитесь на диван и отдохните, - сказал я. Вы принесете гораздо больше пользы, если сбережете силы, может быть, нам предстоит долгий путь... Но вы говорили о пакете, который генерал поручил передать мне...
      - Вот он, - сказал Мордаунт, вытаскивая из кармана небольшой плоский пакет и передавая его мне.
      Пакет был запечатан черным воском, на котором виднелись оттиски летящего грифона, который являлся как я знал, гербом генерала, и перевязан широкой тесьмой. Я перерезал ее перочинным ножом. На пакете было написано четким почерком "Дж. Фэзергилу Уэсту, эсквайру", а ниже "Вручить пакет этому джентльмену в случае исчезновения или смерти генерал-майора Дж. Б. Хэзерстона".
      Наконец-то я узнаю ужасную тайну, набросившую тень на нашу жизнь. В моих руках находится разгадка этой тайны.
      Я нетерпеливо сломал печать и разорвал обертку. Внутри была записка и небольшая связка выцветших листков бумаги. Подвинув поближе лампу, я развернул записку, помеченную вчерашним днем, и прочитал:
      "Дорогой Уэст. Мне давно следовало удовлетворить ваше вполне понятное любопытство относительно того дела, которого мы не раз касались в разговорах. Но я воздерживался ради вас. По собственному горькому опыту я знаю, как действует на нервы ожидание катастрофы, которая как я убежден, разразится и которую невозможно ни предотвратить, ни ускорить. Хотя все это касается только меня лично, все же, я думаю что при вашей симпатии ко мне, при вашем расположении, как к отцу Габриель, безнадежность и неопределенность моей участи причинили бы вам много горя. Я боялся нарушить ваше душевное спокойствие. Поэтому-то я и молчал даже в ущерб себе самому, ибо мое одиночество тоже глубоко угнетало меня.