- В конной батарее, в королевской конной артиллерии. Чтоб ей пусто было, этой военной службе! Сейчас мне около шестидесяти лет, а я получаю нищенскую пенсию в тридцать восемь фунтов и десять шиллингов. Этого не хватает даже для хорошей выпивки и табака.
      - По-моему, тридцать восемь фунтов и десять шиллингов в год - довольно изрядное подспорье на старости лет, - заметил я.
      - Ах, вы так думаете?! - воскликнул он насмешливо, приближая ко мне обветренное лицо. - Сколько, по-вашему, может стоить этот шрам, нанесенный индийской саблей? А нога, в которой все суставы гремят, как игральные кости в мешке, потому, что ее отдавил лафет, во что ее оценить, а? А печень, как губка, а малярия, которая трясет меня, как только подует восточный ветер, какова рыночная цена всего этого? Согласились бы вы приобрести это за сорок фунтов в год, скажите-ка?
      - Мы все в этом крае небогатые люди, - сказал я. - У нас вы считались бы богачом.
      - Значит здешние люди - болваны и не имеют представления о жизни, - сказал он, вытаскивая из кармана черную трубку и набивая ее табаком. - Я знаю, что значит хорошая жизнь и, черт возьми, покуда у меня в кармане водится хотя бы шиллинг, я использую его как следует. Я сражался за родину, и мне заплатили за это чертовски мало. Я решил обратиться к русским, научу их, как пробраться через Гималаи, так, чтобы их не смогли остановить ни афганцы, ни англичане. Сколько мне заплатили бы в Петербурге за этот секрет, как вы думаете, а?
      - Мне стыдно слышать такие разговоры от старого солдата, даже в шутку, сказал я сурово.
      - В шутку! - воскликнул он, сопровождая мои слова взрывом проклятий. - Я давно сделал бы так, если бы русские заинтересовались. Скобелев был лучшим из них, да его прикончили. Впрочем, все это неважно. Вот что я хочу спросить вас: не слыхали ли вы здесь о человеке по имени Хэзерстон, бывшем полковнике сорок первого Бенгальского полка? Мне говорили в Вигтауне, что он живет где-то здесь.
      - Он живет вон там, в большом доме, - сказал я, показывая на башню Клумбера. - Пройдите немного и вы увидите ворота. Впрочем, имейте в виду, генерал не особенно любит гостей.
      Последние слова не достигли ушей капрала Руфуса Смита: как только я показал ему ворота, он поспешно заковылял к ним.
      Мне никогда не доводилось видеть такого способа передвижения. Смит становился на землю правой ногой, только сделав с десяток прыжков на левой. При этом он действовал левой ногой столь усердно, что подвигался с удивительной быстротой.
      Я был так поражен, что остался стоять на месте, глядя вслед неуклюжей фигуре Смита. Вдруг мне пришла в голову мысль, что встреча такого грубого человека с вспыльчивым генералом может вызвать самые серьезные последствия. Поэтому я погнался за Смитом, скакавшим по дороге, подобно огромной неловкой птице, и догнал его у самых ворот поместья, где Смит остановился и, держась за железную решетку, всматривался в темную подъездную аллею.
      - Старый хитрый шакал, - произнес он, оглядываясь на меня и кивая в сторону Клумбера. - Старый пес! Так это его бунгало вот там за деревьями?
      - Да, это его дом, - ответил я. - Но я посоветовал бы вам придерживаться общепринятых выражений, если вы собираетесь говорить с генералом. Он не потерпит грубостей.
      - Вы правы. Он всегда был тертым калачом. Взгляните, не он ли это подходит к нам по аллее?
      Я посмотрел через решетку и убедился, что это действительно генерал. Он спешил к нам, быть может, заметив нас, или привлеченный нашими голосами. Приближаясь, он по временам останавливался, вглядываясь в нашу сторону сквозь темные тени деревьев.
      - Производит разведку, - прошептал мой спутник с грубым хихиканьем. - Он боится, и я знаю, чего он боится. Не хочет попасть в капкан, старый черт. Держу пари, что он готов удрать.
      Потом вдруг, поднявшись на цыпочки и размахивая рукой, просунутой через прутья решетки, он заорал изо всей мочи:
      - Подойдите, мой доблестный командир, подойдите! Путь свободен, врагов нет!
      Это фамильярное обращение придало мужества генералу. Он двинулся к нам, но по цвету его лица я понял, что его гнев достиг апогея.
      - Как! Это вы, Уэст? - воскликнул он, увидев меня. - Что вам надо и зачем вы привели этого человека?
      - Я не приводил его, сэр, - ответил я, возмутившись, что на меня возлагается ответственность за появление бродяги, имеющего такой гнусный вид. - Я встретил его на шоссе, он искал вас.
      - Что же вам нужно от меня? - спросил сурово генерал, обращаясь к моему спутнику.
      - Простите, сэр, - неожиданно смиренно сказал бывший капрал, дотрагиваясь рукою до своей шапки. - Я старый артиллерист королевской службы, сэр, и, прослышав о вас в Индии, подумал, что вы, может, наймете меня конюхом, садовником или дадите мне любое другое вакантное место, которое может оказаться.
      - К сожалению, ничем не могу вам помочь, мой друг, - ответил генерал.
      - В таком случае вы, может быть, дадите мне чего-нибудь на дорогу, сэр, сказал бродяга раболепно. - Не захотите ли вы, чтобы ваш старый соратник погиб из-за нескольких рупий? Я был в бригаде Сэйла в горных походах, сэр, и участвовал во взятии Кабула.
      Генерал бросил на посетителя проницательный взгляд, но не проронил ни слова.
      - Я был вместе с вами в Газни, когда падали стены во время землетрясения, вместе с вами мы увидали сорок тысяч афганцев на расстоянии пушечного выстрела. Расспросите меня и вы убедитесь, что я не лгу. В молодости мы прошли вместе через все испытания, а сейчас, когда состарились, вы живете в этом дворце, а я брожу по дорогам. Разве это справедливо?
      - Вы наглый мошенник, - сказал генерал. - Настоящий солдат не просит милостыню. Я не дам вам ни копейки.
      - Еще одно только слово, сэр, - воскликнул бродяга, видя, что генерал поворачивается к нему спиной. - Я был в ущелье Терада.
      Старый генерал порывисто повернулся, как будто услышал выстрел.
      - Что вы хотите этим сказать? - пробормотал он дрожащим голосом.
      - Я был в ущелье Терада, сэр, и я знал человека по имени Гхулаб-шах. - Эти слова он произнес вполголоса, со злобной улыбкой. Впечатление этих слов на генерала было потрясающим. Он отпрянул от решетки, желтое лицо его приобрело серовато-синий оттенок.
      - Гхулаб-шах! Кто же вы такой, если знали Гхулаб-шаха?
      - Вглядитесь хорошенько, - сказал бродяга, - ваше зрение слабее, чем сорок лет тому назад.
      Генерал долго и пристально глядел на старого бродягу, стоявшего перед ним. Вдруг глаза его сверкнули.
      - Боже мой! - воскликнул он. - Ведь это капрал Руфус Смит!
      - Наконец-то! - сказал Смит, усмехаясь. - Я хотел определить, сколько понадобится времени, чтобы вы узнали меня. А теперь - откройте-ка калитку, ведь неудобно говорить через решетку. Это слишком напоминает десятиминутное посещение заключенного в тюрьме.
      Генерал лицо которого все еще хранило признаки волнения, поднял засов нервными дрожащими пальцами. Мне показалось, что генерал, опознав Руфуса Смита, почувствовал некоторое облегчение. И все же было видно, что он не особенно рад появлению капрала.
      - Так это вы, капрал? - сказал он, распахивая калитку. - Я часто думал, живы вы или нет, но никогда не ожидал, что увижу вас снова. Что вы делали все эти долгие годы?
      - Что я делал? - переспросил капрал хриплым голосом. - Я большей частью был пьян. Как только у меня появлялись деньги, я тут же пропивал их. Я чувствовал себя спокойным, если напивался. Когда я совсем прожился, то отправился бродить по белу свету, отчасти, чтобы подработать на водку, а отчасти, чтобы разыскать вас.
      - Извините, что мы беседуем на личные темы, Уэст, - сказал генерал, обращаясь ко мне, так как в эту минуту я сделал движение уйти. - Не уходите. Вы кое-что уже знаете об этом и, может быть, скоро будете вместе с нами в центре событий.
      Капрал Руфус Смит повернулся ко мне в крайнем изумлении.
      - В центре событий вместе с нами? - повторил он. - Как он влип в это дело?
      - Добровольно, добровольно, - поспешно пояснил генерал тихим голосом. Это наш сосед и он предложил нам свою помощь, если она понадобится
      Это объяснение, пожалуй, еще более усилило изумление бродяги.
      - Хорошо, но ведь это не так просто! - воскликнул он, разглядывая меня с восхищением. - Никогда не слыхал чего-либо подобного.
      - Ну, а теперь, капрал Руфус Смит, - сказал генерал, - раз вы меня нашли, скажите, чего вы хотите?
      - Мне все нужно. Нужна крыша над головой, одежда, пища, а прежде всего водка.
      - Хорошо. Я приму вас и сделаю все, что могу, - медленно сказал генерал. Но я требую дисциплины: не забывайте, я - генерал, а вы капрал, я хозяин, а вы подчиненный. Не заставляйте меня напоминать вам об этом.
      Бродяга выпрямился во весь рост и отдал честь по-военному ладонью вперед.
      - Я возьму вас на работу садовником, уволив одного парня. Что касается водки, то вам будет установлен паек и ни капли больше. Здесь в холле у нас не пьют запоем.
      - А вы сами, сэр, разве не принимаете опиума или спиртного, или еще чего-нибудь? - спросил капрал Руфус Смит.
      - Ничего, - твердо ответил генерал.
      - Ну, могу сказать, что у вас больше самообладания, чем у меня. Неудивительно, что вы получили крест во время восстания сипаев. А если бы я, слыша каждую ночь эти звуки, не прибегал к спиртному, я сошел бы с ума.
      Генерал Хэзерстон предостерегающе поднял руку, как бы опасаясь, что его собеседник может сказать лишнее.
      - Благодарю вас, мистер Уэст, - сказал он, - за то, что вы показали ему мой дом. Я не могу допустить, чтобы мой боевой товарищ, какое бы скромное положение он ни занимал, попал в беду. Если я не сразу откликнулся на его просьбу, то только потому, что не был уверен, действительно ли он тот, за которого себя выдает. А теперь, капрал, идите в холл. Через минуту я последую за вами.
      - Бедняга! - сказал генерал, глядя вслед пришельцу, ковылявшему по аллее странной походкой, описанной мною выше. - Он попал ногой под орудие, у него сломана кость, но упрямец не позволил врачам ампутировать ногу. Я помню его лихим молодым солдатом в Афганистане. Мы были связаны друг с другом одним странным обстоятельством, о котором я когда-нибудь расскажу вам. Говорил ли он что-нибудь обо мне до моего прихода?
      - Ничего, - ответил я.
      - О, - произнес генерал беззаботным тоном, но явно с чувством облегчения. - Я имел в виду, что он мог вспомнить старые времена. Ну, а теперь мне нужно пойти позаботиться о нем, а то слуги перепугаются: он не очень-то красив с виду. До свидания!
      Махнув мне на прощанье рукой, старик повернулся и поспешил к дому по подъездной аллее. А я продолжал прогулку вокруг высокого темного забора, заглядывая во все щели между досками, но нигде не находя следов Мордаунта и его сестры.
      Я довел свое повествование до появления капрала Руфуса Смита. Это оказалось началом конца. Полагаю, что пришло время передать повествование лицам, имевшим возможность лично узнать о том, что происходило в стенах Клумбера, пока я наблюдал за ним извне.
      Кучер Израиль Стэйкс не умеет ни читать, ни писать, но пресвитерианский священник церкви в Стоней - мистер Мэтью Кларк записал его показания. Последние подтверждены крестиком, который поставил Стэйкс вместо подписи. Добрейший священник, мне кажется, слегка отшлифовал повествование Стэйкса. Я весьма сожалею об этом, так как оно могло бы оказаться более интересным, хотя, может быть, и менее понятным, будь оно передано дословно. И все же эта запись сохранила черты индивидуальности Израиля Стэйкса и, можно считать, она точно отражает то, что видел и слышал Стэйкс за время своей службы у генерала Хэзерстона.
      Глава VIII
      ОТЧЕТ ИЗРАИЛЯ СТЭЙКСА
      (записанный и заверенный преподобным
      Мэтью Кларком, пресвитерианским священником
      церкви в Стоней Вигтауншира)
      Мистер Фэзергил Уэст и священник велели рассказать мне все, что я знаю о Хэзерстоне и его доме, и предупредили, что не следует распространяться о себе самом, мол, читателям будет неинтересно знать о моих собственных делах. Не думаю, чтобы это было так, потому что фамилия Стэйксов очень известна и пользуется большим уважением по обеим сторонам границы с Англией. Кроме того, в Нитсдэле и Аннандэле имеется немало людей, которым было бы очень интересно познакомиться с делами, приключившимися с сыном Артура Стэкса из Эклефечена.
      Но я должен делать, как велят. Я только надеюсь, что мистер Уэст не забудет меня, когда придется попросить у него какой-нибудь милости2.
      Я не могу писать, потому что отец посылал меня гонять ворон, вместо того, чтобы отправить в школу. Но зато он воспитал меня в правилах и обычаях истинной церкви, за что я славлю господа.
      В прошлом мае исполнился ровно год с того дня, как фактор Мак-Нейль подошел ко мне на улице и спросил, не хочу ли я поступить на работу кучером или садовником. Случилось так, что в то время я как раз сам подыскивал себе какую-нибудь работенку. Но я, конечно, и виду не подал, что нуждаюсь в заработке.
      - Хотите - беритесь за эту работу, не хотите - не нужно, - сказал он раздраженно. - Только это неплохая должность, многие были бы не прочь заполучить ее. Если решите, зайдите ко мне в контору завтра в два часа, тогда вы сможете сами задать вопросы хозяину.
      С тем я от него и ушел. Он скрытный и прижимистый человек. Только вряд ли это поможет ему в грядущей жизни, хотя в этой жизни он отложил немало денег. Когда наступит день суда, многие факторы окажутся по левую руку от престола, и я не удивлюсь, если и мистер Мак-Нейль будет среди них.
      Ладно! На следующий день я отправился в контору и застал там фактора и высокого тощего человека с седыми волосами и коричневым лицом, морщинистым, как грецкий орех. Он пристально поглядел на меня, - а его глаза сверкали, как угли, - и затем сказал вот что:
      - Насколько я знаю, вы родились в этих краях?
      - Да, - сказал я. - И никогда не выезжал отсюда.
      - Никогда не выезжали из Шотландии? - спрашивает он.
      - Честно говоря, дважды был в Карлайле, - сказал я, так как люблю правду. Да, кроме того, я знал, что фактору известно об этом: я покупал там по его поручению два бычка и нетель для фермы Дремлея.
      - Мистер Мак-Нейль говорил мне, - сказал генерал Хэзерстон (потому что это был он и никто другой), - будто вы не умеете писать
      - Нет, - сказал я.
      - И читать?
      - Нет, - сказал я.
      - Мне кажется, - тут он обратился к фактору, - что этот человек вполне подойдет мне. В наше время слуги испорчены чрезмерным просвещением, - сказал он. - Не сомневаюсь, Стэйкс, что я буду вами доволен. Вы будете получать три фунта в месяц и харчи. Но я сохраню за собою право уволить вас в любое время, предупредив за 24 часа. Устраивает вас это?
      - Это не то, что на последней работе, - сказал я с недовольным видом.
      И эти слова были правдивы, ибо старый фермер Скотт платил мне только один фунт в месяц.
      - Ну, ну, - сказал генерал, - может быть, я потом и прибавлю. А сейчас вот вам шиллинг в задаток; мистер Мак-Нейль сказал мне, что здесь так принято. Жду вас в Клумбере в понедельник.
      Когда настал понедельник, я отправился в Клумбер. Это был пребольшущий дом с сотней окон; в него можно было бы упрятать половину прихода. А что касается садоводства, то там и сада-то не было; а лошадь неделями не выводили из конюшни. Но я был достаточно загружен: надо было укреплять забор, то да се, чистить ножи, наводить глянец на ботинки и тому подобные дела, которые больше подходят старухе, чем мужчине.
      Кроме меня на кухне было еще двое: кухарка Элиза и горничная Мэри. Они прожили всю жизнь в Лондоне и совсем не знали света. Мне не о чем было с ними говорить, потому что это были совсем простые женщины. Они едва понимали настоящий английский язык, а о своих душах заботились не больше, чем жабы в болоте. Когда кухарка сказала мне как-то, что не очень-то ценит Джона Нокса и не даст и шести пенсов за проповедь мистера Дональда Мак-Сноу об истинной церкви, я почувствовал, что мне следует предоставить их высшему судье.
      В семье хозяина было четверо: генерал, миледи, Мордаунт и Габриель, и я вскоре понял, что в семье не все было ладно. Миледи была тощая и белая, как привидение. Я не сразу заметил, что она плачет и горюет в одиночестве. Я видел, как она бродит по парку и, думая, что ее никто не видит, ломает руки как ненормальная.
      Молодой джентльмен и его сестра тоже имели какое-то горе. А больше всех тревожился генерал. Молодые хозяева иногда приободрялись, а генерал был всегда одинаковый. Лицо у него было суровое и грустное, как у преступника, который чувствует веревку на шее.
      Я как-то спросил на кухне, не знают ли они, чего не хватает нашим хозяевам, но кухарка мне сказала, что не ее дело вмешиваться в хозяйские дела, ее дело работать да получать жалованье. Это была совсем глупая женщина. Она не смогла дать мне ответ на простой вопрос, а сама любила болтать без умолку.
      Ну, так вот. Проходили недели и месяцы, а дела в холле шли все хуже и хуже. Генерал становился все более нервным, а его леди с каждым днем все печальнее. Но между ними не было ссор. Когда они завтракали, я имел обычай обходить дом кругом и подрезать кусты роз под самыми окнами, так что невольно слышал большую часть их разговоров.
      Генерал говорил, что он не боится смерти или какой-нибудь явной опасности, но что у него отнимают все мужество неизвестность и ожидание. Тогда миледи утешала его, говоря, что, может быть, дело не так уж плохо, как он думает, что это может случиться в самом конце их жизни. Но он и слушать не хотел.
      Что касается молодых господ, то я знаю, что они не всегда сидели в имении: как только им представлялся случай, уходили к мистеру Фэзергилу Уэсту в Бранксом. Генерал был слишком занят своими тревогами и ничего не знал, а я считал, что в мои обязанности кучера и садовника не входит докладывать ему об этом. Он и сам должен был бы знать, что если запретить девушке или леди делать то или другое, то это самый верный способ добиться, чтобы они это делали. Господь увидел это в райских кущах, а разница между людьми в раю и в Вигтауне не так уж велика.
      Тут есть еще одно дело, о котором я еще не говорил, но которое надо обязательно отметить.
      Генерал не жил в одной комнате с леди. Он спал один в комнате в самом дальнем конце дома. Эта комната всегда была у него на запоре, и он никому не разрешал входить в нее. Он сам стелил себе постель, сам убирал комнату и стирал пыль.
      По ночам генерал бродил по дому, а в каждой комнате и всюду по углам висели зажженные лампы, так что у нас нигде не было темноты даже ночью.
      Нередко из своей комнаты на чердаке я слышал его шаги в коридоре с полуночи до петухов. Жутко было лежать и слушать, как он бродит, и думать - то ли он сумасшедший, то ли набрался в Индии языческой идольской премудрости и теперь совесть грызет его, как червь. Мне следовало бы спросить, не полегчает ли ему, если он поговорит с преподобным Дональдом Мак-Сноу, но я побоялся. Генерал не такой человек, чтобы можно было с ним об этом разговаривать.
      Однажды, когда я работал на газоне, генерал подошел и спросил меня:
      - Приходилось ли вам когда-нибудь стрелять из пистолета?
      - Боже сохрани! - воскликнул я. - Я в жизни никогда не держал в руках такой штуки.
      - Ну и не берите его, - сказал он. - У каждого свое оружие. Надеюсь, что вы сможете защищаться ножом для прививки деревьев?
      - Конечно, не хуже любого другого парня, - сказал я.
      - Наш дом находится в пустынном месте, к нам могут забраться грабители. Нужно быть готовым к этому. Я, вы, мой сын Мордаунт и мистер Фэзергил Уэст из Бранксома, который явится по моему зову, все мы вместе сможем ли встретить врага как следует, как вы думаете?
      - Точно, сэр, - сказал я. - Конечно, пировать веселее, чем воевать, но если вы прибавите мне еще фунт в месяц, я не уклонюсь от участия наравне со всеми другими.
      - Не будем спорить об этом, - сказал генерал и дал согласие прибавить мне двенадцать фунтов в год. Он согласился на это с такой легкостью, как будто это были камешки. Я не хочу сказать ничего плохого, но я тогда невольно подумал, что деньги, которые тратят с такой легкостью, добыты, вероятно, не совсем честным путем.
      По природе я человек не любопытный и не люблю совать нос в чужие дела, но тут я был поставлен в тупик: почему это генерал бродит по ночам, что не дает ему спать?
      Так вот однажды, когда я убирал коридор, я заметил в углу недалеко от двери генеральской комнаты большую груду занавесей, старых ковров и тому подобных вещей. Внезапная мысль осенила меня, и я сказал себе:
      - Израиль, дружок, - так я сказал, - почему бы тебе не спрятаться здесь сегодня ночью и не последить за стариком, когда он будет думать, что его никто не видит?
      Чем больше я об этом думал, тем проще мне казалось это дело, и я решил сегодня же осуществить свою мысль.
      Когда настала ночь, я сказал женщинам, что у меня болят зубы и я рано пойду спать. Я подождал немного у себя, а затем, когда кругом стихло, снял сапоги, быстро спустился по лестнице, добрался до кучи старых ковров и улегся там. Сверху я закрылся большим рваным ковром и притаился, как мышь. Генерал прошел мимо меня, направляясь в свою комнату.
      Боже мой! За все деньги Объединенного банка в Дамфрисе не согласился бы я снова пережить эти часы. Как только я вспомню, что было, мороз пробегает по коже.
      Как страшно лежать в тишине, ожидая чего-то и не слыша ни звука, за исключением тиканья старых часов где-то в конце коридора. Сперва я хотел выглянуть в коридор. Но вдруг мне показалось, что кто-то приближается ко мне. На лбу у меня выступил холодный пот, сердце забилось быстрее. Больше всего боялся я, что пыль от занавесей и ковров забьется в мои легкие, и я не удержусь от кашля. О, господи! Удивляюсь, что я не поседел от всего, что пришлось пережить. Я не согласился бы снова пройти через это, даже если бы меня назначили лордмэром Глазго!
      Так вот. Было два часа утра или немного больше, и я уже подумывал, что не увижу ничего особенного, хотя я и не тужил об этом, как вдруг до моих ушей донесся ясный и четкий звук. Меня просили описать этот звук, но это не так-то просто. Я никогда не слышал ничего, что было бы похоже на него. Он был пронзительный, звонкий, как если бы слегка ударить о край бокала, только звук был гораздо сильнее, тоньше и, кроме того, напоминал что-то похожее на плеск, подобно звуку от капли, падающей в бочку с водой. В страхе я уселся среди ковров, как заяц в листьях, и весь превратился в слух. Но вокруг было тихо за исключением отдаленного тиканья часов.
      Но вот звук повторился: - ясный, пронзительный и резкий. Генерал тоже услышал его; до меня донесся его стон, стон человека, которого внезапно разбудили. Он соскочил с кровати (и я слышал шорох), оделся, затем послышались его шаги - он ходил по комнате взад и вперед.
      Боже мой! Я тут же снова скрылся в коврах, взвалив один из них себе на голову. Так лежал я, дрожа всем телом и вознося к небу все молитвы, какие знал. В то же время я внимательно глядел на дверь генерала сквозь складки ковров.
      Дверь медленно отворилась. В комнате горел свет, и мне удалось только мельком разглядеть то, что я принял за ряд сабель, стоящих вдоль стены. Генерал вышел из комнаты и захлопнул дверь. Он был в халате, с красной ермолкой на голове и в туфлях без каблуков с загнутыми кверху носами.
      На мгновение я предположил, что старик бродит во сне, но когда он приблизился ко мне, я заметил, что его глаза блестят, а лицо подергивается, как у чрезвычайно взволнованного человека. По совести говоря, меня и сейчас берет дрожь, когда я вспоминаю высокую фигуру генерала и его желтое лицо. Он тяжело пошел по длинному пустому коридору.
      Я лежал, затаив дыхание, наблюдая за своим хозяином. Когда он подошел ко мне, сердце замерло в моей груди, потому что раздался громкий и четкий звук на расстоянии какого-нибудь ярда от меня - звонкий, резкий. Не могу сказать, откуда он доносился, что вызвало его. Может быть, это звонил сам генерал, но его руки были опущены, когда он проходил мимо меня. Звук шел откуда-то с его стороны, но, как мне казалось, сверху, над головой генерала. Звук был такой тонкий, высокий, неопределенный, что невозможно было сказать, где он возникал.
      Генерал поднял голову, но продолжал свой путь и вскоре скрылся из виду. Я тут же выкарабкался из убежища и пустился бегом в свою комнату.
      Я никому ничего не сказал о виденном, но решил не оставаться больше в Клумбер-холле. Четыре фунта в месяц - это, конечно, неплохое жалованье, но оно не может вознаградить за потерю покоя, а может быть, и за гибель души, потому что когда бродит кругом нечистая сила, невозможно предвидеть, что от этого получится. Хотя провидение сильнее дьявола, все же лучше не рисковать. Мне стало ясно, что над генералом и его домом тяготеет какое-то проклятие и, возможно, оно заслужено им. Но ведь не должно же оно пасть на главу праведного пресвитерианца, который всегда ходил по узкой стезе добродетели! Особенно жаль мне было мисс Габриель; она была такая красивая, славная девушка. Но я чувствовал, что прежде всего обязан позаботиться о себе и что я должен, подобно Лоту, отряхнуть с ног своих прах нечестивых городов долины.
      Ужасный звук все еще стоял в моих ушах, и я не мог остаться один в коридорах из опасения снова услышать его. Я только выжидал подходящего случая, чтобы заявить генералу об уходе и направить свои стопы туда, где я мог бы видеть добрых христиан и церковь вблизи моего жилища.
      Но получилось так, что не я сказал это слово, его сказал генерал.
      Однажды, в начале октября, я вышел из конюшни, задав овса лошади. Вдруг я заметил здоровенного детину, приближающегося по подъездной дороге большими прыжками на одной ноге. У меня мелькнула мысль, что, может быть, это один из тех мошенников, о которых говорил генерал. Недолго думая, я схватил палку, чтобы огреть ею бродягу по голове. Но он заметил меня, догадался о моих намерениях и, вытащив из кармана длинный нож, потребовал с самыми ужасными богохульствами, чтобы я остановился, а не то он меня зарежет.
      Боже мой! От одних его слов волосы поднялись у меня дыбом. Поражаюсь, как гром не убил его на месте!
      Так мы стояли друг против друга - он с ножом, а я с палкой. Тут и подошел к нам сам генерал. К моему великому удивлению, он заговорил с бродягой так, будто дружил с ним многие годы.
      - Спрячьте нож, капрал, - сказал он. - Страх помутил ваш рассудок.
      - Гром и молния! - воскликнул тот. - Он начисто вышиб бы мозги из моей головы палкой, не будь у меня ножа. Вам не следует держать у себя таких дикарей.
      Хозяин нахмурился. Он не был в восторге от слов бродяги. Затем повернулся ко мне.
      - С завтрашнего дня вы уволены, Израиль, - сказал он. - Вы неплохо справлялись со своей работой, и я не имею к вам претензий. Но обстоятельства изменились, и я вынужден освободить вас.
      - Слушаю, сэр, - сказал я.
      - Можете уйти из дому сегодня вечером, - добавил он. - Вы получите месячное жалованье в виде компенсации.
      С этими словами он вошел в дом в сопровождении человека, которого назвал капралом, и с того дня я ни разу не видел никого из них. Деньги были переданы мне в конверте.
      Сказав несколько прощальных слов кухарке и горничной и посоветовав им почаще обращаться к богу и думать о сокровище, более ценном, чем все богатства мира, я навеки отряхнул прах Клумбера с ног своих.
      Мистер Фэзергил Уэст говорил, что от меня не требуется суждений о том, что произошло в дальнейшем, и что я должен ограничиться только изложением того, что видел сам. Разумеется, у него есть на это причины и, возможно, очень основательные, но я должен заявить, что не удивляюсь случившемуся потом. Этого именно я и ожидал, о чем и сказал преподобному Дональду Мак-Сноу.
      Я рассказал вам все - и ничего не могу ни прибавить, ни исключить. Я очень благодарен мистеру Мэтью Кларку за то, что он записал все это, и если кто-нибудь пожелает услышать от меня еще что-либо, то я хорошо известен и уважаем в Эклефечене, и мистер Мак-Нейль, фактор в Вигтауне, сможет сказать, как меня разыскать.
      Глава IX
      РАССКАЗ ДЖОНА ИСТЕРЛИНГА,
      ДОКТОРА МЕДИЦИНЫ В ЭДИНБУРГЕ
      Приведя выдержки из отчета Израиля Стэйкса, я включаю в свое повествование краткую запись доктора Истерлинга, практикующего ныне в Странраре. Хотя доктор был в Клумбере один-единственный раз за все время пребывания там генерала Хэзерстона, некоторые обстоятельства, связанные с этим посещением, делают записи очень интересными, особенно если рассматривать их как добавление к уже изложенным мною фактам.
      При всей своей обширной практике доктор смог уделить время для кратких записей воспоминаний о посещении Клумбера. Мне остается только привести их без изменений.
      Мне было очень приятно вручить мистеру Фэзергилу Уэсту отчет о моем единственном посещении Клумбер-холла. Эти записи связаны не только с моим глубоким уважением к этому джентльмену с самого его появления в Бранксоме. Я глубоко убежден, что факты, касающиеся генерала Хэзерстона, носят специфический характер, что совершенно необходимо довести их до сведения широкой публики в самом точном изложении.
      В начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хэзерстон из Клумбер-холла с приглашением посетить ее супруга, здоровье которого, по ее мнению, было за последнее время в весьма неудовлетворительном состоянии.
      Мне приходилось слышать кое-что о Хэзерстонах и о их странном затворничестве. Поэтому я был рад познакомиться с этой семьей поближе и в этих целях немедленно отправился в Клумбер.
      Я знавал этот холл еще в прежние времена, когда его владельцем был мистер Мак-Витти и поэтому, подъезжая к воротам поместья, был изумлен произошедшими переменами. Ворота, так гостеприимно распахивавшиеся в прежние времена, были теперь заперты на засов; высокий деревянный забор, утыканный гвоздями, окружал все поместье. Подъездная дорога была усыпана листьями и давно не подметалась. Хозяйство в целом имело грустный вид запустения и распада.
      Мне пришлось дважды постучать в дверь, прежде чем отворила горничная, которая провела меня через темный вестибюль в небольшую комнату. В этой комнате сидела пожилая изможденная леди, назвавшая себя миссис Хэзерстон. Бледное лицо ее, седые волосы, печальные тусклые глаза и поблекшее шелковое платье - все как нельзя лучше соответствовало окружающей унылой обстановке.