Лично я воспринимаю успех Михаила Шемякина на Западе как персональное оскорбление. Его успех оглушителен до зависти, мести и полного твоего неверия в себя.
      Молодой, знаменитый, богатый, талантливый, умный, красивый и честный… Можно такое пережить без конвульсий? Не думаю…
      Я не специалист и не буду оценивать живопись Шемякина (тем более что ее уже оценили. Небольшая картина продана за 90 000 долларов). Меня, откровенно говоря, волнует не живопись Шемякина, а его судьба.
      Вот – пунктиром – несколько штрихов биографии.
      Отец – полковник кавалерии. Мать – актриса. Отец, ревнивый кавказец, берет жену на фронт. Хрупкая служительница Мельпомены участвует в конных атаках и рубится шашкой.
      Где-то над обломками Кенигсберга восходит звезда Михаила Шемякина.
      Затем (отец военный) – немецкая школа в здании бывшего гестапо.
      С 57 года – Ленинград. Отвратительная коммуналка. (Отец и мать, по-видимому, развелись.)
      Средняя художественная школа. Увлечение старыми мастерами. Пренебрежение соцреализмом.
      Группу подростков выгоняют из СХШ. Они работают и учатся самостоятельно.
      Примерно в эти годы Шемякин изобретает злополучный «метафизический синтетизм» (стоивший ему двух психбольниц и принесший мировую славу).
      Термин, конечно, мудреный. Скажем так:
      Основы жизни и основы культуры – совпадают. Художник движется к основам, не выявляя, а преодолевая свою неповторимую индивидуальность. (Шемякину хорошо. Сначала выявил, да еще как, а затем уж и преодолеть не жалко.) Личное (Я) – временно и тщетно. Вечно – общее (жизнь, природа, культура). И разумеется – Бог как выражение самого общего начала…
      С облегчением вздохнем и продолжим.
      Шемякин работает грузчиком. Оформляет книги. Якшается с подозрительными иностранцами (а какой иностранец не подозрителен?!). Дерзит КГБ.
      Короче, привычный советский детектив, без выстрелов, но с жертвами. Затем эмиграция, слава, назойливые корреспонденты…
      В Ленинграде я Шемякина знал мало. А теперь знаю еще меньше. Хотя вспоминается и наше знакомство, и какие-то разговоры…
      Сейчас мне хочется думать, что было какое-то особое впечатление. Было ли? Шемякин тогда не очень выделялся. В Ленинграде тысячи претенциозных молодых художников. И кудри неаполитанские у многих, и брюки с заплатами из отцовских портфелей.
      Вспоминается Шемякин дерзким и самоуверенным.
      – Скоро уеду, – говорит он.
      – Вы же не еврей (тогда это было сложно).
      – У меня друзья на Западе.
      – Влиятельные?
      – Помпон обещал содействие.
      – Кто это – Помпон?
      – Помпиду.
      Действительно, тогдашний президент Франции, эстет и сноб, любил художества Шемякина.
      Так он и уехал. Рисовал картины, богател, меценатствовал, пил, достиг величия…
      Я часто думаю, откуда такие берутся?! Эти голодные недоучившиеся российские мальчики?! С невероятными философскими реформами?! С гениальными картинами?! С романами вроде «Москва-Петушки»?!
      Кто их создает?
      Я знаю – кто. Советская власть!
      Проклинаем ее, и не зря. А ведь создает же!
      Как это происходит? На голове у каждого художника лежит металлическая плита соцреализма. И давит многотонной тяжестью. Художник тоже напрягается, мужает. Кто-то, сломленный, падает. Кто-то превращается в атланта.
      Вот так. На голове у западного человека – сомбреро. А у нашего плита…
      Бродского давили, давили, и что вышло?
      С Шемякиным такая же история…
      Вы спросите, а при чем тут улитка? Улитка при том:
      Можно всю жизнь, подобно Илье Глазунову, копировать русские иконы. И всю жизнь проваляться в материалистической луже. А можно – по-другому. Оседлать, как Шемякин, метафизическую улитку и в безумном, ошеломляющем рывке пробить небесный купол…
      И что тогда? А тогда – разговор с Небожителем.
      И тут мы, непосвященные, умолкаем…