Как заработать первый миллион, не имея стартового капитала

      Первая ступень к космонавтике – авиация. Любой мальчишка моего времени бредил самолетами. Так как у меня было плохое зрение, я понимал, что никогда не стану летчиком. Но когда я с другом пришел в авиамодельный кружок, это помещение, пахнущее лаком, краской и деревом, показалось мне настоящим земным раем.
      Я уговорил преподавателя принять нас прямо в середине учебного года и начал строить модели.
      Воспоминания об этих днях до сих пор наполняют меня и радостью, и теплой грустью. Я впервые увидел там много новых материалов: самое легкое в мире дерево бальза, прочнейший шелк, редчайшие лаки. Узнал, что такое планеры, скоростные модели, чем они различаются, какие бывают виды двигателей. После школы мы с ребятами прямиком бежали в подвал, где проходили занятия. А в каникулы вообще пропадали там с утра до позднего вечера. Мы не думали о еде: буханка черного хлеба и повидло было самой лучшей едой на весь день. Но мы создавали маленькую авиацию, мы испытывали модели, и каждого мальчишку охватывал неописуемый восторг, когда его самолет взлетал к облакам.
      Сегодня я понимаю, сколько усидчивости и терпения мне дал авиамоделизм, сколько опыта, технических знаний нам здесь преподали. Это был не столько спорт, сколько творчество в чистом виде. Мы сами придумывали конструкцию крыльев, учились постигать азы самолетостроения. Многие из моих товарищей впоследствии стали работать в конструкторских бюро. Мне же привитое здесь терпение очень пригодилось в гребле.
      Гребная база располагалась в красивом месте: высокие обрывистые волжские берега, корабельные сосны, чистый желтый песок и огромная голубая ширь, сплошь усыпанная лодками и лодчонками, разноцветными байдарками и каноэ. Из этих речных вод выходили на берег настоящие титаны: высокие, мускулистые гребцы, обнаженные по пояс и игравшие мощными бицепсами. Я не мог даже представить себе, что когда-нибудь буду похожим на них. Меня привел сюда один интерес: покупаться, поплавать с другими и вернуться домой, к своим моделям.
      Все изменилось в один миг. Мне доверили выступить на соревнованиях. Я пришел тогда третьим среди новичков. Мне вручили грамоту, я поднялся на пьедестал и в этот момент на всю жизнь заболел спортом. Именно честолюбие, именно глубинные инстинкты, которые находятся в каждом из нас, изменили всю мою жизнь.
 
       Когда у великого философа Сократа спросили: «Что является главной движущей силой развития человечества?» – он, не задумываясь, сказал: «Честолюбие».
 
      Я уверен, что он был абсолютно прав.
      С этого момента я жил только от соревнования к соревнованию. Отныне вся моя жизнь была посвящена только одному – добиться лучших результатов, прийти завтра хотя бы на одну секунду быстрее. Человек, который не занимался спортом серьезно, вряд ли может представить себе, какую власть имеет над спортсменом дистанция, ринг или стадион.
      Ты начинаешь полностью служить своему спортивному богу. Спорт забирает твое сердце, твою жизнь полностью, без остатка. Не остается буквально ни секунды свободного времени. Ты просыпаешься с мыслью о победе и засыпаешь с мыслью о победе. Ты отбрасываешь все, что стоит между тобой и победой.
      Школьные обиды отошли на второй план. Успеваемость, правда, пришлось подтянуть: одним из главных условий тренеров было отсутствие двоек. Заниматься приходилось с удвоенными усилиями, так как времени на учебу оставалось гораздо меньше. Наши тренеры договаривались с директором школы, и прямо в середине четверти по нескольку раз в год забирали нас на подготовку к соревнованиям. Все лето мы проводили в спортивных лагерях, на сборах.
      Что такое сборы? Сборы – это массированная тренировка. Сборы – это когда рядом с тобой нет ни отца, ни матери, их заменил тренер. Сборы – это подъем ранним утром, еще до восхода солнца, и отбой после заката. Сборы – это горнило, где выковывается твой характер, твои бойцовские качества. Сборы подчинены одной главной цели – твоей будущей победе.
      Ты просыпаешься на рассвете, безжалостно поднятый за шкирку тренером, потому что измотан за вчерашний день и подняться самому невозможно. Построение, первая тренировка еще до восхода солнца. Затем – короткий сон, несколько минут на душ и завтрак. Дожевывая уже на ходу, мчишься на следующую тренировку. Отпахав эти полтора часа, бежишь на обед, потом падаешь на кровать. Следующая тренировка только через два часа, поэтому стремишься поскорее провалиться в сладостный восстанавливающий сон. Кажется, только заснул, но тебя уже нетерпеливо будят на третью, самую продолжительную тренировку. Ускорение, спокойный ритм, ускорение, снова просто гребешь, и под конец самое мощное, на грани сил, ускорение. Когда перед твоими глазами уже плавают красные круги, разрешают причалить. Ужин проходит в полусне, и каждый мечтает только об одном – как бы добрести до кровати.
      Три тренировки в день зимой, до пяти тренировок летом. Это нормальный график любого спортсмена. Никаких развлечений. Танцы, вечеринки, бесцельные посиделки на скамеечках – этого в моей молодости не было. Моя жизнь на годы разделилась на два состояния: нечеловеческие нагрузки, когда каждую минуту ты делаешь 80–90 гребков по 25 килограммов каждый, пот стекает по лицу, разъедает губы, непреходящая мышечная боль, непреходящее состояние усталости, – и сон.
      Когда ты становишься профессиональным спортсменом по гребле, ты используешь каждую минуту для отдыха. Лучше всего восстанавливает силы человека сон. Как правило, все гребцы спят по нескольку раз в день. Эта привычка, выработанная в юности, сохранилась у меня на всю жизнь. Мне абсолютно не важно, где спать и в какой позе. Если я испытываю перегрузки, то мне достаточно на 15–20 минут закрыть глаза, и я мгновенно засыпаю, а просыпаюсь совершенно выспавшимся и отдохнувшим.
      В 16 лет объем моих легких был 7,5 литра. У нормального человека – 3,5–4 литра. Когда бежит спринтер, у него в основном работают ноги. У гребца же работают абсолютно все мышцы – от кончиков пальцев до ушей. Представьте, вы в каждую минуту делаете в спокойном ритме до 80 гребков, а когда идет ускорение – до 140–150 ударов в минуту. Каждый гребок – это не просто красивый взмах весла, это 20–25 килограммов усилий. Возьмите две гири по 20–25 килограммов и начните поднимать одну за другой на протяжении 2–3 часов – и вы получите представление, что такое гребля. К концу любой тренировки у тебя все плывет перед глазами. Твои пальцы превращаются в сплошные кровяные мозоли. Для любого гребца-спортсмена вид ладоней и пальцев со стертой до мясных волокон кожей – привычное дело. На такие пустяки никто даже не обращает внимания.
      Когда я разговаривал со своими сверстниками, которые просто учились в школе, ходили на дискотеки, дружили с девчонками, мне всегда казалось, что я инопланетянин. Конечно, мне хотелось пойти на танцы, встретиться с девчонкой, но служение своей цели, служение спорту не позволяло расслабиться ни на секунду. Я впервые изведал сладость поцелуя только в 16 лет. Но я никогда не жалел об этом, потому что спорт подарил мне нечто более важное, чем все вечеринки и дискотеки мира, вместе взятые.
      Спорт подарил мне себя.
 
       Взлеты и падения, слава и горечь, а между ними непрерывные сверхчеловеческие усилия – вот что такое спортивная жизнь, вот что сделало из меня человека.
 
      Я никогда не устану пропагандировать спорт. Особенно, на мой взгляд, спорт нужен мальчишкам, нашим будущим мужчинам. Спорт дал мне то, чего я не нашел бы нигде: умение выкладываться на все сто, жить на полную катушку, достигать своего предела и двигаться дальше. Мудрено ли, что и теперь я встречаю своих товарищей по сборам и соревнованиям. Только теперь они одеты в стильные костюмы от Армани, ездят на машинах с водителем и руководят предприятиями. Умением ставить перед собой цель, терпеливо трудиться, умением держать удар их одарил наш всесильный бог – спорт. Даже те из них, кто впоследствии стал врачом, инженером или военным, благодаря спорту добились профессиональных высот гораздо быстрее, чем их изнеженные сверстники.
 
       За что я еще благодарен спорту – он подарил мне великое умение работать в команде.
 
      Мы ссорились, мирились, бывало, даже дрались, но когда наступал миг соревнований, каждый из нас делал все для общей победы. В командных соревнованиях ты особенно зависишь от слаженного взаимодействия тех, кто рядом с тобой: ты поднимаешь весло, опускаешь его в воду и даже дышишь в одном ритме с товарищами. Абсолютная синхронность, недоступная даже машинам, роботам, наполняет твое сердце радостью и неоспоримой уверенностью в победе. В этот момент мы становились братьями по крови, близнецами, и наши силы возрастали десятикратно.
      Я думаю, эта яркость жизни, это ощущение всесилия и не дает отказаться от спорта даже тогда, когда ты завоевал, казалось бы, все возможные медали и кубки. Большинство профессиональных спортсменов заплатили за это очень дорогой ценой – своим здоровьем. Нечеловеческие нагрузки, неестественные движения, к которым не подготовили человека даже пять миллионов лет эволюции, делают большинство профессионалов инвалидами.
      Но я абсолютно уверен: если любому спортсмену, страдающему от старых ран, предложили бы заново прожить ту же жизнь, он так же, как и я, не задумываясь, согласился бы и прошел именно этот путь сверхощущений и сверхнагрузок. Именно они сделали меня личностью, закалили и подготовили к встрече с трудностями в дальнейшей жизни.
      Я мечтал стать тренером, быстрее окончить школу, поступить в физкультурный институт и всю жизнь посвятить воспитанию спортсменов, чтобы никогда не расставаться с этим прекрасным, фантастическим миром.
      Но судьба распорядилась иначе.

На крутых поворотах

      Сразу после выпускного бала я уехал в Краснодар. Выдающийся тренер по гребле Владимир Константинович Долгов пригласил меня в экспериментальную группу олимпийского резерва. Я был одним из перспективных молодых гребцов, входил в молодежную сборную Советского Союза, и вся моя дальнейшая карьера должна была быть выстроена по всем канонам большого спорта: выступления на соревнованиях, медали и победы, победы... Я принял решение посвятить спорту всю жизнь.
      И вновь трудовые будни. Я вошел в привычный ритм тренировок. Снова ранние подъемы, снова бешеные нагрузки, снова мечтаешь о сне. Но мне все это ужасно нравилось. Да я был просто счастлив! У меня была возможность реализовать свою мечту. Я был абсолютно уверен, что поступлю в физкультурный институт, поэтому работал с утроенной энергией. Мы ездили на соревнования, на сборы, где присутствовал командный дух, я действительно попал в волшебный мир, о котором всегда мечтал.
      Нельзя сказать, что я совсем не скучал по дому. Как бы занят я ни был, я всегда старался послать родным весточку о себе или вырваться к ним хотя бы на денек. Однажды мы поехали на сборы в Таджикистан, в маленький городок Курган-Тюбе. Зная, что уже через месяц я могу рассчитывать на поездку домой, я набрал своим близким и родным кучу сувениров. Больше всего гордился тем, что мне удалось купить брату, который учился тогда уже на третьем курсе Тольяттинского политехнического института, целую пачку чертежных карандашей фирмы «Koh-i-noor». В условиях тогдашнего дефицита каждый такой карандаш для студента шел на вес золота. Я уже предвкушал, как вручу брату эти карандаши и как он будет рад.
      И не знал, что судьба уже приготовила мне страшное испытание.
      Мы приехали из Курбан-Тюбе поздно вечером и только начали разбирать свои сумки, как в домик вошел сын нашего тренера. Пряча глаза, он молча протянул мне телеграмму. В телеграмме было написано: «Володя, приезжай срочно. Валентин погиб».
      Земля ушла из-под моих ног. Больше я ничего не соображал – удар, шок, боль, в глазах потемнело, и я только смутно помню, как меня везут в аэропорт и сажают в самолет. Я приехал домой и увидел страшную картину. Совершенно седой отец, постаревшая сгорбленная мать, слезы, в комнате стоит гроб с моим братом. Он погиб нелепой, случайной смертью: в тумане автобус, в котором он ехал, налетел на стоявший на обочине грузовик.
      Это была самая страшная трагедия. Валентин для меня был буквально всем: это пример, это человек, на которого я всегда равнялся, он воплощал в себе все позитивное, все благородное, для меня он был как свет маяка в черной тьме океана жизни.
      Психологи утверждают, что запах является самым сильным психологическим якорем. И это действительно так. Я не забуду свою последнюю встречу с братом, когда я прилетел из Краснодара буквально на два дня. Позвонил в дверь нашей квартиры поздно ночью и сразу же с порога спросил у отца: «А где Валентин?» – «Он спит», – сказал отец. Я забежал в комнату, начал тормошить своего брата, прижался к нему. Полусонный, он облапил меня: «Вовка! Приехал!» И вот этот запах тепла, запах дорогого человека остался у меня на всю жизнь.
      Целый месяц после похорон прошел как в тумане, в каком-то забытье. Мы ходили как потерянные, ничего не понимая, убитые, раздавленные этим горем. И без того слабое здоровье матери сильно пошатнулось. К нашему подъезду зачастили «скорые», и это добавляло мне и моему отцу еще больше страданий. Как-то вдруг я сразу повзрослел – понял, что вся ответственность за моих родителей лежит теперь на мне.
      Однажды я обнаружил в почтовом ящике письмо. Оно было от тренера. Он писал: «Скоро Кубок Советского Союза. Приезжай, я тебя жду!» Посоветовавшись с родителями, я с тяжелым сердцем поехал на сборы.
      Сборы проходили в одном из красивейших мест земли, в Абрау-Дюрсо, рядом с Новороссийском. Мы тренировались на прекрасном горном озере, в пяти километрах от моря. Ребята тренировались, а я выходил на воду, смотрел в это холодное и глубокое озеро и задавал себе вопрос: «Почему не я, почему Валентин?»
      Я находился будто в полусне, не осознавал происходящего вокруг. Что бы я ни делал, рядом неотступно стояло мое горе. Через несколько дней мы выехали в Гали, в Абхазию, на первенство Советского Союза.
      До этого я показывал очень сильные результаты. Все указывало на то, что я на пути к чемпионскому титулу, все говорило о том, что вот он – мой великий шанс, мой большой успех. Но сейчас, после смерти брата, для меня это уже не имело никакого значения. На отборочных соревнованиях я на автомате отгонял 500 и 1000 метров, попал в полуфинал, вернулся в гостиницу и лег спать.
      Ночью проснулся от страшной боли. Мне показалось, что мою голову стягивают железными обручами, и она сейчас треснет или взорвется. Прибежал встревоженный тренер, вызвал врача, померили давление. Оказалось – 240 на 200. (Гипертоники могут понять, что это такое, если еще вчера у меня было 110 на 70.) Меня напичкали таблетками, но боли не проходили. От дальнейшего моего участия в соревнованиях пришлось отказаться, потому что речь шла уже о борьбе не за золотые медали, а за мою жизнь.
      Меня срочно переправили в Краснодар и уложили в диспансер. Супруга моего тренера была врачом, кандидатом медицинских наук. И она, и другие врачи искренне хотели мне помочь, но ничего не получалось: боли не утихали, давление не падало. Дошло до того, что я пил в день больше 60 таблеток, мне ставили по 50 уколов, но мое состояние не улучшалось.
      Промучившись так месяц, я понял, что в большой спорт мне дорога закрыта. Рухнули все мои мечты, все мои надежды. Впрочем, в тот момент мне было на все наплевать. У меня было только одно желание – избавиться от боли. Я не мог ходить в туалет, потому что просто терял сознание от малейшего движения. Не мог читать, не мог смотреть телевизор. Все нормальные люди просыпаются от звона будильника или от пения птиц, я же просыпался от страшной боли. Мои глаза были еще закрыты, но мой мозг уже буравила страшная боль.
      Я раньше слышал выражение «лезть на стенку от боли», но не понимал его. Мне оно казалось слишком натянутым. Теперь же мне хотелось на эту стенку не просто влезть, но пробить ее кулаком, расколошматить в мелкие обломки.
      Ребята прибегали ко мне в палату такими веселыми, счастливыми, жизнерадостными, я же просто умирал. Родители, испуганные моим состоянием, добились, чтобы меня отправили на лечение домой. Но дома мне было еще хуже. Приехав в Тольятти, я постоянно натыкался на вещи, которые напоминали мне о трагедии. Однажды я обнаружил в столе коробку карандашей «Koh-i-noor». Со злостью сломал их и заплакал...
      Вся моя жизнь превратилась в круговорот непрерывного лечения. Днем приходил доктор и, хмыкая, осматривал меня. Затем шел черед разных процедур: от обертывания до массажа. Потом меня поили какими-то горькими, как желчь, настойками, таблетками – и уколы, уколы, уколы... Вначале уколы мне делала медсестра, затем я научился делать их сам. Одного укола мне хватало на три часа. Затем голову снова раскалывала невыносимая боль. Кроме гипертонии у меня обнаружился гастрит, хронический бронхит перерос в астму, и я начал задыхаться. Непрерывный кашель согнул меня в столетнего старика. Меня никто не узнавал. Я сам, глядя в зеркало, не узнавал себя в этом обритом наголо, худом, как щепка, чужом человеке.
      Так в 17 с половиной лет я стал инвалидом.
      В этой гнетущей атмосфере душевных и физических страданий пролетела зима. Однажды в погожий весенний денек я лежал на кровати и, следя глазами за солнечным зайчиком, весело поблескивающим на моем письменном столе, тяжело раздумывал. Мне было ясно, что я не смогу стать спортсменом, тренером. Висеть тяжким грузом на плечах родителей я тоже не хотел.
      Нужно было что-то делать. Мне пришло в голову, что меня может спасти только какая-то большая цель. Такой целью для меня могла стать учеба. Пусть не в спортивном, физкультурном вузе, но хотя бы в таком, где я мог бы получить профессию и зарабатывать себе на кусок хлеба.
      В нашем городе был только один институт – Тольяттинский политехнический. Это было совершенно непрестижное учебное заведение. Про него говорили: «У кого ни тех, ни тех, те идут в наш политех». Но, с другой стороны, это образование могло стать и трамплином в карьере. Я знал, что многие руководители местного и даже областного уровня получили свое образование здесь.
      У меня появилась конкретная цель – поступить в Тольяттинский политехнический институт, продолжить дело брата. Цель, признаюсь, недосягаемая с тем багажом знаний, который у меня был. Я не знал толком ни физики, ни математики, ни химии.
      Я стал бороться. На два фронта. С одной стороны, меня осаждала болезнь, с другой – недосягаемая цель поступить в институт.
      Уже в спортивной жизни я привык все планировать загодя, расписывать все тренировочные циклы, все тренировки. Здесь я поступил точно так же. Взял бумагу и рассчитал, сколько дней осталось до вступительных экзаменов. 104 дня.
      Я пошел в школьную библиотеку и попросил у знакомого библиотекаря учебники, начиная с третьего по десятый класс: математику, физику, химию – все предметы, которые нужно было сдавать на экзаменах. Затем попросил отца сделать мне очень жесткую кровать из ДСП. Я спал практически на голых досках, покрытых одной простыней. Для чего мне это было нужно? Просто для того, чтобы быстрее высыпаться и не расслабляться во сне. В день я работал по 12 часов. Все стены в моей комнате были увешаны плакатами с формулами и таблицами.
      На пятый день я понял, что работа моя неэффективна, потому что нужно давать мозгу какую-то передышку. Несмотря на страшную боль, я стал на один час приезжать на гребную базу и садиться в лодку. Конечно, это нельзя было назвать тренировками, потому что разрывающее вены давление и все мои болезни не давали мне напрягаться. Но даже само присутствие на гребной базе, в байдарке потихоньку возвращало меня к жизни. Я видел освобожденную от ледяных оков Волгу, слушал шум сосен, солнышко ласково пригревало мое бледное лицо, и я, успокоенный, умиротворенный, возвращался к своим учебникам.
      Это еще нельзя было назвать жизнью, потому что при ходьбе я по-прежнему задыхался, сердце мое колотилось, страшные стальные тиски сдавливали мои виски, но это было уже первым шагом к выживанию. Сами действия потихонечку давали мне какую-то жизнь, какую-то энергию.
      Каждая минута была на вес золота. Я спал ровно по четыре часа в сутки, а все остальное время отдавал учебе. Штудировал математику, продирался сквозь физику и химию. А родители, несмотря на нашу нужду – все средства уходили на мое лечение, – выделили какие-то деньги и нашли мне репетитора по математике. Я прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы запомнить все эти формулы. Голова раскалывалась, страшная боль пронизывала мое тело, я задыхался, но зубами грыз каждую страницу учебника. Прошел третий класс, взялся за четвертый, пятый, шестой. Родители меня просто не узнавали – они никогда не видели во мне столько страсти и упорства.
      В день первого экзамена я чувствовал себя ужасно. Мне казалось, все указывают на меня пальцем и говорят: «Вот олух, он ничего не знает!» Однако вопрос билета оказался удивительно легким, и я как-то внутренне мобилизовался.
      Экзамены я сдал. Но для поступления мне все равно не хватило одного-единственного балла. Я не знал, что мне делать, возвращаться обратно в пропахшую болезнью комнату было выше моих сил. И вновь меня спас спорт. В институтском коридоре я встретил выдающегося, замечательного тренера, мастера спорта международного класса по гребле Константина Никитина, заведующего кафедрой физкультуры института. Он и декан факультета Александр Васильевич Гордеев, который прекрасно знал еще моего брата, помогли мне. На учебном совете было решено в виде исключения принять меня на первый курс института.
      Учитывая мои страшные болезни, мою борьбу за жизнь, поступление в институт для меня было великой победой, великим событием.
      Я, честно говоря, не представлял, как буду справляться с высшей математикой, с теоретической механикой – у меня не было реальной базы. Мое поступление было скорее большой удачей, чем закономерностью, основанной на знаниях.
      Но к этому испытанию у меня неожиданно прибавилось еще одно. Не обращая никакого внимания на то, что я очень занят и болен, мой уважаемый тренер Никитин настоял на том, чтобы я снова начал заниматься спортом. Я пытался втолковать ему, что я никогда не смогу показать серьезных спортивных результатов. Но он высказал важную мысль, которую я вспоминал потом на протяжении всей жизни. «Поверь мне, – сказал он, – тебе будет очень тяжело, но именно эти годы ты будешь вспоминать потом как самые счастливые». Смысл этой фразы я понял только через десятилетия.
      Тогда, на первом курсе политехнического института, я получил большой жизненный урок.
 
       Чем трудней, тем лучше, тем мы становимся сильней, тем больше потом испытываем счастья и гордости.
 
      Болезнь не выпускала меня из своих цепких пальцев, и поэтому мне приходилось тренироваться в прямом смысле слова на таблетках. Собираясь на сборы, я загружал полчемодана таблеток и спреев, чтобы убрать астматические спазмы, всевозможные полоскания, кучу шприцев, кучу таблеток, – моя спортивная сумка напоминала саквояж доктора. Но несмотря ни на что, я уже не лежал пластом в своей одинокой комнате, не жил от укола к уколу. Я отвоевал себя у болезней – я начал жить! Вернулись какие-то человеческие эмоции, я стал адекватно воспринимать реальность.
      Да, я болею, да, я разрушен болезнью и горем, но я живу...
      Забегая вперед, скажу, что полностью от своих болезней я избавился только через годы. Однажды я поехал в деревню к бабушке, она жила тогда уже недалеко от Тольятти, в Федоровке. Стоял солнечный морозный день, в воздухе был разлит бодрящий, какой-то яблочный аромат. За огородами на километры вдаль раскинулась ширь Волги. К тому времени я уже перепробовал множество методик оздоровления, от иглоукалывания до голодания, но ни одна из них не помогла мне стать по-настоящему здоровым. Я решился на кардинальный шаг.
      Схватив огромный дедовский лом, я, как был в своем длинном городском пальто, по колено в снегу спустился к реке. Выдолбив в полуметровом льду достаточно широкую прорубь, быстро скинул с себя всю одежду прямо на снег и прыгнул в ее темную глубину.
      Огромная сила сдавила мое тело, я ослеп и оглох, меня просто не стало... Тысячи иголок вонзились в меня и распяли на ледяном кресте, я растворился в бездне. Затем меня словно выбросило вверх... Когда очнулся, я уже стоял на снегу, и меня буквально захлестнула волна радости и ощущения грандиозной победы. Я победил, я смог это сделать!
      С тех пор я обрел мощного союзника – природу. Скоро исполнится 20 лет, как я купаюсь в проруби и не болею абсолютно ничем. Мой личный опыт я положил в основу своей методики эффективного оздоровления, и она помогла избавиться от болезней уже тысячам людей.
      Но все это произошло только спустя несколько лет. Пока же я выносил нечеловеческие нагрузки, пытаясь вернуться к жизни. Приезжая со сборов, набрасывался на учебники, на чертежи.
      Мой сон сокращался до трех – трех с половиной часов. Глаза под утро практически уже не видели. Я не успел оглянуться, как пролетел целый год – первый курс.
      И вот новый поворот судьбы: меня забирают в армию.
      Армейский период моей жизни – это особая история. Присягу я принимал в Казанском артиллерийском училище и, к счастью, задержался там недолго, всего десять дней, потом меня вызвали в армейский клуб ЦСКА. Но даже этих десяти дней мне хватило, чтобы ознакомиться с нравами, которые царили в армии. Постоянные драки, страшная дедовщина, унижение человеческого достоинства.
      Первый год службы в ЦСКА вспоминается как год очень успешных выступлений. Мы стали выигрывать все подряд. Тренировались, как сумасшедшие, чтобы не возвращаться в казарму.
      Командование давало спортсменам поблажки, нас чаще отпускали домой, а выезжая на тренировки в южные регионы, мы практически отдыхали. Этот отдых нас и сгубил. Почувствовав себя непобедимыми, расслабились, увлеклись девчонками, стали откровенно пропускать тренировки. Расплата пришла быстро.
      Приехав в Ростов на первенство Вооруженных Сил, мы все продули. Это была катастрофа! Отслужив год в ЦСКА, я попал обратно в свой сумасшедший дивизион.
      Мне повезло: вместе со мной служили два моих друга. Александр Воробьев – кандидат в мастера спорта по штанге, решительный, смелый человек. Он так же, как и я, примерно год отслужил в ЦСКА и, подравшись с тренером, угодил в обычную войсковую часть. В отличие от меня он был хулиганом, «авторитетом» на гражданке и, конечно, в нашей части стал заводилой. Из года службы 108 дней он просидел под арестом. Весельчак, балагур, прекрасно играл на гитаре, но если начиналась драка, из рубахи-парня он превращался в жесточайшую боевую машину. Представьте удары штангиста, который к тому же имеет огромный опыт уличных боев. С нами была еще одна ударная сила – Александр Огольцов – кандидат в мастера спорта по боксу. Очень добродушный парень, но обладающий поистине нокаутирующим ударом.
      В армии принято такое понятие, как землячество. Мы – три земляка из Тольятти. Комбат называл нас не иначе как «тольяттинская мафия». Мы держались друг за друга и готовы были броситься в самую страшную драку, лишь бы помочь земляку.
      Вся глупость ситуации заключалась в том, что мы должны были драться. В нашей части было так: если ты дерешься и побеждаешь, то ты авторитетнейший человек, тебя уважают. Правда, ты можешь попасть на «губу», в дисбат или угодить под срок, потому что драки были по-настоящему жестоки. Если тебя забили, запинали и ты сломался морально, то тебя называют «человек морально опущенный», что сокращенно звучит как «чмо», и совершенно лишают права на человеческое достоинство, твоя жизнь превращается в кошмар. Подчеркиваю, так было в нашей части. В других частях, возможно, было по-другому...
      Незаметно пролетел год, и вот уже впереди замаячила надежда на свободную гражданскую жизнь. Дни тянулись как вечность... Ты не можешь спать, не можешь есть, ты просыпаешься в четыре утра, и бродишь как лунатик, и встречаешь таких же лунатиков, которые, как и ты, тоже считают минуты.
      Демобилизация в армии – для многих хороший экзамен. Несмотря на всю агрессию, на всю злость, все становятся как одна семья, и при расставании проливается немало слез. Много объятий, добрых слов, обмен адресами. Сцену прощания невозможно описать. Песни под гитару, тебя несут к машине на руках, и действительно у всех текут слезы. Но те негодяи, кто издевался над молодыми, кто жил не по законам чести, как правило, покидали свою часть втихаря, ночью. Они боялись, что их просто изобьют и разорвут всю их дембельскую форму.
      Поразительно: ты считаешь каждую минуту до отъезда, но потом, в момент прощания, не хочешь уезжать из части, тебе кажется, что ты прощаешься с самыми близкими людьми. Именно в этом аду рождается настоящая мужская дружба, настоящее мужское товарищество.
      Так как за три месяца до демобилизации у меня была возможность съездить домой, я не преминул использовать это время, чтобы устроиться на работу.
      На следующий же день после демобилизации меня ждала моя первая работа – я стал тренером в спортивной школе, где готовились юные гребцы. Мне, конечно, очень повезло. Студентом я уже не сидел на шее у родителей и мог заняться тем, что мне нравилось.
      В институте мне предложили должность комиссара зонального штаба студенческих отрядов. Сегодня студенты, к сожалению, не имеют такой обширной практики, которая была в наше время. Каждое лето практически все студенты нашего института разъезжались по строительным отрядам. Работали проводниками, строителями, кто-то уезжал на Сахалин, кто-то собирал в Молдавии виноград или в Крыму персики.
      Интереснейшая, увлекательнейшая работа. Мы были молодыми ребятами, а нам, как комиссарам, выдали ключи от служебного автомобиля, предоставили офис, разместили в гостинице. Иногда мы проезжали по тысяче километров, чтобы объехать отряды и наладить работу, но не чувствовали усталости.
      Энергия во мне буквально бурлила. Я нашел себе еще одну работу – устроился бригадиром на кафедру теплофизики к Льву Ароновичу Резнику, выдающемуся ученому. Организовывал ребят на самую простую физическую работу: перетащить станки, принести заготовки, что-то сделать, что-то сконструировать, и платили мне, соответственно, небольшие деньги – рублей 70 в месяц. Итого, я получал стипендию 40 рублей, зарплату зонального комиссара студенческого отряда 160 рублей, 70 рублей на кафедре. На фоне обычного студенческого безденежья я чувствовал себя каким-то Крезом. Кроме того, мне удалось создать еще и небольшую строительную бригаду.