ГЛАВА 37

За гильбростанцией сразу установили посменное наблюдение, парами — по числу биноклей. Любые перемещения охраны, даже самые незначительные, фиксировались в специальную тетрадь. Специальная группа «кольцевой разведки» зарисовала весь периметр, который неожиданно оказался не сплошь бетонным, а частично состоял из густо, в несколько рядов натянутой проволоки. В то же время и просто изучали окрестности. Осматривали заброшенные дома, канализацию и водопровод, любые мало-мальски скрытые коммуникации — все, что могло пригодиться для проникновения на базу или при уходе от преследования.

Уйти, будучи обнаруженными, отсюда получалось непросто. Гор здесь не было. Редкий лес и протравленные химическим коктейлем проплешины полей.

Прямо перед ногами Женьки выделялась странная, мягкая, какая-то асфальтовая на вид грязь. Больше всего это походило на гудрон, разогретый летним солнышком. Вот только погода сейчас— не май месяц. С утра опять были заморозки, так что это явно не гудрон. И не асфальт. На вид эта гадость была весьма липучей, а на ощупь проверять не хотелось. Женька поискал глазами, где можно перепрыгнуть, и не нашел. Хоть мосты наводи. Пакостная лужа.

В фильмах ужасов подобную дрянь только пошевели, она тут же начинает пучиться и всех подряд жрать. Называется это обычно биомассой. Очень похоже. На вид у нее характер именно такой: всех сожрать.

Женька отломил от кустарника длинную ветку, отодвинулся подальше от черного пятна и осторожно в него ткнул. Палка прилипла. Он дернул, с еле слышным чавканьем палка освободилась. На самом конце — ее налипло несколько длинных черных волосков. Он еще раз проверил счетчик— радиация, по здешним местам, была практически в норме. Ладно.

Гудрон — он и есть гудрон. Обычный холодный расплавленный гудрон. Ногой, что ли, попробовать? Потом ботинки не отчистишь. Женька поискал палку побольше, чтобы упершись в дно канавы, оттолкнуться и перемахнуть на ту сторону «в прыжке с шестом», но кустарник вокруг был слишком хил. Совершенно гнилой, развалившийся сарайчик неподалеку тоже не внушал доверия — с таким шестом можно плюхнуться в самую середину. М-да. Обычная химическая гадость. Может быть, едкая, может быть, ядовитая. А может, и безвредная или даже какая-нибудь лечебная грязь. Тут все может быть… Вспучиваться и поедать окружающих оно, похоже, не будет. И на том спасибо. Но как же его перейти, не вляпавшись? Женька пошел вдоль канавы. Метров через триста он увидел руку, торчавшую из гудрона. Совершенно черная рука со скрюченными пальцами. Высохшие пальцы, высохший гудрон. Канава здесь чуть-чуть сужалась, а дальше шло заметное расширение. Видимо, какой-то мутант решился перепрыгнуть на ту сторону. Или, наоборот, оттуда сюда. Неудачно решился; и не так уж безобидна эта липкая кашица. Или его здесь искупали? И откуда, интересно, натекла вся эта дрянь?

Ему пришлось довольно далеко пройти, прежде чем он нашел переход— большая кирпичная глыба, сброшенная в канаву с другой стороны, и длинное, плохо обтесанное бревно в качестве моста на его берег. Женька проверил, насколько устойчиво стоит бревно. Одним концом оно упиралось в кирпичную выемку, другой был глубоко вбит в грязную, серую землю. Как будто прочно. Пробный шаг, нормально.

Он легко перешел на глыбу и перескочил на другую сторону. Неплохое место. Если это бревнышко за собой сбросить… Ни машина, ни пехота, пока мост не наведут, вослед не бросятся. Можно отсечь любую погоню. Хотя обычно они на крутолетах охотятся.

Все равно надо запомнить, эта канава будет еще похлеще противотанкового рва.

В принципе, подойти к забору гильбростанции было достаточно легко — за десятилетия мирной жизни ослабевает режим самого жесткого военного положения. Гильбростанция занимала приличную площадь в несколько десятков квадратных километров, скрытых, в основном, за глухим бетонным забором. Четыре КПП, четыре поста охраны. Множество строений, площадка боевых крутолетов, хорошо асфальтированная шоссейная дорога, уходившая от одного из КПП на юго-запад. Внутри работала строительная техника, что-то там то ли достраивали, то ли расширяли.

Прогулявшись по ближайшему поселку мутантов, Мирра собрал множество самых разных сведений, часть из которых была бесполезна, но кое-что представляло интерес. Иногда карлика сопровождала Зойка, иногда Гришка или Мария, а остальные, в общем, старались как можно реже показываться кому бы то ни было на глаза. Теоретически здесь могли быть фотографии скалолазов или их описания, и проверять это никто из них не собирался.

Поэтому большая часть группы отдыхала.

За два дня они вырыли и перекрыли удобную сухую землянку и постепенно врастали в быт— появился даже умывальник, для которого специально процеживали воду. Рядом на пригорке находился тщательно замаскированный пункт наблюдения. Отсюда хорошо просматривался внутренний двор гильбростанции, разумеется, в бинокль. Таким образом скалолазы постепенно получили общую картину перемещения по базе охраны и рабочего персонала.

Они не спешили. Они слишком долго готовили эту попытку, чтобы спешить, слишком много от нее зависело. Не хотелось умирать зря.

Умирать вообще не хотелось.

База охранялась настолько серьезно, что ни о каком штурме не могло быть и речи. Солдат здесь было не меньше, чем на «Алатау», примерно двести человек. Кроме того, рядом с базой находилось звено крутолетов «Барракуда», а скалолазы по опыту знали, на что способна даже одна такая машина.

О штурме — хоть на рассвете, хоть в будни, хоть в праздники, хоть в банный день — следовало забыть. Пять минут открытого боя, и нападавших не останется; силой здесь никуда не прорваться. Только проникновение. Укол в нервный узел, точно и в нужный момент. Быстро, без экспромтов, действуя строго по плану. Желательно перед запуском гильбронавта.

А когда он, этот запуск? И какой тут может быть план?

Через несколько дней, однако, ситуация начала проясняться. Выяснилось, что за трехметровым бетонным забором, за вышками периметра и нависающей кольцами колючей проволокой работают живые люди.

Солдаты и персонал.

И, соответственно, в ограде, в обход КПП есть переходы-перелазы. Снабженные для удобства специальными дощечками под упор ноги, невидимые для следящих камер, расположение которых прекрасно изучил сам караул.

Самоволки, женщины и спирт.

Обнаружилась стихийно возникавшая «ярмарка», торговая площадка на северо-западе, с подобием прилавков и киосков, где местные туземцы, «мумутики», торговали всякой всячиной с солдатами и между собой. Здесь можно было купить все, разумеется, по местным меркам: хорошую или дешевую еду, семена, горючее, любые средства защиты, оружие, девочек и, конечно же, наркотики. Ярмарка, как рассказали местные скалолазам, регулярно разгонялась; иногда ее даже утюжили бульдозером. Но на следующий день она возникала вновь, и торговля шла даже более бойко, поскольку два рейда подряд никогда не проводились. В общем, руководство базой было заинтересовано именно в такой вялотекущей борьбе со «спекуляцией», когда сами «спекулянты» оставались на глазах.

Собиралась ярмарка только в определенные часы, чуть не на самой границе базы. Торговый набор для услады персонала был, в общем-то, скудноват: из наркотиков в основном таблетки, два вида сушеных грибов и очень редкая анаша. Из спиртного — пятидесятиградусная самогонка.

Мирра познакомился с местными, наплел им что-то трогательное, во что никто, естественно, не поверил — здесь у каждого в запасе была такая же история, но приняли его неплохо, и вскоре карлик уже пристроился менять какую-то ерунду на консервы. Гришка исполнял роль связного-охранника. Не то чтобы Мирре всерьез требовалась охрана, никто на его скудную добычу пока не зарился, но с Гришкой карлик чувствовал себя надежнее. Паренек с торчавшей из-за голенища рукояткой ножа чудесно вписался в общий колорит и вскоре тоже стал своим в местной торговле.

Интересоваться документами в Москве было плохим тоном. Да их, собственно, и выдавали только во время облав и только тем, кто эти облавы благополучно пережил, так что у большинства мутантов бумаги были поддельные. Если вообще были.

Обычно Мирра и Гришка меняли лишнее оружие на продукты, лекарства и противоядия от местных биологических средств: многочисленные эксперименты на местных жителях, сильно сократив общее число жителей Подмосковья, привели к тому, что здесь даже крестьяне разбирались в фармакологии и психотропных веществах. Кроме того, удалось выменять несколько защитных обручей, которые, как оказалось, тоже отличались друг от друга.

Иногда им предлагали неплохо сработанные фальшивки, но Мирра всегда чувствовал, какой товар действительно стоит брать, и вежливо отказывался. В основном, конечно, собирали информацию.

Вскоре скалолазы смогли составить план базы— неполный, но все-таки план. Стены главной и внутренней ограды, казармы, прожектора, сектор обстрела вышек— все это удалось отследить довольно легко. Дальше начинались внутренние переходы, где прослеживались только общие контуры помещений, лишь иногда из рассказов проходившей туда «девочки» или из подслушанных Миррой мыслей солдата удавалось слепить четкий размер отдельной комнаты либо двух. Так, например, удалось подробно расчертить караулку в самом центре базы — вплоть до теннисного стола, продавленных диванов вдоль стены и плевательницы. Особой ценности эта информация не несла. Были расписаны и сами караулы: где стоят наружные посты, когда они сменяются, кто из офицеров более тщательно дежурит, докуда реально доходят часовые, когда им поручено обойти весь периметр наружной стены.

А потом они обнаружили Плакат. И с этого момента вся остальная информация как-то потускнела.

Обычный, старый уже, выцветший предвыборный плакат.

С Борисом Николаевичем Ельциным. Все лозунги на этом плакате были тщательно замазаны черной краской, осталась только фотография. И сбоку внизу крупными буквами — надпись.

Как ни странно, заметили они его не сразу, а только на восьмой день. Откуда здесь, в этом красно-коричневом мире, мог взяться предвыборный плакат Ельцина?

Версия, что плакат— это сувенир гильбронавта, шутки ради наклеенный на забор базы, отпала сразу после того как удалось прочитать надпись.

Текст предназначался им.

Именно им, бежавшим с «Алатау» скалолазам; любому местному, будь он солдат, офицер-эсэсовец или мутировавший туземец, набор этих фраз не сказал бы абсолютно ничего. Он просто не привлекал внимания среди прочих объявлений, приказов коменданта местному населению и своеобразных рекламных афишек-лозунгов. Чистые, грязные, замазанные краской и наполовину истертые листы покрывали добрую четверть забора.

Текст под Ельциным гласил: «Всем, кто узнал этого человека, просьба сообщить его настоящее местонахождение, имя, отчество и фамилию по телефону 44-9-14. Спросить Рихарда Зорге или Евгения Шаталова». Рядом прилепился бессмысленный значок-иероглиф.

Скалолазы впали в устойчивое состояние шока.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Ловушка для дураков. Позвоните нам, ребята, сами. Ты трубку повесить не успеешь, как у тебя за спиной эсэсовцы будут стоять.

— Ну, прямо-таки за спиной. Выбери автомат на отшибе, подумай, как удрать побыстрее, а потом звони. У телефона им нас не взять, это немыслимо.

— Смотря сколько ты будешь разговаривать.

— А сколько можно?

— Судя по фильмам, около минуты. Потом становится ясно, откуда звонят.

— Ну, это по нашим фильмам. Здесь они могут это и быстрее определять.

— Ладно, пусть полминуты. Что-то все равно сказать можно. Встречу назначить. Или удрать.

— Вот именно. По телефону ты ничего не решишь, придется назначать встречу. Это естественно.

— За полминуты можно почувствовать подвох и никуда не идти. Странная подпись — Рихард Зорге. Что-то очень знакомое… И закорючка какая-то…

— Тю, ну ты даешь. Мышь серая. Это же разведчик. Советский разведчик в Японии. Кстати, я этому Зорге почему-то верю.

— Разведчик из нашего мира?

— Ну да. О нем очень много написано.

— То-то и я что-то слышал. А как же он сюда попал?

— Смешно. Ты еще спроси, как Ельцин здесь оказался. Плакат с Ельциным— чтобы привлечь наше внимание, а фамилия Зорге — это подпись.

— Что значит подпись?

— Это значит, что с нами ищут связь не эсэсовцы, а разведчики, подпольщики. Кто-то из тех, кто борется с режимом.

— Да с чего ты взял?

— А ты подумай, как составлен текст. Ведь это объявление безобидно, непонятно для всех, кроме нас. Оно сливается с общей массой бумаг, ну, может, чуть-чуть поярче. Оно нейтрально. Ни Ельцина, ни Зорге здесь никто не знает. Так же, как и Женьку — разве что однофамилец найдется.

— Точно. Это специально, чтобы не вызвать подозрения ни у эсэсовцев, ни у мутантов. Обычный плакат. Его мог повесить любой из местных офицеров.

— Текст понятен только нам. Соответственно, он для нас и предназначен. Не для кого-то еще из нашего мира, а именно для нашей группы, потому как там стоит Женькина фамилия. Кто-то нас здесь ждет. И давно ждет, плакат-то уже выцвел.

— То, что это для нас, и ежу понятно. Позвоните, ребята. Снимите трубочку, наберите номер и спросите Рихарда Зорге. И ждите у трубочки, трубочку не опускайте. Идиотизм. Это ловушка. Специально для таких кретинов, как вы.

— А если нет?

— А если да?

— Да откуда здесь подпольщики? Или разведчики?

— При любой власти есть люди, недовольные режимом.

— Вот как раз при Советской власти их было очень мало. Во всяком случае, на свободе. А здесь еще и психоконтроль на каждом шагу.

— Так их, может, и здесь мало. Это, может быть, вообще один человек. Кто-то из старших офицеров, например. Кто-то, владеющий информацией. И он хочет выйти с нами на связь.

— А с чего это он властью недоволен, если он старший офицер? Что ему, погоны не нравятся?

— Откуда я знаю? На это может быть тысяча причин. Родственника расстреляли. Жену, сына, брата, отца. Или сам боится. Или еще что-нибудь. Недоволен, и все. Для нас этого достаточно.

— Ладно. Пусть так. Пусть он недоволен. Подпольщик. Оппозиционер. Троцкист. Но мы-то ему зачем? Какая от нас польза? И откуда он знал, что мы здесь окажемся?

— Так он хочет нам помочь. Предупредить наш мир. Он ненавидит коммунистов. Целый мир спасти, разве это не причина?

— Так и предупредил бы его сам, раз он старший офицер. Нас-то зачем дожидаться? Смотался б через гильбропереход и предупредил бы.

— Не хочет. Или не может. Не знаю. Может, там защита специальная стоит. Я тебе что, справочное бюро, что ли?

— Кстати, он не может быть один. Их по крайней мере двое. Кто-то ведь должен позвать этого Зорге. И фамилия эта наверняка ненастоящая, значит, этот кто-то должен знать, кого на самом деле надо позвать, когда спросят Рихарда Зорге. Так что это все-таки ловушка.

— Ну и что? Это может быть его домашний телефон. Он-то знает, что он и есть «Зорге». Или еще можно отдать приказ, ничего не объясняя. Ты «Семнадцать мгновений весны» видел? Помнишь, там Штирлиц использовал немецкого офицера — тот ему лыжи приготовил, переход через границу обеспечил и вопросов не задал — якобы секретный приказ Гиммлера. И все. Обращайтесь или ко мне, или лично к Гиммлеру.

— Это кино. Здесь Штирлица нет. И пастора Шлага тоже. Они могут нас даже не ловить после звонка. Им, может быть, вообще достаточно узнать о том, что мы появились. Чтобы усилить охрану и прочесать окрестности.

— Может быть и так, конечно. Только, по твоей логике, если этот плакат висит, значит, нас здесь и так ждут. Этот самый Зорге ждет или просто засада эсэсовцев— но наш маршрут для них понятен. Запутать следы не получилось. Так что я бы позвонил. Тем более, что проникновение без этого звонка у нас не очень-то и получается. Риск, кругом риск, а так — может быть, будет помощь.

— Думай, Евген. Ты у нас командир, ты и думай. Я, например, за звонок.

— А я — против.

— Да это вообще наш единственный шанс!

— Это на тот свет шанс. Причем стопроцентный. Шли, шли, и позвонили. Уж лучше штурмовать.

— Думай, Евген. В конце концов, это тебе сообщение. С тебя и спрос.

Звонил через несколько дней сам Женька.

ГЛАВА 38

Начало эпидемии пророчили давно.

О ней предупреждали медики, политики, ученые. Причитали, кликушествовали наводнившие Русь колдуны и «пророки». Газеты набили оскомину постоянной борьбой с вирусом иммунодефицита; средств, как это всегда бывает, оказалось недостаточно, одноразовых шприцев требовалось во много раз больше, и зараза медленно, но верно распространялась по России.

Собственно, и в остальных странах было примерно то же самое. Но когда пришла беда, никто не был к ней по-настоящему готов.

Сначала это показалось невероятным. Невозможным. Не хотелось в это верить.

Тесты выявили наличие у больного нового, чудовищного штамма. Видимо, произошла мутация. Изменения лишь чуть-чуть затрагивали основу вируса.

Ровно настолько, чтобы убить человечество.

Вирус иммунодефицита, что распространялся только через кровь, начал передаваться по воздуху. При разговоре. Через дыхание. Через пожатие рук.

В тлеющий огонь плеснули бензина.

Врач, который первым обнаружил мутированный штамм, долго не хотел верить собственным глазам. Он проверял результат снова и снова, хотя, собственно, там нечего было проверять. Тот же самый вирус. Тот же самый проклятый вирус. Крошечное изменение.

И все.

Затем он исследовал себя самого. Микроскопическая доза заразы уже проникла в кровь. Лекарства нет; теперь ее ничем не выжечь. Эта мерзость убивала неотвратимо, хотя распространялась довольно медленно. Раньше. До сегодняшнего дня.

Он болен. Можно сказать, уже мертв. Как, наверное, и все, кто был в этот момент в больнице, весь персонал и посетители. Теперь это пойдет как ОРЗ. С неизлечимыми последствиями. Люди уже везут вирус в поездах метро и на машинах, общаются на бензоколонках, в магазинах и офисах. Можно локализовать чуму в дальнем поселке, но в столице…

В принципе, ему следовало немедленно бить тревогу. Звонить, предупреждать, доказывать. Вместо этого врач стал вспоминать статистику, сколько лет можно прожить инфицированным. Три года? Пять? А если закрыться в консервной банке, то и десять. Кстати, вернее, некстати, как раз сейчас в Москве набирает ход новый вирус гриппа.

В сочетании со СПИДом любая болезнь становится — смертельной…

Он подумал, что самое время сделать себе укол. Уснуть. Через два месяца здесь будет кошмар. Трупы будут лежать в коридорах. И он сам, вернее всего, будет в этом же коридоре. Агонизировать и бредить.

Великолепный финал.

Несколько мгновений молодой врач размышлял, пытаясь поверить в то, что все это действительно реальность. Солнце светило сквозь чистые стекла, отражаясь на стенах невесомыми праздничными бликами. Последние, промытые дождями сентябрьские дни. Мимо прошла новенькая медсестра, за которой он начал ухаживать совсем недавно. Дома его ждала мама. Два месяца. Несколько недель, и все закончится. Достаточно снять трубку, и наступит кошмар.

Его сообщение начнут проверять, его самого начнут проверять, жалкий остаток жизни он проведет в клинике. Надо было надеть маску. Идиот, надо было надеть маску. Сейчас все было бы нормально. Просто надеть маску. Хотя кто же использует средства защиты на обычном приеме? Да и сколько можно продержаться в маске в городе, в котором свирепствует чума? Умеючи, наверное, долго можно продержаться. Что уж теперь… Идиот, сейчас бы все знал, можно было остеречься…

А если не звонить? Расслабиться напоследок. В конце концов, о новом штамме узнают и без него. А у него будет несколько дней. Несколько обычных дней.

Последних.

Искушение было сильным. Хотелось зарыться головой в песок от страшной новости. Умирать не хотелось. Ни через месяц, ни через десять лет. Клятва Гиппократа. Тупой набор фраз, которые он совсем недавно произнес — и ведь верил… Дьявол, у него в крови уже поселилась смерть. Его личная, ничем неизлечимая смерть. И надо предупредить город. Россию. Весь мир. Эпидемия унесет миллионы жизней. Или десятки миллионов? Или сотни? Ладно, последними днями придется пожертвовать. Будем доживать в консервной банке. В стерильной чистоте.