Оттирая под краном очередную морковь, тщательно выдавливая черноту и подтеки начинающейся гнили, Женька снова услышал крик. Дикий, нечеловеческий, звериный. Он проникал сквозь массивную металлическую дверь и сквозь Женькино нежелание слышать. Женька уже не был уверен, Пашкин ли это голос. Что делали с ребятами эти подонки, он не знал, не мог и не пытался выяснить. До него пока очередь не дошла. Однако она наверняка движется. Каким номером он в ней стоит? Женька бросил морковь на топчан и сам сел туда же, плотно прикрыв ладонями уши. Звуки оборвались. Какое-то время он так и сидел, чуть покачиваясь, не глядя в сторону видеокамеры, практически не шевелясь. Затем осторожно убрал ладони. Криков больше не было слышно. Он не хотел задумываться над тем, что это означало. Это могло означать что угодно. Нервничать, не имея силы что-то изменить, — это непозволительная роскошь в его положении. Почему-то захотелось умыться, хотя бы сполоснуть лицо. Он встал и шагнул было к раковине, но вдруг пошатнулся. Все вокруг качнулось и поплыло. Стены камеры странно заколебались, металлическая дверь потеряла свои контуры и обрушилась ему на глаза удушливым пятном. Странная рябь плескалась везде, со всех сторон его обступали острые, царапающие сердце пятна, и Женька почувствовал, что все вокруг переворачивается и пол несется ему в глаза.
Он лежал лицом вниз.
Не сопротивляться, не шевелиться, не бороться за жизнь. Поздно. На вязкие волны это уже не походило. Сквозь него рушился ревущий, бешеный, стонущий поток. Пираньи рвали его душу на куски; пульсирующие комки слизи пожирали мозг, грызли, въедаясь все глубже и глубже, беззвучно грохотали, лопаясь где-то там, внутри, невидимыми вспышками кровяных сосудов, затягивали в омут, в водоворот, из которого выбраться будет уже невозможно. Женька тонул в мутных, багряных, душных сумерках, с трудом удерживая контроль над остатками сознания. Его ломало и корежило так, что пальцы рук судорожно подергивались; ни о какой теплоте и расслаблении не могло быть и речи. Ниагара грязной, помойной воды, удар ломом по позвоночнику, обжигающий смерч ядовитых насекомых, воплем выворачивающий внутренности. Когда-то Женька многое, действительно многое умел, он был почти профессионалом в у-шу и йоге, но это уже не имело значения. Это было в, другой жизни, в другом мире. Того Женьки больше не существовало. Некто, барахтающийся сейчас на границе мутного кошмара, не был Женькой. Безликий, почти безумный от ужаса человечек, который не хотел растворяться в пузырящемся зловонии.
Пальцы судорожно скребли пол, и он чувствовал, что еще немного, и они вцепятся, разорвут его собственное горло. Ему трудно было дышать, хотя воздух был светел и чист. Фильтр работал превосходно. Его тело выгибалось, повинуясь чужим приказам, выгибалось почти в кольцо, по которому пробегали змеиные всплески, и снова тряпкой падало на пол, и стены шатались, и нечем было дышать без легких. Он не мог ничего, он был куклой, руки и ноги которой дергались, повинуясь приказам невидимых веревочек, он был дергунчиком, картонным паяцем, что может сложиться вчетверо и разогнуться вновь, он был резиновой игрушкой, из которой то выпускали весь воздух, то надували так, что глаза его выкатывались из орбит. Он уже не мог перевернуться, не смог бы, наверное, даже поднять руку — из последних сил Женька старался не сорваться еще ниже, туда, где черной ваксой растекалось безумие. Он балансировал на тонкой, еле уловимой грани, он весь был уже в накатывающей грязи, но иногда еще оставался прежним Шаталовым Женькой из Красноярска; иногда у него получалось отбиться на какую-то долю секунды, на несколько секунд, хотя времени давно не существовало, и когда ему удавалось вынырнуть, пальцы как будто начинали подчиняться и чуть-чуть теплели, а измученный мозг жадно глотал мгновение передышки; но потом натиск усиливался, и он снова срывался на самый край, и снова катились на него, поднимались изнутри грязные пустые пятна, свирепая, бессильная ярость сменялась ужасом, и черная вакса кляксами захлестывала его мозг, а он пытался уйти от нее в спасительные зеленые сполохи. Он не имел силы выгребать против этого течения — это был водопад; он с грохотом летел куда-то вниз, в пропасть, увлекаемый мутной, осклизлой жижей, но он боролся за каждый глоток воздуха и старался хоть иногда обходить камни.
— Ну вот и все, сержант. Кончился твой бойскаут. Сдох. — Плотного сложения лейтенант с интересом следил за экраном.
— Тойфел ты, Мержев. Так никто не делает. От такой дозы и слон бы свалился.
— Ничего не знаю. Все как договаривались, все строго по инструкциям.
— По каким инструкциям?! Кто же это новичкам сразу норму-прим дает? Кто так делает? Костолом. — Белобрысый санитар старался говорить уважительно, но был явно раздражен.
— А это серия бис. Ты почитай инструкции-то. Здесь подход индивидуальный. А заодно почитай устав, там кое-что о субординации написано.
— Даже в серии бис так не делают. Это же чистой воды убой, все равно что электрошоком.
— Раньше не делали. Вам же надо каждый дергунчик проверить. Ручки, ножки. Пальчики. Запротоколировать каждую соплю да каждый грамм дерьма, как для гильбронавта. Когда глаза на лоб вылезли, когда глаза на лбу лопнули… Ты сам свои протоколы почитай. Гуманист.
— Нет, но… — белобрысый замялся, — надо же по пунктам… По полной программе. Ты ведь и записей не сделал. Это не считается.
— Милый, ты о какой полной программе говоришь? Ты что лепечешь? Мы о чем спорили? Полчаса времени. И не нарушать. А я, милый, инструкции не нарушал.
— Ты ее применил так, что за полчаса из материала манекен сделал.
— Так ведь мы об этом и спорили, сержант. Применил. Но не нарушал. Так что с тебя литр.
— Да ты…
— Что?
— А, хрен с тобой. — Санитар расстроенно махнул рукой. — И как ты бирку шесть-восемь списывать будешь?
— Это моя забота. Это я тебе через полчаса покажу. Еще за стакан.
— Ладно. Тебя не переспоришь. Но тогда спирт.
— Нет, милый. Вот об этом мы договорились точно. Литр водки. Скалолаз твой готов. Так что плати.
— Спирт. Литр медицинского. Разбавишь, цвай-мал больше будет.
— Водка.
— Ну не пей кровь.
— Водка. Сам свой спирт разбавляй.
— Ох, Мержев… Отблюются кошке мышкины слезы. Подавись. В четверг поставлю.
— Вот и давно бы так.
— Кстати, а ты «липучку» не активизировал? — Взгляд санитара вдруг оживился, видно было, что ему в голову пришла какая-то мысль.
— Боже упаси, договорились же. Да и не положено, что это за эксперимент, с «липучкой»?
— Тогда с чего ты, собственно, взял, что он готов?
— А ты не видишь?
— Я вижу, что он лежит и скребется. Я видел, как его катало по углам. Но я пока не уверен, что он готов.
— Еще на литр, милый? — Мержев вытряхнул в рот сразу несколько жевательных горошин из вазочки, принадлежащей персоналу поста.
— Хм-м… — Санитар неуверенно почесал в затылке. Жадность боролась в нем с осторожностью.
— Ты же в чем-то не уверен, давай. Если повезет, сразу два литра выиграешь.
— Хм. Если только один к пяти.
— Да пожалуйста. На халяву хлорка— творог. Так, значит, если он до сих пор в порядке, с меня шесть литров; если манекен — с тебя два.
— Хорошо. Но только проверять будем как положено. Ты возьми обруч, «дергунчик» и пусти газ, Мало ли что…
Краем глаза Женька увидел, как из дыры под потолком начинает сочиться мутное желтое облако. Он по-прежнему лежал пластом, без движения, и каждая клеточка у него отдыхала. Реагировать на эту новую дрянь, начинать как-то метаться явно не стоило— фильтр либо поможет, либо нет. Надо собраться с силами, со всеми силами, надо восстановиться. Фильтр — это его надежда, его единственный слабый козырь; фильтр, да игра в неподвижность. И еще иголка. Оружие, блин, — страшная иголка в рукаве. С такой экипировкой вполне можно идти на штурм военной базы. Хитрый узник справится. Хитрый узник всех переколет. Господи, ведь это самая настоящая хана. И ничего не. сделать. Распотрошат на свои опыты, и все. Уже почти распотрошили. А что они сделали с Юлькой, с остальными девчонками? Даже думать об этом не хочется.
Дождавшись первой желтизны, Женька изогнулся имитируя судороги. Особенно трепыхаться он не стал, изогнулся и снова замер неподвижно. Он не понял, что это за газ; фильтр работал превосходно. Приходилось угадывать, выбирая наиболее простую реакцию.
Пусть они войдут, и пусть их будет немного. Это единственный шанс, бледная тень шанса, но это лучше, чем еще раз вот так, рыбой на сковороде… Он чувствовал, что повтора не выдержит. Пусть они войдут, руки уже в норме. Пусть они войдут, и пусть их будет не больше трех. Только это. Хотя бы это. Не шевелиться. Не открывать глаза. Не реагировать на звуки. Лишь бы этот кошмар не начинался снова. Пусть они войдут. Господи… Да святится имя Твое…
— Так она же мне руку прокусила! — Санитар старательно отводил в сторону бегающие глаза.
— А подождать немного вы не могли?
— Товарищ лейтенант, ребята устали очень. Два манекена на весь взвод, вот и вся радость. Ну, побаловались немного…
— Ничего себе, побаловались. Материал полностью испорчен. Это уже и не манекен. Это практически покойник.
— Она оклемается еще, товарищ лейтенант…
— Так, Кротов. Никто здесь уже не оклемается. С биркой шесть-одиннадцать — укол и в морг. Трепанацию черепа мы ей устраивать не будем. Панин, Руммель и Борзов, по два наряда вне очереди. Вам как старшему сутки гауптвахты. Сдайте дежурство. И напишите объяснительную на имя полковника.
— Товарищ лейтенант…
— Исполняйте.
— На губу за какую-то суку…
— Разговорчики! Вы, Кротов, еще допрыгаетесь у меня. Кру… гом! Развели гаремы, твою мать. И все вперед начальства лезут.
ГЛАВА 7
Женька встал, повинуясь уверенным движениям рук белобрысого санитара. Он приготовился лежать пластом, но они явно ожидали, что он сможет встать, и он встал. Их было двое, только двое, и у Женьки захолонуло сердце в предчувствии удачи, но он не спешил. На головах у санитаров были странные заколки, что-то вроде округлых гребешков; бритого знакомца Женьки в этот раз не случилось. Старший санитар, сложением напоминавший небольшого медведя, тронул массивный браслет на запястье, и Женьку изогнуло болью. Его рука вдруг непроизвольно, сама собой, поднялась и опустилась. Затем он несколько раз присел и встал. Движения совершенно не подчинялись мозгу — так сгибается нога, когда идет удар молоточка под колено. Женька не мог поверить, что это происходит с ним. Он дергался, как самая натуральная марионетка. Потом появилась боль. Она вспыхнула где-то внутри черепа огненным цветком, обжигая измученный мозг прозрачными лепестками. Еще боль, еще, еще сильнее… И прокуренный ноготь навис над браслетом, а стоит далеко, никак не достать, сука, спокойно, не фокусировать взгляд, не смотреть ему в лицо — Женька и бровью не повел в сторону ублюдка, стал медленно заваливаться на бок, как будто снова хотел лечь, и, запрокинув руки, стиснул в ладонях голову. Высокий поддержал его под мышки, грубо встряхнул и посмотрел в бессмысленные, пустые Женькины глаза.
— Ну что, манекенчик? Больше драться не будешь? Нет? Ты у нас теперь работать будешь. Пока не сдохнешь. Пошли, животное.
— Ты его не обижай. Он мне два литра чистого дохода принес.
Высокий с маху, но не особенно сильно, хряпнул Женьку по щеке.
— А мне убытки. Пить хоть вместе будем?
— Нет, милый. Что это за выигрыш, если пить вместе. Это совсем чепуха, это наперегонки получится.
Они расслабились. Они оба расслабились, и ничего уже не ждут. Это Женька понял совершенно точно, хотя напал бы в любом случае, так как чувствовал: эти несколько минут — все, что у него осталось.
Его почти что волокли, подхватив под локти. Лязгнула, закрываясь, тяжелая дверь. Поднялась и опустилась мощной конструкции решетка. Белобрысый аккуратно запер ее на ключ. Коридор с одним окошком в дальнем конце и длинным рядом неоновых лампочек под потолком, светлый, чистый коридор— и множество дверей с глазками. Ноги у Женьки старательно заплетались, белобрысый его поддерживал. Ничего похожего на наручники, и это очень хорошо — Женька только в фильмах видел, как их запросто открывают иголками и скрепками, на практике это могло оказаться намного сложнее. Теперь бы еще чуть-чуть удачи…
Что это? Навстречу им катилась тележка, с нее свисала рука; тело закрыто окровавленной простыней. Тонкая рука, женская, длинные пальцы. Правая рука. Юлька, его Юлька в детстве обварила руку кипятком, так что следы остались; вот только какую. Господи, правую или левую?
— Эй, ты что уставился?
Палец офицера впился в кнопку на запястье одновременно с точным ударом ноги скалолаза. Голова Мержева мотнулась в сторону, тело обмякло, и весь он, как тряпичная кукла, осел, обвалился на пол. Женька скорчился, болевой шок скрутил его в дугу, но длилось это всего одно мгновение; в следующую долю секунды он уже разогнулся, уходя от страшного свинга в висок, и подсечкой, одновременно с рубящим ударом ладони свалил белобрысого на пол. Жесткий удар ноги в лицо отключил и второго санитара, но уже набегал третий, тот, что вез тележку— опережая Женьку, он брызнул в него из баллончика… Женька даже уклоняться не стал, «гусеница» работала великолепно— в солнечное сплетение, в печень и локтем с разворота в спину. Удар в затылок был уже лишним.
Прошло около четырех секунд. Женька оглянулся в оба конца коридора. Тихо. Похоже, что внимания они не привлекли. Это несколько минут. Так. На всякий случай надеть на голову их округлый обруч-гребешок. Маловат, но сгодится. Не помешает. Теперь тележка. Он сдернул простыню. Марта. С трудом, но ее можно было узнать. Тело в кровоподтеках, лицо изуродовано страшным ударом, проломлены височные кости. Уже остыла. Под ногтями запеклась кровь; она пыталась драться. Одежды на ней не было. Это даже не опыты. Скоты.
Женька снял браслет с руки офицера. Тот застонал.
Женька аккуратно взял его за плечи и ударил головой о стену.
Так, спокойно. Оружия нет. Черт. Ни у кого оружия нет, одни баллончики. Хотя… Что это у нас в рукаве… Ага, ножичек. Пижон. Ничего себе, ножичек… Ладно. Давай его сюда вместе с застежкой. Удобная штука. Та-ак… А для чего эти щипчики на поясе? Очень кстати. Не придется вам носы отрывать. Судя по всему, инструмент именно для этого и предназначался. Операцию Женька провел на скорость, стараясь не повредить фильтры. Нос офицера уже начал опухать; выдергивая фильтр, Женька надорвал ему ноздрю и тот снова зашевелился. Живучий, черт. Это даже хорошо. Он проверил нож и нажал лезвием на горло офицера.
— Ты, гнида, слушай меня внимательно. Ты меня слышишь, или я спрошу другого солдатика?
— Слы… шу…
— Отлично. Отвечай быстро и честно. Кому подчиняется эта база?
— Ты… все равно не поймешь…
Женька аккуратно зажал кончик лезвия между пальцами и полоснул по горлу офицера. Из глубокой царапины потекла кровь; Мержев захрипел и начал дергаться.
— Это я тебя предупредил. Еще одна ошибка — и ты покойник. Кому подчиняется эта база?
— ЦУБО. Центральному управлению… биологического оружия…
— Отвечай быстрее. Если я сейчас доберусь до ближайшего поселка?
— Тебя схватят. На тебя донесут.
— Где наши ребята?
— Один здесь. Остальные выше. На следующем этаже.
— Другие пленники здесь есть?
— Сейчас нет. Были.
— Как называется это место?
— Каменный яр. База «Алатау». Не убивай меня.
— Ребята живы?
— Ты не убьешь меня?
— Будешь честно говорить — нет.
— Один был ранен. Он умер. Другой, по имени Павел, уже мане… уже не человек. У него разрушен мозг. И вот эта девушка.
— Остальные?
— Остальные в порядке. Они на втором этаже. Здесь только наши, элитные, от серии бис.
— Как выйти наружу?
— Через второй этаж. Там контрольный пост, пульт управления. Но там шесть человек дежурной смены.
— Это не считая вас?
— Нет. Мы из сектора бис, из лаборатории. Там дежурка, еще шесть человек. И там рядом казарма.
— Сколько всего людей на базе?
— Больше двухсот. Отпусти меня, у меня кровь течет из горла, отпусти-и…
Глаза офицера стали безумными, из царапины сквозь пальцы сочилась алая струйка. Он изогнулся и начал сучить ногами. Женька щедро спрыснул его из баллончика. И на мгновенье замешкался. Переодеваться или нет? Снять с этого ублюдка форму… Нет, это долго. И вряд ли получится реально сойти за своего. Время сейчас дороже конспирации.
Женька скользнул вдоль стены коридора к окошку. Как будто обычное стекло, даже форточка открыта. Чистое стекло, и на улице солнечно. Разбить и… Двор с высоким бетонным забором, наверху колючка. Дальше два военных грузовика. «Санитаров» нигде не видно. Что же делать? Уйти самому и поднять тревогу в ближайшем поселке? Нет. До ближайшего жилья от их лагеря несколько дней добираться, а где он сейчас, вообще неизвестно, да одному, да без дороги… А потом грязному, с дурацким гребешком на голове прийти в сельсовет и сказать, что военные незаметно похитили восемнадцать человек? Или в дурдом попадешь, или сюда же вернешься. И даже если поверят, спасать будет уже некого. Нет. Кстати, вон там у них, похоже, мертвая зона. Это если ползком. Ползком вдоль кустов. Ладно, разберемся по обстановке. Позже разберемся.
Женька заглянул в глазок ближайшей двери. Точно такая же камера, как и у него. Только пустая. Ладно. Дальше. Есть. Здесь у нас Игорь. Отлично. Рост за метр девяносто, жилистый, очень силен, бороться невозможно. Это, видимо, и есть их категория бис — те, что покрепче. Кличка Угорь. Сидит у стены. Глаза закрыты. Будда. Так, теперь замок. Это просто задвижка. Но не открывается. Нет, не открывается, значит, что-то держит. Ага, вот оно. Фиксатор. Что это за треугольничек? Непонятно. Ага… Сюда нужно, ключ вставить. А если иголку? Нет, Тогда нож. Нет. Не проходит даже кончик. Зараза. Стоп, а ну-ка… Браслет. —Точно, вот этот треугольничек. Отлично.
Задвижка легко пошла вверх. В коридоре по-прежнему было пусто. Перешагнув порог и встретившись с Игорем глазами, Женька приложил палец к губам. Затем он впихнул, ввинтил, втиснул один из пластмассовых газовых баллончиков в объектив видеокамеры, наглухо ее запечатав.
— Товарищ сержант, у бирки шесть-двенадцать видеоглазок погас.
— Давно? — сержант нехотя отложил газету.
— Не могу знать. Только что заметили.
— Отмотай назад пленку и посмотри по таймеру.
— Слушаюсь. Сейчас… Семь пятьдесят девять. Восемь минут назад. Ха! Товарищ сержант, он не погас, глазок в порядке, шесть-двенадцать его чем-то круглым залепил.
— Неймется сегодня капиталистам. Пусти в камеру сигма-излучение на болевой порог. Липучку ему клеили?
— Так точно.
— Надень браслет, сходи за шесть-двенадцать и приведи в операционную. Будем перевоспитывать.
— Вечно нумерацию собьют. У меня сейчас другой по списку.
— Вернешься, перепишешь.
— Слушаюсь.
— Отставить. Доложи на пост и возьми с собой дежурного. По инструкции положено вдвоем.
Солдат кивнул, выдвинул ящик стола и переложил в карман халата браслет и баллончик.
— Кстати, об инструкциях, в лаборатории никто не отвечает. Я туда уже три раза звонил.
— Они манекен в морг повезли.
— Что-то долго возят.
— Значит, Мержев опять в сортире. Вернешься, еще раз позвонишь. Зануда ты, Ромберг. — Сержант снова развернул газету. — Как найдешь нашего лет¬ху, передай, что таблетки от брюха полагается жрать, а не в тумбочку складывать. Пижон.
— Игорь, это военная база. Они взяли всех и ставят на нас опыты, психические опыты, как на лягушках, исследуют мозг. — Женька шептал очень тихо, горячечно поблескивая глазами. От него исходила чудовищная энергия.
— Ты понял, кто это? Я ни черта не понимаю.
— Военные. Охрана. Санитары. Я не знаю, кто они, но нам надо отсюда уходить. Быстро уходить, любой ценой, и у нас почти нет шансов.
Они затащили охранников в камеру, где из ослепшего глаза видеокамеры по-прежнему торчал баллончик, и завезли сюда же тележку с телом Марты. Женька рукавом вытер кровь, натекшую на пол, после чего в коридоре практически не осталось следов короткого побоища. Все это молча, стараясь не шуметь, так как микрофон наверняка работал. Весь расчет Женьки был на то, что его затычку не воспримут всерьез — так, вышел из себя один из кроликов. Решил подергаться и побузить. А кроликов здесь усмиряли очень быстро.
Вдруг ожил, тихо загудел «гребешок», даже вроде зашептал что-то на ухо невнятно, как морская раковина. Женька на мгновение приподнял обруч и тут же ощутил сильнейшее желание лечь и закрыть голову руками. Нет, это мы уже проходили. Пусть шелестит, снимать не будем. Игорь был уже «обручен», а фильтр Женька запихнул ему в нос, даже не объясняя, что это такое. Игорь только головой мотнул, когда «гусеница» поползла вверх, но так ничего и не сказал, повинуясь знакам Женьки. Затем Женька сдернул окровавленную простыню с трупа девушки, глаза Игоря округлились, он молча отвинтил у тележки длинную металлическую рукоять — получилось подобие лома с удобной резиновой ручкой. Женька вспомнил, что у Игоря что-то было с Мартой. Давно, еще прошлой весной. Но было.
Они снова вышли в коридор. Игорь нервно постукивал о ладонь своей импровизированной, страшной на вид дубинкой.
— У тебя есть план?
— Открыть всех наших и не поднять тревоги. Надеюсь, у нас еще осталось несколько минут.
— Наши здесь? — Игорь показал на длинный ряд дверей.
— Они должны быть на втором этаже. Если этот считать первым.
В коридоре стояла какая-то больничная, ватная тишина. Видеоглазков не наблюдалось. Да и что, собственно, было здесь снимать? Светло-серые казенные стены до половины покрывала масляная краска, в начале и в конце коридора стояли две одинаковые урны-плевательницы. Казенные прямые углы — металл и пластик. Везде было очень чисто. На полу какое-то специальное покрытие, а под ним, похоже, кафель.
Они уже выходили на лестничную площадку, когда наверху послышались шаги. Кто-то спускался. Женька приложил палец к губам. Беглецы встали по разные стороны выхода и едва успели приготовиться. По лестнице в коридор спускались два крепких охранника в массивных, напоминающих сарацинские обручи «гребешках». Шли они спокойно и слегка расслабленно. Первый что-то насвистывал, поигрывая, как четками, цветным браслетом. Его и убил Игорь страшным ударом металлического прута. Женька отключил своего намного более изящно.
— Это ты зря. Угорь. Аккуратнее надо.
— А они что делают? — Взгляд Игоря стал черным.
—Да я не о том. Ты обруч испортил. И стену забрызгал, это теперь не спрячешь. Ладно. Пусть уж валяются.
— Что дальше? Идем наверх и открываем камеры?
— Нет. Там везде видеоглазки, сразу тревога поднимется. Сейчас будем брать контрольный пост. Их шесть человек. Теперь, наверное, осталось четверо. Плана базы у меня нет, где вход, я не знаю, времени тоже нет. Так что… Идем не торопясь, заходим, по возможности, спокойно, чтобы хоть чуть-чуть осмотреться. Дальше твои правые, мои левые. Бей насмерть и быстро. Главное, быстро. Пошли.
— Это еще…
Рослый охранник схватил что-то со стола, замахнулся и тут же упал, зажимая руками лицо, брызнувшее красным. Игорь развернулся, роняя на пол стулья, и в длинном прыжке догнал, повалил на пол еще одного у самой двери; они прокатились по полу, но уже через секунду скалолаз поднялся и дважды взмахнул своим ломиком. На входе бился в агонии третий, здоровенный санитар, пальцы его пытались сложить кишки в распоротый живот, на губах пузырилась пена. Женька, сжимая в руке окровавленный нож, пытался достать последнего охранника, с нашивками на рукаве, одна рука у того уже висела плетью, удар пришелся со спины в плечо, но страха в глазах не было. Охранник легко, гибко уклонялся, сблокировал замах ножа снизу и тут же с разворота с кошачьей ловкостью достал Женьку локтем под ребра и той же рукой отбил в затылок. Женька упал на пол, перевернулся, изогнувшись, с огромным трудом увернулся от прямого удара ноги в лицо — ботинок оставил на скуле кровавый след — закатился под стол, скользнул на ту сторону и встал, опрокидывая за спину какие-то стеллажи, перекинул нож в другую руку, а охранник уже выхватывал из пирамиды автомат, неловко снимая предохранитель… Игорь прыгнул сбоку, пытаясь выбить оружие и не очень удачно, уронил свой прут, но упали они вместе с охранником, а Женька ударил ножом почти наугад через ножку стола и попал неожиданно точно— вскочивший на ноги сержант сам напоролся на лезвие.
Все кончилось.
Женька вытер со лба пот, смешанный с чужой кровью, и оглянулся, переводя дыхание. Допрашивать было некого. На полу валялось четыре трупа в белых халатах, по которым медленно расползался красный цвет. Женька вытер нож и убрал его в чехол на запястье. Потом посмотрел на свои руки. Игорь поднял автомат и передернул затвор, досылая патрон в патронник.
— Система какая-то странная, — удивился Игорь. — Похоже на «Калашников». Только это не «Калашников».
— Потом разберешься. Бери браслет — вот, смотри, здесь треугольный ключик, и выпускай наших. Они должны быть на этом этаже. И всех сюда. Только не шумите.
— А ты?
— Я пока разберусь с этим хозяйством. Кстати, возьми.
Женька вытащил из стеклянной коробки на входе пригоршню «гусениц» и протянул Игорю.
— Это носовой фильтр, вроде противогаза. В любую ноздрю, каждому и поглубже. Дальше он сам пролезет. Давай, Угорь, времени очень мало.
Им повезло. Они успели открыть все камеры на этаже и вытащить в коридор тех, кто сразу не смог идти, а тревоги все еще не было. Информация от видеоглазков выходила на экраны, на тот пульт, где сейчас колдовал Женька, поэтому неизбежная суматоха оставалась невидимой для охраны. Скалолазы тихо переговаривались, перевязывали раненых, разбирали оружие и средства защиты. Вопросов почти не задавали. Прошло уже около десяти минут, на лестнице стоял Лешка в обруче и с автоматом. Заплывшие, в кровоподтеках, почти невидимые глаза, на шее кривыми пятнами ожоги. Свою бирку Лешка изломал и номер, в наказание, ему выжигали окурками. Чуть в стороне, возле окошка, Гера и Мишка вынимали из рамы последние осколки стекла. У пирамиды с оружием Юлька укладывала в сумку рожки с патронами. Все было тихо. Им действительно везло. Женька переключил что-то на пульте и обернулся к остальным.
— Все, уходим.
— Куда уходим?! А Паша? — Оксана смотрела прямо на Женьку широко раскрытыми, почти безумными глазами.
— Пашки нет. Они ставили опыты.
— Паша жив! Он кричал сегодня утром, я слышала! Вы не бросите его.
— Его не спасти, он в другой лаборатории, там еще шесть человек и рядом казармы. И у него разрушен мозг, он все равно не сможет идти с нами.
— Это неправда. — Она толкнула его и тут же начала гладить по руке, затем снова толкнула. — Ты не уйдешь так. Вы должны его спасти. Вы должны его спасти, слышите?!
— Оксана, он практически мертв. Дышит, если дышит, только тело. Нам его не отбить, здесь очень много солдат. Уходить надо.
— Ты боишься. Ты просто боишься, ты… Эх ты… А вы? Вы тоже его бросите? Он там один, раненый, а вы его бросите? Ребята, вы мужики или нет?
От нее отворачивались. Никто не мог выдержать взгляда бешеных зеленых глаз.
— Не пойдете. Игорь? Гера? Ребята, милые, его надо спасти! Миша?
Мишка поправил обруч, сползавший ему на глаза, и неуверенно взглянул на Женьку.
— Может, все-таки попробуем?
— Заткнись. Через две минуты уходим. Заканчивайте сборы.
— Вы… Их же всего шестеро, а вас…
— Оксана, из этого ничего не выйдет. Погибнут все.
— Тогда я одна пойду.
— И ты заткнись. Угорь, забери у нее автомат.
— Не трогай, ты… Пусти, тварь, пусти… Скоты! Вы все мизинца его не стоите! Отдай мне автомат!!!
Женька с размаху, сильно ударил ее по щеке. Затем еще раз и еще. Дикие зеленые глаза закатились, Оксана повисла у него на руках. Он встряхнул ее и прошептал:
— Ты сейчас пойдешь с нами, и мы отсюда уйдем. Мы уйдем, и все закончится.
— Я… Нет. Я должна ему помочь, я должна остаться.
— Тогда мы запрем тебя в камере. Оставайся. В ее глазах вспыхнул животный ужас.
— Не надо, нет!
— Хватит, Оксана, пошли. Мы вернемся сюда при первой возможности. Может быть, мы еще спасем Пашку. Но сначала надо отсюда выбраться.
ГЛАВА 8
— Угорь, стреляй!!! Какого черта?!!
— Мать твою, а… Попали…— Игорь выронил автомат и схватился за плечо. Женька оттер его к стене и дал длинную очередь в направлении казарм. Машина, которую уже удалось завести, горела ярким, пляшущим огнем. Из кабины прямо в пламя свесился Лешка, и некому было оттащить его тело. Эльвира хрипела и билась возле бетонного забора, алые пятна пузырились на ее губах. Лена, сама вся в саже и копоти, плакала и промокала ей губы чистым платком. Вовка, с головы которого давно свалился обруч, беспорядочно бил одиночными, все время меняя цели и все время опаздывая. Как укрытие он использовал покосившийся деревянный забор. В лицо ему летели щепки, а столб, за которым он стоял, весь изжевало пулями. Рядом распластался в канаве Димка. Этот стрелял уверенно, короткими точными очередями. Рельсы и ржавые металлические колеса, из-за которых он вел огонь, то и дело брызгали искрами, но свой сектор он держал хорошо. От горящей машины отползал Мишка, волоча автомат за ремень, на черном лице светились безумные глаза, рукав его куртки сильно дымился.
— Тоха, что ты там возишься? Взрывай!!! Грохнуло. Столб, по которому змеилась проволока высокого напряжения, осел, покачнулся, как бы раздумывая, и медленно, вздрагивая на лопавшихся проводах, повалился набок. Андрей точной очередью срезал выскочившего вперед солдата; Мишка даже не заметил, что его спасли — он тушил о землю куртку.
— Уходим! — крикнул Женька. — За гаражи и в овраг, быстро! БЫСТРО!!! Прикрывают Дима и Андрей. Лена, оставь Эльку, помоги Игорю. Живей! Сбор у местного Монгола. Сбор у Монгола! Лена, Лена, ей уже не помочь, надо уходить, быстрее. Лена!!
Лена провела ладонью по щеке Эльвиры, поднялась — невозможно было представить, что это лицо, эти глаза когда-то улыбались, — потом взяла из вялой руки Игоря автомат, проверила предохранитель. Низко пригибаясь, стреляя на бегу, мимо нее пробежал Ромка, за ним пятился Гера, пытаясь на ходу заменить рожок. Черные пальцы Эльвиры скребли землю, скребли распоротый осколками живот, заминая внутрь окровавленный свитер. Закатившиеся глаза светились белками; все ее тело мелко вздрагивало. Лена выстрелила ей точно в голову.