Александр Дорофеев
      Гнездо времени
      Повесть в новеллах
      ОТ АВТОРА
      Кто знает, что это за штука - время? Откуда оно течет и куда вливается? Время притягивает, и время отторгает - это точно!
      Прожив сорок четыре года из отпущенного мне времени, я вдруг ощутил, что оно легонько, но уже подталкивает меня к неизведанной бездне.
      Хочется сбежать от угрожающего времени. Улететь, уехать, уплыть... Да черта с два!
      Перемещаешься в пространстве, а время твое, твой срок - за твоей спиной, дышит в ухо, кладет лапу на плечо. Жутковато!
      Гнездо времени - вот что нужно отыскать. Может, хоть в гнезде своем время не так сурово, не так беспощадно. Может, хоть там есть случай с ним сговориться.
      ФЕЛЬДМАРШАЛЫ И ЛЕЙТЕНАНТЫ
      С Петей Фетюковым познакомился я на высоте десяти тысяч метров, в самолете "Аэрофлота", который дул прямым рейсом на побережье Карибского моря, в Канкун.
      Петя был непоседлив: каждую минуту менял положение кресла, то и дело баловался с откидным столиком, залез пальцем в пепельницу, перенажимал все кнопки над головой и долго выкручивал суставчик вентилятора.
      Я опасался, что он вот-вот катапультируется или каким-нибудь образом приоткроет иллюминатор.
      Время от времени он, как утренний петух, всхлопывал согнутыми в локтях руками, будто помогал самолету набирать высоту.
      В конце концов Петя не выдержал и, быстренько зыркнув мне в глаза, спросил: "Ну, ты как?!"
      Вопрос застал меня врасплох. Я вдруг задумался: как я, на самом-то деле?
      - А я в порядке! - продолжил он без паузы. - Годом я очень доволен. Очень. Теперь-то и погулять! Погулять на Карибах! - И он опять всхлопнул своими крылышками, невысоко приподнявшись, как мне показалось, над креслом. - Эх, ма! Десять минут - полет нормальный!
      Затем он стремительно ознакомился с правилами эвакуации, заглянул под сиденье, понюхал гигиенический пакет и внезапно заснул, сидя по стойке "смирно". "Бастурма", - отчетливо выговаривал он во сне.
      Уже над Шенноном Петя весело проснулся. Ах, друзья, как мне нравится зал ожидания в этом аэропорту! Особенно в предрассветный час. Или же глубокой ночью. Что-то таинственное, на грани потустороннего витает в этих стенах. Таким в минуты оптимизма я представляю себе чистилище: мягкий, неопределенный свет, тихие, невесть откуда доносящиеся голоса, чуть заметное движение во "фришопах". И вдруг натыкаешься на знакомые лица. Еще несколько часов назад, в "Шереметьеве", они были нервны, возбуждены. Сейчас на них покой и умиротворенность свершенной судьбы. Значительность и мудрость всепонимания мерещатся мне в каждом шеннонском лице. Особенно хорош бармен! Он, как апостол Петр, движением руки приоткрывает дверь в заоблачные сферы.
      В шеннонском баре мы и столкнулись с Петей вновь - уже как давние друзья. Он успел обследовать все закоулки здешнего чистилища и был сражен туалетом.
      - Слушай, - хлопал он меня по плечу. - Хоть спи, хоть сри, хоть умывайся!
      - А ты-то что сделал? - спросил я напрямик.
      - Ох! - растерялся на миг Петя, - А я ведь и позабыл, что хотел. Да ладно, уж лучше в нашем самолете.
      Вот так невероятно быстро у нас с Петей и установились самые доверительные отношения. Чистилище сближает. Сходя по трапу в аэропорту Канкуна, мы сговорились встретиться часа через три у его отеля.
      Пришлось ожидать довольно долго. Но, прямо скажем, я не замечал времени.
      Если уж я говорил о Шенноне, как о чистилище, то надо быть последовательным и признать, что отель "Мелия" в Канкуне - это рай в параисо.
      Параисо, что тоже, как известно, означает в переводе с испанского "рай", было вокруг. Нежное Карибское море, белый песок, кокосовые пальмы, девушки, уста которых готовы молвить слово "хай". Отель "Мелия" был райской эссенцией, крепкой настойкой, валящей с ног. Описывать его подробно - все равно что пытаться пересказать прозой Гимн Советского Союза или "Капитал" Маркса. Все так величественно! Все так просто! Это поэзия. "На воздушном океане, без руля и без ветрил", - пришло мне в голову.
      Тут были водопады и озера, джунгли и прерии, попугаи и ящеры, хижины и дворцы, дерево и мрамор, плотность и зыбкость.
      И вот именно из этой зыбкости возник передо мной довольно плотный Петя Фетюков. Он как-то приосанился, лицо его отяжелело, и глаза глядели по-кутузовски.
      - Немного задержался, - молвил он. - Были некоторые проблемы с ключом.
      - Потерял, что ли?
      - Да нет! Тут, понимаешь, как на военном стратегическом объекте сплошная электроника. Не ключ, а карточка с дырками! Голову сломал, пока разобрался. Знаю, что нужно в щелку совать, а в какую, спрашивается, каким концом? Нет, все же далеко они шагнули, - заключил Петя сумрачно. - Щелочки, дырочки, кнопочки! Не знаешь, как в умывальнике воду пустить... Что ни говори, а за державу обидно!
      Впрочем, карибский бриз быстро развеял Петину потрясенность. Сидя на пляже, он шнырял озорными глазками по сторонам, оглядывая северо-южно-центрально-американских, европейских и азиатских девушек. Видно было, что Петя совсем не прочь "попасти своих свиней", как говорил благославенной памяти Николай Лесков. Можно было представить этих похрюкивающих, помахивающих скрюченными хвостиками свинок. Вот они рыщут по гигантскому подковообразному пляжу, тычась рылами именно туда, куда указывает горячее Петино воображение. Прямо на глазах из более-менее цивилизованных свиней превращаются они в лесных кабанчиков, заросших серо-бурой щетиной. Один подбегает ко мне, толкает в бок и спрашивает Петиным голосом:
      - А у тебя-то как отельчик? Сколько звезд?
      - Четыре, - сказал я, с трудом очухиваясь от пляжной дремы.
      - Ну, не так плохо, - покровительственно заметил Петя, - Четыре звезды - уже, значит, капитан!
      - А ты как бы в генералы вышел?
      - Не знаю, не знаю, - задумался Петя, оглядывая отель "Мелия". - "Гран туризм" - это, пожалуй, на маршала тянет.
      Когда я выходил из Петиного отеля, направляясь в свой четырехзвездочный, заметил на стене золотую мемориальную доску, которая сообщала, что пару лет назад тут отдыхала чета испанских монархов.
      Признаюсь, я решил утаить эти сведения от Пети. Иначе бы он смотрел на меня, как фельдмаршал на лейтенанта.
      "Черт побери, - горестно размышлял я об условных чинах. - Никогда мне не выйти даже в простые генералы".
      Странная эта штука - жизненный успех! Очертания его расплывчаты, как дорога, раскаленная солнцем.
      Впрочем, можно жить и с четырьмя звездами. Да и с одной даже! Главное, чтобы звезда, как говорится, была заветною.
      Кстати, еще немного о звездах. Поздним вечером, выйдя на балкон, я увидел созвездие Ориона. И, знаете, даже суровый Орион появляется над Карибским морем, лежа на боку, - у него здесь как бы свой небесный пляж. Одной рукой подпер голову, в другой - рюмка золотой текилы.
      Вот так, пожалуй, и надо жить, не задумываясь, сколько у тебя звезд и какого они размера.
      ТРИПТИХИЗМ
      Накупив десятка два шляп, Педро, то есть Петя Фетюков, временно успокоился.
      - Еще мне завтра обещали шапочку тореадора с рогами. Но ты погляди, сколько здесь всевозможных сандалий, никогда не видал столько фасонов!
      Действительно, как шляпами, так и сандалиями Канкун был переполнен. От роскошных торговых центров, напоминавших то ли бисквитные торты, то ли океанские пароходы, до маленьких пальмовых лоточков на пляже - все было забито шляпами и сандалиями. Пожалуй, только ювелирных изделий было чуть побольше.
      - А ты начинай коллекционировать, - брякнул я ни с того ни с сего, Уверен, никому это в голову не приходило. Будешь, Педро, так сказать, сандалофилистом.
      Педро призадумался, а на другое утро мне и говорит:
      - Всю ночь снились сандалии. Но и шляпы тоже! Не могу я им так вот запросто изменить. Пожалуй, буду коллекционировать параллельно - и шляпы, и сандалии.
      - Классная идея, - поддержал я. - И очень символично. "С головы до ног" - вот название твоей коллекции. Да ты, Педро, ею мир покоришь.
      У Пети, кажется, перехватило дыхание от широты поставленной задачи. Видно было, что он совсем не против покорения мира.
      - А какого размера сандалии собирать?
      - Размер не важен, - сурово сказал я. - Важна идея! И мне кажется, она еще не доработана, чего-то в ней не хватает.
      - А на мой взгляд все о'кей, - заупрямился Петя, - С головы до ног! защищал он идею, уже ставшую его собственностью.
      - Не так-то просто! Шляпы, сандалии - хорошо. Но неполно. Нет третьего члена. Того, что посередке.
      Эти мои слова привели Петю в замешательство. Он как-то напрягся:
      - Ну ты, брат, не перебарщивай, не перегибай палку-то. Не буду я никогда этого собирать - того, что посередине. На это и без меня коллекционеров хватает!
      - Не думаю, - возразил я. - Ты можешь быть единственным в мире коллекционером - триптихистом.
      Петя поморщился:
      - Это еще что такое? Чего-то мне напоминает с врачами связанное!
      - Педро, триптихизм - великая идея! Шляпы, сандалии. И ... ?
      - Чего "и"?! - начал раздражаться Петя.
      - И плавки! Будешь собирать пляжные гарнитуры. В этом направлении есть большие пробелы. Заложи, Педро, краеугольный камень!
      Петя оживился:
      - А ведь ты прав, амиго. Это может стать целью жизни. Верно, верно шляпы, плавки и сандалии. Триптихизм! Солидно и научно. Ты сам подумай, брат, - рассуждал он, - ведь кто-то должен вложить лепту в нашу русскую культуру. Хватит уже деградировать! Пора подымать ее кто чем может. Я триптихизмом подопру. Верно?
      С этим было трудно не согласиться.
      МЕСТЬ КУКУЛЬКАНА
      Мы с Петей мирно прогуливались по бульвару Кукулькан - единственный дороге, которая двумя мостами соединяет остров Канкун с полуостровом Юкатан.
      После массовой закупки сандалий и плавок Петя был довольно угрюм, подсчитывал, во что ему станет "триптихизм" как подпорка отечественной культуры.
      - Что это еще за фигов "Кукулькан"? - спросил он грубо.
      - Педро, я бы на твоем месте был осторожнее в словах!
      - А что такое? Чего я сказал-то? - встрепенулся Петя, озираясь кругом.
      - Да уж, прости, сказал - обидел древнего бога майя, крылатого змея Кукулькана. А ему, знаешь, в былые-то времена сколько человеческих жертв приносили! Вырывали на алтаре сердце - и поминай, как звали!
      У Пети вдруг потекло из носа. Он жалобно шмыгнул:
      - Чего делать-то будем?
      - Ей Богу, не знаю, - развел я руками. - Если учесть, что Канкун на языке майя значит "Гнездо змея", то плохи твои дела. Древние боги мстительны, а майские - особенно.
      - Да ладно тебе шутковать-то, - неуверенно улыбнулся Петя.
      - Какие шутки, Педро? Вон у тебя уже из носа течет. Глядь - и диаррея тут как тут...
      Петя вдруг несмотря на первичную курортную красномордость заметно сбледнул, как говорят в народе.
      - Типун тебе на язык!
      - Типун-то дело преходящее, - мягко ответил я. - А вот с диарреей попрыгаешь - весь отдых насмарку пойдет.
      - Погоди, погоди! - засуетился Петя, подтирая нос. - Я всегда помнил, а прямо сию минуту позабыл - на каком месте диаррея-то вскакивает? Обычно-то?
      - Обыкновенно в животе, а потом ниже идет...
      Петя всплеснул руками:
      - Елки-палки, это понос, что ли? А то я невесть чего подумал: диаррея! Хотя тоже мало радости, - погрустнел он.
      - Ладно, Педро, спокойно. Говорят, есть спасение от мести Кукулькана. Именно здесь, в Гнезде змея, в Канкуне, надо сперва опуститься на дно морское, а потом подняться в небеса. Только тогда Кукулькан отстанет.
      - Нет, на это я не согласен! - заявил Петя. - Что же это значит искупаться, и в самолет, до дому?! Пусть меня лучше здесь пронесет.
      - Не надо жертвоприношений, - сказал я, - Дело куда проще и забавней. Есть подводная лодка "Атлантис" и вертолет-геликоптер. Опустимся, поднимемся! Чего все землю-то топтать?
      Так мы и поступили. На легком катере добрались до подводной лодки, стоявшей наготове неподалеку от коралловых рифов. Когда мы с Петей спустились в чрево подлодки и команда задраила люк, наступила неловкая тишина. Пассажиры, сидя на длинных диванах вдоль иллюминаторов, вяло улыбались друг другу - мол, ничего, может, обойдется... Вдруг в подлодке раздалось громкое шипение, а в прозрачной воде за окошками побежали гурьбой крупные пузыри. Петя перекрестился и придавлено вздохнул: "Авось, пронесет".
      О, как же богат и велик русский язык! Как дивно сочетается с душою русской! Одно лишь незатейливое слово порою так встряхнет россиянина, что он уже в единый присест готов и жизнь пройти, и поле пережить. А там - будь что будет за этим полем: хоть черт, хоть ангел. "Все лишь бредни, черри-брэнди, ангел мой".
      И в замкнутом пространстве, окруженные англо-саксами и галлами, почти на самом дне Карибского моря, мы с Петей обнялись и грянули "Подмосковные вечера". Петя солировал. Его голос, подобно тропическому урагану, быстро набирал мощь и, кажется, уже вырывался за пределы подлодки, глуша мелкую рыбешку и зазевавшихся аквалангистов. Когда Петя выводил "Все, что на сердце у меня", лодка глухо легла на грунт. И тогда мы поняли, что нам подпевают все пассажиры.
      Потом очевидцы рассказывали, как образовалась внезапно при полном штиле загадочная музыкальная волна и, поднимая рой креветок, закручиваясь девятым валом, понеслась к берегам Кубы. А на всех диапазонах радиоприемников Карибского бассейна звучало, оттеснив мамбу, самбу и румбу: "Что ж ты, милая, смотришь искоса?"
      Когда песня наконец стихла, к нашей субмарине устремились буквально все обитатели коралловых рифов. Тут были королевские крабы, чернильные кальмары и морские звезды. Лангусты стройной шеренгой маршировали мимо окон, и Петя отдавал им честь. Подкатывались морские ежи, стелились по песку камбалы, стесняясь своей плосковатости. Подплывали рыбка-шут и французский ангел, за ними рыба-сержант и рыба-ножик, наждачная рыба, бешеная блондинка и рыба-собачьи зубы. Это был парад всех родов войск. Заключали его рыбки-бабочки - желтые, полосатые и четырехглазые. Еще проковылял морской таракан, да он уже был не в счет, как отставной прапорщик, - наша лодка, выпустив тучу пузырей, спешила на поверхность.
      - Может, Кукулькану и этого хватит? - спросил Петя с надеждой.
      - Да нет, Педро, без облаков никак не обойтись.
      У одного из отелей на холме со срезанной вершиной растопыривал пропеллер маленький геликоптер.
      Если субмарина все же внушала некоторое доверие своими габаритами, толщиной люка и относительно небольшой глубиной погружения, то эта "вертушка" на холме казалась предательски легковесной - какая-то пластмассовая фитюлька.
      Утомленный подводным миром и "Подмосковными вечерами", Петя обреченно втиснулся на заднее сиденье. Он крепко-накрепко пристегнулся ремнем и внимательно оглядывал дверные запоры. В глазах его была тоска потерянной собаки.
      - А через пять дней моя Олюшка прилетает, - сказал он ни к селу, ни к городу.
      - Встретим, - бодро ответил я, хотя Петин настрой действовал угнетающе.
      Да и вертолетчик не добавлял оптимизма. Он суетливо перебирал рычажки на пульте и поглядывал на нас с немым вопросом во взоре, будто ожидая, что мы с Петей подскажем, куда сперва нажимать.
      На горизонте морском заклубились синеватые облака. Они быстро восходили к зениту, рассекая небеса, набирая багровую, древесно- волокнистую тяжесть.
      - Бамонос йа! Поехали!
      Вертолетчик внимательно поглядел мне в глаза.
      - Может быть, турбуленсия, - сказал он и включил пропеллер.
      - У меня уж давно турбуленсия, - отозвался Петя.
      Вертолет клюнул носом, приподнял хвост и этак бочком-бочком, как подраненная сорока, скользнул меж отелей к морю.
      Пока мы с Петей прилаживали на голове наушники для переговоров, море улетело далеко вниз, а в приоткрытые окна задувал поднебесный ветер, в котором, казалось, угадывалось уже дыхание бездонной космической пропасти.
      Море вдруг раскрылось под ногами, как огромная устрица. Оно стало как бы понятнее - его заливы, течения, отмели, косы, рифы и сами цвета: от сине-черного через зеленый к прозрачно-бирюзовому. Было очевидно, что Карибское море - довольно веселый персонаж. В нем струились и спиралеобразно вихрились жизненные токи. Более того, я понял, что оно связано с воздухом. Вроде была четкая грань между морем и небом, но сквозь нее тут и там проникали почти неразличимые восходящие и нисходящие потоки энергии.
      - Тоже мне открытие, - буркнул Петя в мои наушники. - Я это с пятого класса помню: коловращение воды в природе. Ты лучше погляди - наша подлодка опять на дно залегла!
      Действительно, "Атлантис" белел сквозь прозрачную воду, и я даже углядел рядом с ним знакомую бешеную блондинку. Ей было грустно без нас с Петей.
      Да и отставной прапорщик - морской таракан - пригорюнился, как сирота, на камушке.
      Сердце мое сжалось от какой-то неясной любви ко всем униженным и обездоленным. Хотелось облобызать вертолетчика и всплакнуть на Петиной груди. Еле совладав с собою, я поднял глаза и узрел древний восточный знак, символ вселенной.
      Туча вогнутой черной каплей закрыла полнеба, разделив весь мир на "инь" и "янь". Она придавила, сплющила солнце, но лучи его все же пробивались, и казалось, что это сияющая голова гигантского змея, украшенная золотыми перьями, глядит с заоблачной высоты на землю, на остров Канкун, на вертолет, где затаились мы с Петей. Пернатая голова строго склонялась над нами.