Утром мама повела меня к Павлюкам.
      – Познакомишься с ребятами. Хорошие ребята, – говорила она. – Да и присмотрят за тобой – особенно-то не разгуляешься.
      На улице темно. Утра не видно. Хотя услыхать можно. Стучат двери в домах. Торопливо скрипит снег. Ровно и тяжело гудит над сугробами утренний мороз.
      – Дыши носом, рот закрой! – говорит мама, и видно, как слова выпархивают изо рта белыми короткими облачками, рассыпаются под фонарем блестками.
      Мы поднимаемся на крыльцо, будто вырезанное из белого льда. Мама отворяет дверь, и оказываемся в темной прихожей. У стены на полу белеют кастрюли. Одна пошевелилась – я схватил маму за руку. Кастрюля встрепенулась, кинулась впотьмах наискосок – замерла.
      – Курица, – тихо сказала мама. – Обыкновенная курица.
      Сбоку в прихожую выпал желтый свет. И появилась женщина, маленькая и круглая, как электрическая лампочка.
      – Ранние птички! – сказала она. – Залетайте.
      – Доброе утро, Зоя, – сказала мама, подталкивая меня вперед. – Вот – принимайте. А мне на работу лететь.
      В спину дунуло холодом. Я обернулся – за мамой, закрываясь, вздрогнула дверь.
      За вешалку цеплялось множество курточек, тулупов, шуб и просто пальто. Им было тесно. Они топорщились, лезли в стороны. Я долго не мог пристроить свою шубу – они спихивали ее с крючка. «Сколько же здесь этих Павлюков, – думал я с опаской. – И все где-то попрятались».
      Из кухни доносились потрескивание, шепот, шелест. Кто-то вскрикнул:
      – Не кинешь! Не кинешь! Не попадешь!
      Я не решался отойти от вешалки. Рядом прохаживалась белая курица, то и дело замирая на одной ноге. Клецк! – клюнула она доску, взглянула на меня искоса и мотнула головой, приглашая на кухню.
      Там было ярко и жарко. Сонно бурчала на плите кастрюля, вида боевого, с помятыми боками. На сковороде что-то трепетало. Тетя Зоя раскатывала тесто тяжелой скалкой. Девочка в красном фартуке укладывала одинаковые белые колобки рядами, как солдатиков. Девочка была румяная, с маленьким носиком и толстой косой. Хотелось дернуть ее за косу или просто толкнуть.
      – Это Люба Черномордикова! – сказала тетя Зоя. – Мы с ней клецки лепим. Такая прилежная! А этот – мой Вовка. Один десятерых стоит, – вздохнула она.
      Вовка сидел на стуле, широко разинув рот.
      – Не кинешь! Не попадешь! – крикнул он, не закрывая, впрочем, рта.
      Вдруг кто-то легонько толкнул меня в спину. Рядом объявился маленький беленький мальчик.
      – Вадик Свечкин! – заметила его и тетя Зоя. – Ты прямо как из-под земли – мы тебя и не слыхали.
      – А я нарочно, – засиял Вадик Свечкин. – Крался, как охотник.
      – Не кинешь! Не попадешь!
      – Куда попасть? – насторожился Вадик. – Я такой меткий – сразу попаду!
      – Тетя Зоя, – сказала Люба, прицелившись колобком в Вовку, – можно, кину?
      – Да что вы, дети, – клецками кидаться?! – всплеснула руками тетя Зоя и растерянно взглянула на меня. – Что про вас подумают-то?
      – Никишь, никишь, никишь! – затянул Вовка.
      – Не обращайте на него внимания, – сказала тетя Зоя, глядя на меня. – Давайте все от него отвернемся – раз-два!
      И действительно, все быстро по этой команде отвернулись от Вовки в разные стороны.
      А я замешкался. Вовка спрыгнул со стула и подошел ко мне.
      – Я ее нарочно дразню всегда, – сказал он мне на ухо, указывая пальцем на Любу. – Хочешь, клецкой кину? – И стал прицеливаться в Любу, которая отвернулась очень прилежно и ничего, конечно, не подозревала.
      – Не кинешь! – вдруг крикнул я. – Не кинешь, не кинешь!
      Это были мои первые слова в доме Павлюков. Все разом повернулись и посмотрели на меня так, будто я какой-то таракан запечный, будто только-только из-под земли.
      – Да, не простое это дело всего для одной пары рук, – новым, строгим голосом сказала тетя Зоя. – А с виду такой скромный и серьезный мальчик.
 
      После жаркой кухни в большой комнате было прохладно и тихо. У стены поднималась высокая кровать с горой подушек, с блестящими металлическими спинками, украшенными шариками, бубликами, завитушками. Глубоко под одеялами-покрывалами стоял, должно быть, большой город – замки, пушки, дворцы, башни. Хотелось немедленно раскопать этот город. Но так ровно и строго лежали подушки и покрывала, что и дотронуться до них было жутко.