Сам Джон Смит насчитал несколько мест, по его мнению, более подходящих, но с ним никто не посоветовался, хотя он являлся членом руководящего совета. Его освободили всего два дня назад, и он все еще находился под подозрением.

На исходе тяжелого трудового дня Смит сел на недавно поваленное дерево. Он смотрел на восемьдесят с лишним человек, находившихся поблизости. Только половина из них работала. Акционеры-джентльмены прогуливались, как и каждый день, дышали воздухом, беседовали о политике и писали письма. Смит с презрением наблюдал за ними. В то же время Смит заметил, что рабочие нагрузили корабли породами ценных деревьев и образцами почв даже раньше, чем построили себе какое-то жилье. Они не были даже акционерами, а подписали договор, по которому плату получали за год. Если бы он только мог донести до сознания этих праздных людей, что работать на новой земле не унизительно, а необходимо, даже жизненно необходимо...

Он поднял глаза и увидел Джорджа Перси, промокшего и всклокоченного. Не только красивые темные глаза, но и длинный нос его выдавали усталость. Смит хлопнул по бревну, и Перси сел рядом с ним.

— Мы много сделали сегодня. Первая партия древесины на корабле, первая часть форта построена. — Глядя на море, Перси сложил руки на коленях.

— Мы сделали бы больше, если бы эти джентльмены помогли нам. — Смит сорвал травинку и задумчиво крутил ее в пальцах.

Улыбка разгладила лицо Перси. Смит не выносил праздности своих спутников в этом предприятии, но ничего не мог изменить. Все они были акционерами Виргинской компании.

— Уингфилд сказал мне, что нам нечего бояться дикарей, — сказал Перси. — Он считает, что они никогда не нападут.

— Он ошибается. Одного праздника в одном племени недостаточно. Паухэтан — деспот. Прекрасное угощение у одного из его младших правителей, который выказал дружелюбие, не обещает такого же приема у остальных. И я очень озабочен тем, как строится форт. Уингфилд думает, что нам не нужны укрепленные огневые позиции, но мы должны быть готовы ко всему. Надо избавиться от этого человека, пока он всех нас не угробил.

Двое мужчин смотрели на море. Солнце село за лес позади них, и на небе мерцали первые застенчивые звездочки.

— Это сказочная страна, Джон. Я надеюсь увидеть пять или шесть наших поселений по всему этому заливу.

— Чтобы уменьшить перенаселенность у нас дома в Англии, нам их понадобится гораздо больше. Нас сейчас четыре миллиона. — Смит помолчал. — Правительство озабочено тем, что жизнь ухудшается — слишком много преступников, слишком много пьянства, слишком много бездомных и безработных, слишком много разбитых семей. Они ждут, что мы найдем места для поселений, поэтому нам крайне необходимо ладить с дикарями. — Смит понизил голос: — Я волнуюсь из-за продовольствия. Мы должны покупать еду.

Перси понял настойчивую ноту в интонации Смита.

— И каким-то образом мы должны добраться до великого Паухэтана, — продолжал Смит. — Без него мы не выполним здесь нашей задачи. Я полагаю, что Ньюпорт наведет Уингфилда на мысль послать к нему меня. В их глазах я все равно должен быть отослан.

Перси улыбнулся в темноте:

— Я пойду с тобой. И наберем еще добровольцев.

Когда Перси поднялся и ушел, Смит вошел в хижину, служившую ему временным жилищем. Там лежал матрас и несколько необходимых вещей — ружье, вилка и ложка. Сев на постель, он поймал себя на том, что Думает о Лондоне и своих последних вечерах там. В особенности о том вечере, когда он ужинал с Джоном Рейнолдсом, спикером палаты общин, в его комнатах в одной из башен Вестминстерского дворца. Там он встретил не только сэра Эдвина Сэндиса, члена парламента и своего близкого советчика, но и двух белокурых племянниц спикера Джона Рейнолдса. За два года своей дружбы с Рейнолдсами он наслушался рассказов спикера о двух красивых, необузданных девицах. Их отец с горечью жаловался, что все подходящие женихи города стучали в их дверь, но ни один не угодил Мэри и Элизабет. Он отчаялся вообще выдать их замуж. Зато в тот вечер за столом Смит сидел между ними и с удовольствием поддавался огненным чарам сестер.

И вот теперь он в одиночестве коротал ночь посреди дикого мира, и события того далекого вечера казались скорее сном. Две женщины, совсем не застенчивые, одетые ярко — одна в красный, другая в пурпурный бархат. Белые рюши ничуть не прикрывали их пышных грудей с торчащими подкрашенными сосками. Чтобы сделать разговор более занимательным, Мэри терлась об одну его руку, а Элизабет о другую. Он улыбнулся в темноте, вспомнив, что не знал, в какую сторону повернуться.

Как только последняя ложка десерта — сбитых сливок с вином и сахаром — была съедена, Элизабет схватила его за руку и попросила — нет, потребовала, — чтобы он позволил ей показать ему апартаменты, которые она знает с детства. Ведя его из комнаты в комнату, она, словно пламя свечи, то льнула к нему, то отклонялась в сторону. Наконец в библиотеке она нажала на панель, и чернота маленькой потайной комнаты поглотила Элизабет, его она потянула за собой. Смеясь, она теплыми руками толкнула его в темноте на пол на сладко пахнущее сено и прижалась грудями к его жаждущему рту. Спустя несколько секунд они уже сплелись в экстазе — беспорядочной, неистовой, пронзительной агонии страсти. Он не успел закрыть ее рот своим, и она издала короткий крик. Через мгновенье она поднялась, и вскоре он услышал, как она возится с кремнем и зажигает свечу. Когда огонек разгорелся, она поправила юбки, выбрала из волос соломинки и подбежала к нему.

— Я знала, что ты будешь просто великолепен. Великолепен! А теперь мы должны поторопиться назад, а то они хватятся нас.

Она поддерживала ничего не значащую беседу, когда они небрежно вернулись в комнату. Другие гости, по-видимому, и не заметили их отсутствия, — кроме Мэри, которая приблизилась к ним со сверкающими глазами.

— Я прошу, чтобы капитан Смит проводил меня домой. Мне немного нехорошо.

В своей темной хижине на далеком берегу Смит с усмешкой вспомнил, что в тот момент он, сбитый с толку, подумал: «Не может быть, чтобы я не понимал происходящего!»

Он едва успел подкрепиться глотком вина, как его уже гнали вниз по лестнице, через большие внутренние дворы Вестминстерского дворца, где свет факелов освещал тихо падающий снег, в карету Рейнолдсов. Каждый подскок кареты на булыжниках мостовой приносил новые ощущения, поскольку во всю поездку длиной в милю Мэри наполняла жаром каждое слово и каждое прикосновение. Он пытался сопротивляться, но она со всей страстью заявила, что ей нет дела до того, был ли кто в его жизни, пусть даже и недавно. Она отослала карету обратно в Вестминстерский дворец, провела Джона в дом и, минуя дремлющих слуг, в свою спальню. Она заперла дверь, и остаток ночи они не спеша предавались всем возможным наслаждениям любви. Он обучил стройную, гибкую девушку всем тонкостям любви, которые узнал за многие часы, проведенные в гаремах Турции, во время своих похождений в Трансильвании и безумных ночей с русскими в Келуме, и присовокупил немалое число и своих секретов. Измученные, но окутанные облаком изысканных чувств, они наконец с прощальным судорожным вздохом разомкнули объятия.

— Ты восхитительный любовник. Я должна снова увидеть тебя, — прошептала она, потихоньку выводя его из дома через черный ход.

Ему пришлось сказать ей мягко, но с тайным вздохом облегчения, что через несколько часов он отплывает. Он знал, что очень легко может стать рабом маленькой родинки, охранявшей округлость ее ягодиц.

Прихлопнув москита, он спросил себя, почему он, подобно старику, цепляется на эти воспоминания? За время своих путешествий, а он дожил уже до двадцати семи лет, он никогда не испытывал тоски. Наверное, потому, что каждый наступающий день таил в себе новые возможности. Теперь он думал, что ему, вероятно, еще долго придется обходиться без женщины. Он с досадой ударом кулака поправил матрас и попытался уснуть.

Следующий день был солнечным, дул прохладный бриз. Форт начинал принимать очертания. Внутри, за стенами, работающие обозначали на песчаной земле улицы и рыночную площадь. Несколько йоменов подвешивали между высокими соснами два паруса, которые заменят церковь, пока не будет построено достойное здание. Другая группа продолжала грузить на «Сьюзн Констант» древесину.

Когда солнце в небе поднялось высоко, почти прямо над головой, мужчины побросали орудия труда и легли отдохнуть на траву, которая все еще хранила сладкий запах весны. Уингфилд, Ньюпорт и руководящий совет находились на борту «Сьюзн Констант». Из числа акционеров только Джон Смит трудился на берегу наравне с рабочими. Все стихло. Мимо пронеслась стрекоза, гудели пчелы, снуя по своим делам, белые чайки, жирные, как индейки, кружили и дрались за место в вышине.

Томас Эмри, один из плотников, сел, потянулся и посмотрел на море. Повернувшись, чтобы взять молоток, он краем глаза заметил что-то необычное. На секунду его тело напряглось. По краю леса стояли молча и неподвижно по меньшей мере сотня дикарей. Во всю силу легких он закричал:

— Дикари!

Мужчины вскакивали и, ругаясь и толкаясь, одни хватались за оружие, другие за свои инструменты. Кое-кто стал заряжать мушкеты непослушными, неуклюжими в спешке пальцами. Индейцы не двигались.

— Не стрелять! — проорал Смит.

Он успел заметить то, что, похоже, ускользнуло от внимания других. Два индейца держали палку с привязанным к ней за ноги оленем. Смит сделал знак своим людям не шуметь и держаться позади него. Он осторожно сделал шаг в сторону индейцев. Подождал, не выпуская мушкета. Один из индейцев отделился от остальных и протянул вперед руку, потом опустил ее. Смит сделал то же самое. Они медленно пошли навстречу друг другу. Единственным звуком было сдерживаемое дыхание людей.

На палубе «Сьюзн Констант» в молчании стояли матросы и внимательно наблюдали за происходящим. Двигаясь вперед, Смит увидел, что человек, к которому он приближался, был немолод и нес на себе печать власти. Его голову венчала корона из черных перьев, и он на ходу, ступая размеренными шагами, отдал свой лук кому-то рангом пониже. Когда они оказались друг от друга на расстоянии нескольких футов, дикарь жестом показал на себя и сказал:

— Пасапег, Пасапег.

Значит он король пасапегов, властитель земли, на которой мы стоим, королевства в составе империи Паухэтана, подумал Смит, принимая приветствие. Индеец указал на оленя и на языке знаков объяснил, что он подготовил праздник, который хочет разделить с англичанами. Он приложил руку к сердцу, затем махнул людям Смита, чтобы те положили мушкеты. Смит дал понять, что они согласны участвовать в празднике, но сделал вид, что не заметил призыва убрать оружие. Оба они говорили громко, их движения были величественны. Приглашались все, и в предвкушении ужина из сочной оленины раздался громкий крик ликования.

Возгласы поселенцев, казалось, послужили индейцам сигналом. Двигаясь со своеобразной грацией, напоминающей грацию крадущейся кошки, индейцы осторожно смешались с англичанами. Те и другие обходили и осматривали друг друга со всех сторон. Поселенцы протягивали руки и деликатно трогали перья, луки и стрелы дикарей. Те, в свою очередь, с благоговейным трепетом и явным любопытством разглядывали инструменты и мушкеты новых людей, появившихся на их земле. Некоторые пробовали на ощупь одежду англичан, теребили и прокалывали ее. Кто-то не успел оглянуться, как почувствовал, что рукав разорван надвое — дикари исследовали его рубаху. Некоторые из них бродили у форта, осматривая свежие доски и железные гвозди. Другая группа собирала хворост для большого костра, чтобы зажарить оленя. И над всем витало ожидание доброй еды.

Уингфилд, Ньюпорт и прочие члены руководящего совета спешно переправились на берег и бросились к Смиту, королю и его военачальникам, стоявшим вокруг разгоравшегося костра. Англичане казались маленькими и невзрачными по сравнению с высокими, ярко раскрашенными дикарями. Они оживленно жестикулировали, пытаясь выразить свои дружеские чувства индейцам.

— Золото, мы ищем золото.

Упершись взглядом в мертвую морду рыжей лисы, свисавшей с плеча возвышающегося дикаря, Смит, не жалея усилий — пот выступил у него на лбу, — растолковывал, что ему нужно.

Внезапно у воды послышались резкие крики:

— Он взял мой топор! Эй, ты, отдай!

Крики достигли людей у костра. Смит схватил мушкет и помчался к месту драки. Подбежав, он увидел, как плотник сильно ударил индейца по руке, тот выронил топор, а три йомена дрались из-за него. Другой дикарь с яростью, выхватил деревянный меч и занес его над головой ближайшего англичанина.

Голос Смита ворвался в сумятицу:

— Стойте, стойте, вы!

Дерущиеся остановились.

— Еще одно движение, и я разворошу вам все кишки!

На какое-то мгновенье единственным звуком над всем пространством было хлопанье парусов «Годспида».

— Ну и устроили вы!

Глаза Смита, горящие от гнева, пробежали по лицам англичан. Он повернулся — злость отдавалась во всем теле — и пошел к оставшимся у костра. Король и его воины стояли с оружием наготове, красные отблески плясали на их желтовато-коричневой коже, на лицах было возмущение.

— Ошибка, ошибка! — попытался объяснить Смит. Ответом ему были холодные взгляды. Король позвал своих людей. Двое из них взяли оленя.

Дикари уходили назад, в лес, их было не менее сотни. Король повернулся к Смиту и громко заговорил, в каждом его слове слышались негодование и гнев. Не нужно было знать его языка, чтобы понять смысл сказанного. Затем король сделал знак военачальникам, пошел к лесу и исчез там.

Англичане стояли в полном замешательстве.

— Это самое ужасное, что могло с нами случиться, — сказал Смит.

— Как обычно, ты преувеличиваешь. Они вернутся. — Уингфилд отошел от огня и смотрел на лес.

— Да, они вернутся со всем войском, — Смит попытался убрать из голоса презрение. Он еще не был прощен и не хотел снова попасть в трюм корабля.

— Важно было, чтобы первая встреча прошла хорошо, — заметил Габриэл Арчер.

— Мы не можем обвинить Эмри за то, что он защищал свой топор, — сказал Джордж Перси.

— Да, но наша вина в том, что мы не объяснили людям, как вести себя с дикарями, которые явно пришли сюда с дружелюбными намерениями, — сказал Смит.

— Твоего мнения не спрашивают. — И Эдвард Мария Уингфилд взглядом велел Смиту оставить их. — Я полагаю, что все вы делаете из мухи слона.

Смит повернулся на каблуках, поднял топор и пошел прочь. Никто не последовал за ним, а он стал яростно подрубать корни дерева.

Огонь так и горел весь вечер, и его жар был не лишним. В прохладном весеннем воздухе ярче сверкали первые звезды и отчетливо слышалось потрескивание стоявших на якоре кораблей и усталый говор людей. Смит поостыл, но продолжал волноваться. Он не понимал, не мог понять человека, такого же солдата, который отказывался защищать своих людей. Уингфилд согласился выставить на ночь посты, но был против того, чтобы перенести на берег пушки.

Смит посмотрел на людей. Он заметил, что они часто и нервно поглядывают в сторону темного леса. «Они напуганы, — подумал он, — и мне самому не по себе». Он почувствовал легкое прикосновение кошачьей лапы ветерка, который полз и извивался по траве и заставлял чуть шуршать деревья. Но каждый звук, сам по себе глухой, громом отдавался в его ушах, и он знал, что остальные ощущают то же самое. Никто не подавал вида, что боится, но все знали, что это так. Смит повернулся к Джорджу Перси, который вместе с Бартоломью Госнолдом сидел в теплом круге костра.

— Неважно, что говорит Уингфилд. Сегодняшняя встреча с дикарями была гибельной. Мы не знаем, что они будут делать дальше. А если они вернутся и нападут? Они были внутри форта. — Смит оглядел мужчин.

— Я советовал Уингфилду поставить пушки на три башни форта, когда он будет достроен, — сказал Госнолд. — Но если нас превзойдут в оружии в первой же атаке... — Он развел руками и поднял плечи, выражая беспомощность.

— Мы не сможем убедить его перенести пушки. У нас, по крайней мере, есть охрана, чтобы поднять тревогу. Нам придется надеяться только на огонь с кораблей. — В голосе Перси прозвучала нотка безнадежности.

— В таком случае мы должны приложить все усилия, чтобы установить дружеские отношения с королем Починсом, — сказал Смит. — Он хорошо к нам расположен и может помочь, если у нас возникнут неприятности с другими племенами. И еще один жизненно важный пункт, джентльмены: мы должны найти, с кем вести торговлю.

— Джон, сегодня на «Сьюзн Констант» было решено, что Ньюпорт как можно скорее отплывет в Лондон за свежим продовольствием, — сказал Госнолд.

— На это уйдет четыре месяца, возможно, больше. Торговля нам нужна сейчас. У нас угрожающе мало припасов, — ответил Смит.

— Тогда давай осуществим твой план — возьмем один из шлюпов и попытаемся завтра же или на следующий день завязать торговлю. На сегодня это лучшее, что мы можем предпринять.

Наконец Смит поднялся, встали и остальные. Свечи на борту трех кораблей погасли, иллюминаторы были темными, и на суше люди тоже устраивались на ночь. Становилось уже слишком поздно. Скоро родится день, неся новые заботы и новые сложные задачи.

— Проклятая жара, проклятое место, проклятая работа, — ворчал один из йоменов, таща к берегу реки бревно.

— Они заставляют нас работать после полуденного перерыва. Я в жизни не работал больше пяти часов в день, — отозвался другой.

— Я слышал, что в Саффолке ввели шесть часов, но обычно работают по четыре часа. Они нас тут угробят.

— Если не работой, так кормежкой, да еще эти чертовы дикари.

Мужчины добродушно ворчали, аккуратно укладывая дерево на речном берегу. Другие переносили бревна на «Сьюзн Констант». Трюмы корабля были почти полны. Построили небольшой док, соорудили несколько временных лачуг и заложили фундаменты нескольких домов.

— Дикари! — внезапно донеслось от часовых у края леса.

— Боже милосердный! Они вернулись!

— Нет, гляди, их только трое.

— Точно, а один из них девочка.

Рабочие в поле глазели на приближавшихся индейцев. Никто не потянулся за оружием. В руках у них были только инструменты. Они испытывали любопытство и чувство нерешительности. Особенно их взгляды привлекала девочка. Они уже много месяцев не видели женщин. Взгляд некоторых ожесточился и помрачнел от злобы. Тут и там взлетал шепоток, но большая часть мужчин молча стояли под палящим весенним солнцем.

Джон Смит, занятый беседой с капитаном Ньюпортом, внезапно обернулся. Они разговаривали о шлюпе и припасах для завтрашней поездки Смита.

— Это молоденькая девушка! — воскликнул Смит, глядя через поле.

— Отсюда она похожа на ту, что мы видели в Кекоутане, — сказал Ньюпорт. — Мы, как будто, вызвали у нее особый интерес. Нам сказали, что она дочь Паухэтана, принцесса. — Он внимательно вгляделся в подходивших дикарей. — Ее зовут Покахонтас.

— Любимая дочь императора! О ней говорят даже в Лондоне. Госнолд привез рассказы о ней из своего путешествия в тысяча шестьсот третьем году. Услышав тогда про нее, мы решили, что с Паухэтаном можно будет сговориться.

Смит и Ньюпорт медленно шли навстречу дикарям.

— Это не может оказаться ловушкой? — озабоченно спросил Смит. — А может, за ними идет целый отряд?

— Нет. Они не принадлежат к племени пасапегов. И она сестра короля Починса, которого ты снова собираешься навестить завтра.

Ньюпорт шагнул вперед, чтобы приветствовать пришельцев. Он мгновение поколебался, потом улыбнулся и приложил свою единственную руку к сердцу, Смит видел, что Ньюпорт чувствует себя свободно. Когда он следил за приближавшейся группой, в нем не, было напряженности. Трое урожденных виргинцев остановились ярдах в двадцати и тоже приложили руки к сердцу. Они стояли прямо, а девочка улыбнулась, показав белоснежные зубы. Их движения были гибкими и свободными.

Смит увидел, что мужчины моложе его и на несколько дюймов выше. Они были горды и миловидны. Они могут оказаться военачальниками великого короля или даже его сыновьями, подумал он. Они явно не были простыми людьми. На девушке была накидка из мягкой оленьей кожи, причудливо украшенная камешками и перьями. Ее лицо было повернуто к нему.

Зрачки ее темных глаз расширились, улыбка не сходила с губ. Что-то в девочке привлекало внимание Смита. Но не пристальный ее взгляд или несомненная разумность. Она казалась гордой, даже величественной и в то же время ранимой. Смит был заинтригован. Ему показалось, что девочка уже никогда не отведет от него глаз. Он подумал, что ей, вероятно, лет тринадцать-четырнадцать. Он произнес единственную фразу, которой выучился у Рэли:

— Ка каторавинос йово. Прекрасный день.

Ее глаза распахнулись так широко, что заполнили собой все лицо. Затем она заговорила быстро, слова лились потоком. Ее руки жили своей отдельной жизнью, проворно двигаясь. Двое мужчин присоединились к ней.

— Вхоа! — улыбнулся Смит и поднял руку. — Я знаю только эти несколько слов. Я не говорю на вашем языке.

Плечи девочки разочарованно опустились. Она поняла, что он сказал, и быстро заговорила со своими спутниками.

Затем она снова повернулась к Смиту и Ньюпорту и принялась жестикулировать медленно, изящно, в то же время терпеливо и тщательно выговаривая слова. Было ясно, что она передает добрые пожелания от своего брата, правителя Кекоутана. Смит так же неторопливо вернул ей приветствия. При этом он подумал, что язык жестов вполне достойный способ общения. Но все равно он чувствовал разочарование: нужно научиться их языку. Покахонтас дала понять, что ее брат, король, хочет подробнее узнать об инструментах, привезенных чужестранцами. Его также мог бы заинтересовать обмен некоторыми вещами, которые новы для них. Смит ответил, что они с большим удовольствием обменяются, в особенности на еду. Она улыбнулась. Смит возликовал и подумал, что эта встреча — лучшее, что случилось за многие месяцы. Когда она спросила, могут ли они с братьями походить вокруг, Ньюпорт и Смит дали понять, что местность в их распоряжении. Потом они низко поклонились гостям, дабы соблюсти приличия. Все три дикаря рассмеялись. Затем сами попытались поклониться. Теперь смеяться настал черед англичан.

Смит смотрел, как уходит девочка, неотступно сопровождаемая своими друзьями. Он повернулся к Ньюпорту:

— Как жаль, что наша встреча с пасапегами прошла не так же дружелюбно. А юная принцесса держится весьма властно.

— Да, мы поняли, что она занимает особое положение, когда увидели ее в Кекоутане. С ней обращались с большим почтением. Я приставлю к паухэтанам юнгу, чтобы он смотрел за ними. Шлюп будет готов к завтрашнему дню. Путешествие займет пять часов, может, меньше. Я хочу, не откладывая, извлечь пользу из их предложения об обмене.

— Я тоже, Ньюпорт. Я тоже.