Глава 11

Веровокомоко, январь 1608 года

Великий король подергивал висевшую на его груди нитку жемчуга. Он неотрывно смотрел на Смита, не приветствуя его, ни о чем не спрашивая, никак не признавая, Но Смит знал, что не должен начинать разговор первым.

Придворные разговаривали, и в помещении стоял негромкий гул. Смит заметил, что у всех красивых и горделивых женщин, окружавших Паухэтана, на шее и на запястьях были нити жемчуга и медные украшения, подвешенные на цепочках. У тех, что ближе других находились к королю, жемчуг был крупней и этих нитей больше.

Движением руки король подал знак. Сразу же подскочило несколько из них. Небольшое смятение у помоста, и вперед выступила представительная женщина средних лет, одетая в богато украшенный перьями наряд из кожи, тяжелые нити драгоценностей свисали до пояса. Она принесла Смиту миску с водой и показала, чтобы он вымыл руки. Двигаясь медленно и с большим достоинством, она подала ему пучок индюшачьих перьев вытереть руки. Она занимает высокое положение, подумал он, когда она знаком приказала ему следовать за ней.

— Ты жена великого короля? — прошептал Смит на языке паухэтанов.

Вздрогнув, она обернулась:

— Я его сестра, вождь племени апаматуков. Где ты научился нашим словам?

Она не глупа, подумал Смит. Сказать об уроках Покахонтас или промолчать? Отсутствие принцессы заставляло его держаться настороже.

— Я ездил по земле паухэтанов, — ответил Смит.

— Ты должен стоять здесь, — сказала женщина, указывая на место поблизости от короля. — У нас будет праздник.

Дым от факелов закручивался под потолком и выходил через специальные отверстия. Это напомнило Смиту старые английские дома — до того, как стали делать дымоходы. Сновали прислуживавшие женщины в ярких бусах и юбках с бахромой, разнося искусно сделанные глиняные миски, наполненные полосками жареной оленины и кусками индюшатины, и большие плоские блюда с золотистым кукурузным хлебом. Завершили трапезу нежным оленьим сыром и сушеными фруктами.

Пища была хорошо приготовлена, и Смит ел от души. Он уже давно так не угощался. Может, это в последний раз, думал он, но я наслажусь каждым куском. Момент был опасный, но таких моментов в его жизни было много, и он научился не отказываться от удовольствий, когда они предоставлялись.

Один из советников короля поднялся и начал говорить. В комнате воцарилась тишина. Прислушавшись, Смит понял, что эта речь не что иное, как горячий призыв против иноземных пришельцев и воинственное требование сбросить их в море. Ему показалось, что раз-другой он уловил слово «Роанок» и несколько раз расслышал «Чесапик» и «чикахомини». Затем оратор перешел к изложению мировоззрения народа паухэтанов. Высидев множество речей за долгие недели пребывания в плену, Смит знал, что выступающий может говорить часами и при этом владеть вниманием слушателей.

Смит то и дело обводил глазами большое помещение, надеясь увидеть, что Покахонтас присоединилась к торжеству. Ее отсутствие казалось зловещим. Он клял себя за то, что ищет ее, и, не найдя, погружался в беспросветное отчаяние. Он вроде бы увидел двух ее братьев, Памоуика и Секотина, но здесь они ни за что не ответят ни на какое его приветствие. Смит мог представить, какому давлению подверглась Покахонтас, вернувшись к отцу, в его королевство. Она обладала властью в мире паухэтанов, но была еще молода и уступчива. Понимая это, все равно, он не мог не чувствовать себя покинутым и, что еще хуже, разочарованным.

«Они собираются принести меня в жертву, — подумал Смит. — Здесь нет никого из моих людей, чтобы поторговаться или заступиться за меня. Их же здесь слишком много против меня одного». Он обдумал все возможности, но ни к чему не пришел. Прочитал несколько кратких молитв. Он всегда верил, что Бог помогает тем, кто сам помогает себе. Даже во время молитвы он инстинктивно продолжал искать путь к спасению.

«Надо ли мне заговорить и взмолиться о пощаде? Но моих знаний языка не хватит, чтобы должным образом попросить о милосердии. Кроме того, они станут презирать меня за то, что я не принимаю своей судьбы и не могу достойно умереть». Он почувствовал себя по-настоящему загнанным в угол. Много раз он испытывал это острое ощущение надвигающейся опасности, но всегда при этом была возможность бросить вызов и победить. И сейчас в первый раз он изведал холодный ужас отчаяния.

Выступавший наконец закончил. Король склонил голову, затем подозвал группу жрецов, которые подошли к возвышению и встали там, потряхивая своими погремушками. Хотя одеты они были не в черное, их головные уборы были те же самые — из набитых мхом змей и ласок, — которые Смит видел на дьяволоподобных существах в Уттамуссаке. Они заговорили между собой тихими голосами, и совещание было долгим. В заполненном людьми помещении ничто не нарушало тишину, только иногда кто-то переминался с ноги на ногу или приглушенно вздыхал.

Самый молодой жрец подал знак высокому воину, чье лицо было покрыто следами многочисленных сражений. Он прошагал к двери и выкрикнул наружу несколько приказаний. Свежий ночной воздух ворвался в дом, разрежая духоту от скопления людских тел и горящих факелов. Вошли несколько воинов. Они несли два больших камня. Пошатываясь под их тяжестью, они положили их в центре, на земляной пол. Мех воинов поблескивал капельками дождя.

Смит следил за приготовлениями. Он жалел, что сейчас рядом с ним нет священника-христианина, который помолился бы вместе с ним и отпустил его грехи.

Внезапно стройным шагом вошли обнаженные по пояс воины, с их влажных волос стекала вода, в руке каждый держал боевую дубинку. Мускулы играли, кожа блестела от масла, смешавшегося с дождевой водой. Они разделились на две группы, окружили массивные камни и бесстрастно смотрели в сторону пленника. Смит ответил им злобным взглядом. «Почему они выглядят так, будто совсем не рады забить меня дубинками до смерти? Я-то знаю, что будут. Если они умелы, то оглушат меня первым же ударом. Но они могут растянуть казнь и играть со мной долго», — подумал он, глядя на их руки и прикидывая их силу.

Смит повернулся к возвышению, и ему показалось, что в изгибе губ Паухэтана прячется злобно-насмешливая ухмылка. «Что ж, — подумал Смит, — он вполне может чувствовать удовлетворение, убивая нас по одному. Он вернет свою страну, но надолго ли? Сладить с жестокими испанцами ему будет гораздо труднее, чем с нами. Видит Бог, я желаю им как следует проучить его!»

Словно в ответ на внутреннюю мольбу Смита, Паухэтан встал и поднял руки. В ту же секунду в комнате установилась тишина. Ее нарушало только потрескивание факелов. И только Смиту было слышно нарастающее биение его собственного сердца, барабанным боем отдававшееся в ушах.

Паухэтан говорил недолго. Смиту удалось понять короля, сказавшего, что он будет принесен в жертву богу зла Океусу. «Будь проклят их бог-дьявол!» — подумал он. Повинуясь привычке, он сплюнул сквозь пальцы. Разводить церемонии со злом было некогда.

Над толпой пронесся вздох. Они не знали, что означает жест Смита. Угроза, злое заклинание? Потом воины схватили его за руки и подвели к двумя камням, поверхность которых в месте их соединения образовывала неровное углубление для головы. «По крайней мере, меня убивают со всеми приличествующими моему положению почестям», — подумал он.

Смит все еще злился, желудок сводило от ярости. Ему удалось прочесть еще одну молитву. Он молил Господа простить его злобу и грехи и просил не забыть о тех случаях, когда он пытался творить добро.

Два воина схватили его и заставили встать на колени. Один из коленных суставов щелкнул, отдаваясь в помещении звуком пистолетного выстрела. Они наклонили его вперед и вниз и прижали лицом к выхоложенному зимой камню. Смит коснулся щекой грубой поверхности и почувствовал запах плесени и лесной сырости. Ощущение оказалось до странности сладостным, оно окутало его чувством наслаждение и безопасности. Охваченный восторгом, он закрыл глаза. Ему захотелось унести с собой и этот камень и это чувство.

Он слышал, как воины выстраиваются, чтобы им удобнее было пустить в ход свои боевые дубинки. С пола поднималась пыль и он чувствовал ее вкус во рту. Ему вдруг страстно захотелось родных запахов, родного вкуса, звуков родного языка. И когда он в ожидании напрягся, его снова охватила ярость.

Он скорее угадал, чем услышал какое-то движение. Внезапно ему в лицо повеяло свежим воздухом. Что-то упало на спину и на плечи. От неожиданности он дернулся. Затем легкие руки обвили его голову, пряди волос скользнули по его щекам и гладкая кожа прижалась к его коже. Он услышал знакомый нежный голос.

— Если они убьют тебя, пусть убьют и меня.

Произнося эти слова, Покахонтас баюкала его голову в своих руках. Потом она прижалась лицом к его лицу. Они не слышали возбужденного гомона голосов, шагов бегущих воинов, не видели ужаса на лицах окружавших их людей. Не было ничего, кроме тепла их сливающихся дыханий и мягкого прикосновения ее грудей к его спине. Наконец она подняла голову и поглядела через плечо на изумленных и растерянных воинов, на отца, с мрачным лицом сидевшего на своем возвышении.

Великий король поднял руку, и воины отступили. Присутствующие молча смотрели, как любимая дочь короля поднимается с камней смерти. Покахонтас протянула правую руку, давая Смиту понять, что ему тоже следует встать, и они вдвоем подошли и остановились перед Паухэтаном. Странно, но его грозное лицо вдруг тронула улыбка легкого восхищения, хотя глаза оставались суровыми, даже безжалостными.

— Отец, — заговорила Покахонтас, — я умоляю тебя пощадить мою жизнь и жизнь капитана Смита. Этот человек не сделал нам ничего плохого, наоборот, от имени своего народа он принес нам добрую волю и желание торговать с нами.

В помещении стояла мертвая тишина. Через несколько секунд король спокойно сказал:

— Покахонтас, ты проявила смелость. Я оставлю капитана в живых. — Он повернулся к страже. — Отведите его в большой дом. Я распоряжусь о нем позже.

Большой дом стоял в глухом лесу в миле от Веровокомоко. Смит увидел сотни скальпов, которые аккуратными рядами были развешаны по стенам и образовывали своеобразный узор на коре. Никакого другого убранства не было, если не считать большой циновки, свисавшей с потолка и делившей дом на две комнаты. «Не очень-то обнадеживающее жилище, — подумал Смит, — но я жив. Может, удастся вернуться и в Джеймстаун». В доме никого больше не было, и звук царапавших по крыше веток отдавался глухим эхом. Он послушно сидел перед огнем, как приказали ему воины.

Благословенная Покахонтас! Он почувствовал, как в нем поднимается радость. Она и в самом деле друг, и даже больше, подумал он, и даже больше.

Он дремал, когда протяжный звук, самый скорбный из слышанных им, раздался из второй комнаты. Он вздрогнул и очнулся — в комнату, откинув циновку, входили две сотни мужчин, раскрашенных и одетых в черное и тихо причитавших. Возглавлял их сам великий король. Когда Смит попытался подняться на ноги, Паухэтан сделал ему знак остаться сидеть. Черные люди и черные скальпы на стенах действовали на Смита угнетающе.

Один из людей Паухэтана развернул небольшую циновку и положил ее перед Смитом. Король сел на нее и начал говорить.

— Я пришел вместе с моими жрецами и лучшими воинами. Жрецы против того, что я скажу, а воины согласны. Время покажет, что это правильный шаг. Моя дочь многое рассказала мне о тебе и твоих людях. Она говорила, что мы должны стать друзьями и торговать, и я согласен с ней. Через два солнца я намерен послать тебя назад в Джеймстаун, потому что мне хотелось бы получить несколько ваших больших ружей и точильный камень. В обмен я дам тебе земли Капаховосик и буду отныне считать тебя своим сыном по имени Нантакуонд.

Смит был ошеломлен. Неужели за столь короткое время между его избавлением и этой встречей Покахонтас сумела убедить отца? Другого объяснения не было, разве только Паухэтан, по своей прихоти, решил, что ему выгоднее приобрести желаемое, сделав Смита своим союзником. Умная стратегия. Смит тут же согласился на условия Паухэтана и на церемонию усыновления. Но он по-прежнему страшился могущественных жрецов и их козней в будущем.

— Покахонтас говорит, что люди с черными бородами — вы называете их испанцами, — преследовали ваши корабли до самых наших берегов.

Смит кивнул.

— Ты также сказал ей, что ты с твоими людьми уплывешь, как только ваш капитан вернется из вашей земли, лежащей за водами.

— Да, я так сказал ей. — Смит припомнил, что несколько месяцев назад, когда они встретились в первый раз, пытался разъяснить Покахонтас и ее братьям намерения англичан.

— Надеюсь, что это случится скоро. Мои жрецы нетерпеливы. После церемонии усыновления ты вернешься в Джеймстаун. Этой ночью мои люди принесут тебе поесть и дадут женщину согреть твою постель.

Смит не мог понять, почему его держат в изоляции, но не пожаловался. Достаточно и того, что король сменил гнев на милость. Внезапно развеселившись, он вспомнил о том, что какой-то час назад он считал себя погибшим, а теперь ему предлагают то, что связано с жизнью — женщину. Но какую женщину ему дадут? Он знал, что это не может быть Покахонтас. Он пытался выбросить из головы все плотские мысли в отношении нее. Она была королевской дочерью. Но черное так стремительно обернулось белым, что все стало возможно. Что он почувствует, если действительно придет она? Одно дело обожать ее, верить и доверять ей. И совсем другое — вообразить ее теплое тело рядом с собой. И не потому ли он сдерживался, что ей было всего тринадцать или четырнадцать лет? В Англии некоторые выходят замуж в таком возрасте, даже раньше, и, без сомнения, здесь тоже. Он сел по-турецки и уставился на огонь.

Как только Смита отослали в большой дом, традиционное место, куда селили гостей, которые не были ни близкими друзьями, ни родственниками, Покахонтас сразу же повернулась к отцу. Они говорили очень серьезно, и Покахонтас приложила все усилия, чтобы заставить отца взглянуть на тассентассов ее глазами. Она знала, ей необходимо убедить отца, что паухэтанам нужны эти люди, чтобы научиться у них их великому колдовству. Она была твердо уверена, что если у нее будет время, она сможет склонить отца ближе познакомиться с белыми людьми. И тогда он станет относиться к ним так же, как она. Однако она была осторожна и ничем не выдала своего отношения к светловолосому капитану. Паухэтан слушал ее мрачно. Ему были знакомы все ее доводы, но то, что она рисковала жизнью для спасения врага, произвело на него глубокое впечатление. Он очень хотел понять ее. Все знали, что она необыкновенный ребенок, но проявления ее складывающегося характера не переставали удивлять его. Как она заявила, отправляясь к тассентассам, что узнает их, так и выходит. В нем все еще не угасла решимость уничтожить чужеземцев, но его дочь была права: сначала надо выяснить, как действует их колдовство.

— Хорошо, дочь, мне понадобятся твои советы. Мы станем торговать с тассентассами. Это всего лишь проба, но я встречусь с ним и обсужу наши дальнейшие действия. Поскольку ты спасла этого человека, ты отвечаешь за него, так что приготовь ему еду и найди женщину на ночь. Он глава своих людей, поэтому у нее должно быть определенное положение и опыт — он не мальчик.

Покахонтас опустила глаза. Дать гостю милую девушку, чтобы разделила с ним постель, — обычное дело, но не хочет ли отец как-то уколоть ее из-за того, что ему пришлось уступить? Нет, он не подозревает, что она неравнодушна к Смиту. На какую-то секунду ею овладело страстное желание самой согреть его постель, но отец почти наверняка не одобрит этого и возьмет назад все свои обещания. Она не может рисковать. Но все равно она не сможет подобрать женщину. Придется это сделать Мехте. Какая несправедливость, пришла она в раздражение, снова увидеть его и почти сразу же отдать другой женщине. «Должно быть, бог зла Океус наказывает меня за то, что я отказала Кокуму», — подумала она. Как она уснет сегодня ночью, зная, что Смит так близко и предается любви с кем-то из ее подруг или, что еще неприятнее, с кем-то, кто ей не нравится!

Мехта остановила свой выбор на красавице, бывшей жене великого вождя, выданной за одного из лучших воинов, который сейчас был на охоте. Среди женской части населения Веровокомоко этим вечером было много разговоров.

На следующее утро Мехта потащила Покахонтас на реку, туда, где купались только женщины поселка. Все они спешили воспользоваться ярким зимним солнцем, припекавшим так сильно, что возникало ощущение жары. И все едва могли дождаться рассказа о тассентассе, об этом человеке, которого некоторые называли чудовищем.

Покахонтас все никак не могла решить, что хуже — услышать рассказ или не слушать его. Когда женщины разделись для купания, все украдкой осмотрели жену воина, бывшую со Смитом. Будут ли на ее теле следы любовных укусов и, что важнее всего, где? Остались ли у нее розовыми соски? И было ли в этом человеке что-нибудь необычное? Он покрыт шерстью, как медведь? И вытворял с ней страшные вещи?

Покахонтас подумала, что женщина слишком скромна и не собиралась ничего рассказывать. Она плескалась, всем своим видом давая понять, что получила удовольствие, и немалое, от этого мужчины, чудовище он или нет. Она ничего не говорила, но резвилась в холодной воде, словно было время жаркого солнца. У Покахонтас чесались руки как следует отшлепать ее. Наконец женщина вышла из воды и позволила сколько угодно смотреть, как она медленно вытирает индюшачьими перьями свое роскошное тело. До этого момента никто не завидовал ее ночи с чужестранцем. В конце концов, ее мужа нет уже десять ночей, и все посчитали, что это будет любопытной пробой. Но, как ясно видели остальные женщины, проба оказалась весьма удовлетворительной, и их нетерпение уже перерастало в раздражение, когда, наконец, жена воина уселась у костра.

Она сказала, что вниз от шеи тассентасс очень-очень бледный. Его лицо покрыто волосами, как у медведя, сказала она. Но ей было очень приятно, когда они слегка царапали ей кожу, чуть смущенно добавила она. Все остальное тело у него такое же безволосое, как у ее мужа, кроме, конечно, золотистых завитков вокруг его орудия любви. Она откинулась назад и прикрыла глаза. Она сказала, что эта часть его тела прекрасна — подобно восходу или закату солнца. Но, лукаво заметила она, заката почти не было, потому что он очень, очень сильный.

Когда женщины сели поближе, чтобы расспросить обо всех подробностях, Покахонтас почувствовала, что не может больше этого слышать. Она знала, что эту ночь будут обсуждать и обсуждать и повествование станет обрастать вымыслом. К тому времени, как муж этой женщины вернется домой, уже будут рассказаны необыкновенные истории, а его жена сполна насладится новым высоким положением. Затем за дело возьмутся слагатели песен. "Я должна это остановить, — подумала она. — Одно слово моего отца... "

Церемония усыновления должна была состояться, когда солнце достигнет самой высокой точки во время сезона длинных ночей. У жрецов был вид суровый и печальный. Их злило, что захватчикам были сделаны какие-то уступки, и они так сильно били в барабаны, будто старались выразить свой гнев.

Жители поселка хотя и поддерживали новое отношение своего короля к странным людям, пришедшим из-за большой воды, но с некоторыми сомнениями. Явное неодобрение жрецов смущало их. «Жрецы могут сколько угодно выказывать свое неудовольствие, — думала Покахонтас, — но я подозреваю, что они думают о том же, о чем и я. Они знают, что отец по-прежнему настроен постепенно уничтожить чужих людей».

Увидев Смита перед началом церемонии, Покахонтас почувствовала себя неловко. Она знала, что, когда воины возвращаются домой после охоты или сражений, они желают своих женщин и их любви. Смиту тоже было необходимо расслабление после сурового испытания пленом и отмененной в последний миг казнью. Но даже если и так, тяжело было представлять, что он делал с этой глупой женой воина.

Покахонтас пыталась сохранить в своем сердце мгновение полного единения со Смитом, то мгновение на камнях смерти, когда во всем мире они были уверены только друг в друге. И когда он повернул к ней лицо, она поняла, что и он испытывает особое чувство. Бог неба говорил с ней через глаза Смита, и она снова наполнилась теплом и радостью.

Она также заметила, что Смит с тревогой ждет церемонии усыновления, и заверила его, что не произойдет ничего опасного или болезненного. Он единственно должен продемонстрировать сыновнее уважение, когда острой раковиной ему надрежут палец, и его кровь смешается с кровью Паухэтана. Смит ответил, что считает усыновление большой честью.

Позднее в тот день, после церемонии, Покахонтас попросили спуститься с возвышения, где она сидела рядом с отцом, и встать подле капитана.

Заговорил ее отец:

— У народа паухэтанов есть обычай, который существует столько, сколько мы себя помним. Когда мы кого-то спасаем, мы несем ответственность за этого человека, пока он жив. Покахонтас, теперь ты охраняешь капитана Смита. Он твой особый подопечный и твой повелитель. Капитан Смит отбывает в свой лагерь. Раухант, мой ближайший советник, будет сопровождать его. Он вернется в Веровокомоко с двумя небольшими пушками, которые капитан согласился дать мне. Покахонтас, в соответствии с твоими новыми обязанностями, ты с припасами вскоре поедешь следом, но ты должна вернуться ко мне через несколько дней.

Покахонтас быстро переводила, чтобы Смит полностью понял повеления ее отца. Затем она смотрела, как двенадцать воинов уходят вместе со Смитом. Завтра к раннему утру они будут в его поселении.

Глава 12

Джеймстаун, январь 1608 года

Бах! Водопадом посыпался снег.

Бах! Большие куски льда скалывались с деревьев и втыкались в землю. Мир превратился в круговерть снега и льда. Земля в лесу была усыпана толстыми ветками, а шумные вороны и морские чайки умолкли.

Смит крикнул Рауханту и его людям, чтобы они вернулись. Когда по дереву выстрелили из маленькой пушки, показывая паухэтанам ее в действии, грохот обратил дикарей в бегство. Они рванулись прочь из леса, чуть не сойдя с ума от страха.

Смит приказал:

— Снова зарядите пушку камнями, сделаем еще один выстрел. Только подождем, пока дикари вернутся!

Смит набрался терпения. Прошло не больше часа, как он вместе с паухэтанами вернулся в форт из Веровокомоко, и солнце только появлялось из-за горизонта. Смит смотрел на пробиравшихся назад дикарей, бледных и дрожащих, двое из них едва дышали. Рев пушки и вызванные ею разрушения были для них неслыханными. Они были потрясены.

Раухант положил руку на руку Смита. Достаточно, дал он понять. У него так дрожали пальцы, что он едва ими управлял. Смит улыбнулся и отменил свою предыдущую команду. Потом на языке паухэтанов и жестами Смит спросил у Рауханта, как тот собирается доставить в Веровокомоко, к великому королю, пушку весом в четыре тысячи фунтов. Увидев, что вопрос озаботил Рауханта, Смит послал одного из своих солдат на склад за несколькими нитками стеклянных бус и кусками меди, которые и вручил ему со всеми подобающими знаками внимания. Паухэтаны, казалось, были удовлетворены. Они вернутся к великому королю не с пустыми руками, но объяснить возвращение без пушки будет трудно. Смит не завидовал им.

Габриэл Арчер, Джон Мартин и Джон Рэтклиф стояли рядом, то и дело похлопывая себя по бокам, чтобы согреться. Они горели нетерпением расспросить Смита о его путешествии в Веровокомоко и узнать, что случилось с Кассеном, Робинсоном и Эмри.

Когда Раухант и его воины наконец-то отбыли с подарками и бусами, Смит и три капитана сели у костра перекусить. Смит ел жидкую кашу и грубый кукурузный хлеб со скрытым отвращением. «Хорошая пища индейцев избаловала меня, — подумал он. — Я должен попросить Покахонтас, чтобы она научила наших людей готовить настоящую еду теперь, когда мы можем ходить на охоту и ловить рыбу».

— Смит, вы меня не слушаете.

Трое мужчин, члены руководящего комитета, пристально смотрели на него, внимательно и требовательно. Рэтклиф, нынешний президент совета, повторил вопрос:

— Где Кассен, Робинсон и Эмри? Вы вошли в форт на рассвете с двенадцатью дикарями и не дали никаких объяснений своего столь долгого отсутствия.

Смит извинился и объяснил, что, прежде чем рассказать все в подробностях, необходимо было избавиться от дикарей. Он не хотел ничего пропускать. Он говорил и видел, что его товарищи нисколько не сочувствуют его жестоким испытаниям, и взгляды их были холодными, как морозное утро. Он понял, что они не верят, будто он сделал все возможное и в гибели Кассена, Робинсона и Эмри нет его вины. Они считали, что он должен был остаться с ними. В создавшейся ситуации он решил умолчать об Уттамуссаке и домах-хранилищах. Если совет отвернется от него, то тогда он самостоятельно займется сокровищами. Он сомневался, удастся ли ему убедить их, что эти люди были обречены. Он сказал, что молился за их души каждый день, пока его перевозили из деревни в деревню и во время пребывания в плену. Он также постарался доказать им как укрепилось положение колонии из-за сближения с великим королем. И хотя потери невосполнимы и очень печальны, путешествие себя все-таки оправдало. Теперь, благодаря поддержке Паухэтана, они смогут без страха покидать форт.