Ротгар, чувствуя, как обрывается у него сердце, ждал, затаив дыхание, когда она опровергнет все эти обвинения, но она молчала. Он услыхал, как она била кулачком по стене, пытаясь найти дверь. Под ее напором, она, скрипнув, отворилась, и в сарай ворвался луч лунного света, пронзив, словно ножом, густую темноту. Она вышла на свет.
      - Посмотри на меня, - властным тоном сказала она. - Скажи, кого ты перед собой видишь?
      - Ведьму, - не задумываясь, резко ответил он. - Лгунью. - Он видел, как слезы катятся по ее щекам.
      Она резко откинула назад голову, словно получила от него удар.
      - Чего же ты ожидаешь от меня? Что я могу увидеть? - заорал он, сжимая кулаки, стараясь побороть в себе острое желание дотянуться до нее, приблизить к себе, сказать ей, что он видит женщину, которую любит. Застонав, он, не отрывая спины от стены, сполз на пол.
      - Видишь ли ты мой стыд?
      - Стыд, из-за чего? - спросил он устало; он был удручен, и при этих ее словах приступ гнева, казалось, медленно утихал. Она все сделала, чтобы выжить, эта женщина, ведущая опасную игру в мире, где правят грозные мужчины. Что же теперь делать, если она решила, что ему нет места в ее жизни? Но ведь он жил.
      - Эдит полюбила Хью, - сказала она. Сделав несколько шагов, она опустилась перед ним на колени, чтобы смотреть на него, глаза в глаза.
      Итак, наконец Эдит нашла свою любовь. Кривая улыбка тронула уголки его губ, когда он вспомнил, как она умоляла всех вернуть ее в монастырь при мысли о том, что ее мужем станет Ротгар Лэндуолдский. Скорее всего он не обладал никаким шармом в глазах женщин.
      - Это скорее причина для радости, а не для стыда.
      - Она его любит. И когда над ней нависла угроза, она не прибегла ко лжи, не стала строить тайные планы, чтобы добиться своего. О, как я ошиблась в Эдит! Я считала ее глупой и скучной девушкой, но она сейчас спит в объятиях мужа, которого любит.
      - Если ты считаешь таким замечательным подвигом находиться со своим мужем в кровати, то для чего ты, Мария, пришла сюда? Если я все помню верно, то ты забыла о нашей сделке и заключила помолвку с Гилбертом Криспиным.
      Руки ее дрожали.
      - Но я люблю только тебя, Ротгар! В его жизни бывали моменты, когда он получал удар подлых, падал с норовистой лошади, ударялся головой о бревно или каким-то иным образом оказывался оглушенным и лежал неподвижно, чуть дыша, и такое состояние, казалось, длилось целую вечность. Но никогда прежде причиной его не был приступ радости, который весь наполнил его головокружительным восторгом. Он только и смог глупо улыбнуться в темноте и переспросить: "Ты любишь меня? "
      В ответ она бросилась в его объятия и прижалась губами к его губам.
      - Как ужасно трудно любить человека, который тебя ненавидит, - шептала она, не отпуская его губ.
      - Действительно ужасно, - согласился он, учащенно задышав, когда она рукой надавила на ту часть его тела, которая сразу набухла. Ее губы податливо раскрылись, и он протолкнул язык в мягкую влажную теплоту ее рта. Ее быстрый, ласковый язычок напомнил ему, как он ловко перевирает все слова, как она умеет все передернуть, подогнать возникшую ситуацию к собственным нуждам. - Можно ли тебе верить, сладкая лгунья?
      - Ты должен мне верить.
      - Чему же мне верить, верить, что ты вступила в заговор с Гилбертом и оклеветала меня перед священником и сделала все это, исходя из самых добрых побуждений?
      - Да, именно так. - Она, как казалось, пришла в восторг от его сарказма.
      - Только женщина может думать навыворот. Она еще крепче сжала рукой его пульсирующий ствол.
      - Ты говоришь, только женщина? Черт подери, а я-то думал, что я разыгрываю придуманную тобой хитрость.
      Ротгар хмыкнул, от ее прикосновения у него становилось легче на сердце. Его усталые, стертые после тяжелого рабочего дня руки проникли через ее плащ в надежде прильнуть к ее теплому телу. Черт возьми - под ее монашеской сутаной на ней было надето еще одно платье и туника.
      - Ты был прав, Ротгар, придумав такую хитрость, - сказала она, не обращая внимания на его шарящие пальцы и еще сильнее прижимаясь к нему, словно она могла через кожу своего тела донести до него всю силу своих убеждений. - Хотя мне и пришлось немало пофантазировать, на что я явно не рассчитывала, нужно признать, что Хью становится лучше день ото дня, а мы с Эдит осуществляем полный контроль над Гилбертом с помощью снадобья...
      Теперь уже Ротгар не хмыкнул, а громко рассмеялся.
      - Придется, моя дорогая, внимательно следить за своей едой и питьем в твоем присутствии. Судя по всему, ты стремишься опоить своей "дозой" всех мужчин в Лэндуолде.
      - Нет, ты не понял. Мы прекратили давать Хью его "дозу" и прибегнули к мази, чтобы хоть чем-то укротить варварскую натуру Гилберта.
      - Вот этого-то я и опасаюсь, - прошептал Ротгар, уткнувшись лицом в ее волосы; руки его наконец прикоснулись к ее коже, такой мягкой, такой податливой под грубой шерстяной тканью. - Достаточно одного прикосновения, одного взгляда, и я сам превращаюсь в варвара.
      - Ну-ка прекрати, Ротгар! - закричала она, пытаясь увернуться от его проворных пальцев. - Прежде ты должен выслушать все, что я тебе скажу.
      - Ну, говори. - Вздохнув, он снова лег на тюфяк, придвигая ее к себе поближе. Но теперь он довольствовался только тем, что нежно держал ее за талию.
      И она поведала ему самую изумительную историю. Он слушал ее, лишившись дара речи от удивления, а она описывала ему свою стычку с Гилбертом в хижине, ту неохоту, с которой она была вынуждена согласиться обвенчаться с ним, чтобы успокоить этого злобного человека. Она рассказывала о своем фактическом пленении в доме Лэндуолда, откуда ей не разрешали выходить, и в результате она не могла сдержать данного ему обещания. О постепенном выздоровлении Хью, о возвращении к нему рассудка, об объединении своих сил с Эдит в борьбе против Гилберта.
      - Мы уже так близки к цели, Ротгар, - заключила она. - Пройдет всего неделя, может, даже меньше, и Хью сможет занять свое законное место. Но Лэндуолд теперь настолько уязвим. Эти таинственные ночные налеты на строительную площадку, уничтожение строительных материалов могут быть признаком грозящих нам еще худших бед. Стифэн уже никогда не сможет воевать. У нас, по существу, осталось лишь три рыцаря, на которых можно положиться.
      - Но ты говоришь, что вы его стараетесь отравить, - напомнил ей Ротгар.
      - Я вынуждена это делать, - ответила она. -Кажется, в последнее время он изменился. Мне страшно от того, что он может натворить. Эдит утверждает, что мазь может отправить его на тот свет, и я бы, без колебаний, пошла бы на это, если бы только наш боевой отряд не понес таких ощутимых потерь. Мне нужно проявлять особую осторожность, чтобы он от этого снадобья становился только неуклюжим и сонливым, но при этом нужно сохранить всю его жизненную энергию, чтобы он мог, стряхнув с себя эффекты снадобья, броситься на нашу защиту, чтобы не допустить наихудшего до того времени, когда власть в свои руки снова возьмет Хью.
      - Неужели ты на самом деле способна убить его? - спросил Ротгар с трудом, против своей воли, представляя, как Мария прикладывает отравленную мазь к шее ничего не подозревающего Гилберта.
      - Я... - Она вдруг умолкла. - Не знаю.
      - Я наблюдал за Гилбертом Криспином и не заметил у него особых достоинств. Он только ревет, как зверь, и рассыпает пустые угрозы. Он, судя по всему, умеет драться, хорош в бою, но у него нет способности стать вождем.
      - Конечно, нет, - согласилась Мария. - Вместо этого он всех запугивает, особенно тех, кто бессильны перед ним. Однажды, когда мы с Феном купали Хью, мы заметили у него на теле синяки. С тех пор Фен не позволяет ни одному из рыцарей оставаться наедине с Хью, даже Уолтеру, но у меня есть веские основания предполагать, что лишь отстранение Гилберта от Хью положило конец всем злоупотреблениям.
      Ротгар представил себе беспомощного, несущего околесину человека, скорее похожего на развалину, человека, который играет с куклой; покрытое синяками лицо Хелуит; синие пятна на нежной коже Марии; широкоплечую фигуру Гилберта, склонившегося в пылу битвы над своей жертвой.
      Его всего охватил бессильный гнев. - Он больше к тебе не притронется, поклялся он. - Ты принадлежишь только мне.
      Она совсем притихла рядом с ним, даже, казалось, старалась сдерживать дыхание, опасаясь, как бы он не опроверг только что произнесенных слов. Значит, ты мне веришь?
      - Ах, Мария. Сколько ночей я провел в одиночестве, кляня тебя не за то, что ты не приходила ко мне. И я сумел убедить себя, что твоим словам нельзя верить. - К тому же меня постоянно снедает ревность, я постоянно представляю тебя вместе с Гилбертом. Но когда ты оказываешься в моих объятиях, когда говоришь, что любишь меня... - Никогда еще прежде им до такой степени не помыкала женщина, если даже его здравый смысл превратился в жертву его сердца. И все же он вот лежит с такой женщиной, готовый отбросить все сомнения, забыть о собственной чести, только чтобы помочь сохранить свои земли ради другого человека.
      Но она непременно будет принадлежать ему. И такая восторженная, головокружительная перспектива заставляла его считать все это честной сделкой. Мария пододвинулась к нему, прижалась еще плотнее; вот она коснулась носом его подбородка, отыскала в темноте его губы, прильнула к ним своими, и тут же все сомнения вылетели прочь из набитой причудами головы.
      - Ты не хочешь меня сейчас полюбить? - спросила она.
      - Смелая девушка, - откликнулся он с притворной строгостью. - Ты всегда заботишься лишь о своем удовольствии.
      Кажется, она покраснела и тут же отодвинулась, внезапно затихла, оробела, но он вновь прижал ее к себе.
      - Как ты красива, - прошептал он. - Как мне не нравится любить тебя в убогих пристанищах на грязном полу. Как хочется лежать с тобой в кровати, рядом с потрескивающим огнем, среди кучи мехов. Сколько раз я представлял тебя в такой позе - ты лежишь на спине на мехах, а распущенные волосы покрыли твои плечи.
      - Тебе нравятся мои волосы? - Он почувствовал легкое, как перышко, прикосновение ее руки, когда она безотчетно дотянулась до его головы. Неужели ты считаешь меня миловидной?
      - Прекрасной! - подтвердил он и, схватив ее руку, прижал к своим губам.
      - Ты тоже весьма пригожий мужчина, - сказала она.
      - Ты так считаешь? - Он помолчал, прижавшись своими теплыми губами к ее ладони. Ему всегда хотелось знать, что видят в нем другие, когда пристально смотрят ему в лицо; какая странная прихоть Божия - он разрешил человеку глядеть на все вокруг, кроме своего собственного лица. Иногда он видел его отражения - главным образом в ведре с водой, потом на блестящей обработанной молотком металлической пластинке. Но в отраженном образе он видел лишь бледную подрагивающую кожу, два пятна голубых глаз, дикую шевелюру рыжевато-коричневых с золотистым отливом волос, покрывающих большую часть лица, и приходил к выводу, что у него были совершенно обычные, как и у других мужчин, черты!
      - К тому же у меня появилось необыкновенное увлечение - лежать на грязных полах, - добавила она.
      Он рассмеялся. Он все сильнее впрессовывал ее в мягкий тюфяк. Хотя непреодолимый, острый мужской позыв побуждал его обнажиться, сорвать с нее платье и тунику, чтобы перед его жадным похотливым взором предстало во всей красе это нежное, гибкое тело, забота об их удобствах на пронзающем до костей холоде подавила этот импульс.
      Во многом это было неудовлетворительное совокупление. Мария, задрав свои юбки до талии, не давала из-за платья возможности его ищущим страстным губам, его рту отыскать ее груди и прильнуть к ним; да и самому ему, выпроставшему свое мужское естество из ширинки, не хватало ощущения ее горячей, влажной промежности, охватывающей весь его ствол. Она обвила его ногами, но он чувствовал только их вес, он был лишен столь желаемых страстных ощущений от ее прикосновений к его бокам, бедрам, спине. Короче говоря, он еще никогда не чувствовал себя так неловко.
      - Я люблю тебя, - шептала она, прижавшись к его губам, когда он яростно вгонял в нее свое орудие. Они дышали в лицо друг другу. От ее слов сердце его затрепетало еще больше, оно теперь не подчинялось ритму наносимых им сильных ударов от охватившей его страсти. - Я люблю тебя, - снова произнесла она, и нежная теплота, не имеющая ничего общего с теплотой от физических усилий, охватила их обоих. - Я люблю тебя, - проговорила она, учащенно, глубоко дыша, когда безжалостно вонзаемое им орудие отодвинуло ее почти к самому краю тюфяка. Ее нежная мякоть, казалось, замкнулась вокруг него, охватила его всего, подчинила своим взрывным вибрациям, и он клял на чем свет стоит одежду, желая только одного в данную минуту, - чтобы прижаться своим голым животом к ее обнаженному животу, разделить вместе с ней ее бегущие, словно волны, конвульсии, которые заставляли ее задыхаться, стонать от восторга.
      - Я тебя тоже люблю, - прошептал он, уткнувшись губами в ее теплую шею, когда они наконец успокоились и тихо лежали, ожидая, когда охладится жар в крови, утихнут удары взволнованных сердец. Она крепко обняла его.
      - Завтра канун Пасхи, - сказала она. - Мы с Эдит надеемся, что Хью будет себя чувствовать достаточно хорошо, чтобы принять крестьян и выслушать их просьбы. Только одно это может унять нетерпеливый язык Филиппа.
      - Я тоже надеюсь на присутствие во время аудиенции Хью, - сказал Ротгар, ибо я намерен попросить его отдать мне то, что ему дороже всего.
      - Что же это такое? - спросила она. Она чувствовала, как сильно бьется ее сердце рядом с его сердцем. - Золото, которое ты обещал Гилберту?
      - Золото есть, но только в монетах, а это значительно снижает его ценность. Старый племенной бык, резвившийся на пастбище, много лет тому назад напоролся на поваленное бурей дерево. Когда рана его затянулась, то у него на шее появился позвякивающий карманчик из кожи. Золото спрятано там, Мария, двенадцать крупных монет, они только ожидают, когда же какой-нибудь отпетый дурень наконец не догадается и не лишит старого быка его богатства. Это весьма небольшое состояние, Мария, его не хватит, чтобы удовлетворить все потребности Хью.
      - Но этого золота достаточно, чтобы заплатить за тебя выкуп Вильгельму, Ротгар! - У Марии от счастья заблестели глаза.
      - Я слышал, что такое случается. Может... Он, приложив ей к губам палец, заставил ее замолчать. - У нас впереди еще достаточно времени, и вряд ли стоит беспокоиться сейчас о таких вещах. Мне не нужно спрашивать разрешения у Хью, чтобы высказать свои притязания на это золото. Меня интересует только одно золото, то, которое сияет в твоих волосах, блестит в твоих глазах.
      Она рассмеялась заразительным смехом. Ротгар понял, что ей понравились его слова.
      - В таком случае ты попросишь Хью вернуть тебе Лэндуолд.
      - Неужели ты считаешь Лэндуолд самым драгоценным в руках Хью?
      - Большинство рыцарей придерживаются такого мнения, - сказала она. Лэндуолд всегда остается Лэндуолдом. Сам Хью, Гилберт.., для чего этому негодяю Филиппу совать свой нос повсюду, собирать сплетни, чтобы потом передать их Вильгельму, если он не намерен сам завладеть Лэндуолдом? В последнее время я заметила, что и Уолтер начал бросать жадные взгляды на эту землю.
      Но Ротгар не собирался ничего говорить Хью о том, желал бы он возвратить свои земли или нет.
      - Вот что я скажу твоему брату: "Господин сеньор норманн, мы уже вырыли ров и два дня назад начали возводить стены замка. За исключением немногих, большинство жителей Лэндуолда признают вас своим господином и владельцем. Теперь, когда вы способны сами управлять, прошу вас освободить меня, как мне было обещано, и я прошу вашего разрешения забрать с собой вашу сестру Марию".
      Луч лунного света, проникнув через щель в двери, упал прямо на лоб Марии, которая уютно, словно в гнездышке, устроилась возле него, прижавшись головой к плечу.
      - После чего я задам такой же вопрос тебе, - продолжал он. - Скажи мне, Мария, каким будет твой ответ? Способна ли ты отказаться от дома, о котором так долго мечтала, и отправиться со мной неизвестно куда? У нас не будет ни дома, ни средств для существования, покуда я не найду какую-нибудь работу. Он не забыл, как она притихла несколько секунд назад. Теперь наступила его очередь ждать с бьющимся сердцем, с напрягшимися до предела нервами ее ответа.
      Она улыбнулась, и луч лунного света выхватил из темноты изгиб ее губ.
      - Прежде всего, мы с тобой должны сообщить Хью, как нам удалось спасти Лэндуолд ради него. О том, как под твоим началом стены замка поползли вверх и как твои сильные руки помогли отбить нападение на лужайке. После чего я скажу тебе, Ротгар: "Мне кажется, что все мои странствия в молодые годы преследовали в конечном итоге определенную цель, по крайней мере, они стали для меня практикой, принимая во внимание то, что ждет меня впереди. Да, бездомный, безденежный, странствующий сакс, я поеду с тобой."
      - Слегка растянутый но, тем не менее, отличный ответ, - сказал Ротгар, еще крепче сжимая ее в объятиях, наслаждаясь будоражущим его чувством, что всего можно добиться, если только рядом с ним будет эта женщина.
      Глава 18
      Ротгар проводил ее до конца двора, запечатлев на ее губах последний прощальный поцелуй. Ему, как и ей, не хотелось разжимать свои теплые объятия.
      - Мне пора, - шептала Мария. - А ты возвращайся поскорее к себе в сарай, не то проснется Евстах. Мне нельзя еще больше подогревать гнев Гилберта своим долгим отсутствием.
      - Если состояние здоровья Хью на самом деле настолько улучшилось, то, может, мне пойти вместе с тобой, - спросил хриплым, сдавленным голосом Ротгар. - Весь день я не смогу найти себе места, опасаясь за твою безопасность. К тому же мне ненавистна мысль, что Гилберт может дотронуться до тебя или ты до него, по любой причине. Если Хью на самом деле готов взять все в свои руки, Мария, то найди мне меч, и я быстро покончу как с Гилбертом Криспиным, так и всеми твоими бедами - И в результате возникнет ряд других.
      - Да, - согласился он. - Трудно ожидать от моего народа, что он поклянется в преданности Хью, если я изрежу на куски одного из его рыцарей.
      Мария прильнула к его сильному телу, наслаждаясь в течение одного долгого момента тем, как ее мягкие податливые формы плотно облегают его твердые, напряженные мускулы. Она знала, как ее всю пронзает короткая судорога, когда он, положив руку ей на затылок, прижимал ее голову к плечу; она чувствовала его дыхание, когда его губы искали ее лоб, чувствовала возобновленное биение своего сердца о его могучую грудь.
      - Да, так будет лучше, - сказала она. - Нужно уступать Гилберту, угождать ему, может, еще всего один день, и уладить все так, чтобы у Филиппа не было, о чем доносить Вильгельму на Хью.
      - Тогда иди, - сказал он хрипло. - Иди, не то я вообще не позволю тебе уйти.
      Когда Мария торопливо шла по притихшим полям Лэндуолда, ей не нужна была монашеская шерстяная сутана, чтобы не замерзнуть. В разлуке с ним все чувства ее притупились, - кроме ее лихорадочно работающего рассудка, который донимало беспокойство, особенно сейчас, когда она была лишена его колдовского присутствия. Например, спят ли обычно монахини до рассвета или же их религиозные обряды заставляют расстаться со сном во время такой вот тихой, лишенной представления о времени прелюдии, знаменующей переход от полной темноты к бледному, рассеянному свету на горизонте, предтечи восхода солнца?
      Она ускорила шаг. Сутана, с которой она обращалась с таким презрением из-за ее дурного запаха, теперь сохраняла едва ощущаемый терпкий аромат тела Ротгара. Ей теперь ужасно не хотелось возвращать эту вещь, напоминающую ей о нем, но все же нужно было вернуть этот наряд владелице, молясь, чтобы она пока не обнаружила пропажу.
      Она проскользнула в зал. Пылавший здесь большой костер, превратившийся теперь лишь в нагромождение тлеющих головешек из-за нерадения к нему, отбрасывали лишь желтовато-золотистые отблески на почерневшие от сажи стены. Одна из собак навострила уши, повернув к ней голову, нюхая воздух, чтобы уловить исходивший от нее запах Потом, видно, успокоившись, она снова положила морду на лапы и виновато завиляла хвостом. Покрытый тростником пол, казалось, тянулся перед ней бесконечно. Возле стола валялись разбросанные в беспорядке табуретки и скамьи. Никого не было.
      Мария, сглотнув слюну, еще крепче прижала к себе сутану. Она надеялась, что к ее приходу Гилберт все еще будет спать, а его оруженосец громко храпеть возле двери. Их отсутствие указывало на грядущую катастрофу. Она вспомнила о домашней лэндуолдской церкви, об этой бедно обставленной, мало используемой комнате. Она объяснит Гилберту, что провела эту ночь здесь в молитве, надеясь, что Бог не покинет ее за очередную ложь.
      Потом она даже не увидела, а скорее почувствовала через сумрачные тени присутствие здесь другого человека. Мария бросилась вперед и столкнулась нос к носу с одной из девушек, работающих на кухне. Обе они испытали такое облегчение и одновременно такое удивление, что и та и другая выронили из рук свои узлы, негромко вскрикнув от неожиданности. Ноша Марии приземлилась на кучу порыжевшей, когда-то черной шерсти; весь в дырах узелок девушки, упав на пол, разорвался, демонстрируя кучу ветвей и листьев.
      - Это зеленые веточки для украшения, миледи, для празднования Пасхи, объяснила ей девушка, присев на корточки, пытаясь их снова собрать. Прежде чем поднять их с пола, она, закусив губу, вопросительно посмотрела на Марию. Говорят, они ускоряют приход весны. Конечно, если миледи разрешит разбросать их и развесить, как велит наш старинный обычай.
      Норманнские священники, давая свое согласие на притязания со стороны Вильгельма на Англию, указали ему на почти что языческий обычай саксов украшать алтари, столы и стены зелеными веточками и листьями. Так они поклоняются своим старым богам и истинному Иисусу Христу, - объясняли они, рассказывая ему о безумных плясках у огня во время Празднества костров, о богах-деревьях, о поклонении солнцу. Остролистник отражал на своей гладкой поверхности тлеющие в яме угольки. Набухшие красные ягодки становились еще выразительнее на фоне восковых лепестков какого-то английского цветка, который она заметила по дороге домой. Он проклюнулся в снегу. Что плохого в том, если яркими цветами и листьями немного разнообразить серость и монотонность Лэндуолда в этот день, когда ее брат может встретиться с людьми, а память ее все еще будоражили те чувства, которые она испытывала сегодня ночью к Ротгару?
      - Нам понадобится гораздо больше листвы, значительно больше, - сказала Мария, опускаясь на колени рядом с девушкой, чтобы помочь ей.
      Она стояла на коленях, собирая веточки остролистника и плюща. В такой позе и застала ее аббатиса. Сестра Мэри Целомудренная, как всегда, тащилась за ней следом, но на сей раз она склонила голову не из-за смирения, а просто от того, что не хотела видеть, куда ступает. Все ее внимание, казалось, было поглощено бледно-голубым платьем, которое прекрасно сидело на ней. Это было одно из любимых платьев Марии. Молодая монашенка оттягивала пальчиками отличную, плотно облегающую ее фигуру, шерстяную ткань у талии, и она тут же возвращалась на прежнее место, подчеркивая еще больше выпуклость ее форм, чего никогда бы не удалось сделать ее старому, поношенному черному одеянию.
      Другое платье Марии она нахлобучила на голову, подвязав его рукава под подбородком, как завязывают крестьянки на голове косыночки.
      - Кто-то украл облачение сестры Мэри Целомудренной, сутану и головной убор с вуалью, - сказала аббатиса.
      Веточка остролистника лежала на одолженной Марией сутане сестры Мэри. Совсем недавно Мария возносила до небес способность Эдит улаживать все проблемы, не прибегая ко лжи; теперь она сама лихорадочно придумывала какой-нибудь приемлемый предлог, объясняющий, каким образом монашеская сутана оказалась у нее в руках.
      - Не волнуйтесь, матушка, - мягко сказала она, встряхнув сутану, чтобы сбросить с нее остролистник. Поглаживая шерстяную ткань, она подыскивала нужное объяснение. Вот ее обличие. Когда сестра Мэри сняла его вчера вечером, оно упало на пол, а подол его выпростался из-под гобелена. Он лежал на проходе, и я нечаянно наступила на него. Вот и хочу передать его одной из своих девушек, чтобы они уничтожили следы моей неосторожности.
      - Дочери Христа сами следят за своей одеждой, - сказала аббатиса, вырывая сутану из рук Марии. - Иди, дочь моя, и оденься поприличнее, - сказала она, переключая внимание на сестру Мэри Целомудренную, которая, приняв облачение, медленно, неохотно направилась снова в альков Марии, чтобы переодеться.
      Еще несколько сакских женщин вкрадчиво проникли в зал, в котором становилось все светлее. В руках они несли пучки ломких, казалось, пульсирующих новой жизнью зеленых веточек. Они с удивлением и страхом уставились на свою госпожу, которая стояла на коленях перед возвышающейся над ней массивной фигурой монашенки.
      - Неужели вы позволите им разбросать повсюду эти ветки? - спросила аббатиса.
      - Какой от этого вред, матушка? - отозвалась Мария, поднимаясь на ноги. Она понимала, что если будет упорствовать, станет на сторону сакских женщин, бросит вызов монахине. - Это совсем не богохульство. Просто такой у них обычай.
      - Тогда давайте отойдем в сторону, чтобы они занялись своим делом, предложила аббатиса. В ее глазах промелькнула искорка одобрения, что никак не вязалось с ее суровым выражением лица.
      - Я не вижу никакого вреда в этом обычае сама, - тихо, доверительно сказала она, когда они с Марией отошли в сторонку, наблюдая, как женщины украшали веточками холл. - Мне казалось, ваши норманны знают, какой дьявольский смысл они в это вкладывают.
      - Вы могли бы спросить прежде у меня, - ответила Мария. Она вспомнила, как тревожно у нее забилось сердце от мысли, что она могла невольно нанести оскорбление монахине.
      - Вы тоже могли прежде спросить у меня разрешения взять у сестры Мэри Целомудренной ее сутану.
      Щеки Марии запылали, она могла побиться об заклад, что они были такие же пунцовые, как ягоды остролистника. - Прошу меня извинить, матушка, прошептала она. - Я все сделала машинально. Если бы только я прежде подумала...
      - Вы бы поступили точно так, - закончила за нее фразу аббатиса, хотя в ее словах не чувствовалось ни гнева, ни злорадства. Потом она заговорила снова, на сей раз на вполне приличном норманнском языке, вероятно, не хотела, чтобы сакские женщины подслушивали их беседу.
      - Я не слепая, миледи, и вижу, как обстоят дела здесь, в Лэндуолде. Я приехала сюда в полной уверенности, что Эдит находится на положении пленницы, замужем против своей воли за этим варваром-монстром. Вместо этого я вижу, что это вы находитесь в таком положении, а Эдит вполне счастлива своей судьбой.
      - Ах, матушка, так было не всегда. - На глазах у нее неожиданно навернулись слезы, и она, словно ослепнув, искала руками теплую, сухую руку монахини, задаваясь вопросом, сможет ли она наконец выполнить свое искреннее желание исповедоваться во всем перед отцом Бруно и теперь, вместо него, рассказать все аббатисе. - Это я причинила зло Эдит, силой принудив ее к браку с моим братом. И то, что я попала в такое же положение, служит мне лишь достойной карой.
      - Ба! - сказала аббатиса, - Эдит была настолько же готовой принять постриг, как и вы, дочь моя. Если бы это было ее истинное призвание, то после того, как Ротгар Лэндуолдский похитил ее у нас. Я бы подняла дикий шум. Он немедленно привез бы ее обратно.
      - И все же вы приехали за ней. Я думала, что это она попросила вас об этом.
      - Сообщение о тяжелом положении Эдит дошло до нас из других уст, из уст человека, который, судя по всему, преследует свои собственные интересы. Тем не менее я решила сама обо всем разузнать ради благополучия Эдит. Если бы я заметила, что она изнывает от любви к Христу, если бы я выяснила, что ее здесь никто не любит, что к ней дурно относятся, то я немедленно предложила бы ей приют нашего дома и божественную защиту через постриг, - сказала аббатиса с загадочной улыбкой. - То же самое я теперь предлагаю вам, дочь моя.
      - Боюсь, из меня не выйдет хорошей монахини, - сказала Мария, будучи уверена, что до тех пор, пока Ротгар Лэндуолдский ходит по этой земле, никакой обряд целомудрия не спасет ее от него - Не назовете ли вы мне имя предателя?
      - Если бы я только могла, дочь моя. Он укрылся в густой тени и говорил намеренно грубым шепотом, чтобы скрыть свой истинный голос, но я уверена, что узнала бы его, услыхав еще раз. Я не стану и слушать его, если он подойдет ко мне с новой ложью.
      - Я вам очень благодарна, матушка, считайте, что я у вас в неоплатном долгу.
      - Увы, мы всего лишь бедные монахини, - сказала она, обращая свой открытый, рассудительный взор на Марию. - Не столько присутствие среди нас Эдит, сколько ее приданое необходимо нам. Вот почему, дочь моя, я приехала, чтобы лично встретиться с женщиной, которая, по слухам, правит в Лэндуолде вместо брата и которая могла бы понять наши нужды.
      - Когда мне сообщили, что вы стоите у ворот, я думала, что попросите у меня либо мяса, либо покрывало для алтаря или что-то другое в этом роде.
      - Мясо, конечно, нам нужно, но также и покрывала для кроватей, а не для алтаря, и время от времени мешок муки, - сказала аббатиса. - И если у вас останутся излишки молока и яиц, мы могли бы приготовить заварной крем для сестры Мэри Благочестивой, которая потеряла последний зуб неделю назад.
      - Это не так много, - ответила Мария, считая, что щедростью даров Лэндуолда можно поделиться с маленьким монастырем.
      - Так могут говорить только разумные женщины, - согласилась аббатиса. Мужчины могут придерживаться иного мнения. Теперь мне пора. - Мягко пожав на прощание руку Марии, она направилась к двери. Потом, повернувшись, добавила:
      - Благодарю вас, дочь моя. И не забывайте, когда потребуется сила духа, существует Тот, у кого его очень много. Тот, кто слышит все молитвы. - С лукавым, мирским блеском в глазах она продолжала:
      - Тот, кто повелевает, каким травам расти на этой земле, Тот, кто наделил женские тела промежностью, а мужские - одной свисающей частью, которая испытывает острую боль, если только долго задерживается ответ на вознесенные молитвы.