Покоренная поцелуем

      Хотя многие норманны были ниже ростом по сравнению с саксами, такие рыцари, как Хью, сумели развить громадную силу в плечах и предплечьях. Кроме того, в боях верхом они наращивали мышцы бедер. Надраенная до слепящего блеска кольчуга Хью усиливала общее впечатление и подчеркивала его силу.
      В течение долгих, заполненных одиночеством месяцев она в дневное время обычно игнорировала присутствие Хью. Всеми его нуждами занимался Фен, не получая от нее никакой помощи, но этот странный мальчик, судя по всему, не жаловался. Только лишь в присутствии ее самой или Марии он выносил возле своего любимого господина норманнского рыцаря или оруженосца. Каждую ночь она ложилась рядом с ним в кровать, но приготовленная Марией целебная доза вызывала у него глубокий сон и он фактически становился бесчувственным ко всему, и у Эдит не было необходимости, как прежде, забиваться в дальний угол постели, поворачиваться к нему спиной, чтобы только не видеть внушающего ей отвращения его лица.
      Сегодня он выглядел совсем иначе, и, кажется, ей было трудно отвести от него глаза. Казалось, это блестящий, звенящий металл полностью овладел ее воображением, распаляя его все больше. Не скрывая удивления, Эдит двумя руками сдавила его рукав, пытаясь выяснить, что же было тверже, - кольчуга или же скрывающийся под ней железный комок мускулов.
      Оруженосец недовольно нахмурился.
      - Отойдите подальше, миледи. Вы знаете, каким непредсказуемым может быть его поведение, когда он не получает своей обычной дозы.
      Но он явно опоздал со своим предостережением. Мгновенным движением руки Хью схватил ее за запястья. Она вскрикнула скорее от страха, чем от боли, ладонь у него была широкой, а ее рука у запястья такой узкой, что свободно болталась в его железной лапе. Но Хью сидел неподвижно, словно прирос к своему месту, его пальцы в железных перчатках обхватили ее запястье, не позволяя выскользнуть ее руке. Она попыталась ее выдернуть, но он даже не пошевелился. Упершись локтем о бедро, он сильно сжимал ее руку своей. К ним неслышно подошел Фен и осмотрел со всех сторон хватку Хью. Он дотронулся своим маленьким пальцем до ее руки, и затем вновь исчез.
      - Позвольте, я попробую, - предложил оруженосец. - Все его усилия разжать стальные пальцы Хью ни к чему не привели, более того, Хью подтащил к себе еще ближе Эдит, и она была вынуждена сесть, покраснев до корней волос, рядом с ним на грубую деревянную скамью. После этого Хью снова застыл, на его теле не дрогнул ни один мускул, казалось, что перед ней находится каменное изваяние.
      - Я приведу леди Марию.
      - Погодите.
      Затаив дыхание, Эдит прислушивалась, пытаясь уловить короткий выдох Хью, который каким-то образом передавал его чувство всеохватывающей тоски. Его пальцы вдруг сильнее сжались, затем снова обмякли; потом он обхватил ими запястье Эдит, словно браслетом гораздо большего размера. Теперь она находилась в пределах его досягаемости, она чувствовала холод его чешуйчатой перчатки, эти мириады кружков и узелков, царапавших теплую чувствительную кожу на ее запястье.
      Она заметила, что хотя ее бедра находились на одном уровне с его бедрами, ее колени доставали лишь до их середины, а ее плечо находилось где-то посредине между его шеей и локтем руки, но она не испытывала страха из-за того, что казалась такой маленькой перед ним. Она потянула назад руку чуть сильнее и почувствовала, что нижняя часть ладошки прорывается из кольца его железных пальцев.
      Наконец ей удалось выпростать руку.
      - Хью!
      Она вдруг осознала, что его имя, которое она только что прошептала, стало первым словом, с которым она непосредственно обратилась к своему мужу.
      Он не ответил.
      Она вглядывалась в его лицо, пытаясь взором проникнуть через тень, отбрасываемую шлемом. Как странно, но она никогда прежде не замечала его глаз, широко открытых, темных с золотистыми крапинками, как и у его сестры. Но у Марии они никогда не отражали невысказанную боль, замешательство, не выразимую словами печаль, которые она видела в этом упершемся в одну точку немигающем взоре. Эдит вдруг почувствовала безотчетное желание распустить волосы, накрыть ими своего мужа, как это она делала прежде не раз, чтобы оградить его от демонов, терзавших его мозг.
      Во всяком случае, она получила воспитание в монастыре, среди монахинь, и в ее обязанности входит оказание помощи больным.
      - Не нужно беспокоить миледи Марию, - сказала Эдит, обращаясь к оруженосцу. Положив свою руку на колени Хью, она еще теснее прижалась к нему. - Мы с мужем подождем, покуда она не освободится.
      - Вы в этом уверены, леди? - спросил оруженосец. - Слова сомнения, выражающие неудовольствие и нешуточное удивление, вот-вот были готовы сорваться у него с языка. Он не вышел из комнаты, а, взяв в руки запасной рукав от кольчуги, начал надраивать его железные ячейки, продолжая бросать долгие косые взгляды в сторону этой пары.
      Эдит не обращала на него никакого внимания. Она сидела рядышком со своим тихим измученным мужем и старалась убедить себя в том, что об этой молчаливой идиллии не стоит сообщать сэру Гилберту.
      - Он сбежал. - Гилберт схватил за руку Марию на ходу, когда она торопливо проходила мимо, вероятно, спеша переодеться в сухое платье. Охвативший его гнев из-за побега Ротгара даже пересилил его раздражение из-за того, что она так бесцеремонно вырвала руку, словно его прикосновение ее оскорбляло. Мария, я говорю, сакс сбежал.
      - Ротгар? Нет, он...
      - Его нигде нет.
      Мария, оглянувшись, хотела было снова возразить, - ее губы раскрылись в малоприметной умиротворенной улыбке, за которой обычно следовал словесный поток, который всегда оказывал смертельное, словно удар мечом, воздействие на него. Гилберт, в свою очередь, улыбнулся. Наконец-то ей не избежать дурацкого положения, если только она начнет отрицать то, в чем он был уверен наверняка.
      Он отцепил от пояса бурдюк из козлиной кожи, который он обнаружил в куче прелого сена и навоза в курятнике, и грохнул им об пол у ее ног. Она тут же отвернулась от ударившей ей в нос вони, а Гилберт решил до конца воспользоваться представившейся ему выигрышной возможностью:
      - Это он оставил здесь, предприняв неуклюжую попытку его спрятать. Кто-то в деревне заодно с ним плетет сети заговора против нас.
      - Нет, Гилберт, он...
      - Нам необходимо отыскать человека, кому принадлежит этот бурдюк. Мы обыщем всю деревню, покуда не найдем того, кто выпустил его на свободу. После чего мы...
      - Гилберт, это сделала я сама.
      Он лишь разинул рот.
      Она поспешила все ему объяснить:
      - Это я увела его из курятника. А теперь он ждет меня в алькове. Он только что помылся.
      - Значит, это вы забрали его из курятника?
      - Да. - На ее лице появилось упрямое настырное выражение, которое бросало ему вызов, побуждало попробовать осудить ее поступок. Он чувствовал, как у него закипает гнев, - он разгорался еще больше от ее опрометчивого содержания пленника и того неловкого положения, в которое он попал, представ перед всеми последним дураком.
      Сзади к ним подошел Филипп Мартел, - он ткнул пальцем в бурдюк.
      - Уж не хотели ли вы с помощью этого облегчить условия его пребывания среди нас? Гилберт утверждает, что это свидетельство хорошо организованного заговора, Мария.
      Когда Гилберт с размаху бросил бурдюк к ее ногам, он почувствовал мрачное удовлетворение от того, что она, сделав шаг назад, стояла перед ним, не зная, что ответить. Потом она прошептала:
      - Да. Это я ему его дала. - Казалось, ей пришлось предпринять над собой дополнительное усилие, чтобы преодолеть нахлынувшую на нее временную слабость. - Никакого заговора нет. К нам приехал священник, и Ротгар пообещал поговорить с крестьянами от имени Хью.
      - Значит, этот сакс только что вылез из лохани, а платье почему-то мокрое у вас. - Кровь прилила к лицу Гилберта, когда он вдруг представил себе, как Мария, распустив до пояса свои прекрасные волосы, моет этого сакса в лохани. Я должен довольствоваться вниманием какой-то кухонной неряхи, а вы в это время награждаете его привилегией, полагающейся лишь почетным гостям?
      - А мне принесли всего глоток зля! - обиженно надулся Филипп.
      В раздражении Гилберт оттолкнул оскорбленного Филиппа к стене.
      Он давно хотел овладеть Марией - с самого первого раза, как увидел ее, когда он еще был неразлучным другом Хью де Курсона. Его желание объяснялось лишь иллюзиями, свойственными юности; он не ожидал никакого ответного чувства, - ее красота и прекрасный характер, конечно, станут достоянием в будущем богатого и могущественного представителя знати.
      Однако ее брак с Ранульфом, человеком безземельным и лишенным всяких перспектив на будущее, как и он, Гилберт, огорчил его душу и сердце, он осыпал себя упреками, обвиняя в том, что у него не хватило мужества заговорить с ней об испытываемых к ней чувствах. Все могло быть по-другому. Боже, какие страдания доставляли ему эти ее четыре года замужества! И как он тайно радовался смерти Ранульфа, но, несмотря на это, она по-прежнему оставалась такой же далекой от него, такой же не замечающей его присутствия, как и всегда. Когда Хью получил этот страшный удар, она могла обратить на него внимание, но в этот момент этот сукин сын Уолтер явился вновь на службу к Хью, чтобы воспользоваться щедростью Вильгельма. Она не прислушивалась к его предостережениям, когда он намекал, что длительное отсутствие Уолтера на рыцарской службе, вероятно, имели под собой весьма подозрительные основания. Но она все равно тянулась к старику, словно к своему давно умершему отцу, и не желала слышать о нем ничего дурного.
      Но Гилберт всегда желал обладать Марией, хотел он этого и сейчас, хотя характер такого желания изменился. Если прежде он в своих фантазиях мечтал о том, как будет ее лелеять, защищать, то теперь мечтал о том, как укротит ее дух, подчинит ее волю своей, как будет издеваться над ней и унижать до тех пор, пока она сама не изопьет той горькой чаши, из которой потчевала его долгие годы.
      - Он поможет Хью, Гилберт!
      - Неужели? Может, в таком случае он уже рассказал, где искать пропавшие сокровища Лэндуолда, а?
      Когда она ушла в глухую защиту, без слов давая ему понять, что из уст Ротгара не услышала даже никаких намеков на это, в голове Гилберта вдруг эхом прозвучало данное ему Данстэном обещание оказать ему при необходимости поддержку. Он, конечно, не намеревался рассказывать ей об этом до времени. Присутствие здесь сакса мучило его, терзало его мозг воспоминаниями о том, как старательно вытягивали шеи жители Лэндуолда, чтобы только краем глаза увидеть Ротгара, как вспыхивала Мария при одном упоминании об этой свинье. - Я начинаю сомневаться, что кто-то способен помочь Хью. И вообще, хочется спросить, достоин ли он помощи?
      - Вильгельму совсем неинтересно слушать о том, как его рыцари грызутся друг с другом, - вмешался в разговор Филипп.
      Гилберт хмыкнул, заметив, как вздрогнула Мария от их слов, как тяжело вздохнула.
      - О чем вы говорите?
      Теперь уже в ее голосе не чувствовалось обычной самоуверенности, и Гилберт приходил в возбуждение от мысли, что всего нескольких его слов хватило, чтобы добиться от нее такой трансформации. Это вновь обретенное чувство власти над ней смягчило охвативший его гнев. Может, все же лучше держать пока в тайне истинные масштабы его тщеславных замыслов.
      - Вы должны всегда помнить, Мария, - сказал он, произнося особенно ласково ее имя, не скрывая своего намерения позлорадствовать и высмеять ее, - кто помог вам с этой увенчавшейся успехом уловкой. И помните - ваш постоянный успех в будущем зависит от моего с вами сотрудничества, а не от блеяния этой едва не кастрированной сакс-кой овцы.
      Демонстрируя свою гордость и силу, которые так очаровывали и приводили в ярость Гилберта, Мария сказала:
      - Я все отлично запомню, сэр Гилберт. Резко повернувшись, она зашагала прочь. "Эта стерва все же хочет, чтобы последнее слово оставалось за ней". Гилберт подавил в себе яростный вопль. Ему удалось обратить его в противный злобный смешок, но за ним последовал поистине веселый взрыв смеха, когда он понял, как слегка оступилась Мария.
      ***
      Ротгар с любопытством разглядывал разорванную тунику, которую ему вручил норманнский оруженосец после купания. Мария уже копалась прежде в его гардеробе, чтобы одеть его, почему же на сей раз не выбрать что-нибудь поприличнее, более соответствующее важности поставленной ею перед ним задачи? Потом он увидел осла, на котором, по мнению Марии, ему предстояло добираться до строительной площадки. Если влезть на него, то потребуется человек с острым зрением ястреба, чтобы различить, где кончается вылинявшая, однообразная серая шкура осла и начиналась вылинявшая его туника.
      Рядом с ослом переминалась красивая кобыла. Рядом с ней стояла Мария, поглаживая ее мягкую морду, и что-то нашептывала ей на ухо. Громадный жеребец, опустив голову до земли стоял в одиночестве, раздувая бока, весь покрытый потной пеной. От сильного переутомления он с трудом держался на дрожащих ногах и был явно неспособен понести седока. Мария, подойдя к жеребцу, мягкой ладонью погладила его по шее. Сэр Уолтер и сэр Стифэн, сжимая порученное им оружие, вели Хью де Курсона к изнуренному коню. Фен бежал впереди них трусцой задом наперед, не спуская глаз со своего господина. Уверенными, ловкими движениями, которые говорили об их давнем знакомстве со своими обязанностями, рыцари, расправив затекшие члены Хью, просунули его ногу в стремя, затем, подтолкнув, поддержали до тех пор, покуда он не сел в седло и не выпрямился. Несмотря на привычную работу, они оба тяжело дышали и взмокли не хуже лошади.
      Уолтер передал поводья жеребца в руки Хью. Он сразу расслабился, словно какой-то глубоко затаившийся у него в поврежденном мозгу импульс заставил его почувствовать под собой боевого коня.
      - Да нельзя же... - Ротгар постарался подавить в себе протест из-за дурного обращения с жеребцом. В конце концов, не его это дело, достаточно было вспомнить перечень тех чудовищных преступлений, которые по приказу Марии собирались совершить норманны в отношении жителей Лэндуолда, чтобы понять, с какой одинаковой жестокостью они относились и к людям, и к животным.
      Но, вероятно, Мария услыхала его слова.
      - Нечего беспокоиться о коне, Ротгар. Его дух еще далеко не сломлен. Мне очень жаль, что пришлось его так погонять, но и в противном случае на него нельзя было бы посадить Хью. Фен за всем внимательно следит. У него поразительное чутье в отношении лошадей.
      Откуда-то из складок своей туники она извлекала тонкую и мягкую кожаную полоску и, прикрепив ее к уздечке кобылы, с помощью оруженосца забралась в седло.
      Уолтер со Стифэном тоже вскочили в седла, удерживая с натренированной легкостью копья под мышкой, - их смертоносные жала были направлены в сторону Ротгара, словно они опасались, как бы его жалкое средство передвижения не ускакало прочь.
      - Ну, поехали, - крикнула Мария, натянув кожаную полоску. Медленным шагом, вероятно, чтобы не досаждать и без того изнуренному жеребцу, небольшая кавалькада выехала со двора дома Лэндуолда.
      "Какую живописную картину представляем мы собой", - размышлял Ротгар. Новый владелец Лэндуолда ехал довольно легко, голову держал прямо, его могучий конь, спотыкаясь, покорно шествовал за сидевшей в седле женщиной. Лесной эльф Фен носился взад и вперед, словно вымеряя расстояние между Хью и норманнскими рыцарями. Поднятое облако пыли осело на Ротгаре и его осле, еще в большей степени оттеняя скучный серый цвет, свойственный и тому, и другому. Голова передвижного средства Ротгара доходила до шеи лошадей норманнов, а их уверенная поступь, виляющие широкие зады, заставляли осла время от времени переходить на трусцу, чтобы не отставать от неуклюжего шага лошади Хью. С каждым подпрыгивающим шагом хребет осла больно вонзался в промежность Ротгара, резкой болью отзываясь в позвоночнике, - такое неудобство заставляло его покрепче стискивать зубы, но он не мог этого долго делать, опасаясь, как бы вообще не остаться без них, если вдруг осел угодит ногой в яму. Прислушиваясь к этому мрачному приглушенному цокоту копыт, он раздумывал, как будет совершаться насилие над его родным Лэндуолдом.
      Он увидел его в тот день, когда его снова поймали, и он уже должен был привыкнуть к этим звукам. Но от вида, который открылся перед ним, когда они въехали на невысокий холм, с такой силой сжалось его сердце, что он был вынужден ухватиться за гриву осла, чтобы не упасть. Несчастное животное встрепенулось, истошно завопило и взбрыкнуло в знак протеста.
      - А вот и строительная площадка, - сказала Мария, когда ему наконец удалось справиться с возмущенным животным.
      - Вы выбрали неплохое место.
      Слова эти дались ему нелегко. В Лэндуолде были сосредоточены, в основном, равнинные земельные участки. Норманны случайно обнаружили невысокий, возвышавшийся над другими холм и заставили покоренных ими англичан трудиться, как рабов, что было отлично знакомо каждому, кто провел немало времени за подобным рабским трудом в таких же, по сути, обстоятельствах.
      Подошву холма обнесли веревкой для ориентировки, от нее чуть подальше его окружала другая. Между ними пятнадцать или двадцать человек, стоя по грудь в земле, рыли котлован. Трудно было назвать их точное число. Они бросали через плечо лопатами землю, а мальчишки собирали ее в ведра и быстро затаскивали на вершину холма, который был очищен от леса и зеленых зарослей. Там другие мальчики передавали им пустые ведра взамен, опрокидывая свежевырытую землю на медленно растущий холм.
      Казалось, на вершине холма собрались все жители Лэндуолда. От самой старой старухи до ребенка, способного без помощи других стоять на ногах. Они притаптывали ногами свежую землю, утрамбовывали ее лопатами, какими-то другими неведомыми ему инструментами, которые были сделаны из плоского куска дерева с круглой дырой посредине, что позволяло человеку поднимать это приспособление и бросать вниз с большой силой.
      Казалось, что вспарывают самую кожу Лэндуолда, а его свежеободранная плоть кровоточит чернотой под лучами слабого зимнего солнца; казалось, высыпавшаяся из ведер земля, потоком устремлявшаяся вниз по бокам холма, была густой черной кровью Лэндуолда.
      "Мотте" - так называли норманны создаваемый таким образом курган. "Как это все чудовищно", - подумал Ротгар. Внутри у него прижилось глубокое чувство утраты, но вместе с тем он еще тайно, бессмысленно надеялся, что вернет себе Лэндуолд. Какой же он глупец! Он проклинал себя, не отрывая глаз от свидетельства полного господства норманнов над тем, что когда-то принадлежало ему.
      - Сам Хью подыскал это место и сделал всю разметку, - объяснила ему Мария. Они продолжали медленно ехать к строительной площадке.
      Ротгар бросил скептический взгляд на молчаливого норманнского рыцаря, который ехал на лошади рядом с ним.
      - Да, это он, - повторила Мария, словно стараясь убедить его в возможности такого странного неведомого ему представления.
      - Не нужно убеждать меня, миледи. Ведь я согласился говорить с народом от его имени. - Его губы, словно одеревенев, отказывались выговаривать даже эти простые фразы, - как же ему будет трудно отыскать слова, которые он обещал Марии произнести.
      - Я думала... - Я заметила, как вы весь изменились в лице, увидев эти работы; и сразу поняла, что эти места вам куда дороже, чем нам, что вы их любите и должны поэтому получить соответствующие разъяснения.
      Любовь? Что могли знать эти норманнские узурпаторы о любви к английской земле? Особенно, когда эти слова исходили из сладких уст той, которая только совсем недавно грозила смертью и пытками тому самому народу, о любви к которому она теперь толкует.
      - Меня интересует только обещанная мне свобода после того, как я выполню взятое на себя обязательство, - больше ничего.
      Мария проигнорировала замечание Ротгара.
      - За это может поручиться Уолтер. Он сопровождал моего брата, когда Хью впервые приехал в Лэндуолд в ноябре, месяц спустя после замечательной победы, одержанной Вильгельмом при Гастингсе.
      Славная победа для одного рыцаря означала позорное поражение для другого. В ноябре, когда беззаботный Хью де Курсон галопом носился по английским землям, он, Ротгар умирал с голоду, прикованный цепями к своим несчастным товарищам, которые не оказались такими проворными и не скрылись в лесах, когда разгром их норманнами стал вполне очевидным.
      - Тогда Хью был самим собой и обладал великим стратегическим искусством, продолжала Мария. - Вильгельм отправил его осмотреть Лэндуолд и Кенуик, объяснив ему, что намерен подарить эти поместья одному из своих самых преданных рыцарей. Он попросил Хью найти наиболее удачную в оборонном отношении местность и провести границы, чтобы новый владелец мог приступить немедленно к обустройству. Когда Хью вернулся, то не смог воздержаться от восхвалений Лэндуолда и, по сути дела, был готов лопнуть от зависти перед тем человеком, которому предназначался сей щедрый дар.
      Даже Уолтер, казалось, был в восторге от Лэндуолда. И тогда Вильгельм сказал, обращаясь к Хью:
      - Старательно ли вы искали эти земли, Хью.., сеньор Лэндуолдский? - Мария улыбнулась. - Хью должен был догадаться. Вильгельм всегда любил пошутить с Хью и был очень щедр.
      - Мне он представляется совершенно иным, - возразил Ротгар.
      До этой минуты здоровый, розоватый цвет на щеках Марии можно было объяснить их прогулкой по хрустящему, пронизанному солнечным светом воздуху. Но от его слов она еще больше покраснела. Бросив быстрый взгляд на его шрамы, она изменилась в лице. Только сейчас она осознала, что она хвасталась удачливой судьбой своего брата перед человеком, который позволил ей осуществиться, утратив при этом свою.
      Как просто было бы ее сейчас возненавидеть. Но Ротгару тем не менее приходилось подавлять в себе желание прикоснуться к ней, заверить ее в том, что эти земли все равно были конфискованы, независимо от того, кто из рыцарей был избран в качестве счастливчика, воспользовавшегося щедростью Вильгельма.
      Что же он был за человек, который ехал рядом с ней, униженный выбранной ею для него тусклой рваной одеждой, позорного передвижного средства, насильно принуждаемый ее отвратительными угрозами произносить слова, которые застревали у него в глотке, и одновременно с этим чувствовать, как растет его восхищение этой женщиной, как крепнет к ней интерес, не имеющий никакого отношения ни к нему, как пленнику, ни к тем, кто его пленил, интерес, проявляемый только мужчиной к женщине.
      - Когда был ранен ваш брат? - спросил Ротгар, пытаясь развеять черные мысли.
      Его хитрость не удалась. Благодарный взгляд, брошенный этими теплыми, золотисто-карими глазами, лишь еще больше разжег пламень его желания, лишь усилил, а не ослабил его чувства от ее присутствия здесь.
      - Перед Рождеством, когда мы ехали вместе, чтобы поселиться в Лэндуолде, на наш отряд напали разбойники. Это были люди, которые постоянно жили в лесах, умирая с голоду; они были одеты в какое-то рванье. Мне показалось, когда я впервые увидела вас, что и вы из их числа.
      Ротгар уже пожалел о своем признании, что он был взят в плен и обращен в раба. Пусть лучше она думала бы о нем, как о разбойнике, хотя он не понимал, почему ему этого хотелось.
      - Ну а где же были ваши охранники? Вы же не могли путешествовать в одиночку по только что завоеванным землям?
      - Конечно, нет. Уолтер прежде совершил сюда несколько самостоятельных поездок, чтобы определить наиболее безопасный для нас маршрут. Уолтер ехал с нами, и Гилберт с Данстэном, и Стифэн, все оруженосцы и пажи. Вы всех их здесь видели. Даже этот негодяй Филипп сопровождал нас, оказывая тем самым услугу и Вильгельму, так как дарованные ему земли лежали по соседству с Кенуиком, а у Филиппа мало собственных рыцарей. Но все казалось таким мирным, был такой приятный денек, нам с Хью было так легко на душе, мы были так счастливы, так взволнованы тем, что у нас наконец появится собственный дом. Мы с ним ехали впереди, остальные сзади.
      - И что же произошло потом?
      - Потом все они, выскочив из лесу, начали бить нас дубинами в забрасывать камнями. Рыцари устремились к нам на помощь, но один из этих хулиганов все же успел нанести сильнейший удар Хью по затылку, когда он свесился с седла, чтобы спасти маленького Фена. Те из них, кто несли прямую ответственность за организацию этой вылазки, понесли строгое наказание, а Хью с тех пор пребывает вот в таком жалком состоянии.
      Ротгар промычал что-то нечленораздельное, вероятно, в знак того, что он все понял, хотя эта история его несколько озадачила. Он сам орудовал тяжелой дубиной и бросал камни во время битвы с норманнами при Гастингсе и знал, насколько ограниченны рамки действия такого оружия. Только человек гораздо сильнее его самого мог проломить крепкий шлем Хью де Курсона каким-то иным неметаллическим оружием. К тому же рыцарь получил ранение сзади, когда четверо вооруженных рыцарей должны были прикрывать его с тыла...
      "Я бы не отходил от нее ни на шаг, чтобы избавить от подобной опасности", - подумал Ротгар, чувствуя как его всего наполняет нежность к Марии, как обостряется в нем желание защитить ее. Ему было не по себе от одной мысли о том, как Мария в ужасе прижималась к лошади, окруженная озлобленными, впавшими в отчаяние саксами. Однако ей удалось избежать ранения, а ее брату - нет. На протяжении этих долгих месяцев ей успешно удавалось обманывать всех, скрывать от нового английского короля и даже крестьян Лэндуолда правду об истинном состоянии хозяина поместья, а он, Ротгар, в это время скитался, попадая из одного норманнского плена в другой. Чистое безумие ожидать от нее, что она потребует защитить его.
      Они уже подъехали достаточно близко, и он мог различить лица работавших крестьян, которые, узнав его, побросали тут же свои инструменты и побежали ему навстречу. Хотя ему не терпелось увидеть эту картину, хотя он не мог оторвать глаз от этих хорошо ему известных любимых лиц, он отдавал себе отчет в том, что Мария по-прежнему едет на своей кобыле почти рядом с ним. Они с Хью со своими двумя охранниками немного отстали, когда крестьяне обступили его, ожидая от него ответа, избавления, - на их лицах, за видимыми улыбками, скрывалось необычное лукавство.
      Как это ни странно, но он сумел все же оторвать взгляд от жителей Лэндуолда и еще раз посмотреть в сторону Марии.
      Она стойко, не таясь, встретила его взгляд. Ему хотелось знать, о чем она думает в эту минуту, не считает ли, что он обманывает ее, не станет ли говорить от имени Хью. Казалось, она глядела на него, не отрываясь со спокойной уверенностью, словно понимая всю трудность той задачи, которая стояла перед ним и, как это ни глупо, даже жалела о своем замысле, в результате которого он приехал сюда.
      Он повернулся спиной к народу, умоляя небо придать ему сил, чтобы сказать крестьянам то, что он должен был сказать, не заикаясь и не показывая им, как трудно ему дается выполнение данного обещания. Хотя он предпочел бы скорее умереть от рук норманнов, чем выдавить из себя слезу, он вдруг осознал, что его желание сохранить стойкость имеет крайне мало общего с ролью человека, утратившего все и стремящегося в то же время спасти свой народ.
      Сейчас неважно, что о нем подумают люди. Он хотел быть перед Марией настоящим мужчиной.
      Глава 7
      Мария тщательно разработала свой план. Появление Хью во всей его силе и величии в компании смиренного Ротгара должно было продемонстрировать народу Лэндуолда незыблемость нового порядка. И хотя Хью гордо восседал на своем великолепном коне в его доспехи сверкали на солнце, делая всю его фигуру еще более импозантной, жители Лэндуолда почти не обращали на него внимания, - оно все было поглощено Ротгаром.
      Побросав инструменты, они подбежали к нему, окружили, все потянулись к нему, как пчелы к родному улью. Он слез с осла, постоял среди них; она не спускала с него глаз. Его коротко остриженная голова возвышалась над другими, а солнечные лучи отражались от его коричнево-рыжеватых с золотым отливом волос.
      - Может, стоит подъехать поближе, миледи? - поинтересовался Уолтер. - Он может там рассказывать им всякие небылицы.
      В этот момент Ротгар бросил на нее взгляд через плечо. До него было довольно далеко, значит, она лишь, позволив разыграться своему воображению, представляла его горящие от уязвленной гордости глаза, которые без всяких слов говорили, что, несмотря на боль в сердце, он выполнит свое обещание. У нее стало горько во рту при воспоминании о тех угрозах, к которым она была вынуждена прибегнуть, чтобы заручиться таким обещанием.
      - Он дал слово, Уолтер, - ответила она рыцарю. - И я ему доверяю.
      - У вас так же поврежден рассудок, как и у брата, - съязвил Филипп. Разве можно доверять англичанам? Особенно саксам?
      - Филипп! - Грубый окрик Уолтера привел их всех в замешательство. - Не смей разговаривать в таком тоне с миледи! Кроме того, не забывай, ты теперь тоже землевладелец и должен понимать, до каких пределов можно идти, чтобы не навредить самому себе. - В голосе ворчливого рыцаря чувствовалось уважение к Ротгару. Он молча продолжал наблюдать за ним.
      Они сидели на лошадях, - она вместе с рыцарями, - и хранили полное молчание, как и Хью, прислушиваясь к невразумительным перешептываниям в толпе. Время от времени глубокий, богатый полутонами голос Ротгара брал верх, вызывая громкие крики одобрения в толпе, которая тут же пыталась еще больше приблизиться к нему, чтобы все могли слышать его слова.
      "Вполне естественно с моей стороны, - убеждала она себя, - постараться узнать, что он им сказал"? Он был ее враг, несмотря на безотчетное доверие к нему. И так как он был враг, она была уверена, что лишь вражда, а не какие-то иные чувства заставили учащенно биться ее сердце, когда он наконец вышел из толпы и направился к ней.
      Концы туники развевались при ходьбе, напоминая ей вновь о его лишениях, заставляя ее еще раз устыдиться своего полного невнимания к его элементарным удобствам. Ведь она не позаботилась даже о том, чтобы ему принесли плащ, или хотя бы как следует накормила перед встречей с народом. Она тронула рукой привязанный к седлу небольшой узел, подумав о тех деликатесах, которые она хотела передать ему после того, как он выполнит данное ей обещание. Слава Богу, хоть об этом она не забыла. Большой кусок совсем нежирной ветчины, свежеиспеченный хлеб, твердый сыр отличного качества, бурдюк лучшего лэндуолдского, настоянного на одуванчиках вина. Все это, бесспорно, такая малость по сравнению с той ролью, которую он взял на себя.