Она долго лежала неподвижно. Собственно, она просто спала. Две ночи назад леди Элега отравила главный резервуар Орисона. Прошлой ночью Джерадин сразился с Мастером Эремисом на глазах Гильдии, а она, Териза, стала пленницей Смотрителя. А сегодня она чувствовала невероятную усталость. Мастер Гилбур рванулся к ней, но, должно быть, промахнулся. И, хотя ее глаза были закрыты, она знала, что свет исчез. А когда свет исчез, почувствовала, как входит в зону воплощения, где время и пространство тесно сплелись друг с другом. Получилось! Она осуществила Воплощение. Правда, неизвестно куда.
      Этого было достаточно. Ощущение, что она погрузилась в безвременье, высосало остатки ее души, довершило ее моральное самоуничижение; Териза заснула.
      Ее разбудил не холод. В подземелье было не теплее. Нет, ее разбудили слабый терпкий запах травы и ветерок, который мягко проникал сквозь дыры в рубашке, далекое пение птиц и ощущение обширного пространства. Открыв глаза, она обнаружила, что над ней от горизонта до горизонта простирается широкое небо, окрашенное багрянцем рассвета, но птицы уже принялись порхать в нем, такие же быстрые и нежные, как их песни, звучащие в небесах.
      Потом она услышала сочное журчание воды.
      Она подняла голову, посмотрела вниз и увидела горный ручей. Растаявший весенний снег по его берегам заставлял его еще быстрее бежать вниз. В той стороне вода, текущая в долину, все еще была окутана ночной тьмой, а наверху выделялись высокие силуэты, похожие на горы.
      Воздух был таким же холодным, как в подземелье, но менее затхлым и давящим; здесь жизнь не была выдавлена чудовищным весом громады Орисона, где плохо работала вентиляция. Териза набрала в грудь побольше воздуха, погрузила руки в молодую травку, чтобы подняться, и встала.
      И почти в то же мгновение дальние горы осветились. Поднималось солнце. Сердце Теризы пело, словно птицы в небе, по той лишь причине, что наступило утро, что воздух чист, а она жива, а еще она знала, что увидит, прежде чем солнце достигнет тени, в которую тек ручей.
      Сжатый Кулак.
      Именно здесь.
      Заливая западную часть долины, солнечные лучи упали на тяжелый, массивный каменный валун на берегу ручья, затем осветили восточный валун и промежуток между ними, и стало ясно, что именно отсюда река Бродвайн уходит в самое сердце провинции Домне.
      Сжатый Кулак. Здесь мальчишкой частенько играл Джерадин. Нагромождение камней в долине несомненно было чудесным местом для мальчишек, предоставляющим бесконечные возможности для лазания и пряток.
      И Териза перенеслась сюда. Несмотря на все трудности. Несмотря на то, что ничего не понимала в воплощениях, — несмотря на все попытки Мастера Эремиса оставить ее в неведении. Она спокойно воплотилась здесь, используя плоское зеркало. И не сошла с ума.
      Внезапно ее глаза наполнились слезами, и ей захотелось расплакаться от радости и облегчения.
      — Териза.
      Она услышала торопливые шаги по траве. Сквозь слезы увидела силуэт, но резь в глазах мешала распознать его. Она повернулась к нему лицом — лицом к солнцу, — и, словно очищение, новый свет пронизал ее, и она оказалась в объятиях Джерадина.
       — Териза.
      О Джерадин. О любовь моя.
      — Да будут благословенны звезды! Я думал, что уже никогда не увижу тебя. Ты здесь. Ты сделала это. Сделала. Затем он отступил на шаг.
      — Позволь взглянуть на тебя.
      Она сморгнула слезы и увидела, что он жадно смотрит на нее взглядом, в котором тоже блестят слезы.
      — Я все время высматривал тебя, ждал, почти с той самой минуты, как попал сюда. Я только заглянул в Хауселдон, сообщить семье, что происходит. Они не хотели, чтобы я возвращался сюда один, но я воспротивился. Я не хотел, чтобы кто—то видел, как я жду. Я оставил тебя там — с Эремисом и Леббиком — и думал, что больше никогда не увижу.
      Она хотела сказать: неужели ты думаешь, что они смогли бы удержать меня? Но его восторг изливался на нее словно солнечные лучи. Он был тем же Джерадином, которым был всегда — открытым, уязвимым, милым. Слезы на глазах придавали ему сходство с мальчишкой. Каштановые волосы в ужасном беспорядке торчали во все стороны над высоким лбом; чистый взгляд и доброе лицо были словно птичья песня в весеннем небе. Ради тебя я сражалась со Смотрителем и Мастером Гилбуром. Неужели ты думаешь, что они смогли бы меня удержать?
      Но когда он заметил ее порванную рубашку, ее измученный вид, его глаза стали холодными и лицо изменилось.
      Под кожей проступили жилы, похожие на стальную арматуру; глаза, казалось, захватывали и отражали свет, словно полированная сталь. И вдруг, словно перевоплощенный, мальчишка исчез, а его место занял мужчина, которого она практически не знала, мужчина, который больше походил на Найла, чем на Артагеля, — Найла, решившегося на то, что, как он знал, причинит страдание ему и боль людям, которых он любил. Металл в характере Джерадина был откован горечью, закален разочарованием. Когда он заговорил снова, его голос сел от сдерживаемой силы — и невысказанной угрозы. — Почему Эремис не убил тебя? Похоже, он пытался это сделать.
      Териза вытянула к нему руки; ей хотелось вновь обнять его, сжать покрепче и вернуть назад того Джерадина, которого она так любила. Джерадина, который с такой готовностью принимал ради нее любую боль. Но он лишь сжал ее руки, не подпуская, и рассматривал ее.
      Она постаралась успокоить его, пойти ему навстречу. Покачала головой — не насмехаясь, а отвергая свое желание забыться у него на плече, — и сказала:
      — Ну конечно, пытался. Точнее, Мастер Гилбур от его имени. Но это — работа Смотрителя.
      Раздельно, будто сломалась ветка, он сказал:
      — Леббик. — Кожа его лица натянулась на каркасе костей. Его невысказанные угрозы были направлены не на нее. —
      Расскажи, как все было.
      Она невольно помедлила в нерешительности. Ей хотелось быть достойной Джерадина — вести себя также, — но не получалось. Слезы снова выступили на глазах.
      — Столько всего произошло…
      — Териза.
      Слава Богу, он позволил ей прижаться к его груди. Он обнял ее, и она вжалась в него, так сильно, как только могла. Затем он пробормотал:
      — Ты замерзла. И, похоже, не отказалась бы перекусить. — Он не смягчился; он просто держал себя в руках.
      Повернув ее и положив ей руку на пояс, он повел ее вниз по склону к валунам. — Я устроился неподалеку. Она кивнула, не в силах говорить — не в силах разделить радость и печаль, возникшие при встрече с ним.
      — Когда я впервые прошел сквозь зеркало, — с отсутствующим видом объяснял Джерадин, — когда я обнаружил, что до сих пор жив, то задумал спрятаться здесь. Это было лучшее место, которое пришло мне в голову. Кроме того, я не хотел подвергать Хауселдон опасности, если Мастер Эремис вновь начнет охоту на меня. К тому же, я потерял тебя. Я думал, что сойду с ума, если кто—то, кто пытается защитить меня, пострадает.
      Но в конце концов мы сообразили, что делал Найл. Я не мог избавить семью от опасности. Так что смысла прятаться не было. Я просто вернулся сюда, ведь кто—то должен был ждать здесь — на тот случай, если тебе удастся вырваться и ты не сможешь найти Хауселдон. Так почему бы не я? Я же собирался ждать тебя до конца своих дней.
      Солнце поднялось выше. Долина под Сжатым Кулаком еще какое—то время оставалась в тени, но сейчас в ней было достаточно света, чтобы заметить двух лошадей, пасущихся у камней впереди. Одна из них вскинула голову и посмотрела на Теризу и Джерадина. Вторая продолжала щипать траву. Териза с усилием выдавила:
      — Похоже, ты многое предусмотрел.
      Он насмешливо хмыкнул.
      — С нашего последнего дня я знал, что Эремис—предатель. И когда в конце концов понял, что обладаю талантом воплощения — невероятным талантом, — было не так уж трудно сделать соответствующие выводы. Затем мне оставалось лишь надеяться, что ты тоже обладаешь талантом — и откроешь его — и сможешь пройти через зеркало.
      В общем, это казалось более вероятным, чем спасительная для нас смерть Эремиса, но надеяться на это, к сожалению, не приходится.
      Рядом с лошадьми лежало несколько вьюков и небольшая стопка одеял — постель Джерадина. Когда они с Теризой вошли в тень, он отпустил ее талию и торопливо направился вперед, чтобы поднять одно из одеял.
      — У меня нет огня, — пробормотал он, — я не хотел, чтобы меня заметили, на случай, если какие—то злодеи будут меня разыскивать.
      Она пожала плечами; одеяла будет вполне достаточно. Поблагодарив за тепло, она спросила:
      — Как ты догадался насчет Найла?
      Она с ужасом думала обо всем, что придется рассказать о Найле.
      Не встречаясь с ней взглядом, Джерадин нагнулся к вьюкам и принялся доставать еду, кувшин, фрукты. Ответил он резко:
      — Влюбиться в Элегу и поддаться на ее уговоры участвовать в предательстве Морданта ради принца Крагена отвратительно, но хотя бы имеет смысл. Квисс—это жена Тольдена — сказала, что все эти годы Найл был достаточно несчастен, чтобы пойти на подобный опрометчивый поступок. Не все согласились с ней, — он скривился, — но я согласился. И Домне тоже.
      Однако имитировать собственное убийство, чтобы уничтожить меня и помочь Мастеру Эремису, после того как он слышал, как мы доказали, что Эремис—единственный в Орисоне, кто мог натравить на тебя Бретера верховного короля… Этоне имеет смысла. Это совершенно не похоже на него. Он вернулся и спас мне жизнь, помнишь? После того как отправился предавать Мордант. Помогать предателю вовсе не то, что действовать по своей воле. Его наверняка заставили.
      Джерадин выложил на плоскую лепешку сыр, сушеные яблоки и кусок мяса. Териза поблагодарила его и опустилась на траву, чтобы подкрепиться. Тем не менее, все ее внимание было сосредоточено на Джерадине.
      — Заставить? — продолжил он. — Какой угрозой, каким подкупом можно было заставить его действовать подобным образом? Какую ценность он представляет, что Эремис так цепко держался за него? — И снова Джерадин скривился. Он положил еду и для себя, но ничего не ел. — Дело в его семье. В чем же еще? Эремис, должно быть, владеет зеркалом, которое позволяет ему достичь провинции Домне — Хауселдона. Он может послать сюда своих насекомых, или существ с рыжим мехом и множеством рук, или даже Гарта. Видно, он запугал Найла чем—то подобным.
      Тревога сдавила сердце Теризы, и она чуть не выронила еду; она смотрела на него сквозь тень. — Значит, они до сих пор в опасности. Твой дом… твоя семья… Он может напасть в любой момент. Особенно сейчас, когда я ускользнула от него.
      Он знает, где мы. — Она сказала об этом Эремису, сказала сама, по своей воле. Джерадин вскинул голову.
      — Он может догадываться, что я здесь, — продолжала она. — Он видел изменение в зеркале — в тот день, когда ты пытался отправить меня домой. Мастер Гилбур видел, что я делаю. Как эти люди могут защититься? Что они предпримут, чтобы защититься?
      Он спокойно отреагировал на ее встревоженный тон. Глаза ему застилал мрак, но голос был ледяным.
      — Они сделают все, что только смогут.
      Его тон вызвал в ней панику. Ей было страшно, но предстояло рассказать еще слишком многое, что могло причинить ему боль. Пытаясь подавить стыд, она сказала:
      — Он действительно знает, где ты. Мне очень жаль — это моя вина. Я никогда не говорила тебе… — У Джерадина был такой взгляд, что ей трудно было продолжать, но она заставила себя. — В тот день, когда ты пытался вернуть меня домой. Когда воплотил меня в своем зеркале. Ты никогда не спрашивал, куда я попала. Я не попала в мир Воина — но и домой не вернулась. Я попала сюда. — Она чувствовала себя так, словно исповедуется в неведомом грехе. — Я не говорила тебе, но сказала ему.
      Сдерживаясь и оставаясь внешне спокойным он спросил:
      — Почему?
      Несмотря на свою деликатность, Джерадин нечаянно ударил по больному месту. Она могла бы придумать какую—нибудь отговорку. «Он загипнотизировал меня. Он был первым человеком, который пожелал меня». Но Джерадин заслуживал прямого ответа. А она несла ответственность за все произошедшее. Никто иной.
      — Я ошибалась, — сказала она. — Мне казалось, что я хочу его.
      Джерадин молчал до тех пор, пока она не посмотрела на него. Она все еще не могла разгадать выражение его лица, но, судя по всему, он не злился. Его голос звучал всего лишь печально, когда он пробормотал:
      — Жаль, что ты не сказала мне о зеркале, которое не отправило тебя в мир Воина. Тогда мне было бы значительно легче принимать решения. Я меньше переживал бы тогда, что самоустранился.
      Она чувствовала страдание, которое никак не отразилось на его лице. Но, пытаясь успокоить его, сказала:
      — Найл до сих пор жив. Я уверена. Это признал и Эремис.
      И по возможности коротко она рассказала о судьбе врача и стражников, которые оставались рядом с телом Найла. При мысли об их изуродованных телах ее затошнило; она заставила себя сосредоточиться на своих выводах.
      Джерадин бесстрастно слушал. Он был слишком взвинчен, чтобы реагировать. Когда Териза умолкла, он рассеянно заметил:
      — Бедняга Найл. Сейчас он наверняка жалеет, что остался в живых. Для него ужасно быть пешкой в чужих руках. Пока он в лапах Эремиса, он будет страдать. И его снова могут использовать против нас.
      Конечно, виноват я. Если бы я не остановил его и он отправился в Пердон — если бы я не старался решать за него, он никогда не оказался бы в таком положении. Он не оказался бы в подземелье, где Эремис захватил его. —
      Джерадин вздохнул, словно упреки придавали ему сил. — Не знаю, долго ли еще он сможет выдержать.
      Это было ужасно. Ужасная правда. Териза знала, что это означает. Она не менялась лишь потому, что не позволяла использовать себя против людей, которых она любила. И она тихо спросила:
      — Как ты поступишь, если начнешь сражаться с ним и он предложит: сдавайся, или я убью Найла?
      Неожиданно Джерадин хмыкнул. Не будь он так зол, мог бы и рассмеяться.
      — Я не собираюсь сражаться с ним.
      Ты… что? Териза смотрела на него так, словно он ее ударил. Не собирается? Мир был полон разных видов боли, возможностей страдать — их было гораздо больше, чем она подозревала. Тоска, которую она ощущала, была для нее внове. «Я не собираюсь сражаться с ним». На мгновение ее собственная ярость стала такой невыносимой, что ей захотелось накричать на него.
      Он не отводил глаз. Он смотрел на нее, словно отгороженный непрошибаемой стеной; все, чего бы ни сказала Териза, какие бы слова не бросила ему, просто отскочило бы и упало на землю. Значит, вот как глубоко он страдал; она, казалось, видела источники его страданий, окутывающие его словно бы мраком. Он страдал от отчаяния, которое заставило его воплотиться подальше от Орисона, без всякой надежды вернуться туда когда—нибудь, не контролируя, куда направляется. Страдал он и от предательских дел Мастера Эремиса, которые раскрыл. Страдал от того, что никто в Орисоне не ценил его и не доверял ему настолько, чтобы поверить его словам: ни один из Мастеров, ни Смотритель Леббик, ни даже король Джойс.
      Он страдал из—за угрозы, нависшей над его родным домом.
      Кроме того, все, чем он занимался всю свою жизнь, рухнуло. Джерадин взвалил на себя бремя ответственности даже за бедственное положение Найла. Как же она может злиться на него? Что дает ей такое право?
      И, подавив острое чувство горечи, Териза нашла в себе силы спросить:
      — Что же тысобираешься делать?
      Ее спокойствие, похоже, подействовало на него благотворно. Поза пригодника стала определенно менее напряженной; черты лица несколько разгладились. Со слабым намеком на всегдашний юмор он сказал:
      — Сначала я собираюсь выслушать все, что ты захочешь мне рассказать. Затем хочу отвезти тебя в Хауселдон и подобрать тебе новую рубашку.
      Она невольно заморгала.
      — Ты же знаешь, что я спрашивала совсем о другом.
      — Ну хорошо. — В его голосе снова зазвенела сталь. — Я собираюсь сделать зеркало. Любое зеркало, не важно какое — главное, чтобы оно было достаточно большим. Сейчас я Воплотитель. Я знаю, как создавать зеркала. Я вечно ошибался, потому что делал не то, что нужно, пытаясь применить свой талант не по назначению. Но сейчас я знаю, что следует делать.
      Я намерен отлить зеркало. И уничтожу любого сукина сына, который попытается прийти сюда и причинить вред моей семье.
      Териза затаила дыхание, стараясь сохранить спокойствие.
      Он неловко пожал плечами. — Ты это хотела услышать? О Джерадин.
      Она не знала, что сделать для того, чтобы он изменился, — но готова была на все.Она не могла видеть его таким. Он заслуживает лучшего обращения после того, что пережил.
      Эта мысль дала ей силы снова заговорить: — Ты спрашивал, что со мной произошло. Мне кажется, лучше все рассказать.
      Это далось легче, чем она думала; она могла умолчать о многом. Собственно, она утаила, как Тор и Артагель оба умоляли ее предать Джерадина. Это не дало бы ему ничего, кроме новых страданий. Она не смогла рассказать о ярости Смотрителя и собственном парализующем страхе, словно ничего этого никогда не было. У нее не было подходящих слов, чтобы говорить о таких вещах — и о том, как они изменили ее. Вместо этого она сосредоточила свой рассказ на Мастере Эремисе.
      — Он одурачил их всех, Джерадин, — сказала она, рассказав, что происходило в подземелье, о визитах Смотрителя, Эремиса и Мастера Квилона, ее побеге с Квилоном — а после рассказав ему о Гилбуре и Хэвелоке и об убийстве Квилона. — То, что он сделал с Найлом—показательно. Этот врач, Андервелл, мертв, и все думают, что кровавый убийца — ты, а единственный человек, который кажется невиновным, — Мастер Эремис. Он сделал из себя героя, наполнив резервуар водой, — но все это лишь уловка, чтобы он мог бродить где ему вздумается, когда все считают, что он крайне занят. Он в сговоре с Гартом и Кадуолом и выжидает, пока его планы не осуществятся в полной мере. Политика, миледи. Если мои уловки увенчаются успехом, то я останусь в выигрыше. Если потерпят неудачу, то я достигну своей цели другим путем.Несмотря на решимость быть спокойной, при этом воспоминании она содрогнулась.
      — Он собирается расставить чудовищную ловушку, и никто не знает, что это его рук дело. Мастер Квилон—мой единственный свидетель, но он мертв. Так как Смотритель видел меня с Мастером Гилбуром, он будет считать, что яубила Квилона.
      Она рассказывала, и гнев рос; ее переполняла накопленная ярость. Она не хотела давить на Джерадина, она хотела убедить его. Но просто не могла вспоминать об Эремисе без дрожи.
      — Джерадин, он задумал уничтожить их всех,а они даже не подозревают об этом. То, что творит король Джойс, далеко от здравых поступков, но его дело обречено на провал, если он знать не знает, кто его подлинный враг. Все, за что он всю жизнь сражался, Мордант и Гильдия, все его идеалы, — все то, за что ты так обожал его, — все это уничтожит Эремис.
      Джерадин нетерпеливым жестом призвал ее замолчать. Его лицо окаменело.