Во сне его лицо приняло горькое выражение, словно скрытое маской отчаяния. Он выглядел юным, и беззащитным, и необыкновенно родным. Ей захотелось немедленно броситься к нему, обнять, прижать к сердцу и прогнать все его тревоги. Она тихо закрыла за собой дверь, чтобы не побеспокоить его.
      Но свет разбудил Джерадина. Он не вздрогнул и не вскочил с постели; он просто открыл глаза, и желтый свет лампы отразился в них. Проснувшись, он уже не казался ни юным, ни беззащитным. Он казался настороженным и опасным, словно раненый хищник.
      Мастер Эремис с самого начала понимал, насколько опасен Джерадин. И только сейчас политикаЭремиса по отношению к Джерадину стала ей ясна.
      — Джерадин, — пробормотала она, внезапно смущенная. — Прости, я не хотела будить тебя. Нет, хотела. Я не знаю, почему пришла. Я не могу оставаться одна.
      Затем, поддавшись жалости, он сел, и перемена позы изменила блеск в его глазах. Появилось сходство с Джерадином, которого она знала: суровым, напряженным, словно кулак сжат на источнике непрерывной боли, но, тем не менее, человечным, родным.
      Она глубоко вздохнула, чтобы придать себе смелости.
      — Нам нужно о многом поговорить.
      Как и Стид, Джерадин был одет в пижамные штаны; вероятно, он больше Теризы привык к холоду. Он выбрался из постели вовсе не для того, чтобы сжать ее в объятиях. И, когда заговорил, голос его звучал так, как она помнила: очень деликатно, не чуждо страданиям и надежде.
      — После ужина — после того как ты ушла — я отправился повидаться с Миником. Я хотел извиниться за то, что кричал на него. На него нельзя кричать, пусть даже он никогда не обижается.
      Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Я провел весь день с твоей Теризой. Она прекрасна. Если ты сделаешь ее несчастной, то я не пущу тебя на порог своего дома». И это сказал Миник, мой брат который никогда ни на кого не обижается.
      Джерадин пожал плечами.
      — Я не мог признаться ему, что я уже сделал тебя несчастной.
      — Нет, — ответила она не задумываясь. — Неправда. Как ты можешь так говорить? Он нетерпеливо смотрел на нее.
      — Я смотрю на тебя, Териза. Я вижу, как ты глядишь на меня.
      — И что же ты видишь?
      Он смотрел ей в глаза и ничего не отвечал.
      — Мне нравится твоя семья, — запротестовала она. — Я прекрасно чувствую себя в Хауселдоне. Если ты о том, что лишил меня прежней жизни, то ты больше всех, кого я знаю, сделал для того чтобы я была счастлива. Как ты можешь?..
      Она осеклась. Было бы замечательно, если бы в его комнате горел огонь; ей очень не хватало тепла. Темнота вокруг лампы, казалось, сочилась печалью. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она продолжала:
      — Джерадин, я, вероятно, могла заставить зеркало переместить меня куда угодно. Куда угодно из тех мест, что я в силах представить, если сумею вспомнить нужное место достаточно живо… И я только что избавилась от Стида. Он касался моей груди. Хотел заняться со мной любовью… Как ты думаешь, почему я оказалась здесь?
      Его глаза не отрываясь смотрели в ее глаза.
      — Ты здесь, потому что считаешь, что я неправ. Ты думаешь, что я должен был остаться в Орисоне и сражаться. Ты думаешь, я могу справиться с Эремисом.
      Когда он высказался, Териза поняла, что излишне осторожничала с ним. Может быть, он действительно заковал себя в панцирь. Но панцирь был хрупким; его можно было разрушить. Джерадин винил во всем себя… Ей хотелось закричать: «О Джерадин, ты винишьво всем себя? За Эремиса и Гилбура? За Смотрителя? За Найла и Квилона? Ты винишьсебя лишь потому, что лучшие умы старались удержать тебя и ты не открыл своего таланта?» Но она не могла сказать ему все это. Он просто отвернется. Больше чем когда—либо она боялась, что он отвернется от нее. И она тихо спросила:
      — Почему ты решил, что я думаю, будто ты неправ?
      — Я уже сказал, — мягкость из его голоса исчезла. — Я читаю это в твоих глазах.
      — И что же тычитаешь в них? — настаивала она. — Что тыможешь прочесть в моих глазах?
      Он помедлил в нерешительности. Затем резко сказал:
      — Страдание.
      Териза подумала, что ей станет легче, если она его ударит. Но еще легче ей станет, если она обнимет его. Однако она стояла неподвижно, опираясь спиной о дверь и держа единственную в комнате горящую лампу.
      — Именно поэтому я знала, что я реальна. Мастер Эремис утверждал, что я была воплощена зеркалом, но это не может быть правдой. Если бы я не существовала в действительности, я бы не страдала.
      — Териза. — Он громко сглотнул. Она задела его: ей показалось, что она видит, как на его словно окаменевшем лице появляется печаль. — Никто не утверждал, что ты не существуешь. Даже Мастер Эремис. Ты здесь. Ты — реальна. Все, что ты делаешь, влечет за собой последствия. Вопрос в том, была ли ты реальна до того, как я переместил тебя? Она машинально хотела ответить: Ты что, изменил мнение? Ты продолжаешь думать, что я была реально там, где ты нашел меня?Но заставила себя промолчать.
      — Я должна быть реальной, — сказала она. Король Джойс советовал ей искать доводы. —Если мир, откуда я прибыла, был создан зеркалами, то это должно быть справедливо для любого зеркала, любого воплощения. Но, глядя в плоское зеркало, ты ведь видишь не реальный мир. Ты видишь изображение реального мира. Значит, когда я воплотила себя в воплощение Сжатого Кулака, я не могла появиться в реальном месте. Я должна была появиться в его точной копии — но совсем в другой, чем та, в которую попал ты. Я должна была прекратить существовать — до тех пор, пока кто—нибудь снова не воплотит меня.
      Разве не так?
      Свет лампы был слабым, но ей почудилась в уголках его губ тень улыбки. Пока он слушал ее, стало темнее. При виде улыбки сердце Теризы забилось сильнее.
      — Логично, — сказал он. — Жаль, не я додумался до этого. Эремис бы просто сказал: «Вот почему воплощения посредством плоского зеркала порождают безумие». Единственное воплощение, какое можно проделать безопасно, — это воплощение между реальным миром и созданным воплощением. Реальность слишком сильна, чтобы допускать манипуляции с Воплотимым. Несмотря на свою скованность, рассуждая, он начал тем больше походить на себя прежнего, чем больше его интересовал сам предмет разговора. — И значит, чем ближе созданное воплощение к реальности, тем опаснее оно становится. А когда воплощение копирует реальность, реальность наносит ответный удар. Воплощение выбрасывает Воплотителя из Воплотимого, и сила реакции порождает безумие.
      Она обрадовалось перемене его тона, надеясь, что он будет продолжать. Но почти мгновенно он снова спрятался в свою раковину.
      — Териза, ведь ты пришла сюда среди ночи не для того, чтобы порассуждать об этике воплощаемого.
      — Верно. — Желая выманить того Джерадина, который на мгновение открылся перед ней, она совершила ошибку. — Для тебя это чистые рассуждения. Для меня — жизнь. Я не могу осознать, кто я такая, пока не узнаю правду.
      Она сразу поняла, что допустила ошибку; его взгляд резко ушел в сторону, а глаза скрылись в тени. Не следовало напоминать ему о чужих страданиях; он и так слишком переживал по этому поводу; и так считал, что сделал ее несчастной. Но она не захотела отступать. Она зашла слишком далеко, чтобы ретироваться. И она сменила тактику.
      — Если я не была реальной до того, как ты извлек меня из своего зеркала, то как я стала Архивоплотителем?
      Джерадин не поднял головы. Приглушенным голосом он сказал:
      — Ты знаешь, что я в это не верю. Так утверждает Эремис, а не я.
      Неожиданно разозлившись, она ответила:
      — Очнись. О чем, по—твоему, мы здесь говорим? — Она поставила лампу на ближайший столик, чтобы освободить руки, словно собиралась драться с ним. — С чего ты взял, что я и мир, откуда я пришла, просто воплощение? — То, во что он верил, явно затрагивало их обоих. — Скажи мне тогда, как я стала Архивоплотителем? Джерадин наконец поднял глаза. Внимательно изучая ее — и оставаясь совершенно неподвижным, словно боялся того, что она сделает, если он пошевелится — он ответил:
      — Я создал тебя. Когда я отливал зеркало, я создал тебя. — И почти сразу замолчал от изумления. — Значит, я могу создавать Архивоплотителей.
      — Не просто Архивоплотителей, — ответила она. — Архивоплотителей, которые могут изменять зеркала так, как ты; Архивоплотителей, которые могут осуществлять воплощения, не соответствующие тому, что ты видишь в зеркале.
      — Я мог бы создать целую их армию. Целую армию Воплотителей, могущественных, как Вагель. И он не устоял бы. — Глядя на нее, обдумывая то, на что она намекнула, Джерадин пробормотал: — Неудивительно, что он желает моей смерти.
      — И это еще не все. — Осмелев, Териза решила рискнуть. — Откуда он знает, что здесь у тебя нет зеркала? Джерадин снова дернул головой и уставился на нее в изумлении или испуге.
      — Что?..
      — Откуда он знает, — она заставила себя закончить мысль, хотя выражение лица Джерадина свидетельствовало, что результат будет совершенно противоположным желаемому, — что ты в настоящий момент не занят созданием армии Архивоплотителей?
      Она испугала его. Какой ужас! Она пыталась помочь—успокоить Джерадина или придать ему смелости, ведь он замкнулся и облек себя в непроницаемый панцирь, — а чего достигла? Насмерть перепугала его. Мгновение он выглядел таким ошеломленным, что в свете лампы казался бледным как смерть. Затем он вскочил с кровати, бросился к ней, схватил за плечи и выдавил сквозь зубы, словно подавляя вопль:
      — Мне нужно убираться отсюда.
      Она безмолвно смотрела на него, не отводя взгляда.
      — Он вышлет против меня все, что у него есть. Если он застигнет меня здесь, то сровняет Хауселдон с землей, лишь бы добраться до меня.
      Это следовало обсудить. Она зашла слишком далеко, чтобы сейчас остановиться. В этом ведь и был смысл, не так ли? Причина, по которой она взялась обсуждать этот вопрос? И она сдержанно заметила:
      — Он постарается уничтожить Хауселдон, чтобы ты ничего не успел предпринять. Джерадин потерянно уставился на нее. — Он знает, что ты здесь, — пояснила Териза. — Но не знает, когда ты покинешь Хауселдон. Разве что у него есть зеркало, позволяющее ему наблюдать за всем происходящим здесь. Если ты покинешь город, он не будет знать об этом, пока не сровняет Хауселдон с землей, отыскивая тебя.
       Яво всем виновата. — На мгновение ее глаза наполнились слезами. Она яростно сморгнула их. — Во всем виновата я. Сказав ему, что видела в твоем зеркале Сжатый Кулак, я приговорила вас всех.
      Ты не знал, что попадешь сюда. Я все выболтала Эремису, но ничего не сказала тебе. Ты просто пытался спастись — и надеялся, что не придется до конца жизни влачить свое существование где—то в чужих краях без надежды вернуться. Ему просто необходимо разрушить Хауселдон, чтобы уничтожить тебя, и в этом виновата только я одна.
      Джерадин, это не твоявина. В том, что произошло, нет твоейвины.
      Пальцы Джерадина впивались в ее руки, его лицо было совсем близко от ее лица; но Териза не могла понять, что оно выражает. Его страсти были спрятаны глубоко и не отражались в чертах; кроме того, лицо пригодника было таким напряженным, что она не могла разобрать, где маска, а где — подлинное выражение.
      Когда он заговорил, его голос потряс Теризу так, словно Джерадин швырнул ее о стену. Этот голос был сильным, обязывающим; в нем звучала повелевающая сила.
      — Териза, люди, которых я знаю и люблю всю свою жизнь, погибнут только потому, что я имел несчастье оказаться здесь. А я поклялся, что не позволю умереть никому из тех, кого люблю.
      Но поделать он ничего не мог. Хауселдон подготовился к битве, насколько это было возможно. Джерадин никого и ничего не мог спасти. И оттого он так нуждался в ней. Териза не расплакалась, не стала извиняться, не принялась защищаться и не разгневалась. Она прямо посмотрела ему в глаза и сказала:
      — Мне кажется, тебе полегчает, если ты ударишь меня. Он посмотрел на нее так, словно и вправду мог ударить ее; он был в такой ярости и отчаянии, что мог ударить кого угодно.
      — Почему ты не рассказала обо всем мне?
      Териза медленно покачала головой. Во всяком случае, он не ушел в себя снова. Она добилась хотя бы этого. Даже ярость была предпочтительнее его самоизоляции, его самобичевания.
      — Это не главное, — сказала она. — Это, в общем, пустяки. Я просто совершила ошибку, и все. Я не понимала, насколько все это важно. — А позднее она так стыдилась своей встречи с Мастером Эремисом, что рассказать обо всем было просто невозможно.
      — Главное, у менябыл выбор. — Казалось безумием разговаривать так спокойно, когда Джерадин был в таком отчаянии. Казалось безумием считать, что ярость—это выход. — Я могла отправиться куда угодно. — В то же время ее отчаяние стало превращаться в нечто другое, нечто невероятно, удивительно похожее на радость. Ей удалось растормошить его — вызвать в нем ярость. А значит, можно было рассчитывать на все остальное. — Но я выбралаэто место.
      Джерадин, послушай меня. Как по—твоему, почему я выбралаэто место?
      Он был так разгневан, так волновался за свой дом, семью и друзей, что едва слушал. Он скрипел зубами, с трудом сдерживаясь. И тем не менее это был прежний Джерадин, тот самый, который делал все возможное, чтобы доставить ей удовольствие. Огромным усилием он заставил себя более или менее успокоиться.
      — Ну—ка, ответь. Почему?
      — Нет. — И она снова покачала головой. — Сам подумай. Ну — почему я появилась здесь?
      Он прохрипел:
      — Ты не знала, куда еще деваться. Чтобы спастись.
       — Нет.Подумай лучше.Я могла отправиться куда угодно. Принц Краген был бы рад, окажись я в их лагере. Мне достаточно было воплотить себя вне стен Орисона.
      Сейчас она контролировала его. Просто удивительно, какую власть над ним она обрела. Ее ошибки могли повлечь за собой полную гибель его дома и семьи; его причины гневаться были чересчур справедливы. И тем не менее, он все еще старался понять ее.
      Он не отошел от нее, но его пальцы перестали впиваться в ее руки. С меньшей яростью он сказал:
      — Ты хотела предупредить меня.
       — Да. —Она не улыбнулась. Но радость в ее душе завела победную песнь. — Я хотела предупредить тебя.
      А как ты полагаешь, почему я тратила столько сил? Как по—твоему, почему меня волновало, что произойдет здесь? Я ведь не знала твою семью. Я никогда не бывала здесь раньше. Почему, как по—твоему, я решила появиться здесь и встретиться с тобой лицом к лицу, хотя знала, что по моей вине ты попал в переплет—знала, что у тебя есть все основания злиться на меня или даже ненавидеть, а я не могу сделать ничего, чтобы исправить положение?
      О, она контролировала его. Ей хотелось крикнуть: он в моейвласти. Сейчас он не был закован в панцирь, застегнутый на все застежки. Его ярость пошла на убыль. Он пытался понять, к чему Териза ведет; растерянный, молчаливый, полностью сбитый с толку и снова начавший надеяться.
       — Подумайоб этом, — пробормотала она, удерживаясь, чтобы не разрыдаться.
      Он открыл рот, но не сказал ни единого слова.
      — Болван. Все потому что я люблю тебя.
      Она обхватила Джерадина за шею и прижалась к нему, чтобы поцеловать.
      Ему понадобилось время, чтобы опомниться от изумления. К счастью, это длилось не так уж долго. Прежде чем ее настроение пропало, он прижал ее к себе и вернул ей поцелуй, словно ответ, идущий из самых глубин души.
      Ткань его пижамных брюк была настолько тонкой, что она, несмотря на неопытность, не могла ошибиться в том, какие чувства он питает к ней. Она целовала его долго, пока его руки сжимали ее. Затем она высвободилась из его объятий и принялась расстегивать пуговицы рубашки.
      Его глаза потемнели и походили на притухшие уголья. Териза с трудом сбросила с ног сапожки. Когда она скинула рубашку с плеч и позволила юбке упасть на пол, Джерадин замер, не в силах дышать. Страсть сжигала его, казалось, до кончиков волос.
      Внезапно он рывком стянул брюки и увлек Теризу на постель.
      Он настолько благоговейно целовал ее и прикасался к ней, разрываясь между изумлением и тревогой, он хотел дать ей так много, что не верил себе. И поэтому был робок, а ей хотелось, чтобы он был уверен в себе. Мастер Эремис был прав. Во время краткого пребывания Мастера в подземельях, после того как был выпущен на волю Воин Гильдии, он сказал ей: «Как только вы подумаете о другом, вы вспомните мои губы, ласкающие вашу грудь». И верно: прикосновения Джерадина напомнили Теризе о Воплотителе — о его уверенности, о его желании обладать ею безраздельно.
      Но Джерадин вызывал в ней более глубокие чувства. Она чувствовала, что провела большую часть жизни, ожидая, когда окажется с ним в постели. И могла обойтись без уверенности. Они научатся тому, что нужно знать, вместе.

***

      Но все пошло наперекосяк, как у Джерадина бывало всегда. Свой талант к Воплощениям он обнаружил чересчур поздно, когда уже не мог воспользоваться им. Сейчас он слишком поздно понял, что Териза любит его, и не смог воспользоваться этим. Может быть, злую шутку с ним сыграла его собственная неопытность. Может быть, его не отпускало беспокойство за Хауселдон и семью. Териза не знала, в чем причина — и в некотором смысле это не волновало ее. Ее волновало лишь то, что он отчаянно бранится, откатившись от нее, лежит на спине, стиснув кулаки, с напряженными мышцами, пытаясь снова заковать себя в панцирь.
      Она смотрела, как Джерадин замыкается в себе, и ее радость начала испаряться. На мгновение ей показалось, что она разрыдается.
      Затем ей пришла в голову неплохая мысль.
      Кончиком пальца она провела по желваку на его челюсти.
      — Подумай вот о чем, — сказала она, словно продолжала небрежную, чуть поддразнивающую беседу. — Мне пришло в голову, как доказать, что я действительно реальна.
      — Я и так в это верю, — пробормотал он, словно с другого края мира. — Сама знаешь.
      — Но не знаешь, почему, — ответила она игриво. — И потому переживаешь. У тебя нет доказательств. У тебя просто есть твое «острое предчувствие» — и ты полагаешься на веру. А я могу дать тебе доказательство.
      Люди вроде Эремиса утверждают, что я создана с помощью воплощения. Порождена тобой и твоим талантом, когда ты сделал зеркало. Но если это правда, тебе не кажется, что ты создал бы женщину, с которой тебе проще было бы заниматься любовью?
      Она застигла его врасплох, и он замер. И вдруг рассмеялся, словно застонал.
      А как только засмеялся, его защитный панцирь разлетелся вдребезги.
      — Великолепно, — выдавил он из себя в перерывах между приступами смеха. — Я до того бестолков, что не могу осознать собственный талант. Не могу помочь своей семье. И моему королю. И женщине, которую люблю. Но и этого мало. Я не могу сделать даже такое.
      Она расслышала в его смехе нотки истерики и чуть не растерялась. Но простой смех, казалось, смыл с души пригодника печаль и тягу с самобичеванию; чем больше он смеялся, тем более походил на прежнего Джерадина.
      — Нет, я до того бестолков, что настолько бестолково создал женщину для любви, что она, сама того не желая, отравляет мою жизнь. Когда она хочет заняться со мной любовью, я так пугаюсь, что почти не могу думать.
      Мне не нужны враги. Как только я отсмеюсь, я сам покончу с собой. О, Териза.
      Он произнес ее имя так, словно страдал. И, подкатившись к ней, взял в ладони ее лицо и вновь принялся целовать.
      В его поцелуях, несомненно, не было уверенной страсти Мастера Эремиса. Но они были нежными, словно вспомнившиеся ей звуки рожка, и им невозможно было противиться. А когда она вспомнила о рожке, в ней снова зазвучал его сигнал. На этот раз все было на месте.

***

      Это случилось почти на заре. Когда Териза наконец заснула, она продолжала прижиматься к нему, словно обещая, что никогда не отпустит его от себя.
      На рассвете в доме зашумели; но они с Джерадином не проснулись.

***

      К счастью, Хауселдон охраняли не Териза с Джерадином. Когда началось нападение, часовые мгновенно заметили его и подняли тревогу.
      Их крики разнеслись по домам и тавернам, по конюшням и амбарам. Люди, едва поднявшись с постели, выскакивали из домов, сжимая вилы, косы, топоры, пастушьи посохи, заточенные, словно пики, молоты, ножи и пилы, обычные палки, случайно оказавшиеся здесь мечи и охотничьи луки. Шесть тренированных лучников Домне в два счета заняли свои позиции вокруг частокола. Крича, чтоб ему нашли его костыли, Домне в ночной сорочке выскочил из дому.
      Но Тольден опередил отца. Он слишком беспокоился, чтобы заснуть. После множества безуспешных попыток отдохнуть он заполночь встал и оделся. Если бы Квисс не остановила его, Тольден отправился бы бесцельно бродить вдоль частокола. Но она чуть ли не силой заставила его сесть и выпить кубок вина; она массировала ему шею и мышцы спины, пока руки не заныли от усталости; она занялась с ним любовью. После этого он притворился, что спит, пока она не заснула. А тогда снова выбрался из постели.
      Он грелся у огня в первой комнате, когда услышал сигнал тревоги, и с криком (в его голосе не слышалось ни жажды насилия, ни гнева) выскочил из дома. На миг он притормозил, пытаясь сообразить, где бьют тревогу. И помчался туда, только борода развевалась на предутреннем ветру.
      Териза проснулась скорее от того, что вскочил Джерадин, чем от криков. Он буквально впрыгнул в одежду, пока она спешно старалась справиться со своей, чтобы отправиться с ним, и распахнул дверь прежде, чем она начала застегивать рубашку.
      Тем не менее, она догнала его. В коридоре он столкнулся со Стидом и стал поднимать своего многострадального брата с пола. Стид вцепился в него.
      — Дай мне нож, — хрипел он, — я не могу никуда бежать. Но я могу сражаться здесь, если придется.
      — Я скажу Квисс, — ответил Джерадин, отодвигая его в сторону.
      Вместе с Теризой он достиг входной двери, крикнул Квисс, что Стид просит нож, и вылетел из дома.
      — Где? — яростно спросил он у первого встреченного мужчины.
      Тот выглядел слишком перепуганным, чтобы соображать, что происходит.
      — На западе.
      — На западе, — пробормотал Джерадин, задумавшись. — Значит, это не солдаты. Солдаты пришли бы с севера. Или с северо—востока.
      Териза поняла, к чему он клонит, но сердце у нее так колотилась, что она была не в состоянии говорить.
      — Эремис выслал против нас Воплотимое.
      Она кивнула. И, петляя среди домов, они бросились к западной стене.
      Все бежали на запад. Указания Тольдена были просты: женщины и дети остаются дома; всякий, кто слишком молод, слишком слаб или болен, чтобы сражаться, — тоже. К несчастью, люди в Хауселдоне отвыкли повиноваться приказам. Улицы были переполнены народом, которому не следовало появляться здесь.
      Некоторые вооруженные, решительные или просто желающие сражаться просто не могли пробиться сквозь толпу.
      Но Тольден откликнулся на тревогу так быстро, что оказался впереди толпы; он не знал, что его указания не выполняют. Достигнув сторожевого поста, он взобрался на платформу, где всю ночь дежурил человек, поднявший тревогу, и забрался вовремя, так что мог видеть нападение.
      Они появлялись беззвучно, нарушая тишину только тяжелым топотом лап и шумным дыханием; странные волки в чешуе, покрывающей крутые бока, с двумя рядами клыков в разверстых пастях; в их диких глазах горело что—то похожее на разум. Только несколько дюжин. Так подумал Тольден, когда увидел их. Достаточно чтобы разорвать овечью отару. Или запугать фермера. Но недостаточно, чтобы испугать Хауселдон. Они просто не смогут перебраться через частокол. И тут вожак стаи прыгнул.
      Волк, казалось, летел прямо на него. Взмыв в воздух по меньшей мере на восемь футов, он зацепился передними лапами за стену. Пока его задние лапы царапали дерево, челюсти тянулись к лицу Тольдена.
      Испуганный так, как в жизни не пугался, Тольден мгновение не мог пошевелиться. Фермер, а не солдат; он ничего не знал о сражениях. Но где—то в глубине души всегда считал, что в людях вроде Артагеля, которые отправляются на битву с такой радостью, есть нечто ненормальное. Те, кто стоял на платформе рядом с ним, отпрянули. Один из лучников взялся за лук. А
      Тольден все еще не мог пошевелится.
      Клыки приблизились, горячая слюна брызнула ему в лицо, и что—то в нем сломалось. Хотя он никогда не думал об этом, он был невероятно силен, и его сила пришла ему на помощь. Он потянулся вперед, схватил волка за глотку и швырнул вниз.
      Волк упал в стаю, ломая ряды и мешая сородичам приготовиться к прыжку. Стая завыла — резкий, пронзительный звук, кровожадный вопль. Щелкнули челюсти. Волки рассредоточились, чтобы снова напасть. — Лучники! — в отчаянии закричал сын Домне, — стреляйте в этих тварей! Если они переберутся через стены!..
      Но он опоздал. На частокол успели прыгнуть три волка… четыре… шесть. Вместо того чтобы напасть на сторожевой пост, они бросились к той части стены, где не было защитников.
      Его поразила мысль, что эти бестии понимают, что делают. Они были наиболее беззащитны, когда пытались преодолеть частокол, и потому перебрались на другую позицию. В грудь ближайшего волка вонзилась стрела. Он рухнул вниз, кашляя кровью. Пока лучник снова натягивал тетиву, кто—то с платформы метнул топорик, и тот вонзился точно между горящими дикими глазами. Кто—то попробовал использовать вилы в качестве рогатины; зубья не достигли цели, но волк упал вниз. Тремя меньше.
      Оставшиеся три взобрались на стену. Тольден видел, как фермер взмахнул топором и промахнулся — и упал с горлом, разорванным небрежным движением головы волка. К счастью, следующий фермер нанес мощный удар дубинкой, и волк зашатался. Пока он приходил в себя, длинный взмах косы обезглавил его.
      Защитники прибывали настолько быстро, насколько позволяли узкие улочки и толпа на них. Второй из волков, выбравшихся на стену, метнулся между двумя конюхами (они чуть не вышибли друг другу мозги, пытаясь попасть в него), разорвал живот лучшему пекарю в Хауселдоне, прежде чем тот успел замахнуться, и прыгнул на кучку мальчишек, которым удалось сбежать от матерей. Но пал от древнего меча в руках старика, который помнил, что такое войны.
      Третий волк свалился с застрявшей в груди стрелой, выпущенной юным учеником лучника. И, словно обезумев от боли, убил юношу, оторвал мужчине кисть руки, когда тот пытался заколоть бестию ножом, и помчался по улочке в центр Хауселдона.
      Затем в атаку кинулись новые волки.
      С соседнего поста прибежал второй лучник. По примеру друга он принялся стрелять в волков, когда те забирались на стену, так быстро, как ему удавалось выдергивать стрелы из колчана. Но стрелков было всего двое. Каждый раз, когда они тянулись за новой стрелой, три или четыре чудовища проскакивали в Хауселдон.
      Призывая помощь, Тольден спустился с платформы.
      Остальные лучники спешили сюда, но им мешала толпа. А защитники, находившиеся рядом с местом атаки, не знали, как сражаться с подобным врагом; они налетали со всех сторон. В каком—то смысле волки проигрывали. Им грозило скорое уничтожение. Но если достаточное их количество прорвется на улицы, они натворят много бед, прежде чем их успеют прикончить.
      А если они убьют лучников…
      Может быть, волки и не проиграют.
      Тольден выхватил топор из рук человека, явно не знающего, что с ним делать. И, став на пути волков, принялся рубить их, словно дрова. Он не имел ни малейшего понятия, что еще делать.
      И не знал, как обстоят дела с волками, прорвавшимися ему за спину. Он не видел, как подоспели остальные лучники, не видел их стараний уменьшить число нападавших; не видел, что стена защитников за его спиной таяла по мере того как люди впадали в панику и разбегались кто куда; даже те, кто знал, как держать оружие, отступали.
      С другой стороны, он был одним из немногих, кто видел, что волки — всего лишь авангард.

***

      Никто не предполагал такого. Никто об этом не подумал. Волки причинили немалый вред. Проклиная глупость, заставившую их выбраться наружу, женщины бросились по домам, забывая о детях. Мужчины прятались по погребам. Куры метались под ногами, рассыпая перья, или пытались взлететь на крыши. Всю западную часть Хауселдона захлестнула паника, инструкции и планы обороны оказались забыты.
      Внезапно улица перед Теризой и Джерадином очистилась, и они оказались нос к носу с существом с окровавленными челюстями и торчащей из груди стрелой.
      Чешуя на боках придавала ему сходство с огромным броненосцем, два ряда клыков были как пасть акулы.
      Теризе припомнились всадники с рыжей шерстью и множеством рук.
      Волк, нюхая воздух, остановился. В его глазах, казалось, горел разум.
      — Он охотится на нас, — сказала она. Во всяком случае, ей так казалось; она только не могла определить, произнесла ли эти слова вслух.
      — Когда я толкну тебя, — прошептал Джерадин, — беги вон к тому дому. — Он незаметно кивнул на ближайший дом. — Заскочи внутрь. Закрой дверь. Попытайся задвинуть засов.
      Волк издал глухое ворчание, похожее на отдаленный раскат грома.
      — Что ты собираешься делать?
      Она, как видно, все—таки говорила вслух. Иначе бы он не ответил.
      — То же самое, только на другой стороне.
      Она машинально кивнула, боясь делать что—то еще. И, словно ее кивок был сигналом, волк прыгнул на них, яростно хрипя. Джерадин толкнул Теризу в плечо так сильно, что она споткнулась и растянулась на земле.
      Во всяком случае, она не попала под атаку твари! Пытаясь хоть как—то контролировать свои движения, она перекатилась на бок, ударилась об угол дома… …и извернулась — увидеть, что с Джерадином. Он не сделал ни малейшей попытки последовать ее примеру. Оттолкнув ее, он просто нагнулся. Волк приземлился и опять бросился на него, а Джерадин выпрямился, глядя на существо с такой решимостью, словно собирался выбить ему мозги.
      — Джерадин!
       — Быстро в дом!
      И проворно — она едва успела это заметить — пригодник отпрыгнул в сторону. Волк проскочил мимо. Она услышала яростное щелканье челюстей, достаточно крепких, чтобы перекусить любую кость. На рукаве куртки Джерадина теперь зияла дыра.